Страница:
— Просто живу. Наслаждаюсь процессом. Хочешь пирожное, Меркурий? Я научился чувствовать, как человек. А это значит не так уж мало. Боги не умеют чувствовать. У них есть уязвленная гордость, ненависть, зависть. А вот с милосердием у небожителей туго. Боги убивают, не задумываясь; и казнят, не испытывая ни сомнения, ни жалости. Если они к кому и привязаны, то лишь к собственным отпрыскам — здесь у них появляется некое подобие любви. А среди людей можно встретить добрых. И люди вообразили, что боги тоже добры. И потихоньку начали в это верить. Год за годом все сильнее. Наверное, они поверят даже в твою доброту, Меркурий.
— Где ж ты их нашел, этих добряков? Неужто император Тиберий был добр? Или Калигула? Ну а добрее Нерона трудно человека сыскать. Конечно, конечно, люди добры, пока богиня Белонна не сведет их с ума, пока жажда власти не выжжет все остальные чувства, пока речь не идет об их кошельке, об их детях, об их карьере, об их шкуре, наконец. Тебя зовут в Небесный дворец, а ты мелешь чепуху.
— Что мне делать во дворце? Мое место здесь. Я наблюдаю. Строю удивительные цепочки умозаключений. Слушаю человеческие чувства, как меломаны слушают игру на клавесине. И потом, я могу летать.
Вер легко взмыл в воздух и завис над головой Меркурия.
— Что мне еще пожелать?!
— Чуточку ума, — презрительно фыркнул Меркурий. — Потому что бог разума людям не нужен. Зачем он им, потрудись объяснить. Им нужен грозный и одновременно милостивый хозяин. Чтобы они боялись его, поклонялись ему испросили у него прощения, когда нашкодят в очередной раз. Зачем им бог разума? Вести философские беседы? Переустраивать мир? Постоянно думающее человечество — это какое-то извращение, ты не находишь? Почему боги так любят Рим? Почему они подарили ему целое лишнее тысячелетие? Знаешь? Потому что в Риме не особенно любят думать. Здесь строят, управляют, распоряжаются и верят в собственное могущество. Рим силен и наивен. Рим жесток, но в разумных пределах (замечательное выражение, ты не находишь?), Рим воспринимает все открытия науки и техники, впитывает чужие мысли, как губка, и утилизирует. И вдруг ты со своим обожествленным разумом. Ты разрушишь этот примитивный и жестокий мир. Разум сведет людей с ума. Отправляйся в Небесный дворец. Логос, пока ты не погубил этот замечательный уголок, как ты когда-то погубил целую когорту.
— Я не собираюсь губить этот мир, — запротестовал Вер.
— Нет, ты только подтолкнешь его к пропасти. Все, все до единого задумаются: зачем мы, куда идем, почему в этом мире столько зла, страдания, несправедливости, тяжкого труда, неизлечимых болезней, несчастной любви, смерти, жестоких войн, на которых гибнут самые лучшие и самые смелые. Почему маленькие дети умирают в страданиях? Какой во всем этом смысл? Замысел богов? Но почему боги задумали все так мерзко, убого и некрасиво? Людям не понять божественный замысел. Он выше их понимания. А сам замысел высок и красив, но люди не могут узреть его, им достаются лишь отражения и тени.
Но разве может прекрасное иметь уродливую тень? Возвышенное — мерзкое отражение? И разве может добрый бог взирать на страдания ребенка, пусть даже после этого он отправит малыша навечно в Элизии? Добрый бог не может. Потому что при этом у него тут же разорвется сердце. Но у бога не может быть сердца. И значит, он не может быть добрым.
— Разве я говорил о доброте? Я говорил о разуме.
— Не увиливай от ответа. Разум добрый или злой?
— Разум никакой. Он абсолютный.
— А чувства, о которых ты только что распинался? Какие они?
Вер-Логос задумался.
— Человеческие, — сказал он наконец. — Я не знаю, что чувствуют боги. Я чувствую как человек. И у меня есть сердце. И я не променяю это на сокровища Небесного дворца. Я скоро пойму, что такое любовь, и тогда…
Меркурий расхохотался.
— Я ошибся, — выдавил покровитель торговцев сквозь смех. — Ты не Логос, ты — глупец, и Юпитеру тебя незачем опасаться.
И он взлетел в ночное небо. И долго еще слышался над Римом его ядовитый смех.
Понтий вскрыл письмо, адресованное матери. С некоторых пор юноша всегда так поступал. С того дня, когда ему случайно попалось послание какого-то Гесида с признаниями в любви. Мать оставила распечатанное письмо на столе, а Понтий прочел. Сладострастный лепет кондитера привел Понтия в бешенство, бумага была разорвана на мелкие клочки. От имени матери, подделав почерк, Понтий отправил мерзкую записку. С тех пор Порция больше не получала посланий от Гесида. Но в этот раз на конверте значилось имя Элия Деция. Цезарь! Неужто и он… Понтий задохнулся от ярости.
Юноша развернул бумагу и торопливо пробежал глазами по строчкам. Письмо было кратким, сумбурным. Полно каких-то намеков, путаных объяснений. И ни слова о любви. Ни намека на интимность. Зато обнаружилось другое, не менее подлое: Элий выгнал его мать лишь за то, что на выборах Порция отдала свой голос Бениту. Понтий и сам сочувствовал Бениту. Элия же он ненавидел. Всю жизнь они с матерью прожили на чердаках, в крошечных тесных каморках дешевых инсул, где на лестницах пахло тухлой рыбой и кошачьей мочой, где стены были тоньше бумаги и слышно было, как сосед бьет жену, а потом трахает ее, а потом опять бьет. В детстве мать непременно брала его с собой на салютации. И Понтий вместе с нею дожидался в тесном атрии появления патрона. Больше всего на свете ему хотелось разломать бесконечные восковые маски, разбить бюсты и бронзовые доски. Элий давал им какие-то гроши. Но однажды оказался щедр. Весной девять лет назад. Ту весну и то лето Понтий запомнил навсегда.
«Много денег получила?» — спросил Понтий, когда они возвращались домой.
«Достаточно, — отвечала Порция. — И потом Элий обещал отправить тебя на море. На все лето».
Она не скрывала радости. Его эта радость бесила. И он еще не знал, что ждет его впереди.
