Страница:
43
В Управлении по делам Игр и Нравов комиссар Лабан Оливейра излагал план действий:
– Положитесь на меня. Я заставлю этих девок работать, чего бы это ни стоило. Или они прекратят забастовку через час, или я не Лабан де Оливейра и сменю своё имя.
При имени этом трепещут проститутки, сводники и сводницы, нарушители закона и даже невинные граждане – все, кому доводилось попадать в руки этого поборника морали и нравственности. В народе поговаривали о совершаемых полицией убийствах, о трупах, которые хоронили втайне, как о всяких прочих ужасах. Но найдутся ли подтверждающие документы содеянного, если вдруг газеты опубликуют некоторые из обвинений?
В этот вечер вид комиссара, вышедшего из себя, наводил ужас даже на его товарищей по работе. Взгляд его был устрашающим, иначе не скажешь. Впечатлительный инспектор Котиас, именуемый полицейскими слюнтяем, чувствует себя плохо и принужденно смеётся, принимая решения. Желудок что-то сжимается, к горлу подкатывает рвота. Он с трудом берёт себя в руки, старается взбодриться после вымучившей его встречи с сумасшедшей Бадой. Стараясь смягчить обстановку, джентльмен от полиции предлагает назвать операцию «Радость возвращения к труду». Однако уже упоминавшийся поэт Иеова де Карвальо чуть позже в репортаже, комментирующем события, назовет её «чудовищно злой насмешкой, достойной Гитлера и нацистов».
– Положитесь на меня. Я заставлю этих девок работать, чего бы это ни стоило. Или они прекратят забастовку через час, или я не Лабан де Оливейра и сменю своё имя.
При имени этом трепещут проститутки, сводники и сводницы, нарушители закона и даже невинные граждане – все, кому доводилось попадать в руки этого поборника морали и нравственности. В народе поговаривали о совершаемых полицией убийствах, о трупах, которые хоронили втайне, как о всяких прочих ужасах. Но найдутся ли подтверждающие документы содеянного, если вдруг газеты опубликуют некоторые из обвинений?
В этот вечер вид комиссара, вышедшего из себя, наводил ужас даже на его товарищей по работе. Взгляд его был устрашающим, иначе не скажешь. Впечатлительный инспектор Котиас, именуемый полицейскими слюнтяем, чувствует себя плохо и принужденно смеётся, принимая решения. Желудок что-то сжимается, к горлу подкатывает рвота. Он с трудом берёт себя в руки, старается взбодриться после вымучившей его встречи с сумасшедшей Бадой. Стараясь смягчить обстановку, джентльмен от полиции предлагает назвать операцию «Радость возвращения к труду». Однако уже упоминавшийся поэт Иеова де Карвальо чуть позже в репортаже, комментирующем события, назовет её «чудовищно злой насмешкой, достойной Гитлера и нацистов».
44
В баре «Элита», или «Гулящих», пусть называют как хотят, хозяина это не волнует, комиссар Лабан готовится провести последнее совещание своего штаба перед кампанией против мятежных сил порока; Камоэнс Фумаса, наркоман и торговец, пытается получить причитающиеся ему деньги за партию маконьи. С исчезновением Вавы детектив Кока потерял место, где мог спрятать такой товар и получить сумму для пятидесятипроцентного аванса. Остальное после получения долларов от моряков, которые хорошо погуляют по берегу. Доллары! Мечта о них улетучивается, как дым, и всё из-за чёртовых девок. Комиссар устремляет устрашающий взгляд на наглеца, осмелившегося попросить денег, но того не так-то просто испугать: он в дыму наркотика.
В разбитом «бьюике», возившем его бесцельно по городу, ему пришла блестящая мысль, и почему пришла так поздно? Он приказал ехать на Ладейру-до-Бакальяу и там выгрузить маконью в одном из домов. Потом вместе с Камоэнсом в том же «бьюике» он отправился к тем, кому поручалась торговля травкой, с приказом отправляться в Бакальяу и ждать там его распоряжений. Как только порядок с девками и увеселительными заведениями будет восстановлен, он направит им записку, с тем чтобы они разбрелись по зоне и собирали доллары. Будьте сознательны. Вознаграждение – по окончании работы: комиссионные и маконья. Вроде бы всё в порядке, вот только Камоэнс желает получить все деньги сразу.
– Скройся с глаз моих! – кричит комиссар.
Но торговец маконьей чувствует, что не выдержит напряжения, если не закурит травку. Ему, пожалуй, следует вернуться в Бакальяу, обойти стоящих на посту, забрать свой товар, погрузить в «бьюик» и увезти. Но для храбрости надо выпить.
В разбитом «бьюике», возившем его бесцельно по городу, ему пришла блестящая мысль, и почему пришла так поздно? Он приказал ехать на Ладейру-до-Бакальяу и там выгрузить маконью в одном из домов. Потом вместе с Камоэнсом в том же «бьюике» он отправился к тем, кому поручалась торговля травкой, с приказом отправляться в Бакальяу и ждать там его распоряжений. Как только порядок с девками и увеселительными заведениями будет восстановлен, он направит им записку, с тем чтобы они разбрелись по зоне и собирали доллары. Будьте сознательны. Вознаграждение – по окончании работы: комиссионные и маконья. Вроде бы всё в порядке, вот только Камоэнс желает получить все деньги сразу.
– Скройся с глаз моих! – кричит комиссар.
Но торговец маконьей чувствует, что не выдержит напряжения, если не закурит травку. Ему, пожалуй, следует вернуться в Бакальяу, обойти стоящих на посту, забрать свой товар, погрузить в «бьюик» и увезти. Но для храбрости надо выпить.
45
В то время как комиссар продумывает детали полицейской акции по срыву забастовки проституток, получившей столь красивое название «Радость возвращения к труду», слухи, одни других тревожнее, порожденные сообщениями радиостанций, ползут по городу.
