Аматуни Петроний Гай. Гаяна

   Боб улыбнулся: новость вызвала в нем восхищение — он всегда был готов снять шляпу перед величием человеческого разума.
   Добравшись до перекрестных эстакад, Хоутон уверенно свернул вправо, к городу, — Роберт Гровер подождет, в редакции он нужнее.

3

   — Здравствуйте, Мод! Надеюсь, шеф у себя?
   — О, Боб, как я сочувствую вам. Такое горе, такое горе!..
   — Не огорчайтесь, Мод. Что поделаешь, русские тоже деловые люди.
   — Ах, я не об этом, Боб.
   — АО чем же?
   — Бедная миссис Паола… Потерять такую женщину!..
   — Потерять?! Что вы имеете в виду, Мод?
   — Я только что просмотрела корректуру вечернего выпуска нашей газеты, Боб.
   — И что же, черт меня побери?!
   — Вся первая полоса посвящена таинственному исчезновению миссис Паолы.
   Боб крепко выругался и рывком распахнул дверь кабинета редактора. Шеф, как всегда полный энергии, деловито копался в ворохе бумаг. Его живые черные глаза возбужденно блестели, полное круглое лицо слегка побледнело, а тонкие ноздри хищно раздувались, как у человека, бросающегося в драку.
   — Входи, мой мальчик! — весело крикнул он. — Нет ли у тебя еще чего-нибудь новенького, чтобы как можно больше ослабить удар русских?
   — Шеф, по какому праву вы разглашаете мою тайну?!
   — Спокойнее, Боб. То обстоятельство, что я до сих пор молчал, — лучшее свидетельство моей симпатии к тебе. И видит бог, если бы не очередная сенсация русских…
   — Но вы знаете, что сыскное бюро требовало полного молчания: всякий шум мешает делу.
   — Знаю, Боб, все знаю.
   — Даже так?!
   — Не будь сентиментальным, мой мальчик. Дело превыше всего! Мы все живем по законам джунглей, и я презирал бы себя до конца своих дней, если бы в такую минуту не воспользовался этим! Мы начинаем кампанию, равной которой еще не было со времен Аль Капоне.
   — А моя Паола?
   — С бюро сыска уже все согласовано: мы увеличили им гонорар и все расходы берем на себя. Не благодари, мой мальчик. Теперь за поиски Паолы взялась наша газета, и мы будем вести их до того дня, когда русские вернутся с Марса. Я уже подписал договоры с дюжиной писателей детективного жанра, и они готовят материалы: мы ежедневно будем публиковать ход поисков твоей Паолы. Я всегда говорил, что она прекрасная женщина; никто на ее месте не смог бы выбрать лучшего времени, чтобы исчезнуть!
   — А если она отыщется завтра, шеф?
   — Хоть сегодня! Мы дадим тебе деньги, гору денег, Боб, и ты уедешь с ней на край света. Мужайся, мой мальчик, ты должен понять, что нам необходимо искать ее не менее трех с половиной — четырех месяцев.
   Боб не стал дольше слушать шефа, он выбежал из кабинета и кинулся к лифту. Испуганный бой едва успел открыть полированную дверь.

4

   — Старина Боб! Наконец-то…
   Удлиненное лицо Гровера, как всегда, спокойно. Темно-серые глаза изучающе смотрят на собеседника из-под тонких, чуть изломанных бровей. Каштановые густые волосы оттеняют матовую белизну лица и гладкий, без единой морщинки, высокий лоб.
   Боб вяло поздоровался с другом. Он все еще думал о письме Паолы: откуда оно прислано? Неужели Паола сама покинула его? Разве может коварство, даже женское, зайти так далеко? До самой последней минуты она была так ласкова с ним… Но это письмо… И откуда у нее взялись деньги для оплаты неустойки? Их сорок тысяч (теперь, правда, менее тридцати…), лежавшие в банке, целы. Боб удостоверился в этом.
   Заметив состояние Хоутона, Роберт нахмурился.