Элий сдержал слово. В июньские Календы Понтий очутился на большой вилле на берегу Неаполитанского залива. Серые скалы, пышная зелень. И море как изумруд. Роскошная вилла. Спальни на троих. Триклиний с окнами на море. Кормили так, что Понтий каждый раз объедался. Вазы с фруктами и печеньем не убирали со столов. Десять дней он был счастлив. А потом кто-то из мальчишек забрался в таблин управляющего и увидел бумагу… Бумагу, в которой было сказано, что патрон Элий Деций оплачивает все расходы своего клиента Понтия, в том числе дополнительные экскурсии на раскопки в Помпеи. И маленький Пон-тий из Элизия прямиком угодил в Аид. На море отдыхали жирные дети богатеев. Они развлекались, брызжа злостью, как сало брызжет из свиной колбасы. Самого толстого избрали патроном, Понтия записали в клиенты. Он должен был с рассветом стоять у порога своего господина и дожидаться, пока тот соизволит проснуться. Он должен был повсюду сопровождать своего «патрона», носить его сандалии, держать на коленях его тунику, пока тот купался или загорал… Он должен был… Понтий сбежал через три дня.
Весь в синяках, грязный, исхудалый, на рассвете он постучался в дверь их комнатки на чердаке. Мать, увидев его, перепугалась до смерти. Потом они побежали к Элию. Но в дом их не пустили: хозяин уехал в Александрию. Кажется, мать писала Элию письма. Кажется, патрон отвечал. И даже-приходил посыльный, чтобы вручить чек. Но все лето в тот год Понтий просидел в Риме. Вдыхал дым, гарь, пыль. И ненавидел. И больше никогда не ходил на салютации.
Понтий скомкал бумагу с личной печатью Цезаря, швырнул в нужник и помочился сверху.
Если бы можно было пожелать, чтобы Элий никогда не возвращался из Месопотамии! Но где тот гений, что исполнит такое желание?!
Глава 2
Элий тренировался в гимнасии до одурения, используя меч в два раза тяжелее обычного. Иногда трибун Рутилий, командир его преторианской охраны, наблюдал за этими упражнениями. Смотрел молча, ни разу не сделал ни одного замечания.
Наконец Элий взъярился и напрямую связался с Эрудием. После двухдневного раздумья царь Месопотамии пригласил Цезаря в свою столицу Ктесифон.
О дворце в Ктесифоне ходили легенды. Рим был богат, Антиохия — роскошна. Ктесифон подражал обоим. Стены огромного пиршественного зала Ктесифонского дворца были облицованы драгоценными металлами, колонны покрыты слоновой костью. Одной стены когда-то не было, из зала выходили прямо на улицу. Теперь возвели застекленную галерею. Царь сидел на золотом троне в длинных восточных одеждах, черные кудри царя украшал золотой венец с лихо закрученными золотыми рогами.
Сорокалетний красавец Эрудий выслушал Элия очень внимательно. Но когда Цезарь предложил официально обратиться к Риму с просьбой о помощи, Эрудий отвечал, что подождет.
— Чего ждать? Когда придут варвары? — возмутился Элий.
Ответом служило неопределенное пожатие плеч.
—Событий. — И многозначительно приподнята бровь.
— Но зачем ждать? — не унимался Элий.
— Далеко не все видят в Риме друга и союзника. Кое-кто считает, что варвары — это именно та сила, которая уравновесит мощь Рима, и Месопотамии стоит искать друзей на востоке. Наша страна всегда тяготела к Персии, а не к Риму. Твой визит слишком многим не по душе.
— Но я могу осмотреть крепости?
— Пожалуйста, — грустно улыбнулся Эрудий. — Если найдешь. Не припомню, есть ли у меня крепости. Разве что Амида. Там гарнизон в двадцать человек. Мой тебе совет: не трать время зря, возвращайся в Рим. — Эрудий говорил об этом так, будто речь шла о пошлинах на ковры.
«Хитрит, — с тоскою подумал Элий. — Думает, что отобьется собственными силами. Надеется на свой Месопотамский легион. Зря».
Царь любезно предложил Цезарю прокатиться по Тигру на галере, как плавал когда-то император Траян после взятия Ктесифона. Но Элий не мог вообразить себя Траяном.
Шли проливные дожди, столь несвойственные для Месопотамии. Вместо крепостей Элий посетил развалины Вавилона. Цезарю и его охране дали арабских скакунов из царской конюшни. Кроме преторианцев, Элия сопровождала сотня арабских всадников. Скакуны были один краше другого. Но ни один не мог сравниться с белым жеребцом с черным пятном на лбу, на котором мчался Элий.
Вавилон лежал в развалинах уже больше тысячи лет. Где прежняя роскошь? Где знаменитые «висячие сады», считавшиеся одним из семи чудес света? Где царский дворец, построенный Навуходоносором II за пятнадцать дней, с его собраниями рельефов и статуй, с его библиотекой и сокровищами, собранными вавилонскими царями во время походов? А что сталось с огромной башней высотой около трехсот футов, восьмиступенчатым зиккуратом, соединяющим небо и землю, на вершине которой находился храм Мардука? Где святилище Мардука, мраморные стены которого украшали золото и лазурит, где золотая статуя Мардука, его золотой трон и золотая скамейка? Где золотой алтарь, на котором приносили жертвы? Одно основание. Только ворота Иштар по-прежнему поражали красотой посетителей развалин. По обеим сторонам «Дороги процессий» сохранились мощные укрепления. Приехавшие из Рима и Антиохии реставраторы вернули на место голубые глазурованные кирпичи и барельефы — могучие быки и драконы вновь украсили ворота.
По свидетельству Геродота, стены Вавилона были шириной в пятьдесят царских локтей, а высотой в двести. Геродот не преувеличивал — остатки стен, раскопанные около ста лет назад, и теперь поражали своей мощью. За воротами Иштар должен был лежать великолепный город. За воротами лежали руины.
Кто знает, может, подобная судьба ожидает и Великий Рим?
На прощание царь Эрудий подарил белого арабского скакуна Цезарю.
Элий вернулся в Антиохию, с нескрываемым сарказмом составил отчет о посещении Ктесифона и Вавилона. Рутилий с равнодушным видом подписал.
Наконец пришло сообщение от Квинта. Он упустил Триона в Каррах, но надеялся задержать физика в Резайне.
Элий сообщил Рутилию, что они немедленно выезжают.
Поезд тащился по степи. Ровная, как стол, равнина. Черная земля. Пурпурное небо. Лиловые мазки облаков. Лишь мельканье телеграфных столбов вдоль дороги да трубы кирпичных заводов, проплывающие вдали, говорили о том, что поезд движется.
