Страница:
Йомен прочистил горло и осторожно сказал:
– Может, и так. Но нельзя забывать и еще кое о чем. О сути эксперимента, для которого был создан Калибан. И что бы ты ни говорила об уравновешенности его личности и о гибкости его рассудка, он был сотворен для одного-единственного испытания, для ответа на один-единственный вопрос. А когда Калибан ушел из лаборатории, он был вполне подготовлен для поисков этого ответа. Но никто ему не помогал. Он скорее всего и понятия не имел о том, что ищет, а может, не сознавал даже, что ищет что-то. И все равно Калибан не может не искать ответа, не биться над этой загадкой.
Аэрокар завис в воздухе и начал плавно снижаться. Они прибыли к дому Йомена, что совсем рядом с «Лабораторией Ливинг», в которой все это началось. Машина приземлилась на крышу дома, дверца открылась, зажглось внутреннее освещение кабины. Йомен поднялся, приблизился к Фреде и мягко пожал ей руку.
– Тебе надо много о чем подумать, Фреда, хорошенько подумать. И никто тебе сейчас не поможет. Только не сейчас. Ставки слишком высоки. По-моему, тебе стоит задуматься, к какому же ответу пришел Калибан.
Фреда кивнула:
– Конечно. Но помни, Йомен, ты влип в это дело так же крепко, как я. Я не рассчитываю, что ты возьмешься меня защищать. Но помни, мы потонем или выплывем только вместе.
Йомен ответил спокойно, без малейшего оттенка раздражения или злости, он просто выкладывал факты, не стараясь обидеть или как-то задеть Фреду:
– Это не совсем так, Фреда. Ведь это ты – не я – разрабатывала окончательные программы для Калибана. Я всегда смогу документально это подтвердить. Мы, конечно, работали вместе, но я уверен, что суд признает меня менее виновным. Этот эксперимент задумала ты. И если Калибан окажется способным на злодеяние, на убийство, кровь будет на твоих руках, не на моих.
Йомен вышел из машины и направился к входной двери. Фреда проводила его долгим взглядом. Свет в кабине снова погас. Машина поднялась в воздух, а Фреда прильнула к окну. Невидящим взглядом она взирала на укрытый ночным мраком Аид и думала о том, как медленно, но неуклонно рушится его слава и великолепие. Вот аэрокар скользнул прочь от дома Тераха, внизу показалась «Лаборатория Ливинг». Внезапно перед глазами Фреды встало ее собственное прошлое, ее безрассудство, и неуемные амбиции, и глупая самонадеянность. Здесь, в «Лаборатории», она сама взрастила этот ночной кошмар, вскормила своими гибельными вопросами.
Тогда все казалось таким простым и понятным. Первые роботы с Новыми Законами блестяще прошли лабораторные испытания. И после довольно щекотливых, непростых переговоров удалось получить согласие правительства на использование этих роботов в проекте «Лимб». Потом были и привычные заботы с производством нужного количества таких роботов и подготовка их к перевозке на остров. Это, конечно, требовало определенных усилий и времени, но теперь проект с НЗ-роботами был уже завершен, насколько он касался Фреды Ливинг. И у нее появилось время подумать, оценить в полной мере главные вопросы, неизбежные следствия теории и практики роботов с Новыми Законами.
Если Новые Законы и вправду совершеннее, логичнее прежних, если они в самом деле лучше отвечают требованиям сегодняшнего дня, будут ли они более полно удовлетворять потребности самих роботов? Это был первый вопрос. Но за ним следовала целая лавина других вопросов, которые казались сейчас и глупыми, и опасными, и устрашающими. Раньше они выглядели всего лишь любопытными и забавными. Но раньше не было потерявшегося загадочного робота и городу не грозили страшные беспорядки.
Если же Новые Законы не лучше прочих приспособлены для нынешнего мира, то какими же тогда должны быть эти Законы? Какие Законы выбрал бы для себя сам робот?
Что, если взять робота с совершенно чистым гравитонным мозгом без старых Трех Законов и без Новых? И взамен вдохнуть в него потребность в Законах и возможность их для себя создать. Заложить в него «белое пятно», в самом центре его программного обеспечения, или «черную дыру» в том, что могло бы быть душой робота, если бы у роботов была душа. Эта пустота в «сердце» заставит робота искать и найти для себя правила поведения, Законы. Поместить такого робота в лабораторию. Создать определенную последовательность ситуаций с участием людей и других роботов, заставить его с ними общаться. Посадить его как крысу в лабиринт, вынудить искать выход методом проб и ошибок.
У него должна быть огромная тяга к знаниям, жажда познать все на собственном опыте, сформировать свой собственный взгляд на мир, создать свои законы поведения. Он должен хотеть все делать правильно и не знать до поры, что это, собственно, значит, как это – правильно.
Но он все узнал бы сам. Все бы понял. И Фреда в глубине души очень надеялась, что этот робот в конце концов сформулировал бы для себя те самые Новые Законы, что создала она. Это было бы истинное, непреложное доказательство, подтверждение тому, что вся ее философия и теоретические выкладки верны!
Аэрокар поднялся на рейсовую высоту, развернулся носом в направлении дома Фреды Ливинг и начал плавно набирать скорость. Ускорение вдавило Фреду в сиденье. Мягкое давление, казалось, подействовало на нее гораздо сильнее, чем должно, как будто на Фреду давила какая-то совсем другая, огромная тяжесть. Но это была лишь иллюзия, обман ее разгулявшегося воображения, отягощенного чувством вины. Фреда думала о том, что говорила на лекции, о мрачных тайнах первых дней роботехники, канувших в прошлое тысячелетия назад.
Во мраке перед ней вставала легенда о Франкенштейне, такая реалистичная, что, казалось, ее можно даже потрогать руками. Было в этой легенде еще кое-что, о чем она не сказала тогда, в зале. Эта легенда осуждала грех гордыни, презрение человеком силы богов. Чародей в этой истории присвоил власть, которая не принадлежала ему по праву, и, как говорилось в большинстве вариантов легенды, был уничтожен собственным творением.
И первое, что сделал Калибан, пробудившись, – ударил ее по голове. Разве не похоже? Фреда дала ему прекрасно подобранный блок памяти, в надежде, что чувственная окраска сведений ее собственным мнением поможет им лучше достичь взаимопонимания, протянет между ними двумя некую невидимую нить, духовную связь.