Популярный спортивный комментатор Нереу Вернек в вечернем сообщении после всех спортивных новостей и перечисления видов спорта, практикуемых моряками американской эскадры, и сообщений, что на одном из кораблей, ставших в порту на якорь, есть чемион по боксу в лёгком весе, сообщил о забастовке увеселительных заведений, отведя ей немало времени.
Он говорил так драматично, будто комментировал напряжённейший момент футбольного матча: если усилия полиции окажутся безрезультатными, а женщины будут стоять на своём, то, по образному выражению комиссара Лабана, морякам ничего не останется, как любоваться своими кораблями, и что тогда? А тогда может случиться всё что угодно. Привыкший комментировать захватывающие состязания, Нереу Вернек рассказывает, аргументирует, предполагает. И все это взволнованно, страстно.
Скопление военных в припортовой зоне не ведёт ни к чему хорошему. Могут начаться беспорядки, кровопролитие. А когда в порту иностранцы, то угроза возрастает, ведь драки зачастую вспыхивают между гостями и хозяевами, местными военными. Комментатор приводит примеры из прошлого, вспоминает военные годы.
– Чего ждать? – спрашивает он. – Когда сошедшие на берег и жаждущие повеселиться моряки, не найдут, ни с кем, ни где это сделать? Надеяться на то, что они вернутся на свои корабли, бесполезно. Попав в город, они, скорее всего, будут преследовать женщин на улицах, врываться в частные дома и позорить семьи. В прошлом уже такое бывало.
Все эти вопросы и ответы повисают в воздухе, страх поселяется в душах мирных жителей города, дома запираются, паника нарастает.
Популярный спортивный комментатор Нереу Вернек в вечернем сообщении после всех спортивных новостей и перечисления видов спорта, практикуемых моряками американской эскадры, и сообщений, что на одном из кораблей, ставших в порту на якорь, есть чемион по боксу в лёгком весе, сообщил о забастовке увеселительных заведений, отведя ей немало времени.
Он говорил так драматично, будто комментировал напряжённейший момент футбольного матча: если усилия полиции окажутся безрезультатными, а женщины будут стоять на своём, то, по образному выражению комиссара Лабана, морякам ничего не останется, как любоваться своими кораблями, и что тогда? А тогда может случиться всё что угодно. Привыкший комментировать захватывающие состязания, Нереу Вернек рассказывает, аргументирует, предполагает. И все это взволнованно, страстно.
Скопление военных в припортовой зоне не ведёт ни к чему хорошему. Могут начаться беспорядки, кровопролитие. А когда в порту иностранцы, то угроза возрастает, ведь драки зачастую вспыхивают между гостями и хозяевами, местными военными. Комментатор приводит примеры из прошлого, вспоминает военные годы.
– Чего ждать? – спрашивает он. – Когда сошедшие на берег и жаждущие повеселиться моряки, не найдут, ни с кем, ни где это сделать? Надеяться на то, что они вернутся на свои корабли, бесполезно. Попав в город, они, скорее всего, будут преследовать женщин на улицах, врываться в частные дома и позорить семьи. В прошлом уже такое бывало.
Все эти вопросы и ответы повисают в воздухе, страх поселяется в душах мирных жителей города, дома запираются, паника нарастает.
46
Депутат муниципального совета Режиналдо Паван не упускает случая показать себя, заставить звучать своё имя, укрепить свой авторитет. Он не может смотреть на микрофон равнодушно, не пытаясь использовать его. Будучи пустозвонным болтуном и малограмотным политиканом-мошенником, он трещит по любому поводу, только бы было кому слушать. Где ещё он мог быть в этот вечер, когда бастовали проститутки, закрыв свои корзины?
Завистники распространяли слух, что он, мол, направился в зону с одной-единственной целью, в которой не желал признаться, но, оказавшись перед закрытой дверью и увидев журналистов и корреспондентов радиостанций, как всегда, пустился в демагогию. Злые языки! Член муниципального совета действовал, побуждаемый своим гражданским сознанием, стремлением быть полезным обществу, служа одновременно и власть предержащим, и широким народным массам.
Прибыв в Пелоуриньо вечером после заседания муниципального совета, на котором было принято приветственное послание прибывшим американским кораблям, он направился, как обычно, в дом доны Паулины де Соуза, ему он отдавал предпочтение из-за приятной спокойной обстановки, чистоты и красоты девушек, а так же по причине дружеских отношений с Ариосто Алво Лирио, оказавшим ему поддержку в избирательной кампании. И тут хозяйка дома рассказала ему о случившемся. Простите, друг, за неожиданное негостеприимство: сегодня корзина закрыта.
У нее находилась танцовщица из «Цветка Лотоса», божество со сверкающим взглядом, Венера. Подтвердив услышанное Паваном, она добавила, что корзина закрыта и будет закрыта до тех пор, пока будут находиться в тюрьме хозяйки пансионов с Баррокиньи, которые вчера арестованы и избиты в тюрьме, а также пока не вернутся в свои постели изгнанные из своих пансионов проститутки и не будет новых угроз о переселении. Энергичная, живая, страстная девица одарила члена муниципального совета улыбчивым взглядом, сказав, что надо ждать, когда в Баррокинье запоют «аллилуйю». Режиналдо Паван решает, что ему следует посещать «Цветок Лотоса», как только кабаре снова распахнёт свои двери. Чудо, а не девица!
Несколькими минутами позже его уже видели на Пелоуриньо, в Табоане и Масиэле, он беседовал с оказавшимися, как он, у закрытых дверей клиентами и полицейскими. Затем он направился в полицию нравов, где бакалавр Элио Котиас выслушал его любезно и вежливо. Однако инспектор был непреклонен в своём намерении переселить заведения из Баррокиньи на Ладейру-до-Бакальяу. Переселение практически уже состоялось, нужно только, чтобы хозяйки пансионов подчинились распоряжению полиции, ведь такая мера принята на пользу обществу. И ничего тут поделать нельзя – распоряжение пришло сверху, инспектор жестом дал понять, в сколь высоких сферах принято это решение.
