Страница:
нижнему ля диез фортепьянной клавиатуры. Супруги были счастливы. Они
принадлежали друг другу, а Искусство принадлежало им. И вот мой совет тому,
кто молод и богат продай имение твое и раздай нищим, а еще лучше - отдай эти
денежки привратнику, чтобы поселиться в такой же квартирке со своей Дилией и
своим Искусством.
Обитатели квартирок, несомненно, подпишутся под моим заявлением, что
они самые счастливые люди на свете. Дом, в котором царит счастье, не может
быть слишком тесен. Пусть комод, упав ничком, заменит вам бильярд, каминная
доска - трюмо, письменный стол - комнату для гостей, а умывальник - пианино!
И если все четыре стены вздумают надвинуться на вас, - не беда! Лишь бы вы
со своей Дилией уместились между ними. Ну, а уж если нет в вашем доме
доброго согласия, тогда пусть он будет велик и просторен, чтобы вы могли
войти в него через Золотые ворота, повесить шляпу на мыс Гаттерас, платье -
на мыс Горн и выйти через Лабрадор!
Джо обучался живописи у самого великого Маэстри. Вы, без сомнения,
слышали это имя. Дерет он за свои уроки крепко, а обучает слегка, что,
вероятно, и снискало ему громкую славу мастера эффектных контрастов. Дилия
училась музыке у Розенштока - вы знаете, конечно, какой широкой известностью
пользуется этот возмутитель покоя фортепьянных клавиш.
Джо и Дилия были очень счастливы, пока не прожили всех своих денег. Так
оно всегда, но я не хочу показаться циником. Стоявшая перед ними цель была
им совершенно ясна. Джо в самом непродолжительном времени должен был
написать такие полотна, ради обладания которыми пожилые джентльмены с тощими
бакенбардами и толстыми бумажниками будут лупить друг друга кистенем по
голове у него в мастерской. Дилия же должна была познать все тайны Музыки,
затем пресытиться ею и приобрести обыкновение при виде непроданних мест в
партере или в ложах лечить внезапную мигрень омарами, уединившись в своих
личных апартаментах и отказываясь выйти на эстраду.
Но прекраснее всего, на мой взгляд, была сама их жизнь в маленькой
квартирке: горячие, увлекательные беседы по возвращении с уроков; уютные
обеды вдвоем и легкие, необременительные завтраки; обмен честолюбивыми
мечтами - причем каждый грезил не столько своими успехами, сколько успехами
другого; взаимная готовность помочь и ободрить, и - да простят мне
непритязательность моих вкусов - бутерброды с сыром и маслины перед отходом
ко сну.
Однако дни шли, и высоко поднятое знамя Искусства бессильно повисло на
своем древке. Так оно бывает порой, хотя знаменосец и не виноват. Все из
дома и ничего в дом, как говорят грубые, одержимые практицизмом люди. Не
стало денег, чтобы оплачивать ценные услуги мистера Маэстри и герра
Розенштока. Но, когда любишь Искусство, никакие жертвы не тяжелы. И вот
Дилия заявила однажды, что намерена давать уроки музыки, так как нужно
свести концы с концами.
День за днем она уходила из дома вербовать учеников и, наконец, однажды
вернулась домой к вечеру в очень приподнятом настроении.
- Джо, дорогой мой, я получила урок? - торжествующе объявила она. - И,
знаешь, такие милые люди! Генерал... генерал А. Б. Пинкни с дочкой. У них
свой дом на Семьдесят первой улице. Роскошный дом, Джо! Поглядел бы ты на их
подъезд! Византийский стиль - так, кажется, ты это называешь. А комнаты! Ах,
Джо, я никогда не видала ничего подобного!
Я буду давать уроки его дочке Клементине. И представь, я просто
привязалась к ней с первого взгляда. Она такая нежная, деликатная и так
просто держится. И вся в белом с головы до пят. Ей восемнадцать лет. Я буду,
заниматься с ней три раза в неделю. Ты только подумай, Джо, урок пять
долларов! Это же чудно! Еще два-три таких урока, и я возобновлю занятия с
герром Розенштоком. Ну, пожалуйста, родной, перестань хмуриться и давай
устроим хороший ужин.
- Тебе легко говорить, Дали, - возразил Джо, вооружась столовым ножом и
топориком и бросаясь в атаку на банку консервированного горошка. - А мне
каково? Ты, значит, будешь бегать по урокам и зарабатывать на жизнь, а я -
беззаботно витать в сферах высокого искусства? Ну уж нет, клянусь останками
Бенвенуто Челлини! Я, вероятно, тоже могу продавать газеты или мостить улицы
и приносить в дом доллар-другой.
Дилия подошла и повисла у него на шее.
- Джо, любимый мой, ну какой ты глупый! Ты не должен бросать живопись.
Ты пойми - ведь если бы я оставила музыку и занялась чем-то посторонним... а
я сама учусь, когда даю уроки. Я же не расстаюсь с моей музыкой. А на
пятнадцать долларов в неделю мы будем жить, как миллионеры И думать не смей
бросать мистера Маэстри.
- Ладно, - сказал Джо, доставая с полки голубой фарфоровый салатник в
форме раковины. - Все же мне очень горько, что ты должна бегать по урокам.
Нет, это не Искусство. Но ты, конечно, настоящее сокровище и молодчина.
- Когда любишь Искусство, никакие жертвы не тяжелы, - изрекла Дилия.
- Маэстри похвалил небо на том этюде, что я писал в парке, - сообщил
Джо. - А Тинкл разрешил мне выставить две вещи у него в витрине. Может, кто
и купит одну из них, если они подадутся на глаза какому-нибудь подходящему
идиоту с деньгами.
- Непременно купят, - нежно проворковала Дилия. - А сейчас
возблагодарим судьбу за генерала Пинкни и эту телячью грудинку.
Всю следующую неделю чета Лэрреби рано садилась завтракать Джо был
необычайно увлечен эффектами утреннего освещения в Центральном парке, где он
делал зарисовки, и в семь часов Дилия провожала его, насытив завтраком,
нежными заботами, поцелуями и поощрениями.
Искусство - требовательная возлюбленная. Джо теперь редко возвращался
домой раньше семи часов вечера.
В субботу Дилия, немного бледная и утомленная, но исполненная милой
горделивости, торжественно выложила три пятидолларовые бумажки на маленький
(восемь на десять дюймов) столик в маленькой (восемь на десять футов)
гостиной.
- Клементина удручает меня порой, - сказала она чуть-чуть устало. -
Боюсь, что она недостаточно прилежна. Приходится повторять ей одно и то же
по нескольку раз. И эти ее белые одеяния стали уже нагонять тоску. Но
генерал Пинкни - вот чудесный старик! Жаль, что ты не знаком с ним, Джо. Он
иногда заходит к нам во время урока - он ведь одинокий, вдовец - и стоит,
теребя свою белую козлиную бородку. "Ну, как шестнадцатые и тридцать вторые?
- спрашивает он всегда. - Идут на лад?"