   — Как самочувствие? — ласково заговорил он. — Ты немного бледен, Боб. Устал! Покажи язык. Боб вскочил со стула:
   — Оставь свои дурацкие шутки, слышишь!
   — Спокойнее, дружище, я врач и должен заботиться о здоровье ближних. Возьми термометр…
   — К черту, Роберт!
   — Повышенная возбудимость, — пробормотал Гровер. — Давно у тебя такое состояние?
   Боб обмяк и перестал сопротивляться. Видно, и вправду разучился он держать себя в руках.
   — Скажи, Боб, не появились ли у тебя ревматические боли?
   — Твои шутки неуместны, Роберт, — более спокойно произнес Боб. — Я к тебе пришел как друг, а не как пациент.
   — Не совсем. Карл Фери, администратор цирка Эверфильд, болен лучевой болезнью. Мы осмотрели уже около ста человек из тех, что были тогда возле клеток. Никто из них не пострадал так, как Фери. Теперь я должен осмотреть и тебя, Боб.
   Полчаса спустя Гровер хлопнул Боба по голой спине и, улыбаясь, сказал:
   — Ты здоров, парень, и я рад за тебя! Одевайся.
   — Но кто мог облучить Фери? В цирке же это невозможно?
   — Как поживает Паола? — спросил Роберт, уклоняясь от ответа.
   — Я не знаю, Роберт, — тихо ответил Боб и отвернулся.
   — Поссорились? — удивился Роберт.
   — Нет. Она уехала из цирка и не вернулась домой… Прошло уже более трех суток.
   — Бергофф?!
   — Не знаю…
   — Ты сообщил в полицию?
   — Нет. Я внес деньги в одно частное сыскное бюро.
   — И что же?
   — В доме Бергоффа ее нет.
   — Еще одна загадка!
   — Почему — еще?
   — Первая — болезнь Фери. Оба закурили.
   — Возможно, — сказал Гровер, — что ее похитил Бергофф.
   — Но сегодня я прочел письмо Паолы. — Боб рассказал Роберту о письме.
   Друзья помолчали в глубоком раздумье.
   — У меня есть новость, — наконец произнес Роберт. — Фирма «Дискавери» предлагает мне работу на весьма выгодных условиях.
   — А сама работа?
   — Интереснее, чем в клинике. Но они не хотят, чтобы я рассказывал о ней даже друзьям.
   — Все как в тумане, — вздохнул Боб. — Неясно. Бесперспективно. И душно… Выпить, что ли?
   — Нет, — твердо сказал Роберт. — Ни за что! Идем-ка, я поверну включатель, и ты можешь дрыхнуть часов двадцать.
   — Электросон?
   — Да.
   — Идем, — равнодушно согласился Боб. — Если я могу принести хоть маленькую пользу медицине, это уже неплохо.
   — Давно бы так, — одобрительно кивнул Роберт. — Шутка — лучшее лекарство!
   — Жаль, что его в аптеке не выдают по рецептам, — пробормотал Боб. — У нас оно стало бы дефицитным!

ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Остров Отунуи. Мауки. Шахматная задача решена!

1

   В семь часов на горизонте показался ярко-зеленый треугольник Пито-Као, а километрах в тридцати от него — серые скалы Отунуи.
   Егорин распорядился спуститься до тысячи метров, и Венев, выключив на время автопилот, сбавил обороты ротора. Океан быстро приближался.
   — Будем садиться? — спросил я профессора.
   — Нет, — ответил он, — приступим к работе.
   — В воздухе?
   — Да. Программа наших исследований начинается с аэрофотосъемки.
   — Но ведь вам нужно дно океана, а не его однообразная поверхность, — удивился я.
   — Вы правы, я и думаю приступить к фотосъемке дна особой пленкой, не чувствительной к синим и зеленым лучам солнечного спектра. Конечно, это возможно до глубины метров двести, но нам пока важно знать рельеф у основания Пито-Као и Отунуи, так называемый шельф — полосу малых глубин у берегов. А потом уже — слово за вами.