Что касается всего остального, то это дело комиссара Лабана, он призван прекратить забастовку и все уладить. И должен действовать быстро и энергично, так как американские моряки в восемь сойдут на берег.
Завистники распространяли слух, что он, мол, направился в зону с одной-единственной целью, в которой не желал признаться, но, оказавшись перед закрытой дверью и увидев журналистов и корреспондентов радиостанций, как всегда, пустился в демагогию. Злые языки! Член муниципального совета действовал, побуждаемый своим гражданским сознанием, стремлением быть полезным обществу, служа одновременно и власть предержащим, и широким народным массам.
Прибыв в Пелоуриньо вечером после заседания муниципального совета, на котором было принято приветственное послание прибывшим американским кораблям, он направился, как обычно, в дом доны Паулины де Соуза, ему он отдавал предпочтение из-за приятной спокойной обстановки, чистоты и красоты девушек, а так же по причине дружеских отношений с Ариосто Алво Лирио, оказавшим ему поддержку в избирательной кампании. И тут хозяйка дома рассказала ему о случившемся. Простите, друг, за неожиданное негостеприимство: сегодня корзина закрыта.
У нее находилась танцовщица из «Цветка Лотоса», божество со сверкающим взглядом, Венера. Подтвердив услышанное Паваном, она добавила, что корзина закрыта и будет закрыта до тех пор, пока будут находиться в тюрьме хозяйки пансионов с Баррокиньи, которые вчера арестованы и избиты в тюрьме, а также пока не вернутся в свои постели изгнанные из своих пансионов проститутки и не будет новых угроз о переселении. Энергичная, живая, страстная девица одарила члена муниципального совета улыбчивым взглядом, сказав, что надо ждать, когда в Баррокинье запоют «аллилуйю». Режиналдо Паван решает, что ему следует посещать «Цветок Лотоса», как только кабаре снова распахнёт свои двери. Чудо, а не девица!
Несколькими минутами позже его уже видели на Пелоуриньо, в Табоане и Масиэле, он беседовал с оказавшимися, как он, у закрытых дверей клиентами и полицейскими. Затем он направился в полицию нравов, где бакалавр Элио Котиас выслушал его любезно и вежливо. Однако инспектор был непреклонен в своём намерении переселить заведения из Баррокиньи на Ладейру-до-Бакальяу. Переселение практически уже состоялось, нужно только, чтобы хозяйки пансионов подчинились распоряжению полиции, ведь такая мера принята на пользу обществу. И ничего тут поделать нельзя – распоряжение пришло сверху, инспектор жестом дал понять, в сколь высоких сферах принято это решение.
Что касается всего остального, то это дело комиссара Лабана, он призван прекратить забастовку и все уладить. И должен действовать быстро и энергично, так как американские моряки в восемь сойдут на берег.
47
К вечеру припортовая зона уже походила на поле сражения. В полицейских машинах прибыло вызванное комиссаром подкрепление, патрульные и тюремные машины блокировали улицы и переулки. Конные патрули военной полиции разъезжали по Пелоуриньо и Масиэлу. Большинство любопытных предпочитали держаться в ожидании событий подальше, на сквере Террейро-де-Жесус. На территории, взятой в кольцо полицией, лишь отдельные посетители, как обычно, сидели за столиками баров и беседовали, попивая пиво.
Ни одной проститутки на улице зоны не было. Они прогуливались далеко от зоны, а некоторые, оставшиеся в пансионах, отдыхали. Посланные комиссаром Лабаном агенты предъявили ультиматум мятежникам: полчаса им давалось на то, чтобы открыть дома, занять посты в окнах, залах ожидания и тротуарах возле домов или на углах улиц. Ответа не последовало.
Открыты были только бары. Дома свиданий, пансионы, бордели продолжали оставаться закрытыми. Никакого привычного оживления – ни отпускаемых словечек, ни смеха, ни зазывного шепота, приглашений проходящих мужчин, ни полуобнаженных, завораживающих клиентов женщин, – ничего, кроме топота копыт по булыжной мостовой. Святая неделя, вдруг случившаяся в середине сентября, по взбесившемуся календарю.
Даже слепой Белармино, более двадцати лет сидевший на одном и том же месте у оживлённого заведения Вавы, где его не бывало разве что в дни больших религиозных праздников, ушёл, не дожидаясь щедрот от клиентов, предпочтя просить милостыню на паперти кафедрального собора. И сменил репертуар:
«Сражение началось! – объявляет диктор «Радио Абаэтэ». – Слушайте «Радио Абаэтэ», оно расскажет вам обо всём: воде, огне, мире и войне». «Зона превратилась в сущий ад!» – слышится голос конкурирующей станции «Радио Баии», это Пинто Скотт – Золотое Горло.
Ни одной проститутки на улице зоны не было. Они прогуливались далеко от зоны, а некоторые, оставшиеся в пансионах, отдыхали. Посланные комиссаром Лабаном агенты предъявили ультиматум мятежникам: полчаса им давалось на то, чтобы открыть дома, занять посты в окнах, залах ожидания и тротуарах возле домов или на углах улиц. Ответа не последовало.
Открыты были только бары. Дома свиданий, пансионы, бордели продолжали оставаться закрытыми. Никакого привычного оживления – ни отпускаемых словечек, ни смеха, ни зазывного шепота, приглашений проходящих мужчин, ни полуобнаженных, завораживающих клиентов женщин, – ничего, кроме топота копыт по булыжной мостовой. Святая неделя, вдруг случившаяся в середине сентября, по взбесившемуся календарю.
