Страница:
При упоминании имени Криспины Бенит нахмурился. Отец подсунул Руфину эту корову, i и разом императорский пурпур сделался недосягаемей, чем прежде. А все потому, что папаша в глубине души не верит в Бенита и стремится не упустить свой шанс. Ну что ж, пусть попробует в одном лесу убить двух вепрей. Вот старик Крул верит в Бенита безоговорочно.
— Вы с эти дурнем Пизоном слишком поторопились, — продолжал рассуждать Крул, вновь ковыряя в зубах и цыкая на все лады. — Принялись расчищать дорогу, не укрепив собственные позиции. Сейчас тебе нужны две вещи — тога с пурпурной полосой и собственный вестник.
— Дедуля, ты неоценим! — воскликнул Бенит, потирая руки. — Вот только если бы ты жрал чуть более эстетично!
Крул обиделся, демонстративно вытер пальцы о тунику.
— Жру как умею. И забочусь о тебе. Остальные умеют жрать красиво, но продадут за пару сестерциев кого угодно. Лишь бы заплатили. И заведи вестник. «Первооткрыватель» — хорошее название.
Каждый день Элий гулял в тени колоннады вдоль Канопского канала. В воде на фоне густой зелени сгустками белил плыли отражения копий кариатид Эрехтейона. И меж ними, дробясь, проглядывала небесная отраженная лазурь, чуть более темная и тусклая, чем подлинная. Делая первый шаг, Элий всякий раз засекал время по хронометру. Четырежды он обходил канал со скоростью легионера на марше. После третьего круга правую ногу начинало сводить от боли. Но он продолжал идти, не давая изувеченной ноге поблажки. И лишь выполнив каждодневный урок, переходил на легкий прогулочный шаг.
Хорошо бы было прогуляться по саду вместе с Юнием Вером и поговорить о Персии. О предсказаниях Сивиллиных книг. И еще о Летти. Вообще обо всем на свете. Но бывший гладиатор исчез. В гостинице «Император» за ним по-прежнему числился номер, но Вер не появлялся там уже целый месяц. Кур-ций знал, где скрывается Вер, но отказывался сообщить. По словам вигила. Вер просил не беспокоить. У Элия не было оснований не верить Кцию. Но слова вигила не утишили тревогу.
По дорожке, важно волоча по цветным плиткам пышные хвосты, прошествовали два павлина, будто придворные, что торопятся на пир к императору. А императора-то и нет в Тибуре. Как вы просчитались, глупые птицы! Есть только Цезарь, который через год уже не будет Цезарем. Как вам нравятся подобные загадки? Они посложнее загадок Сивиллы! Элий швырнул птицам горсть зерна. Но важные персоны лишь презрительно покосились на его дар и прошествовали дальше, всем своим видом давая понять, что дешево их не купить. Зато откуда ни возьмись стаей налетели голуби и кинулись на зерна. Белые, сизые, пестрые, они мгновенно образовали на земле шевелящийся ковер. А с вышины пикировали все новые и новые, прямо на спины товарищам. Откуда ни возьмись вылетел серым мохнатым клубком щенок, потомок Цербера, и кинулся на эту трепещущую жрущую стаю. Натужно хлопая крыльями, раскормленные птицы поднимались в воздух.
Римляне похожи на голубей. Такие же неповоротливые, раскормленные, уверенные в своей сытой жизни. Они могут жить только под чьим-нибудь присмотром за толстыми стенами. А если присмотра нет, они становятся заманчивой и легкой добычей для…"
Он оборвал собственную мысль. В слова не облек. Не посмел. Но перед его мысленным взором возникли силуэты кочевников на низких мохнатых лошадках. Их луки будто нарочно созданы для того, чтобы стрелять в жирных голубей. Если бы Летти была рядом, она бы сказала, насколько верны его опасения, и действительно ли пророческие видения посещают его.
Летти… Он вновь подумал о ней с тоской. Она нужна ему. Не любима, но нужна. Он и в ее любовь не особенно верил. Будучи гладиатором, он частенько встречал девчонок, что ездили за гладиаторами на все игры — и в Антиохию, и в Аквилею, прорывались в куникул, подкарауливали у выхода, почитали за счастье провести с гладиатором ночь и родить от него ребенка. Считалось, что дар исполнителя желаний передается по наследству. Сам Элий никогда не заводил интрижек с этими дурочками, он дарил им поцелуи и автографы. Особенно настойчивым обещал ночь любви, но лишь через пять лет. Теперь, оставив арену и растеряв поклонниц, он неожиданно спутался с несовершеннолетней девчонкой. Будто хотел наверстать упущенное. Почему Летти не приезжает в Тибур? Скорее всего, мать не отпускает. Сервилия Кар не хочет их встречи. Не верит, что он женится на Летиции? Или не верит, что Элий станет императором? В последнее мало кто верит. Все считают, что у Элия не хватит сил взвалить на себя такой груз. Но почему? Элий сможет. Он не будет жесток, не будет врать, нарушать законы, стремиться к собственной выгоде. При отлаженной системе власти этого вполне достаточно, чтобы быть приличным императором. Или нужно нечто большее? Или, напротив, этого слишком много?
А его самого так уж это волнует? Нет. Он думает о Вере, Летиции, власти, лишь бы не думать о Марции. Стоп! Здесь надо повернуть… назад, назад… быстрее, еще быстрее, не обращая внимания не боль. Не думать о Марции…
— Цезарь! — окликнул его знакомый голос. Элий обернулся. Квинт спешил к нему, сжимая в руке трубочку мятых грязных листков.
Они уселись на мраморную скамью в апсиде. За их спиной гранитный Антиной-Серапис, навеки поселившийся в неудобной нише, смотрел нарисованными глазами прямо перед собой.
— Я выписал чек на пятьдесят тысяч, как ты просил, — сказал Элий.
— Но я отказался от денег! — гордясь своей добродетельностью, загорячился Квинт.
— Не для тебя — для вдовы репортера. Передай деньги семье погибшего.
— Откуда ты знаешь о семье?
Элий не ответил.
Девушка в двуцветной тунике поставила на мраморный стол серебряный поднос с двумя кубками. Элий уже протянул Курцию чек, но рука его замерла на полпути. Девушка неожиданно напомнила ему Марцию. Так же грациозна, с округлыми бедрами и высокой грудью. Марция… Чем он занят? Какой-то ерундой — кочевниками, Персией, фрументариями. К чему? Надо отправить Квинта в Новую Атлантиду, пусть найдет Марцию и вернет ее назад. Или он сам, Элий, позабыв обо всем, кинется на поиски. Упросит, уломает, умолит. Она вернется. Она любила его!