   — Я готов хоть сейчас.
   Александр Иванович нажал кнопку переговорного устройства и спросил:
   — Товарищ Венев, вы приготовили карту для аэрофотосъемки?
   — Все готово, профессор, — раздался в динамике голос Венева.
   — Начнем. Скорость — сто километров в час, высота — тысяча метров.
   — Понял вас.
   А Егорин уже продолжал беседу со мной.
   — Надо полагать, — говорил он, — что земной шар образовался несколько миллиардов лет назад: объект внимания геологов далеко не молод. К сожалению, более семидесяти процентов его поверхности занял Мировой океан, что затрудняет изучение Земли. Да и жизни тоже. Ведь в морях и пресноводных бассейнах обитает восемьдесят семь процентов всех классов известных нам организмов. А сколько еще неизвестных! Специалисты утверждают, что запасы органических веществ в Мировом океане превышают семь триллионов тонн. Только морских растений наберется сто пятьдесят тысяч видов! Да это и неудивительно, если учесть возраст морей и океанов. Вот взгляните на Тихий океан, площадь которого равна половине Мирового океана. «Это самый древний водоем на Земле», — говорят одни. «Нет, — заявляют другие, — это самый молодой из всех океанов». Вот и разберитесь… Его возраст колеблется от шестидесяти до четырехсот миллионов лет. А по одной гипотезе, Тихий океан образовался во впадине, откуда оторвался кусок
   Земли, превратившись в спутник. Такое могло произойти только в незапамятные времена! Чтобы все это установить точно, надо детально изучить дно Мирового океана и конфигурацию древних морей и континентов.
   — И континентов?
   — Разумеется. Скажем, двести, триста миллионов лет назад и ранее материки и океаны были вытянуты вдоль экватора, а сейчас, как вам известно, картина на географической карте несколько иная.
   — Что же они, плавают, что ли, материки эти?!
   — Может быть, и так… Австрийский геофизик Альфред Вегенер предполагал, что когда-то все материки составляли единый континент!
   — Трудная задача у геологов, — заметил я. — Лезть под воду на десять-одиннадцать километров не так-то просто!
   — Такая глубина, к счастью, не часто встречается. Восемьдесят процентов Мирового океана составляют глубины от двух с половиной до шести километров. Но и это, как вы верно заметили, задача не из простых.
   — На какой же глубине бурить?
   — На любой, — улыбнулся Егорин. — Теперь о вашей работе в первые дни… Я обработаю материалы аэрофотосъемки и выберу для вас участок километров в десять шириной и сто длиной. По углам этого прямоугольника установим заякоренные ультразвуковые приводы. Ориентируясь по ним и гирокомпасу…
   — … и магнитному компасу, — подсказал я.
   — Да, и магнитному, вы начнете одновременно подводную гравиметрическую, фото— и магнитную съемку.
   — Понятно. Скажите, если не секрет, что вы устанавливали под полом моей кабины, когда мы были в Москве?
   — Особые фотоаппараты. Они превращают ультразвуковые колебания эхолота в световые, фиксирующиеся на фотопленке.
   — Ясно. На какой же скорости вести съемки?
   — Думаю, что километров сто в час. Иначе долго провозимся. А мы пока займемся биологией.

2

   Более пятидесяти часов провели мы в воздухе, снимая шельф и отроги подводного хребта, обнаруженного в районе Пито-Као и Отунуи. Наконец работа окончена. «Илья Муромец» плавно опустился на гладкую поверхность Тихого океана.
   Ученые принялись изучать результаты съемки. В кают-компании стало тесно: на столе, на креслах и диванах вдоль стен лежали карты и длинные полосы фотоснимков. И только я, Венев, Перстенек, Петренко и Баскин оказались не у дел. Уже в десятый раз мы собирались на носовой палубе вокруг магнитной шахматной доски, но задача так и не была решена. Неизвестно, сколько бы мы еще просидели, но тут раздался голос Петренко:
   — Справа по борту лодка!