Даже слепой Белармино, более двадцати лет сидевший на одном и том же месте у оживлённого заведения Вавы, где его не бывало разве что в дни больших религиозных праздников, ушёл, не дожидаясь щедрот от клиентов, предпочтя просить милостыню на паперти кафедрального собора. И сменил репертуар:
В Масиэле комиссар Лабан с револьвером в руке отдает приказ о начале наступательных действий войск полиции нравов. С опозданием в минуту – подвели часы, отобранные у контрабандиста – начинает действовать Живоглот, возглавляющий агентов и полицейских.
Благословен будь Иисус младенец
в светлой своей колыбельке,
и Святой Иосиф,
защитник нашей веры,
и Святая Дева Мария,
добрая и учтивая.
«Сражение началось! – объявляет диктор «Радио Абаэтэ». – Слушайте «Радио Абаэтэ», оно расскажет вам обо всём: воде, огне, мире и войне». «Зона превратилась в сущий ад!» – слышится голос конкурирующей станции «Радио Баии», это Пинто Скотт – Золотое Горло.
48
Двери пансионов и увеселительных заведений взломаны ударами ног и плечей полицейских. Полицейские и агенты врываются в дома, хватают женщин и вытаскивают их на улицу. В ход идут кастеты, резиновые дубинки и кулаки – удары сыплются градом. Крики, ругательства; женщины выбегают из домов; тех, кто сопротивляется, вытаскивают силой. Так была начата операция «Радость возвращения к труду». Для стоящих на страже закона войск – развлечение.
Однако кое-где, а именно в пансионе Серес-Грело-Гранде, это развлечение осложнилось: в пансионе больше суток не работала канализация, и его обитательницы были вынуждены пользоваться ночными горшками, которые со всем их содержимым оказались превосходным боевым оружием. Именно ночными горшками и встречены были налетчики и обращены в позорное бегство. Больше всех пострадал детектив Далмо. Его морда и светло-серый костюм были залиты содержимым горшка всем известной Забе, ставшей жертвой страшнейшей дизентерии. Придя в бешенство, Далмо приказал задать ей трепку и приложил руку первым.
С револьвером в руке налётом на заведение Вавы руководил Лабан Оливейра. Он взбежал по лестнице во главе нескольких дюжих агентов и взломал входную дверь. На двух этажах огромного дома не было ни души. Пустые каморки, полная тишина. Куда же девался хозяин? Ах, если бы комиссару удалось его найти, он бы заставил Ваву принудить всех хозяев прекратить забастовку. И так бы одержал быструю победу, поскольку Вава в зоне хозяин и его слово – закон. Но куда же запропастился этот мерзавец?
По знаку Лабана дверь комнаты Вавы взломана, агенты вторгаются в апартаменты горбуна, но и здесь нет Вавы. В ярости они стаскивают с постели простыни, переворачивают и перетряхивают всё, что попадается под руку, взламывают запор конторки, рвут и разбрасывают бумаги, пытаются вскрыть сейф, вделанный в стену, но это им не удаётся.
Вспоминая золотые времена, когда преследовались кандомбле, а Лабан был еще простым секретным агентом, в самом начале карьеры, комиссар, который ничего не боится ни на том, ни на этом свете, направляется к алтарю с изображением негритянских божков, собираясь уничтожить их. Никто не отваживается помогать ему. Алирио, всем известный хладнокровный убийца, кричит в испуге:
– Комиссар, не делайте этого, не безумствуйте, не трогайте Эшу!
– Дерьмо! Шайка трусов! Плевать я хотел на Эшу!
Всё летит в воздух: и копьё, и священные предметы Эшу, и комья земли, место, где он сидел, еда, питье и головы двенадцати черных петухов. Агенты, бездействуя, смотрят на комиссара, тот продолжает разбивать изображение на мелкие кусочки и зло сплёвывает.
– Что вы стоите? Кто будет заставлять работать проституток, или вы и баб боитесь?
Смотрит на часы. Совсем скоро моряки сойдут на берег, время торопит.
Однако кое-где, а именно в пансионе Серес-Грело-Гранде, это развлечение осложнилось: в пансионе больше суток не работала канализация, и его обитательницы были вынуждены пользоваться ночными горшками, которые со всем их содержимым оказались превосходным боевым оружием. Именно ночными горшками и встречены были налетчики и обращены в позорное бегство. Больше всех пострадал детектив Далмо. Его морда и светло-серый костюм были залиты содержимым горшка всем известной Забе, ставшей жертвой страшнейшей дизентерии. Придя в бешенство, Далмо приказал задать ей трепку и приложил руку первым.
С револьвером в руке налётом на заведение Вавы руководил Лабан Оливейра. Он взбежал по лестнице во главе нескольких дюжих агентов и взломал входную дверь. На двух этажах огромного дома не было ни души. Пустые каморки, полная тишина. Куда же девался хозяин? Ах, если бы комиссару удалось его найти, он бы заставил Ваву принудить всех хозяев прекратить забастовку. И так бы одержал быструю победу, поскольку Вава в зоне хозяин и его слово – закон. Но куда же запропастился этот мерзавец?
По знаку Лабана дверь комнаты Вавы взломана, агенты вторгаются в апартаменты горбуна, но и здесь нет Вавы. В ярости они стаскивают с постели простыни, переворачивают и перетряхивают всё, что попадается под руку, взламывают запор конторки, рвут и разбрасывают бумаги, пытаются вскрыть сейф, вделанный в стену, но это им не удаётся.
Вспоминая золотые времена, когда преследовались кандомбле, а Лабан был еще простым секретным агентом, в самом начале карьеры, комиссар, который ничего не боится ни на том, ни на этом свете, направляется к алтарю с изображением негритянских божков, собираясь уничтожить их. Никто не отваживается помогать ему. Алирио, всем известный хладнокровный убийца, кричит в испуге:
– Комиссар, не делайте этого, не безумствуйте, не трогайте Эшу!