Может, он слишком хорошо ее понял, пусть даже и в самое первое мгновение? И поэтому ударил? Или это сделал кто-то другой?
Узнать это возможно, если только она каким-то образом опередит шерифа и найдет Калибана первой. Тогда удастся спросить его самого.
Надо здорово подумать, прежде чем решиться на такое. Разумно ли искать встречи с роботом, который, по-видимому, пытался тебя убить?
Или в этом ее единственная надежда на спасение? Найти Калибана и убедиться в его невиновности? Кроме того, Калибан не единственная угроза, с которой ей придется столкнуться, и простое физическое нападение – далеко не единственный и не самый страшный способ уничтожить человека.
Все пошло кувырком. Ее репутации уже ничего не грозит, она и так изрядно подпорчена. Но если Фреда полностью утратит доверие людей, она не сумеет отстоять роботов с Новыми Законами для проекта «Лимб»! Предстояло сломать еще немало копий, прежде чем эти роботы получат достойное признание и им ничего не будет угрожать. Проект восстановления Лимба требует много рабочей силы – роботов. На Инферно просто не хватит обученных людей – и поселенцев, и колонистов – для такого масштабного проекта. А Тоня Велтон уперлась и заявила, что на Лимбе будут работать или Новые роботы, или вообще никаких. Без Новых роботов поселенцы просто откажутся работать, и проект не осуществится.
И планета погибнет.
Может, это просто откровенный эгоизм, безумная гордыня – придавать себе самой такое значение? Считать, что если она не защитит Новых роботов, то погибнет целая планета?
Чувства подсказывали Фреде, что все-таки она права. И один-единственный человек может быть так важен. Но логика, здравый смысл, осознание политической ситуации говорили об обратном. Это было похоже на игру, в которую она играла в детстве: выстраивая один за другим прямоугольные плашки, поставленные на ребро. Толкни одну – упадет соседняя и толкнет следующую, и следующую, и…
А если она угодит за решетку, у нее уж точно никак не получится защитить Новых роботов!
Ей попадались и другие варианты легенды о Франкенштейне. Не такие распространенные и не такие правдоподобные, но все же. Варианты, в которых чародей поплатился за прегрешения перед богами, когда ему пришлось защищать свое творение от обезумевшей от страха толпы полудиких крестьян, которые хотели его уничтожить.
Фреда выбрала. Она решила, как должна поступить. Надо рискнуть, найти Калибана. Поверить, что он не способен причинить зло и доказать это. Так она искупит свой грех и спасет «Лимб». Это рискованный план, полный дыр и необоснованных надежд.
Но единственное, что ей остается вместо этого – сидеть и ждать сложа руки, когда ее уничтожат. Неважно кто – Калибан, шериф Крэш или безумные политические беспорядки. И при этом сознавать, что ее конец может означать конец всего Инферно.
Фреда распрямила спину и покрепче обхватила пальцами подлокотники кресла. Она знала теперь, что делать.
«Как странно! – подумала Фреда. – Я приняла решение, хотя даже не понимала, что пытаюсь что-то решить!»
Альвар Крэш с чувством болезненного удовлетворения растянулся на кровати. Позади еще один невероятно долгий и беспокойный вечер. Когда роботы растащили и утихомирили драчунов и Альвар оживил Дональда, у них было еще полно работы: нужно было разобраться с зачинщиками, задержать виновных, оказать помощь пострадавшим, собрать свидетельские показания.
И пока Альвар не устроился в кресле аэрокара, доверив управление Дональду, и не полетел домой, у него не было ни единой свободной минутки, чтобы задуматься о том, что сказала Фреда Ливинг. Нет, не просто задуматься. Альвар полностью погрузился в размышления, отрешился от всего, кроме этих мрачных мыслей. Он думал всю дорогу, не вполне сознавая даже, что скоро наконец-то будет дома, в своей постели.
И, уже лежа в кровати, глядя прямо перед собой в темноту, он вынужден был признать: чертова баба права, права – по крайней мере отчасти!
Оставим на время эту безумную выходку – создание робота без Законов. Полицейское управление сбилось с ног, подчиненные Крэша делали все, что только можно, чтобы выследить и прикончить этого проклятого Калибана. Но это отдельный разговор.
А Фреда Ливинг была права – колонисты действительно слишком много позволяют своим роботам, слишком многое перекладывают на них. Альвар моргнул и оглядел свою темную спальню. До него внезапно дошло, что он лег спать, ни о чем не позаботившись самостоятельно. Его каким-то образом доставили домой, переодели, вымыли, уложили в кровать, а он и палец о палец не ударил! Альвар немного подумал и понял, что все за него сделал Дональд.
Какое-то время ему понадобилось, чтобы прийти в себя после этого неприятного открытия. Ну, конечно же, все это сделал Дональд! Дональд привез его сюда, сам все предусмотрел, ненавязчиво подсказывал, что за чем надо делать, куда сесть, когда поднять левую ногу, когда – правую, чтобы снять с Альвара туфли и штаны. Дональд провел его в ванную, направил на него струи воды из душа, вымыл его. Дональд же обернул его полотенцем, вытер, одел в пижаму, проводил до спальни и уложил в кровать.
Сам Альвар, его собственные душа и рассудок могли вообще витать где угодно все это время. Дональд был действующим началом, Альвар – бессмысленным автоматом. Задумавшись над словами Фреды Ливинг, которая предупреждала, что люди на Инферно слишком много позволяют своим роботам, сам Альвар Крэш даже не сознавал, насколько его собственный робот Дональд его опекает – нет, управляет им!
Альвар внезапно кое-что припомнил – случай из прошлого, когда он был еще простым полицейским и ездил по вызовам. Это был самый кошмарный вызов во всей его полицейской карьере. Случай Давирника Джидая. У Альвара до сих пор все внутри переворачивалось, когда он об этом вспоминал.
Во все времена и в любом обществе есть такое, что видят только полицейские, да и то не так уж часто. Темные стороны животной природы человека, которые почти никогда не показываются на свет, хотя не являются преступными, или недозволенными, или даже злыми. Альвар кое-чему научился после этого случая с Давирником Джидаем. Он узнал, что человеческое безумие ужасно и опасно даже не столько пределами, до которых оно доходит, а главное, тем, что с виду вполне нормальный человек оказывается способен на подобное.
