Страница:
Он перевел внимание на старшую.
– Что касается вас… как вы вообще оказались здесь, мисс Айлстоун? В письме брата вы не упоминаетесь.
– Нет? Я… – На ее лице промелькнула какая-то тень, но она пропала так же быстро, как и появилась. – Я приехала с Фредди – то есть с мисс Блайт – из имения вашего отца. Мои родные умерли, и леди Энгсли предложила мне место гувернантки.
В то время ей не могло быть больше семнадцати.
– И вам платили жалованье?
– Ну, было же денежное содержание мисс Блайт… – Она неловко умолкла. – В любом случае едва ли я имела достаточную подготовку.
– Ясно. Значит, и ваше жалованье тоже. Равное содержанию мисс Блайт, я думаю.
А-а, вот наконец-то та реакция, которую он рисовал в своем воображении во время поездки. Лицо мисс Айлстоун осветилось удовольствием и приятным волнением. Она потянулась и стиснула руку мисс Блайт.
– За все двенадцать лет? Вы уверены? Это ведь значительная сумма, и ваш брат…
– Придет в ужас, узнав, что вас оставили без компенсации за работу. – Он послал мисс Блайт быструю улыбку. – Уверен, она была… не из легких.
Комнату наполнил мягкий смех мисс Айлстоун, но Гидеон не сводил глаз с мисс Блайт. Если он не ошибся, ее губы слегка дернулись.
– Я была ангелом, – заявила она.
– Падшим, по всей видимости, – сухо присовокупила ее подруга. Она отпустила руку мисс Блайт и расправила юбку. – Что ж, вы, должно быть, ужасно проголодались, милорд. Я позабочусь о завтраке и приготовлю для вас комнату. Вы ведь собираетесь остаться на день-два, не так ли?
– Собираюсь, но вам незачем беспокоиться. Я сниму комнату в таверне мистера Перкла.
– К несчастью, таверна сгорела две недели назад.
– Снова миссис Перкл?
– Мистер Перкл, – с дерзкой улыбкой сказала мисс Блайт. – А вам лучше поберечься, с вашей-то шишкой на голове.
– Мистера Перкла благополучно вытащили, – заверила его мисс Айлстоун. – Идем, Фредди, у нас дела, а лорду Гидеону нужно отдыхать.
– Полагаю, я наотдыхался, – запротестовал было Гидеон, но мисс Айлстоун покачала головой.
– Фредди права, вам лучше поберечься. – Она направилась к двери, но остановилась, положив ладонь на ручку. – Я писала, – тихо сказала она, вновь повернувшись к нему лицом, – и вашему отцу, и вашему брату. Но ни разу не получила ответа.
Гидеон тщательно обдумал эти новые сведения, прежде чем заговорить:
– Ничего не могу сказать за отца, боюсь, он получил ваши письма, но предпочел не отвечать. Но Люсьен не из тех, кто бежит от своих обязанностей. Это просто не в его характере. Наиболее вероятное объяснение – ваши письма до него не дошли. Я вообще сильно сомневаюсь, что он в то время знал о вашем существовании.
Она молча выслушала это, затем кивнула и вышла.
Мисс Блайт дождалась, когда дверь за ней закроется, и заговорила:
– Леди Энгсли спрятала те письма, да?
– Ну, кто-то, очевидно, спрятал, – ответил он после минутного размышления. – С таким же успехом это мог быть мистер Лартвик или кто-то, кого они держали в своих руках. Мы не узнаем, пока не найдем леди Энгсли.
Уиннифред кивнула на манер своей подруги и тоже собралась уходить.
– Мне надо помочь Лилли.
– Одну минутку, Уиннифред. Не возражаете, если я буду называть вас так?
– Я…
– Вот и отлично. – Он оборвал ее просто ради удовольствия понаблюдать, как эти золотистые глаза вспыхнут от гнева. – Почему вы живете в домике садовника, а не в особняке? Дом премилый, без сомнения, но он тесноват для двоих.
Он был прав и в том, и в другом отношении. Каменные стены домика были свежевымыты, а грубый дощатый пол дочиста выскоблен. Веселенькие, пусть и не изысканные, шторы обрамляли четыре маленьких оконца, а кровать, которую он в данный момент занимал, была накрыта покрывалом, искусно вышитым оттенками голубого и зеленого. На полках вдоль дальней стены стояли тарелки и другая кухонная утварь, медикаменты и множество безделушек, которые все без исключения женщины – к недоумению всех без исключения мужчин – так любят собирать и выставлять: маленькие статуэтки, изящные деревянные шкатулочки, раскрашенные вручную, и цветистая чайная чашка, слишком тонкая, чтобы пользоваться ею.
Но однокомнатный домик не предназначался для того, чтоб в нем жили две молодые женщины; он был построен для одинокого мужчины.
Отвечая, Уиннифред склонила голову набок и наблюдала за его лицом.
– Мы обнаружили, что домик легче содержать на ограниченные средства.
Мердок-Хаус не назовешь огромным особняком, хмурясь, подумал Гидеон. Особняк может похвастать не более чем четырьмя спальнями, двумя комнатами для слуг, одной гостиной, столовой и кухней. Средства ее были ограничены, это верно, но вполне достаточны, чтобы держать дом открытым.
– Может, мы и жили бы в особняке, а не в этом домике, – продолжала она, – если б я была мужчиной и, таким образом, была способна постичь важность разумных трат и экономии.
Он вначале заморгал, потом засмеялся.
– Какие странные слова, однако! И не думаю, что вы верите хоть слову из того, что сказали.
Она не ответила, просто продолжала пристально вглядываться в его лицо. В поисках чего, Гидеон не представлял, но его смущало, как эти золотистые глаза смотрят не мигая. Минуту спустя она повернулась и прошла к полкам. Взяла одну из разрисованных шкатулок, вынула из нее что-то похожее на открытое письмо, вернулась и снова встала перед ним. Подбородок ее вздернулся, рот открылся… и вновь закрылся.
Она смяла письмо в кулаке.
– Если это шутка, – наконец сказала она, – то жестокая. И я заставлю вас заплатить за то, что вы обидели Лилли.
Не дав ему возможности ответить, она стремительно вышла.
Какое странное создание, подумал Гидеон, и совсем не такая, как он ожидал. Он представлял себе скромную, застенчивую и робкую девушку, быть может, живущую с какой-нибудь пожилой парой, нанятой в деревне, чтобы заботиться о ней. Он воображал тихие голоса, спокойные манеры и обстановку благородной бедности.
Что ж, насчет бедности он не ошибся. Они живут в домике садовника и ходят в изношенных платьях, которые вышли из моды десяток лет назад. Куда, черт побери, они девают сорок фунтов в год?
