Альтов Генрих. Из сборника "Четыре миллиона" (1906 г.)

не допустил бы к даче свидетельских показаний, а слушатели не рискнут
придраться к вашему рассказу. Итак, сюжетом моего рассказа будет сновидение,
за что приношу свои искренние извинения попугаям, словарь которых уж очень
ограничен.
Я видел сон, столь далекий от скептических настроений наших дней, что в
нем фигурировала старинная, почтенная, безвременно погибшая теория страшного
суда.
Гавриил протрубил в трубу, и те из нас, кто не сразу откликнулся на его
призыв, были притянуты к допросу. В стороне я заметил группу
профессиональных поручителей в черных одеяниях с воротничками,
застегивающимися сзади; но, по- видимому, что-то с их имущественным цензом
оказалось неладно, и непохоже было, чтобы нас выдали им на поруки.
Крылатый ангел-полисмен подлетел ко мне и взял меня за левое крыло.
Совсем близко стояло несколько очень состоятельного вида духов, вызванных в
суд.
- Вы из этой шайки? - спросил меня полисмен.
- А кто они? - ответил я вопросом.
- Ну, как же, - сказал он, - это люди, которые...
Но все это не относится к делу и только занимает место, предназначенное
для рассказа.
Дэлси служила в универсальном магазине. Она продавала ленты, а может
быть, фаршированный перец, или автомобили, или еще какие-нибудь безделушки,
которыми торгуют в универсальных магазинах. Из своего заработка она получала
на руки шесть долларов в неделю. Остальное записывалось ей в кредит и
кому-то в дебет в главной книге, которую ведет господь бог... то есть,
виноват, ваше преподобие. Первичная Энергия, так, кажется? Ну, значит, в
главной книге Первичной Энергии.
Весь первый год, что Дэлси работала в магазине, ей платили пять
долларов в неделю. Поучительно было бы узнать, как она жила на эту сумму.
Вам это не интересно? Очень хорошо, вас, вероятно, интересуют более крупные
суммы. Шесть долларов боле крупная сумма. Я расскажу вам, как она жила на
шесть долларов в неделю.
Однажды, в шесть часов вечера, прикалывая шляпку так, что булавка
прошла в одной восьмой дюйма от мозжечка, Дэлси сказала своей сослуживице
Сэди - той, что всегда поворачивается к покупателю левым профилем:
- Знаешь, Сэди, я сегодня сговорилась пойти обедать с Пигги.
- Не может быть! - воскликнула Сэди с восхищением. - Вот
счастливица-то! Пигги страшно шикарный, он всегда водит девушек в самые
шикарные места. - Один раз он водил Бланш к Гофману, а там всегда такая
шикарная музыка и пропасть шикарной публики. Ты шикарно проведешь время,
Дэлси.
Дэлси спешила домой. Глаза ее блестели. На щеках горел румянец,
возвещавший близкий расцвет жизни, настоящей жизни. Была пятница, из
недельной получки у Дэлси оставалось пятьдесят центов.
Улицы, как всегда в этот час, были залиты потоками людей. Электрические
огни на Бродвее сияли, привлекая из темноты ночных бабочек; они прилетали
сюда за десятки, за сотни миль, чтобы научиться обжигать себе крылья. Хорошо
одетые мужчины - лица их напоминали те, что старые матросы так искусно
вырезывают из вишневых косточек, - оборачивались и глядели на Дэлси, которая
спешила вперед, не удостаивая их вниманием. Манхэттен, ночной кактус,
начинал раскрывать свои мертвенно белые, с тяжелым запахом лепестки.
Дэлси вошла в дешевый магазин и купила на свои пятьдесят центов
воротничок из машинных кружев. Эти деньги были, собственно говоря,
предназначены на другое пятнадцать центов на ужин, десять - на завтрак и
десять - на обед. Еще десять центов Дэлси хотела добавить к своим скромным
сбережениям, а пять - промотать на лакричные леденцы, от которых, когда
засунешь их за щеку, кажется, что у тебя флюс и которые тянутся, тогда их
сосешь, так же долго, как флюс. Леденцы были, конечно, роскошью, почти
оргией, но стоит ли жить, если жизнь лишена удовольствий!