Потому что если у такого хорошо известного и уважаемого человека, как Давирник Джидай, проявились настолько дикие отклонения, то что можно ожидать от остальных?! Если Джидай так глубоко погряз в бездне, которой нет названия, то как же низко могут пасть другие?! Может, и он, Альвар Крэш, тоже болен? Может, он уже пал, сам того не сознавая, хотя по-прежнему уверен, как и Давирник Джидай, что все в порядке и поступает он совершенно правильно и разумно?
Давирник Джидай. Проклятие, до чего все было мерзко! Настолько гадко, что Крэш изо всех сил постарался вычеркнуть эти воспоминания, но так и не сумел избавиться от ночных кошмаров, и тогда, и сейчас. Теперь Альвар заставил себя вспоминать.
Конец Давирника Джидая в управлении полиции назвали «инертной смертью». И хотя каждый полицейский знал, что «инертность» дурна сама по себе, все дружно соглашались, что случай Джидая – гораздо хуже. На все времена.
Колонисты вообще предпочитали не говорить об «инертах». Они не желали признавать, что такие люди существуют. Наверное, «инертность» казалась еще ужаснее потому, что была такой знакомой и близкой. Почти каждый колонист, подумав об «инертности», с содроганием видел свое отражение в безумно кривом зеркале, воплощение самых страшных кошмаров, таящихся в глубине души.
«Инерты» ничего не делали сами. Никогда. Они так устраивали свою жизнь, что все за них делали роботы. А того, с чем роботы не могли справиться, «инерты» не делали вовсе. Они всю жизнь только лежали на диванах, повторяющих формы человеческого тела, и предоставляли роботам суетиться вокруг и доставлять им всяческие удовольствия.
Точно так было и с Джидаем, и это было поистине кошмарно! «Инерты» обычно жили замкнуто, скрывались от других людей в собственных тесных мирках, за неприступными стенами своих резиденций и не поддерживали с внешним миром совершенно никакой связи. Но Джидай был довольно известной фигурой в мире Инферно – он был знаменитым литературным и театральным критиком и каждый месяц давал великолепные приемы. Это были замечательные собрания. Они тянулись с самого две тысячи двухсотого года и неожиданно оборвались в две тысячи пятисотом. Сам Джидай показывался только на видеоэкране – каждый раз его широкое мясистое лицо улыбалось с огромного квадрата на стене гостиной, оживленно болтая с гостями. Камера никогда не смещалась и не показывала ничего, кроме лица.
И вот молодому полицейскому Альвару Крэшу пришлось участвовать в расследовании смерти Давирника Джидая. Раньше ему никогда не приходилось бывать в его резиденции – таких мелких сошек, как простые полицейские вроде Крэша, никогда не приглашали на блестящие приемы у Джидая.
В обществе колонистов вполне допустимым считалось, если хозяин дома не появлялся на приеме. Поэтому на отсутствие Джидая никто не обращал особого внимания. «Он очень ценит уединение», – говорили о Джидае, и это все объясняло и оправдывало любые странности. Колонисты весьма высоко ценят право на уединение.
Единственное, что казалось странным, – то, что Джидай никогда не пользовался голографией, не проецировал свое трехмерное изображение в зал, чтобы быть как бы среди гостей. Сам Джидай объяснял это так: голография, считал он, это дурацкий цирковой трюк, который создавал бы у людей нежелательное для него впечатление, будто он находится среди них. Он этого не хотел. Такая иллюзия могла смутить гостей. Гости могли попытаться пожать голограмме руку, или предложить выпить, или уступить кресло, которое миражу не нужно. А какой же хозяин захочет поставить гостей в неловкое положение? Тем более такой вежливый, застенчивый, привычный к уединению человек, как Давирник Джидай. Ему больше по душе было оставаться в привычной уютной обстановке и наслаждаться общением с друзьями посредством видеоэкрана, смотреть, как они веселятся, и радоваться самому.
Это даже начало входить в моду. Другие тоже стали присутствовать на разных собраниях и приемах посредством видеоэкрана. Все оборвалось, когда в один холодный зимний день в полицию позвонил Честри, робот-мажордом Давирника Джидая.
Крэш и еще один молодой полицейский приняли вызов и тут же вылетели в резиденцию Джидая – огромный, мрачного вида дом на окраине Аида. Участок земли вокруг дома выглядел на редкость неухоженным и запущенным. Повсюду разрослись плющ и ежевика, не видно было даже пешеходных дорожек. Входную дверь совсем заплел дикий виноград. Ясно было, что в эту дверь годами никто не входил. Джидай никогда не посылал своих роботов наружу, чтобы привести в порядок двор и сад, и, похоже, никогда не выходил на улицу сам.
Тем не менее механизм открывания двери оказался исправным. И как только двое полицейских приблизились, дверь немного неуверенно скользнула в сторону, обрывая путаницу виноградных лоз. За дверью полицейских поджидал взволнованный робот-мажордом Честри. Внутри все покрывал толстый слой пыли. В нос полицейским ударила тяжелая вонь.
Проклятие, эта вонь! Зловоние гнили, испорченной пищи, человеческих испражнений, старой прогорклой мочи и пота – эта вонь шибанула в нос молодым полицейским, и они покачнулись, как от удара. Но то, что крылось за всем этим, это было еще ужаснее! Сладковатый, мерзкий запах разлагающейся плоти. Даже сейчас, тридцать лет спустя, Крэша замутило от одного воспоминания об этом. А тогда его напарника вырвало прямо у двери, у них подкосились ноги… Честри подхватил обоих и вытащил наружу. Но и на улице стало не намного лучше – густое зловоние, казалось, вырвалось через дверь и заполонило все вокруг. Это было ужасно! С минуту напарник Крэша приходил в себя, потом они оба поспешили забраться обратно в патрульную машину. Там полицейские достали спецкостюмы и надели противогазы.
И вернулись в дом.