Впрочем, узнать проще простого. Твердо решив не тратить остаток утра на то, чтобы лежать и попусту мучиться вопросами, на которые легко можно получить ответ, Гидеон поднялся с кровати. Пришлось опереться об изголовье, когда ушибленная голова воспротивилась резкому движению, но ему приходилось бывать и не в таких переделках, так что вскоре он вновь выпрямился и отправился искать свою трость.
Глава 3
– Что касается вас… как вы вообще оказались здесь, мисс Айлстоун? В письме брата вы не упоминаетесь.
– Нет? Я… – На ее лице промелькнула какая-то тень, но она пропала так же быстро, как и появилась. – Я приехала с Фредди – то есть с мисс Блайт – из имения вашего отца. Мои родные умерли, и леди Энгсли предложила мне место гувернантки.
В то время ей не могло быть больше семнадцати.
– И вам платили жалованье?
– Ну, было же денежное содержание мисс Блайт… – Она неловко умолкла. – В любом случае едва ли я имела достаточную подготовку.
– Ясно. Значит, и ваше жалованье тоже. Равное содержанию мисс Блайт, я думаю.
А-а, вот наконец-то та реакция, которую он рисовал в своем воображении во время поездки. Лицо мисс Айлстоун осветилось удовольствием и приятным волнением. Она потянулась и стиснула руку мисс Блайт.
– За все двенадцать лет? Вы уверены? Это ведь значительная сумма, и ваш брат…
– Придет в ужас, узнав, что вас оставили без компенсации за работу. – Он послал мисс Блайт быструю улыбку. – Уверен, она была… не из легких.
Комнату наполнил мягкий смех мисс Айлстоун, но Гидеон не сводил глаз с мисс Блайт. Если он не ошибся, ее губы слегка дернулись.
– Я была ангелом, – заявила она.
– Падшим, по всей видимости, – сухо присовокупила ее подруга. Она отпустила руку мисс Блайт и расправила юбку. – Что ж, вы, должно быть, ужасно проголодались, милорд. Я позабочусь о завтраке и приготовлю для вас комнату. Вы ведь собираетесь остаться на день-два, не так ли?
– Собираюсь, но вам незачем беспокоиться. Я сниму комнату в таверне мистера Перкла.
– К несчастью, таверна сгорела две недели назад.
– Снова миссис Перкл?
– Мистер Перкл, – с дерзкой улыбкой сказала мисс Блайт. – А вам лучше поберечься, с вашей-то шишкой на голове.
– Мистера Перкла благополучно вытащили, – заверила его мисс Айлстоун. – Идем, Фредди, у нас дела, а лорду Гидеону нужно отдыхать.
– Полагаю, я наотдыхался, – запротестовал было Гидеон, но мисс Айлстоун покачала головой.
– Фредди права, вам лучше поберечься. – Она направилась к двери, но остановилась, положив ладонь на ручку. – Я писала, – тихо сказала она, вновь повернувшись к нему лицом, – и вашему отцу, и вашему брату. Но ни разу не получила ответа.
Гидеон тщательно обдумал эти новые сведения, прежде чем заговорить:
– Ничего не могу сказать за отца, боюсь, он получил ваши письма, но предпочел не отвечать. Но Люсьен не из тех, кто бежит от своих обязанностей. Это просто не в его характере. Наиболее вероятное объяснение – ваши письма до него не дошли. Я вообще сильно сомневаюсь, что он в то время знал о вашем существовании.
Она молча выслушала это, затем кивнула и вышла.
Мисс Блайт дождалась, когда дверь за ней закроется, и заговорила:
– Леди Энгсли спрятала те письма, да?
– Ну, кто-то, очевидно, спрятал, – ответил он после минутного размышления. – С таким же успехом это мог быть мистер Лартвик или кто-то, кого они держали в своих руках. Мы не узнаем, пока не найдем леди Энгсли.
Уиннифред кивнула на манер своей подруги и тоже собралась уходить.
– Мне надо помочь Лилли.
– Одну минутку, Уиннифред. Не возражаете, если я буду называть вас так?
– Я…
– Вот и отлично. – Он оборвал ее просто ради удовольствия понаблюдать, как эти золотистые глаза вспыхнут от гнева. – Почему вы живете в домике садовника, а не в особняке? Дом премилый, без сомнения, но он тесноват для двоих.
Он был прав и в том, и в другом отношении. Каменные стены домика были свежевымыты, а грубый дощатый пол дочиста выскоблен. Веселенькие, пусть и не изысканные, шторы обрамляли четыре маленьких оконца, а кровать, которую он в данный момент занимал, была накрыта покрывалом, искусно вышитым оттенками голубого и зеленого. На полках вдоль дальней стены стояли тарелки и другая кухонная утварь, медикаменты и множество безделушек, которые все без исключения женщины – к недоумению всех без исключения мужчин – так любят собирать и выставлять: маленькие статуэтки, изящные деревянные шкатулочки, раскрашенные вручную, и цветистая чайная чашка, слишком тонкая, чтобы пользоваться ею.
Но однокомнатный домик не предназначался для того, чтоб в нем жили две молодые женщины; он был построен для одинокого мужчины.
Отвечая, Уиннифред склонила голову набок и наблюдала за его лицом.
– Мы обнаружили, что домик легче содержать на ограниченные средства.
Мердок-Хаус не назовешь огромным особняком, хмурясь, подумал Гидеон. Особняк может похвастать не более чем четырьмя спальнями, двумя комнатами для слуг, одной гостиной, столовой и кухней. Средства ее были ограничены, это верно, но вполне достаточны, чтобы держать дом открытым.
– Может, мы и жили бы в особняке, а не в этом домике, – продолжала она, – если б я была мужчиной и, таким образом, была способна постичь важность разумных трат и экономии.
Он вначале заморгал, потом засмеялся.
– Какие странные слова, однако! И не думаю, что вы верите хоть слову из того, что сказали.
Она не ответила, просто продолжала пристально вглядываться в его лицо. В поисках чего, Гидеон не представлял, но его смущало, как эти золотистые глаза смотрят не мигая. Минуту спустя она повернулась и прошла к полкам. Взяла одну из разрисованных шкатулок, вынула из нее что-то похожее на открытое письмо, вернулась и снова встала перед ним. Подбородок ее вздернулся, рот открылся… и вновь закрылся.
Она смяла письмо в кулаке.
– Если это шутка, – наконец сказала она, – то жестокая. И я заставлю вас заплатить за то, что вы обидели Лилли.
Не дав ему возможности ответить, она стремительно вышла.
Какое странное создание, подумал Гидеон, и совсем не такая, как он ожидал. Он представлял себе скромную, застенчивую и робкую девушку, быть может, живущую с какой-нибудь пожилой парой, нанятой в деревне, чтобы заботиться о ней. Он воображал тихие голоса, спокойные манеры и обстановку благородной бедности.
