Алисса Джонсон. Леди-наследница

   Уиннифред задумчиво смотрела на подругу. Невозможно было не заметить, как зажглись глаза Лилли, когда она заговорила о поездке в Лондон.
   – Это у тебя должен быть сезон, – решила она. – Ты любишь это куда больше и лучше сможешь им воспользоваться.
   Гидеон ответил раньше Лилли:
   – Отличная идея.
   – Милорд, расходы, хлопоты… – запротестовала Лилли.
   – Совершенно не ваша забота, – закончил за нее он. – Семейство Энгсли вполне может себе это позволить, и у меня есть двоюродная тетя, которая с превеликим удовольствием представит обществу двух очаровательных леди.
   – Ей придется довольствоваться только одной, – сказала Уиннифред, твердо уверенная, что ни за какие коврижки не поедет в Лондон, чтобы заниматься такой ерундой, как поиски мужа.
   Лилли упрямо сжала губы.
   – Без тебя я не поеду.
   – Лилли, это нечестно.
   – Честно или нет, но ты прекрасно знаешь, что я не оставлю тебя здесь одну.
   – Я… – Уиннифред взглянула на Гидеона, ожидая помощи, но он опять сверлил свирепым взглядом свою тарелку и бормотал что-то про пять фунтов. Она подумала было взять вилку и запустить ему в голову, но все же сумела сдержаться. – Со мной все будет хорошо, правда. Я…
   – Ты едешь со мной в Лондон, или мы обе останемся здесь.
   Уиннифред смяла лежащую на коленях салфетку в кулаке, встретилась с непреклонным взглядом подруги и поняла, что не может сказать «нет». Лилли всегда хотелось большего, чем они имели в Мердок-Хаусе или могли купить на свои ограниченные средства в ближайшей деревне Энскрам. Она никогда не жаловалась, никогда не увиливала от самой тяжелой работы. Она с улыбкой голодала, без намека на протест носила обноски… и с распростертыми объятиями приняла ребенка, который больше никому не был нужен.
   Но порой, когда им было слишком холодно, или голодно, или слишком страшно, чтобы спать, она мечтательным тоном рассказывала о своем коротком пребывании в Лондоне – про оперу, про суаре и про эти поездки на Бонд-стрит.
   Уиннифред бросила салфетку на стол, чертыхнулась – судя по всему, достаточно цветисто, чтобы оторвать внимание Гидеона от своей тарелки, – и встала.
   – Прекрасно. Мы едем.
   – Спасибо. Фредди…
   – Мне надо починить забор.
 
   Уиннифред выскочила из комнаты. А нрав у девушки довольно крутой, размышлял Гидеон. Не злобный и не буйный, как у его мачехи, но все равно грозный. Он находит и его, и саму Уиннифред привлекательнее, чем хотелось бы.
   Он повернулся к Лилли и увидел, что она сидит бледная, с плотно сжатыми губами и покрасневшими глазами.
   – Полагаю, вы считаете меня очень недоброй, – тихо проговорила она.
   – Напротив, я считаю вас очень умной и необыкновенно бескорыстной. – Он успел заметить мучительную тоску в ее глазах, когда она говорила о Лондоне. Она рискнула тем, чего хотела больше всего, ради того, что считала лучшим для своей подруги. – Вы делаете то, что будет наилучшим для Уиннифред.
   – Это точно. – Лилли взяла вилку и поковырялась в еде, оставшейся у нее на тарелке. – Она вполне довольна своей жизнью здесь и никогда не станет искать чего-то большего, если ее не заставить. Я хочу, чтоб у нее был шанс обрести настоящее счастье.
   – И она обретет его в лондонском сезоне?
   Лилли удивила его, рассмеявшись.
   – Бог мой, нет! Вероятнее всего, она будет чувствовать себя несчастной. Но ей необходимо сравнение. И всегда есть шанс, что она без ума влюбится в какого-нибудь джентльмена со средствами. – Она тоскливо вздохнула. – Разве это было бы не чудесно?
   Поскольку Уиннифред не произвела на него впечатления натуры романтической, он решил воздержаться от комментариев.
   – Прошу прощения за прямоту, но вы считаете, что она достаточно… подготовлена для светского общества?
   – Она вполне способна вести себя воспитанно и вежливо, – заверила его Лилли. – Просто предпочитает этого не делать. Чтобы отучить ее от этого и навести светский лоск, потребуется всего несколько недель. Мы опоздаем к началу сезона, но тут уж ничего не поделаешь.