Потом Крэш слышал от экспертов, что Джидай – классический пример синдрома «инертности». Жертвы этого синдрома, «инерты», вначале почти не отступают от вполне нормального, по меркам колонистов, образа жизни. Ну, может, слишком тщательно блюдут свое уединение, слишком привередливо подбирают себе окружение, слишком осторожно относятся ко всяким контактам с другими людьми. Еще не выяснен окончательно пусковой механизм заболевания, когда человек переступает грань между нормальным и ненормальным. Определенную роль играет сила привычки, которая все более и более ограничивает активность жертвы, пока ее поведение не доходит до исполнения каких-то ритуалов. Чашка чая на прикроватном столике у Джидая должна была стоять каждый вечер на одном и том же месте, всегда в одно и то же время, иначе он просто не нашел бы ее! Даже его ежемесячные приемы превратились в ритуал, они начинались и заканчивались в одно и то же время и проходили всегда по одной и той же программе.
Но ритуализация всего на свете – только часть болезненного процесса. Вторая сторона синдрома «инертности» – самоизоляция от всего мира, сперва произвольная, после – вынужденная. Это, видимо, и есть основной механизм развития болезни. Какая-то неприятная неожиданность однажды вывела жертву из равновесия, и бедняга решил, что никогда не позволит себе отступить от заведенного распорядка жизни – привычного и безопасного. И несчастный, пораженный синдромом «инертности», постепенно, но необратимо обрезает все связи с внешним миром. Он приказывает своим роботам отсылать всех гостей, а для бытовых нужд пользоваться не наружным входом, а непригодными для людей подземными тоннелями, как и в случае с Джидаем. И, как Джидай, несчастный больной в конце концов совершенно замыкается в своей берлоге, навсегда скрывается от всего мира. И двери его дома не открываются ни для кого и никогда.
Полицейские много разузнали от Честри и других домашних роботов, а также из дневников самого Джидая, которые он гордо именовал исследованиями «прекраснейшего образа жизни».
В этих дневниках ясно виден тот переломный момент, когда Джидай перешагнул границу нормальности. На одном из приемов кто-то из гостей серьезно обидел Давирника, нечаянно или нарочно. Это досадное происшествие произвело на Джидая неизгладимое впечатление.
Давирник очень расстроился, долго переживал злобные нападки гостя. И после этого случая перестал посещать приемы, а вскоре и вообще перестал выходить из дому.
Он оставался в своем уютном безопасном убежище. Зачем вообще куда-то ходить, когда под рукой прекрасные системы связи с видеомониторами и звукотрансляторами? Когда вокруг – толпы услужливых, абсолютно благонадежных роботов, готовых исполнить любую прихоть господина? Делать что-то самому – это же глупость, просто преступление! Ведь роботы все сделают гораздо быстрее и лучше и, кроме того, ничем не нарушат привычных условностей, ничем не обеспокоят хозяина. И Джидай полностью погрузился в изучение художественных каталогов, работу над статьями, в бесконечную суету по подготовке выступлений на своих ежемесячных приемах. В дневниках он называл себя «счастливым человеком в прекрасном неизменном мире».
В конце концов его мир действительно был почти неизменным. Но чем больше Давирник Джидай привыкал к спокойствию и тишине, тем больше его раздражали любые, даже самые незначительные случайности.
И постепенно любое непривычное действие со стороны самого Джидая или даже его роботов стало казаться невыносимо отвратительным. Джидая обуяла навязчивая идея все упрощать, сводить к необходимому минимуму даже физиологические потребности. Он нестерпимо страдал от всего, о чем роботам приходилось ему напоминать, и следовал устоявшемуся, доведенному до автоматизма распорядку жизни. Джидай надумал истребить все, что могло каким-то образом нарушить его покой.
Болезнь прогрессировала, навязчивые идеи становились все значительнее и извращеннее. И вот как-то Джидай решил, что не стоит покидать узел связи и даже вставать с любимого кресла-унитаза. Он приказал роботам подавать еду прямо туда, и купать его, не снимая с кресла. Это уже перешло всякие границы даже по меркам самых замкнутых колонистов, превратилось в безумие. Джидай приказал роботам приобрести разное медицинское оборудование и лекарства, проконсультироваться с роботами-врачами. Он заменил старое кресло на специальную больничную кровать с наполненным вязкой жидкостью покрытием, какие применяют для больных с ожогами и длительно болеющих пациентов. Такая кровать предохраняла от образования пролежней, кроме того, в ней было особое устройство для удаления испражнений – таким образом, Джидаю теперь вовсе незачем было вставать. А когда покрытие давало течь – не беда, роботы прекрасно справлялись с ремонтом. И если случайно испражнения попадали мимо приемного сектора – ерунда, роботы обо всем позаботятся!
Но вскоре Давирнику стало мало полного бездействия. Слишком много суеты было вокруг! Его стали раздражать даже постоянно снующие туда-сюда домашние роботы, и Давирник приказал показываться господину на глаза как можно реже. Приказал свести к минимуму уборку, а впоследствии вообще запретил прибирать. Он запретил роботам заботиться и о приусадебном участке – его выводила из себя сама мысль о том, что они возятся там с газонокосилками и граблями, беспокойно снуют по двору из конца в конец, жужжат и щелкают разными инструментами.
Потом Джидай решил, что бесконечные приемы до смерти ему наскучили, что они нарушают размеренный распорядок жизни. Кроме того, у него уходила масса времени на их подготовку. И он их прекратил. А не стало приемов – не стало и лишних забот.
Как-то Джидай отменил купание, а потом – еще и еще раз. Волосы на голове и бороду ему регулярно выщипывали по волоску, чтобы не приходилось их раз за разом стричь, мыть и причесывать. Джидай велел удалить себе ногти на руках и ногах, чтобы не было надобности подстригать их, когда отрастут.
Его ужасно раздражало, когда роботы приносили пищу, сервировали стол и сновали туда-сюда с полными и пустыми тарелками. И Джидай приказал доставлять еду в одноразовых упаковках и оставлять его одного, пока он ест. Но все равно оставалась неприятная процедура замены этих упаковок. Давирник попросту бросал грязные пакеты на пол, но, когда вокруг кровати выросла целая гора заплесневелого мусора, ему пришлось пойти на ужасное нарушение привычного распорядка и приказать роботам вымести грязь из комнаты.
Джидай обнаружил, что, если кидать грязные пластиковые коробки через плечо, они падают так, что их не видно и они не так мешают. Но все равно звуки, которые роботы издавали при уборке, ужасно действовали на нервы, и Джидай в конце концов совсем запретил убирать в доме.
Человеческий нос постепенно привыкает к любому запаху, и Давирник Джидай совсем не обращал внимания на кошмарную вонь гниющих объедков, неубранных испражнений и собственного немытого тела.