Что ж, насчет бедности он не ошибся. Они живут в домике садовника и ходят в изношенных платьях, которые вышли из моды десяток лет назад. Куда, черт побери, они девают сорок фунтов в год?
Впрочем, узнать проще простого. Твердо решив не тратить остаток утра на то, чтобы лежать и попусту мучиться вопросами, на которые легко можно получить ответ, Гидеон поднялся с кровати. Пришлось опереться об изголовье, когда ушибленная голова воспротивилась резкому движению, но ему приходилось бывать и не в таких переделках, так что вскоре он вновь выпрямился и отправился искать свою трость.
Глава 3
– Не в своем уме.
Уиннифред произнесла эти слова, ни к кому конкретно не обращаясь. Выйдя из дома, она решила пойти к особняку длинной дорогой. Очень длинной дорогой, которая включала тропинку вокруг огорода, а та, если честно, вела совсем не к дому. Но Уиннифред требовалось время и пространство, чтобы подумать, а лучше всего ей думалось, когда заняты руки.
Всегда было что-нибудь, что нужно сделать, что-то, что требовало ее внимания, – домашняя работа, обязанность, поручение. Мердок-Хаус и землю, на которой он стоит, едва ли можно назвать фермой. Не считая большого огорода, их единственным сельскохозяйственным имуществом были корова, теленок, которого уже выразил желание приобрести сосед, коза и десяток кур. Но даже эти маленькие достижения были завоеваны годами тяжелого труда и жертв, а теперь требовали постоянной заботы и ухода. Они с Лилли не выжили бы эти двенадцать лет, если бы предавались праздности.
Уиннифред остановилась перед грядкой репы, присела на корточки, чтоб вырвать сорняки, и стала методично обдумывать события утра, а заодно и мужчину, который так их взбудоражил.
Лорд Гидеон приехал не для того, чтобы выселить их, и он не лгал о своих намерениях. По крайней мере в этом она была относительно уверена. Она очень пристально наблюдала за ним, когда сказала, что, возможно, могла бы держать дом открытым, если б была способна понимать ценность денег. Это была, почти слово в слово, цитата из отвратительного письма, которое он прислал ей в прошлом году.
Он этой цитаты не узнал. Уиннифред видела смесь замешательства и юмора в его черных глазах.
– Такого надо держать в сумасшедшем доме или где-нибудь взаперти, а не давать свободно разъезжать повсюду, – проворчала она. Потому что если он не помнит писем, которые написал, и искренне верит, что дом можно содержать на пять фунтов в год, то он точно не в своем уме.
Если б это был кто-то другой, не Хаверстон, она пожалела бы его, даже вовсю постаралась бы устроить поудобнее, пока они будут искать его семью. Но он – Хаверстон, следующий в очереди на титул, и ее сочувствие отошло на далекий второй план, на первом плане осталась озабоченность, что недуг Гидеона может означать для них с Лилли.
Денежное содержание за двенадцать лет плюс прибавка и жалованье Лилли. Все сразу. Не огромное состояние, конечно, но хватит, чтобы купить еще телят, несколько свиней и отложить приличную сумму на черный день. При тщательном планировании им больше никогда не придется голодать. Быть может, получится даже купить кое-что из роскоши, вроде новой пары туфель для себя и красивой шляпки для Лилли.
Сколько всего они могли бы сделать с этими деньгами. Мечты о новом домашнем скоте и удобных туфлях закружились у нее в голове в ту же минуту, как лорд Гидеон дал обещание. В голове Лилли тоже, подумала Уиннифред. Ну может, не о домашнем скоте, но о шляпке непременно. Лилли всегда питала страсть к подобным вещам: красивым шляпкам, платьям с рюшами и глупым, совершенно непрактичным чайным чашкам.
Уиннифред видела, что глаза подруги зажглись надеждой, и это напугало ее так, как мало что еще могло напугать. А что, если лорд Гидеон не в том положении, чтобы давать такие обещания? Вдруг Лилли придется по сердцу какая-нибудь красивая шляпка, а на следующей неделе заявятся люди Энгсли и увезут сумасшедшего лорда?
Хотя, с другой стороны, что, если ее письмо, как и те, которые посылала в Энгсли Лилли, попало не в те руки?
Или вдруг она ошибается в отношении его честности и он просто прекрасный актер со склонностью к злым розыгрышам?
Надо было показать ему письмо. Надо было дать ему прочесть его и объясниться.
– Проклятие! – Поднимаясь с корточек, она зацепилась ногой за подол и чуть не полетела головой вперед в грядку репы. – Бесполезный перевод ткани.
Она дернула противное платье вверх, через голову, не настолько сильно, чтобы порвать, иначе Лилли хватил бы удар, но достаточно, чтобы получить малую толику удовлетворения.
– Ну и ну, такое мужчина видит не каждый день. – Голос лорда Гидеона донесся до нее сквозь платье. – Во всяком случае, днем. Жаль, что на вас рубашка и брюки.
На несколько ужасных секунд Уиннифред застыла, ошеломленная, с поднятыми над головой руками и лицом, спрятанным в складках юбки. Как-то она видела рисунок черепахи, и у нее возникла нелепая мысль, что сейчас она напоминает ту самую черепаху.
– Можете заканчивать работу, Уиннифред. Я знаю, что это вы были в конюшне ночью.
Смех – вот что задело ее за живое. Она не против, когда над ней подшучивают те, кого она любит и кому доверяет, – не стоит воспринимать себя слишком серьезно, – но терпеть насмешки лорда Гидеона… такого ее гордость вынести не в силах.
Она чертыхнулась, потянула платье и запуталась окончательно и бесповоротно.
– Вот черт!
– Постойте спокойно.
Она почувствовала, как он подошел к ней сзади. Большие ладони скользнули по волосам и шее. По причинам, над которыми она не собиралась задумываться, по позвоночнику пробежало легкое покалывающее ощущение.
– Было бы лучше, – проговорил он откуда-то сверху, – если б вы вначале расстегнули несколько пуговиц.
Всего пару мгновений игры ловких пальцев, и платье с шелестом соскользнуло.
– А-а, ну вот.
Она подняла глаза вверх… еще выше… потом отступила на шаг и снова посмотрела. Милостивый Боже, какой же он высокий. Она знала, что он выше среднего, но трудно судить о размерах в темноте, да еще когда человек лежит. Пожалуй, он гораздо выше шести футов.
И довольно широкий. Не кряжистый, как их сосед мистер Макгрегор, и не такой невозможно толстый, как кузнец мистер Дауэл, но заметно мускулистый в груди, руках, ногах и… везде. Как солдат, решила она, или один из гладиаторов, изображения которых она видела в книжках.
Только у солдат и гладиаторов нет таких черных глаз, которые весело поблескивают, наблюдая за ней. И они не ходят с тростью. Эбеновой, с резным набалдашником, похожим на какую-то рыбу.