Дэлси жила в меблированных комнатах. Между меблированными комнатами и
пансионом есть разница: в меблированных комнатах ваши соседи не знают, когда
вы голодаете.
Дэлси поднялась в свою комнату - третий этаж, окна во двор, в мрачном
каменном доме. Она зажгла газ. Ученые говорят нам, что самое твердое из всех
тел - алмаз. Они ошибаются. Квартирные хозяйки знают такой состав, перед
которым алмаз покажется глиной. Они смазывают им крышки газовых горелок, и
вы можете залезть на стул и раскапывать этот состав, пока не обломаете себе
ногти, и все напрасно. Даже шпилькой его не всегда удается проковырять, так
что условимся называть его стойким.
Итак, Дэлси зажгла газ. При его свете силою в четверть свечи мы
осмотрим комнату.
Кровать, стол, комод, умывальник, стул - в этом была повинна хозяйка.
Остальное принадлежало Дэлси. На комоде помещались ее сокровища, фарфоровая
с золотом вазочка, подаренная ей Сэди, календарь-реклама консервного завода,
сонник, рисовая пудра в стеклянном блюдечке и пучок искусственных вишен,
перевязанный розовой ленточкой.
Прислоненные к кривому зеркалу стояли портреты генерала Киченера,
Уильяма Мэлдуна, герцогини Молборо и Бенвенуто Челлини. На стене висел
гипсовый барельеф какого-то ирландца в римском шлеме, а рядом с ним -
ярчайшая олеография, на которой мальчик лимонного цвета гонялся за огненно -
красной бабочкой. Дальше этого художественный вкус Дэлси не шел; впрочем, он
никогда и не был поколеблен. Никогда шушуканья о плагиатах не нарушали ее
покоя; ни один критик не щурился презрительно на ее малолетнего энтомолога.
Пигги должен был зайти за нею в семь. Пока она быстро приводит себя в
порядок, мы скромно отвернемся и немного посплетничаем.
За комнату Дэлси платит два доллара в неделю. В будни завтрак стоит ей
десять центов; она делает себе кофе и варит яйцо на газовой горелке, пока
одевается. По воскресеньям она пирует-ест телячьи котлеты и оладьи с
ананасами в ресторане Билли; это стоит двадцать пять центов, и десять она
дает на чай Нью-Йорк так располагает к расточительности. Днем Дэлси
завтракает на работе за шестьдесят центов в неделю и обедает за один доллар
и пять центов. Вечерняя газета - покажите мне жителя Нью-Йорка, который
обходился бы без газеты! - стоит шесть центов в неделю и две воскресных
газеты - одна ради брачных объявлений, другая для чтения - десять центов.
Итого - четыре доллара семьдесят шесть центов. А ведь нужно еще одеваться,
и...
Нет, я отказываюсь. Я слышал об удивительно дешевых распродажах
мануфактуры и о чудесах, совершаемых при помощи нитки и иголки; но я что-то
сомневаюсь.
Мое перо повисает в воздухе при мысли о том, что в жизнь Дэлси
следовало бы еще включить радости, какие полагаются женщине в силу всех
неписанных, священных, естественных, бездействующих законов высшей
справедливости. Два раза она была на Кони-Айленде и каталась на карусели.
Скучно, когда удовольствия отпускаются вам не чаще раза в год.
О Пигги (1) нужно сказать всего несколько слов. Когда девушки дали ему
это прозвище, на почтенное семейство свиней легло незаслуженное клеймо
позора. Можно и дальше использовать для его описания животный мир: у Пигги
была душа крысы, повадки летучей мыши и великодушие кошки. Он одевался
щеголем и был знатоком по части недоедания. Взглянув на продавщицу из
магазина, он мог сказать вам с точностью до одного часа, сколько времени
прошло с тех пор, как она ела что- нибудь более питательное, чем чай с
пастилой. Он вечно рыскал по большим магазинам и приглашал девушек обедать.