   Гидеон сомневался, что нескольких недель хватит, чтобы отшлифовать манеры, которые игнорировались столько лет, но почел за лучшее не высказывать своих сомнений вслух.
   – Нам надо будет выехать в Лондон как можно раньше, если вы хотите нанять приличную модистку, найти учителя танцев и так далее. Сколько времени понадобится, чтобы найти того, кто будет ухаживать за хозяйством, как вы полагаете, дня два-три?
   – Три дня? – Лилли покачала головой. – О нет. Мы никак не можем повезти Уиннифред в Лондон через три дня. Ее привычки слишком укоренившиеся. Мне понадобится самое малое три недели.
   Он положил вилку.
   – Это невозможно. – Слова вырвались быстро и, следует признать, чуть грубовато. Три недели? Он приехал в Шотландию с намерением найти мисс Блайт, доставить ей недоплаченное денежное содержание и убедиться, что она устроена с подобающим комфортом. На все про все он отводил не более двух дней в ее обществе. Он человек уступчивый и готов накинуть пару дней, принимая во внимание обстоятельства, но три недели исключительно под его попечением – об этом не может быть и речи.
   – Уверен, вы вполне хорошо справитесь с этим в Лондоне, – добавил он, как надеялся, подбадривающим тоном. – Моя тетя…
   – Лорд Гидеон, – терпеливо прервала его Лилли. – Уиннифред приехала сюда тринадцатилетним ребенком, воспитанным чередой равнодушных гувернанток, нанимаемых рассеянным отцом. Это было двенадцать лет назад, и это одно из ее последних соприкосновений с изысканным обществом.
   – Наверняка деревня может предложить какое-то подобие светской жизни.
   – Викарий и его жена, мистер и миссис Ховард, безраздельно властвуют над небольшим обществом Энскрама, и нас никогда не приглашали присоединиться к их избранной группе друзей.
   – Почему? Наверняка, когда вы только приехали…
   – Потому что в нашу первую неделю здесь, когда миссис Ховард пришла с визитом, Уиннифред заявила ей, что пусть викарий не ждет, что она будет в воскресенье сидеть на деревянной скамейке.
   – А она сказала почему?
   – Насколько я помню, она объяснила, что прочла Библию от корки до корки и нигде нет ни строчки насчет того, что допуск на небеса зависит от воскресного просиживания задницы.
   Он выдавил улыбку.
   – В защиту Уиннифред следует сказать, что это действительно так.
   Она мягко взглянула на него.
   – Ей требуется время для должной подготовки.
   Он постучал пальцем по столу.
   – И почему это вы, дамы, всегда делаете из сезона какое-то спортивное состязание?
   – Для незамужней леди так оно и есть. – Она выжидающе вскинула брови. – Так вы дадите нам три недели?
   Поскольку он только что дал слово, что у них будет все, что ни пожелают, то уж никак не мог сказать «нет». Не мог, не отказавшись от притязаний на честь и право называться джентльменом.
   В сущности, его деликатно приперли к стенке, и внезапно реакция Уиннифред на требования подруги перестала казаться ему такой уж возмутительной. По сути дела, мысль о том, чтобы громко выругаться, показалась Гидеону весьма привлекательной.
   К несчастью, у него не было извинения для такого прискорбного проявления невоспитанности.
   Он согласно кивнул, извинился и пошел успокоить себя длительной прогулкой.

Глава 4

   Уиннифред стояла перед поваленной оградой, коза Клер – рядом с ней, в руке Фредди был зажат молоток, а на лице явно написано раздражение. Уступив требованию Лилли насчет лондонского сезона, она отправилась в конюшню, где хранились инструменты, а оттуда – прямиком к ближайшему поломанному участку забора. И не важно, что эту часть пастбища они редко использовали, она была твердо намерена поколотить по чему-нибудь.
   А учитывая ее теперешнее настроение, велика была вероятность того, что она расколотит это что-нибудь на мелкие щепки. Осознав это, она с раздраженным ворчанием бросила молоток на землю. Не в ее привычках крушить что-то в приступе злости. И она никогда не позволяет себе вспышек раздражения, если что-то выходит не так, как ей хотелось бы.
   Но ей-богу – лондонский сезон?!
   – Взрослые мужчины и женщины, красующиеся друг перед другом, как стая павлинов, – проворчала она.
