Страница:
После таких слов долго никто не смел ничего сказать — даже Бенит.
Наутро Кумий проснулся поздно. Он лежал в кровати и пил кофе, раздумывая, как бы удачнее высмеять Бенита в новом своем рассказе.
Уже подоспело название: «Пир матроны». Кумий улыбнулся, предвкушая. Надо навставлять туда всяких мерзостей, какие только можно вообразить — пусть читатель думает, что Кумий всем этим занимался на самом деле. Поклонники будут выть от возмущения и стонать от восторга.
Кумий был уверен, что его «Пир» встанет в один ряд с «Пиром» Платона и с «Пиром Трималхиона». И, возможно даже, затмит те древние литературные пирушки.
Глава 12
Прежде чем сесть в плетеное кресло, Проб обошел перистиль, понюхал цветы, погладил по плечу мраморную Нимфу. Хорошо здесь, покойно. Будто гений по-прежнему стережет дом.
— Ты о чем-то хотела поговорить со мной, домна? — поинтересовался Марк Проб.
Она помолчала. И после долгой паузы спросила наконец:
— Ты веришь в пророчества? В предзнаменования?
— Пытаюсь… — уклончиво ответил центурион.
— Так вот… У меня было пророчество. Такой сон наяву… Я видела, как Бенит совершит убийство. Не знаю, когда и где… Но совершит. Нельзя ли это предотвратить?
Проб не подал и вида, что удивлен признанием.
— И кого он убьет?
— Тоже не знаю. Бенит был в сенаторской тоге. В руке то ли кинжал, то ли нож… не понять. Неизвестный лежал. Потом, увидев Бенита, приподнялся. И тут сенатор его ударил.
— Ты не видела лицо жертвы?
— Нет. Только убийцу. Мне показалось, что Бенит то ли в шапке, то ли в парике… Уже было темно. В перистиле горела лампа.
— Это был перистиль? — оживился центурион. — Опиши.
— Куда больше этого. Скульптуры. Фонтан. Подстриженные деревья.
— Куда был нанесен удар?
— В живот…
— А ты уверена, что видела будущее, а не прошлое…
— Тога с пурпурной полосой… Бенит еще не был избран в сенат, когда меня посетило это видение.
— Значит, ты «видела»-это давно? Почему же не рассказала мне сразу, домна?
— Некоторые не верят видениям. Особенно вигилы, И потом… я не хотела об этом говорить при Элии. Он ненавидит Бенита. Одно упоминание этого имени выводит его из себя.
Проб вздохнул. Время упущено. И все же…
— Ты мне очень помогла, домна Летиция. — Центурион поднялся. — Очень.
Марк Проб вышел на улицу. Незнакомая девушка надела ему на голову венок из нарциссов. Сегодня все ходят по Риму в венках. Сегодня Флоралии.
Неофрон не прав. Элий вновь на арене. Только теперь арена — весь город. Городские стены — ограда арены. А на зрительских местах — весь мир. Он наблюдает, как варвары терзают крошечный городок, и каждый загадывает желание. Одни молят богов — пусть Нисибис устоит и Цезарь спасется, и люди его спасутся, и горожане спасутся. Другие шепчут: пусть город падет и все погибнут. Их кровь будет жертвенной кровью на алтаре. Примите чужую кровь в дар от нас, всемогущие боги.
Монголы обстреливали город. Подкатывались к стенам, выпускали тучу стрел, несколько гранат и отступали. Потом начинали грохотать пушки. Варвары как будто прощупывали — собирается ли обороняться город. Нисибис оборонялся. И монголы отступали. Появилась надежда, что монголы уйдут. Невелика добыча в таком маленьком городке. Но варвары почему-то не уходили. Осажденные ждали, что римские легионы появятся со дня на день. Но римляне не появлялись.
Сегодня начинаются Флоралии. Праздник в честь богини Флоры — в этот день Рим походит на огромный цветник, фиалки и нарциссы продают на улицах и площадях, на обеденных столах и на столах письменных непременно букеты. Во время обеда пирующие надевают сразу три венка — на голову, на лоб и плечи. Гладиаторские игры во время Флоралии проводятся в Риме. На играх в честь Флоры Элий, будучи гладиатором, ни разу не побеждал. Элий на мгновение перенесся в Вечный город, представил Колизей, пурпурный веларий над зрителями, императорскую ложу (тоже всю в цветах), идущих по золотому песку гладиаторов. Клейма нынче стоят втрое дешевле. Но люди продолжают их покупать, хотя и знают, что желания не исполняются. Теперь на гладиаторов делают ставки, как на лошадей. Но все же какой-то умник подсчитал, что загаданное желание при выигрыше исполняется с вероятностью шестьдесят два процента. Причем совершенно бесплатно. Стоит только мысленно сделать ставку на «своего» гладиатора. В сенаторской ложе, где прежде сидел Элий, теперь развалился Бенит.
Крысы расплодились необыкновенно. Они бегали по улицам открыто, наглые, огромные, черные, с длиннющими розовыми хвостами. Они плавали в сточных канавах и рылись в мусорных кучах. Тощие нисибиские кошки боязливо забирались на стены и крыши, завидев крыс. Случалось, крысы нападали на кошек и пожирали. Квинт скупил в одной из лавчонок весь запас крысиного яда и разложил приманки в крепости. Утром крысы вылезли из нор и стали носиться взад и вперед, будто гончие псы, поднимая невообразимый шум, опрокидывая посуду и вцепляясь зубами солдатам в щиколотки. В казарме гвардейцев они скакали с кровати на кровать, не давая никому отдыха. Центурион Секст Сабин явился на шум и принялся палить из «парабеллума» в обезумевших тварей.
Двоих он подстрелил. Но остальные продолжали куролесить.
— Погоди! — сказал Элий, заходя следом. — Не надо тратить патроны.
Он обнажил меч и встал в проходе между кроватями, наблюдая за обезумевшими тварями.
— Эй, Цезарь, — крикнул Неофрон. — Уж не собрался ты гоняться за грызунами?
Элий не ответил: короткое, едва уловимое движение, и разрубленная пополам крыса отлетела к ножке кровати Неофрона.
— Ого! Чистая работа! — Гвардеец поднялся. — А что если я?
Он выхватил меч, ударил, но крыса ускользнула. Все, что он успел отрубить — это длинный розовый хвост. Преторианцы загоготали.
— Я тоже хочу немного развлечься! — вскочил с кровати Камилл.
— Погоди! — остановил его центурион. — А то порубим друг друга вместо крыс. Пусть каждый охотится по очереди.
— Идет! — согласился Неофрон. — Пять минут, выходим по двое. И победитель играет со следующим. Центурион… — повернулся он к Сабину.
Тот достал золотой хронометр.
— Время пошло! — и махнул платком, будто открывал состязания колесниц в Большом Цирке.