Ах, Джо, если бы ты видел, какие у них панели в гостиной! А какие
мягкие шерстяные портьеры! Клементина немножко покашливает. Надеюсь, что она
крепче, чем кажется с виду. Ты знаешь, я в самом деле очень привязалась к
ней - она такая ласковая и кроткая и так хорошо воспитана. Брат генерала
Пинкни был одно время посланником в Боливии.
Но тут Джо, словно какой-нибудь граф Монте-Кристо, извлек из кармана
сначала десять долларов, потом пять, потом еще два и еще один-четыре самые
что ни на есть настоящие банкноты - и положил их рядом с заработком своей
жены.
- Продал акварель с обелиском одному субъекту из Пеории, - преподнес он
ошеломляющее известие.
- Ты шутишь, Джо, - сказала Дилия. - Не может быть, чтобы из Пеории!
- Да вот, представь себе. Жаль, что ты не видала его, Дилия. Толстый, в
шерстяном кашне и с гусиной зубочисткой. Он заметил мой этюд в витрине у
Тинкла и принял его сначала за изображение ветряной мельницы. Но он славный
малый и купил вместо мельницы обелиск и даже заказал мне еще одну картину -
маслом: вид на Лэкуонскую товарную станцию. Повезет ее с собой. Ох, уж эти
мне уроки музыки! Ну ладно, ладно, они, конечно, не отделимы от Искусства.
- Я так рада, что ты занимаешься своим делом, - горячо сказала Дилия. -
Тебя ждет успех, дорогой. Тридцать три доллара! Мы никогда не жили так
богато. У нас будут сегодня устрицы на ужин.
- И филе-миньон с шампиньонами, - добавил Джо. - А ты не знаешь, где
вилка для маслин?
В следующую субботу Джо вернулся домой первым. Он положил восемнадцать
долларов на столик в гостиной и поспешно смыл с рук что-то черное -
по-видимому толстый слой масляной краски.
А через полчаса появилась и Дилия. Кисть ее правой руки, вся обмотанная
бинтами, была похожа на какой-то бесформенный узел.
- Что случилось, Дилия? - спросил Джо, целуя жену Дилия рассмеялась, но
как-то не очень весело.
- Клементине пришла фантазия угостить меня после урока гренками
по-валлийски, - сказала она. - Вообще это девушка со странностями. В пять
часов вечера - гренки по-валлийски!
Генерал был дома, и посмотрел бы ты, как он ринулся за сковородкой,
можно подумать, что у них нет прислуги. У Клементины, конечно, что-то
неладно со здоровьем - она такая нервная. Плеснула мне на руку растопленным
сыром, когда поливала им гренки. Ужас как больно было! Бедняжка расстроилась
до слез. А генерал Пинкни... ты знаешь, старик просто чуть с ума не сошел.
Сам помчался вниз в подвал и послал кого-то - кажется, истопника - в аптеку
за мазью и бинтами. Сейчас уж не так больно.
- А это что у тебя тут? - спросил Джо, нежно приподымая ее
забинтованную руку и осторожно потягивая за кончики каких-то белых
лохмотьев, торчащих из-под бинта.
- Это такая мягкая штука, на которую кладут мазь, - сказала Дилия. -
Господи, Джо, неужели ты продал еще один этюд? - Она только сейчас заметила
на маленьком столике деньги.
- Продал ли я этюд! Спроси об этом нашего друга из Пеории. Он забрал
сегодня свою товарную станцию и, кажется, склонен заказать мне еще пейзаж в
парке и вид на Гудзон. В котором часу стряслось с тобой это несчастье, Дили?
- Часов в пять, должно быть, - жалобно сказала Дилия. - Утюг... то есть
сыр сняли с плиты примерно в это время. Ты бы посмотрел на генерала Пинкни,
Джо, когда он...
- Поди-ка сюда, Дили, - сказал Джо. Он опустился на кушетку, притянул к
себе жену и обнял ее за плечи.
- Чем это та занималась последние две недели? - спросил он.
Дилия храбро посмотрела мужу в глаза - взглядом, исполненным любви и
упрямства, - и забормотала что-то насчет генерала Пинкни... потом опустила
голову, и правда вылилась наружу в бурном потоке слез.
- Я не могла найти уроков, - призналась Дилия. - И не могла допустить,
чтобы ты бросил живопись. Тогда я поступила в эту большую прачечную -
знаешь, на Двадцать четвертой улице - гладить рубашки. А правда, я здорово
придумала все это - насчет генерала Пинкни и Клементины, - как ты считаешь,
Джо? И сегодня, когда одна девушка в прачечной обожгла мне руку утюгом, я
всю дорогу домой сочиняла эту историю с гренками. Ты не сердишься, Джо? Ведь
если бы я не устроилась на работу, ты бы, может быть, не продал своих этюдов
этому господину из Пеории.
- Он, между прочим, не из Пеории, - с расстановкой проговорил Джо.
- Ну, это уж не важно, откуда он. Ты такой молодчина, Джо, и скажи,
пожалуйста... нет, поцелуй меня сначала, скажи, пожалуйста, как это ты
догадался, что я не даю уроков?
- Я и не догадывался... до последней минуты, - сказал Джо. - И теперь
бы не догадался, но сегодня я послал из котельной наверх, в прачечную,
лигнин и мазь для какой-то девушки, которой обожгли руку утюгом. Я уже две
недели как топлю котел в этой прачечной.
- Так, значит, ты не...
- Мой покупатель из Пеории - так же, как и твой генерал Пинкни, - всего
лишь произведение искусства, которое, кстати, не имеет ничего общего ни с
живописью, ни с музыкой.
Оба рассмеялись, и Джо начал:
- Когда любишь Искусство, никакие жертвы... Но Дилия не дала мужу
договорить, зажав ему рот рукой.
- Нет, - сказала она. - Просто: когда любишь...
Перевод Н. Дарузес
Старик Энтони Рокволл, удалившийся от дел фабрикант и владелец патента
на мыло "Эврика", выглянул из окна библиотеки в своем особняке на Пятой
авеню и ухмыльнулся. Его сосед справа, аристократ и клубмен Дж. ван Шуйлайт
Саффолк- Джонс, садился в ожидавшую его машину, презрительно воротя нос от
мыльного палаццо, фасад которого украшала скульптура в стиле итальянского
Возрождения.
- Ведь просто старое чучело банкрота, а сколько спеси! - заметил бывший
мыльный король. - Берег бы лучше свое здоровье, замороженный Нессельроде, а
не то скоро попадет в Эдемский музей. Вот на будущее лето размалюю весь
фасад красными, белыми и синими полосами - погляжу тогда, как он сморщит
свой голландский нос.
И тут Энтони Рокволл, всю жизнь не одобрявший звонков, подошел к дверям
библиотеки и заорал: "Майк!" тем самым голосом, от которого когда-то чуть не
лопалось небо над канзасскими прериями.
- Скажите моему сыну, чтоб он зашел ко мне перед уходом из дому, -
приказал он явившемуся на зов слуге.