Вагон, в котором ехал Цезарь, был обшит деревянными лакированными панелями, дверные ручки сделаны из серебра, стены в купе Элия затАнуты пурпуром. Погребальные носилки Цезаря тоже будут пурпурные — не к месту (или, наоборот, к месту) мелькнула мысль. Мерное покачивание поезда успокаивало. Но Элий не спал. Он листал страницы донесений Квинта, и все больше и больше хмурился. Когда дверь в его купе открылась и вошел Рутилий, Элий спешно захлопнул папку. Несколько секунд Элий смотрел на трибуна, потом кивком головы указал на обитое пурпуром ложе напротив. Их разделял стол черного дерева, заваленный бумагами. За окном совершенно стемнело.
«Так-так, так-так», — стучали колеса на стыках рельс.
Элий молчал. Рутилий тоже.
— Утром мы будем в Резайне, — сказал наконец Рутилий.
Элий вновь открыл папку, пролистнул присланные Квинтом страницы.
— Что ты думаешь о Скавре? Рутилий пожал плечами.
— Он — префект претория. — Рутилий помедлил. — Но я бы на месте императора не стал назначать его на этот пост.
— Почему именно ты поехал со мной?
— Так решил Скавр.
— Потому что он тебя не особенно любит?
— Возможно. — У Рутилия задергалась щека. — У тебя нет повода подозревать меня и моих людей в ненадежности. Цезарь.
— Речь совсем о других подозреваемых. Надеюсь, ты догадываешься, что наш поход опасен?
— Я это знаю.
— Но ты должен знать еще одну вещь: я не игрушка в руках Августа. Я поступаю так, как считаю нужным. У меня есть определенный план действий. И мне нужна твоя помощь.
Рутилий не удивился словам Цезаря.
— Я на твоей стороне, — только и ответил трибун.
— Варвары собирались выступить поздней осенью или в начале зимы, но не выступили. И это меня очень тревожит. Больше, если бы они совершили набег. Не знаю, есть ли у Скавра агентурная сеть в Персии, но подозреваю, что она была уничтожена еще в прошлом году. К префекту претория поступают лишь отрывочные сведения. Царь Эрудий сказал мне при личной встрече, что не имеет никаких данных из Персии. Возможно, он лгал.
— Монголы могли выслать небольшой отряд в разведку, а полномасштабную войну начать в следующем году, — предположил Рутилий.
— Нет…— покачал головой Элий. — Здесь что-то другое. Но что бы варвары не задумали, до того, как мы с ними столкнемся, я бы хотел завершить одно дело.
Элий сделал паузу, будто оставил свободное место в боевом порядке. Трибуну надлежало задать вопрос.
— Какое дело? — спросил Рутилий.
— Настигнуть Триона.
— Будем ловить Триона, — последовал ответ. И вдруг Рутилий сказал совершенно неожиданно для Элия: — С детства обожаю поезда. Едешь… огни за окном. Колеса стучат. И мир меняется. Можно вообразить самые удивительные города за окном, всякие чудеса. А ты их не видишь, едешь мимо.
Глава 3
Резайна была небольшим хаотичным городком, который много лет назад обещал сделаться крупным торговым центром, но как-то сник с годами, кормился все больше контрабандой и затерялся островком скучной размеренной и одновременно суетливой жизни среди степи, под сенью растрепанных пальм. Глинобитные дома и глинобитные ограды, за которыми виднелись ветви цветущих абрикосовых деревьев, отличались только узором на огромных железных воротах. Вместо таксомоторов по улицам разъезжали двухколесные повозки, запряженные осликами. Рассматривать Резайну как крепость было немыслимо — от древних стен почти ничего не осталось. Римского гарнизона здесь не было. Местного — тоже. Была лишь городская стража, вооруженная увесистыми дубинками, которая занималась терпимым мздоимством.
Повсюду попадались туристы в пестрых туниках, в широкополых шляпах. И хотя достопримечательности Резайны нельзя было сравнить с роскошными комплексами, построенными в Абритте, все же здесь стояла триумфальная арка, воздвигнутая через много лет после битвы с персами. Говорят, до сих пор на месте сражения можно отыскать наконечники стрел, полуистлевшие римские доспехи и даже — хотя это скорее всего выдумки — остатки доспехов знаменитых катафрактариев[61].
Квинт ждал Элия в маленькой гостинице, где крики и шум не смолкали ни на мгновение, где все суетились, толкались, куда-то спешили. Хозяин встречал каждого, как близкого родственника, радостными воплями, хлопал по плечу или обнимал. В комнатушке со стенами тоньше бумаги было слышно, как на улице ругаются торговцы и визжат дети, гоняясь друг за другом. Деревянные скамьи, покрытые циновками, медные кувшины, глиняные кружки. Белый сверкающий холодильник был единственной современной вещью в этой таверне. Все остальное осталось таким же, как тысячу лет назад, когда в битве на этой земле сошлись римляне и персы.
Квинт сильно похудел. Он почти непрерывно курил и кашлял.
— Зачем ты приехал? — Квинт смотрел на Элия лихорадочно блестевшими глазами. — Это же полный идиотизм. — Он загасил в пепельнице сигарету и зажег новую. — Думаешь, Трион сидит в Резайне и ждет тебя? Как же…
— Почему ты его не схватил? Квинт засмеялся.
— Потому что он удрал раньше, чем я сюда приехал. Если он вообще был здесь.
Квинт вновь закурил. Понизив голос до едва слышного шепота, выдохнул:
— Он водит нас за нос… Как — не могу понять. Но это — точно… Что-то здесь не так. Совсем не так.
— У меня чутье. Мы идем по следу… Да… Но это очень странный след. Он дурно воняет, этот след…
— Я дам тебе еще людей, — сказал Элий. — Ты поедешь за Трионом дальше. А я останусь здесь. Могу двинуться в другом направлении, чтобы отвлечь Триона.
— Хорошо бы еще знать, в каком направлении двигаться, — уточнил Квинт.
Дверь отворилась, и в комнатку вошла девушка лет двадцати трех. Коротенькая кожаная курточка была сколота на груди серебряной застежкой, пояс лазоревых шаровар также был расшит серебром. Все в незнакомке было вызывающим. Яркая помада на губах, в ушах — крупные золотые кольца. Жгуче-черные волосы разбросаны по плечам. Где-то Элий уже ее видел. Неужто? Да, да, в Аквилее, у храма Венеры Лысой. Тогда девушка напомнила ему Марцию. Случайная встреча? Но случай — пес который служит господину, а когда его не накормят вовремя, он злится и кусает.