– Дерьмо! Шайка трусов! Плевать я хотел на Эшу!
Всё летит в воздух: и копьё, и священные предметы Эшу, и комья земли, место, где он сидел, еда, питье и головы двенадцати черных петухов. Агенты, бездействуя, смотрят на комиссара, тот продолжает разбивать изображение на мелкие кусочки и зло сплёвывает.
– Что вы стоите? Кто будет заставлять работать проституток, или вы и баб боитесь?
Смотрит на часы. Совсем скоро моряки сойдут на берег, время торопит.
49
Выгнанные на улицу женщины убегают, скрываются в переулках, исчезают. Конный патруль пытается окружить их и задержать, но это не так-то просто. Охота на женщин идёт по всей зоне.
Посетители баров, а с ними и немец Хансен бросают под ноги лошадей пустые бутылки, протестуя против насилия полиции. Поэт Телмо Серра берёт микрофон «Радио Баии», из которого несется слово «вандализм».
– Зона пылает! – Эта фраза, произнесенная одним из дикторов, усиливает панику: многие поняли её буквально, начинают ползти слухи о пожарах. Магниевые вспышки фоторепортеров освещают женщин, некоторые из них до смерти перепуганы, другие – в ярости. Детектив Далмо, распространяющий зловоние, исходящее от вылитых на него мочи и кала, покидает поле боя.
Посетители баров, а с ними и немец Хансен бросают под ноги лошадей пустые бутылки, протестуя против насилия полиции. Поэт Телмо Серра берёт микрофон «Радио Баии», из которого несется слово «вандализм».
– Зона пылает! – Эта фраза, произнесенная одним из дикторов, усиливает панику: многие поняли её буквально, начинают ползти слухи о пожарах. Магниевые вспышки фоторепортеров освещают женщин, некоторые из них до смерти перепуганы, другие – в ярости. Детектив Далмо, распространяющий зловоние, исходящее от вылитых на него мочи и кала, покидает поле боя.
50
У микрофона «Радио Абаэтэ», установленного в сердце зоны, где идёт сражение, естественно, муниципальный советник Режиналдо Паван. «Эта популярная фигура политических баталий находится здесь, невзирая на опасность, он пытается найти выход из положения, серьёзность которого нарастает с каждым часом», – говорит диктор.
И вот уже в тысячах квартир слышен громоподобный голос Режиналдо Павана. Никакая трибуна муниципального совета, никакие подмостки предвыборных митингов не могли, конечно же, предоставить ему такую аудиторию. А тут включены радиоприёмники всего города – население внимательно следит за происходящими в зоне событиями.
«С кровоточащим сердцем» Режиналдо Паван обращается к слушателям «Радио Атаэтэ», к населению Баии, описывает «дантов ад», сравнивая разыгравшиеся здесь события с теми, что происходили «в Риме цезарей, о чём поведала всемирная история». Слова дрожат в воздухе: «Меня душат слёзы, мне трудно говорить…»
И тут он бросает волнующий призыв проституткам: «Я верю в патриотизм милых соотечественниц, которых жизненные бури бросили в дома терпимости. Они не допустят такой бестактности, чтобы герои Южной Атлантики, непобедимые сыновья славных американцев…» Как это выразить? И он говорит: «Любовались своими кораблями»… – как выразился комиссар Лабан Оливейра, это высказывание было подхвачено дикторами, укрывавшимися в проёмах дверей Масиэла и Пелоуриньо. – Любовались своими кораблями в нашем городе, ведь они рискуют жизнью во имя того, чтобы все мы – в том числе и вы, дорогие соотечественницы, изящные магдалины – пользовались благами цивилизации. Ваша неуместная акция может создать дипломатическую проблему, подумайте об этом, мои дорогие сестры из публичных домов».
Эта патетическая речь советника имела неописуемый успех у слушателей «Радио Абаэтэ». Жаль только, что столь волнующий призыв не дошёл до тех, кому предназначался: до женщин, которых избивали и которые спасались бегством от лошадиных копыт.
Затем Режинаддо Паван обратился к его превосходительству губернатору штата «с уважением, которое мы испытываем к высокой фигуре великого человека, стоящего во главе судеб Баии», взывая к его «христианским чувствам и не раз подтвержденным достоинствам государственного деятеля». Моряки высаживаются на берег, женщины не выполняют приказов полиции, положение сложное, конфликт может разрастись и создать угрозу спокойствию баиянских семей. Благородный муниципальный советник обращается к благороднейшему губернатору: «Прикажите, ваше превосходительство, освободить из тюрьмы хозяек пансионов и разрешить им открыть свои заведения, вчера закрытые полицией, пытавшейся переселить их из Баррокиньи на Ладейру-до-Бакальяу. Дело требует немедленного решения, господин губернатор, отмените приказ о переселении, воспрепятствуйте тому, чтобы конфликт, ограниченный пока чертой зоны, принял размеры национальной катастрофы, а может, и международной!»
В городе, охваченном паникой, жители запирали двери квартир, телефоны правительственного дворца и полицейского управления звонить не переставали, требуя принять срочные меры.
И вот уже в тысячах квартир слышен громоподобный голос Режиналдо Павана. Никакая трибуна муниципального совета, никакие подмостки предвыборных митингов не могли, конечно же, предоставить ему такую аудиторию. А тут включены радиоприёмники всего города – население внимательно следит за происходящими в зоне событиями.
