— Ладно уговорил, — хмыкнул Арсений. — Сегодня же вечером идем в казино, я держу тебя за твои крашеные патлы и срываю банк.
— Во-первых, я волос не крашу, — обиделся Кайрос-Шайтаниров. — А во-вторых, азартными играми не занимаюсь. У меня более высокое предназначение. Я теперь бог. Другие желания давайте!
ЭРик шагнул к Шайтанирову и ухватил за вихор.
— Пусть сейчас здесь появится мой трамвай!
Едва замер звук его голоса, как воздух перед ними сгустился в сияющий голубыми огнями шар. Вращаясь, он медленно плыл к колоннаде. «Сейчас», приказал про себя ЭРик, и шар беззвучно лопнул, и из него, как бабочка из огромного кокона, высунулся нос летящего трамвая. Кольцо монорельса опоясало Исаакий и соединилось над голубыми главами Троицкого собора со вторым кольцом, охватившим старый город по периметру.
— Прыгай! — Анастасия толкнула ЭРика в спину.
Синяя, притягивающая, как магнит, подножка обозначилась совсем рядом. ЭРик оттолкнулся от ограждения и полетел. Земля была где-то далеко, запредельно. Город тонкими шпилями протыкал прозрачное северное небо. Слишком красивый, чтобы быть настоящим. Слишком изысканный, чтобы оказаться добрым.
ЧАСТЬ III
Глава 1
Глава 2
— Во-первых, я волос не крашу, — обиделся Кайрос-Шайтаниров. — А во-вторых, азартными играми не занимаюсь. У меня более высокое предназначение. Я теперь бог. Другие желания давайте!
ЭРик шагнул к Шайтанирову и ухватил за вихор.
— Пусть сейчас здесь появится мой трамвай!
Едва замер звук его голоса, как воздух перед ними сгустился в сияющий голубыми огнями шар. Вращаясь, он медленно плыл к колоннаде. «Сейчас», приказал про себя ЭРик, и шар беззвучно лопнул, и из него, как бабочка из огромного кокона, высунулся нос летящего трамвая. Кольцо монорельса опоясало Исаакий и соединилось над голубыми главами Троицкого собора со вторым кольцом, охватившим старый город по периметру.
— Прыгай! — Анастасия толкнула ЭРика в спину.
Синяя, притягивающая, как магнит, подножка обозначилась совсем рядом. ЭРик оттолкнулся от ограждения и полетел. Земля была где-то далеко, запредельно. Город тонкими шпилями протыкал прозрачное северное небо. Слишком красивый, чтобы быть настоящим. Слишком изысканный, чтобы оказаться добрым.
ЧАСТЬ III
«Как я вскочил на его подножку,
Было загадкою для меня…»
Глава 1
— Куда мы теперь? — спросила Светка, когда они выскочили на улицу.
— Не знаю. — Танчо оглянулась: нет ли погони. Но никто их не преследовал. — Одно ясно: домой я не пойду.
— Почему? — зачем-то спросила Светка и, не получив ответа, предложила: — Пойдем ко мне.
Помедлив, Танчо кивнула.
День был в самом разгаре. Солнце пекло, и в пропитанном сыростью жарком воздухе город изнывал, как в горячем компрессе. Больше всего на свете Танчо хотелось немедленно лечь и заснуть — вот здесь, прямо на мостовой. Но спать сейчас никак было нельзя.
«Если я засну, то уже никогда не проснусь», — подумала Танчо и ощутила каждой клеточкой своего тела — да, так и будет.
Будто посторонний голос шепнул ей это на ухо. С ней и раньше бывало подобное, только она не помнила, исполнялось ли то, что шептал голос. Отец верил подобным нашептываниям, и всегда вспоминал при этом бабку-колдунью. Обычно в таких случаях мать, чтобы не отстать от отца, вспоминала деда, который верил в потусторонние силы и вообще был «сильно с придурью». Кажется, это единственное, в чем они были полностью согласны, — что не так плохо знаться с чертовщиной. Кто знает, может быть, и Танчо — немного ведьма?
Танчо невольно приободрилась. Странная коробочка, найденная в стене Милославовой квартиры, все еще лежала в ее сумке. Может быть, выкинуть опасную находку в Неву — и тогда Фарн оставит Танчо в покое. Или не оставит? Коробку Фарн снова отыщет — в этом сомневаться не приходилось. Но кто ему со дна Невы ту коробку достанет? Сам-то он ее взять не может недаром ему понадобилась мертвая рука ЭРика.
— Ты слышала, что сказал Фарн? — спросила она Светку. — Будто бы один раз он уже пытался убить ЭРика…
— Вроде того, — буркнула в ответ Светка.
— Девичья фамилия моей матери Крутицкая. Получается, что мы с ЭРиком родственники, и наша семья причастная к какой-то важной тайне, — рассуждала вслух Танчо.
— Лучше бы к материальным ценностям, — процедила сквозь зубы Светка.
В небе над их головами глухо зарокотало, будто где-то вдали шла гроза. Танчо подняла голову. Небо было чистым. Абсолютно. Только блеклую голубизну рассекал синий росчерк — будто некто провел жирным фломастером по листу голубой почтовой бумаги.
«Монорельс», — сообразила Танчо и еще сильнее запрокинула голову, рискую вывернуть шею.
По синему монорельсу, стуча колесами и сверкая блеклыми на фоне солнечного неба огнями, мчался трамвай.
— Что ты там увидела? — спросила Светка, останавливаясь и тоже запрокидывая голову.
Прохожие останавливались, глядели сначала на них, потом, прикрываясь ладонями от света, пытались что-то разглядеть в небе и, ничего не обнаружив, пожимали плечами и спешили дальше. Трамвай исчез, скрывшись за крышами домов, но синяя полоса в небе осталась. Танчо, запрокинув голову, медленно пошла по улице, то и дело натыкаясь на прохожих.
— Эй, куда ты топаешь? — окликнула ее Светка.
— За трамваем иду.
— Да зачем он тебе? Ко мне домой на автобусе надо ехать.
Танчо не ответила. Она шла, как слепая, торопливо распихивая мешающих ей людей. Те почему-то не ругались — что было очень странно — и даже иногда загодя уступали дорогу. Помедлив, Светка побежала за ней. Синяя полоса, прочерченная по небу, вывела их на набережную. Теперь стало очевидно, что в небе над старым городом прочерчен огромный круг, как некий ореол святости. И центр этого круга где-то в районе Исаакия. Круг, парящий в небе, что-то напоминал. Но что?!
Господи, так ведь это ее проект! ЕЕ монорельс, по которому несется скоростной трамвай на магнитной подушке!