Мужчины, выводящие на прогулку собак, и те смотрят на него с презрением. Это
- определенный тип: хватит о нем; мое перо не годится для описания ему
подобных: я не плотник.
Без десяти семь Дэлси была готова. Она посмотрелась в кривое зеркало и
осталась довольна. Темно-синее платье, сидевшее на ней без единой морщинки,
шляпа с кокетливым черным пером, почти совсем свежие перчатки - все эти
свидетельства отречения (даже от обеда) были ей очень к лицу.
На минуту Дэлси забыла все, кроме того, что она красива и что жизнь
готова приподнять для нее краешек таинственной завесы и показать ей свои
чудеса. Никогда еще ни один мужчина не приглашал ее в ресторан. Сегодня ей
предстояло на краткий миг заглянуть в новый, сверкающий красками мир.
Девушки говорили, что Пигги - "мот". Значит, предстоит роскошный обед,
и музыка, и можно будет поглядеть на разодетых женщин и отведать таких блюд,
от которых у девушек скулы сводит, когда они пытаются описать их подругам.
Без сомнения, он и еще когда-нибудь пригласит ее.
В окне одного магазина она видела голубое платье из китайского шелка.
Если откладывать каждую неделю не по десять, а по двадцать центов постойте,
постойте нет, на это уйдет несколько лет. Но на Седьмой авеню есть магазин
подержанных вещей, и там...
Кто-то постучал в дверь Дэлси открыла. В дверях стояла квартирная
хозяйка с притворной улыбкой на губах и старалась уловить носом, не пахнет
ли стряпней на украденном газе.
- Вас там внизу спрашивает какой-то джентльмен, - сказала она. -
Фамилия Уиггинс.
Под таким названием Пигги был известен тем несчастным, которые
принимали его всерьез.
Дэлси повернулась к комоду, чтобы достать носовой платок, и вдруг
замерла на месте и крепко закусила нижнюю губу. Пока она смотрела в зеркало,
она видела сказочную страну и себя - принцессу, только что проснувшуюся от
долгого сна. Она забыла того, кто не спускал с нее печальных, красивых,
строгих глаз, единственного, кто мог одобрить или осудить ее поведение.
Прямой, высокий и стройный, с выражением грустного упрека на прекрасном
меланхолическом лице, генерал Киченер глядел на нее из золоченой рамки
своими удивительными глазами.
Как заводная кукла, Дэлси повернулась к хозяйке.
- Скажите ему, что я не пойду, - проговорила она тупо. - Скажите, что я
больна или еще что-нибудь. Скажите, что я не выхожу.
Проводив хозяйку и заперев дверь, Дэлси бросилась ничком на постель,
так что черное перо совсем смялось, и проплакала десять минут. Генерал
Киченер был ее единственный друг. В ее глазах он был идеалом рыцаря. На лице
его читалось какое-то тайное горе, а усы его были, как мечта, и она немного
боялась его строгого, но нежного взгляда. Она привыкла тешить себя невинной
фантазией, что когда-нибудь он придет в этот дом и спросит ее, и его шпага
будет постукивать о ботфорты. Однажды, когда какой-то мальчик стучал
цепочкой по фонарному столбу, она открыла окно и выглянула на улицу. Но нет!
Она знала, что генерал Киченер далеко, в Японии, ведет свою армию против
диких турок. Никогда он не выйдет к ней из своей золоченой рамки. А между
тем в этот вечер один взгляд его победил Пигги. Да, на этот вечер.
Поплакав, Дэлси встала, сняла свое нарядное платье и надела старенький
голубой халатик. Обедать ей не хотелось. Она пропела два куплета из "Самми".
Потом серьезно занялась красным пятнышком на своем носу. А потом придвинула
стул к расшатанному столу и стала гадать на картах.