Неофрон кинулся за мелькнувшей меж ножек кровати черной тварью и упустил. Элий лишь обернулся, крутанул рукой и отбросил мелькнувшую тень к стене. Крысиная кровь забрызгала калиги Сабина.
— Такое впечатление, что ты всю жизнь рубишь крыс, Элий! — воскликнул Камилл.
Элий не ответил. Он внимательно следил за метанием очередной твари. Камилл вскрикнул — крыса бросилась прямо на него. Гвардеец отбил ее ногой. А Элий в воздухе разрубил крысиное тело пополам. Зрители аплодировали и свистели. Происходящее все больше и больше напоминало зрелище в Колизее. Интересно, убивая крыс, можно ли клеймить желания? Быть может, это уже осуществленные желания, их безобразные воплощения? Или это чьи-то гении, принявшие столь отвратительные формы?
Неофрон тем временем три раза грохнул мечом по полу, высекая из камня искры. И наконец четвертым ударом отсек крысе голову.
Элий вновь ударил, но на этот раз промахнулся. Еще одна тварь выскочила из норы и помчалась прямо на Элия. Он пропустил ее. Крыса долетела до стены, развернулась и ринулась обратно. Неофрон, не ожидавший такого, не успел ударить, зато Элий не промахнулся.
— Время вышло, — объявил центурион, — Элий выиграл.
Неофрон помянул Орка, но место уступил. Камилл лихо подкинул в воздухе меч, поймал его и-на середину комнаты выползла полудохлая крыса. Она зашаталась, как пьяная, повалилась на бок, потом поползла…
— Кажется, она немного перебрала, — расхохотался Камилл. — Единственная крыса, которая умрет от яда.
— Чего ты ждешь? Бей! — закричал Неофрон.
— Было бы нечестно получать очко за такую дохлятину, — пробормотал Камилл.
— Тогда уж я… — и Неофрон рассек полудохлую тварь пополам. — Когда монголы возьмут Нисибис, они будут убивать нас точно так же. А мы будем визжать и кусаться.
— Я бы хотел, чтобы крысы были здесь подольше, — сказал Элий.
— Это почему же? — удивился Неофрон. — Хорог шее развлечение?
— Хороший знак.
— С чего это вдруг? Крепость — не корабль. А если варвары возьмут Нисибис штурмом, крысам будет чем поживиться.
— Ты прав, — согласился Элий и поддел еще одну полудохлую тварь острием меча. — Но все ке мне нравится, что крысы с нами. На этой стороне…
Неофрон смотрел на него с удивлением.
— Тебе нравится их убивать?
— Не более, чем людей. Крысы разносят чуму. Но нам сделали прививки от этой заразы. В прежние времена римские легионы приносили из Персии чуму в Европу. Чума по своей опасности могла сравниться только с одной напастью — с гражданской войной… Так давайте убивать крыс.
Вентилятор под потолком напрасно молотил воздух. Легче не становилось. И хотя в принципарии римляне сидели без броненагрудников, в одних туниках, Элий чувствовал, что на спине ткань насквозь промокла от пота.
— Почему монголы не уходят? — процедил сквозь зубы Рутилий. — Они не любят жары. Их лошади не привыкли к такому климату. Что они забыли в нашем городке? Что?
— Нам не выстоять долго, — сказал Элий. — Слишком мало людей. Да и патроны когда-нибудь кончатся. Нужны подкрепления.
— Руфин это знает, — отрезал Рутилий и с неожиданной злостью глянул на Элия.
Потом поднялся и вышел. Элий проводил его взглядом.
— Что это с ним?
Квинт подсел ближе и зашептал на ухо.
— Ты не нужен Руфину, вот в чем дело. Руфин будет ждать, пока Нисибис падет. Он будет ждать…
— Ты в своем уме? Со мной триста преторианцев. Не говоря уже о горожанах…
— На людей ему плевать. А ты должен умереть. Зря ты не отдал Руфину золотое яблоко. Отдай ты яблоко, и сейчас мы бы купались в термах Каракаллы, а не сидели бы в этой вонючей дыре.
Элий с сомнением покачал головой:
— Мне казалось… В последнее время император неплохо ко мне относился.
— Казалось, вот именно — казалось, — передразнил Квинт. — Разве ты не знаешь Руфина? Уж что ему в голову взбредет — не переубедишь. Сейчас ему взбрело, что ты ни за что не должен быть императором. Ни в коем случае. Уж лучше он объявит наследником твоего сына.
— Откуда тебе знать?
— У меня интуиция. И интуиция мне подсказывает, что наши дела дрянь.
— Криспина родит наследника, и все решится само собою.
Вернулся Рутилий.
— Пришла радиограмма. Руфин в Антиохии. Он скоро выступит. Будем надеяться.
— Он не выступит, — упрямо повторил Квинт. — Он не выступит, пока Нисибис не падет.
Рутилий уселся за стол, налил себе полный бокал финикового ликера и выпил залпом. Последнее время он пил много. Запасы ликера в крепости были значительные.
— Ты винишь меня, что я завел всех сюда? — спросил Элий.
Рутилий отрицательно покачал головой.
— Я служу тебе, а не обсуждаю твои решения. Ты почему-то решил, что должен быть в Нисибисе. И вот мы здесь.
Глава 13
— Как тебе нравится моя новая скульптура? — спросила Марция с улыбкой.
Элий повернул голову и увидел мраморную статую обнаженной женщины. Он не сразу узнал Летицию, хотя сходство было разительное. Ее задорное полудетское лицо, широко распахнутые глаза. Ее узкие детские плечи. А ниже — огромные отвислые груди кормящей женщины и вздувшийся шаром живот беременной.
Элий смотрел на этот мраморный шар, и ему казалось, что живот шевелится.
— Тебе нравится? — спросила Марция. Элий хотел сказать: «да», но в горле застрял комок. Элий подошел к статуе, коснулся мраморной руки. Она была холодна, как и положено быть камню. Но от этого холода такой ужас охватил Элия, что он закричал. Он кричал и кричал, разрывая паутину сна, кричал до тех пор, пока не проснулся.
Ночь была душной. Каморка пропахла потом и порохом. Вентилятор не работал. Элий вышел во двор к фонтану. Стояла неправдоподобная тишина. Луч прожектора разрезал небо, как черный пирог, и скользнул вниз. И что они шарят по небу? Может, думают, боги спустятся вниз и помогут? На землю надо смотреть, на землю! — хотел крикнуть Элий часовым, но ничего не крикнул. Вместо этого вытащил хронометр и поглядел на светящийся циферблат. Было три часа ночи. Рассвета ждать еще долго. Элий набрал воды в шлем и облил голову.
Тень шевельнулась рядом с ним. Элий схватился за рукоять меча. Сталь взвизгнула, выходя из ножен.
— Это я, — испуганно шепнула тень.