– Она вам нужна? – неожиданно спросила она. – Или это бутафория?
Он взглянул на трость.
– Я могу ходить без нее, что только что и сделал, чтобы забрать ее из конюшни, но она уменьшает нагрузку на слабую ногу. А что? – Он усмехнулся. – Стыдно стало, что сбили с ног беспомощного калеку?
– Было бы стыдно, – призналась она, оглядывая его крепкую фигуру, – но вы кажетесь мне вполне здоровым. Собираетесь выдвинуть против нас обвинение?
Он отдал ей платье.
– Нет, не собираюсь. Начнем с того, что вы имели полное право защищать себя. Кроме того, какой мужчина добровольно признается, что его одолела женщина? В сущности, я заключу с вами сделку. Вы никому не рассказываете про это, а я помалкиваю о том, что мисс Уиннифред Блайт разгуливает в штанах.
Уиннифред хмуро взглянула на коричневую ткань.
– Мы надеваем их, только когда работаем, потому что они практичны, – оборонительно сказала она. – И куда удобнее этого ужасного старого платья. Любая нормальная женщина выбросила бы его не раздумывая.
Глаза Уиннифред округлились, когда до нее дошло, что только что сорвалось у нее с языка. Она ожидала, что он презрительно фыркнет или ухмыльнется, но вместо этого услышала низкий и приятный смех.
– И какой нормальный мужчина стал бы спорить?
Осмелев от его реакции, она уже хотела спросить, нормальный ли он. Но заколебалась – это казалось непростительной грубостью. Как правило, она не особенно утруждала себя хорошими манерами, да и была не особенно знакома с ними, но взять и просто спросить: «Вы, случайно, не сумасшедший?» – было бы уж чересчур грубо даже для нее.
Опасаясь, что смелость может в любой момент покинуть ее, Уиннифред вытащила из кармана письмо и протянула ему почти дрожащей рукой.
– Это вы писали?
Темные брови взмыли вверх, когда он взял письмо.
– Это то, что вы взяли из домика садовника?
– Да.
– И по этой причине вы все время смотрите на меня так, будто у меня две головы и хвост? Не потому ли вы только что бормотали что-то про сумасшедший дом?
Она сглотнула, подумала и решила сказать правду:
– Да.
– Что ж, посмотрим, что тут у вас. – Он переместил трость, чтобы развернуть письмо, и Уиннифред нервно наблюдала, как он читает.
Искорки юмора и любопытства в глазах, которые, как она уже начинала думать, являются его постоянными спутниками, погасли, и лицо Гидеона все мрачнело по мере того, как он читал. К тому времени как он дочитал до конца, лоб его был нахмурен, а губы плотно сжаты от гнева.
– Почему вы это не сожгли? – тихо спросил он.
– Это вы написали? – Она должна быть уверена, полностью уверена.
– Не я. – Он вернул ей письмо. – Эта гнусность скорее всего написана моей мачехой.
Она задумчиво посмотрела на бумагу, потом подняла глаза на него.
– Вы даете мне слово джентльмена, что не получали письмо, которое я послала вам?
– Даю. А что в нем было?
Она почувствовала, как краска прилила к щекам. Лилли болела, сильно болела, и у них не было денег, чтобы заплатить врачу. Уиннифред была в отчаянии в тот день, когда писала, и это вынудило ее прибегнуть к тому, чего она обещала себе не делать никогда. Она умоляла.
– Это была просьба о помощи, – пробормотала она, надеясь, что письмо сгорело где-нибудь в камине. Она пожала плечами, отодвигая в сторону воспоминания о тех мрачных днях. – В общем, помощь не потребовалась. Так что теперь это не важно.
– Понятно. – Его ладонь, теплая и шершавая, легла ей на лицо. Он замер на мгновение, а Уиннифред приросла к месту, живот напрягся, а воздух застрял в горле. Потом один палец скользнул вниз к подбородку и приподнял ее лицо. – Мне очень жаль.
На один ужасающий миг Уиннифред почувствовала, как к глазам подступили слезы. Она заморгала, прогоняя их, удивленная своей реакцией на простое извинение и легкую, пусть и неприличную, ласку. Это все переутомление, сказала она себе, вызванное недосыпанием, страхом, тревогой и, быть может, самым опустошающим из всего этого – надеждой. От переутомления с людьми еще и не такое бывает.
Тот факт, что в прошлом ей приходилось и куда больше уставать, и куда больше тревожиться, и ни разу не возникало желания разреветься, был из тех, на которых она предпочитала не задерживаться.
Она уже хотела отвернуться и отшутиться, дабы скрыть свое замешательство, когда он заговорил:
– У вас эти веснушки круглый год?
– Что?.. – Она заморгала, позабыв про слезы. – Прошу прощения?
Он легонько постучал пальцем по щеке и опустил руку.
– У меня на корабле был мальчишка. Джозеф О’Делл. Его веснушки зимой исчезали, а каждое лето возвращались. Я мог бы поклясться, что каждый раз, когда появлялись, они были иными, но, с другой стороны, я никогда особенно не присматривался. Не подобает мужчине считать мальчишеские веснушки, правда же?
– Пожалуй, – выдавила Уиннифред, сама не зная, то ли она озадачена, то ли очарована. – Вы вполне уверены, что вы не «тронутый»?
Он пожал плечами:
– Никто не может быть вполне уверен, потому что узнает он об этом последним.
– Не слишком обнадеживающе. – Но она поймала себя на том, что все равно улыбается ему. – И нелепее разговора я еще никогда не вела.
– Мне говорили, что у меня к ним дар. Вы собираетесь ответить на мой вопрос?
Она не видела причины, почему бы не сделать этого.
– Некоторые веснушки зимой исчезают. Но я не могу сказать, меняется ли их положение из года в год, поскольку мне никогда не приходило в голову задуматься об этом. А ваши?
Он слегка удивился и улыбнулся:
– Мои? У меня есть веснушки?
– Семь, – информировала она его, запоздало осознав, что женщине, наверное, точно так же не подобает считать веснушки мужчины, как и мужчине считать веснушки мальчика. Она мысленно отмахнулась от своего беспокойства. В конце концов, это правда, и она совсем не глазела – ну, почти. – Три слева и четыре справа. Они очень бледные, но они есть. Быть может, заметны только на солнце.
– Я не имею привычки на улице смотреться в зеркало, так что вы, должно быть, правы. – Он слегка поморщился. – Я всегда считал веснушки милой чертой. Совсем не уверен, что в восторге от этого описания применительно ко мне.
Уиннифред знала его меньше дня, но чувствовала, что прилагательное «милый» ему очень даже подходит. А это казалось совсем неправильным. Мужчины, которые выглядят как лорд Гидеон, должны быть обладателями таких эпитетов, как «смуглый», «темный» и «опасный». Крупные мужчины не должны мягко смеяться, их черные глаза не должны лукаво поблескивать, а большие руки не должны быть такими ласковыми, когда дотрагиваются до женской кожи.