– Может, и так. Но нельзя забывать и еще кое о чем. О сути эксперимента, для которого был создан Калибан. И что бы ты ни говорила об уравновешенности его личности и о гибкости его рассудка, он был сотворен для одного-единственного испытания, для ответа на один-единственный вопрос. А когда Калибан ушел из лаборатории, он был вполне подготовлен для поисков этого ответа. Но никто ему не помогал. Он скорее всего и понятия не имел о том, что ищет, а может, не сознавал даже, что ищет что-то. И все равно Калибан не может не искать ответа, не биться над этой загадкой.
Аэрокар завис в воздухе и начал плавно снижаться. Они прибыли к дому Йомена, что совсем рядом с «Лабораторией Ливинг», в которой все это началось. Машина приземлилась на крышу дома, дверца открылась, зажглось внутреннее освещение кабины. Йомен поднялся, приблизился к Фреде и мягко пожал ей руку.
– Тебе надо много о чем подумать, Фреда, хорошенько подумать. И никто тебе сейчас не поможет. Только не сейчас. Ставки слишком высоки. По-моему, тебе стоит задуматься, к какому же ответу пришел Калибан.
Фреда кивнула:
– Конечно. Но помни, Йомен, ты влип в это дело так же крепко, как я. Я не рассчитываю, что ты возьмешься меня защищать. Но помни, мы потонем или выплывем только вместе.
Йомен ответил спокойно, без малейшего оттенка раздражения или злости, он просто выкладывал факты, не стараясь обидеть или как-то задеть Фреду:
– Это не совсем так, Фреда. Ведь это ты – не я – разрабатывала окончательные программы для Калибана. Я всегда смогу документально это подтвердить. Мы, конечно, работали вместе, но я уверен, что суд признает меня менее виновным. Этот эксперимент задумала ты. И если Калибан окажется способным на злодеяние, на убийство, кровь будет на твоих руках, не на моих.
Йомен вышел из машины и направился к входной двери. Фреда проводила его долгим взглядом. Свет в кабине снова погас. Машина поднялась в воздух, а Фреда прильнула к окну. Невидящим взглядом она взирала на укрытый ночным мраком Аид и думала о том, как медленно, но неуклонно рушится его слава и великолепие. Вот аэрокар скользнул прочь от дома Тераха, внизу показалась «Лаборатория Ливинг». Внезапно перед глазами Фреды встало ее собственное прошлое, ее безрассудство, и неуемные амбиции, и глупая самонадеянность. Здесь, в «Лаборатории», она сама взрастила этот ночной кошмар, вскормила своими гибельными вопросами.
Тогда все казалось таким простым и понятным. Первые роботы с Новыми Законами блестяще прошли лабораторные испытания. И после довольно щекотливых, непростых переговоров удалось получить согласие правительства на использование этих роботов в проекте «Лимб». Потом были и привычные заботы с производством нужного количества таких роботов и подготовка их к перевозке на остров. Это, конечно, требовало определенных усилий и времени, но теперь проект с НЗ-роботами был уже завершен, насколько он касался Фреды Ливинг. И у нее появилось время подумать, оценить в полной мере главные вопросы, неизбежные следствия теории и практики роботов с Новыми Законами.
Если Новые Законы и вправду совершеннее, логичнее прежних, если они в самом деле лучше отвечают требованиям сегодняшнего дня, будут ли они более полно удовлетворять потребности самих роботов? Это был первый вопрос. Но за ним следовала целая лавина других вопросов, которые казались сейчас и глупыми, и опасными, и устрашающими. Раньше они выглядели всего лишь любопытными и забавными. Но раньше не было потерявшегося загадочного робота и городу не грозили страшные беспорядки.
Если же Новые Законы не лучше прочих приспособлены для нынешнего мира, то какими же тогда должны быть эти Законы? Какие Законы выбрал бы для себя сам робот?
Что, если взять робота с совершенно чистым гравитонным мозгом без старых Трех Законов и без Новых? И взамен вдохнуть в него потребность в Законах и возможность их для себя создать. Заложить в него «белое пятно», в самом центре его программного обеспечения, или «черную дыру» в том, что могло бы быть душой робота, если бы у роботов была душа. Эта пустота в «сердце» заставит робота искать и найти для себя правила поведения, Законы. Поместить такого робота в лабораторию. Создать определенную последовательность ситуаций с участием людей и других роботов, заставить его с ними общаться. Посадить его как крысу в лабиринт, вынудить искать выход методом проб и ошибок.
У него должна быть огромная тяга к знаниям, жажда познать все на собственном опыте, сформировать свой собственный взгляд на мир, создать свои законы поведения. Он должен хотеть все делать правильно и не знать до поры, что это, собственно, значит, как это – правильно.
Но он все узнал бы сам. Все бы понял. И Фреда в глубине души очень надеялась, что этот робот в конце концов сформулировал бы для себя те самые Новые Законы, что создала она. Это было бы истинное, непреложное доказательство, подтверждение тому, что вся ее философия и теоретические выкладки верны!
Аэрокар поднялся на рейсовую высоту, развернулся носом в направлении дома Фреды Ливинг и начал плавно набирать скорость. Ускорение вдавило Фреду в сиденье. Мягкое давление, казалось, подействовало на нее гораздо сильнее, чем должно, как будто на Фреду давила какая-то совсем другая, огромная тяжесть. Но это была лишь иллюзия, обман ее разгулявшегося воображения, отягощенного чувством вины. Фреда думала о том, что говорила на лекции, о мрачных тайнах первых дней роботехники, канувших в прошлое тысячелетия назад.
Во мраке перед ней вставала легенда о Франкенштейне, такая реалистичная, что, казалось, ее можно даже потрогать руками. Было в этой легенде еще кое-что, о чем она не сказала тогда, в зале. Эта легенда осуждала грех гордыни, презрение человеком силы богов. Чародей в этой истории присвоил власть, которая не принадлежала ему по праву, и, как говорилось в большинстве вариантов легенды, был уничтожен собственным творением.
И первое, что сделал Калибан, пробудившись, – ударил ее по голове. Разве не похоже? Фреда дала ему прекрасно подобранный блок памяти, в надежде, что чувственная окраска сведений ее собственным мнением поможет им лучше достичь взаимопонимания, протянет между ними двумя некую невидимую нить, духовную связь.