   Мы кинулись к правому борту. В самом деле, подплывала туземная лодка. Любопытные островитяне не утерпели и пожаловали к нам. Даже простым глазом я без труда различил в узкой длинной лодке четырех туземцев. Один из них, высокий, стройный юноша, стоял на корме и размахивал руками.
   Венев ушел в кают-компанию. Через минуту он вернулся и, смеясь, рассказал:
   — Там такой спор… Вряд ли наших ученых сейчас что-нибудь заинтересует, кроме их доводов. Но Александр Иванович разрешил взять гостей на борт.
   — Надо только присматривать за ними, — посоветовал Саша, — как бы чего не сперли.
   — Вряд ли, — заметил Петренко.
   — Не скажи, Филя, я знаю такой случай. Австриец Тенкерд Вензинер совершал кругосветное путешествие на велосипеде; он побывал в двадцати семи странах и проехал уже пятьдесят тысяч километров, но в Лос-Анджелесе у него свистнули велосипед, и на том дело кончилось.
   — Ну, эти ребята будут почестнее, — заверил Петренко. Мы открыли плексигласовое окно, и к нам донесся голос юноши с лодки. Как уверял Филипп Петрович, туземец выкрикивал какие-то слова на английском языке.
   — Ты как, в английском силен? — спросил я у Баскина.
   — Не очень, — признался инженер. Выяснилось, что и Венев недалеко ушел от него. Оставалось положиться на радиста и всезнающего кока.
   — Объяснимся, — обнадежил Перстенек. — Я помню немного французский, немецкий и, пожалуй, итальянский… Да у нас и электронные переводчики есть, автоматы-полиглоты.
   — Тише, тише. С лодки что-то кричат, — прислушался Петренко. — «Мауки — хороший друг, — медленно переводил он, — его товарищи тоже хорошие. Надо познакомиться с людьми летающей лодки».
   — Приглашайте их, — сказал Венев.
   — Есть, командир! — Петренко, сложив руки рупором, передал приглашение.
   Я принес несколько автоматов-полиглотов и настроил их на английский.
   — Вы забыли, что они не знают полинезийского языка, — пытался остудить мой пыл Венев.
   — Ну и что же? Парень ведь знает английский. Хоть с ним сможем поговорить.
   Между тем лодка с туземцами подошла уже к самому борту «Ильи Муромца».
   — Скажите им, — попросил инженер, — чтобы они сидели смирно.
   В правом борту вертолета открылся длинный паз, и из него бесшумно выскользнул уже знакомый нам гигантский манипулятор — механическая рука. Островитяне потеряли дар речи, пригнулись, закрыв головы. Один Мауки наблюдал происходящее широко открытыми глазами.
   Перстенек и Петренко не переставали успокаивать гостей. Мауки вслушивался в их слова, и по его лицу было видно, что он верит этим спустившимся с неба людям.
   Алексей Алексеевич осторожно подвел манипулятор к лодке и ухватил ее растопыренной пятерней металлических пальцев. Секунду спустя лодка поднялась в воздух, повисела немного, пока с нее стекла вода, и плавно опустилась на палубу вертолета, рядом с нами.
   — Приехали, — весело подмигнул Мауки Алексей Алексеевич.
   Началась церемония знакомства. Мауки представил нам своих товарищей.
   — Это все строители лодок и жилищ, — с гордостью сказал он. — Нуку!
   Из группы туземцев выступил седой сухощавый старик и замер с гордо поднятой головой.
   — Тапиу!
   Рядом со стариком стал небольшого роста силач, с копной курчавых волос, умными светлыми глазами и длинными натруженными руками.
   — Манака!
   Вперед вышел светлокожий туземец, длинный, как жердь, худой, с таким же, как у Мауки, узким лицом и вытянутыми книзу ушами. Его серые глаза смотрели на нас с достоинством и доброжелательно.