— Роксана?! Что ты здесь делаешь?
— Пришла к тебе. Дело важное. В Нисибисе много пришлых. Разные люди. Беженцы, похожие на римлян. Римляне, выдающие себя за беженцев. Тебе стоит с ними поговорить.
— Что за римляне? Откуда?
— Идем!
Она ухватила его за руку и повлекла в темноту. Переходы кривых улочек, погруженных в темноту. Молчаливые дома. И вдруг чей-то приглушенный плач. И вой собаки. Тоскливый, надрывный. Оплакивают покойника. Скоро все умрут.
Роксана остановилась в вестибуле перед построенном в римском стиле домом, толкнула обитую медью дверь. Они очутились в атрии. Их ждали. Несколько человек в простых белых туниках и шароварах сидели прямо на мозаичном полу вокруг бассейна. Молодой человек поднялся Элию навстречу.
Цезарь вглядывался в его лицо, силясь узнать.
— Марк Проб? Как ты сюда попал?
— Не Марк, а Луций Проб, — поправил его молодой человек.
— Луций Проб? — переспросил Элий и перевел взгляд на сидящего на полу юношу, столь похожего на изображения Руфина в молодости. — Тит Корнелий Деций…— Он вгляделся в другого. Не может быть! О боги! Бессмертная «Нереида»! — Вы здесь? Но зачем? Неужели вы хотите воевать? Теперь, после смерти?
— Мы пришли за тобой, — сказал Проб. — Ты должен бежать. Ты — наследник Империи и не можешь оставаться здесь. Твой арабский скакун быстрее любой монгольской лошади. Мы прорвем их ряды, а ты ускачешь.
Теперь был черед Элия протестовать. Это невозможно. Он пришел в Нисибис намеренно. И уж конечно, не пустится в бега, бросив на произвол остальных. Он обвел глазами «бессмертных», отыскивая того, с кем так хотел увидеться. Но напрасно он переводил взгляд с одного лица на другое — его не было.
— Тиберий, — позвал он, уже заранее зная ответ.
— Тиберий мертв.
Проб вывел Элия в перистиль. В саду росло несколько пальм и несколько куртин с цветами. Остальной двор был покрыт прямоугольными каменными плитами в человеческий рост. Вместо запаха зелени и влаги перистиль полнился сладковатым запахом тления.
— Он там? — спросил Элий. — Я хочу говорить с ним!
— Это невозможно. Он мертв, пусть временно, но мертв…
Элий опустился на колени, приник к плите.
— Тиберий, ты слышишь меня? Уверен — слышишь. Это я. Гай Элий. Мы опять разминулись. Нам никак не свидеться. Но когда-нибудь и ты, и я… снова будем вместе. — Он гладил камень, и чудилось ему, что Тиберий отвечает — «непременно». — Зачем вы пришли? Неужели думали, что я убегу, бросив остальных умирать? Все слышали о предсказании Сивиллы, но никто и пальцем не пошевелил, чтобы заняться укреплениями. И я решил воздвигнуть стену. Ведь предсказание адресуется только тем, кто хочет услышать— Просто закрыть собою… единственный способ.
— Когда мертвое тело разложится, душа Тиберия освободится, — сказал Проб.
— Но я не смогу говорить с его душой! Ну почему, почему он не поговорил со мной, пока был человеком? Почему?!
— Может, он боялся?
— Чего?!
— Упреков… ты не простил ему самоубийства…
— О нет… я его не обвиняю… ни в чем… Всего лишь не понимаю его, как и вас всех. Я мыслю как человек. Как другие.
— Не лги сам себе, Элий, — покачал головой Проб — как в ту минуту был он схож с сыном своим Марком, центурионом-следователем, и своей проницательностью, и даже своей мимикой. — Ты мыслишь вовсе не как все. Иначе бы Логос не избрал тебя проводником в этом мире.
— Логос? — переспросил Элий.
— Тот, кого ты называешь Юием, Вером. Он — бог. Ведь ты знаешь это?
— Вер… Он здесь? Что с ним?
Ах, если бы Вер был здесь. Вдвоем им все под силу! Если у тебя есть преданный друг — считай, что ты сильнее других не вдвое, а в сотни раз. Вдвоем с Вером они отстояли бы Нисибис.
— Он готовится к битве, — отвечал Проб. — Молись богам, чтобы он победил.
— К битве с кем? — спросил Элий. И вдруг почувствовал, что внутри него все холодеет. Бог мог сражаться только с богом.
Юния Вера разбудило ржание коня. Вер выполз из пещеры, где спал, накрывшись бараньей шкурой, и с изумлением смотрел на стоящую на уступе женщину. Женщина держала на поводу коня, который… нет, не стоял, а висел в воздухе, перебирая копытами. Конь был бел и с крыльями. Пегас! Странный сын Медузы Горгоны и Посейдона, на котором любил разъезжать сам бог Аполлон. Конь, которого стихоплеты объявили своей собственностью. Сейчас Пегас был оседлан. Но вряд ли это придало ему воинственности. Пегас был конягой весьма упитанной — лоснящийся круп казался слишком массивным по сравнению с тонкими длинными ногами. Конь почему-то постоянно скалился, обнажая крупные желтые зубы, чем напоминал Веру поэта Кумия. На стальных стременах сверкали первые лучи зари. Так же как и на золоченом шлеме и броненагруднике смуглолицей женщины.
— Белонна! — изумился Юний Вер.
— Тебе нужен конь для сегодняшней битвы— вот я и привела конягу, — отвечала богиня войны, сестра и единомышленница Марса.
— Этот жирный! Да он на своих голубиных крылышках и взлететь-то не сможет. Разве что пернет изо всей силы, и его понесет реактивная тяга, — скептически поглядел на Пегаса Вер. — Сколько тысяч лет миновало с тех пор, как он принимал участие в бою с Химерой?
Пегас обиделся.
— Я летаю каждый день. По десять-двенадцать часов, от одного поэта к другому. Едва поспеваю.
— Отчего же ты так разжирел? От сочинений стихоплетов? Значит, тебе слишком часто попадались вирши графоманов, и тебя разнесло, как от обилия мучного. Ладно, надеюсь ты не врешь и в самом деле сможешь заменить боевого коня.
— Что? Ты хочешь лететь на мне в битву? — В черных выпуклых глазах Пегаса мелькнул неподдельный страх. — Я не планировал драться. Думал: буду вдохновлять тебя стихами. Вдохновлять — это бывает куда важнее, чем участвовать в битве. Поэты сражаются стихами. Я знаю столько стихов. Вот к примеру:
Рати троянские, всех их громадой, как пламень, как буря, Гектору вслед с несмиримой горячностью к бою летели…[71]
Цитата Пегаса напомнила Юнию Веру слова Авреола о том, что он знает «Илиаду» и «Одиссею» наизусть. Юний Вер теперь тоже знал Гомера наизусть. Но цитировать у него не было охоты. Вряд ли его противник ценит словесные изыски.