— Я — репортер «Акты диурны» Роксана Флакк, — представилась девушка и уселась на скамью напротив мужчин.
— Не боишься путешествовать одна? — поинтересовался Квинт, его оценивающий взгляд скользнул по бедрам. — Опасно…
— Да? А я не заметила.
— Один репортер тоже тут ездил… и погиб, — неопределенно проговорил Квинт. Теперь его взгляд остановился на ее груди.
Намеки Квинта не произвели впечатления.
— Знаю. Глупец зачем-то потащился в пустыню. Что он там забыл, а?
— Что-то искал… и, возможно, нашел…— предположил Элий. — А что ищешь ты?
Она бросила на Цезаря взгляд из-под полуприкрытых век, будто оценивала (Марция иногда точно так смотрела), тряхнула черной гривой.
— Собираю материалы для книги.
— О чем книга?
— О прошлом. О начале Второго Тысячелетия. Сейчас все об этом пишут. Все тайны лежат в прошлом. И я хочу до них докопаться. Говорят, Фабия задумала библион о Траяне Деции. А я хочу написать о Филиппе Арабе. Интересует?
— Да…— сказал бесцветным голосом Элий. — Но почему именно Филипп Араб?
— Это моя маленькая тайна. Ведь ты не рассказываешь свои тайны первым встречным, Цезарь. И ты, Квинт, — она подмигнула фрументарию.
— И можно взглянуть на твои материалы? — поинтересовался невинным тоном Квинт — теперь он не отрывал глаз от ее ярко накрашенных губ.
Она расхохоталась:
— Какая наглость! Хочешь заглянуть в мою рукопись? Ну что ж… Только заплати. Тысяча сестерциев — страница.
— И сколько страниц?
— Тысяча… пока. — Она смотрела на мужчин с таким превосходством, будто была богиней, а они — ее жрецами.
— Надо полагать, ты — новая Кумекая Сивилла, — вздохнул Квинт.
— Я лучше.
Роксана перегнулась через стол и поцеловала Элия в губы. Легкое касание, вполне допускаемое приличием между друзьями. Но ведь они не друзья… Затем точно таким же мимолетным поцелуем был одарен Квинт. Фрументарий попытался обнять красотку, но она ускользнула. И вновь очутилась подле Элия.
От Роксаны пахло дорогими галльскими духами. И этот запах неуловимо напоминал запах Марции.
— Хочешь поехать со мной дальше? — предложил Элий неожиданно для себя.
— Куда именно?
— Сам не знаю.
— Я еду в Нисибис, — сказала Роксана. — Возможно, мы там встретимся.
Нисибис… Элий почувствовал, как кровь больно застучала в висках. О Нисибисе говорили Сивиллины книги. Летиция видела в своих пророческих грезах Нисибис в развалинах, сожженным дотла. Не стоит ехать в Нисибис… Нельзя ехать в Нисибис. Но Элий поедет. Стоики полагают, что бесчисленные миры рождаются и гибнут в мировом пожаре. Но никто не знает, когда начнется пожар.
— Какая стерва… — восхищенно прошептал Квинт, глядя Роксане вслед.
Квинт лукавил. Одного из людей Триона он все-таки захватил.
Дом, в котором по сведениям Квинта жил Трион, ничем не выделялся среди других — белые оштукатуренные стены, красная черепица, высокая глинобитная ограда. Все, что удалось найти, — это свинцовые ящики с ураном. Сам ученый по-прежнему был неуловим. Если Трион создает где-то урановую бомбу, то он не может бегать с места на место, держа под мышкой ящик с обогащенным ураном. А потом, улучив минутку и засев где-нибудь в подвале лавки скобяных товаров, собирать свое страшилище из подручных материалов. Нет, он где-то обосновался, зарылся в землю и не двигается с места, а этот дом в Резайне — лишь прикрытие, обманка, или в лучшем случае запасной склад. Было ясно, что до Триона они доберутся не скоро.
Пленный — немолодой сутулый человек с белым, будто обсыпанным мукой лицом — сидел в подвале. Маленький жалкий человечек в пестрой тунике и драных шароварах. Рутилий задавал вопросы, а человечек все время повторял на ломаной латыни: «Ничего не знаю, ничего, ничего не знаю…» Не было сомнений, что пленник работал с Трионом — рядом с его одеждой счетчик Нормы Галликан тревожно трещал. Человек облучился. Потому и кожа у него мучнисто-белая, потому он постоянно жалуется на тошноту. Пленник работал с ураном. Весь вопрос только, что он с ним делал — может, возил с места на место в повозке, запряженной осликом, не ведая, что везет смерть.
— То, что делает Трион, чудовищно… — сказал Элий.
Пленник смотрел на Цезаря отсутствующим взглядом. То ли не понимал, то ли делал вид, что не понимает латынь.
Элий сам перевел свою речь на арабский.
— Его опыты могут погубить десятки, сотни и даже тысячи людей…
Человечек принялся раскачиваться из стороны в сторону.
Рутилий тронул Элия за плечо.
— Тебе лучше выйти, — и указал на дверь. В тот же момент от стены отделился низкорослый широкоплечий человек. Лицо — кусок грязного воска: ямины для глаз, расплющенный нос, безгубый рот. «Палач без глаз», — вспомнился полубредовый рассказ Летиции. Пленник догадался. Замер, глядя на огромные волосатые ручищи палача. Худое тело начала сотрясать крупная дрожь.
— Я должен дать на это согласие? — Элий передернулся.
— Можешь не давать, — сказал Рутилий. Элий не двигался.
— Тебя когда-нибудь пытали? — спросил Элий.
— Я знаю, что такое боль, — холодно отвечал Рутилий. — Вспомни, что ты говорил об урановой бомбе. Речь пойдет о сотнях тысяч убитых.
— Где ж ты их нашел, этих добряков? Неужто император Тиберий был добр? Или Калигула? Ну а добрее Нерона трудно человека сыскать. Конечно, конечно, люди добры, пока богиня Белонна не сведет их с ума, пока жажда власти не выжжет все остальные чувства, пока речь не идет об их кошельке, об их детях, об их карьере, об их шкуре, наконец. Тебя зовут в Небесный дворец, а ты мелешь чепуху.