«С кровоточащим сердцем» Режиналдо Паван обращается к слушателям «Радио Атаэтэ», к населению Баии, описывает «дантов ад», сравнивая разыгравшиеся здесь события с теми, что происходили «в Риме цезарей, о чём поведала всемирная история». Слова дрожат в воздухе: «Меня душат слёзы, мне трудно говорить…»
И тут он бросает волнующий призыв проституткам: «Я верю в патриотизм милых соотечественниц, которых жизненные бури бросили в дома терпимости. Они не допустят такой бестактности, чтобы герои Южной Атлантики, непобедимые сыновья славных американцев…» Как это выразить? И он говорит: «Любовались своими кораблями»… – как выразился комиссар Лабан Оливейра, это высказывание было подхвачено дикторами, укрывавшимися в проёмах дверей Масиэла и Пелоуриньо. – Любовались своими кораблями в нашем городе, ведь они рискуют жизнью во имя того, чтобы все мы – в том числе и вы, дорогие соотечественницы, изящные магдалины – пользовались благами цивилизации. Ваша неуместная акция может создать дипломатическую проблему, подумайте об этом, мои дорогие сестры из публичных домов».
Эта патетическая речь советника имела неописуемый успех у слушателей «Радио Абаэтэ». Жаль только, что столь волнующий призыв не дошёл до тех, кому предназначался: до женщин, которых избивали и которые спасались бегством от лошадиных копыт.
Затем Режинаддо Паван обратился к его превосходительству губернатору штата «с уважением, которое мы испытываем к высокой фигуре великого человека, стоящего во главе судеб Баии», взывая к его «христианским чувствам и не раз подтвержденным достоинствам государственного деятеля». Моряки высаживаются на берег, женщины не выполняют приказов полиции, положение сложное, конфликт может разрастись и создать угрозу спокойствию баиянских семей. Благородный муниципальный советник обращается к благороднейшему губернатору: «Прикажите, ваше превосходительство, освободить из тюрьмы хозяек пансионов и разрешить им открыть свои заведения, вчера закрытые полицией, пытавшейся переселить их из Баррокиньи на Ладейру-до-Бакальяу. Дело требует немедленного решения, господин губернатор, отмените приказ о переселении, воспрепятствуйте тому, чтобы конфликт, ограниченный пока чертой зоны, принял размеры национальной катастрофы, а может, и международной!»
В городе, охваченном паникой, жители запирали двери квартир, телефоны правительственного дворца и полицейского управления звонить не переставали, требуя принять срочные меры.
51
Сидя в «бьюике», спрятанном в зарослях, Камоэнс и его компаньоны слушали призыв муниципального советника Режиналдо Павана. Они включили радио, чтобы покурить маконью в приятном музыкальном сопровождении. Камоэнс обращает внимание:
– Дело провалилось. Надо ехать забирать товар, пока не поздно.
– Это точно, – соглашается другой, низкорослый, скупой на слова.
И берётся за баранку, направляя «бьюик» к Ладейре-до-Бакальяу. Оба понимают: надо скорее спасать товар. Дело шло плохо с самого начала, а теперь ещё хуже, так что чего же ждать.
В двухэтажном особняке группа, которой была поручена продажа, закончив распределение товара, чем руководил Синсинато Чёрный Кот, пребывала в бездействии и начинала роптать: столько маконьи, а воспользоваться – не смей! Безобразие!
Большая часть мебели, привезенной сюда, на полицейском грузовике из Баррокиньи и брошенной у двери, уже была растащена всеми, кто только хотел, в течение дня. Остались лишь принесённые в помещение матрацы, вот на них-то молодые ребята и проводили время в ожидании. Ожидание было долгим, а тут ещё такой соблазн под боком. И вот после короткого обсуждения пришли они к единогласному решению: запрет, наложенный Далмо Кокой на курение, – явная нелепость. Ну что случится, если они по одной выкурят? Ничего особенного. Синсинато Чёрный Кот, как правило, неотступно выполнявший приказы, вдруг согласился, также почувствовав потребность в сигарете.
И вот, развалившись на матрацах, ребята с наслаждением покуривали и грезили, когда вдруг в помещении появились Камоэнс Фумаса и его спутник. Синсинато в такие минуты любит покой, а тут кто-то входит. Он поднимает голову, вглядывается в лица и узнает пришедших, должно быть, прибывших, чтобы передать поручение шефа Коки.
– Пора?
Камоэнс говорит им о провале операции, задуманной детективом. Зона превратилась в ад: побоище, беготня, выстрелы. Да какой же безумец, даже сбежавший из сумасшедшего дома, решится продавать маконью на глазах у полиции. Скептик Синсинато не верит словам Камоэнса, который сказал:
– Нам не заплатили ни тостана, и мы приехали забрать товар.
– Забрать? Ещё чего? – И Черный Кот садится на матраце, повторяя: – Ещё чего захотел!
Накурившегося Камоэнса не смутить, он герой!
– Захотел, видно, схлопотать по морде!
Кое-кто вскакивает на ноги. Начинается потасовка. Сопровождающий Камоэнса выхватывает нож и, изловчившись, делает выпад. Горящая сигарета попадает на дырявый матрац, в котором сухая солома. Она вспыхивает. И вот уже закурился дымок и забегали по матрацу языки пламени.
– Дело провалилось. Надо ехать забирать товар, пока не поздно.
– Это точно, – соглашается другой, низкорослый, скупой на слова.
И берётся за баранку, направляя «бьюик» к Ладейре-до-Бакальяу. Оба понимают: надо скорее спасать товар. Дело шло плохо с самого начала, а теперь ещё хуже, так что чего же ждать.
В двухэтажном особняке группа, которой была поручена продажа, закончив распределение товара, чем руководил Синсинато Чёрный Кот, пребывала в бездействии и начинала роптать: столько маконьи, а воспользоваться – не смей! Безобразие!
Большая часть мебели, привезенной сюда, на полицейском грузовике из Баррокиньи и брошенной у двери, уже была растащена всеми, кто только хотел, в течение дня. Остались лишь принесённые в помещение матрацы, вот на них-то молодые ребята и проводили время в ожидании. Ожидание было долгим, а тут ещё такой соблазн под боком. И вот после короткого обсуждения пришли они к единогласному решению: запрет, наложенный Далмо Кокой на курение, – явная нелепость. Ну что случится, если они по одной выкурят? Ничего особенного. Синсинато Чёрный Кот, как правило, неотступно выполнявший приказы, вдруг согласился, также почувствовав потребность в сигарете.