Танчо стояла, молитвенно стиснув руки, и смотрела на синее кольцо, парящее в небе. Что это? Откуда? Почему? Ни на один вопрос она не знала ответа. Но никогда она не чувствовала себя счастливее. Из глаз ее сами собой катились слезы. Остановившийся рядом старик поправил на макушке белую соломенную шляпу, вздохнул:
— Ну надо же, что придумали! — и зашагал дальше.
Это был первый из всех встречных, кто видел небесную дорогу. Вновь появился трамвай. Он мчался по монорельсу в обратную сторону, и это удивило Танчо: ведь кольцо только одно, и два встречных вагона непременно столкнутся. Но где-то над Васильевским островом трамвай растворился в бледной синеве, и тут же в обратном направлении по монорельсу полетел другой вагон — этакая старинная развалюха, похожая на ящик на колесах. Танчо побежала, расталкивая прохожих и пытаясь догнать трамвай. Теперь она видела, что монорельс состоит из двух кругов. Один нимбом повис над старым городом, второй петлей охватывал золотой шлем Исаакия. Обе окружности соединялись над синими куполами Троицкого собора.
— Хотела бы я знать, как садиться в этот транспорт, — пробормотала Танчо.
И показалось ей в ту минуту, что отделилась от трамвая серебристая человеческая фигурка. Огромные неподвижно раскинутые крылья удерживали ее от стремительного падения. Человек парил, медленно опускаясь вниз, и солнце сверкало серебром на его крыльях. Танчо не могла оторвать глаз от странного видения. Наконец летун скрылся за домами, и тогда Танчо усомнилась — видела ли она его в самом деле.
Светка тем временем тоже была вся в раздумьях: что, скажите, ей делать с этой дурехой? Поначалу она планировала затащить Танчо к себе домой и звякнуть Сержу. Теперь она склонялась к мысли вырвать сумку с чудесной коробкой и удрать. Видать, штука эта стоящая, раз Фарн, не задумываясь, замочил из-за нее столько народу! Грех упускать добычу.
Светка смерила Танчо оценивающим взглядом. Рост хоть и высок, да девка щуплая. И, уверенная в победе, Светка уцепилась за Танину сумку. Но даже рвануть ее на себя не успела: ладони обожгло, будто огнем. С визгом Светка отскочила.
— Что случилось? — повернулась к ней Танчо.
Светка в ужасе смотрела на свои руки: на каждой вспухло по огромному волдырю, будто Светка держала на ладонях по наполненному водой презервативу.
— Ведьма! — завыла Светка. — Что же ты наделала, стерва!
Танчо в недоумении протянула руку и хотела дотронуться до Светкиной ладони, все еще не понимая, что такое у нее на руке.
— Лапы убери! — Светка в ужасе отшатнулась. — Я тебе… тебе…
Она повернулась и, выставив вперед изувеченные ладони, побежала по набережной — неведомо куда, лишь бы подальше от этой сумасшедшей девчонки, от ее проклятой сумочки и дурацкой коробки. Пусть Фарн сам с нею разбирается, пусть раздавит ее, как муху, за то, что она со Светкиными руками учудила.
Господи, как же больно! Будто на каждой ладони по раскаленному утюгу! Люди добрые, помогите, поглядите только, что проклятые богатеи делают с бедным людом! Живьем сжигают!
— Не знаю. — Танчо оглянулась: нет ли погони. Но никто их не преследовал. — Одно ясно: домой я не пойду.
— Почему? — зачем-то спросила Светка и, не получив ответа, предложила: — Пойдем ко мне.
Помедлив, Танчо кивнула.
День был в самом разгаре. Солнце пекло, и в пропитанном сыростью жарком воздухе город изнывал, как в горячем компрессе. Больше всего на свете Танчо хотелось немедленно лечь и заснуть — вот здесь, прямо на мостовой. Но спать сейчас никак было нельзя.
«Если я засну, то уже никогда не проснусь», — подумала Танчо и ощутила каждой клеточкой своего тела — да, так и будет.
Будто посторонний голос шепнул ей это на ухо. С ней и раньше бывало подобное, только она не помнила, исполнялось ли то, что шептал голос. Отец верил подобным нашептываниям, и всегда вспоминал при этом бабку-колдунью. Обычно в таких случаях мать, чтобы не отстать от отца, вспоминала деда, который верил в потусторонние силы и вообще был «сильно с придурью». Кажется, это единственное, в чем они были полностью согласны, — что не так плохо знаться с чертовщиной. Кто знает, может быть, и Танчо — немного ведьма?
Танчо невольно приободрилась. Странная коробочка, найденная в стене Милославовой квартиры, все еще лежала в ее сумке. Может быть, выкинуть опасную находку в Неву — и тогда Фарн оставит Танчо в покое. Или не оставит? Коробку Фарн снова отыщет — в этом сомневаться не приходилось. Но кто ему со дна Невы ту коробку достанет? Сам-то он ее взять не может недаром ему понадобилась мертвая рука ЭРика.
— Ты слышала, что сказал Фарн? — спросила она Светку. — Будто бы один раз он уже пытался убить ЭРика…
— Вроде того, — буркнула в ответ Светка.
— Девичья фамилия моей матери Крутицкая. Получается, что мы с ЭРиком родственники, и наша семья причастная к какой-то важной тайне, — рассуждала вслух Танчо.
— Лучше бы к материальным ценностям, — процедила сквозь зубы Светка.
В небе над их головами глухо зарокотало, будто где-то вдали шла гроза. Танчо подняла голову. Небо было чистым. Абсолютно. Только блеклую голубизну рассекал синий росчерк — будто некто провел жирным фломастером по листу голубой почтовой бумаги.
«Монорельс», — сообразила Танчо и еще сильнее запрокинула голову, рискую вывернуть шею.
По синему монорельсу, стуча колесами и сверкая блеклыми на фоне солнечного неба огнями, мчался трамвай.
— Что ты там увидела? — спросила Светка, останавливаясь и тоже запрокидывая голову.
Прохожие останавливались, глядели сначала на них, потом, прикрываясь ладонями от света, пытались что-то разглядеть в небе и, ничего не обнаружив, пожимали плечами и спешили дальше. Трамвай исчез, скрывшись за крышами домов, но синяя полоса в небе осталась. Танчо, запрокинув голову, медленно пошла по улице, то и дело натыкаясь на прохожих.
— Эй, куда ты топаешь? — окликнула ее Светка.
— За трамваем иду.
— Да зачем он тебе? Ко мне домой на автобусе надо ехать.
Танчо не ответила. Она шла, как слепая, торопливо распихивая мешающих ей людей. Те почему-то не ругались — что было очень странно — и даже иногда загодя уступали дорогу. Помедлив, Светка побежала за ней. Синяя полоса, прочерченная по небу, вывела их на набережную. Теперь стало очевидно, что в небе над старым городом прочерчен огромный круг, как некий ореол святости. И центр этого круга где-то в районе Исаакия. Круг, парящий в небе, что-то напоминал. Но что?!