— Что мне делать во дворце? Мое место здесь. Я наблюдаю. Строю удивительные цепочки умозаключений. Слушаю человеческие чувства, как меломаны слушают игру на клавесине. И потом, я могу летать.
Вер легко взмыл в воздух и завис над головой Меркурия.
— Что мне еще пожелать?!
— Чуточку ума, — презрительно фыркнул Меркурий. — Потому что бог разума людям не нужен. Зачем он им, потрудись объяснить. Им нужен грозный и одновременно милостивый хозяин. Чтобы они боялись его, поклонялись ему испросили у него прощения, когда нашкодят в очередной раз. Зачем им бог разума? Вести философские беседы? Переустраивать мир? Постоянно думающее человечество — это какое-то извращение, ты не находишь? Почему боги так любят Рим? Почему они подарили ему целое лишнее тысячелетие? Знаешь? Потому что в Риме не особенно любят думать. Здесь строят, управляют, распоряжаются и верят в собственное могущество. Рим силен и наивен. Рим жесток, но в разумных пределах (замечательное выражение, ты не находишь?), Рим воспринимает все открытия науки и техники, впитывает чужие мысли, как губка, и утилизирует. И вдруг ты со своим обожествленным разумом. Ты разрушишь этот примитивный и жестокий мир. Разум сведет людей с ума. Отправляйся в Небесный дворец. Логос, пока ты не погубил этот замечательный уголок, как ты когда-то погубил целую когорту.
— Я не собираюсь губить этот мир, — запротестовал Вер.
— Нет, ты только подтолкнешь его к пропасти. Все, все до единого задумаются: зачем мы, куда идем, почему в этом мире столько зла, страдания, несправедливости, тяжкого труда, неизлечимых болезней, несчастной любви, смерти, жестоких войн, на которых гибнут самые лучшие и самые смелые. Почему маленькие дети умирают в страданиях? Какой во всем этом смысл? Замысел богов? Но почему боги задумали все так мерзко, убого и некрасиво? Людям не понять божественный замысел. Он выше их понимания. А сам замысел высок и красив, но люди не могут узреть его, им достаются лишь отражения и тени.
Но разве может прекрасное иметь уродливую тень? Возвышенное — мерзкое отражение? И разве может добрый бог взирать на страдания ребенка, пусть даже после этого он отправит малыша навечно в Элизии? Добрый бог не может. Потому что при этом у него тут же разорвется сердце. Но у бога не может быть сердца. И значит, он не может быть добрым.
— Разве я говорил о доброте? Я говорил о разуме.
— Не увиливай от ответа. Разум добрый или злой?
— Разум никакой. Он абсолютный.
— А чувства, о которых ты только что распинался? Какие они?
Вер-Логос задумался.
— Человеческие, — сказал он наконец. — Я не знаю, что чувствуют боги. Я чувствую как человек. И у меня есть сердце. И я не променяю это на сокровища Небесного дворца. Я скоро пойму, что такое любовь, и тогда…
Меркурий расхохотался.
— Я ошибся, — выдавил покровитель торговцев сквозь смех. — Ты не Логос, ты — глупец, и Юпитеру тебя незачем опасаться.
И он взлетел в ночное небо. И долго еще слышался над Римом его ядовитый смех.
Понтий вскрыл письмо, адресованное матери. С некоторых пор юноша всегда так поступал. С того дня, когда ему случайно попалось послание какого-то Гесида с признаниями в любви. Мать оставила распечатанное письмо на столе, а Понтий прочел. Сладострастный лепет кондитера привел Понтия в бешенство, бумага была разорвана на мелкие клочки. От имени матери, подделав почерк, Понтий отправил мерзкую записку. С тех пор Порция больше не получала посланий от Гесида. Но в этот раз на конверте значилось имя Элия Деция. Цезарь! Неужто и он… Понтий задохнулся от ярости.
Юноша развернул бумагу и торопливо пробежал глазами по строчкам. Письмо было кратким, сумбурным. Полно каких-то намеков, путаных объяснений. И ни слова о любви. Ни намека на интимность. Зато обнаружилось другое, не менее подлое: Элий выгнал его мать лишь за то, что на выборах Порция отдала свой голос Бениту. Понтий и сам сочувствовал Бениту. Элия же он ненавидел. Всю жизнь они с матерью прожили на чердаках, в крошечных тесных каморках дешевых инсул, где на лестницах пахло тухлой рыбой и кошачьей мочой, где стены были тоньше бумаги и слышно было, как сосед бьет жену, а потом трахает ее, а потом опять бьет. В детстве мать непременно брала его с собой на салютации. И Понтий вместе с нею дожидался в тесном атрии появления патрона. Больше всего на свете ему хотелось разломать бесконечные восковые маски, разбить бюсты и бронзовые доски. Элий давал им какие-то гроши. Но однажды оказался щедр. Весной девять лет назад. Ту весну и то лето Понтий запомнил навсегда.
«Много денег получила?» — спросил Понтий, когда они возвращались домой.
«Достаточно, — отвечала Порция. — И потом Элий обещал отправить тебя на море. На все лето».
Она не скрывала радости. Его эта радость бесила. И он еще не знал, что ждет его впереди.
Элий сдержал слово. В июньские Календы Понтий очутился на большой вилле на берегу Неаполитанского залива. Серые скалы, пышная зелень. И море как изумруд. Роскошная вилла. Спальни на троих. Триклиний с окнами на море. Кормили так, что Понтий каждый раз объедался. Вазы с фруктами и печеньем не убирали со столов. Десять дней он был счастлив. А потом кто-то из мальчишек забрался в таблин управляющего и увидел бумагу… Бумагу, в которой было сказано, что патрон Элий Деций оплачивает все расходы своего клиента Понтия, в том числе дополнительные экскурсии на раскопки в Помпеи. И маленький Пон-тий из Элизия прямиком угодил в Аид. На море отдыхали жирные дети богатеев. Они развлекались, брызжа злостью, как сало брызжет из свиной колбасы. Самого толстого избрали патроном, Понтия записали в клиенты. Он должен был с рассветом стоять у порога своего господина и дожидаться, пока тот соизволит проснуться. Он должен был повсюду сопровождать своего «патрона», носить его сандалии, держать на коленях его тунику, пока тот купался или загорал… Он должен был… Понтий сбежал через три дня.