Элий оперся лбом на сжатые кулаки. Что он такое придумал? Какое-то безумие! Марция для него потеряна навсегда. Ничего уже нельзя изменить. Он сам сделал выбор. Он выбрал Рим.
— Что с тобой, Цезарь? — обеспокоился Квинт.
— Ах да… — Элий спешно протянул чек и уткнулся в бумаги.
Квинту показалось, что на щеках Цезаря проступили красные пятна. Но, возможно, это только показалось… Фрументарий взял серебряный кубок. Пригубил. Превосходное вино. Хорошо служить повелителям Рима…
Наконец Элий поднял голову и отложил бумаги.
— Судя по всему, монголы рассчитывают нанести удар по Месопотамии?
— Очень даже возможно…
— А что говорит «Целий»?
Квинт пожал плечами. Такое легко спросить. А вот ответить…
— Ты же лучший фрументарий на свете!
— Но я не из службы внутренних расследований.
— Так я тебе скажу. «Целий» сообщает, что монголы в ближайшее время покинут разграбленные города Персии и вернутся в Хорезм. Более того, часть войск вообще уйдет назад в свои степи. Так что эти данные полностью противоречат докладу «Целйя». Ты случайно не водишь меня за нос? — Элий глянул фрументарию прямо в глаза. Квинт и не в такие игры играл, он любой взгляд мог выдержать. Но сейчас краска бросилась ему в лицо.
— Я не лгу, Цезарь!
— Значит, «Целий» ошибается, а ты прав?
— Именно так.
— Высокого, однако, ты о себе мнения! И что же нам делать?
— У префекта претория есть центурия «личных фрументариев». Я когда-то сам в ней служил. Скавр бы мог проверить данные «Целия». И мои.
— Показать донесение Скавру?.. — Элий запнулся. Что-то в происходящем ему не нравилось. Но вот что — он понять не мог. — Будем надеяться, что Скавр умнее Корнелия Икела.
В ответ Квинт только недоверчиво хмыкнул.
В это утро, как и все предыдущие, Трион не пошел в лабораторию. Зачем? Теперь, когда ему запрещено творить, и можно только вторить.
Творить легко. Ты запираешь наружную дверь и поднимаешься по тайной лестнице в башню сокровищ. Сундуки открыты, ларцы ожидают того, кто зачерпнет из переполненного чрева, горстями просыпая бесценные жемчужины и не замечая, что просыпает. Пока наружная дверь закрыта, ларцы твои. Голоса снаружи не слышны. Слова снаружи не важны. Ты внутри, когда другие толпятся на улице под дождем обыденности. Творить легко. Не творить — тошно. Ты стоишь перед закрытой дверью и видишь, как ничтожества пиявками заползают в твою башню и роются в ларцах, не зная цены сокровищам. Вытаскивают на свет безвкусные подделки, воображая себя создателями. Эти другие преуспевают. Он, Трион, осужден прозябать. Десять лет! О боги, как легко сильные мира сего оперируют убийственными цифрами! Вычеркнуть из жизни десять лет! Он станет ничтожеством, падалью, пылью. И за это он должен благодарить Элия. Лучше бы Триона казнили. Но его спас Элий. Будь он проклят, этот хромой чистоплюй! Цезарь сначала уничтожил лабораторию, а потом подарил жизнь ученым. Допустил к науке… Ах, спасибо, доминус! Тьфу, мерзость!
Но Элий — ничтожный карьерист, а главный виновник всему — Руфин. Император знал о величайших открытиях Триона, знал даже, что цепная реакция осуществлена. И что же он сделал? Скромно промолчал и позволил отцам-сенаторам расправиться с Трионом. Приближаясь к цели, Трион становился смелым, отдаляясь, делался трусом. Сейчас цель была очень далеко. Что осталось у Триона? Подобие свободы и подобие работы.
— Ненавижу Дециев, — прошептал Трион. — Пусть они все сдохнут!
Трион перевернулся на кровати и уставился в окно. Сквозь виниловые жалюзи лился белесый свет. Давно рассвело. На улице жара. Академический городок опустел. И научные работники, и слушатели академии давным-давно в лабораториях и учебных корпусах. Один Трион лежит в своей клетушке и бессмысленно смотрит в потолок. Что дальше? А дальше ничего. Пустота. Десять лет прозябания. Нет, он не выдержит. Он, умевший из всего делать открытия, из рекламного плаката или из простого сита. Наблюдая, как повар сцеживает отвар через сито, Трион придумал диффузный метод получения урана-235. Увидев огромную рекламу с увеличенными точками от растров, он понял, как получить сетки для этого самого диффузного метода.
Но в аморфном благополучии творчеству нет места. Трион всегда считал демократию фальшивой греческой придумкой, чуждой человеку. В детстве он зачитывался Тацитом — его околдовывала неограниченная власть. Чтобы творить так, как творил Трион, нужен тиран или хотя бы явная угроза неотвратимой катастрофы, вполне заменяющая тиранию. Только тиран позволяет творить что угодно, даже безумие. С каждым месяцем, с каждым годом Трион убеждался в этом все больше. Он надеялся, что тирания осуществима. У Рима была угроза в виде далекого варвара Чингиса, а Руфин попытался сыграть роль тирана. Но не сумел. Не хватило ни сил, ни фантазии. Тирания — это амальгама на лучшем аквилейском зеркале, амальгама, которая позволяет зеркалу отражать мир. Без тирании талант превращается в простое стекло, сквозь него удобно смотреть на мир, но увидеть отражение собственного лица можно лишь случайно. А тирания позволяет смотреться в зеркало с утра до ночи и любоваться собственным величием… Зеркала… Догадка мелькнула, но Трион не позволил ей ни за что зацепиться. Он больше не творит. Он прозябает, подчиняясь воле сената.
Таких, как Элий, надо душить в детстве, чтобы они не смели навязывать людям свою невыносимую, пресную, серую добродетель. Придурок сделался Цезарем, и настанет день, когда его провозгласят императором. Неужели Трион доживет до этого дня?!
Трион в ярости грохнул кулаком в стену.
Тут же дверь отворилась, и в щель просунулась голова фрументария.
— Что-то случилось? Не идешь в лабораторию?
— Не иду! Я никуда не иду! — простонал Трион.
Голова скрылась. Трион поднялся и направился в ванную комнату, прихватив с собой бутылку фалерн-ского вина. Наполнил ванну до краев и погрузился в воду. Полежал немного. Потом достал из-за шкафчика стило и тетрадь. Принялся писать. Почти без помарок. Половина тетрадки была исписана…
«Цезарь, — мысленно обратился физик к своему врагу, — неужели ты думаешь, что можешь лишить Триона возможности сделаться богом и превратишь его в жирный неподвижный ноль, плавающий в теплой ванне?»