— Я не могу сражаться… — бормотал Пегас. — Что будут делать поэты, если я погибну?
— Твоя мать умерла и не будет оплакивать твою гибель, пусть хотя бы это тебя утешит.
— Меч, — сказала Белонна и сняла с себя перевязь с мечом. — Нагрудник…— и отдала свой броненагрудник. — Шлем…— и сдернула сверкающий позолотой шлем с черных кудрей.
Все пришлось Юнию Веру впору.
— Оружие! Оно красиво сверкает лишь в стихах или на музейных стендах, — хныкал Пегас. — В жизни я терпеть не могу сталь. Зачемсражаться, если можно слагать стихи. И стать бессмертным. В слове истинное бессмертие:
Воздвиг я памятник вечнее меди прочной
И зданий царственных, превыше пирамид;
Его ни едкий дождь, ни Аквилон полночный,
Ни ряд бесчисленных годов не истребит [72].
Надо полагать, что под едкими дождями подразумеваются дожди кислотные, от которых ныне так страдают памятники старины, в том числе и пирамиды.
— Во время войны музы молчат, так что и ты помолчи немного, будь другом.
Юний Вер вскочил на Пегаса, и под его тяжестью крылатый конь едва не рухнул в ущелье, но отчаянно заработал крыльями, выровнялся и даже поднялся выше. Учитывая толщину Пегаса, это показалось Веру чудом.
— Что скажешь на прощание, Логос?! — крикнула Белонна.
— Жизнь с точки зрения разума бессмысленна. Значит, смысл ее лежит где-то за гранью разумного, — крикнул бог разума.
— А что скажешь ты. Пегас?!
— «Так произнес — и ударил противника в щит меднобляшный…»[73] — к месту процитировал Пегас.
— А что-нибудь свое?
— Римляне давным-давно разучились самостоятельно мыслить и по любому поводу приводят цитаты — к месту и не к месту. Некоторые называют это постмодернизмом.
— По мне постмодернизм — это дважды сваренная капуста, — отозвался Логос-Вер.
Вер уже видел противника — тот мчался навстречу на белом жеребце с начинающего розоветь востока. От солнечных лучей шерсть коня и доспехи грозного Сульде отсвечивали алым. И отроги гор из синих тоже сделались алыми, будто кто-то обрызгал их кровью. И небо неестественно и густо алело все больше и больше. И даже всходящее солнце казалось багровым, больным и страшным.
— Мне не нравится этот тип, — сообщил Пегас. — Тут, кстати, припомнился мне еще один стих…
— Помолчи, будь другом! — оборвал его Вер.
Он вдруг понял, что Пегас невыносимо трусит. И он сам — тоже, как ни пытался это скрыть. Сульде вызывал ужас. Своей силой и своей чуждостью. Ужас разрастался внутри Вера ледяным кристаллом и парализовал. Если бы Вер был человеком, он бы приготовился умереть. Но он был бессмертен и мог только проиграть.
Логос обнажил меч и помчался навстречу богу войны. Пегас резво перебирал ногами и махал крылышками. Кажется, конь поэтов еще пытался что-то цитировать, но Логос его не слушал.
Лицо Сульде, желтое, с узкими черными глазами, ухмылялось. Зеленый огонь из меча бога войны ударил в сверкающий броненагрудник Логоса, и во все стороны брызнули искры. Небосклон вместо багровых тонов озарился тем же едким зеленым светом, а Сульде вдруг разросся и сделался огромен, и копыта его коня попирали горы. Пегас мчался навстречу чудовищному богу, и зеленое пламя обвело зловещим ореолом крылья коня. Вер попытался и себя ощутить таким же огромным и непобедимым, исторгающим убийственный огонь, но лишь желтые зарницы вспыхнули где-то вдалеке, и едва слышные разряды грома запоздало прикатились, к подножию гор, встревожив Нисибис и заставив осажденных высыпать на стены. А Сульде вновь дохнул зеленым огнем, и пламя ударило Логосу в лицо, от нестерпимой боли юный бог ослеп, а Пегас жалобно заржал. Логос ударил коня по крупу и, превозмогая боль, ринулся навстречу врагу, ничего не чувствуя, кроме пылающей боли. Наконец клинок его зазвенел, коснувшись клинка Сульде, и сотни белых молний брызнули по небосклону.
Противник был чудовищен и необорим, а Логос перед ним — беспомощен и жалок. Но он должен был сражаться несмотря ни на что…
Кажется, он что-то кричал. Он пытался представить все совершенство этого мира, всю его неповторимую красоту, чтобы в этом совершенстве и в этой красоте почерпнуть силу. На мгновение к Веру вернулось зрение. Боль отступила. Он вспомнил, что во всей Империи не было лучшего бойца, нежели он, и представил, что вся мощь Империи сосредоточена в его клинке. Вся неколебимая сила логики, совершенство риторики, мудрость философии, вдохновение поэзии, справедливость законов, красота живописи, мощь архитектуры — все, что только пришло на ум, он призвал себе в помощь. И все это разлетелось стеклом от одного удара всемогущего бога войны.
И пока меч Вера, выбитый из рук, кувыркался в воздухе, рассыпая вокруг потоки белого огня, Сульде обрушил сокрушительный удар на голову беспомощного бога.
Последнее, что слышал Логос, — это жалобное ржанье Пегаса.
Элий смотрел неотрывно на зеленое пламя, что заливало небо. Оно то бледнело, делаясь лимонным, то разгоралось, становясь изумрудным, и наконец приобрело совершенно невозможный ядовитый оттенок. Элий слышал отдаленные раскаты грома. Странные раскаты. Они напоминали звон клинков двух разъяренных гладиаторов. Интересно, какие желания исполняют неведомые бойцы, чья ярость заставляет пылать небосвод? Элий ждал. Ослепительные молнии сыпались дождем, мелькнул чей-то силуэт — белый на фоне зеленого. Вопль, переполненный болью и ужасом, усиленный тысячекратным эхом, метался в горах. А затем потоки багрового света, как реки крови, хлынули с востока.
Наутро Кумий проснулся поздно. Он лежал в кровати и пил кофе, раздумывая, как бы удачнее высмеять Бенита в новом своем рассказе.
Уже подоспело название: «Пир матроны». Кумий улыбнулся, предвкушая. Надо навставлять туда всяких мерзостей, какие только можно вообразить — пусть читатель думает, что Кумий всем этим занимался на самом деле. Поклонники будут выть от возмущения и стонать от восторга.
Кумий был уверен, что его «Пир» встанет в один ряд с «Пиром» Платона и с «Пиром Трималхиона». И, возможно даже, затмит те древние литературные пирушки.