   Настал наш черед. Венев представил туземцам каждого из нас. Первое же его слово, прозвучавшее сперва по-русски, а затем из крохотного динамика автомата-полиглота, висевшего у него на груди, по-английски, привело наших гостей в такое замешательство, что потребовалось разъяснить Мауки и его друзьям, что это за штука.
   Наконец наши гости успокоились, но теперь, беседуя с нами, они смотрели только на белые ящички.
   Мы сели на скамью у борта и пригласили островитян занять места рядом, но они отказались наотрез и уселись полукругом прямо на палубе. Привыкнув немного к автоматам-полиглотам, островитяне теперь стали удивляться, что такая «хитрая машина» не умела говорить на их языке.
   — Вот и попробуй угодить людям! — засмеялся инженер.
   — С чего начнем? — спросил Перстенек. Я пожал плечами, Венев закурил, Алексей Алексеевич наморщил лоб, но островитяне сами вывели нас из неловкого положения. Седой старик первый, очевидно по праву старшего, приложил ладонь к щеке и, слегка покачиваясь в такт своей размеренной речи, нараспев заговорил по-полинезийски.
   — Ну, полиглот, выручай, — толкнув в бок Сашу, усмехнулся Петренко.
   — Пусть Мауки поможет нам понять речь старшего, — попросил юношу кок.
   Мауки охотно взял на себя роль переводчика и, прислушиваясь к словам старика, переводил их нам.
   — Слушайте, люди, прилетевшие из Атиа, — говорил старик. («Атиа» — это, я знал раньше, у полинезийцев называется Азия.) — Вы везете с собой прохладу и ароматы своих лесов (старик, по всей вероятности, имел в виду искусственный климат на «Илье Муромце»). Вы прилетели к нам и показали днище своей лодки жителям Отунуи. Хороший человек гордится своим жилищем и лодкой, а плохой — своим копьем. Так говорил великий Тангароа — первый строитель лодок. Первые жители нашей земли — боги. Вот почему первый кусок и хвост свиньи — божеству, а остальное — смертным. Как деревья — дети бога лесов, так и люди — дети бога камня, из которого сотворен первый человек. Я сказал все, но я хочу слышать, как умеют говорить властелины летающего судна, где нет паруса, а есть много-много весел. Кто силен в слове, тот хорош и в деле…
   — Они приглашают нас соревноваться в красноречии, — догадался Перстенек и от удовольствия потер руки.
   — Это по твоей части, — подзадорил его Петренко. — Давай начинай.
   — Почему же я? Надо по старшинству. Товарищ инженер, просим!
   — Кхе… Кхе… — откашлялся Баскин и поднял мизинец. — Дозвольте?
   Островитяне обомлели от восторга и тоже подняли кверху свои мизинцы: жест инженера явно пришелся им по вкусу.
   — Теперь вы убедились, что ваша привычка дикарская? — укоризненно произнес Саша.
   — Я бы не называл их дикарями, мы еще не знаем их культуры. Однако начнем, а то синьоры нас ждут. Итак, я — инженер, повелитель машин, — сказал Баскин и посмотрел на Мауки: — Переводите.
   Поняв первые слова инженера, островитяне шумно одобрили их, а старик убежденно пояснил:
   — У нас это — жрец!
   — Не много ли вы взяли на себя? — спросил Венев.
   — Да что я, виноват? Надо же говорить образно.
   — А что великий жрец умеет делать сам, своими руками? — важно спросил островитянин.
   — Жрецу достаточно повелевать! — отпарировал Баскин.
   — Верно, — согласился старик. — А вот этот достойный человек по имени Тапиу, — указал он на молодого силача, — вырывает с корнем кокосовую пальму и обмахивается ею, когда ветер спит, а солнце обжигает кожу.
   — Пас! — удрученно развел руками Алексей Алексеевич.
   — А это командир летающей лодки, — нашелся кок, указывая на Венева. — Он берет в руки сто весел и машет ими, чтобы плыть в воздухе быстрее ветра!
   — Один ноль в нашу пользу, — восхитился Петренко.