Трион положил тетрадь на бортик ванной и задумался. Записи он скоро восстановит. Это уже третья тетрадка; которую он заполняет, что дальше? Искать покровителей? Или надеяться, что Руфин, оправившись от страха, попытается помочь? Нет, на императора надеяться глупо. Бежать в Бирку? Вики примут его с распростертыми объятиями — наверняка они слышали про исследования Триона. Надо полагать, что боги виков не так щепетильны, как Олимпийцы, а сами вики не так законопослушны, как римляне. Подумаешь, приказ богов! Люди во все времена лишь делали вид, что уважают их мнение, и спокойно обделывали свои дела, грешили, подличали, травили друг друга. И боги им в этом не мешали. Трион может сделать открытие, оттолкнувшись от любой мелочи. А что если оттолкнуться от самих богов? Что тогда создаст Трион? Куда он затолкает богов? В Тартар? В латри-ны? В старый пыльный чулан? Ха-ха! Вот образ… образ пыли… На мгновение Трион задремал, потому что когда открыл глаза, увидел перед собой человека в красно-серой форме вигила. Хотя человек загорел до черноты и обрил голову, физик узнал гостя. Перед ним был бывший префект претория Корнелий Икел, обвиненный в убийстве Цезаря и в покушении на жизнь Элия.
— Тебя тоже послали заниматься оптикой? — ухмыльнулся Трион.
— Надеюсь, ты не собираешься до конца дней торчать здесь, выполняя поручение Цезаря?
— Разве Цезарь мне что-то поручал? — вполне искренне удивился Трион. — Не помню такого.
Икел не стал препираться, присел на край ванны и сказал спокойно:
— Я всегда тебя терпеть не мог, Трион. Но у нас общий враг. И общее дело. Так что собирайся и уходим, — Икел швырнул ему простыню из махрового хлопка. — Подальше отсюда.
— Ты похищаешь меня? Ну что ж, я буду вынужден подчиниться. Можно, я напишу записку Цезарю и сообщу, что меня уводят силой? Это согреет его добродетельное сердце.
Не торопясь, Трион вылез из ванной. Ему хотелось подчеркнуть свою независимость. И еще надо было забрать спрятанные за шкафчиком тетради.
Трион открыл дверь из ванной, и едва не упал, споткнувшись о тело лежащего фрументария. Бывший префект претория посчитал забавным бросить труп к ногам академика и полюбоваться его испугом. Но Трион не испугался. Зачем ему бояться за другого? Трион отнесся у трупу как к огромной ненужной кукле — раздраженно и брезгливо. От трупа тоже можно оттолкнуться. К примеру, подумать о бомбе, которая будет поражать в основном живые организмы. То есть людей. Они будут валяться, как саранча после опыления посевов ядохимикатами, а Вечный город останется нетронутым. А потом, когда трупы разложатся, Трион вступит в Рим завоевателем. В единственном числе.
— Ты можешь вновь создать свою бомбу? — спросил Икел.
— А разве я создавал бомбу? — опять принялся изображать неведение Трион.
— Ты занимался ураном.
— Ураном? Богом? Как это, объясни.
— Ты делал бомбу, — сказал Икел зло.
— Не помню. Видно, после оптических опытов память моя ослабла.
— Вспомнишь. Когда доберешься до места. Бывшие сослуживцы помогут.
— Они согласились? Ну конечно, согласились. Ведь они не занимались оптикой.
— Их убедят, будь покоен.
— А ты умеешь убеждать? Вижу, вижу, умеешь. Ты будешь командовать физиками, как гвардейцами. Я отправлюсь с тобой только ради того, чтобы посмотреть на это. Первая когорта ядерщиков стройсь! Смирно! На сборку котла дается три минуты!
От этих слов нельзя оттолкнуться. Они пусты, как шелуха. Надо подумать о чем-нибудь другом…
— А деньги у тебя есть? Мои исследования стоят оч-чень дорого, смею тебя заверить, — поинтересовался физик.
— У меня есть кое-что получше денег.
— Я и не знал, что есть что-то лучше денег.
— Я привезу тебя в мир, где любое твое желание будет исполнено.
— Надеюсь, это не Олимп и не арена Колизея. Все остальное подойдет.
О боги, какое счастье. Он опять может думать и может творить! Мысли бурлили в его мозгу тысячами пузырьков. Он сделается богом — вот мысль, которая вдохновит его на что угодно.
«Виню себя — не виню?» — этим вопросом Норма Галликан задавалась по несколько раз на дню. И всякий раз отвечала: «Не виню». Но ответ не удовлетворял, и вопрос возникал вновь. «Никого даже не отправили в карцер», — этого довода хватало еще на час. «Во всем виноват Трион!» — последнее заклинание действовало дольше других. Защита заканчивалась универсальным аргументом: «Иначе поступить было нельзя». В библиотеке, разбирая книги, Норма неожиданно замирала, и вновь звучал вопрос: «Так ты виновна?» — «Все виноваты», — приходил ответ неведомо откуда. Трион виноват, он хотел разрушить мир. Она виновата, ибо разрушила лабораторию Три-она. Этот ответ все чаще возникал в мозгу, как некая математическая формула.
И эта формула позволила Норме успокоиться. Она вновь стала интересоваться работой и кокетничать с охранником — то есть рассказывала ему о строении атома и атомного ядра, нейтронных пучках и Z-лучах. Охранник слушал с каменным лицом и на вопрос:
«Понятно ли?» всегда отвечал: «Разумеется», после чего Норма предлагала поступить ему в Афинскую академию, на кафедру физики. Но охранник вежливо отказывался, ссылаясь на свой возраст и троих детей.
«Так виню или не виню?» — вновь спросила себя Норма, отворяя дверь в дом и уже собираясь войти в атрий. Но что-то ее остановило. То ли блик света на стене, там, где блика в принципе не могло быть, то ли оброненный на пол шарф, то ли… Она отступила. Ее авто все еще стояло на улице в трех шагах от вестибула.
Охранник забеспокоился и вышел из машины. Норма продолжала пятиться. Не оставалось сомнения: ее ждали. Элий обманул. Обещал жизнь и отдал приказ убить. Все будет стерто: Трион, его люди, и даже память об их открытии. Чтобы никогда впредь… Нигде… Норма была уже возле авто, когда из дома выскочил человек в черном. В свете фонаря блеснул вороненый металл пистолета. Охранник успел лишь расстегнуть кобуру, когда раздался выстрел. Охранника швырнуло на капот машины. Норма завизжала. Еще один выстрел. Мимо! Норма кинулась в тень портика. Третья пуля угодила в колонну. Осколок мрамора оцарапал руку. Из-за угла вывернула патрульная машина вигилов.