Глава 12
Игры крыс
«Царь Месопотамии Эрудий официально обратился за помощью к Риму». «Флагман „Юлий Цезарь“ с императором на борту прибыл в Антиохию. Руфин Август лично возглавит поход на Нисибис. В который раз открыты двери храма Двуликого Януса!» «Сегодня начинаются Флоралии».Летиция выглядела неплохо. Почти не заметно, что беременна. Лишь располнела чуть-чуть, да под глазами тени. На голове венок — ведь сегодня Флоралии. Летиция приняла центуриона Проба в перистиле. Маленький, почти игрушечный садик. Старинные статуи желто-серые, почти коричневые от времени. В вазах букеты свежих цветов. Повсюду сиреневое, желтое, красное. Нарциссы, тюльпаны, фиалки — бесконечной чередой. Сегодня весь Рим — огромный сад: кадки с цветами на мостовой, гирлянды на стенах, венки на головах и плечах. Все статуи в цветах, все окна и балконы — тоже.
«Акта диурна», 4-й день до Календ мая <8 апреля>
Прежде чем сесть в плетеное кресло, Проб обошел перистиль, понюхал цветы, погладил по плечу мраморную Нимфу. Хорошо здесь, покойно. Будто гений по-прежнему стережет дом.
— Ты о чем-то хотела поговорить со мной, домна? — поинтересовался Марк Проб.
Она помолчала. И после долгой паузы спросила наконец:
— Ты веришь в пророчества? В предзнаменования?
— Пытаюсь… — уклончиво ответил центурион.
— Так вот… У меня было пророчество. Такой сон наяву… Я видела, как Бенит совершит убийство. Не знаю, когда и где… Но совершит. Нельзя ли это предотвратить?
Проб не подал и вида, что удивлен признанием.
— И кого он убьет?
— Тоже не знаю. Бенит был в сенаторской тоге. В руке то ли кинжал, то ли нож… не понять. Неизвестный лежал. Потом, увидев Бенита, приподнялся. И тут сенатор его ударил.
— Ты не видела лицо жертвы?
— Нет. Только убийцу. Мне показалось, что Бенит то ли в шапке, то ли в парике… Уже было темно. В перистиле горела лампа.
— Это был перистиль? — оживился центурион. — Опиши.
— Куда больше этого. Скульптуры. Фонтан. Подстриженные деревья.
— Куда был нанесен удар?
— В живот…
— А ты уверена, что видела будущее, а не прошлое…
— Тога с пурпурной полосой… Бенит еще не был избран в сенат, когда меня посетило это видение.
— Значит, ты «видела»-это давно? Почему же не рассказала мне сразу, домна?
— Некоторые не верят видениям. Особенно вигилы, И потом… я не хотела об этом говорить при Элии. Он ненавидит Бенита. Одно упоминание этого имени выводит его из себя.
Проб вздохнул. Время упущено. И все же…
— Ты мне очень помогла, домна Летиция. — Центурион поднялся. — Очень.
Марк Проб вышел на улицу. Незнакомая девушка надела ему на голову венок из нарциссов. Сегодня все ходят по Риму в венках. Сегодня Флоралии.
Неофрон не прав. Элий вновь на арене. Только теперь арена — весь город. Городские стены — ограда арены. А на зрительских местах — весь мир. Он наблюдает, как варвары терзают крошечный городок, и каждый загадывает желание. Одни молят богов — пусть Нисибис устоит и Цезарь спасется, и люди его спасутся, и горожане спасутся. Другие шепчут: пусть город падет и все погибнут. Их кровь будет жертвенной кровью на алтаре. Примите чужую кровь в дар от нас, всемогущие боги.
Монголы обстреливали город. Подкатывались к стенам, выпускали тучу стрел, несколько гранат и отступали. Потом начинали грохотать пушки. Варвары как будто прощупывали — собирается ли обороняться город. Нисибис оборонялся. И монголы отступали. Появилась надежда, что монголы уйдут. Невелика добыча в таком маленьком городке. Но варвары почему-то не уходили. Осажденные ждали, что римские легионы появятся со дня на день. Но римляне не появлялись.
Сегодня начинаются Флоралии. Праздник в честь богини Флоры — в этот день Рим походит на огромный цветник, фиалки и нарциссы продают на улицах и площадях, на обеденных столах и на столах письменных непременно букеты. Во время обеда пирующие надевают сразу три венка — на голову, на лоб и плечи. Гладиаторские игры во время Флоралии проводятся в Риме. На играх в честь Флоры Элий, будучи гладиатором, ни разу не побеждал. Элий на мгновение перенесся в Вечный город, представил Колизей, пурпурный веларий над зрителями, императорскую ложу (тоже всю в цветах), идущих по золотому песку гладиаторов. Клейма нынче стоят втрое дешевле. Но люди продолжают их покупать, хотя и знают, что желания не исполняются. Теперь на гладиаторов делают ставки, как на лошадей. Но все же какой-то умник подсчитал, что загаданное желание при выигрыше исполняется с вероятностью шестьдесят два процента. Причем совершенно бесплатно. Стоит только мысленно сделать ставку на «своего» гладиатора. В сенаторской ложе, где прежде сидел Элий, теперь развалился Бенит.
Крысы расплодились необыкновенно. Они бегали по улицам открыто, наглые, огромные, черные, с длиннющими розовыми хвостами. Они плавали в сточных канавах и рылись в мусорных кучах. Тощие нисибиские кошки боязливо забирались на стены и крыши, завидев крыс. Случалось, крысы нападали на кошек и пожирали. Квинт скупил в одной из лавчонок весь запас крысиного яда и разложил приманки в крепости. Утром крысы вылезли из нор и стали носиться взад и вперед, будто гончие псы, поднимая невообразимый шум, опрокидывая посуду и вцепляясь зубами солдатам в щиколотки. В казарме гвардейцев они скакали с кровати на кровать, не давая никому отдыха. Центурион Секст Сабин явился на шум и принялся палить из «парабеллума» в обезумевших тварей.
Двоих он подстрелил. Но остальные продолжали куролесить.
— Погоди! — сказал Элий, заходя следом. — Не надо тратить патроны.
Он обнажил меч и встал в проходе между кроватями, наблюдая за обезумевшими тварями.
— Эй, Цезарь, — крикнул Неофрон. — Уж не собрался ты гоняться за грызунами?
Элий не ответил: короткое, едва уловимое движение, и разрубленная пополам крыса отлетела к ножке кровати Неофрона.
— Ого! Чистая работа! — Гвардеец поднялся. — А что если я?
Он выхватил меч, ударил, но крыса ускользнула. Все, что он успел отрубить — это длинный розовый хвост. Преторианцы загоготали.
— Я тоже хочу немного развлечься! — вскочил с кровати Камилл.
— Погоди! — остановил его центурион. — А то порубим друг друга вместо крыс. Пусть каждый охотится по очереди.