Когда молодой Рокволл вошел в библиотеку, старик отложил газету и,
взглянув на него с выражением добродушной суровости на полном и румяном без
морщин лице, одной рукой взъерошил свою седую гриву, а другой загремел
ключами в кармане.
- Ричард, почем ты платишь за мыло, которым моешься? - спросил Энтони
Рокволл.
Ричард, всего полгода назад вернувшийся домой из колледжа, слегка
удивился. Он еще не вполне постиг своего папашу, который в любую минуту мог
выкинуть что- нибудь неожиданное, словно девица на своем первом балу.
- Кажется, шесть долларов за дюжину, папа.
- А за костюм?
- Обыкновенно долларов шестьдесят
- Ты джентльмен, - решительно изрек Энтони. - Мне говорили, будто бы
молодые аристократы швыряют по двадцать четыре доллара за мыло и больше чем
по сотне за костюм. У тебя денег не меньше, чем у любого из них, а ты
все-таки держишься того, что умеренно и скромно. Сам я моюсь старой
"Эврикой" - не только но привычке, но и потому, что это мыло лучше других.
Если ты платишь больше десяти центов за кусок мыла, то лишнее с тебя берут
за плохие духи и обертку. А пятьдесят центов вполне прилично для молодого
человека твоих лет, твоего положения и состояния. Повторяю, ты - джентльмен.
Я слышал, будто нужно три поколения для того, чтобы создать джентльмена. Это
раньше так было. А теперь с деньгами оно получается куда легче и скорей.
Деньги тебя сделали джентльменом. Да я и сам почти джентльмен, ей-богу! Я
ничем не хуже моих соседей - так же вежлив, приятен и любезен, как эти два
спесивых голландца справа и слева, которые не могут спать по ночам из-за
того, что я купил участок между ними.
- Есть вещи, которых не купишь за деньги, - довольно мрачно заметил
молодой Рокволл.
- Нет, ты этого не говори, - возразил обиженный Энтони. - Я всегда стою
за деньги Я прочел всю энциклопедию насквозь: все искал чего-нибудь такого,
чего нельзя купить за деньги; так на той неделе придется, должно быть,
взяться за дополнительные тома. Я за деньги против всего прочего. Ну, скажи
мне, чего нельзя купить за деньги?
- Прежде всего, они не могут ввести вас в высший свет, - ответил
уязвленный Ричард.
- Ого! неужто не могут? - прогремел защитник корней зла. - Ты лучше
скажи, где был бы весь твой высший свет, если бы у первого из Асторов не
хватило денег на проезд в третьем классе?
Ричард вздохнул.
- Я вот к чему это говорю, - продолжал старик уже более мягко. - Потому
я и попросил тебя зайти. Что-то с тобой неладно, мой мальчик. Вот уже две
недели, как я это замечаю. Ну, выкладывай начистоту. Я в двадцать четыре
часа могу реализовать одиннадцать миллионов наличными, не считая
недвижимости. Если у тебя печень не в порядке, так "Бродяга" стоит под
парами у пристани и в два дня доставит тебя на Багамские острова.
- Почти угадали, папа. Это очень близко к истине.
- Ага, так как же ее зовут? - проницательно заметил Энтони.
Ричард начал прохаживаться взад и вперед по библиотеке. Неотесанный
старик отец проявил достаточно внимания и сочувствия, чтобы вызвать доверие
сына.
- Почему ты не делаешь предложения? - спросил старик-Энтони. - Она
будет рада- радехонька. У тебя и деньги и красивая наружность, ты славный
малый. Руки у тебя чистые, они не запачканы мылом "Эврика". Правда, ты
учился в колледже, но на это она не посмотрит.
- Все случая не было, - вздохнул Ричард.
- Устрой так, чтоб был, - сказал Энтони. - Ступай с ней на прогулку в
парк или повези на пикник, а не то проводи ее домой из церкви. Случай! Тьфу!
- Вы не знаете, что такое свет, папа. Она из тех, которые вертят колесо
светской мельницы. Каждый час, каждая минута ее времени распределены на
много дней вперед. Я не могу жить без этой девушки, папа: без нее этот город
ничем не лучше гнилого болота. А написать ей я не могу - просто не в
состоянии.
- Ну, вот еще! - сказал старик. - Неужели при тех средствах, которые я
тебе даю, ты не можешь добиться, чтобы девушка уделила тебе час-другой
времени?
- Я слишком долго откладывал. Послезавтра в полдень она уезжает в
Европу и пробудет там два года. Я увижусь с ней завтра вечером на несколько
минут. Сейчас она гостит в Ларчмонте у своей тетки. Туда я поехать не могу.
- Но мне разрешено встретить ее завтра вечером на Центральном вокзале, к
поезду восемь тридцать. Мы проедем галопом по Бродвею до театра Уоллока, где
ее мать и остальная компания будут ожидать нас в вестибюле. Неужели вы
думаете, что она станет выслушивать мое признание в эти шесть минут? Нет,
конечно. А какая возможность объясниться в театре или после спектакля?
Никакой! Нет, папа, это не так просто, ваши деньги тут не помогут. Ни одной
минуты времени нельзя купить за наличные; если б было можно, богачи жили бы
дольше других. Нет никакой надежды поговорить с мисс Лэнтри до ее отъезда.
- Ладно, Ричард, мой мальчик, - весело отвечал Энтони. - Ступай теперь
в свой клуб. Я очень рад, что это у тебя не печень. Не забывай только время
от времени воскурять фимиам на алтаре великого бога Маммона. Ты говоришь,
деньги не могут купить времени? Ну, разумеется, нельзя заказать, чтобы
вечность завернули тебе в бумажку и доставили на дом за такую-то цену, но я
сам видел, какие мозоли на пятках натер себе старик Хронос, гуляя по золотым
приискам.
В этот вечер к братцу Энтони, читавшему вечернюю газету, зашла тетя
Эллен, кроткая, сентиментальная, старенькая, словно пришибленная богатством,
и, вздыхая, завела речь о страданиях влюбленных.
- Все это я от него уже слышал, - зевая, ответил братец Энтони. - Я ему
сказал, что мой текущий счет к его услугам. Тогда он начал отрицать пользу
денег. Говорит, будто бы деньги ему не помогут. Будто бы светский этикет не
спихнуть с места даже целой упряжке миллионеров.
- Ах, Энтони, - вздохнула тетя Эллен. - Напрасно ты придаешь такое
значение деньгам. Богатство ничего не значит там, где речь идет об истинной
любви. Любовь всесильна. Если б он только объяснился раньше! Она бы не
смогла отказать нашему Ричарду. А теперь, я боюсь, уже поздно. У него не
будет случая поговорить с ней. Все твое золото не может дать счастья нашему
мальчику.
На следующий вечер ровно в восемь часов тетя Эллен достала старинное
золотое кольцо из футляра, побитого молью, и вручила его племяннику.
- Надень его сегодня, Ричард, - попросила она. - Твоя мать подарила мне
это кольцо и сказала, что оно приносит счастье в любви Она велела передать
его тебе, когда ты найдешь свою суженую.