Она отвела взгляд.
– Нам пора. Лилли, должно быть, уже закончила.
– Так, значит, мир? – спросил он.
Она задумалась. Он не лжет, и он не сумасшедший. В сущности, даже довольно приятный. Правда, остается еще вопрос его веры в то, что дом можно содержать на пять фунтов в год. Но с другой стороны, порой те, кто обладает огромным богатством, меньше всего знают цену деньгам. Лорд Гидеон скорее всего просто эксцентричный, и поскольку эта эксцентричность не распространяется на разбрасывание нелепыми обещаниями, которых он не исполнит, она не видела причины для того, чтобы провести следующие несколько дней не в ладах с ним. Поэтому решительно кивнула:
– Мир.
Завтрак в Мердок-Хаусе обычно состоял из одного из трех ингредиентов: яиц, рыбы или каши. Уиннифред ловила и чистила рыбу. Лилли собирала и готовила яйца. Кашу, которую терпеть не могли обе, они ели, только когда было совсем уж туго, и варили по очереди.
Питались они на кухне, имея по одной вилке и оловянной миске на каждую. Поэтому Уиннифред не без удивления обнаружила, что на маленьком обеденном столе расставлено несколько предметов щербатой фарфоровой посуды, которую они нашли на чердаке, лежит небольшая горка яиц, хлеб и сыр. Всем этим можно было питаться несколько дней, и от такого вопиющего расточительства Уиннифред аж рот разинула.
– Что за…
– Присаживайтесь, милорд. Уиннифред. – Лилли бросила взгляд, который одновременно умолял Уиннифред ничего не говорить и сулил самую суровую кару, вздумай она ослушаться.
Достаточно знакомая с гордостью и с редкими вспышками гнева Лилли, Уиннифред направилась вокруг стола, чтобы сесть, но тут Лилли быстро схватила ее за локоть и яростно зашептала:
– Что случилось с твоим платьем?
Уиннифред покачала головой:
– Он не сердится. Потом объясню.
Лилли, кажется, хотела возразить, но удовлетворилась насупленными бровями, прежде чем отпустить руку Уиннифред и сесть самой.
Гидеон расположился во главе стола и оглядел свою исходящую паром тарелку.
– Выглядит и пахнет восхитительно, мисс Айлстоун.
Уиннифред понимающе улыбнулась и подождала, когда он попробует на вкус. Гидеон поддел вилкой яйца и положил в рот. Глаза его удивленно округлились, затем закрылись в явном удовольствии.
– Святители небесные, – пробормотал он с полным ртом. Прожевал, проглотил, взял на вилку еще, побольше.
Лилли улыбнулась и покраснела.
– Я рада, что вам нравится, милорд.
Гидеон кивнул, но дождался, когда проглотит, прежде чем снова заговорить:
– Необыкновенно. Совершенно необыкновенно. Что вы сюда положили?
– Щепотку этого, капельку того – сливки, укроп и прочее.
– Ваша еда всегда так хорошо приготовлена?
– Да, когда готовит Лилли, – ответила Уиннифред.
– А Уиннифред делает великолепную форель, милорд.
– Гидеон, пожалуйста, – предложил он. – Тогда понимаю, почему у вас нет кухарки. Воистину, зачем она вам?
– Боюсь, мы просто не могли позволить себе кухарки с теми суммами, которые лорд… полагаю, мне следует сказать, леди Энгсли присылала нам, – ответила Лилли.
Гидеон перестал жевать.
– Значит, две умные, практичные женщины не в состоянии содержать маленький дом и… – Он смолк, словно о чем-то вдруг задумался. – А сколько фунтов присылала вам леди Энгсли?
– Пять, – с полным ртом ответила Уиннифред. – Я думала, вы знаете.
– Пять, – тупо повторил он. Положил вилку, провел ладонью по лицу и тихо выругался. – Пять-точка-ноль?
– Да, конечно, – со смешком ответила Лилли.
Он еще раз тихо чертыхнулся.
– Я надеялся, что вы говорите о сотнях.
– О сотнях? – Уиннифред рассмеялась бы, но холодное потрясение на лице Гидеона к этому не располагало. – Леди Энгсли крала не половину?
– Нет. – Он резко выдохнул. – Вам было назначено содержание восемьдесят фунтов в год.
Послышались потрясенные возгласы и звон выпавших из рук вилок. Лилли сидела, разинув рот и широко распахнув глаза. Уиннифред открыла было рот, чтобы заговорить, но не смогла выдавить ни звука.
– А также прибавка, – напомнил им Гидеон. – И, учитывая масштабы преступления леди Энгсли против вас, все, что бы вы ни пожелали.
Мозг Уиннифред оставался странно пустым, за исключением звучащих эхом слов Гидеона: «Восемьдесят фунтов в год. Восемьдесят фунтов в год. Восемьдесят фунтов…»
– Я хочу лондонский сезон для Уиннифред.
Это внезапное, решительное и совершенно неожиданное заявление Лилли прорезалось сквозь мозг Уиннифред как острый нож.
– Что?
Лилли проигнорировала ее и обратилась к Гидеону:
– Вы сказали, все, что угодно, в разумных пределах, и я считаю, что светский сезон для молодой леди знатного происхождения не выходит за эти пределы.
Очевидно, ожидая от него возражений, Лилли расправила плечи и вызывающе вздернула подбородок. Только зря трудилась.
– Пусть будет сезон. – Все еще хмурясь, Гидеон взял вилку и ткнул ею в яйца на тарелке. – Пять фунтов. Просто чудо, что вы обе выжили.
Уиннифред в недоумении покачала головой:
– Это нелепо. На кой черт мне нужен лондонский сезон?
– Чтобы найти мужа, полагаю, – последовал ответ Гидеона.
Это только озадачило ее еще сильнее.
– А на кой черт мне нужен муж?
– Дабы обрести долговременную финансовую стабильность, – сказала ей Лилли. – Что-нибудь более надежное, чем овцы, которые могут заболеть, или урожай, который может подвести.
– Муж тоже может заболеть, – возразила она. – И, бьюсь об заклад, мужья регулярно подводят своих жен. К тому же у нас нет ни овец, ни урожая.
– Но будет, только дай тебе волю.
– Ну а что в этом плохого? – Лилли открыла рот, похоже, готовая объяснить, что в этом плохого, и Уиннифред попробовала зайти с другой стороны. – Мне почти двадцать шесть. Я слишком старая.