Весь в синяках, грязный, исхудалый, на рассвете он постучался в дверь их комнатки на чердаке. Мать, увидев его, перепугалась до смерти. Потом они побежали к Элию. Но в дом их не пустили: хозяин уехал в Александрию. Кажется, мать писала Элию письма. Кажется, патрон отвечал. И даже-приходил посыльный, чтобы вручить чек. Но все лето в тот год Понтий просидел в Риме. Вдыхал дым, гарь, пыль. И ненавидел. И больше никогда не ходил на салютации.
Понтий скомкал бумагу с личной печатью Цезаря, швырнул в нужник и помочился сверху.
Если бы можно было пожелать, чтобы Элий никогда не возвращался из Месопотамии! Но где тот гений, что исполнит такое желание?!
Глава 2
Игры Рутидия
«Император Руфин заявил, что Цезарь лично настоял на своей поездке в Месопотамию».Элий нервничал. Лемур не солгал — след Триона вел в Карры. Квинт бросился в погоню. Элию не терпелось самому отправиться в Карры, но он боялся спугнуть Триона. Время от времени Цезарю приносили какие-то бумаги, из которых следовало, что Сирия — самая непобедимая страна Содружества. Квинт молчал. Приходилось ждать. Вынужденное бездействие бесило Цезаря. Он пробовал читать вестники, но почему-то сразу же натыкался на очередное наглое и лживое заявление Бенита и комкал листы. Садился писать письмо Легации, но выходило нескладно, тревога непременно прорывалась в какой-нибудь неосторожной фразе, и Элий рвал недописанное письмо. О варварах не приходило никаких известий. Быть может, они в самом деле не собирались нападать на страны Содружества?
«Акта диурна», 10-й день до Календ марта <20 февраля>
Элий тренировался в гимнасии до одурения, используя меч в два раза тяжелее обычного. Иногда трибун Рутилий, командир его преторианской охраны, наблюдал за этими упражнениями. Смотрел молча, ни разу не сделал ни одного замечания.
Наконец Элий взъярился и напрямую связался с Эрудием. После двухдневного раздумья царь Месопотамии пригласил Цезаря в свою столицу Ктесифон.
О дворце в Ктесифоне ходили легенды. Рим был богат, Антиохия — роскошна. Ктесифон подражал обоим. Стены огромного пиршественного зала Ктесифонского дворца были облицованы драгоценными металлами, колонны покрыты слоновой костью. Одной стены когда-то не было, из зала выходили прямо на улицу. Теперь возвели застекленную галерею. Царь сидел на золотом троне в длинных восточных одеждах, черные кудри царя украшал золотой венец с лихо закрученными золотыми рогами.
Сорокалетний красавец Эрудий выслушал Элия очень внимательно. Но когда Цезарь предложил официально обратиться к Риму с просьбой о помощи, Эрудий отвечал, что подождет.
— Чего ждать? Когда придут варвары? — возмутился Элий.
Ответом служило неопределенное пожатие плеч.
—Событий. — И многозначительно приподнята бровь.
— Но зачем ждать? — не унимался Элий.
— Далеко не все видят в Риме друга и союзника. Кое-кто считает, что варвары — это именно та сила, которая уравновесит мощь Рима, и Месопотамии стоит искать друзей на востоке. Наша страна всегда тяготела к Персии, а не к Риму. Твой визит слишком многим не по душе.
— Но я могу осмотреть крепости?
— Пожалуйста, — грустно улыбнулся Эрудий. — Если найдешь. Не припомню, есть ли у меня крепости. Разве что Амида. Там гарнизон в двадцать человек. Мой тебе совет: не трать время зря, возвращайся в Рим. — Эрудий говорил об этом так, будто речь шла о пошлинах на ковры.
«Хитрит, — с тоскою подумал Элий. — Думает, что отобьется собственными силами. Надеется на свой Месопотамский легион. Зря».
Царь любезно предложил Цезарю прокатиться по Тигру на галере, как плавал когда-то император Траян после взятия Ктесифона. Но Элий не мог вообразить себя Траяном.
Шли проливные дожди, столь несвойственные для Месопотамии. Вместо крепостей Элий посетил развалины Вавилона. Цезарю и его охране дали арабских скакунов из царской конюшни. Кроме преторианцев, Элия сопровождала сотня арабских всадников. Скакуны были один краше другого. Но ни один не мог сравниться с белым жеребцом с черным пятном на лбу, на котором мчался Элий.
Вавилон лежал в развалинах уже больше тысячи лет. Где прежняя роскошь? Где знаменитые «висячие сады», считавшиеся одним из семи чудес света? Где царский дворец, построенный Навуходоносором II за пятнадцать дней, с его собраниями рельефов и статуй, с его библиотекой и сокровищами, собранными вавилонскими царями во время походов? А что сталось с огромной башней высотой около трехсот футов, восьмиступенчатым зиккуратом, соединяющим небо и землю, на вершине которой находился храм Мардука? Где святилище Мардука, мраморные стены которого украшали золото и лазурит, где золотая статуя Мардука, его золотой трон и золотая скамейка? Где золотой алтарь, на котором приносили жертвы? Одно основание. Только ворота Иштар по-прежнему поражали красотой посетителей развалин. По обеим сторонам «Дороги процессий» сохранились мощные укрепления. Приехавшие из Рима и Антиохии реставраторы вернули на место голубые глазурованные кирпичи и барельефы — могучие быки и драконы вновь украсили ворота.
По свидетельству Геродота, стены Вавилона были шириной в пятьдесят царских локтей, а высотой в двести. Геродот не преувеличивал — остатки стен, раскопанные около ста лет назад, и теперь поражали своей мощью. За воротами Иштар должен был лежать великолепный город. За воротами лежали руины.
Кто знает, может, подобная судьба ожидает и Великий Рим?
На прощание царь Эрудий подарил белого арабского скакуна Цезарю.
Элий вернулся в Антиохию, с нескрываемым сарказмом составил отчет о посещении Ктесифона и Вавилона. Рутилий с равнодушным видом подписал.
Наконец пришло сообщение от Квинта. Он упустил Триона в Каррах, но надеялся задержать физика в Резайне.
Элий сообщил Рутилию, что они немедленно выезжают.
Поезд тащился по степи. Ровная, как стол, равнина. Черная земля. Пурпурное небо. Лиловые мазки облаков. Лишь мельканье телеграфных столбов вдоль дороги да трубы кирпичных заводов, проплывающие вдали, говорили о том, что поезд движется.