Молодой Рокволл принял кольцо с благоговением и попробовал надеть его
на мизинец. Оно дошло до второго сустава и застряло там. Ричард сиял его и
засунул в жилетный карман, по свойственной мужчинам привычке. А потом вызвал
по телефону кэб.
В восемь часов тридцать две минуты он выловил мисс Лэнтри из говорливой
толпы на вокзале.
- Нам нельзя задерживать маму и остальных, - сказал она.
- К театру Уоллока, как можно скорей! - честно передал кэбмену Ричард.
С Сорок второй улицы они влетели на Бродвей и помчались по звездному
пути, ведущему от мягких лугов Запада к скалистым утесам Востока.
Не доезжая Тридцать четвертой улицы Ричард быстро поднял окошечко и
приказал кэбмену остановиться.
- Я уронил кольцо, - сказал он в извинение. - Оно принадлежало моей
матери, и мне было бы жаль его потерять. Я не задержу вас, - я видел, куда
оно упало.
Не прошло и минуты, как он вернулся с кольцом.
Но за эту минуту перед самым кэбом остановился поперек дороги вагон
трамвая. Кэбмен хотел объехать его слева, но тяжелый почтовый фургон
загородил ему путь Он попробовал свернуть вправо, но ему пришлось попятиться
назад от подводы с мебелью, которой тут было вовсе не место. Он хотел было
повернуть назад - и только выругался, выпустив из рук вожжи. Со всех сторон
его окружала невообразимая путаница экипажей и лошадей.
Создалась одна из тех уличных пробок, которые иногда совершенно
неожиданно останавливают все движение в этом огромном городе.
- Почему вы не двигаетесь с места? - сердито спросила мисс Лэнтри. - Мы
опоздаем.
Ричард встал в кэбе и оглянулся по сторонам. Застывший поток фургонов,
подвод, кэбов, автобусов и трамваев заполнял обширное пространство в том
месте, где Бродвей перекрещивается с Шестой авеню и Тридцать четвертой
улицей, заполнял так тесно, как девушка с талией в двадцать шесть дюймов
заполняет двадцатидвухдюймовый пояс. И по всем этим улицам к месту их
пересечения с грохотом катились еще экипажи, на полном ходу врезываясь в эту
путаницу, цепляясь колесами и усиливая общий шум громкой бранью кучеров. Все
движение Манхэттена будто застопорилось вокруг их экипажа. Ни один из
нью-йоркских старожилов, стоявших в тысячной толпе на тротуарах, не мог
припомнить уличного затора таких размеров.
- Простите, но мы, кажется, застряли, - сказал Ричард, усевшись на
место. - Такая пробка и за час не рассосется. И виноват я. Если бы я не
выронил кольца...
- Покажите мне ваше кольцо, - сказала мисс Лэнтри. - Теперь уже ничего
не поделаешь, так что мне все равно. Да и вообще театр это, по-моему, такая
скука.
В одиннадцать часов вечера кто-то легонько постучался в дверь Энтони
Рокволла.
- Войдите! - крикнул Энтони, который читал книжку о приключениях
пиратов, облачившись в красный бархатный халат.
Это была тетя Эллен, похожая на седовласого ангела, по ошибке забытого
на земле.
- Они обручились, Энтони, - кротко сказала тетя. - Она дала слово
нашему Ричарду По дороге в театр они попали в уличную пробку и целых два
часа не могли двинуться с места.
И знаешь-ли, братец Энтони, никогда больше не хвастайся силой твоих
денег Маленькая эмблема истинной любви, колечко, знаменующее собой
бесконечную и бескорыстную преданность, помогло нашему Ричарду завоевать
свое счастье. Он уронил кольцо на улице и вышел из кэба, чтобы поднять его.
Но не успели они тронуться дальше, как создалась пробка. И вот, пока кэб
стоял, Ричард объяснился в любви и добился ее согласия. Деньги просто мусор
по сравнению с истинной любовью, Энтони.
- Ну ладно, - ответил старик. - Я очень рад, что наш мальчик добился
своего Говорил же я ему, что никаких денег не пожалею на это дело, если...
- Но чем же тут могли помочь твои деньги, братец Энтони?
- Сестра, - сказал Энтони Рокволл. - У меня пират попал черт знает в
какую переделку. Корабль у него только что получил пробоину, а сам он
слишком хорошо знает цену деньгам, чтобы дать ему затонуть. Дай ты мне ради
бога дочитать главу.
На этом рассказ должен бы кончиться. Автор стремится к концу всей
душой, так же как стремится к нему читатель. Но нам надо еще спуститься на
дно колодца за истиной.
На следующий день субъект с красными руками и в синем горошчатом
галстуке, назвавшийся Келли, явился на дом к Энтони Рокволлу и был
немедленно допущен в библиотеку.
- Ну что же, - сказал Энтони, доставая чековую книжку, - неплохо
сварили мыло. Посмотрим, - вам было выдано пять тысяч?
- Я приплатил триста долларов своих, - сказал Келли. - Пришлось
немножко превысить смету. Фургоны и кэбы я нанимал по пяти долларов; подводы
и двуконные упряжки запрашивали по десяти. Шоферы требовали не меньше десяти
долларов, а фургоны с грузом и все двадцать. Всего дороже обошлись
полицейские - двоим я заплатил по полсотне, а прочим по двадцать и по
двадцать пять. А ведь здорово получилось, мистер Рокволл? Я очень рад, что
Уильям А. Брэди не видел этой небольшой массовой сценки на колесах; я ему
зла не желаю, а беднягу, верно, хватил бы удар от зависти. И ведь без единой
репетиции! Ребята были на месте секунда в секунду. И целых два часа ниже
памятника Грили даже пальца негде было просунуть.
- Вот вам тысяча триста, Келли, - сказал Энтони, отрывая чек. - Ваша
тысяча да те триста, что вы потратили из своих. Вы ведь не презираете денег,
Келли?
- Я? - сказал Келли. - Я бы убил того, кто выдумал бедность.
Келли был уже в дверях, когда Энтони окликнул его.
- Вы не заметили там где-нибудь в толпе этакого пухлого мальчишку с
луком и стрелами и совсем раздетого? - спросил он.
- Что-то не видал, - ответил озадаченный Келли. - Если он был такой,
как вы говорите, так, верно, полиция забрала его еще до меня.
- Я так и думал, что этого озорника на месте не окажется, - ухмыльнулся
Энтони. - Всего наилучшего, Келли!
Перевод М. Лорие
Мы теперь не стонем и не посыпаем главу пеплом при упоминании о геенне
огненной. Ведь даже проповедники начинают внушать нам, что бог - это радий,
эфир или какая-то смесь с научным названием и что самое худшее, чему мы,
грешные, можем подвергнуться на том свете, - это некая химическая реакция.
Такая гипотеза приятна, но в нас еще осталось кое-что и от старого
религиозного страха.