– Для традиционного дебюта – да, но не для обычного сезона. – Лилли в возбуждении подалась вперед. – Опера, магазины, балы и суаре, верховые прогулки в Гайд-парке и поездки на Бонд-стрит. Ты могла бы жить такой жизнью… – Она оборвала себя, по-видимому, вспомнив, с кем говорит. – Ты могла бы иметь мужа, у которого будет достаточно денег, чтоб держать тебя по колено в овцах и земле до конца твоей жизни.
Уиннифред произнесла эти слова, ни к кому конкретно не обращаясь. Выйдя из дома, она решила пойти к особняку длинной дорогой. Очень длинной дорогой, которая включала тропинку вокруг огорода, а та, если честно, вела совсем не к дому. Но Уиннифред требовалось время и пространство, чтобы подумать, а лучше всего ей думалось, когда заняты руки.
Всегда было что-нибудь, что нужно сделать, что-то, что требовало ее внимания, – домашняя работа, обязанность, поручение. Мердок-Хаус и землю, на которой он стоит, едва ли можно назвать фермой. Не считая большого огорода, их единственным сельскохозяйственным имуществом были корова, теленок, которого уже выразил желание приобрести сосед, коза и десяток кур. Но даже эти маленькие достижения были завоеваны годами тяжелого труда и жертв, а теперь требовали постоянной заботы и ухода. Они с Лилли не выжили бы эти двенадцать лет, если бы предавались праздности.
Уиннифред остановилась перед грядкой репы, присела на корточки, чтоб вырвать сорняки, и стала методично обдумывать события утра, а заодно и мужчину, который так их взбудоражил.
Лорд Гидеон приехал не для того, чтобы выселить их, и он не лгал о своих намерениях. По крайней мере в этом она была относительно уверена. Она очень пристально наблюдала за ним, когда сказала, что, возможно, могла бы держать дом открытым, если б была способна понимать ценность денег. Это была, почти слово в слово, цитата из отвратительного письма, которое он прислал ей в прошлом году.
Он этой цитаты не узнал. Уиннифред видела смесь замешательства и юмора в его черных глазах.
– Такого надо держать в сумасшедшем доме или где-нибудь взаперти, а не давать свободно разъезжать повсюду, – проворчала она. Потому что если он не помнит писем, которые написал, и искренне верит, что дом можно содержать на пять фунтов в год, то он точно не в своем уме.
Если б это был кто-то другой, не Хаверстон, она пожалела бы его, даже вовсю постаралась бы устроить поудобнее, пока они будут искать его семью. Но он – Хаверстон, следующий в очереди на титул, и ее сочувствие отошло на далекий второй план, на первом плане осталась озабоченность, что недуг Гидеона может означать для них с Лилли.
Денежное содержание за двенадцать лет плюс прибавка и жалованье Лилли. Все сразу. Не огромное состояние, конечно, но хватит, чтобы купить еще телят, несколько свиней и отложить приличную сумму на черный день. При тщательном планировании им больше никогда не придется голодать. Быть может, получится даже купить кое-что из роскоши, вроде новой пары туфель для себя и красивой шляпки для Лилли.
Сколько всего они могли бы сделать с этими деньгами. Мечты о новом домашнем скоте и удобных туфлях закружились у нее в голове в ту же минуту, как лорд Гидеон дал обещание. В голове Лилли тоже, подумала Уиннифред. Ну может, не о домашнем скоте, но о шляпке непременно. Лилли всегда питала страсть к подобным вещам: красивым шляпкам, платьям с рюшами и глупым, совершенно непрактичным чайным чашкам.
Уиннифред видела, что глаза подруги зажглись надеждой, и это напугало ее так, как мало что еще могло напугать. А что, если лорд Гидеон не в том положении, чтобы давать такие обещания? Вдруг Лилли придется по сердцу какая-нибудь красивая шляпка, а на следующей неделе заявятся люди Энгсли и увезут сумасшедшего лорда?
Хотя, с другой стороны, что, если ее письмо, как и те, которые посылала в Энгсли Лилли, попало не в те руки?
Или вдруг она ошибается в отношении его честности и он просто прекрасный актер со склонностью к злым розыгрышам?
Надо было показать ему письмо. Надо было дать ему прочесть его и объясниться.
– Проклятие! – Поднимаясь с корточек, она зацепилась ногой за подол и чуть не полетела головой вперед в грядку репы. – Бесполезный перевод ткани.
Она дернула противное платье вверх, через голову, не настолько сильно, чтобы порвать, иначе Лилли хватил бы удар, но достаточно, чтобы получить малую толику удовлетворения.
– Ну и ну, такое мужчина видит не каждый день. – Голос лорда Гидеона донесся до нее сквозь платье. – Во всяком случае, днем. Жаль, что на вас рубашка и брюки.
На несколько ужасных секунд Уиннифред застыла, ошеломленная, с поднятыми над головой руками и лицом, спрятанным в складках юбки. Как-то она видела рисунок черепахи, и у нее возникла нелепая мысль, что сейчас она напоминает ту самую черепаху.
– Можете заканчивать работу, Уиннифред. Я знаю, что это вы были в конюшне ночью.
Смех – вот что задело ее за живое. Она не против, когда над ней подшучивают те, кого она любит и кому доверяет, – не стоит воспринимать себя слишком серьезно, – но терпеть насмешки лорда Гидеона… такого ее гордость вынести не в силах.
Она чертыхнулась, потянула платье и запуталась окончательно и бесповоротно.
– Вот черт!
– Постойте спокойно.
Она почувствовала, как он подошел к ней сзади. Большие ладони скользнули по волосам и шее. По причинам, над которыми она не собиралась задумываться, по позвоночнику пробежало легкое покалывающее ощущение.
– Было бы лучше, – проговорил он откуда-то сверху, – если б вы вначале расстегнули несколько пуговиц.
Всего пару мгновений игры ловких пальцев, и платье с шелестом соскользнуло.
– А-а, ну вот.
Она подняла глаза вверх… еще выше… потом отступила на шаг и снова посмотрела. Милостивый Боже, какой же он высокий. Она знала, что он выше среднего, но трудно судить о размерах в темноте, да еще когда человек лежит. Пожалуй, он гораздо выше шести футов.
И довольно широкий. Не кряжистый, как их сосед мистер Макгрегор, и не такой невозможно толстый, как кузнец мистер Дауэл, но заметно мускулистый в груди, руках, ногах и… везде. Как солдат, решила она, или один из гладиаторов, изображения которых она видела в книжках.
Только у солдат и гладиаторов нет таких черных глаз, которые весело поблескивают, наблюдая за ней. И они не ходят с тростью. Эбеновой, с резным набалдашником, похожим на какую-то рыбу.
– Она вам нужна? – неожиданно спросила она. – Или это бутафория?
Он взглянул на трость.
– Я могу ходить без нее, что только что и сделал, чтобы забрать ее из конюшни, но она уменьшает нагрузку на слабую ногу. А что? – Он усмехнулся. – Стыдно стало, что сбили с ног беспомощного калеку?