   Она презирает павлинов. Как-то раз они с отцом гостили в большом загородном особняке, где проводился один из тех редких приемов, на которых допускали детей – не приглашали, но позволяли присутствовать. Там было шесть павлинов, и каждый из них из кожи вон лез, чтобы перекричать и перещеголять другого. В ее представлении поведение представителей высшего света мало чем отличается от этого.
   – Козы лучше, – заявила она Клер. – Умные, преданные, забавные – весьма практичные животные. Ты со мной согласна?
   Клер мелкими шажками подбежала, чтобы понюхать молоток, затем, очевидно, придя к заключению, что он несъедобный, протопала назад и легла.
   – Во всяком случае, умнее павлинов, – пробормотала Уиннифред. Она наклонилась, чтобы погладить козу по голове, потом выпрямилась и повернулась лицом к мягкому ветерку. Она вдохнула теплый воздух, закрыла глаза и вспомнила ту давнюю поездку, когда они с Лилли прибыли в Шотландию. Она была тринадцатилетней девочкой, горюющей, напуганной и гадающей, какой холодный прием ожидает ее в конце путешествия. То, что прием может быть теплым, как-то не приходило ей в голову.
   Никто никогда не был особенно рад видеть Уиннифред Блайт.
   Отец в течение своих нечастых визитов между охотничьими вылазками в тех запущенных имениях, куда их в то время допускали, приветствовал ее с неизменным выражением недоумения и разочарования, словно никак не мог уразуметь, каким образом на его попечении оказалась маленькая девочка.
   Гувернантки взирали на нее с нетерпением. Лорд Энгсли встретил ее с открытой враждебностью, а леди Энгсли – с фальшивыми улыбками в присутствии других и с нескрываемым презрением наедине. Даже Лилли поначалу – что и понятно – была подавлена неожиданно свалившимся на нее бременем заботы о новой подопечной.
   Как-то отнесутся к ней хозяин и хозяйка Мердок-Хауса? Как к обузе? Как к незваной гостье? Как к чему-то, что надо терпеть или забыть? Придерживаясь мнения, что лучше быть забытой, чем презираемой, она надеялась на первое.
   И в каком-то смысле ее желание исполнилось.
   По приезде их никто не встретил. Их не ждало ничего, кроме заросших полей, заброшенных надворных построек и тихого каменного дома, в котором почти не было мебели.
   Лилли в изумлении ходила из комнаты в комнату, словно ожидала, что кто-нибудь вдруг выпрыгнет из-за пыльных портьер и признается, что это была грандиозная шутка.
   Но Уиннифред стояла на улице в свете заходящего солнца и слышала то, чего не слышала Лилли.
   Приветствие тишины. Безмолвную мольбу о жизни. Что это за ферма без домашнего скота и урожая? Дом без света, звуков и голосов?
   Фредди была еще ребенком и все же обладала той уникальной способностью очень юных существ сплетать воедино фантазию и реальность, и ей представлялось, что она слышит, как Мердок-Хаус шепчет ей на ветру: «Добро пожаловать. Добро пожаловать. Оставайся».
   Они остались, хотя у них и не было особенного выбора в этом вопросе, и выживали фактически без денег и опыта, что оказалось намного труднее, чем она ожидала. Но у Уиннифред никогда и в мыслях не было уехать. Она гордилась тем, чего они достигли, радовалась тому, что они теперь умеют.
   А достигли они немалого. Свили пусть маленькое, но зато свое собственное гнездышко. И теперь Лилли возжелала бросить все это ради городского дома и леди, которая, возможно, будет им не рада.
 
   Гидеон обходил владения Мердок-Хауса, разминая раненую ногу и размышляя над запутанностью обещаний.
   Он слышал, как матросы в разгар кровавой битвы давали всякого рода торжественные клятвы. Некоторые пытались заключить сделку с Богом. Они клялись в обмен на жизнь бросить пить и играть, клялись ходить по воскресеньям в церковь, клялись лучше относиться к своим женам или любовницам – или, как в случае нескольких офицеров, и к женам, и к любовницам.
   Кто-то давал обещания самому себе. Ему припомнился один услышанный разговор двух мужчин во время боя. Кристофер Уитерс и Йен Макклей, закадычные друзья, вечно веселые и неунывающие. Они кричали друг другу, перекрикивая свист пуль, грохот канонады и стоны умирающих.
   – Если мы выживем, Йен, и дотянем до порта, я куплю себе самую смазливую шлюху, которую только смогу позволить! А на то, что останется, напьюсь вдребадан.