Существуют только две темы, на которые можно говорить, дав волю своей
фантазии и не боясь опровержений. Вы можете рассказывать о том, что видели
во сне, и передавать то, что слышали от попугая. Ни Морфея, ни попугая суд
принадлежали друг другу, а Искусство принадлежало им. И вот мой совет тому,
кто молод и богат продай имение твое и раздай нищим, а еще лучше - отдай эти
денежки привратнику, чтобы поселиться в такой же квартирке со своей Дилией и
своим Искусством.
Обитатели квартирок, несомненно, подпишутся под моим заявлением, что
они самые счастливые люди на свете. Дом, в котором царит счастье, не может
быть слишком тесен. Пусть комод, упав ничком, заменит вам бильярд, каминная
доска - трюмо, письменный стол - комнату для гостей, а умывальник - пианино!
И если все четыре стены вздумают надвинуться на вас, - не беда! Лишь бы вы
со своей Дилией уместились между ними. Ну, а уж если нет в вашем доме
доброго согласия, тогда пусть он будет велик и просторен, чтобы вы могли
войти в него через Золотые ворота, повесить шляпу на мыс Гаттерас, платье -
на мыс Горн и выйти через Лабрадор!
Джо обучался живописи у самого великого Маэстри. Вы, без сомнения,
слышали это имя. Дерет он за свои уроки крепко, а обучает слегка, что,
вероятно, и снискало ему громкую славу мастера эффектных контрастов. Дилия
училась музыке у Розенштока - вы знаете, конечно, какой широкой известностью
пользуется этот возмутитель покоя фортепьянных клавиш.
Джо и Дилия были очень счастливы, пока не прожили всех своих денег. Так
оно всегда, но я не хочу показаться циником. Стоявшая перед ними цель была
им совершенно ясна. Джо в самом непродолжительном времени должен был
написать такие полотна, ради обладания которыми пожилые джентльмены с тощими
бакенбардами и толстыми бумажниками будут лупить друг друга кистенем по
голове у него в мастерской. Дилия же должна была познать все тайны Музыки,
затем пресытиться ею и приобрести обыкновение при виде непроданних мест в
партере или в ложах лечить внезапную мигрень омарами, уединившись в своих
личных апартаментах и отказываясь выйти на эстраду.
Но прекраснее всего, на мой взгляд, была сама их жизнь в маленькой
квартирке: горячие, увлекательные беседы по возвращении с уроков; уютные
обеды вдвоем и легкие, необременительные завтраки; обмен честолюбивыми
мечтами - причем каждый грезил не столько своими успехами, сколько успехами
другого; взаимная готовность помочь и ободрить, и - да простят мне
непритязательность моих вкусов - бутерброды с сыром и маслины перед отходом
ко сну.
Однако дни шли, и высоко поднятое знамя Искусства бессильно повисло на
своем древке. Так оно бывает порой, хотя знаменосец и не виноват. Все из
дома и ничего в дом, как говорят грубые, одержимые практицизмом люди. Не
стало денег, чтобы оплачивать ценные услуги мистера Маэстри и герра
Розенштока. Но, когда любишь Искусство, никакие жертвы не тяжелы. И вот
Дилия заявила однажды, что намерена давать уроки музыки, так как нужно
свести концы с концами.
День за днем она уходила из дома вербовать учеников и, наконец, однажды
вернулась домой к вечеру в очень приподнятом настроении.
- Джо, дорогой мой, я получила урок? - торжествующе объявила она. - И,
знаешь, такие милые люди! Генерал... генерал А. Б. Пинкни с дочкой. У них
свой дом на Семьдесят первой улице. Роскошный дом, Джо! Поглядел бы ты на их
подъезд! Византийский стиль - так, кажется, ты это называешь. А комнаты! Ах,
Джо, я никогда не видала ничего подобного!
Я буду давать уроки его дочке Клементине. И представь, я просто
привязалась к ней с первого взгляда. Она такая нежная, деликатная и так
просто держится. И вся в белом с головы до пят. Ей восемнадцать лет. Я буду,
заниматься с ней три раза в неделю. Ты только подумай, Джо, урок пять
долларов! Это же чудно! Еще два-три таких урока, и я возобновлю занятия с
герром Розенштоком. Ну, пожалуйста, родной, перестань хмуриться и давай
устроим хороший ужин.
- Тебе легко говорить, Дали, - возразил Джо, вооружась столовым ножом и
топориком и бросаясь в атаку на банку консервированного горошка. - А мне
каково? Ты, значит, будешь бегать по урокам и зарабатывать на жизнь, а я -
беззаботно витать в сферах высокого искусства? Ну уж нет, клянусь останками
Бенвенуто Челлини! Я, вероятно, тоже могу продавать газеты или мостить улицы
и приносить в дом доллар-другой.
Дилия подошла и повисла у него на шее.
- Джо, любимый мой, ну какой ты глупый! Ты не должен бросать живопись.
Ты пойми - ведь если бы я оставила музыку и занялась чем-то посторонним... а
я сама учусь, когда даю уроки. Я же не расстаюсь с моей музыкой. А на
пятнадцать долларов в неделю мы будем жить, как миллионеры И думать не смей
бросать мистера Маэстри.
- Ладно, - сказал Джо, доставая с полки голубой фарфоровый салатник в
форме раковины. - Все же мне очень горько, что ты должна бегать по урокам.
Нет, это не Искусство. Но ты, конечно, настоящее сокровище и молодчина.
- Когда любишь Искусство, никакие жертвы не тяжелы, - изрекла Дилия.
- Маэстри похвалил небо на том этюде, что я писал в парке, - сообщил
Джо. - А Тинкл разрешил мне выставить две вещи у него в витрине. Может, кто
и купит одну из них, если они подадутся на глаза какому-нибудь подходящему
идиоту с деньгами.
- Непременно купят, - нежно проворковала Дилия. - А сейчас
возблагодарим судьбу за генерала Пинкни и эту телячью грудинку.
Всю следующую неделю чета Лэрреби рано садилась завтракать Джо был
необычайно увлечен эффектами утреннего освещения в Центральном парке, где он
делал зарисовки, и в семь часов Дилия провожала его, насытив завтраком,
нежными заботами, поцелуями и поощрениями.
Искусство - требовательная возлюбленная. Джо теперь редко возвращался
домой раньше семи часов вечера.
В субботу Дилия, немного бледная и утомленная, но исполненная милой
горделивости, торжественно выложила три пятидолларовые бумажки на маленький
(восемь на десять дюймов) столик в маленькой (восемь на десять футов)
гостиной.
- Клементина удручает меня порой, - сказала она чуть-чуть устало. -
Боюсь, что она недостаточно прилежна. Приходится повторять ей одно и то же
по нескольку раз. И эти ее белые одеяния стали уже нагонять тоску. Но
генерал Пинкни - вот чудесный старик! Жаль, что ты не знаком с ним, Джо. Он
иногда заходит к нам во время урока - он ведь одинокий, вдовец - и стоит,
теребя свою белую козлиную бородку. "Ну, как шестнадцатые и тридцать вторые?
- спрашивает он всегда. - Идут на лад?"