Господи, так ведь это ее проект! ЕЕ монорельс, по которому несется скоростной трамвай на магнитной подушке!
Танчо стояла, молитвенно стиснув руки, и смотрела на синее кольцо, парящее в небе. Что это? Откуда? Почему? Ни на один вопрос она не знала ответа. Но никогда она не чувствовала себя счастливее. Из глаз ее сами собой катились слезы. Остановившийся рядом старик поправил на макушке белую соломенную шляпу, вздохнул:
— Ну надо же, что придумали! — и зашагал дальше.
Это был первый из всех встречных, кто видел небесную дорогу. Вновь появился трамвай. Он мчался по монорельсу в обратную сторону, и это удивило Танчо: ведь кольцо только одно, и два встречных вагона непременно столкнутся. Но где-то над Васильевским островом трамвай растворился в бледной синеве, и тут же в обратном направлении по монорельсу полетел другой вагон — этакая старинная развалюха, похожая на ящик на колесах. Танчо побежала, расталкивая прохожих и пытаясь догнать трамвай. Теперь она видела, что монорельс состоит из двух кругов. Один нимбом повис над старым городом, второй петлей охватывал золотой шлем Исаакия. Обе окружности соединялись над синими куполами Троицкого собора.
— Хотела бы я знать, как садиться в этот транспорт, — пробормотала Танчо.
И показалось ей в ту минуту, что отделилась от трамвая серебристая человеческая фигурка. Огромные неподвижно раскинутые крылья удерживали ее от стремительного падения. Человек парил, медленно опускаясь вниз, и солнце сверкало серебром на его крыльях. Танчо не могла оторвать глаз от странного видения. Наконец летун скрылся за домами, и тогда Танчо усомнилась — видела ли она его в самом деле.
Светка тем временем тоже была вся в раздумьях: что, скажите, ей делать с этой дурехой? Поначалу она планировала затащить Танчо к себе домой и звякнуть Сержу. Теперь она склонялась к мысли вырвать сумку с чудесной коробкой и удрать. Видать, штука эта стоящая, раз Фарн, не задумываясь, замочил из-за нее столько народу! Грех упускать добычу.
Светка смерила Танчо оценивающим взглядом. Рост хоть и высок, да девка щуплая. И, уверенная в победе, Светка уцепилась за Танину сумку. Но даже рвануть ее на себя не успела: ладони обожгло, будто огнем. С визгом Светка отскочила.
— Что случилось? — повернулась к ней Танчо.
Светка в ужасе смотрела на свои руки: на каждой вспухло по огромному волдырю, будто Светка держала на ладонях по наполненному водой презервативу.
— Ведьма! — завыла Светка. — Что же ты наделала, стерва!
Танчо в недоумении протянула руку и хотела дотронуться до Светкиной ладони, все еще не понимая, что такое у нее на руке.
— Лапы убери! — Светка в ужасе отшатнулась. — Я тебе… тебе…
Она повернулась и, выставив вперед изувеченные ладони, побежала по набережной — неведомо куда, лишь бы подальше от этой сумасшедшей девчонки, от ее проклятой сумочки и дурацкой коробки. Пусть Фарн сам с нею разбирается, пусть раздавит ее, как муху, за то, что она со Светкиными руками учудила.
Господи, как же больно! Будто на каждой ладони по раскаленному утюгу! Люди добрые, помогите, поглядите только, что проклятые богатеи делают с бедным людом! Живьем сжигают!
Глава 2
ЭРик медленно поднимался по лестнице. Дверь наверху, в квартиру, была открыта, полоса красноватого дрожащего света падала на стену.
— Послушайте, Матвей, лучше через черный ход, — говорил взволнованный мужской голос.
— Да уж конечно, через черный, — отвечал второй голос, тоже мужской, низкий, рокочущий.
«У покойного Кошелька был точь-в-точь такой бас», — подумал ЭРик.
— Без нужды не рискуйте.
— Да нету же никакого риска, Станислав Николаевич, — рокотал в ответ Матвей. — На мою преданность можете положиться. Неужто сомневаетесь?
ЭРик наконец добрался до четвертого этажа и остановился. Вход с черной лестницы, как и полагалось, вел на кухню. Дверь была приоткрыта, и в проеме ЭРик разглядел коренастого бородатого дворника, держащего в руках узел с вещами. Дворник говорил с высоким светловолосым человеком лет тридцати пяти. Тонкие черты лица, рыжеватая полоска усов, высокий, начинающий лысеть лоб — нет сомнения, фотографию этого человека ЭРик видел в старом альбоме.
— Станислав Николаевич! — окликнул он деда.
Тот вздрогнул и отпрянул назад.
— Мне надо с вами поговорить. Наедине. — ЭРик попытался изобразить доброжелательную улыбку.
Он тут же будто увидел себя со стороны — неуклюжий, неловкий, невоспитанный плебей, лезущий, как тысячи, как миллионы точно таких же серых тварей, из подвала в апартаменты на гребне мутной бунтарской волны.
— Соблаговолите представиться, сударь.
Свет керосиновой лампы падал сбоку, и красноватый отблеск рдел на щеке штабс-капитана, высвечивая тонкие, чуть подрагивающие ноздри. Пожалуй, таких лиц нигде теперь не увидишь, даже в кино. Тонкая, как лезвие ножа, линия носа, высокий лоб, волевой и в то же время изящный подбородок. Но прежде всего глаза, их выражение — ум, лукавство, ирония и гордость одновременно. Правда, в последнее время добавилась еще и тревога. ЭРик не отрываясь смотрел на штабс-капитана. Чувство собственного достоинства его-то как раз и невозможно сыграть. А многие так стараются. Но выходит только спесь.
— Я вас слушаю, — нетерпеливо сказал Крутицкий.
— ЭРик Крутицкий. — ЭРик изобразил нечто вроде поклона.
— Однофамилец? — Штабс-капитан окинул гостя недоверчивым взглядом.
— Родственник.
— ЭРик? А по батюшке?
— ЭРик Сергеевич.
Штабс-капитан отрицательно покачал головой:
— Что-то я не припомню среди своих родственников…
— Это неважно. Я хочу поговорить с вами про Перунов глаз.
Лицо Крутицкого исказилось так, будто невидимая рука попыталась содрать с него живьем кожу. Даже в неверном свете керосиновой лампы ЭРик видел, как заблестели на лбу деда капельки пота. В глаза же ему ЭРик просто не посмел заглянуть.
— Я сейчас все объясню.