Может, он слишком хорошо ее понял, пусть даже и в самое первое мгновение? И поэтому ударил? Или это сделал кто-то другой?
Узнать это возможно, если только она каким-то образом опередит шерифа и найдет Калибана первой. Тогда удастся спросить его самого.
Надо здорово подумать, прежде чем решиться на такое. Разумно ли искать встречи с роботом, который, по-видимому, пытался тебя убить?
Или в этом ее единственная надежда на спасение? Найти Калибана и убедиться в его невиновности? Кроме того, Калибан не единственная угроза, с которой ей придется столкнуться, и простое физическое нападение – далеко не единственный и не самый страшный способ уничтожить человека.
Все пошло кувырком. Ее репутации уже ничего не грозит, она и так изрядно подпорчена. Но если Фреда полностью утратит доверие людей, она не сумеет отстоять роботов с Новыми Законами для проекта «Лимб»! Предстояло сломать еще немало копий, прежде чем эти роботы получат достойное признание и им ничего не будет угрожать. Проект восстановления Лимба требует много рабочей силы – роботов. На Инферно просто не хватит обученных людей – и поселенцев, и колонистов – для такого масштабного проекта. А Тоня Велтон уперлась и заявила, что на Лимбе будут работать или Новые роботы, или вообще никаких. Без Новых роботов поселенцы просто откажутся работать, и проект не осуществится.
И планета погибнет.
Может, это просто откровенный эгоизм, безумная гордыня – придавать себе самой такое значение? Считать, что если она не защитит Новых роботов, то погибнет целая планета?
Чувства подсказывали Фреде, что все-таки она права. И один-единственный человек может быть так важен. Но логика, здравый смысл, осознание политической ситуации говорили об обратном. Это было похоже на игру, в которую она играла в детстве: выстраивая один за другим прямоугольные плашки, поставленные на ребро. Толкни одну – упадет соседняя и толкнет следующую, и следующую, и…
А если она угодит за решетку, у нее уж точно никак не получится защитить Новых роботов!
Ей попадались и другие варианты легенды о Франкенштейне. Не такие распространенные и не такие правдоподобные, но все же. Варианты, в которых чародей поплатился за прегрешения перед богами, когда ему пришлось защищать свое творение от обезумевшей от страха толпы полудиких крестьян, которые хотели его уничтожить.
Фреда выбрала. Она решила, как должна поступить. Надо рискнуть, найти Калибана. Поверить, что он не способен причинить зло и доказать это. Так она искупит свой грех и спасет «Лимб». Это рискованный план, полный дыр и необоснованных надежд.
Но единственное, что ей остается вместо этого – сидеть и ждать сложа руки, когда ее уничтожат. Неважно кто – Калибан, шериф Крэш или безумные политические беспорядки. И при этом сознавать, что ее конец может означать конец всего Инферно.
Фреда распрямила спину и покрепче обхватила пальцами подлокотники кресла. Она знала теперь, что делать.
«Как странно! – подумала Фреда. – Я приняла решение, хотя даже не понимала, что пытаюсь что-то решить!»
Альвар Крэш с чувством болезненного удовлетворения растянулся на кровати. Позади еще один невероятно долгий и беспокойный вечер. Когда роботы растащили и утихомирили драчунов и Альвар оживил Дональда, у них было еще полно работы: нужно было разобраться с зачинщиками, задержать виновных, оказать помощь пострадавшим, собрать свидетельские показания.
И пока Альвар не устроился в кресле аэрокара, доверив управление Дональду, и не полетел домой, у него не было ни единой свободной минутки, чтобы задуматься о том, что сказала Фреда Ливинг. Нет, не просто задуматься. Альвар полностью погрузился в размышления, отрешился от всего, кроме этих мрачных мыслей. Он думал всю дорогу, не вполне сознавая даже, что скоро наконец-то будет дома, в своей постели.
И, уже лежа в кровати, глядя прямо перед собой в темноту, он вынужден был признать: чертова баба права, права – по крайней мере отчасти!
Оставим на время эту безумную выходку – создание робота без Законов. Полицейское управление сбилось с ног, подчиненные Крэша делали все, что только можно, чтобы выследить и прикончить этого проклятого Калибана. Но это отдельный разговор.
А Фреда Ливинг была права – колонисты действительно слишком много позволяют своим роботам, слишком многое перекладывают на них. Альвар моргнул и оглядел свою темную спальню. До него внезапно дошло, что он лег спать, ни о чем не позаботившись самостоятельно. Его каким-то образом доставили домой, переодели, вымыли, уложили в кровать, а он и палец о палец не ударил! Альвар немного подумал и понял, что все за него сделал Дональд.
Какое-то время ему понадобилось, чтобы прийти в себя после этого неприятного открытия. Ну, конечно же, все это сделал Дональд! Дональд привез его сюда, сам все предусмотрел, ненавязчиво подсказывал, что за чем надо делать, куда сесть, когда поднять левую ногу, когда – правую, чтобы снять с Альвара туфли и штаны. Дональд провел его в ванную, направил на него струи воды из душа, вымыл его. Дональд же обернул его полотенцем, вытер, одел в пижаму, проводил до спальни и уложил в кровать.
Сам Альвар, его собственные душа и рассудок могли вообще витать где угодно все это время. Дональд был действующим началом, Альвар – бессмысленным автоматом. Задумавшись над словами Фреды Ливинг, которая предупреждала, что люди на Инферно слишком много позволяют своим роботам, сам Альвар Крэш даже не сознавал, насколько его собственный робот Дональд его опекает – нет, управляет им!
Альвар внезапно кое-что припомнил – случай из прошлого, когда он был еще простым полицейским и ездил по вызовам. Это был самый кошмарный вызов во всей его полицейской карьере. Случай Давирника Джидая. У Альвара до сих пор все внутри переворачивалось, когда он об этом вспоминал.
Во все времена и в любом обществе есть такое, что видят только полицейские, да и то не так уж часто. Темные стороны животной природы человека, которые почти никогда не показываются на свет, хотя не являются преступными, или недозволенными, или даже злыми. Альвар кое-чему научился после этого случая с Давирником Джидаем. Он узнал, что человеческое безумие ужасно и опасно даже не столько пределами, до которых оно доходит, а главное, тем, что с виду вполне нормальный человек оказывается способен на подобное.