- Вот гадость, вот наглость! - сказала она вслух. - Я никогда ни
словом, ни взглядом не давала ему повода так думать.
В девять часов Дэлси достала из сундучка жестянку с сухарями и горшочек
с малиновым вареньем и устроила пир. Она предложила сухарик с вареньем
генералу Киченеру, но он только посмотрел на нее так, как посмотрел бы
сфинкс на бабочку, если только в пустыне есть бабочки...
- Ну и не ешьте, если не хотите, - сказала Дэлси, - и не важничайте
так, и не укоряйте глазами. Навряд ли вы были бы такой гордый, если бы вам
пришлось жить на шесть долларов в неделю.
Дэлси нагрубила генералу Киченеру, это не предвещало ничего хорошего. А
потом она сердито повернула Бенвенуто Челлини лицом к стене. Впрочем, это
было простительно, потому что она всегда принимала его за Генриха VIII,
поведения которого не одобряла.
В половине десятого Дэлси бросила последний взгляд на портреты,
погасила свет и юркнула в постель. Это очень страшно - ложиться спать,
обменявшись на прощание взглядом с генералом Киченером, Уильямом Мэлдуном,
герцогиней Молборо и Бенвенуто Челлини.
Рассказ собственно так и остался без конца. Дописан он будет
когда-нибудь позже, когда Пигги опять пригласит Дэлси в ресторан, и она
будет чувствовать себя особенно одинокой, и генералу Киченеру случится
отвернуться: и тогда...
Как я уже сказал, мне снилось, что я стою недалеко от кучки ангелов
зажиточного вида, и полисмен взял меня за крыло и спросил, не из их ли я
компании.
- А кто они? - спросил я.
- Ну, как же, - сказал он, - это люди, которые нанимали на работу
девушек и платили им пять или шесть долларов в неделю. Вы из их шайки?
- Нет, ваше бессмертство, - ответил я. - Я всего-навсего поджег приют
для сирот и убил слепого, чтобы воспользоваться его медяками.

------------------------------------------------------------

1) - Пигги - по английски - поросенок.

Роман биржевого маклера

Перевод под редакцией М. Лорие


Питчер, доверенный клерк в конторе биржевого маклера Гарви Максуэла,
позволил своему обычно непроницаемому лицу на секунду выразить некоторый
интерес и удивление, когда в половине десятого утра Максуэл быстрыми шагами
вошел в контору в сопровождении молодой стенографистки Отрывисто бросив
"здравствуйте, Питчер", он устремился к своему столу, словно собирался
перепрыгнуть через него, и немедленно окунулся в море ожидавших его писем и
телеграмм.
Молодая стенографистка служила у Максуэла уже год. В ее красоте не было
решительно ничего от стенографии. Она презрела пышность прически Помпадур.
Она не носила ни цепочек, ни браслетов, ни медальонов. У нее не было такого
вида, словно она в любую минуту готова принять приглашение в ресторан.
Платье на ней было простое, серое, изящно и скромно облегавшее ее фигуру. Ее
строгую черную шляпку-тюрбан украшало зеленое перо попугая. В это утро она
вся светилась каким- то мягким, застенчивым светом. Глаза ее мечтательно
поблескивали, щеки напоминали персик в цвету, по счастливому лицу скользили
воспоминания.
Питчер, наблюдавший за нею все с тем же сдержанным интересом, заметил,
что в это утро она вела себя не совсем обычно. Вместо того чтобы прямо
пройти в соседнюю комнату, где стоял ее стол, она, словно ожидая чего-то,
замешкалась в конторе. Раз она даже подошла к столу Максуэла - достаточно
близко, чтобы он мог ее заметить.
Но человек, сидевший за столом, уже перестал быть человеком. Это был
занятый по горло нью-йоркский маклер - машина, приводимая в движение
колесиками и пружинами.
- Да. Ну? В чем дело? - резко спросил Максуэл.
Вскрытая почта лежала на его столе, как сугроб бутафорского снега. Его
острые серые глаза, безличные и грубые, сверкнули на нее почти что
раздраженно.