Ах, Джо, если бы ты видел, какие у них панели в гостиной! А какие
мягкие шерстяные портьеры! Клементина немножко покашливает. Надеюсь, что она
крепче, чем кажется с виду. Ты знаешь, я в самом деле очень привязалась к
ней - она такая ласковая и кроткая и так хорошо воспитана. Брат генерала
Пинкни был одно время посланником в Боливии.
Но тут Джо, словно какой-нибудь граф Монте-Кристо, извлек из кармана
сначала десять долларов, потом пять, потом еще два и еще один-четыре самые
что ни на есть настоящие банкноты - и положил их рядом с заработком своей
жены.
- Продал акварель с обелиском одному субъекту из Пеории, - преподнес он
ошеломляющее известие.
- Ты шутишь, Джо, - сказала Дилия. - Не может быть, чтобы из Пеории!
- Да вот, представь себе. Жаль, что ты не видала его, Дилия. Толстый, в
шерстяном кашне и с гусиной зубочисткой. Он заметил мой этюд в витрине у
Тинкла и принял его сначала за изображение ветряной мельницы. Но он славный
малый и купил вместо мельницы обелиск и даже заказал мне еще одну картину -
маслом: вид на Лэкуонскую товарную станцию. Повезет ее с собой. Ох, уж эти
мне уроки музыки! Ну ладно, ладно, они, конечно, не отделимы от Искусства.
- Я так рада, что ты занимаешься своим делом, - горячо сказала Дилия. -
Тебя ждет успех, дорогой. Тридцать три доллара! Мы никогда не жили так
богато. У нас будут сегодня устрицы на ужин.
- И филе-миньон с шампиньонами, - добавил Джо. - А ты не знаешь, где
вилка для маслин?
В следующую субботу Джо вернулся домой первым. Он положил восемнадцать
долларов на столик в гостиной и поспешно смыл с рук что-то черное -
по-видимому толстый слой масляной краски.
А через полчаса появилась и Дилия. Кисть ее правой руки, вся обмотанная
бинтами, была похожа на какой-то бесформенный узел.
- Что случилось, Дилия? - спросил Джо, целуя жену Дилия рассмеялась, но
как-то не очень весело.
- Клементине пришла фантазия угостить меня после урока гренками
по-валлийски, - сказала она. - Вообще это девушка со странностями. В пять
часов вечера - гренки по-валлийски!
Генерал был дома, и посмотрел бы ты, как он ринулся за сковородкой,
можно подумать, что у них нет прислуги. У Клементины, конечно, что-то
неладно со здоровьем - она такая нервная. Плеснула мне на руку растопленным
сыром, когда поливала им гренки. Ужас как больно было! Бедняжка расстроилась
до слез. А генерал Пинкни... ты знаешь, старик просто чуть с ума не сошел.
Сам помчался вниз в подвал и послал кого-то - кажется, истопника - в аптеку
за мазью и бинтами. Сейчас уж не так больно.
- А это что у тебя тут? - спросил Джо, нежно приподымая ее
забинтованную руку и осторожно потягивая за кончики каких-то белых
лохмотьев, торчащих из-под бинта.
- Это такая мягкая штука, на которую кладут мазь, - сказала Дилия. -
Господи, Джо, неужели ты продал еще один этюд? - Она только сейчас заметила
на маленьком столике деньги.
- Продал ли я этюд! Спроси об этом нашего друга из Пеории. Он забрал
сегодня свою товарную станцию и, кажется, склонен заказать мне еще пейзаж в
парке и вид на Гудзон. В котором часу стряслось с тобой это несчастье, Дили?
- Часов в пять, должно быть, - жалобно сказала Дилия. - Утюг... то есть
сыр сняли с плиты примерно в это время. Ты бы посмотрел на генерала Пинкни,
Джо, когда он...
- Поди-ка сюда, Дили, - сказал Джо. Он опустился на кушетку, притянул к
себе жену и обнял ее за плечи.
- Чем это та занималась последние две недели? - спросил он.
Дилия храбро посмотрела мужу в глаза - взглядом, исполненным любви и
упрямства, - и забормотала что-то насчет генерала Пинкни... потом опустила
голову, и правда вылилась наружу в бурном потоке слез.
- Я не могла найти уроков, - призналась Дилия. - И не могла допустить,
чтобы ты бросил живопись. Тогда я поступила в эту большую прачечную -
знаешь, на Двадцать четвертой улице - гладить рубашки. А правда, я здорово
придумала все это - насчет генерала Пинкни и Клементины, - как ты считаешь,
Джо? И сегодня, когда одна девушка в прачечной обожгла мне руку утюгом, я
всю дорогу домой сочиняла эту историю с гренками. Ты не сердишься, Джо? Ведь
если бы я не устроилась на работу, ты бы, может быть, не продал своих этюдов
этому господину из Пеории.
- Он, между прочим, не из Пеории, - с расстановкой проговорил Джо.
- Ну, это уж не важно, откуда он. Ты такой молодчина, Джо, и скажи,
пожалуйста... нет, поцелуй меня сначала, скажи, пожалуйста, как это ты
догадался, что я не даю уроков?
- Я и не догадывался... до последней минуты, - сказал Джо. - И теперь
бы не догадался, но сегодня я послал из котельной наверх, в прачечную,
лигнин и мазь для какой-то девушки, которой обожгли руку утюгом. Я уже две
недели как топлю котел в этой прачечной.
- Так, значит, ты не...
- Мой покупатель из Пеории - так же, как и твой генерал Пинкни, - всего
лишь произведение искусства, которое, кстати, не имеет ничего общего ни с
живописью, ни с музыкой.
Оба рассмеялись, и Джо начал:
- Когда любишь Искусство, никакие жертвы... Но Дилия не дала мужу
договорить, зажав ему рот рукой.
- Нет, - сказала она. - Просто: когда любишь...
Перевод Н. Дарузес
Старик Энтони Рокволл, удалившийся от дел фабрикант и владелец патента
на мыло "Эврика", выглянул из окна библиотеки в своем особняке на Пятой
авеню и ухмыльнулся. Его сосед справа, аристократ и клубмен Дж. ван Шуйлайт
Саффолк- Джонс, садился в ожидавшую его машину, презрительно воротя нос от
мыльного палаццо, фасад которого украшала скульптура в стиле итальянского
Возрождения.
- Ведь просто старое чучело банкрота, а сколько спеси! - заметил бывший
мыльный король. - Берег бы лучше свое здоровье, замороженный Нессельроде, а
не то скоро попадет в Эдемский музей. Вот на будущее лето размалюю весь
фасад красными, белыми и синими полосами - погляжу тогда, как он сморщит
свой голландский нос.
И тут Энтони Рокволл, всю жизнь не одобрявший звонков, подошел к дверям
библиотеки и заорал: "Майк!" тем самым голосом, от которого когда-то чуть не
лопалось небо над канзасскими прериями.
- Скажите моему сыну, чтоб он зашел ко мне перед уходом из дому, -
приказал он явившемуся на зов слуге.