   – Ты рехнулся, старик? Сначала напейся, а потом уж купи дешевую девку. Заверяю тебя, ты не поймешь разницы.
   Закончилось тем, что Макклей пил и распутничал за них обоих.
   Гидеон же дал себе одно-единственное обещание: больше никогда не брать на себя ответственность за жизнь и здоровье другого человека.
   Два года после его ухода со «Стойкого» ему это прекрасно удавалось. Он зарекся жениться, нарушил традицию и отказался от услуг камердинера. Он даже отказался от постоянно проживающих в доме слуг, предпочитая обедать в своем клубе и рассчитывать на приходящую прислугу.
   Он не отшельник. Напротив, он с удовольствием проводит время в компании. Но в конце дня предоставлен только своим собственным заботам.
   Так как же, дьявол его побери, у него на руках на целых три недели оказалась парочка молодых леди?
   И какого дьявола он должен с ними делать?
   В конце концов, после нескольких минут беспокойства и переживаний, он решил, что не будет ничего делать – просто наймет для этих целей кого-то другого. В сущности, он наймет многих. Он так наводнит Мердок-Хаус слугами, едой и развлечениями – куда больше, чем может понадобиться двум девушкам, – что его присутствие станет излишним. И тогда он спрячется в комнате и притворится, что никогда и не думал изображать в Шотландии героя. Это было нелогично, трусливо, по-детски – и совершенно необходимо для сохранения его душевного покоя.
   Почувствовав себя лучше после принятия этого решения, он свернул на тропинку, ведущую вдоль маленького пруда, и пошел вдоль забора, отделяющего то, что походило на неиспользованное пастбище, от непаханого поля. Он поднялся на вершину небольшого взгорка и ярдах в тридцати увидел Уиннифред, стоящую к нему спиной.
   Ее волосы, которые уже начали рассыпаться, снова были заплетены в косу. Золотистые пряди, блестящие на полуденном солнце, вплетались в темные, словно ленты. Она ремонтировала ограду и разговаривала с лохматой черно-белой собакой.
   – Я отговорю ее. Должно же быть что-то еще, что ей понравится. У меня здесь есть обязанности, так ведь? Надо ухаживать за животными, верно ведь? Прополоть огород, насобирать и наколоть дров на зиму. Да и таких вот участков забора, готовых развалиться, чуть толкни, полным-полно. А вдруг мы забудем и приведем сюда Люсьена? Куда мы поставим новых телят?..
   Гидеон остановился, слушая, а она наклонилась, чтобы осмотреть завалившуюся ограду. Брюки, внезапно дошло до него, должны стать обязательной одеждой для каждой женщины. Почему это мужчины – властелины и повелители – до сих пор еще не настояли на них? Они мало что оставляют воображению, это правда, но воображение никуда не ведет.
   Хотя, с другой стороны, иногда оно может завести чересчур далеко. Эротические образы весело заплясали у него в голове. Стоя тихо-тихо, он представил, как подходит к ней сзади и проводит ладонью по ее сильной спине. Услышал, как она ахнула от удивления и замурлыкала от удовольствия, увидел ответную искру возбуждения в ее глазах, когда она повернула голову. Он наклоняет ее еще ниже, быстро расстегивает пуговицы, тянет штаны вниз и…
   И, дьявол побери, что с ним такое?
   После нескольких лет на море он не чужд грез о каждой хорошенькой женщине, которая умеет делать всякие развратные штучки. Но никогда прежде в этих фантазиях не участвовала невинная девушка, которая – как бы далеко он ни пытался отстраниться от этой мысли – находится на его попечении.
   Вот именно по этой причине на него никогда не будет возложена ответственность за другого человека – ему просто нельзя такое доверять.
   Обозвав себя дюжиной разных нелестных прозвищ, он остался на месте, чуть ли не молясь, чтобы она не обернулась, и сосредоточившись на том, чтобы вернуть себе презентабельный вид. Потребовалось несколько глубоких успокаивающих вдохов и одно крайне неприятное воспоминание о том последнем разе, когда он видел принца-регента – полуголого, лапающего свою теперешнюю любовницу, – дабы справиться с задачей, но тем не менее он справился.
   Почувствовав, что вновь владеет собой, Гидеон направился к Уиннифред и странного вида собаке. При более близком рассмотрении оказалось, что у собаки приплюснутая голова, болтающиеся уши и короткий торчащий хвост. Коза. Огромная коза, на его взгляд, совсем на козу непохожая, которая безмятежно сидела в траве, наблюдая за Уиннифред и сочувственно слушая ее жалобы. Или, быть может, она просила что-то лежащее у нее в кармане, предположил Гидеон.