- Ничего, - ответила стенографистка и отошла с легкой улыбкой.
- Мистер Питчер, - сказала она доверенному клерку, - мистер Максуэл
говорил вам вчера о приглашении новой стенографистки?
- Говорил, - ответил Питчер, - он велел мне найти новую стенографистку.
Я вчера дал знать в бюро, чтобы они нам прислали несколько образчиков на
пробу. Сейчас, десять сорок пять, но еще ни одна модная шляпка и ни одна
палочка жевательной резинки не явилась.
- Тогда я буду работать, как всегда, - сказала молодая женщина, - пока
кто- нибудь не заменит меня.
И она сейчас же прошла к своему столу и повесила черный тюрбан с
золотисто- зеленым пером попугая на обычное место.
Кто не видел занятого нью-йоркского маклера в часы биржевой лихорадки,
тот не может считать себя знатоком в антропологии. Поэт говорит о "полном
часе славной жизни". У биржевого маклера час не только полон, но минуты и
секунды в нем держатся за ремни и висят на буферах и подножках.
А сегодня у Гарви Максуэла был горячий день Телеграфный аппарат стал
рывками разматывать свою ленту, телефон на столе страдал хроническим
жужжанием. Люди толпами валили в контору и заговаривали с ним через барьер -
кто весело, кто сердито, кто резко, кто возбужденно вбегали и выбегали
посыльные с телеграммами. Клерки носились и прыгали, как матросы во время
шторма. Даже физиономия Питчера изобразила нечто вроде оживления.
На бирже в этот день были ураганы, обвалы и метели, землетрясения и
извержения вулканов, и все эти стихийные неурядицы отражались в миниатюре в
конторе маклера. Максуэл отставил свой стул к стене и заключал сделки,
танцуя на пуантах. Он прыгал от телеграфа к телефону и от стола к двери с
профессиональной ловкостью арлекина.
Среди этого нарастающего напряжения маклер вдруг заметил перед собой
золотистую челку под кивающим балдахином из бархата и страусовых перьев, сак
из кошки "под котик" и ожерелье из крупных, как орехи, бус, кончающееся
где-то у самого пола серебряным сердечком. С этими аксессуарами была связана
самоуверенного вида молодая особа. Тут же стоял Питчер, готовый истолковать
это явление.
- Из стенографического бюро, насчет места, - сказал Питчер.
Максуэл сделал полуоборот; руки его были полны бумаг и телеграфной
ленты.
- Какого места? - спросил он нахмурившись.
- Места стенографистки, - сказал Питчер. - Вы мне сказали вчера, чтобы
я вызвал на сегодня новую стенографистку.
- Вы сходите с ума, Питчер, - сказал Максуэл - Как я мог дать вам такое
распоряжение? Мисс Лесли весь год отлично справлялась со своими
обязанностями. Место за ней, пока она сама не захочет уйти. У нас нет
никаких вакансий, сударыня. Дайте знать в бюро, Питчер, чтобы больше не
присылали, и никого больше ко мне не водите.
Серебряное сердечко в негодовании покинуло контору, раскачиваясь и
небрежно задевая за конторскую мебель. Питчер, улучив момент, сообщил
бухгалтеру, что "старик" с каждым днем делается рассеяннее и забывчивее.
Рабочий день бушевал все яростнее. На бирже топтали и раздирали на
части с полдюжины акций разных наименований, в которые клиенты Максуэла
вложили крупные деньги. Приказы на продажу и покупку летали взад и вперед,
как ласточки. Опасности подвергалась часть собственного портфеля Максуэла, и
он работал полном ходом, как некая сложная, тонкая и сильная машина, слова,
решения, поступки следовали друг за дружкой с быстротой и четкостью часового
механизма Акции и обязательства, займы и фонды, закладные и ссуды - это был
мир финансов, и в нем не было места ни для мира человека, ни для мира
природы.