От звука его голоса штабс-капитан опомнился.
— Пройдемте со мной, — сказал он поспешно и указал на дверь, ведущую внутрь квартиры, которую до этого сам же и прикрыл.
— Станислав Николаевич, так я повез вещи? — напомнил о себе Матвей, стоявший на протяжении всего этого странного разговора возле выхода на черную лестницу.
— Везите, голубчик, конечно, везите.
Штабс-капитан поправил накинутый на плечи пиджак и направился в глубь квартиры. При каждом шаге он сильно хромал — левая нога его почти не гнулась. ЭРик даже в полутьме заметил беспорядок, царящий в квартире, как будто не только люди, но и вещи пришли в смятение от предстоящих перемен. Штабс-капитан провел гостя в квадратную комнату, заставленную вдоль стен высокими шкафами, набитыми книгами. Дубовые панели под потолком образовывали резной шатер. Сверху на цепочках спускалась люстра с бронзовыми драконами. Впрочем, сейчас она не горела. Штабс-капитан поставил на стал подсвечник с изрядно оплывшей свечой.
— Извольте объясниться, сударь, — хмуря брови, сказал он.
— Да, конечно, сейчас объяснюсь, — поспешно кивнул ЭРик. Он старался попасть в тон штабс-капитану, но не находил нужных слов, и повторял первое попавшееся из дедова лексикона. — Вот, извольте послушать. Некто Фарн гоняется за мной по всему городу Санкт-Петербургу, а из-за чего? Вам знакомо это имя?
— Город Санкт-Петербург… Кажется, да, существовал такой. — Едва заметная усмешка тронула губы штабс-капитана. — Но теперь его именуют по-другому.
— Ленинград, — ляпнул ЭРик.
— ЧТО?! — охнул Крутицкий, будто пуля угодила ему в сердце.
— Я ошибся. Петроград, — спешно пробормотал ЭРик. — Ленинградом его назовут потом. Но не волнуйтесь, Санкт-Петербург еще вернется.
Их глаза вновь встретились. Теперь ЭРику показалось, что он смотрится в зеркало: у штабс-капитана были точно такие же глаза, как у него: темно-зеленые, с прозрачными светлыми прожилками.
«Что ж тут удивительного? — подумал ЭРик. — Ведь это мой дед».
— Попрошу вас так больше не шутить, милостивый государь, — процедил сквозь зубы Крутицкий.
— Это не шутка. И вы не ответили мне, хотя я спросил вас о Фарне. ЭРик выдержал взгляд.
— Фарн… Да, я с ним встречался однажды. Отвратительный тип. У нас вышла ссора, а после ссоры — дуэль.
— Вы убили его?
— Разве я кажусь таким кровожадным? К тому же это было еще до войны. Я учился тогда в университете.
— Вы убили его? — повторил свой вопрос ЭРик.
— Нет.
— Жаль.
— Если сказать честно, я спасся чудом. Был уверен, что пуля попадет мне прямо в лоб. Я даже ощутил холод в том месте, куда должен был угодить свинец. Но в последний миг полупрозрачная рука мелькнула перед моим лицом, и пуля просвистела подле уха. На следующий день господин Фарн исчез, и мы более никогда не встречались. Вот только письмо… — Крутицкий прошелся по библиотеке, скользя тонкими пальцами по зеркальным стеклам книжных шкафов. — На следующий день после дуэли мне передали письмо, полное угроз. Подписи не было, но я уверен, что именно господин Фарн написал его.
— Он угрожал вас убить?
— Нет, он обещал превратить мою жизнь в ад.
— Несомненно, это связано с Перуновым глазом.
— Что вам известно про Перунов глаз?
— Я нашел страничку из вашего дневника.
Лицо штабс-капитана вновь исказилось. Неловко качнувшись из-за искалеченной ноги, он шагнул к ЭРику и схватил внука за лацкан рубашки.
— Кто тебя послал шпионить за мною, мразь?!
— Э, хватит! Коли не хотите, чтобы худо было! — крикнул ЭРик.
Дикий его нрав тут же взял верх над внешней смиренностью. Без труда ЭРик разжал пальцы Крутицкого и оттолкнул деда. Тот ударился спиною о дверцу шкафа. Жалобно звякнули стекла. Штабс-капитан не устоял на ногах и грохнулся на пол. Из распахнувшихся дверец шкафа на него посыпались книги в темных с золотым тиснением переплетах. ЭРик явно не рассчитал свою силу.
— Прошу заметить, — сказал он сухо (откуда только такие дурацкие обороты — никогда прежде он так не говорил), — что я вдесятеро сильнее, но покалечить вас у меня нет никакой охоты. — И он протянул руку деду, чтобы помочь подняться.
Штабс-капитан демонстративно отвернулся и оперся на стоящий рядом стул — кабинетный, с высокой спинкой, украшенный резными львиными мордами. Только сейчас ЭРик сообразил, что видел эти стулья в квартире Милослава. Как странно! Остались только стулья.
— Пора нам наконец объясниться. — ЭРик злился на самого себя и на своего непонятливого предка. — Страничку из вашего дневника я нашел в альбоме с фотографиями, альбом тот лежал в комнате матушки моей Ольги Михайловны Крутицкой, невестки вашей, Станислав Николаевич.
— Невестка? Разве у меня есть невестка? — штабс-капитан позволил себе ироническую усмешку.
Однако ЭРик ничуть не смутился.
— У вас есть сын Сергей, так?
— Сереженьке только шесть лет. Да вы шутник, милостивый государь, как я посмотрю.
— Да, сейчас ему шесть, но многое случится потом. Я ваш внук, Станислав Николаевич, я пришел из будущего. И именно там, в будущем я нашел я нашел альбом с армейскими фото. На всех фотографиях вы срезали погоны.
— Будущее, — недоверчиво скривил губы Крутицкий. — Разве оно у нас есть? Известно ли вам, чем я сейчас занят? Нет? Я бросаю эту прекрасную квартиру и ищу себе маленькую неприметную норку. Потому что в этой квартире, где проживал штабс-капитан Крутицкий, прапорщику Крутицкому — как я имею теперь честь числиться по документам — не место.
— Вы боитесь? — спросил ЭРик.
— Представьте себе, да. Я три года провел в окопах, из прапорщика дослужился до штабс-капитана, был тяжело ранен. А теперь вздрагиваю, услышав шаги на лестнице, и просыпаюсь в холодном поту по ночам — мне все кажется, что за мной пришли. Никогда прежде мое положение не было столь унизительным.
— Возможно, это не предел.