И вот, развалившись на матрацах, ребята с наслаждением покуривали и грезили, когда вдруг в помещении появились Камоэнс Фумаса и его спутник. Синсинато в такие минуты любит покой, а тут кто-то входит. Он поднимает голову, вглядывается в лица и узнает пришедших, должно быть, прибывших, чтобы передать поручение шефа Коки.
– Пора?
Камоэнс говорит им о провале операции, задуманной детективом. Зона превратилась в ад: побоище, беготня, выстрелы. Да какой же безумец, даже сбежавший из сумасшедшего дома, решится продавать маконью на глазах у полиции. Скептик Синсинато не верит словам Камоэнса, который сказал:
– Нам не заплатили ни тостана, и мы приехали забрать товар.
– Забрать? Ещё чего? – И Черный Кот садится на матраце, повторяя: – Ещё чего захотел!
Накурившегося Камоэнса не смутить, он герой!
– Захотел, видно, схлопотать по морде!
Кое-кто вскакивает на ноги. Начинается потасовка. Сопровождающий Камоэнса выхватывает нож и, изловчившись, делает выпад. Горящая сигарета попадает на дырявый матрац, в котором сухая солома. Она вспыхивает. И вот уже закурился дымок и забегали по матрацу языки пламени.
52
В Пелоуриньо, где действуют войска полиции нравов под командованием детектива первого класса Николау Рамады Жуниора, которые пошли в наступление, положение сложилось такое же, как и в Масиэле: избиты женщины, выволоченные из домов на площадь и преследуемые конной полицией. Здесь труднее спрятаться, спастись: улицы Террейро-де-Жесус и Байши-дос-Сапатейрос забаррикадированы полицейскими машинами. Пущена в ход дубинка, ею приказано действовать до тех пор, пока преступницы не одумаются. Словом, операция «Радость возвращения к труду» в полном разгаре.
Штурм главного бастиона – дома доны Паулины де Соуза – был для полицейских нелёгким: не надеясь на дверные запоры, мятежницы забаррикадировали дверь тяжёлой мебелью, создав дополнительные сложности для исполнения долга полицейских, что привело Николау в бешенство.
В конце концов дверь была взломана, командующий штурмом Живоглот оказывается в коридоре, и кого же он видит? Эту скандалистку, хулиганку Терезу Батисту. И в этот самый момент она сбивает его с ног ударом квадратного носка модной туфли, подаренной ей Мирабо Сомпайо, которому она позировала для картины «Богоматерь, кормящая грудью».
– Ой!
Крик командира на какую-то долю секунды парализует полицейских. И Тереза успевает проскользнуть между ними и выскочить на улицу вместе с двумя женщинами. Живоглот корчится от боли, держится за живот, не думая об отмщении, не до того, так сильно болит. Только спустя время, когда ему с помощью двух агентов удается подняться, стоны его прерываются проклятиями Терезе.
Величественная дона Паулина де Соуза торжественно, как Королева карнавала, шествует в сопровождении эскорта агентов к одной из тюремных машин, где её встречают её же подданные, арестованные раньше. Она их успокаивает: бояться нечего, Огун Пейше Мариньо сказал, что всё хорошо закончится! Не рискнёшь, не выиграешь.
Окруженная солдатами военной полиции, Тереза бежит к церкви Розарио-дас-Неграс, взбегает по лестнице и у дверей останавливается. Другие следуют её примеру. Лошади полицейского патруля взять лестницу не могут, но агенты пытаются схватить Терезу.
И вдруг за спиной Терезы дверь храма открывается и впускает её. Она только успевает заметить исчезающего за алтарем внушительного старца. Кто это, ризничий, священник или святой? Ведь даже у проституток есть свой заступник, Святой Онофре. Уж не он ли? А может, кто-то из жрецов кандомбле? «В долгую ночь сражения закрытой корзины» – так поэт Иеова де Карвальо назвал свою вдохновенную поэму, рассказывающую о событиях той ночи, в которую происходило нечто, не имеющее объяснения и не доступное пониманию простых смертных.
Из пансионов Пелоуриньо бегут женщины, спасаясь от преследующих их полицейских, некоторых полицейские выволакивают сами. Все, кто могут, бегут к церкви. Бегут из Масиэла и Табоана. Постепенно ими заполняется неф. Некоторые молятся, читают «Отче наш», стоя на коленях.
Штурм главного бастиона – дома доны Паулины де Соуза – был для полицейских нелёгким: не надеясь на дверные запоры, мятежницы забаррикадировали дверь тяжёлой мебелью, создав дополнительные сложности для исполнения долга полицейских, что привело Николау в бешенство.
В конце концов дверь была взломана, командующий штурмом Живоглот оказывается в коридоре, и кого же он видит? Эту скандалистку, хулиганку Терезу Батисту. И в этот самый момент она сбивает его с ног ударом квадратного носка модной туфли, подаренной ей Мирабо Сомпайо, которому она позировала для картины «Богоматерь, кормящая грудью».
– Ой!
Крик командира на какую-то долю секунды парализует полицейских. И Тереза успевает проскользнуть между ними и выскочить на улицу вместе с двумя женщинами. Живоглот корчится от боли, держится за живот, не думая об отмщении, не до того, так сильно болит. Только спустя время, когда ему с помощью двух агентов удается подняться, стоны его прерываются проклятиями Терезе.
Величественная дона Паулина де Соуза торжественно, как Королева карнавала, шествует в сопровождении эскорта агентов к одной из тюремных машин, где её встречают её же подданные, арестованные раньше. Она их успокаивает: бояться нечего, Огун Пейше Мариньо сказал, что всё хорошо закончится! Не рискнёшь, не выиграешь.