Когда приблизился час завтрака, в работе наступило небольшое затишье.
Максуэл стоял возле своего стола с полными руками записей и телеграмма
за правым ухом у него торчала вечная ручка, растрепанные волосы прядями
падали ему на лоб. Окно было открыто, потому что милая истопница-весна
повернула радиатор, и по трубам центрального отопления земли разлилось
немножко тепла.
И через окно в комнату забрел, может быть по ошибке, тонкий, сладкий
аромат сирени и на секунду приковал маклера к месту. Ибо этот аромат
принадлежал мисс Лесли. Это был ее аромат, и только ее.
Этот аромат принес ее и поставил перед ним - видимую, почти осязаемую.
Мир финансов мгновенно съежился в крошечное пятнышко. А она была в соседней
комнате, в двадцати шагах.
- Клянусь честью, я это сделаю, - сказал маклер вполголоса. - Спрошу ее
сейчас же. Удивляюсь, как я давно этого не сделал.
Он бросился в комнату стенографистки с поспешностью биржевого игрока,
который хочет "донести", пока его не экзекутировали. Он ринулся к ее столу.
Стенографистка посмотрела на него и улыбнулась. Легкий румянец залил ее
щеки, и взгляд у нее был ласковый и открытый. Максуэл облокотился на ее
стол. Он все еще держал обеими руками пачку бумаг, и за ухом у него торчало
перо.
- Мисс Лесли, - начал он торопливо, - у меня ровно минута времени. Я
должен вам кое-что сказать. Будьте моей женой. Мне некогда было ухаживать за
вами, как полагается, но я, право же, люблю вас. Отвечайте скорее,
пожалуйста, - эти понижатели вышибают последний дух из "Тихоокеанских".
- Что вы говорите! - воскликнула стенографистка.
Она встала и смотрела на него широко раскрытыми глазами.
- Вы меня не поняли? - досадливо спросил Максуэл. - Я хочу, чтобы вы
стали моей женой. Я люблю вас, мисс Лесли. Я давно хотел вам сказать и вот
улучил минутку, когда там, в конторе, маленькая передышка. Ну вот, меня
опять зовут к телефону. Скажите, чтобы подождали, Питчер. Так как же, мисс
Лесли?
Стенографистка повела себя очень странно. Сначала она как будто
изумилась, потом из ее удивленных глаз хлынули слезы, а потом она солнечно
улыбнулась сквозь слезы и одной рукой нежно обняла маклера за шею.
- Я поняла, - сказала она мягка. - Это биржа вытеснила у тебя из головы
все остальное. А сначала я испугалась. Неужели ты забыл, Гарви? Мы ведь
обвенчались вчера в восемь часов вечера в Маленькой, церкви за углом. (1)

----------------------------------------------------------

1) - Маленькая церковь за углом - церковь "Преображения" близ Пятой
авеню, в одном из богатейших кварталов Нью-Йорка.

Меблированная комната

Перевод М. Лорие


Беспокойны, непоседливы, преходящи, как само время, люди, населяющие
красно-кирпичные кварталы нижнего Вест-Сайда. Они бездомны, но у них сотни
домов. Они перепархивают из одной меблированной комнаты в другой, не
заживаясь нигде, не привязываясь ни к одному из своих убежищ, непостоянные в
мыслях и чувствах. Они поют "Родина, милая родина" в ритме рэг-тайма, своих
ларов и пенатов они носят с собой в шляпных картонках, их лоза обвивается
вокруг соломенной шляпки; смоковницей их служит фикус.
Дома этого района, перевидавшие тысячи постояльцев, могли бы, вероятно,
рассказать тысячи историй, по большей части скучных, конечно, но было бы
странно, если бы после всех этих бродячих жильцов в домах не осталось ни
одного привидения.
Однажды вечером, когда уже стемнело, среди этих красных домов-развалин
блуждал какой-то молодой человек и звонил у каждой двери. У двенадцатой
двери он поставил свой тощий чемоданчик на ступеньку и вытер пыль со лба и
шляпы. Звонок прозвучал еле слышно, где-то далеко, в недрах дома.