— Идет! — согласился Неофрон. — Пять минут, выходим по двое. И победитель играет со следующим. Центурион… — повернулся он к Сабину.
Тот достал золотой хронометр.
— Время пошло! — и махнул платком, будто открывал состязания колесниц в Большом Цирке.
Неофрон кинулся за мелькнувшей меж ножек кровати черной тварью и упустил. Элий лишь обернулся, крутанул рукой и отбросил мелькнувшую тень к стене. Крысиная кровь забрызгала калиги Сабина.
— Такое впечатление, что ты всю жизнь рубишь крыс, Элий! — воскликнул Камилл.
Элий не ответил. Он внимательно следил за метанием очередной твари. Камилл вскрикнул — крыса бросилась прямо на него. Гвардеец отбил ее ногой. А Элий в воздухе разрубил крысиное тело пополам. Зрители аплодировали и свистели. Происходящее все больше и больше напоминало зрелище в Колизее. Интересно, убивая крыс, можно ли клеймить желания? Быть может, это уже осуществленные желания, их безобразные воплощения? Или это чьи-то гении, принявшие столь отвратительные формы?
Неофрон тем временем три раза грохнул мечом по полу, высекая из камня искры. И наконец четвертым ударом отсек крысе голову.
Элий вновь ударил, но на этот раз промахнулся. Еще одна тварь выскочила из норы и помчалась прямо на Элия. Он пропустил ее. Крыса долетела до стены, развернулась и ринулась обратно. Неофрон, не ожидавший такого, не успел ударить, зато Элий не промахнулся.
— Время вышло, — объявил центурион, — Элий выиграл.
Неофрон помянул Орка, но место уступил. Камилл лихо подкинул в воздухе меч, поймал его и-на середину комнаты выползла полудохлая крыса. Она зашаталась, как пьяная, повалилась на бок, потом поползла…
— Кажется, она немного перебрала, — расхохотался Камилл. — Единственная крыса, которая умрет от яда.
— Чего ты ждешь? Бей! — закричал Неофрон.
— Было бы нечестно получать очко за такую дохлятину, — пробормотал Камилл.
— Тогда уж я… — и Неофрон рассек полудохлую тварь пополам. — Когда монголы возьмут Нисибис, они будут убивать нас точно так же. А мы будем визжать и кусаться.
— Я бы хотел, чтобы крысы были здесь подольше, — сказал Элий.
— Это почему же? — удивился Неофрон. — Хорог шее развлечение?
— Хороший знак.
— С чего это вдруг? Крепость — не корабль. А если варвары возьмут Нисибис штурмом, крысам будет чем поживиться.
— Ты прав, — согласился Элий и поддел еще одну полудохлую тварь острием меча. — Но все ке мне нравится, что крысы с нами. На этой стороне…
Неофрон смотрел на него с удивлением.
— Тебе нравится их убивать?
— Не более, чем людей. Крысы разносят чуму. Но нам сделали прививки от этой заразы. В прежние времена римские легионы приносили из Персии чуму в Европу. Чума по своей опасности могла сравниться только с одной напастью — с гражданской войной… Так давайте убивать крыс.
Вентилятор под потолком напрасно молотил воздух. Легче не становилось. И хотя в принципарии римляне сидели без броненагрудников, в одних туниках, Элий чувствовал, что на спине ткань насквозь промокла от пота.
— Почему монголы не уходят? — процедил сквозь зубы Рутилий. — Они не любят жары. Их лошади не привыкли к такому климату. Что они забыли в нашем городке? Что?
— Нам не выстоять долго, — сказал Элий. — Слишком мало людей. Да и патроны когда-нибудь кончатся. Нужны подкрепления.
— Руфин это знает, — отрезал Рутилий и с неожиданной злостью глянул на Элия.
Потом поднялся и вышел. Элий проводил его взглядом.
— Что это с ним?
Квинт подсел ближе и зашептал на ухо.
— Ты не нужен Руфину, вот в чем дело. Руфин будет ждать, пока Нисибис падет. Он будет ждать…
— Ты в своем уме? Со мной триста преторианцев. Не говоря уже о горожанах…
— На людей ему плевать. А ты должен умереть. Зря ты не отдал Руфину золотое яблоко. Отдай ты яблоко, и сейчас мы бы купались в термах Каракаллы, а не сидели бы в этой вонючей дыре.
Элий с сомнением покачал головой:
— Мне казалось… В последнее время император неплохо ко мне относился.
— Казалось, вот именно — казалось, — передразнил Квинт. — Разве ты не знаешь Руфина? Уж что ему в голову взбредет — не переубедишь. Сейчас ему взбрело, что ты ни за что не должен быть императором. Ни в коем случае. Уж лучше он объявит наследником твоего сына.
— Откуда тебе знать?
— У меня интуиция. И интуиция мне подсказывает, что наши дела дрянь.
— Криспина родит наследника, и все решится само собою.
Вернулся Рутилий.
— Пришла радиограмма. Руфин в Антиохии. Он скоро выступит. Будем надеяться.
— Он не выступит, — упрямо повторил Квинт. — Он не выступит, пока Нисибис не падет.
Рутилий уселся за стол, налил себе полный бокал финикового ликера и выпил залпом. Последнее время он пил много. Запасы ликера в крепости были значительные.
— Ты винишь меня, что я завел всех сюда? — спросил Элий.
Рутилий отрицательно покачал головой.
— Я служу тебе, а не обсуждаю твои решения. Ты почему-то решил, что должен быть в Нисибисе. И вот мы здесь.
Глава 13
Игры бога Сульде
"Бросай в день лемурий[70] бобы через плечо, и призраки тебя не потревожат".Каждую ночь Элию снились сны один другого фантастичнее. В этот раз в своих грезах он очутился в Морском театре на вилле Адриана вдвоем с Марцией. Он смотрел на свою прекрасную возлюбленную и думал: почему рядом с ним Марция? Ведь он ждал здесь Летти.
«Акта диурна», 5-й день до Ид мая <11 мая>
— Как тебе нравится моя новая скульптура? — спросила Марция с улыбкой.
Элий повернул голову и увидел мраморную статую обнаженной женщины. Он не сразу узнал Летицию, хотя сходство было разительное. Ее задорное полудетское лицо, широко распахнутые глаза. Ее узкие детские плечи. А ниже — огромные отвислые груди кормящей женщины и вздувшийся шаром живот беременной.
Элий смотрел на этот мраморный шар, и ему казалось, что живот шевелится.
— Тебе нравится? — спросила Марция. Элий хотел сказать: «да», но в горле застрял комок. Элий подошел к статуе, коснулся мраморной руки. Она была холодна, как и положено быть камню. Но от этого холода такой ужас охватил Элия, что он закричал. Он кричал и кричал, разрывая паутину сна, кричал до тех пор, пока не проснулся.