— Не предел?! Не предел — сидеть в камере смертников, откуда моих товарищей каждодневно уводят на расстрел? А подлец, выскочка, самодовольный тупица еще и глумится над тобой? Этот мерзавец, гнусно улыбаясь, говорил, что питает ко мне благодарность и добрые чувства и потому меня не расстреляют. Разве это не предел? А я не мог плюнуть ему в лицо, потому что уж тогда точно бы получил пулю в лоб. Я обязан этому человеку, комиссару, жизнью.
— А может быть, надо было плюнуть? — спросил ЭРик.
Штабс-капитан сделал какой-то неопределенный жест и едва не сшиб подсвечник с догорающей сальной свечой.
— Вы правы, — проговорил он глухим голосом. — Я в самом деле сделался трусом. Смелость сделалась в нынешней жизни непозволительной роскошью.
— Я знаю: вас спас от расстрела Тимошевич.
— А что вы еще знаете? — опять едва заметная ирония в голосе.
— Мама рассказывала, что потом вы всю жизнь держали под кроватью пару белья, зубную щетку и кусочек мыла, чтобы взять с собой в случае ареста.
Крутицкий остановившимся взглядом смотрел на ЭРика.
— Ч-что еще? — вымолвил он наконец.
— В двадцатые годы вы мыли бутылки на «Красной Баварии», чтобы прокормить семью.
— Дальше… — голос штабс-капитана сел до едва слышного сипа.
— Вы ходили в оперу на галерку, в последний ряд. Туда же приходил ваш товарищ, лишившийся глаза на войне, — мама позабыла его имя. И он… Он говорил вам, кто из офицеров, с которыми вы когда-то служили, арестован и… Он говорил об этом на ухо, шепотом и плакал.
— Дальше.
— Больше ничего. То есть я не знаю больше ничего. Мама только это рассказала. Я вас не помню.
— Значит, я умру до того, как… Когда же? Впрочем, нет, лучше не говорите. Даже для меня это чересчур — сначала узнать, что жизнь, казавшаяся столь блестящей вначале, быстро превратилась в ничто. Простите. — Он замолчал, будто ожидал, что ЭРик еще что-нибудь скажет, но, не дождавшись, прошептал: — Надеюсь, вы мне просто-напросто снитесь.
— Если угодно, считайте, что так. Надеюсь, человеку из сновидения вы можете доверить тайну Перунова глаза?
— Может быть, и смогу, — штабс-капитан странно улыбнулся.
Он взял со стола толстую, переплетенную в коленкор тетрадь. Секунду медлил. Потом раскрыл тетрадь на последней странице и протянул Эрику.
— Читайте. Эту запись я сделал вчера.
— Он умер? — Кайрос-Шайтаниров дрожал от любопытства и часто-часто взмахивал заушными крылышками.
ЭРик лежал на дорожке сквера, раскинув руки и запрокинув к бледному небу лицо. Глаза его были открыты, и в них отражались плывущие в вышине облака. Несколько прохожих тут же сбились в плотное кольцо вокруг неподвижного тела. Анастасия с трудом растолкала любопытных и склонилась над ЭРиком.
— Он упал с неба, — говорила бойкая пенсионерка в ситцевом платье, мужских носках и калошах. — Я шла, а он буквально перед моим носом грохнулся о землю.
— Он прыгнул с колоннады собора, — заявил какой-то тип, одетый, как иностранец, но говорящий по-русски без малейшего намека на акцент. — Я успел сфотографировать. — На груди у него в самом деле висел фотоаппарат.
— Невозможно, — веско заявил другой мужчины, из породы знатоков. Если бы он прыгнул с колоннады, он бы сначала упал на крышу собора. Но даже если предположить, что уже оттуда он спрыгнул вниз, то он разбился бы на ступенях, а никак не здесь, в сквере.
Анастасия сдавила пальцами ЭРиково запястье.
— Он жив!
— Может быть, «скорую»? — предложила бойкая пенсионерка.
— Ему нужна помощь, но другая, — сказала Анастасия, — обводя взглядом толпу. — Иначе он умрет.
Толпа стала редеть. У тех кто остался, на лицах появилось отстраненное выражение, будто вывеска на дверях магазина: «Закрыто».
— Пустите! — долетел из-за спин стоящих женский голос.
Растолкав любопытных, внутрь круга протиснулась девушка в черном платье в обтяжку с открытыми плечами. Черные блестящие волосы и изумрудные тени придавали ее облику что-то зловещее.
— Пустите, — повторила она и опустилась на колени рядом с ЭРиком.
Анастасия колебалась, она чувствовала, что от девушки исходит сила, но какая сила — несущая спасение или смерть, — понять не могла.
«Все равно я уже ничем не могу помочь», — подумала Анастасия и нехотя уступила.
На мгновение взгляды женщин встретились.
«О да, она многое может, — мелькнуло тут же в мозгу Анастасии. Если… Если захочет».
Танчо наклонилась и поцеловала ЭРика в губы.
— Думаете, это поможет? — хмыкнул Гребнев. Он подошел вслед за Анастасией и Кайросом, и до той минуты стоял в толпе среди любопытных.
— Он возвращается! — с облегчением сообщила Анастасия и выпрямилась.
— Он в самом деле ездил в трамвае? — недоверчиво спросил Гребнев.
— Вполне вероятно.
ЭРик глубоко вздохнул, глаза его, прежде неподвижно смотревшие в небо, теперь закрылись, и между сомкнутыми веками проступила влага. Он поднял руки к голове, перевернулся на бок и, свернувшись калачиком, как младенец в утробе, замычал от боли.
— Господа, расходитесь, расходитесь! — засуетился Шайтаниров. — Вы что, не видите, у человека падучая.
— Только что говорили, что он спрыгнул с собора, — напомнила правдоискательница-пенсионерка.
— Кто говорил? Кто? Неужели? Немедленно покажите мне этого человека! закричал Шайтаниров. — Вы говорили? — повернулся он к одетому, как иностранец, господину.
— Понимаете, мне показалось…
— Может быть, вы еще скажете, что видели трамвай возле колоннады?
— Вроде нет… — смутился полуиностранец.
— Ага, не видели! А еще утверждаете, что кто-то куда-то прыгал. Раз не видели трамвая, значит, не видели ничего. — Шайтаниров обхватил наблюдательного господина за плечи. — Мой вам совет поднимитесь на колоннаду и проверьте. Вдруг он там?
— Кто?
— Трамвай. — И Шайтаниров подтолкнул наблюдательного господина в спину.
— Кто еще хочет на колоннаду? — метался от одного зеваки к другому Шайтаниров. — Билеты за вас счет. Кто? Кто? Вы? Или вы?
Толпа рассеялась. Гребнев с Анастасией подняли ЭРика и усадили на скамейку в сквере. Он сидел по-прежнему скорчившись, подтянув ноги к подбородку и обхватив голову руками. Никто не смел его окликнуть. Все ждали.