— Трион все равно покарает тебя! — крикнул убийца, ныряя в машину Нормы.
Авто рванулось из переулка. Тело охранника отшвырнуло к стене.
Трион… Норма едва не закричала. Трион… Значит… Что это значит, она боялась даже подумать. Кто ее выдал? Или Трион догадался сам?
«Трион, я тебя не боюсь!» — хотела она крикнуть убийце. Но рот пересох. Сердце отчаянно стучало в горле, затворяя слова.
Норма Галликан привалилась спиной к колонне, не в силах сдвинуться с места. Ясно, что ее защитило клейменное Вером желание. Густая красная лужа растекалась на мостовой вокруг неподвижного тела. Отец троих детей погиб вместо нее. Чудес не бывает. Кто-то должен был умереть. Фортуне все равно — кто.
«Трион хотел разрушить мир. Норма разрушила лабораторию Триона». Это формула Нормы Галликан. Только куда ее записать? В какоиучебник?
Таблин Цезаря в Тибуре был куда просторнее и украшен богаче, нежели таблин в доме Элия в Каринах. Норма теребила платок и притворялась, что плачет. На самом деле слез не было. Норма редко плакала. Вот и сегодня она подносила к сухим глазам сухой комок виссона. Стрелки старинного настенного хронометра приближались к шестому часу ночи. То есть скоро полночь. Когда-то отсчет дневных часов начинался с рассветом, а сутки — в полночь. Никого почему-то не удивляло подобное несоответствие. Изобретение механических часов привело время к одной точке отсчета. Все решила не логика, но технология.
Норма не могла отвести взгляда от хронометра. Почему до сих пор нет никаких известий?! Элий ходил по таблицу взад и вперед. Его неровные шаги лишь усиливали тревогу. Фрументарий приоткрыл дверь, шепнул несколько слов на ухо Цезарю и исчез. Зазвонил телефон. Элий снял трубку, выслушал. Хронометр ожил и отбил три четверти. До полуночи осталось пятнадцать минут. Элий повернулся к Норме.
— Пятерым удалось бежать. В том числе Триону. Двое убиты. Одного не оказалось дома, когда за ним пришел человек Триона. Сейчас этого физика перевезли в надежное место и держат под усиленной охраной. Одного похитителя вигилы застрелили. Так что нам он ничего не расскажет. Кто устроил побег, пока неизвестно. Ясно одно: Трион хочет собрать ученых вместе и продолжить начатое.
— Лучше бы нас всех убили, — прошептала Норма.
— Если боги не сделали этого, значит, ученые не виновны. При испытаниях постоянно взрываются летательные аппараты, однако конструкторы остаются невредимы. За мысли никто не судит — гласит римское право.
— Вряд ли боги руководствуются в своих поступках законами римского права. Но Трион перехитрил богов. Его приборы создавали «шум», который не позволял богам и гениям следить за нашей работой.
— Да, я знаю, Z-излучение дает тень невидимости. Вы занимались недопустимыми исследованиями, и в то же время сами исследования служили вам щитом. Очередной парадокс.
— Как в любом парадоксе, все дело в тонкости обмана. Боги боятся не только Z-лучей. Некоторые виды электромагнитных волн, вполне безопасные для человека, заставляют их слепнуть. В лаборатории Триона повсюду стояли приборы, генерирующие излучение определенной частоты. В них начало. А зонтик Z-излучения — это потом.
Элий остановился, будто наткнулся на невидимую стену. Долго молчал.
— Такие приборы запрещены законом Империи, — выдавил он наконец. — Это государственная измена. В отчете комиссии о них не было ни слова. Безнаказанность Триона объяснялась только Z-лучами.
— Значит, пока ты выступал в сенате, кто-то очень могущественный велел уничтожить «глушилки». Теперь уже не доказать, что люди Триона намеренно скрывали свои замыслы от богов.
Неужели Руфин замешан в урановом деле? Теперь понятно, почему он так легко уступил доводам Элия: пока Цезарь твердил о милосердии, император обделывал свои делишки.
— Руфин помог сегодня ученым бежать? — спросил Элий и сам ответил: — Нет. Руфин мог убить Триона, но не стал бы выпускать физика на свободу.
— Все изменилось в мире. Старые запреты вряд ли действуют… Если так… если Трион может… то… и мы…— она запнулась.
— То мы — что? — Элий посмотрел на Норму в упор.
Норма почувствовала, что не может выдержать его взгляд, и опустила глаза.
— То может быть, и нам стоит попытаться на благо Рима создать бомбу? Я бы могла попробовать… Мой племянник, очень способный юноша, также изучал ядерную физику…— она замолчала и вопросительно взглянула на Элия. — Ведь это я первой высказала гипотезу о том, что при бомбардировке ядра урана нейтронами происходит деление ядра.
— Благодарю от себя лично и от имени Великого Рима, — с нескрываемой издевкой отвечал Элий. — Но свою бомбу ты создавать не будешь.
— Глупо. И к тому же не ты, Цезарь, решаешь подобные вопросы.
— В данном вопросе сенат со мной солидарен. Стоит Риму создать какое-нибудь оружие, и через год-другой оно появляется у наших противников.
— А что если бомба появится на год-другой раньше у виков?
— Наша задача — помешать Триону. Подумай, что мы можем сделать.
— Что можно сделать, — Норма пожала плечами. — Триона сложно остановить. Главное — перекрыть ему доступ к урану. — Ничего более удачного на ум пока не приходило. Но если Трион так успешно увел из-под носа охранников своих людей, то почему бы ему не завладеть и необходимым сырьем?
— Урановая, руда надежно охраняется, — отвечал Элий.
— Только тот уран, что изъяли из лаборатории в Вероне. Но Трион может добыть руду в Конго. Надо…
— Я уже отправил людей в Конго. Руководство компании Верхней Катанги предупреждено. Будем надеяться, что мы не опоздали и доступ к оксиду урана перекрыт. Но у меня такое чувство, что Трион не будет искать оксид урана в Конго.
Глава 4
— Тебе, Гэл…
Но просить ничего не стал — ни удачи, ни здоровья. Только сам себе подивился. Существу (он чуть не подумал о гении — человеку), которое готово было разрезать его живьем на куски, он приносил жертву. Зачем? Заискивал перед ним? Пытался умилостивить? Боялся? Ни то, ни другое, ни третье. Так зачем же?
— Вы с эти дурнем Пизоном слишком поторопились, — продолжал рассуждать Крул, вновь ковыряя в зубах и цыкая на все лады. — Принялись расчищать дорогу, не укрепив собственные позиции. Сейчас тебе нужны две вещи — тога с пурпурной полосой и собственный вестник.