Когда молодой Рокволл вошел в библиотеку, старик отложил газету и,
взглянув на него с выражением добродушной суровости на полном и румяном без
морщин лице, одной рукой взъерошил свою седую гриву, а другой загремел
ключами в кармане.
- Ричард, почем ты платишь за мыло, которым моешься? - спросил Энтони
Рокволл.
Ричард, всего полгода назад вернувшийся домой из колледжа, слегка
удивился. Он еще не вполне постиг своего папашу, который в любую минуту мог
выкинуть что- нибудь неожиданное, словно девица на своем первом балу.
- Кажется, шесть долларов за дюжину, папа.
- А за костюм?
- Обыкновенно долларов шестьдесят
- Ты джентльмен, - решительно изрек Энтони. - Мне говорили, будто бы
молодые аристократы швыряют по двадцать четыре доллара за мыло и больше чем
по сотне за костюм. У тебя денег не меньше, чем у любого из них, а ты
все-таки держишься того, что умеренно и скромно. Сам я моюсь старой
"Эврикой" - не только но привычке, но и потому, что это мыло лучше других.
Если ты платишь больше десяти центов за кусок мыла, то лишнее с тебя берут
за плохие духи и обертку. А пятьдесят центов вполне прилично для молодого
человека твоих лет, твоего положения и состояния. Повторяю, ты - джентльмен.
Я слышал, будто нужно три поколения для того, чтобы создать джентльмена. Это
раньше так было. А теперь с деньгами оно получается куда легче и скорей.
Деньги тебя сделали джентльменом. Да я и сам почти джентльмен, ей-богу! Я
ничем не хуже моих соседей - так же вежлив, приятен и любезен, как эти два
спесивых голландца справа и слева, которые не могут спать по ночам из-за
того, что я купил участок между ними.
- Есть вещи, которых не купишь за деньги, - довольно мрачно заметил
молодой Рокволл.
- Нет, ты этого не говори, - возразил обиженный Энтони. - Я всегда стою
за деньги Я прочел всю энциклопедию насквозь: все искал чего-нибудь такого,
чего нельзя купить за деньги; так на той неделе придется, должно быть,
взяться за дополнительные тома. Я за деньги против всего прочего. Ну, скажи
мне, чего нельзя купить за деньги?
- Прежде всего, они не могут ввести вас в высший свет, - ответил
уязвленный Ричард.
- Ого! неужто не могут? - прогремел защитник корней зла. - Ты лучше
скажи, где был бы весь твой высший свет, если бы у первого из Асторов не
хватило денег на проезд в третьем классе?
Ричард вздохнул.
- Я вот к чему это говорю, - продолжал старик уже более мягко. - Потому
я и попросил тебя зайти. Что-то с тобой неладно, мой мальчик. Вот уже две
недели, как я это замечаю. Ну, выкладывай начистоту. Я в двадцать четыре
часа могу реализовать одиннадцать миллионов наличными, не считая
недвижимости. Если у тебя печень не в порядке, так "Бродяга" стоит под
парами у пристани и в два дня доставит тебя на Багамские острова.
- Почти угадали, папа. Это очень близко к истине.
- Ага, так как же ее зовут? - проницательно заметил Энтони.
Ричард начал прохаживаться взад и вперед по библиотеке. Неотесанный
старик отец проявил достаточно внимания и сочувствия, чтобы вызвать доверие
сына.
- Почему ты не делаешь предложения? - спросил старик-Энтони. - Она
будет рада- радехонька. У тебя и деньги и красивая наружность, ты славный
малый. Руки у тебя чистые, они не запачканы мылом "Эврика". Правда, ты
учился в колледже, но на это она не посмотрит.
- Все случая не было, - вздохнул Ричард.
- Устрой так, чтоб был, - сказал Энтони. - Ступай с ней на прогулку в
парк или повези на пикник, а не то проводи ее домой из церкви. Случай! Тьфу!
- Вы не знаете, что такое свет, папа. Она из тех, которые вертят колесо
светской мельницы. Каждый час, каждая минута ее времени распределены на
много дней вперед. Я не могу жить без этой девушки, папа: без нее этот город
ничем не лучше гнилого болота. А написать ей я не могу - просто не в
состоянии.
- Ну, вот еще! - сказал старик. - Неужели при тех средствах, которые я
тебе даю, ты не можешь добиться, чтобы девушка уделила тебе час-другой
времени?
- Я слишком долго откладывал. Послезавтра в полдень она уезжает в
Европу и пробудет там два года. Я увижусь с ней завтра вечером на несколько
минут. Сейчас она гостит в Ларчмонте у своей тетки. Туда я поехать не могу.
- Но мне разрешено встретить ее завтра вечером на Центральном вокзале, к
поезду восемь тридцать. Мы проедем галопом по Бродвею до театра Уоллока, где
ее мать и остальная компания будут ожидать нас в вестибюле. Неужели вы
думаете, что она станет выслушивать мое признание в эти шесть минут? Нет,
конечно. А какая возможность объясниться в театре или после спектакля?
Никакой! Нет, папа, это не так просто, ваши деньги тут не помогут. Ни одной
минуты времени нельзя купить за наличные; если б было можно, богачи жили бы
дольше других. Нет никакой надежды поговорить с мисс Лэнтри до ее отъезда.
- Ладно, Ричард, мой мальчик, - весело отвечал Энтони. - Ступай теперь
в свой клуб. Я очень рад, что это у тебя не печень. Не забывай только время
от времени воскурять фимиам на алтаре великого бога Маммона. Ты говоришь,
деньги не могут купить времени? Ну, разумеется, нельзя заказать, чтобы
вечность завернули тебе в бумажку и доставили на дом за такую-то цену, но я
сам видел, какие мозоли на пятках натер себе старик Хронос, гуляя по золотым
приискам.
В этот вечер к братцу Энтони, читавшему вечернюю газету, зашла тетя
Эллен, кроткая, сентиментальная, старенькая, словно пришибленная богатством,
и, вздыхая, завела речь о страданиях влюбленных.
- Все это я от него уже слышал, - зевая, ответил братец Энтони. - Я ему
сказал, что мой текущий счет к его услугам. Тогда он начал отрицать пользу
денег. Говорит, будто бы деньги ему не помогут. Будто бы светский этикет не
спихнуть с места даже целой упряжке миллионеров.
- Ах, Энтони, - вздохнула тетя Эллен. - Напрасно ты придаешь такое
значение деньгам. Богатство ничего не значит там, где речь идет об истинной
любви. Любовь всесильна. Если б он только объяснился раньше! Она бы не
смогла отказать нашему Ричарду. А теперь, я боюсь, уже поздно. У него не
будет случая поговорить с ней. Все твое золото не может дать счастья нашему
мальчику.
На следующий вечер ровно в восемь часов тетя Эллен достала старинное
золотое кольцо из футляра, побитого молью, и вручила его племяннику.
- Надень его сегодня, Ричард, - попросила она. - Твоя мать подарила мне
это кольцо и сказала, что оно приносит счастье в любви Она велела передать
его тебе, когда ты найдешь свою суженую.