Наконец он резко выпрямился, открыл глаза и медленно обвел всех взглядом. Потом рассмеялся, будто только сейчас вспомнил о чем-то хорошем, покачал головой, чему-то несказанно дивясь и, подавшись вперед, ухватил Танчо за руку и усадил подле себя.
— Хорошо, что ты здесь, — сказал он ей на ухо, но так громко, что слышали все.
— Ну как, братец, отыскал дедушку? — спросил Арсений.
— Отыскал. Оказывается, он прежде проживал в той квартире, где теперь обитает Милослав. И стулья с львиными головами стояли прежде у него в кабинете. Лицо у него, как на фотографиях в альбоме, только более надменное.
— Сейчас ты скажешь, что узнал нечто важное про Перунов глаз.
— Да, узнал.
— Врешь ты, как всегда, братец. Никакого талисмана не существовало! Дед сам написал об этом в дневнике.
— Ты ничего не понял. Талисман существует.
— Вранье! — Гребнев вытащил из верхнего кармана ветровки ветхий, сложенный вчетверо листок. — Эту записку я когда-то отыскал в тайнике буфета. — Арсений протянул бумажку Анастасии. — Прочти, и пусть кто-нибудь посмеет возразить.
Анастасия развернула листок и стала читать:
— Послушайте, Матвей, лучше через черный ход, — говорил взволнованный мужской голос.
— Да уж конечно, через черный, — отвечал второй голос, тоже мужской, низкий, рокочущий.
«У покойного Кошелька был точь-в-точь такой бас», — подумал ЭРик.
— Без нужды не рискуйте.
— Да нету же никакого риска, Станислав Николаевич, — рокотал в ответ Матвей. — На мою преданность можете положиться. Неужто сомневаетесь?
ЭРик наконец добрался до четвертого этажа и остановился. Вход с черной лестницы, как и полагалось, вел на кухню. Дверь была приоткрыта, и в проеме ЭРик разглядел коренастого бородатого дворника, держащего в руках узел с вещами. Дворник говорил с высоким светловолосым человеком лет тридцати пяти. Тонкие черты лица, рыжеватая полоска усов, высокий, начинающий лысеть лоб — нет сомнения, фотографию этого человека ЭРик видел в старом альбоме.
— Станислав Николаевич! — окликнул он деда.
Тот вздрогнул и отпрянул назад.
— Мне надо с вами поговорить. Наедине. — ЭРик попытался изобразить доброжелательную улыбку.
Он тут же будто увидел себя со стороны — неуклюжий, неловкий, невоспитанный плебей, лезущий, как тысячи, как миллионы точно таких же серых тварей, из подвала в апартаменты на гребне мутной бунтарской волны.
— Соблаговолите представиться, сударь.
Свет керосиновой лампы падал сбоку, и красноватый отблеск рдел на щеке штабс-капитана, высвечивая тонкие, чуть подрагивающие ноздри. Пожалуй, таких лиц нигде теперь не увидишь, даже в кино. Тонкая, как лезвие ножа, линия носа, высокий лоб, волевой и в то же время изящный подбородок. Но прежде всего глаза, их выражение — ум, лукавство, ирония и гордость одновременно. Правда, в последнее время добавилась еще и тревога. ЭРик не отрываясь смотрел на штабс-капитана. Чувство собственного достоинства его-то как раз и невозможно сыграть. А многие так стараются. Но выходит только спесь.
— Я вас слушаю, — нетерпеливо сказал Крутицкий.
— ЭРик Крутицкий. — ЭРик изобразил нечто вроде поклона.
— Однофамилец? — Штабс-капитан окинул гостя недоверчивым взглядом.
— Родственник.
— ЭРик? А по батюшке?
— ЭРик Сергеевич.
Штабс-капитан отрицательно покачал головой:
— Что-то я не припомню среди своих родственников…
— Это неважно. Я хочу поговорить с вами про Перунов глаз.
Лицо Крутицкого исказилось так, будто невидимая рука попыталась содрать с него живьем кожу. Даже в неверном свете керосиновой лампы ЭРик видел, как заблестели на лбу деда капельки пота. В глаза же ему ЭРик просто не посмел заглянуть.
— Я сейчас все объясню.
От звука его голоса штабс-капитан опомнился.
— Пройдемте со мной, — сказал он поспешно и указал на дверь, ведущую внутрь квартиры, которую до этого сам же и прикрыл.
— Станислав Николаевич, так я повез вещи? — напомнил о себе Матвей, стоявший на протяжении всего этого странного разговора возле выхода на черную лестницу.
— Везите, голубчик, конечно, везите.
Штабс-капитан поправил накинутый на плечи пиджак и направился в глубь квартиры. При каждом шаге он сильно хромал — левая нога его почти не гнулась. ЭРик даже в полутьме заметил беспорядок, царящий в квартире, как будто не только люди, но и вещи пришли в смятение от предстоящих перемен. Штабс-капитан провел гостя в квадратную комнату, заставленную вдоль стен высокими шкафами, набитыми книгами. Дубовые панели под потолком образовывали резной шатер. Сверху на цепочках спускалась люстра с бронзовыми драконами. Впрочем, сейчас она не горела. Штабс-капитан поставил на стал подсвечник с изрядно оплывшей свечой.
— Извольте объясниться, сударь, — хмуря брови, сказал он.
— Да, конечно, сейчас объяснюсь, — поспешно кивнул ЭРик. Он старался попасть в тон штабс-капитану, но не находил нужных слов, и повторял первое попавшееся из дедова лексикона. — Вот, извольте послушать. Некто Фарн гоняется за мной по всему городу Санкт-Петербургу, а из-за чего? Вам знакомо это имя?
— Город Санкт-Петербург… Кажется, да, существовал такой. — Едва заметная усмешка тронула губы штабс-капитана. — Но теперь его именуют по-другому.
— Ленинград, — ляпнул ЭРик.
— ЧТО?! — охнул Крутицкий, будто пуля угодила ему в сердце.
— Я ошибся. Петроград, — спешно пробормотал ЭРик. — Ленинградом его назовут потом. Но не волнуйтесь, Санкт-Петербург еще вернется.
Их глаза вновь встретились. Теперь ЭРику показалось, что он смотрится в зеркало: у штабс-капитана были точно такие же глаза, как у него: темно-зеленые, с прозрачными светлыми прожилками.
«Что ж тут удивительного? — подумал ЭРик. — Ведь это мой дед».
— Попрошу вас так больше не шутить, милостивый государь, — процедил сквозь зубы Крутицкий.
— Это не шутка. И вы не ответили мне, хотя я спросил вас о Фарне. ЭРик выдержал взгляд.