Вагон, в котором ехал Цезарь, был обшит деревянными лакированными панелями, дверные ручки сделаны из серебра, стены в купе Элия затАнуты пурпуром. Погребальные носилки Цезаря тоже будут пурпурные — не к месту (или, наоборот, к месту) мелькнула мысль. Мерное покачивание поезда успокаивало. Но Элий не спал. Он листал страницы донесений Квинта, и все больше и больше хмурился. Когда дверь в его купе открылась и вошел Рутилий, Элий спешно захлопнул папку. Несколько секунд Элий смотрел на трибуна, потом кивком головы указал на обитое пурпуром ложе напротив. Их разделял стол черного дерева, заваленный бумагами. За окном совершенно стемнело.
«Так-так, так-так», — стучали колеса на стыках рельс.
Элий молчал. Рутилий тоже.
— Утром мы будем в Резайне, — сказал наконец Рутилий.
Элий вновь открыл папку, пролистнул присланные Квинтом страницы.
— Что ты думаешь о Скавре? Рутилий пожал плечами.
— Он — префект претория. — Рутилий помедлил. — Но я бы на месте императора не стал назначать его на этот пост.
— Почему именно ты поехал со мной?
— Так решил Скавр.
— Потому что он тебя не особенно любит?
— Возможно. — У Рутилия задергалась щека. — У тебя нет повода подозревать меня и моих людей в ненадежности. Цезарь.
— Речь совсем о других подозреваемых. Надеюсь, ты догадываешься, что наш поход опасен?
— Я это знаю.
— Но ты должен знать еще одну вещь: я не игрушка в руках Августа. Я поступаю так, как считаю нужным. У меня есть определенный план действий. И мне нужна твоя помощь.
Рутилий не удивился словам Цезаря.
— Я на твоей стороне, — только и ответил трибун.
— Варвары собирались выступить поздней осенью или в начале зимы, но не выступили. И это меня очень тревожит. Больше, если бы они совершили набег. Не знаю, есть ли у Скавра агентурная сеть в Персии, но подозреваю, что она была уничтожена еще в прошлом году. К префекту претория поступают лишь отрывочные сведения. Царь Эрудий сказал мне при личной встрече, что не имеет никаких данных из Персии. Возможно, он лгал.
— Монголы могли выслать небольшой отряд в разведку, а полномасштабную войну начать в следующем году, — предположил Рутилий.
— Нет…— покачал головой Элий. — Здесь что-то другое. Но что бы варвары не задумали, до того, как мы с ними столкнемся, я бы хотел завершить одно дело.
Элий сделал паузу, будто оставил свободное место в боевом порядке. Трибуну надлежало задать вопрос.
— Какое дело? — спросил Рутилий.
— Настигнуть Триона.
— Будем ловить Триона, — последовал ответ. И вдруг Рутилий сказал совершенно неожиданно для Элия: — С детства обожаю поезда. Едешь… огни за окном. Колеса стучат. И мир меняется. Можно вообразить самые удивительные города за окном, всякие чудеса. А ты их не видишь, едешь мимо.
Глава 3
Игры Гимпа
"Вчера на встрече с избирателями своей трибы Бенит заявил, что с его появлением в сенате начнется новая история Рима. "Рим должен обновиться. Мы будем жить в молодой стране, которой будут управлять молодые. Путь обновления — это война. Для полноценного мужчины война то же самое, что для женщины материнство ". Впервые после окончания Третьей Северной войны, да еще во время Паренталий[60], столь открытый призыв к войне встретил одобрение".В Резайне они не нашли Триона.
«Акта диурна», 9-й день до Календ марта <21 февраля>
Резайна была небольшим хаотичным городком, который много лет назад обещал сделаться крупным торговым центром, но как-то сник с годами, кормился все больше контрабандой и затерялся островком скучной размеренной и одновременно суетливой жизни среди степи, под сенью растрепанных пальм. Глинобитные дома и глинобитные ограды, за которыми виднелись ветви цветущих абрикосовых деревьев, отличались только узором на огромных железных воротах. Вместо таксомоторов по улицам разъезжали двухколесные повозки, запряженные осликами. Рассматривать Резайну как крепость было немыслимо — от древних стен почти ничего не осталось. Римского гарнизона здесь не было. Местного — тоже. Была лишь городская стража, вооруженная увесистыми дубинками, которая занималась терпимым мздоимством.
Повсюду попадались туристы в пестрых туниках, в широкополых шляпах. И хотя достопримечательности Резайны нельзя было сравнить с роскошными комплексами, построенными в Абритте, все же здесь стояла триумфальная арка, воздвигнутая через много лет после битвы с персами. Говорят, до сих пор на месте сражения можно отыскать наконечники стрел, полуистлевшие римские доспехи и даже — хотя это скорее всего выдумки — остатки доспехов знаменитых катафрактариев[61].
Квинт ждал Элия в маленькой гостинице, где крики и шум не смолкали ни на мгновение, где все суетились, толкались, куда-то спешили. Хозяин встречал каждого, как близкого родственника, радостными воплями, хлопал по плечу или обнимал. В комнатушке со стенами тоньше бумаги было слышно, как на улице ругаются торговцы и визжат дети, гоняясь друг за другом. Деревянные скамьи, покрытые циновками, медные кувшины, глиняные кружки. Белый сверкающий холодильник был единственной современной вещью в этой таверне. Все остальное осталось таким же, как тысячу лет назад, когда в битве на этой земле сошлись римляне и персы.
Квинт сильно похудел. Он почти непрерывно курил и кашлял.
— Зачем ты приехал? — Квинт смотрел на Элия лихорадочно блестевшими глазами. — Это же полный идиотизм. — Он загасил в пепельнице сигарету и зажег новую. — Думаешь, Трион сидит в Резайне и ждет тебя? Как же…
— Почему ты его не схватил? Квинт засмеялся.
— Потому что он удрал раньше, чем я сюда приехал. Если он вообще был здесь.
Квинт вновь закурил. Понизив голос до едва слышного шепота, выдохнул:
— Он водит нас за нос… Как — не могу понять. Но это — точно… Что-то здесь не так. Совсем не так.
— У меня чутье. Мы идем по следу… Да… Но это очень странный след. Он дурно воняет, этот след…
— Я дам тебе еще людей, — сказал Элий. — Ты поедешь за Трионом дальше. А я останусь здесь. Могу двинуться в другом направлении, чтобы отвлечь Триона.