Молодой Рокволл принял кольцо с благоговением и попробовал надеть его
на мизинец. Оно дошло до второго сустава и застряло там. Ричард сиял его и
засунул в жилетный карман, по свойственной мужчинам привычке. А потом вызвал
по телефону кэб.
В восемь часов тридцать две минуты он выловил мисс Лэнтри из говорливой
толпы на вокзале.
- Нам нельзя задерживать маму и остальных, - сказал она.
- К театру Уоллока, как можно скорей! - честно передал кэбмену Ричард.
С Сорок второй улицы они влетели на Бродвей и помчались по звездному
пути, ведущему от мягких лугов Запада к скалистым утесам Востока.
Не доезжая Тридцать четвертой улицы Ричард быстро поднял окошечко и
приказал кэбмену остановиться.
- Я уронил кольцо, - сказал он в извинение. - Оно принадлежало моей
матери, и мне было бы жаль его потерять. Я не задержу вас, - я видел, куда
оно упало.
Не прошло и минуты, как он вернулся с кольцом.
Но за эту минуту перед самым кэбом остановился поперек дороги вагон
трамвая. Кэбмен хотел объехать его слева, но тяжелый почтовый фургон
загородил ему путь Он попробовал свернуть вправо, но ему пришлось попятиться
назад от подводы с мебелью, которой тут было вовсе не место. Он хотел было
повернуть назад - и только выругался, выпустив из рук вожжи. Со всех сторон
его окружала невообразимая путаница экипажей и лошадей.
Создалась одна из тех уличных пробок, которые иногда совершенно
неожиданно останавливают все движение в этом огромном городе.
- Почему вы не двигаетесь с места? - сердито спросила мисс Лэнтри. - Мы
опоздаем.
Ричард встал в кэбе и оглянулся по сторонам. Застывший поток фургонов,
подвод, кэбов, автобусов и трамваев заполнял обширное пространство в том
месте, где Бродвей перекрещивается с Шестой авеню и Тридцать четвертой
улицей, заполнял так тесно, как девушка с талией в двадцать шесть дюймов
заполняет двадцатидвухдюймовый пояс. И по всем этим улицам к месту их
пересечения с грохотом катились еще экипажи, на полном ходу врезываясь в эту
путаницу, цепляясь колесами и усиливая общий шум громкой бранью кучеров. Все
движение Манхэттена будто застопорилось вокруг их экипажа. Ни один из
нью-йоркских старожилов, стоявших в тысячной толпе на тротуарах, не мог
припомнить уличного затора таких размеров.
- Простите, но мы, кажется, застряли, - сказал Ричард, усевшись на
место. - Такая пробка и за час не рассосется. И виноват я. Если бы я не
выронил кольца...
- Покажите мне ваше кольцо, - сказала мисс Лэнтри. - Теперь уже ничего
не поделаешь, так что мне все равно. Да и вообще театр это, по-моему, такая
скука.
В одиннадцать часов вечера кто-то легонько постучался в дверь Энтони
Рокволла.
- Войдите! - крикнул Энтони, который читал книжку о приключениях
пиратов, облачившись в красный бархатный халат.
Это была тетя Эллен, похожая на седовласого ангела, по ошибке забытого
на земле.
- Они обручились, Энтони, - кротко сказала тетя. - Она дала слово
нашему Ричарду По дороге в театр они попали в уличную пробку и целых два
часа не могли двинуться с места.
И знаешь-ли, братец Энтони, никогда больше не хвастайся силой твоих
денег Маленькая эмблема истинной любви, колечко, знаменующее собой
бесконечную и бескорыстную преданность, помогло нашему Ричарду завоевать
свое счастье. Он уронил кольцо на улице и вышел из кэба, чтобы поднять его.
Но не успели они тронуться дальше, как создалась пробка. И вот, пока кэб
стоял, Ричард объяснился в любви и добился ее согласия. Деньги просто мусор
по сравнению с истинной любовью, Энтони.
- Ну ладно, - ответил старик. - Я очень рад, что наш мальчик добился
своего Говорил же я ему, что никаких денег не пожалею на это дело, если...
- Но чем же тут могли помочь твои деньги, братец Энтони?
- Сестра, - сказал Энтони Рокволл. - У меня пират попал черт знает в
какую переделку. Корабль у него только что получил пробоину, а сам он
слишком хорошо знает цену деньгам, чтобы дать ему затонуть. Дай ты мне ради
бога дочитать главу.
На этом рассказ должен бы кончиться. Автор стремится к концу всей
душой, так же как стремится к нему читатель. Но нам надо еще спуститься на
дно колодца за истиной.
На следующий день субъект с красными руками и в синем горошчатом
галстуке, назвавшийся Келли, явился на дом к Энтони Рокволлу и был
немедленно допущен в библиотеку.
- Ну что же, - сказал Энтони, доставая чековую книжку, - неплохо
сварили мыло. Посмотрим, - вам было выдано пять тысяч?
- Я приплатил триста долларов своих, - сказал Келли. - Пришлось
немножко превысить смету. Фургоны и кэбы я нанимал по пяти долларов; подводы
и двуконные упряжки запрашивали по десяти. Шоферы требовали не меньше десяти
долларов, а фургоны с грузом и все двадцать. Всего дороже обошлись
полицейские - двоим я заплатил по полсотне, а прочим по двадцать и по
двадцать пять. А ведь здорово получилось, мистер Рокволл? Я очень рад, что
Уильям А. Брэди не видел этой небольшой массовой сценки на колесах; я ему
зла не желаю, а беднягу, верно, хватил бы удар от зависти. И ведь без единой
репетиции! Ребята были на месте секунда в секунду. И целых два часа ниже
памятника Грили даже пальца негде было просунуть.
- Вот вам тысяча триста, Келли, - сказал Энтони, отрывая чек. - Ваша
тысяча да те триста, что вы потратили из своих. Вы ведь не презираете денег,
Келли?
- Я? - сказал Келли. - Я бы убил того, кто выдумал бедность.
Келли был уже в дверях, когда Энтони окликнул его.
- Вы не заметили там где-нибудь в толпе этакого пухлого мальчишку с
луком и стрелами и совсем раздетого? - спросил он.
- Что-то не видал, - ответил озадаченный Келли. - Если он был такой,
как вы говорите, так, верно, полиция забрала его еще до меня.
- Я так и думал, что этого озорника на месте не окажется, - ухмыльнулся
Энтони. - Всего наилучшего, Келли!
Перевод М. Лорие
Мы теперь не стонем и не посыпаем главу пеплом при упоминании о геенне
огненной. Ведь даже проповедники начинают внушать нам, что бог - это радий,
эфир или какая-то смесь с научным названием и что самое худшее, чему мы,
грешные, можем подвергнуться на том свете, - это некая химическая реакция.
Такая гипотеза приятна, но в нас еще осталось кое-что и от старого
религиозного страха.
Существуют только две темы, на которые можно говорить, дав волю своей
фантазии и не боясь опровержений. Вы можете рассказывать о том, что видели
во сне, и передавать то, что слышали от попугая. Ни Морфея, ни попугая суд