Окруженная солдатами военной полиции, Тереза бежит к церкви Розарио-дас-Неграс, взбегает по лестнице и у дверей останавливается. Другие следуют её примеру. Лошади полицейского патруля взять лестницу не могут, но агенты пытаются схватить Терезу.
И вдруг за спиной Терезы дверь храма открывается и впускает её. Она только успевает заметить исчезающего за алтарем внушительного старца. Кто это, ризничий, священник или святой? Ведь даже у проституток есть свой заступник, Святой Онофре. Уж не он ли? А может, кто-то из жрецов кандомбле? «В долгую ночь сражения закрытой корзины» – так поэт Иеова де Карвальо назвал свою вдохновенную поэму, рассказывающую о событиях той ночи, в которую происходило нечто, не имеющее объяснения и не доступное пониманию простых смертных.
Из пансионов Пелоуриньо бегут женщины, спасаясь от преследующих их полицейских, некоторых полицейские выволакивают сами. Все, кто могут, бегут к церкви. Бегут из Масиэла и Табоана. Постепенно ими заполняется неф. Некоторые молятся, читают «Отче наш», стоя на коленях.
53
После мокеки и холодного пива Аналия и Камил садятся в автобус и едут в сторону Соборной площади. Дона Паулина де Соуза велела своим подопечным возвратиться не поздно, чтобы не было никаких конфликтов с клиентами, которые не знают о случившемся. На площади Кастро Алвеса Камил вдруг что-то вспоминает и предлагает Аналии выйти.
– Опять я забыл.
– Что, дорогой?
– Святого Онофре для доны Паулины.
Ведь Святой Онофре не только покровительствует торговле и помогает благочестивым, он прямой покровитель проституток. Во многих столовых борделей и пансионов стоит фигурка святого, украшенная цветами и свечами, а иногда и окруженная другими божествами – могущественными Ориша.
Давно дона Паулина ищет фигурку большого размера Святого заступника проституток, чтобы поставить её в молельне, в которой уже стоят покровитель мореплавателей и покровительница зачатья. Зная, что отец Камила торгует антиквариатом, дона Паулина и попросила парня купить для неё по сходной цене Святого Онофре, пусть даже не нового, так как в магазинах она не встречала ни нового, ни старого.
Как правило, старый Шамас не приобретает статуэток святых для своей лавки по причине их плохой сохранности: то у них нет носа, то головы, то ног, они годны разве что для музеев. Но иногда случается, что среди прочих предметов попадаются и они. И тогда он их продаёт по дешёвке. Если вдруг Святой Онофре появится, дона Паулина, можете не волноваться, он будет ваш. И подарит его ей Камил, частый их посетитель. И вот фигурка появилась, почти новая и из гипса, он совсем забыл прихватить её с собой.
Он оставляет Аналию на углу улицы, идёт за Святым Онофре и вскоре же возвращается со свёртком. Пешком они направляются в сторону Ажуды.
– Опять я забыл.
– Что, дорогой?
– Святого Онофре для доны Паулины.
Ведь Святой Онофре не только покровительствует торговле и помогает благочестивым, он прямой покровитель проституток. Во многих столовых борделей и пансионов стоит фигурка святого, украшенная цветами и свечами, а иногда и окруженная другими божествами – могущественными Ориша.
Давно дона Паулина ищет фигурку большого размера Святого заступника проституток, чтобы поставить её в молельне, в которой уже стоят покровитель мореплавателей и покровительница зачатья. Зная, что отец Камила торгует антиквариатом, дона Паулина и попросила парня купить для неё по сходной цене Святого Онофре, пусть даже не нового, так как в магазинах она не встречала ни нового, ни старого.
Как правило, старый Шамас не приобретает статуэток святых для своей лавки по причине их плохой сохранности: то у них нет носа, то головы, то ног, они годны разве что для музеев. Но иногда случается, что среди прочих предметов попадаются и они. И тогда он их продаёт по дешёвке. Если вдруг Святой Онофре появится, дона Паулина, можете не волноваться, он будет ваш. И подарит его ей Камил, частый их посетитель. И вот фигурка появилась, почти новая и из гипса, он совсем забыл прихватить её с собой.
Он оставляет Аналию на углу улицы, идёт за Святым Онофре и вскоре же возвращается со свёртком. Пешком они направляются в сторону Ажуды.
54
Позже стало известно, что некоторые хозяйки пансионов и в Масиэле, и на Пелоуриньо, напуганные насильственными действиями полиции, с одной стороны, и сожалеющие об убытке, который они понесут, не получив долларов прибывших в Баию американских моряков, с другой, уже было подумывали прекратить забастовку и посоветовать девицам открыть корзину.
Об угрозе такого предательства Вава, находясь в укрытии (оно до сих пор не стало известным ни полиции, ни кому-либо из зоны), узнал тут же. И послал срочное предупреждение всем и каждой, готовым сдаться и открыть корзину. Та, которая разорвёт соглашение и ослушается приказа Эшу, не задержится ни в зоне, ни в Баии ни минуты, она должна будет немедленно уехать, если, конечно, не умрёт раньше плохой смертью. О неминуемой смерти предупредил не кто иной, как Тирири! Забастовку закрытых корзин должно длить до победного конца и быть единодушным в принятом решении.
Об угрозе такого предательства Вава, находясь в укрытии (оно до сих пор не стало известным ни полиции, ни кому-либо из зоны), узнал тут же. И послал срочное предупреждение всем и каждой, готовым сдаться и открыть корзину. Та, которая разорвёт соглашение и ослушается приказа Эшу, не задержится ни в зоне, ни в Баии ни минуты, она должна будет немедленно уехать, если, конечно, не умрёт раньше плохой смертью. О неминуемой смерти предупредил не кто иной, как Тирири! Забастовку закрытых корзин должно длить до победного конца и быть единодушным в принятом решении.