Ночь была душной. Каморка пропахла потом и порохом. Вентилятор не работал. Элий вышел во двор к фонтану. Стояла неправдоподобная тишина. Луч прожектора разрезал небо, как черный пирог, и скользнул вниз. И что они шарят по небу? Может, думают, боги спустятся вниз и помогут? На землю надо смотреть, на землю! — хотел крикнуть Элий часовым, но ничего не крикнул. Вместо этого вытащил хронометр и поглядел на светящийся циферблат. Было три часа ночи. Рассвета ждать еще долго. Элий набрал воды в шлем и облил голову.
Тень шевельнулась рядом с ним. Элий схватился за рукоять меча. Сталь взвизгнула, выходя из ножен.
— Это я, — испуганно шепнула тень.
— Роксана?! Что ты здесь делаешь?
— Пришла к тебе. Дело важное. В Нисибисе много пришлых. Разные люди. Беженцы, похожие на римлян. Римляне, выдающие себя за беженцев. Тебе стоит с ними поговорить.
— Что за римляне? Откуда?
— Идем!
Она ухватила его за руку и повлекла в темноту. Переходы кривых улочек, погруженных в темноту. Молчаливые дома. И вдруг чей-то приглушенный плач. И вой собаки. Тоскливый, надрывный. Оплакивают покойника. Скоро все умрут.
Роксана остановилась в вестибуле перед построенном в римском стиле домом, толкнула обитую медью дверь. Они очутились в атрии. Их ждали. Несколько человек в простых белых туниках и шароварах сидели прямо на мозаичном полу вокруг бассейна. Молодой человек поднялся Элию навстречу.
Цезарь вглядывался в его лицо, силясь узнать.
— Марк Проб? Как ты сюда попал?
— Не Марк, а Луций Проб, — поправил его молодой человек.
— Луций Проб? — переспросил Элий и перевел взгляд на сидящего на полу юношу, столь похожего на изображения Руфина в молодости. — Тит Корнелий Деций…— Он вгляделся в другого. Не может быть! О боги! Бессмертная «Нереида»! — Вы здесь? Но зачем? Неужели вы хотите воевать? Теперь, после смерти?
— Мы пришли за тобой, — сказал Проб. — Ты должен бежать. Ты — наследник Империи и не можешь оставаться здесь. Твой арабский скакун быстрее любой монгольской лошади. Мы прорвем их ряды, а ты ускачешь.
Теперь был черед Элия протестовать. Это невозможно. Он пришел в Нисибис намеренно. И уж конечно, не пустится в бега, бросив на произвол остальных. Он обвел глазами «бессмертных», отыскивая того, с кем так хотел увидеться. Но напрасно он переводил взгляд с одного лица на другое — его не было.
— Тиберий, — позвал он, уже заранее зная ответ.
— Тиберий мертв.
Проб вывел Элия в перистиль. В саду росло несколько пальм и несколько куртин с цветами. Остальной двор был покрыт прямоугольными каменными плитами в человеческий рост. Вместо запаха зелени и влаги перистиль полнился сладковатым запахом тления.
— Он там? — спросил Элий. — Я хочу говорить с ним!
— Это невозможно. Он мертв, пусть временно, но мертв…
Элий опустился на колени, приник к плите.
— Тиберий, ты слышишь меня? Уверен — слышишь. Это я. Гай Элий. Мы опять разминулись. Нам никак не свидеться. Но когда-нибудь и ты, и я… снова будем вместе. — Он гладил камень, и чудилось ему, что Тиберий отвечает — «непременно». — Зачем вы пришли? Неужели думали, что я убегу, бросив остальных умирать? Все слышали о предсказании Сивиллы, но никто и пальцем не пошевелил, чтобы заняться укреплениями. И я решил воздвигнуть стену. Ведь предсказание адресуется только тем, кто хочет услышать— Просто закрыть собою… единственный способ.
— Когда мертвое тело разложится, душа Тиберия освободится, — сказал Проб.
— Но я не смогу говорить с его душой! Ну почему, почему он не поговорил со мной, пока был человеком? Почему?!
— Может, он боялся?
— Чего?!
— Упреков… ты не простил ему самоубийства…
— О нет… я его не обвиняю… ни в чем… Всего лишь не понимаю его, как и вас всех. Я мыслю как человек. Как другие.
— Не лги сам себе, Элий, — покачал головой Проб — как в ту минуту был он схож с сыном своим Марком, центурионом-следователем, и своей проницательностью, и даже своей мимикой. — Ты мыслишь вовсе не как все. Иначе бы Логос не избрал тебя проводником в этом мире.
— Логос? — переспросил Элий.
— Тот, кого ты называешь Юием, Вером. Он — бог. Ведь ты знаешь это?
— Вер… Он здесь? Что с ним?
Ах, если бы Вер был здесь. Вдвоем им все под силу! Если у тебя есть преданный друг — считай, что ты сильнее других не вдвое, а в сотни раз. Вдвоем с Вером они отстояли бы Нисибис.
— Он готовится к битве, — отвечал Проб. — Молись богам, чтобы он победил.
— К битве с кем? — спросил Элий. И вдруг почувствовал, что внутри него все холодеет. Бог мог сражаться только с богом.
Юния Вера разбудило ржание коня. Вер выполз из пещеры, где спал, накрывшись бараньей шкурой, и с изумлением смотрел на стоящую на уступе женщину. Женщина держала на поводу коня, который… нет, не стоял, а висел в воздухе, перебирая копытами. Конь был бел и с крыльями. Пегас! Странный сын Медузы Горгоны и Посейдона, на котором любил разъезжать сам бог Аполлон. Конь, которого стихоплеты объявили своей собственностью. Сейчас Пегас был оседлан. Но вряд ли это придало ему воинственности. Пегас был конягой весьма упитанной — лоснящийся круп казался слишком массивным по сравнению с тонкими длинными ногами. Конь почему-то постоянно скалился, обнажая крупные желтые зубы, чем напоминал Веру поэта Кумия. На стальных стременах сверкали первые лучи зари. Так же как и на золоченом шлеме и броненагруднике смуглолицей женщины.
— Белонна! — изумился Юний Вер.
— Тебе нужен конь для сегодняшней битвы— вот я и привела конягу, — отвечала богиня войны, сестра и единомышленница Марса.
— Этот жирный! Да он на своих голубиных крылышках и взлететь-то не сможет. Разве что пернет изо всей силы, и его понесет реактивная тяга, — скептически поглядел на Пегаса Вер. — Сколько тысяч лет миновало с тех пор, как он принимал участие в бою с Химерой?
Пегас обиделся.
— Я летаю каждый день. По десять-двенадцать часов, от одного поэта к другому. Едва поспеваю.
— Отчего же ты так разжирел? От сочинений стихоплетов? Значит, тебе слишком часто попадались вирши графоманов, и тебя разнесло, как от обилия мучного. Ладно, надеюсь ты не врешь и в самом деле сможешь заменить боевого коня.