   — Не очень ли вы загнули? — засмеялся Венев.
   — Нет-нет, все нормально, — успокоил Перстенек.
   — Да, Тапиу — ребенок рядом с Великим Командиром, — согласился старик, но, не желая сдаваться, принялся расхваливать Манаку: — Этот длинноухий слышит писк комара за сто раз по сто шагов!
   — А этот человек по имени Филя, — подхватил кок, кивая на радиста, — слышит свою невесту на расстоянии ста дней пути и когда говорит, то его слышат все люди, живущие на самых отдаленных островах.
   — Великой похвалы достоин человек по имени Филя, — склонил голову старик. — Но среди вас нет никого, кто умел бы строить лодку длиной в сто раз по сто шагов за сто дней, которая поднимает сто воинов и не боится ста океанских волн, поставленных одна на другую. Это умею я — строитель лодок Нуку. — Старик с гордостью оглядел нас и умолк.
   Тогда Перстенек сделал шаг вперед, угостил гостей «Беломором», закурил сам и для начала пустил над головами темнокожих фантазеров шесть колец, шесть чудесных сизых колец из дыма: они плавно вращались одно в другом. Нуку даже языком прищелкнул.
   Глаза Саши озорно заблестели, спортивный азарт покрыл его щеки румянцем, и мы поняли, что «во втором тайме» защите противника придется туго: на середину поля вышел наш «центр нападения».
   — Знают ли высокие гости, что такое самолет? — спросил Саша.
   Островитяне шумно посовещались, и Мауки ответил за всех:
   — Да, мы Видели самолеты. Они прилетали на Пито-Као.
   — А коли так, — вдохновенно произнес Перстенек, — я расскажу балладу о самолете «Сейнтер-пойнтер».
   Я вспомнил этот легендарный самолет — продукт авиационного фольклора, вероятно, неизвестный сейчас не только людям иных профессий, но и нынешним молодым авиаторам. Легенда о «Сейнтер-пойнтере» родилась в авиации дальнего действия в годы войны с фашистами и облетела все фронты, обрастая всевозможными деталями, передавалась из уст в уста, но ни разу не попала не только в печать, а и в блокнот фольклориста.
   — Слушайте, ценители веселого слова, — начал кок. — Самолет «Сейнтер-пойнтер» был монопланом, то есть имел одно крыло. Моторов у него было сто сорок восемь. Размах его крыла был так велик, что однажды бортмеханик заблудился в бесчисленных коридорах в крыле и умер от голода. С той поры бортмеханики разъезжали по самолету на мотоциклах и брали с собой двухнедельный запас продовольствия. Чтобы почистить крылья песком, самолет летел в Сахару, а мыли его в Средиземном море. Заправлялся горючим «Сейнтер-пойнтер» из нефтяной скважины в Баку. Дутик, то есть хвостовое колесо этой замечательной машины, был размером с колесо водяной мельницы. В правом крыле располагалась футбольная команда, а в левом — ресторан. Когда шеф-повар выметал сор из своей кухни, то с земли казалось, будто за самолетом летит стая птиц…
   Пока Саша рассказывал, к нам присоединились профессор Егорин и биолог, и Перстенек еще более оживился.