— Хорошо бы еще знать, в каком направлении двигаться, — уточнил Квинт.
Дверь отворилась, и в комнатку вошла девушка лет двадцати трех. Коротенькая кожаная курточка была сколота на груди серебряной застежкой, пояс лазоревых шаровар также был расшит серебром. Все в незнакомке было вызывающим. Яркая помада на губах, в ушах — крупные золотые кольца. Жгуче-черные волосы разбросаны по плечам. Где-то Элий уже ее видел. Неужто? Да, да, в Аквилее, у храма Венеры Лысой. Тогда девушка напомнила ему Марцию. Случайная встреча? Но случай — пес который служит господину, а когда его не накормят вовремя, он злится и кусает.
— Я — репортер «Акты диурны» Роксана Флакк, — представилась девушка и уселась на скамью напротив мужчин.
— Не боишься путешествовать одна? — поинтересовался Квинт, его оценивающий взгляд скользнул по бедрам. — Опасно…
— Да? А я не заметила.
— Один репортер тоже тут ездил… и погиб, — неопределенно проговорил Квинт. Теперь его взгляд остановился на ее груди.
Намеки Квинта не произвели впечатления.
— Знаю. Глупец зачем-то потащился в пустыню. Что он там забыл, а?
— Что-то искал… и, возможно, нашел…— предположил Элий. — А что ищешь ты?
Она бросила на Цезаря взгляд из-под полуприкрытых век, будто оценивала (Марция иногда точно так смотрела), тряхнула черной гривой.
— Собираю материалы для книги.
— О чем книга?
— О прошлом. О начале Второго Тысячелетия. Сейчас все об этом пишут. Все тайны лежат в прошлом. И я хочу до них докопаться. Говорят, Фабия задумала библион о Траяне Деции. А я хочу написать о Филиппе Арабе. Интересует?
— Да…— сказал бесцветным голосом Элий. — Но почему именно Филипп Араб?
— Это моя маленькая тайна. Ведь ты не рассказываешь свои тайны первым встречным, Цезарь. И ты, Квинт, — она подмигнула фрументарию.
— И можно взглянуть на твои материалы? — поинтересовался невинным тоном Квинт — теперь он не отрывал глаз от ее ярко накрашенных губ.
Она расхохоталась:
— Какая наглость! Хочешь заглянуть в мою рукопись? Ну что ж… Только заплати. Тысяча сестерциев — страница.
— И сколько страниц?
— Тысяча… пока. — Она смотрела на мужчин с таким превосходством, будто была богиней, а они — ее жрецами.
— Надо полагать, ты — новая Кумекая Сивилла, — вздохнул Квинт.
— Я лучше.
Роксана перегнулась через стол и поцеловала Элия в губы. Легкое касание, вполне допускаемое приличием между друзьями. Но ведь они не друзья… Затем точно таким же мимолетным поцелуем был одарен Квинт. Фрументарий попытался обнять красотку, но она ускользнула. И вновь очутилась подле Элия.
От Роксаны пахло дорогими галльскими духами. И этот запах неуловимо напоминал запах Марции.
— Хочешь поехать со мной дальше? — предложил Элий неожиданно для себя.
— Куда именно?
— Сам не знаю.
— Я еду в Нисибис, — сказала Роксана. — Возможно, мы там встретимся.
Нисибис… Элий почувствовал, как кровь больно застучала в висках. О Нисибисе говорили Сивиллины книги. Летиция видела в своих пророческих грезах Нисибис в развалинах, сожженным дотла. Не стоит ехать в Нисибис… Нельзя ехать в Нисибис. Но Элий поедет. Стоики полагают, что бесчисленные миры рождаются и гибнут в мировом пожаре. Но никто не знает, когда начнется пожар.
— Какая стерва… — восхищенно прошептал Квинт, глядя Роксане вслед.
Квинт лукавил. Одного из людей Триона он все-таки захватил.
Дом, в котором по сведениям Квинта жил Трион, ничем не выделялся среди других — белые оштукатуренные стены, красная черепица, высокая глинобитная ограда. Все, что удалось найти, — это свинцовые ящики с ураном. Сам ученый по-прежнему был неуловим. Если Трион создает где-то урановую бомбу, то он не может бегать с места на место, держа под мышкой ящик с обогащенным ураном. А потом, улучив минутку и засев где-нибудь в подвале лавки скобяных товаров, собирать свое страшилище из подручных материалов. Нет, он где-то обосновался, зарылся в землю и не двигается с места, а этот дом в Резайне — лишь прикрытие, обманка, или в лучшем случае запасной склад. Было ясно, что до Триона они доберутся не скоро.
Пленный — немолодой сутулый человек с белым, будто обсыпанным мукой лицом — сидел в подвале. Маленький жалкий человечек в пестрой тунике и драных шароварах. Рутилий задавал вопросы, а человечек все время повторял на ломаной латыни: «Ничего не знаю, ничего, ничего не знаю…» Не было сомнений, что пленник работал с Трионом — рядом с его одеждой счетчик Нормы Галликан тревожно трещал. Человек облучился. Потому и кожа у него мучнисто-белая, потому он постоянно жалуется на тошноту. Пленник работал с ураном. Весь вопрос только, что он с ним делал — может, возил с места на место в повозке, запряженной осликом, не ведая, что везет смерть.
— То, что делает Трион, чудовищно… — сказал Элий.
Пленник смотрел на Цезаря отсутствующим взглядом. То ли не понимал, то ли делал вид, что не понимает латынь.
Элий сам перевел свою речь на арабский.
— Его опыты могут погубить десятки, сотни и даже тысячи людей…
Человечек принялся раскачиваться из стороны в сторону.
Рутилий тронул Элия за плечо.
— Тебе лучше выйти, — и указал на дверь. В тот же момент от стены отделился низкорослый широкоплечий человек. Лицо — кусок грязного воска: ямины для глаз, расплющенный нос, безгубый рот. «Палач без глаз», — вспомнился полубредовый рассказ Летиции. Пленник догадался. Замер, глядя на огромные волосатые ручищи палача. Худое тело начала сотрясать крупная дрожь.
— Я должен дать на это согласие? — Элий передернулся.
— Можешь не давать, — сказал Рутилий. Элий не двигался.
— Тебя когда-нибудь пытали? — спросил Элий.
— Я знаю, что такое боль, — холодно отвечал Рутилий. — Вспомни, что ты говорил об урановой бомбе. Речь пойдет о сотнях тысяч убитых.