— Дедуля, ты неоценим! — воскликнул Бенит, потирая руки. — Вот только если бы ты жрал чуть более эстетично!
Крул обиделся, демонстративно вытер пальцы о тунику.
— Жру как умею. И забочусь о тебе. Остальные умеют жрать красиво, но продадут за пару сестерциев кого угодно. Лишь бы заплатили. И заведи вестник. «Первооткрыватель» — хорошее название.
Каждый день Элий гулял в тени колоннады вдоль Канопского канала. В воде на фоне густой зелени сгустками белил плыли отражения копий кариатид Эрехтейона. И меж ними, дробясь, проглядывала небесная отраженная лазурь, чуть более темная и тусклая, чем подлинная. Делая первый шаг, Элий всякий раз засекал время по хронометру. Четырежды он обходил канал со скоростью легионера на марше. После третьего круга правую ногу начинало сводить от боли. Но он продолжал идти, не давая изувеченной ноге поблажки. И лишь выполнив каждодневный урок, переходил на легкий прогулочный шаг.
Хорошо бы было прогуляться по саду вместе с Юнием Вером и поговорить о Персии. О предсказаниях Сивиллиных книг. И еще о Летти. Вообще обо всем на свете. Но бывший гладиатор исчез. В гостинице «Император» за ним по-прежнему числился номер, но Вер не появлялся там уже целый месяц. Кур-ций знал, где скрывается Вер, но отказывался сообщить. По словам вигила. Вер просил не беспокоить. У Элия не было оснований не верить Кцию. Но слова вигила не утишили тревогу.
По дорожке, важно волоча по цветным плиткам пышные хвосты, прошествовали два павлина, будто придворные, что торопятся на пир к императору. А императора-то и нет в Тибуре. Как вы просчитались, глупые птицы! Есть только Цезарь, который через год уже не будет Цезарем. Как вам нравятся подобные загадки? Они посложнее загадок Сивиллы! Элий швырнул птицам горсть зерна. Но важные персоны лишь презрительно покосились на его дар и прошествовали дальше, всем своим видом давая понять, что дешево их не купить. Зато откуда ни возьмись стаей налетели голуби и кинулись на зерна. Белые, сизые, пестрые, они мгновенно образовали на земле шевелящийся ковер. А с вышины пикировали все новые и новые, прямо на спины товарищам. Откуда ни возьмись вылетел серым мохнатым клубком щенок, потомок Цербера, и кинулся на эту трепещущую жрущую стаю. Натужно хлопая крыльями, раскормленные птицы поднимались в воздух.
Римляне похожи на голубей. Такие же неповоротливые, раскормленные, уверенные в своей сытой жизни. Они могут жить только под чьим-нибудь присмотром за толстыми стенами. А если присмотра нет, они становятся заманчивой и легкой добычей для…"
Он оборвал собственную мысль. В слова не облек. Не посмел. Но перед его мысленным взором возникли силуэты кочевников на низких мохнатых лошадках. Их луки будто нарочно созданы для того, чтобы стрелять в жирных голубей. Если бы Летти была рядом, она бы сказала, насколько верны его опасения, и действительно ли пророческие видения посещают его.
Летти… Он вновь подумал о ней с тоской. Она нужна ему. Не любима, но нужна. Он и в ее любовь не особенно верил. Будучи гладиатором, он частенько встречал девчонок, что ездили за гладиаторами на все игры — и в Антиохию, и в Аквилею, прорывались в куникул, подкарауливали у выхода, почитали за счастье провести с гладиатором ночь и родить от него ребенка. Считалось, что дар исполнителя желаний передается по наследству. Сам Элий никогда не заводил интрижек с этими дурочками, он дарил им поцелуи и автографы. Особенно настойчивым обещал ночь любви, но лишь через пять лет. Теперь, оставив арену и растеряв поклонниц, он неожиданно спутался с несовершеннолетней девчонкой. Будто хотел наверстать упущенное. Почему Летти не приезжает в Тибур? Скорее всего, мать не отпускает. Сервилия Кар не хочет их встречи. Не верит, что он женится на Летиции? Или не верит, что Элий станет императором? В последнее мало кто верит. Все считают, что у Элия не хватит сил взвалить на себя такой груз. Но почему? Элий сможет. Он не будет жесток, не будет врать, нарушать законы, стремиться к собственной выгоде. При отлаженной системе власти этого вполне достаточно, чтобы быть приличным императором. Или нужно нечто большее? Или, напротив, этого слишком много?
А его самого так уж это волнует? Нет. Он думает о Вере, Летиции, власти, лишь бы не думать о Марции. Стоп! Здесь надо повернуть… назад, назад… быстрее, еще быстрее, не обращая внимания не боль. Не думать о Марции…
— Цезарь! — окликнул его знакомый голос. Элий обернулся. Квинт спешил к нему, сжимая в руке трубочку мятых грязных листков.
Они уселись на мраморную скамью в апсиде. За их спиной гранитный Антиной-Серапис, навеки поселившийся в неудобной нише, смотрел нарисованными глазами прямо перед собой.
— Я выписал чек на пятьдесят тысяч, как ты просил, — сказал Элий.
— Но я отказался от денег! — гордясь своей добродетельностью, загорячился Квинт.
— Не для тебя — для вдовы репортера. Передай деньги семье погибшего.
— Откуда ты знаешь о семье?
Элий не ответил.
Девушка в двуцветной тунике поставила на мраморный стол серебряный поднос с двумя кубками. Элий уже протянул Курцию чек, но рука его замерла на полпути. Девушка неожиданно напомнила ему Марцию. Так же грациозна, с округлыми бедрами и высокой грудью. Марция… Чем он занят? Какой-то ерундой — кочевниками, Персией, фрументариями. К чему? Надо отправить Квинта в Новую Атлантиду, пусть найдет Марцию и вернет ее назад. Или он сам, Элий, позабыв обо всем, кинется на поиски. Упросит, уломает, умолит. Она вернется. Она любила его!
Элий оперся лбом на сжатые кулаки. Что он такое придумал? Какое-то безумие! Марция для него потеряна навсегда. Ничего уже нельзя изменить. Он сам сделал выбор. Он выбрал Рим.
— Что с тобой, Цезарь? — обеспокоился Квинт.
— Ах да… — Элий спешно протянул чек и уткнулся в бумаги.
Квинту показалось, что на щеках Цезаря проступили красные пятна. Но, возможно, это только показалось… Фрументарий взял серебряный кубок. Пригубил. Превосходное вино. Хорошо служить повелителям Рима…
Наконец Элий поднял голову и отложил бумаги.