   – Козы умеют просить? – крикнул он ей.
   Уиннифред коротко оглянулась через плечо, после чего подняла лежащую на земле жердь себе на колено, что определенно выдвинуло лишний практический аргумент в пользу брюк.
   Прежде чем он дошел до нее, она с помощью ноги и обеих рук подняла жердь между двух поперечных жердей. Упрямая, подумал он, или настолько привыкла делать все сама, что ей даже не приходит в голову попросить о помощи. Она полезла в карман и вытащила салфетку, полную объедков.
   – Клер умеет, – ответила она, бросив еду козе, которая жадно проглотила все, прежде чем вновь обратить на хозяйку свои умоляющие глаза.
   Он прислонил трость к забору и оперся бедром о перекладину.
   – Вы сегодня совершили очень добрый поступок по отношению к своей подруге, – сказал он ей, главным образом потому, что Уиннифред необходимо было это услышать.
   Она пнула ногой камень и нахмурилась, когда тот покатился в траву.
   – Не очень-то любезно я это сделала.
   – Не очень любезно, верно, но тем не менее. – Он наклонил голову в попытке поймать ее взгляд. – Неужели будет так уж ужасно провести несколько месяцев в Лондоне?
   – Да.
   Абсолютная убежденность в голосе заставила его выпрямиться.
   – А вы когда-нибудь бывали в Лондоне?
   – А разве у вас не бывает чувства, что вы не хотите чего-то, чего никогда раньше не делали?
   – На ум приходит только смерть.
   Уголок ее рта дернулся кверху.
   – Не совсем то, что я имела в виду, хотя, пожалуй, принцип тот же.
   Он в задумчивости откинул голову.
   – Мне не хотелось бы унаследовать титул, – решил он. – И не просто потому, что я люблю своего брата, а его кончина была бы необходимым условием для данного события. Просто не хочу этого бремени.
   – А разве это так ужасно – быть маркизом? – в свою очередь, поинтересовалась она.
   – Да, – усмехнувшись, ответил он. – Без сомнений, да. Земля, люди, политика – все и вся требует твоего времени и безраздельного внимания. Я мог бы назвать несколько вещей, которых желал бы еще меньше – например, вышеупомянутая смерть, – но это был бы очень короткий список.
   Она понимающе кивнула, и он подумал, какая это редкость среди знакомых леди. Леди обычно считают титул одним из величайших подарков судьбы, а приобретение оного – одним из величайших достижений. Надежда избежать титула, разумеется, была бы воспринята как одна из величайших глупостей.
   Некоторое время они постояли молча, пока Клер, которой явно наскучило сидеть в траве, не встала со своего места. Уткнувшись носом в ногу Гидеона, она громко фыркнула.
   – Не обращайте внимания на Клер, – рассеянно сказала ему Уиннифред. – Она ведет себя так со всеми, кто ей нравится. Хотя, если честно, она ко всем чувствует расположение.
   – Ясно. – Он нахмурился, глядя на козу, несколько озабоченный тем, что она может выразить свою внезапную любовь к нему убедительным укусом. – Интересное имя для козы – Клер.
   – Гм. Противную жену викария зовут Кларисса.
   Он слегка тряхнул ногой в попытке отодвинуть свою новую подружку.
   – А Люсьен, о котором вы тут упоминали?
   Возможно, это простое совпадение, что его брата тоже зовут Люсьен, но Гидеон в этом сомневался.
   Уиннифред криво улыбнулась:
   – Наш теленок – точнее, теленок нашего соседа, поскольку он за него уже заплатил.
   Он подумал, с каким удовольствием сообщит своему брату, маркизу, о его тезке.
   – Изобретательно.
   – Не слишком, – призналась она. – У нас бывает только по одному теленку в год, и их покупает наш сосед мистер Макгрегор. Мы называем всех бычков Люсьенами, чтоб не привязываться… ну, вы понимаете.
   – Прекрасно. Не думаю, что кому-то из них удалось избежать кастрации?
   – Ни одному.
   – Как я и сказал, изобретательно. – Он оглядел поле. – А где-нибудь здесь нет Гидеона, о котором мне лучше узнать заранее?
   На этот раз, когда она отвечала, лицо ее освещала веселая улыбка, а в янтарных глазах плясали чертенята.