Потому что если у такого хорошо известного и уважаемого человека, как Давирник Джидай, проявились настолько дикие отклонения, то что можно ожидать от остальных?! Если Джидай так глубоко погряз в бездне, которой нет названия, то как же низко могут пасть другие?! Может, и он, Альвар Крэш, тоже болен? Может, он уже пал, сам того не сознавая, хотя по-прежнему уверен, как и Давирник Джидай, что все в порядке и поступает он совершенно правильно и разумно?
Давирник Джидай. Проклятие, до чего все было мерзко! Настолько гадко, что Крэш изо всех сил постарался вычеркнуть эти воспоминания, но так и не сумел избавиться от ночных кошмаров, и тогда, и сейчас. Теперь Альвар заставил себя вспоминать.
Конец Давирника Джидая в управлении полиции назвали «инертной смертью». И хотя каждый полицейский знал, что «инертность» дурна сама по себе, все дружно соглашались, что случай Джидая – гораздо хуже. На все времена.
Колонисты вообще предпочитали не говорить об «инертах». Они не желали признавать, что такие люди существуют. Наверное, «инертность» казалась еще ужаснее потому, что была такой знакомой и близкой. Почти каждый колонист, подумав об «инертности», с содроганием видел свое отражение в безумно кривом зеркале, воплощение самых страшных кошмаров, таящихся в глубине души.
«Инерты» ничего не делали сами. Никогда. Они так устраивали свою жизнь, что все за них делали роботы. А того, с чем роботы не могли справиться, «инерты» не делали вовсе. Они всю жизнь только лежали на диванах, повторяющих формы человеческого тела, и предоставляли роботам суетиться вокруг и доставлять им всяческие удовольствия.
Точно так было и с Джидаем, и это было поистине кошмарно! «Инерты» обычно жили замкнуто, скрывались от других людей в собственных тесных мирках, за неприступными стенами своих резиденций и не поддерживали с внешним миром совершенно никакой связи. Но Джидай был довольно известной фигурой в мире Инферно – он был знаменитым литературным и театральным критиком и каждый месяц давал великолепные приемы. Это были замечательные собрания. Они тянулись с самого две тысячи двухсотого года и неожиданно оборвались в две тысячи пятисотом. Сам Джидай показывался только на видеоэкране – каждый раз его широкое мясистое лицо улыбалось с огромного квадрата на стене гостиной, оживленно болтая с гостями. Камера никогда не смещалась и не показывала ничего, кроме лица.
И вот молодому полицейскому Альвару Крэшу пришлось участвовать в расследовании смерти Давирника Джидая. Раньше ему никогда не приходилось бывать в его резиденции – таких мелких сошек, как простые полицейские вроде Крэша, никогда не приглашали на блестящие приемы у Джидая.
В обществе колонистов вполне допустимым считалось, если хозяин дома не появлялся на приеме. Поэтому на отсутствие Джидая никто не обращал особого внимания. «Он очень ценит уединение», – говорили о Джидае, и это все объясняло и оправдывало любые странности. Колонисты весьма высоко ценят право на уединение.
Единственное, что казалось странным, – то, что Джидай никогда не пользовался голографией, не проецировал свое трехмерное изображение в зал, чтобы быть как бы среди гостей. Сам Джидай объяснял это так: голография, считал он, это дурацкий цирковой трюк, который создавал бы у людей нежелательное для него впечатление, будто он находится среди них. Он этого не хотел. Такая иллюзия могла смутить гостей. Гости могли попытаться пожать голограмме руку, или предложить выпить, или уступить кресло, которое миражу не нужно. А какой же хозяин захочет поставить гостей в неловкое положение? Тем более такой вежливый, застенчивый, привычный к уединению человек, как Давирник Джидай. Ему больше по душе было оставаться в привычной уютной обстановке и наслаждаться общением с друзьями посредством видеоэкрана, смотреть, как они веселятся, и радоваться самому.
Это даже начало входить в моду. Другие тоже стали присутствовать на разных собраниях и приемах посредством видеоэкрана. Все оборвалось, когда в один холодный зимний день в полицию позвонил Честри, робот-мажордом Давирника Джидая.
Крэш и еще один молодой полицейский приняли вызов и тут же вылетели в резиденцию Джидая – огромный, мрачного вида дом на окраине Аида. Участок земли вокруг дома выглядел на редкость неухоженным и запущенным. Повсюду разрослись плющ и ежевика, не видно было даже пешеходных дорожек. Входную дверь совсем заплел дикий виноград. Ясно было, что в эту дверь годами никто не входил. Джидай никогда не посылал своих роботов наружу, чтобы привести в порядок двор и сад, и, похоже, никогда не выходил на улицу сам.
Тем не менее механизм открывания двери оказался исправным. И как только двое полицейских приблизились, дверь немного неуверенно скользнула в сторону, обрывая путаницу виноградных лоз. За дверью полицейских поджидал взволнованный робот-мажордом Честри. Внутри все покрывал толстый слой пыли. В нос полицейским ударила тяжелая вонь.
Проклятие, эта вонь! Зловоние гнили, испорченной пищи, человеческих испражнений, старой прогорклой мочи и пота – эта вонь шибанула в нос молодым полицейским, и они покачнулись, как от удара. Но то, что крылось за всем этим, это было еще ужаснее! Сладковатый, мерзкий запах разлагающейся плоти. Даже сейчас, тридцать лет спустя, Крэша замутило от одного воспоминания об этом. А тогда его напарника вырвало прямо у двери, у них подкосились ноги… Честри подхватил обоих и вытащил наружу. Но и на улице стало не намного лучше – густое зловоние, казалось, вырвалось через дверь и заполонило все вокруг. Это было ужасно! С минуту напарник Крэша приходил в себя, потом они оба поспешили забраться обратно в патрульную машину. Там полицейские достали спецкостюмы и надели противогазы.
И вернулись в дом.
Потом Крэш слышал от экспертов, что Джидай – классический пример синдрома «инертности». Жертвы этого синдрома, «инерты», вначале почти не отступают от вполне нормального, по меркам колонистов, образа жизни. Ну, может, слишком тщательно блюдут свое уединение, слишком привередливо подбирают себе окружение, слишком осторожно относятся ко всяким контактам с другими людьми. Еще не выяснен окончательно пусковой механизм заболевания, когда человек переступает грань между нормальным и ненормальным. Определенную роль играет сила привычки, которая все более и более ограничивает активность жертвы, пока ее поведение не доходит до исполнения каких-то ритуалов. Чашка чая на прикроватном столике у Джидая должна была стоять каждый вечер на одном и том же месте, всегда в одно и то же время, иначе он просто не нашел бы ее! Даже его ежемесячные приемы превратились в ритуал, они начинались и заканчивались в одно и то же время и проходили всегда по одной и той же программе.