— Судя по всему, монголы рассчитывают нанести удар по Месопотамии?
— Очень даже возможно…
— А что говорит «Целий»?
Квинт пожал плечами. Такое легко спросить. А вот ответить…
— Ты же лучший фрументарий на свете!
— Но я не из службы внутренних расследований.
— Так я тебе скажу. «Целий» сообщает, что монголы в ближайшее время покинут разграбленные города Персии и вернутся в Хорезм. Более того, часть войск вообще уйдет назад в свои степи. Так что эти данные полностью противоречат докладу «Целйя». Ты случайно не водишь меня за нос? — Элий глянул фрументарию прямо в глаза. Квинт и не в такие игры играл, он любой взгляд мог выдержать. Но сейчас краска бросилась ему в лицо.
— Я не лгу, Цезарь!
— Значит, «Целий» ошибается, а ты прав?
— Именно так.
— Высокого, однако, ты о себе мнения! И что же нам делать?
— У префекта претория есть центурия «личных фрументариев». Я когда-то сам в ней служил. Скавр бы мог проверить данные «Целия». И мои.
— Показать донесение Скавру?.. — Элий запнулся. Что-то в происходящем ему не нравилось. Но вот что — он понять не мог. — Будем надеяться, что Скавр умнее Корнелия Икела.
В ответ Квинт только недоверчиво хмыкнул.
В это утро, как и все предыдущие, Трион не пошел в лабораторию. Зачем? Теперь, когда ему запрещено творить, и можно только вторить.
Творить легко. Ты запираешь наружную дверь и поднимаешься по тайной лестнице в башню сокровищ. Сундуки открыты, ларцы ожидают того, кто зачерпнет из переполненного чрева, горстями просыпая бесценные жемчужины и не замечая, что просыпает. Пока наружная дверь закрыта, ларцы твои. Голоса снаружи не слышны. Слова снаружи не важны. Ты внутри, когда другие толпятся на улице под дождем обыденности. Творить легко. Не творить — тошно. Ты стоишь перед закрытой дверью и видишь, как ничтожества пиявками заползают в твою башню и роются в ларцах, не зная цены сокровищам. Вытаскивают на свет безвкусные подделки, воображая себя создателями. Эти другие преуспевают. Он, Трион, осужден прозябать. Десять лет! О боги, как легко сильные мира сего оперируют убийственными цифрами! Вычеркнуть из жизни десять лет! Он станет ничтожеством, падалью, пылью. И за это он должен благодарить Элия. Лучше бы Триона казнили. Но его спас Элий. Будь он проклят, этот хромой чистоплюй! Цезарь сначала уничтожил лабораторию, а потом подарил жизнь ученым. Допустил к науке… Ах, спасибо, доминус! Тьфу, мерзость!
Но Элий — ничтожный карьерист, а главный виновник всему — Руфин. Император знал о величайших открытиях Триона, знал даже, что цепная реакция осуществлена. И что же он сделал? Скромно промолчал и позволил отцам-сенаторам расправиться с Трионом. Приближаясь к цели, Трион становился смелым, отдаляясь, делался трусом. Сейчас цель была очень далеко. Что осталось у Триона? Подобие свободы и подобие работы.
— Ненавижу Дециев, — прошептал Трион. — Пусть они все сдохнут!
Трион перевернулся на кровати и уставился в окно. Сквозь виниловые жалюзи лился белесый свет. Давно рассвело. На улице жара. Академический городок опустел. И научные работники, и слушатели академии давным-давно в лабораториях и учебных корпусах. Один Трион лежит в своей клетушке и бессмысленно смотрит в потолок. Что дальше? А дальше ничего. Пустота. Десять лет прозябания. Нет, он не выдержит. Он, умевший из всего делать открытия, из рекламного плаката или из простого сита. Наблюдая, как повар сцеживает отвар через сито, Трион придумал диффузный метод получения урана-235. Увидев огромную рекламу с увеличенными точками от растров, он понял, как получить сетки для этого самого диффузного метода.
Но в аморфном благополучии творчеству нет места. Трион всегда считал демократию фальшивой греческой придумкой, чуждой человеку. В детстве он зачитывался Тацитом — его околдовывала неограниченная власть. Чтобы творить так, как творил Трион, нужен тиран или хотя бы явная угроза неотвратимой катастрофы, вполне заменяющая тиранию. Только тиран позволяет творить что угодно, даже безумие. С каждым месяцем, с каждым годом Трион убеждался в этом все больше. Он надеялся, что тирания осуществима. У Рима была угроза в виде далекого варвара Чингиса, а Руфин попытался сыграть роль тирана. Но не сумел. Не хватило ни сил, ни фантазии. Тирания — это амальгама на лучшем аквилейском зеркале, амальгама, которая позволяет зеркалу отражать мир. Без тирании талант превращается в простое стекло, сквозь него удобно смотреть на мир, но увидеть отражение собственного лица можно лишь случайно. А тирания позволяет смотреться в зеркало с утра до ночи и любоваться собственным величием… Зеркала… Догадка мелькнула, но Трион не позволил ей ни за что зацепиться. Он больше не творит. Он прозябает, подчиняясь воле сената.
Таких, как Элий, надо душить в детстве, чтобы они не смели навязывать людям свою невыносимую, пресную, серую добродетель. Придурок сделался Цезарем, и настанет день, когда его провозгласят императором. Неужели Трион доживет до этого дня?!
Трион в ярости грохнул кулаком в стену.
Тут же дверь отворилась, и в щель просунулась голова фрументария.
— Что-то случилось? Не идешь в лабораторию?
— Не иду! Я никуда не иду! — простонал Трион.
Голова скрылась. Трион поднялся и направился в ванную комнату, прихватив с собой бутылку фалерн-ского вина. Наполнил ванну до краев и погрузился в воду. Полежал немного. Потом достал из-за шкафчика стило и тетрадь. Принялся писать. Почти без помарок. Половина тетрадки была исписана…
«Цезарь, — мысленно обратился физик к своему врагу, — неужели ты думаешь, что можешь лишить Триона возможности сделаться богом и превратишь его в жирный неподвижный ноль, плавающий в теплой ванне?»