– Было бы стыдно, – призналась она, оглядывая его крепкую фигуру, – но вы кажетесь мне вполне здоровым. Собираетесь выдвинуть против нас обвинение?
Он отдал ей платье.
– Нет, не собираюсь. Начнем с того, что вы имели полное право защищать себя. Кроме того, какой мужчина добровольно признается, что его одолела женщина? В сущности, я заключу с вами сделку. Вы никому не рассказываете про это, а я помалкиваю о том, что мисс Уиннифред Блайт разгуливает в штанах.
Уиннифред хмуро взглянула на коричневую ткань.
– Мы надеваем их, только когда работаем, потому что они практичны, – оборонительно сказала она. – И куда удобнее этого ужасного старого платья. Любая нормальная женщина выбросила бы его не раздумывая.
Глаза Уиннифред округлились, когда до нее дошло, что только что сорвалось у нее с языка. Она ожидала, что он презрительно фыркнет или ухмыльнется, но вместо этого услышала низкий и приятный смех.
– И какой нормальный мужчина стал бы спорить?
Осмелев от его реакции, она уже хотела спросить, нормальный ли он. Но заколебалась – это казалось непростительной грубостью. Как правило, она не особенно утруждала себя хорошими манерами, да и была не особенно знакома с ними, но взять и просто спросить: «Вы, случайно, не сумасшедший?» – было бы уж чересчур грубо даже для нее.
Опасаясь, что смелость может в любой момент покинуть ее, Уиннифред вытащила из кармана письмо и протянула ему почти дрожащей рукой.
– Это вы писали?
Темные брови взмыли вверх, когда он взял письмо.
– Это то, что вы взяли из домика садовника?
– Да.
– И по этой причине вы все время смотрите на меня так, будто у меня две головы и хвост? Не потому ли вы только что бормотали что-то про сумасшедший дом?
Она сглотнула, подумала и решила сказать правду:
– Да.
– Что ж, посмотрим, что тут у вас. – Он переместил трость, чтобы развернуть письмо, и Уиннифред нервно наблюдала, как он читает.
Искорки юмора и любопытства в глазах, которые, как она уже начинала думать, являются его постоянными спутниками, погасли, и лицо Гидеона все мрачнело по мере того, как он читал. К тому времени как он дочитал до конца, лоб его был нахмурен, а губы плотно сжаты от гнева.
– Почему вы это не сожгли? – тихо спросил он.
– Это вы написали? – Она должна быть уверена, полностью уверена.
– Не я. – Он вернул ей письмо. – Эта гнусность скорее всего написана моей мачехой.
Она задумчиво посмотрела на бумагу, потом подняла глаза на него.
– Вы даете мне слово джентльмена, что не получали письмо, которое я послала вам?
– Даю. А что в нем было?
Она почувствовала, как краска прилила к щекам. Лилли болела, сильно болела, и у них не было денег, чтобы заплатить врачу. Уиннифред была в отчаянии в тот день, когда писала, и это вынудило ее прибегнуть к тому, чего она обещала себе не делать никогда. Она умоляла.
– Это была просьба о помощи, – пробормотала она, надеясь, что письмо сгорело где-нибудь в камине. Она пожала плечами, отодвигая в сторону воспоминания о тех мрачных днях. – В общем, помощь не потребовалась. Так что теперь это не важно.
– Понятно. – Его ладонь, теплая и шершавая, легла ей на лицо. Он замер на мгновение, а Уиннифред приросла к месту, живот напрягся, а воздух застрял в горле. Потом один палец скользнул вниз к подбородку и приподнял ее лицо. – Мне очень жаль.
На один ужасающий миг Уиннифред почувствовала, как к глазам подступили слезы. Она заморгала, прогоняя их, удивленная своей реакцией на простое извинение и легкую, пусть и неприличную, ласку. Это все переутомление, сказала она себе, вызванное недосыпанием, страхом, тревогой и, быть может, самым опустошающим из всего этого – надеждой. От переутомления с людьми еще и не такое бывает.
Тот факт, что в прошлом ей приходилось и куда больше уставать, и куда больше тревожиться, и ни разу не возникало желания разреветься, был из тех, на которых она предпочитала не задерживаться.
Она уже хотела отвернуться и отшутиться, дабы скрыть свое замешательство, когда он заговорил:
– У вас эти веснушки круглый год?
– Что?.. – Она заморгала, позабыв про слезы. – Прошу прощения?
Он легонько постучал пальцем по щеке и опустил руку.
– У меня на корабле был мальчишка. Джозеф О’Делл. Его веснушки зимой исчезали, а каждое лето возвращались. Я мог бы поклясться, что каждый раз, когда появлялись, они были иными, но, с другой стороны, я никогда особенно не присматривался. Не подобает мужчине считать мальчишеские веснушки, правда же?
– Пожалуй, – выдавила Уиннифред, сама не зная, то ли она озадачена, то ли очарована. – Вы вполне уверены, что вы не «тронутый»?
Он пожал плечами:
– Никто не может быть вполне уверен, потому что узнает он об этом последним.
– Не слишком обнадеживающе. – Но она поймала себя на том, что все равно улыбается ему. – И нелепее разговора я еще никогда не вела.
– Мне говорили, что у меня к ним дар. Вы собираетесь ответить на мой вопрос?
Она не видела причины, почему бы не сделать этого.
– Некоторые веснушки зимой исчезают. Но я не могу сказать, меняется ли их положение из года в год, поскольку мне никогда не приходило в голову задуматься об этом. А ваши?
Он слегка удивился и улыбнулся:
– Мои? У меня есть веснушки?
– Семь, – информировала она его, запоздало осознав, что женщине, наверное, точно так же не подобает считать веснушки мужчины, как и мужчине считать веснушки мальчика. Она мысленно отмахнулась от своего беспокойства. В конце концов, это правда, и она совсем не глазела – ну, почти. – Три слева и четыре справа. Они очень бледные, но они есть. Быть может, заметны только на солнце.
– Я не имею привычки на улице смотреться в зеркало, так что вы, должно быть, правы. – Он слегка поморщился. – Я всегда считал веснушки милой чертой. Совсем не уверен, что в восторге от этого описания применительно ко мне.
Уиннифред знала его меньше дня, но чувствовала, что прилагательное «милый» ему очень даже подходит. А это казалось совсем неправильным. Мужчины, которые выглядят как лорд Гидеон, должны быть обладателями таких эпитетов, как «смуглый», «темный» и «опасный». Крупные мужчины не должны мягко смеяться, их черные глаза не должны лукаво поблескивать, а большие руки не должны быть такими ласковыми, когда дотрагиваются до женской кожи.
Она отвела взгляд.
– Нам пора. Лилли, должно быть, уже закончила.