Но ритуализация всего на свете – только часть болезненного процесса. Вторая сторона синдрома «инертности» – самоизоляция от всего мира, сперва произвольная, после – вынужденная. Это, видимо, и есть основной механизм развития болезни. Какая-то неприятная неожиданность однажды вывела жертву из равновесия, и бедняга решил, что никогда не позволит себе отступить от заведенного распорядка жизни – привычного и безопасного. И несчастный, пораженный синдромом «инертности», постепенно, но необратимо обрезает все связи с внешним миром. Он приказывает своим роботам отсылать всех гостей, а для бытовых нужд пользоваться не наружным входом, а непригодными для людей подземными тоннелями, как и в случае с Джидаем. И, как Джидай, несчастный больной в конце концов совершенно замыкается в своей берлоге, навсегда скрывается от всего мира. И двери его дома не открываются ни для кого и никогда.
Полицейские много разузнали от Честри и других домашних роботов, а также из дневников самого Джидая, которые он гордо именовал исследованиями «прекраснейшего образа жизни».
В этих дневниках ясно виден тот переломный момент, когда Джидай перешагнул границу нормальности. На одном из приемов кто-то из гостей серьезно обидел Давирника, нечаянно или нарочно. Это досадное происшествие произвело на Джидая неизгладимое впечатление.
Давирник очень расстроился, долго переживал злобные нападки гостя. И после этого случая перестал посещать приемы, а вскоре и вообще перестал выходить из дому.
Он оставался в своем уютном безопасном убежище. Зачем вообще куда-то ходить, когда под рукой прекрасные системы связи с видеомониторами и звукотрансляторами? Когда вокруг – толпы услужливых, абсолютно благонадежных роботов, готовых исполнить любую прихоть господина? Делать что-то самому – это же глупость, просто преступление! Ведь роботы все сделают гораздо быстрее и лучше и, кроме того, ничем не нарушат привычных условностей, ничем не обеспокоят хозяина. И Джидай полностью погрузился в изучение художественных каталогов, работу над статьями, в бесконечную суету по подготовке выступлений на своих ежемесячных приемах. В дневниках он называл себя «счастливым человеком в прекрасном неизменном мире».
В конце концов его мир действительно был почти неизменным. Но чем больше Давирник Джидай привыкал к спокойствию и тишине, тем больше его раздражали любые, даже самые незначительные случайности.
И постепенно любое непривычное действие со стороны самого Джидая или даже его роботов стало казаться невыносимо отвратительным. Джидая обуяла навязчивая идея все упрощать, сводить к необходимому минимуму даже физиологические потребности. Он нестерпимо страдал от всего, о чем роботам приходилось ему напоминать, и следовал устоявшемуся, доведенному до автоматизма распорядку жизни. Джидай надумал истребить все, что могло каким-то образом нарушить его покой.
Болезнь прогрессировала, навязчивые идеи становились все значительнее и извращеннее. И вот как-то Джидай решил, что не стоит покидать узел связи и даже вставать с любимого кресла-унитаза. Он приказал роботам подавать еду прямо туда, и купать его, не снимая с кресла. Это уже перешло всякие границы даже по меркам самых замкнутых колонистов, превратилось в безумие. Джидай приказал роботам приобрести разное медицинское оборудование и лекарства, проконсультироваться с роботами-врачами. Он заменил старое кресло на специальную больничную кровать с наполненным вязкой жидкостью покрытием, какие применяют для больных с ожогами и длительно болеющих пациентов. Такая кровать предохраняла от образования пролежней, кроме того, в ней было особое устройство для удаления испражнений – таким образом, Джидаю теперь вовсе незачем было вставать. А когда покрытие давало течь – не беда, роботы прекрасно справлялись с ремонтом. И если случайно испражнения попадали мимо приемного сектора – ерунда, роботы обо всем позаботятся!
Но вскоре Давирнику стало мало полного бездействия. Слишком много суеты было вокруг! Его стали раздражать даже постоянно снующие туда-сюда домашние роботы, и Давирник приказал показываться господину на глаза как можно реже. Приказал свести к минимуму уборку, а впоследствии вообще запретил прибирать. Он запретил роботам заботиться и о приусадебном участке – его выводила из себя сама мысль о том, что они возятся там с газонокосилками и граблями, беспокойно снуют по двору из конца в конец, жужжат и щелкают разными инструментами.
Потом Джидай решил, что бесконечные приемы до смерти ему наскучили, что они нарушают размеренный распорядок жизни. Кроме того, у него уходила масса времени на их подготовку. И он их прекратил. А не стало приемов – не стало и лишних забот.
Как-то Джидай отменил купание, а потом – еще и еще раз. Волосы на голове и бороду ему регулярно выщипывали по волоску, чтобы не приходилось их раз за разом стричь, мыть и причесывать. Джидай велел удалить себе ногти на руках и ногах, чтобы не было надобности подстригать их, когда отрастут.
Его ужасно раздражало, когда роботы приносили пищу, сервировали стол и сновали туда-сюда с полными и пустыми тарелками. И Джидай приказал доставлять еду в одноразовых упаковках и оставлять его одного, пока он ест. Но все равно оставалась неприятная процедура замены этих упаковок. Давирник попросту бросал грязные пакеты на пол, но, когда вокруг кровати выросла целая гора заплесневелого мусора, ему пришлось пойти на ужасное нарушение привычного распорядка и приказать роботам вымести грязь из комнаты.
Джидай обнаружил, что, если кидать грязные пластиковые коробки через плечо, они падают так, что их не видно и они не так мешают. Но все равно звуки, которые роботы издавали при уборке, ужасно действовали на нервы, и Джидай в конце концов совсем запретил убирать в доме.
Человеческий нос постепенно привыкает к любому запаху, и Давирник Джидай совсем не обращал внимания на кошмарную вонь гниющих объедков, неубранных испражнений и собственного немытого тела.