— Что? Ты хочешь лететь на мне в битву? — В черных выпуклых глазах Пегаса мелькнул неподдельный страх. — Я не планировал драться. Думал: буду вдохновлять тебя стихами. Вдохновлять — это бывает куда важнее, чем участвовать в битве. Поэты сражаются стихами. Я знаю столько стихов. Вот к примеру:
Рати троянские, всех их громадой, как пламень, как буря, Гектору вслед с несмиримой горячностью к бою летели…[71]
Цитата Пегаса напомнила Юнию Веру слова Авреола о том, что он знает «Илиаду» и «Одиссею» наизусть. Юний Вер теперь тоже знал Гомера наизусть. Но цитировать у него не было охоты. Вряд ли его противник ценит словесные изыски.
— Я не могу сражаться… — бормотал Пегас. — Что будут делать поэты, если я погибну?
— Твоя мать умерла и не будет оплакивать твою гибель, пусть хотя бы это тебя утешит.
— Меч, — сказала Белонна и сняла с себя перевязь с мечом. — Нагрудник…— и отдала свой броненагрудник. — Шлем…— и сдернула сверкающий позолотой шлем с черных кудрей.
Все пришлось Юнию Веру впору.
— Оружие! Оно красиво сверкает лишь в стихах или на музейных стендах, — хныкал Пегас. — В жизни я терпеть не могу сталь. Зачемсражаться, если можно слагать стихи. И стать бессмертным. В слове истинное бессмертие:
Воздвиг я памятник вечнее меди прочной
И зданий царственных, превыше пирамид;
Его ни едкий дождь, ни Аквилон полночный,
Ни ряд бесчисленных годов не истребит [72].
Надо полагать, что под едкими дождями подразумеваются дожди кислотные, от которых ныне так страдают памятники старины, в том числе и пирамиды.
— Во время войны музы молчат, так что и ты помолчи немного, будь другом.
Юний Вер вскочил на Пегаса, и под его тяжестью крылатый конь едва не рухнул в ущелье, но отчаянно заработал крыльями, выровнялся и даже поднялся выше. Учитывая толщину Пегаса, это показалось Веру чудом.
— Что скажешь на прощание, Логос?! — крикнула Белонна.
— Жизнь с точки зрения разума бессмысленна. Значит, смысл ее лежит где-то за гранью разумного, — крикнул бог разума.
— А что скажешь ты. Пегас?!
— «Так произнес — и ударил противника в щит меднобляшный…»[73] — к месту процитировал Пегас.
— А что-нибудь свое?
— Римляне давным-давно разучились самостоятельно мыслить и по любому поводу приводят цитаты — к месту и не к месту. Некоторые называют это постмодернизмом.
— По мне постмодернизм — это дважды сваренная капуста, — отозвался Логос-Вер.
Вер уже видел противника — тот мчался навстречу на белом жеребце с начинающего розоветь востока. От солнечных лучей шерсть коня и доспехи грозного Сульде отсвечивали алым. И отроги гор из синих тоже сделались алыми, будто кто-то обрызгал их кровью. И небо неестественно и густо алело все больше и больше. И даже всходящее солнце казалось багровым, больным и страшным.
— Мне не нравится этот тип, — сообщил Пегас. — Тут, кстати, припомнился мне еще один стих…
— Помолчи, будь другом! — оборвал его Вер.
Он вдруг понял, что Пегас невыносимо трусит. И он сам — тоже, как ни пытался это скрыть. Сульде вызывал ужас. Своей силой и своей чуждостью. Ужас разрастался внутри Вера ледяным кристаллом и парализовал. Если бы Вер был человеком, он бы приготовился умереть. Но он был бессмертен и мог только проиграть.
Логос обнажил меч и помчался навстречу богу войны. Пегас резво перебирал ногами и махал крылышками. Кажется, конь поэтов еще пытался что-то цитировать, но Логос его не слушал.
Лицо Сульде, желтое, с узкими черными глазами, ухмылялось. Зеленый огонь из меча бога войны ударил в сверкающий броненагрудник Логоса, и во все стороны брызнули искры. Небосклон вместо багровых тонов озарился тем же едким зеленым светом, а Сульде вдруг разросся и сделался огромен, и копыта его коня попирали горы. Пегас мчался навстречу чудовищному богу, и зеленое пламя обвело зловещим ореолом крылья коня. Вер попытался и себя ощутить таким же огромным и непобедимым, исторгающим убийственный огонь, но лишь желтые зарницы вспыхнули где-то вдалеке, и едва слышные разряды грома запоздало прикатились, к подножию гор, встревожив Нисибис и заставив осажденных высыпать на стены. А Сульде вновь дохнул зеленым огнем, и пламя ударило Логосу в лицо, от нестерпимой боли юный бог ослеп, а Пегас жалобно заржал. Логос ударил коня по крупу и, превозмогая боль, ринулся навстречу врагу, ничего не чувствуя, кроме пылающей боли. Наконец клинок его зазвенел, коснувшись клинка Сульде, и сотни белых молний брызнули по небосклону.
Противник был чудовищен и необорим, а Логос перед ним — беспомощен и жалок. Но он должен был сражаться несмотря ни на что…
Кажется, он что-то кричал. Он пытался представить все совершенство этого мира, всю его неповторимую красоту, чтобы в этом совершенстве и в этой красоте почерпнуть силу. На мгновение к Веру вернулось зрение. Боль отступила. Он вспомнил, что во всей Империи не было лучшего бойца, нежели он, и представил, что вся мощь Империи сосредоточена в его клинке. Вся неколебимая сила логики, совершенство риторики, мудрость философии, вдохновение поэзии, справедливость законов, красота живописи, мощь архитектуры — все, что только пришло на ум, он призвал себе в помощь. И все это разлетелось стеклом от одного удара всемогущего бога войны.
И пока меч Вера, выбитый из рук, кувыркался в воздухе, рассыпая вокруг потоки белого огня, Сульде обрушил сокрушительный удар на голову беспомощного бога.
Последнее, что слышал Логос, — это жалобное ржанье Пегаса.
Элий смотрел неотрывно на зеленое пламя, что заливало небо. Оно то бледнело, делаясь лимонным, то разгоралось, становясь изумрудным, и наконец приобрело совершенно невозможный ядовитый оттенок. Элий слышал отдаленные раскаты грома. Странные раскаты. Они напоминали звон клинков двух разъяренных гладиаторов. Интересно, какие желания исполняют неведомые бойцы, чья ярость заставляет пылать небосвод? Элий ждал. Ослепительные молнии сыпались дождем, мелькнул чей-то силуэт — белый на фоне зеленого. Вопль, переполненный болью и ужасом, усиленный тысячекратным эхом, метался в горах. А затем потоки багрового света, как реки крови, хлынули с востока.