Трион положил тетрадь на бортик ванной и задумался. Записи он скоро восстановит. Это уже третья тетрадка; которую он заполняет, что дальше? Искать покровителей? Или надеяться, что Руфин, оправившись от страха, попытается помочь? Нет, на императора надеяться глупо. Бежать в Бирку? Вики примут его с распростертыми объятиями — наверняка они слышали про исследования Триона. Надо полагать, что боги виков не так щепетильны, как Олимпийцы, а сами вики не так законопослушны, как римляне. Подумаешь, приказ богов! Люди во все времена лишь делали вид, что уважают их мнение, и спокойно обделывали свои дела, грешили, подличали, травили друг друга. И боги им в этом не мешали. Трион может сделать открытие, оттолкнувшись от любой мелочи. А что если оттолкнуться от самих богов? Что тогда создаст Трион? Куда он затолкает богов? В Тартар? В латри-ны? В старый пыльный чулан? Ха-ха! Вот образ… образ пыли… На мгновение Трион задремал, потому что когда открыл глаза, увидел перед собой человека в красно-серой форме вигила. Хотя человек загорел до черноты и обрил голову, физик узнал гостя. Перед ним был бывший префект претория Корнелий Икел, обвиненный в убийстве Цезаря и в покушении на жизнь Элия.
— Тебя тоже послали заниматься оптикой? — ухмыльнулся Трион.
— Надеюсь, ты не собираешься до конца дней торчать здесь, выполняя поручение Цезаря?
— Разве Цезарь мне что-то поручал? — вполне искренне удивился Трион. — Не помню такого.
Икел не стал препираться, присел на край ванны и сказал спокойно:
— Я всегда тебя терпеть не мог, Трион. Но у нас общий враг. И общее дело. Так что собирайся и уходим, — Икел швырнул ему простыню из махрового хлопка. — Подальше отсюда.
— Ты похищаешь меня? Ну что ж, я буду вынужден подчиниться. Можно, я напишу записку Цезарю и сообщу, что меня уводят силой? Это согреет его добродетельное сердце.
Не торопясь, Трион вылез из ванной. Ему хотелось подчеркнуть свою независимость. И еще надо было забрать спрятанные за шкафчиком тетради.
Трион открыл дверь из ванной, и едва не упал, споткнувшись о тело лежащего фрументария. Бывший префект претория посчитал забавным бросить труп к ногам академика и полюбоваться его испугом. Но Трион не испугался. Зачем ему бояться за другого? Трион отнесся у трупу как к огромной ненужной кукле — раздраженно и брезгливо. От трупа тоже можно оттолкнуться. К примеру, подумать о бомбе, которая будет поражать в основном живые организмы. То есть людей. Они будут валяться, как саранча после опыления посевов ядохимикатами, а Вечный город останется нетронутым. А потом, когда трупы разложатся, Трион вступит в Рим завоевателем. В единственном числе.
— Ты можешь вновь создать свою бомбу? — спросил Икел.
— А разве я создавал бомбу? — опять принялся изображать неведение Трион.
— Ты занимался ураном.
— Ураном? Богом? Как это, объясни.
— Ты делал бомбу, — сказал Икел зло.
— Не помню. Видно, после оптических опытов память моя ослабла.
— Вспомнишь. Когда доберешься до места. Бывшие сослуживцы помогут.
— Они согласились? Ну конечно, согласились. Ведь они не занимались оптикой.
— Их убедят, будь покоен.
— А ты умеешь убеждать? Вижу, вижу, умеешь. Ты будешь командовать физиками, как гвардейцами. Я отправлюсь с тобой только ради того, чтобы посмотреть на это. Первая когорта ядерщиков стройсь! Смирно! На сборку котла дается три минуты!
От этих слов нельзя оттолкнуться. Они пусты, как шелуха. Надо подумать о чем-нибудь другом…
— А деньги у тебя есть? Мои исследования стоят оч-чень дорого, смею тебя заверить, — поинтересовался физик.
— У меня есть кое-что получше денег.
— Я и не знал, что есть что-то лучше денег.
— Я привезу тебя в мир, где любое твое желание будет исполнено.
— Надеюсь, это не Олимп и не арена Колизея. Все остальное подойдет.
О боги, какое счастье. Он опять может думать и может творить! Мысли бурлили в его мозгу тысячами пузырьков. Он сделается богом — вот мысль, которая вдохновит его на что угодно.
«Виню себя — не виню?» — этим вопросом Норма Галликан задавалась по несколько раз на дню. И всякий раз отвечала: «Не виню». Но ответ не удовлетворял, и вопрос возникал вновь. «Никого даже не отправили в карцер», — этого довода хватало еще на час. «Во всем виноват Трион!» — последнее заклинание действовало дольше других. Защита заканчивалась универсальным аргументом: «Иначе поступить было нельзя». В библиотеке, разбирая книги, Норма неожиданно замирала, и вновь звучал вопрос: «Так ты виновна?» — «Все виноваты», — приходил ответ неведомо откуда. Трион виноват, он хотел разрушить мир. Она виновата, ибо разрушила лабораторию Три-она. Этот ответ все чаще возникал в мозгу, как некая математическая формула.
И эта формула позволила Норме успокоиться. Она вновь стала интересоваться работой и кокетничать с охранником — то есть рассказывала ему о строении атома и атомного ядра, нейтронных пучках и Z-лучах. Охранник слушал с каменным лицом и на вопрос:
«Понятно ли?» всегда отвечал: «Разумеется», после чего Норма предлагала поступить ему в Афинскую академию, на кафедру физики. Но охранник вежливо отказывался, ссылаясь на свой возраст и троих детей.
«Так виню или не виню?» — вновь спросила себя Норма, отворяя дверь в дом и уже собираясь войти в атрий. Но что-то ее остановило. То ли блик света на стене, там, где блика в принципе не могло быть, то ли оброненный на пол шарф, то ли… Она отступила. Ее авто все еще стояло на улице в трех шагах от вестибула.
Охранник забеспокоился и вышел из машины. Норма продолжала пятиться. Не оставалось сомнения: ее ждали. Элий обманул. Обещал жизнь и отдал приказ убить. Все будет стерто: Трион, его люди, и даже память об их открытии. Чтобы никогда впредь… Нигде… Норма была уже возле авто, когда из дома выскочил человек в черном. В свете фонаря блеснул вороненый металл пистолета. Охранник успел лишь расстегнуть кобуру, когда раздался выстрел. Охранника швырнуло на капот машины. Норма завизжала. Еще один выстрел. Мимо! Норма кинулась в тень портика. Третья пуля угодила в колонну. Осколок мрамора оцарапал руку. Из-за угла вывернула патрульная машина вигилов.
— Трион все равно покарает тебя! — крикнул убийца, ныряя в машину Нормы.
Авто рванулось из переулка. Тело охранника отшвырнуло к стене.
Трион… Норма едва не закричала. Трион… Значит… Что это значит, она боялась даже подумать. Кто ее выдал? Или Трион догадался сам?
«Трион, я тебя не боюсь!» — хотела она крикнуть убийце. Но рот пересох. Сердце отчаянно стучало в горле, затворяя слова.