В дверях этого двенадцатого по счету дома появилась хозяйка, похожая на
противного жирного червя, который уже выгрыз всю сердцевину ореха и теперь
заманивает в пустую скорлупу съедобных постояльцев.
Он спросил, есть ли свободные комнаты.
- Войдите, - сказала хозяйка. Голос шел у нее из горла, словно
подбитого мехом. - Есть комната на третьем этаже, окнами во двор, уже неделю
стоит пустая. Хотите посмотреть?
Молодой человек стал подниматься следом за ней по лестнице. Тусклый
свет из какого-то невидимого источника скрадывал тени в коридорах. Хозяйка и
гость бесшумно шли по устилавшему лестницу ковру, такому древнему, что от
него отрекся бы даже станок, на котором его ткали. Он теперь принадлежал
скорее к растительному царству; выродился в этом затхлом, лишенном солнца
воздухе в буйный лишайник или пышный мох, который пучками прирос к
ступенькам и прилипал к подошвам, как органическое вещество. На каждом
повороте лестницы в стене была пустая ниша. Здесь, возможно, стояли когда-то
цветы. Если так, цветы, должно быть, погибли в этом нечистом, зловонном
воздухе. Возможно также, что когда- нибудь в этих нишах помещались статуи
святых, но легко было представить себе, что черти с чертенятами, выбрав ночь
потемнее, выволокли их оттуда и ввергли в нечестивую глубь какой-нибудь
меблированной преисподней.
- Вот комната, - раздалось из мехового горла хозяйки. - Хорошая
комната. Она редко пустует. Прошлое лето у меня в ней жили прекрасные
постояльцы - никаких неприятностей, и платили вперед, точно, в срок. Кран в
конце коридора. Три месяца ее снимали Спраулз и Муни. Из водевиля, играли
скетчи. Мисс Брэтта Спраулз, может, слышали... Нет, нет, она только
выступала под этой фамилией, брачное свидетельство висело вон там, над
комодом, в рамке. Газ вот тут, стенные шкафы, как видите, есть. Такая
комната кому не понравится. Она никогда не пустует подолгу.
- И часто актеры снимают у вас комнаты? - спросил молодой человек.
- Всяко бывает. Многие из моих постояльцев работают в театре. Да, сэр,
в этом районе много театров. Актеры, они, знаете, нигде подолгу не живут.
Бывает, что и у меня поселятся, всяко бывает.
Он сказал, что комната ему подходит и что он устал и никуда сегодня не
пойдет. Он отдал деньги вперед за неделю. Комната прибрана, сказала хозяйка,
даже вода и полотенце приготовлены. Когда она собралась уходить, он в
тысячный раз задал вопрос, который вертелся у него на языке!
- Вы не помните среди ваших жильцов молодую девушку - мисс Вешнер, мисс
Элоизу Вешнер? Скорее всего она поет на сцене. Красивая девушка, среднего
роста, стройная, волосы рыжевато-золотистые и на левом виске темная родинка.
- Нет, такой фамилии не помню. Эти актеры меняют имена так же часто,
как комнаты. Нынче они здесь, завтра уехали, всяко бывает. Нет, такой что-то
не припомню.
Нет. Вечное нет. Пять месяцев беспрестанных поисков, и все напрасно.
Сколько времени потрачено, днем - на расспрашивание антрепренеров, агентов,
театральных школ и эстрадных хоров; по вечерам - в театрах, от самых
серьезных до мюзик- холлов такого низкого пошиба, что он боялся найти там
то, на что больше всего надеялся. Он любил ее сильнее всех и давно искал ее.
Он был уверен, что после ее исчезновения из дому этот большой, опоясанный
водою город прячет ее где-то, но город - как необъятное пространство
зыбучего песка, те песчинки, что вчера еще были на виду, завтра затянет илом
и тиной.
Меблированная комната встретила своего нового постояльца слабой