— Фарн… Да, я с ним встречался однажды. Отвратительный тип. У нас вышла ссора, а после ссоры — дуэль.
— Вы убили его?
— Разве я кажусь таким кровожадным? К тому же это было еще до войны. Я учился тогда в университете.
— Вы убили его? — повторил свой вопрос ЭРик.
— Нет.
— Жаль.
— Если сказать честно, я спасся чудом. Был уверен, что пуля попадет мне прямо в лоб. Я даже ощутил холод в том месте, куда должен был угодить свинец. Но в последний миг полупрозрачная рука мелькнула перед моим лицом, и пуля просвистела подле уха. На следующий день господин Фарн исчез, и мы более никогда не встречались. Вот только письмо… — Крутицкий прошелся по библиотеке, скользя тонкими пальцами по зеркальным стеклам книжных шкафов. — На следующий день после дуэли мне передали письмо, полное угроз. Подписи не было, но я уверен, что именно господин Фарн написал его.
— Он угрожал вас убить?
— Нет, он обещал превратить мою жизнь в ад.
— Несомненно, это связано с Перуновым глазом.
— Что вам известно про Перунов глаз?
— Я нашел страничку из вашего дневника.
Лицо штабс-капитана вновь исказилось. Неловко качнувшись из-за искалеченной ноги, он шагнул к ЭРику и схватил внука за лацкан рубашки.
— Кто тебя послал шпионить за мною, мразь?!
— Э, хватит! Коли не хотите, чтобы худо было! — крикнул ЭРик.
Дикий его нрав тут же взял верх над внешней смиренностью. Без труда ЭРик разжал пальцы Крутицкого и оттолкнул деда. Тот ударился спиною о дверцу шкафа. Жалобно звякнули стекла. Штабс-капитан не устоял на ногах и грохнулся на пол. Из распахнувшихся дверец шкафа на него посыпались книги в темных с золотым тиснением переплетах. ЭРик явно не рассчитал свою силу.
— Прошу заметить, — сказал он сухо (откуда только такие дурацкие обороты — никогда прежде он так не говорил), — что я вдесятеро сильнее, но покалечить вас у меня нет никакой охоты. — И он протянул руку деду, чтобы помочь подняться.
Штабс-капитан демонстративно отвернулся и оперся на стоящий рядом стул — кабинетный, с высокой спинкой, украшенный резными львиными мордами. Только сейчас ЭРик сообразил, что видел эти стулья в квартире Милослава. Как странно! Остались только стулья.
— Пора нам наконец объясниться. — ЭРик злился на самого себя и на своего непонятливого предка. — Страничку из вашего дневника я нашел в альбоме с фотографиями, альбом тот лежал в комнате матушки моей Ольги Михайловны Крутицкой, невестки вашей, Станислав Николаевич.
— Невестка? Разве у меня есть невестка? — штабс-капитан позволил себе ироническую усмешку.
Однако ЭРик ничуть не смутился.
— У вас есть сын Сергей, так?
— Сереженьке только шесть лет. Да вы шутник, милостивый государь, как я посмотрю.
— Да, сейчас ему шесть, но многое случится потом. Я ваш внук, Станислав Николаевич, я пришел из будущего. И именно там, в будущем я нашел я нашел альбом с армейскими фото. На всех фотографиях вы срезали погоны.
— Будущее, — недоверчиво скривил губы Крутицкий. — Разве оно у нас есть? Известно ли вам, чем я сейчас занят? Нет? Я бросаю эту прекрасную квартиру и ищу себе маленькую неприметную норку. Потому что в этой квартире, где проживал штабс-капитан Крутицкий, прапорщику Крутицкому — как я имею теперь честь числиться по документам — не место.
— Вы боитесь? — спросил ЭРик.
— Представьте себе, да. Я три года провел в окопах, из прапорщика дослужился до штабс-капитана, был тяжело ранен. А теперь вздрагиваю, услышав шаги на лестнице, и просыпаюсь в холодном поту по ночам — мне все кажется, что за мной пришли. Никогда прежде мое положение не было столь унизительным.
— Возможно, это не предел.
— Не предел?! Не предел — сидеть в камере смертников, откуда моих товарищей каждодневно уводят на расстрел? А подлец, выскочка, самодовольный тупица еще и глумится над тобой? Этот мерзавец, гнусно улыбаясь, говорил, что питает ко мне благодарность и добрые чувства и потому меня не расстреляют. Разве это не предел? А я не мог плюнуть ему в лицо, потому что уж тогда точно бы получил пулю в лоб. Я обязан этому человеку, комиссару, жизнью.
— А может быть, надо было плюнуть? — спросил ЭРик.
Штабс-капитан сделал какой-то неопределенный жест и едва не сшиб подсвечник с догорающей сальной свечой.
— Вы правы, — проговорил он глухим голосом. — Я в самом деле сделался трусом. Смелость сделалась в нынешней жизни непозволительной роскошью.
— Я знаю: вас спас от расстрела Тимошевич.
— А что вы еще знаете? — опять едва заметная ирония в голосе.
— Мама рассказывала, что потом вы всю жизнь держали под кроватью пару белья, зубную щетку и кусочек мыла, чтобы взять с собой в случае ареста.
Крутицкий остановившимся взглядом смотрел на ЭРика.
— Ч-что еще? — вымолвил он наконец.
— В двадцатые годы вы мыли бутылки на «Красной Баварии», чтобы прокормить семью.
— Дальше… — голос штабс-капитана сел до едва слышного сипа.
— Вы ходили в оперу на галерку, в последний ряд. Туда же приходил ваш товарищ, лишившийся глаза на войне, — мама позабыла его имя. И он… Он говорил вам, кто из офицеров, с которыми вы когда-то служили, арестован и… Он говорил об этом на ухо, шепотом и плакал.
— Дальше.
— Больше ничего. То есть я не знаю больше ничего. Мама только это рассказала. Я вас не помню.
— Значит, я умру до того, как… Когда же? Впрочем, нет, лучше не говорите. Даже для меня это чересчур — сначала узнать, что жизнь, казавшаяся столь блестящей вначале, быстро превратилась в ничто. Простите. — Он замолчал, будто ожидал, что ЭРик еще что-нибудь скажет, но, не дождавшись, прошептал: — Надеюсь, вы мне просто-напросто снитесь.
— Если угодно, считайте, что так. Надеюсь, человеку из сновидения вы можете доверить тайну Перунова глаза?
— Может быть, и смогу, — штабс-капитан странно улыбнулся.
Он взял со стола толстую, переплетенную в коленкор тетрадь. Секунду медлил. Потом раскрыл тетрадь на последней странице и протянул Эрику.
— Читайте. Эту запись я сделал вчера.
— Он умер? — Кайрос-Шайтаниров дрожал от любопытства и часто-часто взмахивал заушными крылышками.