Норма Галликан привалилась спиной к колонне, не в силах сдвинуться с места. Ясно, что ее защитило клейменное Вером желание. Густая красная лужа растекалась на мостовой вокруг неподвижного тела. Отец троих детей погиб вместо нее. Чудес не бывает. Кто-то должен был умереть. Фортуне все равно — кто.
«Трион хотел разрушить мир. Норма разрушила лабораторию Триона». Это формула Нормы Галликан. Только куда ее записать? В какоиучебник?
Таблин Цезаря в Тибуре был куда просторнее и украшен богаче, нежели таблин в доме Элия в Каринах. Норма теребила платок и притворялась, что плачет. На самом деле слез не было. Норма редко плакала. Вот и сегодня она подносила к сухим глазам сухой комок виссона. Стрелки старинного настенного хронометра приближались к шестому часу ночи. То есть скоро полночь. Когда-то отсчет дневных часов начинался с рассветом, а сутки — в полночь. Никого почему-то не удивляло подобное несоответствие. Изобретение механических часов привело время к одной точке отсчета. Все решила не логика, но технология.
Норма не могла отвести взгляда от хронометра. Почему до сих пор нет никаких известий?! Элий ходил по таблицу взад и вперед. Его неровные шаги лишь усиливали тревогу. Фрументарий приоткрыл дверь, шепнул несколько слов на ухо Цезарю и исчез. Зазвонил телефон. Элий снял трубку, выслушал. Хронометр ожил и отбил три четверти. До полуночи осталось пятнадцать минут. Элий повернулся к Норме.
— Пятерым удалось бежать. В том числе Триону. Двое убиты. Одного не оказалось дома, когда за ним пришел человек Триона. Сейчас этого физика перевезли в надежное место и держат под усиленной охраной. Одного похитителя вигилы застрелили. Так что нам он ничего не расскажет. Кто устроил побег, пока неизвестно. Ясно одно: Трион хочет собрать ученых вместе и продолжить начатое.
— Лучше бы нас всех убили, — прошептала Норма.
— Если боги не сделали этого, значит, ученые не виновны. При испытаниях постоянно взрываются летательные аппараты, однако конструкторы остаются невредимы. За мысли никто не судит — гласит римское право.
— Вряд ли боги руководствуются в своих поступках законами римского права. Но Трион перехитрил богов. Его приборы создавали «шум», который не позволял богам и гениям следить за нашей работой.
— Да, я знаю, Z-излучение дает тень невидимости. Вы занимались недопустимыми исследованиями, и в то же время сами исследования служили вам щитом. Очередной парадокс.
— Как в любом парадоксе, все дело в тонкости обмана. Боги боятся не только Z-лучей. Некоторые виды электромагнитных волн, вполне безопасные для человека, заставляют их слепнуть. В лаборатории Триона повсюду стояли приборы, генерирующие излучение определенной частоты. В них начало. А зонтик Z-излучения — это потом.
Элий остановился, будто наткнулся на невидимую стену. Долго молчал.
— Такие приборы запрещены законом Империи, — выдавил он наконец. — Это государственная измена. В отчете комиссии о них не было ни слова. Безнаказанность Триона объяснялась только Z-лучами.
— Значит, пока ты выступал в сенате, кто-то очень могущественный велел уничтожить «глушилки». Теперь уже не доказать, что люди Триона намеренно скрывали свои замыслы от богов.
Неужели Руфин замешан в урановом деле? Теперь понятно, почему он так легко уступил доводам Элия: пока Цезарь твердил о милосердии, император обделывал свои делишки.
— Руфин помог сегодня ученым бежать? — спросил Элий и сам ответил: — Нет. Руфин мог убить Триона, но не стал бы выпускать физика на свободу.
— Все изменилось в мире. Старые запреты вряд ли действуют… Если так… если Трион может… то… и мы…— она запнулась.
— То мы — что? — Элий посмотрел на Норму в упор.
Норма почувствовала, что не может выдержать его взгляд, и опустила глаза.
— То может быть, и нам стоит попытаться на благо Рима создать бомбу? Я бы могла попробовать… Мой племянник, очень способный юноша, также изучал ядерную физику…— она замолчала и вопросительно взглянула на Элия. — Ведь это я первой высказала гипотезу о том, что при бомбардировке ядра урана нейтронами происходит деление ядра.
— Благодарю от себя лично и от имени Великого Рима, — с нескрываемой издевкой отвечал Элий. — Но свою бомбу ты создавать не будешь.
— Глупо. И к тому же не ты, Цезарь, решаешь подобные вопросы.
— В данном вопросе сенат со мной солидарен. Стоит Риму создать какое-нибудь оружие, и через год-другой оно появляется у наших противников.
— А что если бомба появится на год-другой раньше у виков?
— Наша задача — помешать Триону. Подумай, что мы можем сделать.
— Что можно сделать, — Норма пожала плечами. — Триона сложно остановить. Главное — перекрыть ему доступ к урану. — Ничего более удачного на ум пока не приходило. Но если Трион так успешно увел из-под носа охранников своих людей, то почему бы ему не завладеть и необходимым сырьем?
— Урановая, руда надежно охраняется, — отвечал Элий.
— Только тот уран, что изъяли из лаборатории в Вероне. Но Трион может добыть руду в Конго. Надо…
— Я уже отправил людей в Конго. Руководство компании Верхней Катанги предупреждено. Будем надеяться, что мы не опоздали и доступ к оксиду урана перекрыт. Но у меня такое чувство, что Трион не будет искать оксид урана в Конго.
Глава 4
Игры кандидата Бенита
«Сегодня Гаю Элию Мессию Децию Цезарю исполняется тридцать два года».В день рождения римлянин приносит жертвы своему гению — цветы на домашний алтарь, несколько капель вина, несколько зерен благовоний. Рассорившись с гением, Элий уже три года не делал этого. И вот сегодня утром он поджег палочку благовоний и положил на ларарий. И даже сказал:
«Из достоверных источников стало известно, что на закрытом заседании сената речь шла о заговоре гениев. Попытка гениев захватить власть над миром была предотвращена сенатором Элием и гладиатором Юнием Вером. Взрыв дома Марка Габиния связан с действиями гениев, а не с разработками Трчоновой лаборатории».
«Акта диурна», 8-й день до Календ октября <24 сентября>
— Тебе, Гэл…
Но просить ничего не стал — ни удачи, ни здоровья. Только сам себе подивился. Существу (он чуть не подумал о гении — человеку), которое готово было разрезать его живьем на куски, он приносил жертву. Зачем? Заискивал перед ним? Пытался умилостивить? Боялся? Ни то, ни другое, ни третье. Так зачем же?