– Так, значит, мир? – спросил он.
Она задумалась. Он не лжет, и он не сумасшедший. В сущности, даже довольно приятный. Правда, остается еще вопрос его веры в то, что дом можно содержать на пять фунтов в год. Но с другой стороны, порой те, кто обладает огромным богатством, меньше всего знают цену деньгам. Лорд Гидеон скорее всего просто эксцентричный, и поскольку эта эксцентричность не распространяется на разбрасывание нелепыми обещаниями, которых он не исполнит, она не видела причины для того, чтобы провести следующие несколько дней не в ладах с ним. Поэтому решительно кивнула:
– Мир.
Завтрак в Мердок-Хаусе обычно состоял из одного из трех ингредиентов: яиц, рыбы или каши. Уиннифред ловила и чистила рыбу. Лилли собирала и готовила яйца. Кашу, которую терпеть не могли обе, они ели, только когда было совсем уж туго, и варили по очереди.
Питались они на кухне, имея по одной вилке и оловянной миске на каждую. Поэтому Уиннифред не без удивления обнаружила, что на маленьком обеденном столе расставлено несколько предметов щербатой фарфоровой посуды, которую они нашли на чердаке, лежит небольшая горка яиц, хлеб и сыр. Всем этим можно было питаться несколько дней, и от такого вопиющего расточительства Уиннифред аж рот разинула.
– Что за…
– Присаживайтесь, милорд. Уиннифред. – Лилли бросила взгляд, который одновременно умолял Уиннифред ничего не говорить и сулил самую суровую кару, вздумай она ослушаться.
Достаточно знакомая с гордостью и с редкими вспышками гнева Лилли, Уиннифред направилась вокруг стола, чтобы сесть, но тут Лилли быстро схватила ее за локоть и яростно зашептала:
– Что случилось с твоим платьем?
Уиннифред покачала головой:
– Он не сердится. Потом объясню.
Лилли, кажется, хотела возразить, но удовлетворилась насупленными бровями, прежде чем отпустить руку Уиннифред и сесть самой.
Гидеон расположился во главе стола и оглядел свою исходящую паром тарелку.
– Выглядит и пахнет восхитительно, мисс Айлстоун.
Уиннифред понимающе улыбнулась и подождала, когда он попробует на вкус. Гидеон поддел вилкой яйца и положил в рот. Глаза его удивленно округлились, затем закрылись в явном удовольствии.
– Святители небесные, – пробормотал он с полным ртом. Прожевал, проглотил, взял на вилку еще, побольше.
Лилли улыбнулась и покраснела.
– Я рада, что вам нравится, милорд.
Гидеон кивнул, но дождался, когда проглотит, прежде чем снова заговорить:
– Необыкновенно. Совершенно необыкновенно. Что вы сюда положили?
– Щепотку этого, капельку того – сливки, укроп и прочее.
– Ваша еда всегда так хорошо приготовлена?
– Да, когда готовит Лилли, – ответила Уиннифред.
– А Уиннифред делает великолепную форель, милорд.
– Гидеон, пожалуйста, – предложил он. – Тогда понимаю, почему у вас нет кухарки. Воистину, зачем она вам?
– Боюсь, мы просто не могли позволить себе кухарки с теми суммами, которые лорд… полагаю, мне следует сказать, леди Энгсли присылала нам, – ответила Лилли.
Гидеон перестал жевать.
– Значит, две умные, практичные женщины не в состоянии содержать маленький дом и… – Он смолк, словно о чем-то вдруг задумался. – А сколько фунтов присылала вам леди Энгсли?
– Пять, – с полным ртом ответила Уиннифред. – Я думала, вы знаете.
– Пять, – тупо повторил он. Положил вилку, провел ладонью по лицу и тихо выругался. – Пять-точка-ноль?
– Да, конечно, – со смешком ответила Лилли.
Он еще раз тихо чертыхнулся.
– Я надеялся, что вы говорите о сотнях.
– О сотнях? – Уиннифред рассмеялась бы, но холодное потрясение на лице Гидеона к этому не располагало. – Леди Энгсли крала не половину?
– Нет. – Он резко выдохнул. – Вам было назначено содержание восемьдесят фунтов в год.
Послышались потрясенные возгласы и звон выпавших из рук вилок. Лилли сидела, разинув рот и широко распахнув глаза. Уиннифред открыла было рот, чтобы заговорить, но не смогла выдавить ни звука.
– А также прибавка, – напомнил им Гидеон. – И, учитывая масштабы преступления леди Энгсли против вас, все, что бы вы ни пожелали.
Мозг Уиннифред оставался странно пустым, за исключением звучащих эхом слов Гидеона: «Восемьдесят фунтов в год. Восемьдесят фунтов в год. Восемьдесят фунтов…»
– Я хочу лондонский сезон для Уиннифред.
Это внезапное, решительное и совершенно неожиданное заявление Лилли прорезалось сквозь мозг Уиннифред как острый нож.
– Что?
Лилли проигнорировала ее и обратилась к Гидеону:
– Вы сказали, все, что угодно, в разумных пределах, и я считаю, что светский сезон для молодой леди знатного происхождения не выходит за эти пределы.
Очевидно, ожидая от него возражений, Лилли расправила плечи и вызывающе вздернула подбородок. Только зря трудилась.
– Пусть будет сезон. – Все еще хмурясь, Гидеон взял вилку и ткнул ею в яйца на тарелке. – Пять фунтов. Просто чудо, что вы обе выжили.
Уиннифред в недоумении покачала головой:
– Это нелепо. На кой черт мне нужен лондонский сезон?
– Чтобы найти мужа, полагаю, – последовал ответ Гидеона.
Это только озадачило ее еще сильнее.
– А на кой черт мне нужен муж?
– Дабы обрести долговременную финансовую стабильность, – сказала ей Лилли. – Что-нибудь более надежное, чем овцы, которые могут заболеть, или урожай, который может подвести.
– Муж тоже может заболеть, – возразила она. – И, бьюсь об заклад, мужья регулярно подводят своих жен. К тому же у нас нет ни овец, ни урожая.
– Но будет, только дай тебе волю.
– Ну а что в этом плохого? – Лилли открыла рот, похоже, готовая объяснить, что в этом плохого, и Уиннифред попробовала зайти с другой стороны. – Мне почти двадцать шесть. Я слишком старая.
– Для традиционного дебюта – да, но не для обычного сезона. – Лилли в возбуждении подалась вперед. – Опера, магазины, балы и суаре, верховые прогулки в Гайд-парке и поездки на Бонд-стрит. Ты могла бы жить такой жизнью… – Она оборвала себя, по-видимому, вспомнив, с кем говорит. – Ты могла бы иметь мужа, у которого будет достаточно денег, чтоб держать тебя по колено в овцах и земле до конца твоей жизни.