   – Нашу корову зовут Гидди. Таких больших титек, как у нее, вы никогда не…
   Она замолчала, когда он расхохотался, и склонила голову набок.
   – Вам неприятна мысль быть маркизом, но вы ничуть не против, что в вашу честь названа корова. Не знаю, считать это похвальным или нелепым.
   – Нелепость – отличная вещь, – отозвался он, все еще посмеиваясь. – Обычно недооценивается и не замечается. И тем не менее ее можно найти почти в любой ситуации. Даже в самых безрадостных обстоятельствах часто содержится та малая крупица юмора, которую мы клеймим как нелепость – война, политика, – он подмигнул ей, – лондонские сезоны. Какое утешение – знать это. И талант – быть способным ее увидеть.
   Иногда, подумал он, это единственное, что стоит между человеком и отчаянием. Встревоженный направлением своих мыслей, он оттолкнулся от забора и ухватил свою трость.
   – Что ж, утро чудесное, но мне надо сделать в городе кое-какие дела. Не думаю, что у вас есть фаэтон или что-то вроде него…
   Она фыркнула при упоминании фаэтона.
   – За конюшней стоит одноконная телега, но сомневаюсь, что она все еще в рабочем состоянии.
   – А если да, вы со мной поедете?
   – Спасибо, нет. У меня есть свои дела.
   – Как знаете. Может, что-нибудь привезти?
   Она качнула головой, но потом, очевидно, передумала.
   – Я не должна… не должна, но… вы не подождете минутку? У меня в домике есть деньги и…
   – С деньгами разберемся потом, – не дал ей договорить Гидеон. Ей надо привыкать к тому, что кто-то другой покупает то, что ей нужно, но лучше приучать ее к этой мысли постепенно. От многолетней привычки почти полной независимости едва ли можно избавиться за несколько часов.
   – Ладно, если вы не против. – Она пришла в радостное волнение, улыбаясь и в то же время кусая губу. – В витрине булочной миссис Мортон выставлены просто изумительные пирожные. Но там есть одно, которое мне хочется просто до смерти. Оно пышное, круглое и покрыто какой-то глазурью.
   Она сделала попытку показать форму пирожного руками. Это ему совсем не помогло.
   – А как оно называется?
   – Понятия не имею, но, думаю, оно с какой-то начинкой – может, фруктовой, может, какой-то крем. – Она тоскливо вздохнула. – Очень надеюсь, что это крем.
   Она никогда его не пробовала, дошло до Гидеона. Она хочет это пирожное так давно и так сильно, что вздыхает от одной лишь мысли о нем – а Уиннифред не произвела на него впечатления женщины, которая только и делает, что вздыхает по каждому поводу, – и, однако, ни разу даже не откусила ни кусочка. Какие еще удовольствия, большие и маленькие, были украдены у нее?
   – Непременно привезу. – И он уж позаботится, чтобы эти пирожные были наполнены кремом, даже если ему самолично придется выскрести фрукты и заново начинить их.
   – А не могли бы вы привезти два? – спросила она, явно чувствуя себя неловко. – Одно для Лилли? Если это не слишком…
   – Два так два.
 
   Остаток дня и добрую часть вечера Уиннифред занималась хлопотами по хозяйству. Она пропустила ленч, частично потому, что поздно позавтракала, но главным образом просто еще была не вполне готова встретиться с Лилли.
   Гнев прошел, как и жалость к себе. Она была решительно настроена не только поехать в Лондон, но и постараться получить удовольствие от поездки. Что толку хандрить – только делать несчастными тех, кто с тобой рядом. С чем она не смирилась, так это с приготовлениями.
   Уиннифред прекрасно знала свои недостатки. Она хорошо понимала, что совсем не готова для лондонского сезона и что Лилли уже вовсю строит планы, как поправить дело. Это необходимо сделать, и Уиннифред готова. Желания, однако, отнюдь не испытывает.
   Поэтому она работала на улице до тех пор, пока не село солнце и не померк последний свет, только после этого она вернулась в дом.
   Лилли она нашла у дверей. Та держала коробку из булочной, записку и выглядела слегка ошеломленной.
   – Лорд Гидеон прислал нам записку. Ты чуть-чуть не застала посыльного.
   Уиннифред посмотрела на дорогу и увидела, что в воздухе все еще висит пыль.
   – Что в записке?
   – Не знаю. Еще не открывала.
   – Почему? – Ей в голову пришла ужасная мысль. – Ты думаешь, он не собирается возвращаться? Думаешь…