ЭРик лежал на дорожке сквера, раскинув руки и запрокинув к бледному небу лицо. Глаза его были открыты, и в них отражались плывущие в вышине облака. Несколько прохожих тут же сбились в плотное кольцо вокруг неподвижного тела. Анастасия с трудом растолкала любопытных и склонилась над ЭРиком.
— Он упал с неба, — говорила бойкая пенсионерка в ситцевом платье, мужских носках и калошах. — Я шла, а он буквально перед моим носом грохнулся о землю.
— Он прыгнул с колоннады собора, — заявил какой-то тип, одетый, как иностранец, но говорящий по-русски без малейшего намека на акцент. — Я успел сфотографировать. — На груди у него в самом деле висел фотоаппарат.
— Невозможно, — веско заявил другой мужчины, из породы знатоков. Если бы он прыгнул с колоннады, он бы сначала упал на крышу собора. Но даже если предположить, что уже оттуда он спрыгнул вниз, то он разбился бы на ступенях, а никак не здесь, в сквере.
Анастасия сдавила пальцами ЭРиково запястье.
— Он жив!
— Может быть, «скорую»? — предложила бойкая пенсионерка.
— Ему нужна помощь, но другая, — сказала Анастасия, — обводя взглядом толпу. — Иначе он умрет.
Толпа стала редеть. У тех кто остался, на лицах появилось отстраненное выражение, будто вывеска на дверях магазина: «Закрыто».
— Пустите! — долетел из-за спин стоящих женский голос.
Растолкав любопытных, внутрь круга протиснулась девушка в черном платье в обтяжку с открытыми плечами. Черные блестящие волосы и изумрудные тени придавали ее облику что-то зловещее.
— Пустите, — повторила она и опустилась на колени рядом с ЭРиком.
Анастасия колебалась, она чувствовала, что от девушки исходит сила, но какая сила — несущая спасение или смерть, — понять не могла.
«Все равно я уже ничем не могу помочь», — подумала Анастасия и нехотя уступила.
На мгновение взгляды женщин встретились.
«О да, она многое может, — мелькнуло тут же в мозгу Анастасии. Если… Если захочет».
Танчо наклонилась и поцеловала ЭРика в губы.
— Думаете, это поможет? — хмыкнул Гребнев. Он подошел вслед за Анастасией и Кайросом, и до той минуты стоял в толпе среди любопытных.
— Он возвращается! — с облегчением сообщила Анастасия и выпрямилась.
— Он в самом деле ездил в трамвае? — недоверчиво спросил Гребнев.
— Вполне вероятно.
ЭРик глубоко вздохнул, глаза его, прежде неподвижно смотревшие в небо, теперь закрылись, и между сомкнутыми веками проступила влага. Он поднял руки к голове, перевернулся на бок и, свернувшись калачиком, как младенец в утробе, замычал от боли.
— Господа, расходитесь, расходитесь! — засуетился Шайтаниров. — Вы что, не видите, у человека падучая.
— Только что говорили, что он спрыгнул с собора, — напомнила правдоискательница-пенсионерка.
— Кто говорил? Кто? Неужели? Немедленно покажите мне этого человека! закричал Шайтаниров. — Вы говорили? — повернулся он к одетому, как иностранец, господину.
— Понимаете, мне показалось…
— Может быть, вы еще скажете, что видели трамвай возле колоннады?
— Вроде нет… — смутился полуиностранец.
— Ага, не видели! А еще утверждаете, что кто-то куда-то прыгал. Раз не видели трамвая, значит, не видели ничего. — Шайтаниров обхватил наблюдательного господина за плечи. — Мой вам совет поднимитесь на колоннаду и проверьте. Вдруг он там?
— Кто?
— Трамвай. — И Шайтаниров подтолкнул наблюдательного господина в спину.
— Кто еще хочет на колоннаду? — метался от одного зеваки к другому Шайтаниров. — Билеты за вас счет. Кто? Кто? Вы? Или вы?
Толпа рассеялась. Гребнев с Анастасией подняли ЭРика и усадили на скамейку в сквере. Он сидел по-прежнему скорчившись, подтянув ноги к подбородку и обхватив голову руками. Никто не смел его окликнуть. Все ждали.
Наконец он резко выпрямился, открыл глаза и медленно обвел всех взглядом. Потом рассмеялся, будто только сейчас вспомнил о чем-то хорошем, покачал головой, чему-то несказанно дивясь и, подавшись вперед, ухватил Танчо за руку и усадил подле себя.
— Хорошо, что ты здесь, — сказал он ей на ухо, но так громко, что слышали все.
— Ну как, братец, отыскал дедушку? — спросил Арсений.
— Отыскал. Оказывается, он прежде проживал в той квартире, где теперь обитает Милослав. И стулья с львиными головами стояли прежде у него в кабинете. Лицо у него, как на фотографиях в альбоме, только более надменное.
— Сейчас ты скажешь, что узнал нечто важное про Перунов глаз.
— Да, узнал.
— Врешь ты, как всегда, братец. Никакого талисмана не существовало! Дед сам написал об этом в дневнике.
— Ты ничего не понял. Талисман существует.
— Вранье! — Гребнев вытащил из верхнего кармана ветровки ветхий, сложенный вчетверо листок. — Эту записку я когда-то отыскал в тайнике буфета. — Арсений протянул бумажку Анастасии. — Прочти, и пусть кто-нибудь посмеет возразить.
Анастасия развернула листок и стала читать:
«…Сегодня я побывал в условленном месте, где, по словам Р., спрятан был талисман, полученный им от графа. Я поднял половицы там, где указал мне Р. Но все, что я нашел, это коробочку из-под монпансье. Внутри лежал клочок бумаги. В записочке значилось: «Здесь хранится талисман „Перунов глаз“ или „сердце Богородицы“. Это единственная вещь, которая дает святость власти в России. …Ибо нет власти не от Бога». Трижды прочел я записочку, а уж сколько раз тряс над столом пустую жестянку из-под монпансье — одному Богу известно. Тряс, пока не понял наконец: несчастный Р. выдумал этот талисман. Он предчувствовал свою гибель после смерти отца и брата. Не видя иной возможности сладить с нечистью, пожирающей страну, кроме силы Чуда, он придумал Перунов глаз. Выдумал, чтобы подарить себе надежду. Пока комиссары не завладели его игрушкой, его выдумкой, его мечтой, они не завладели ничем. Ему так хотелось найти путь спасения, что он и сам поверил в плод своей фантазии и меня заставил уверовать. Глядя на свою находку, я испытывал странные чувства: теперь, когда я понял, что никакого талисмана не существует, я страстно возжелал Перунов глаз найти…»