   — Когда на «Сейнтер-пойнтере» запускали моторы, — продолжал он уже не столько для туземцев, сколько для нас, — то все вулканы прекращали свою работу. Скорость самолета была от нуля до тысячи километров в час. Знаменит был и экипаж машины. Тридцать летчиков, сорок два штурмана, шестьдесят четыре радиста в радиобюро. За штурвал брались семнадцать пилотов одновременно. Командир корабля в белых перчатках восседал над ними на особом возвышении и бил пудовыми колотушками в тугой барабан. «Бум!» — и пилоты крутят штурвал вправо, чтобы создать самолету правый крен, «Бум, бум!» — левый крен. Три удара — и пилоты отдают штурвал от себя, наклоняя нос самолета". Четыре удара — дружно тянут штурвал на себя. Флаг-штурман, семидесятилетний пенсионер, курил трубку с трехметровым чубуком и зеленым флажком указывал направление полета, а его штурманята раскручивали перед ним пятипудовый рулон полетной карты. Когда самолет входил в облака, две команды скороходов — марафонцев бежали к носу самолета, чтобы проверить показания приборов, и стремглав возвращались к командиру для доклада. Когда же «Сейнтер-пойнтер» заходил на посадку, сорок восемь бортмехаников брались друг за дружку и тянули на себя сектор общего газа. Если командир корабля ошибался в расчете на посадку и принимал решение уйти на второй круг, то всех работников аэропорта увольняли в отпуск на целую неделю. В момент приземления с командной вышки аэродрома стреляли из пушки, приветствуя доблестный экипаж.
   Саша рассказывал с вдохновением истинного артиста. Мы были восхищены его талантом, отшлифованным в состязаниях с рассказчиками-умельцами, которыми так богата авиация.
   — Когда «Сейнтер-пойнтер», заслоняя солнце, появлялся над полем боя, — говорил он, — испуганные фашисты прятались в укрепления. Командир крылатого богатыря трижды ударял в барабан — и летающее чудо света снижалось, проносясь над самой землей. От шума его моторов железо и бетон превращались в пыль. Огромные густые сети волочились по земле, собирали пленных и уносили их в заоблачную высь. В воздушном же бою один его вид обращал в бегство вражеские истребители. Но «Сейнтер-пойнтер» без труда нагонял их. При этом в носу его фюзеляжа открывались широкие ворота, и фашистские самолеты один за другим стремительно проглатывались «Сейнтер-пойнтером», а старший помощник младшего штурмана, стоя у ворот с карандашом и блокнотом в руке, быстро подсчитывал боевые трофеи…
   Много добрых дел после войны совершили на самолете «Сейнтер-пойнтер». На нем перевозили стада коров и табуны лошадей, разгоняли облака над аэропортом Внуково в часы пик, тушили лесные пожары с бреющего полета, возили лед с вершины Эльбруса в пески Каракума. А однажды был и такой случай: узнали корсиканцы, что их остров передвинулся за последние восемьдесят лет на десять-двенадцать километров в сторону, и забили тревогу. Первым пришел на помощь командир «Сейнтер-пойнтера». Он приказал обвязать остров прочным пеньковым канатом и взял его на буксир. Сперва командир дал газ двенадцати моторам, затем — двадцати четырем, потом — всем ста сорока восьми. Дал команду «Полный вперед!» и… вернул Корсику на свое место. Вот какой замечательный самолет был построен у нас!
   Что именно из рассказа Перстенька поняли островитяне, судить не берусь, но они оказались объективными ценителями Сашиного красноречия и радостно признали себя побежденными: во всяком случае, они поняли, что речь шла о самолете фантастических размеров.
   — Ну, а насчет Корсики ты загнул! — засмеялся Петренко.
   — Не веришь? А что Ла-Манш расширяется на два метра в год — тоже не веришь?
   — Пусть этот Великий Филя, — сказал Нуку, — будет первым белым гостем на Отунуи.
   — Разве белые люди еще не бывали на вашем острове? — удивился я.
   — Нет, — поспешно ответил Мауки, — не бывали.
   В кают-компании довольный Саша дал островитянам обед. Его и без того веселая физиономия сияла. Как же — гости отдали должное его мастерству. Ели они с удовольствием, громко причмокивая и облизывая пальцы (вилки и ножи они спрятали в мешочки, висевшие у каждого на поясе). Мы давно уже успели убедиться в способностях Перстенька. Кормил он нас на славу: недаром его любимец — Антони Карем, знаменитый французский кулинар. А тут он превзошел себя. Лишь Мауки оставался равнодушным к яствам. Он задавал столько вопросов, что мы едва успевали отвечать. Его интересовало все: зачем мы прилетели сюда, что ищем, для кого, из какой страны?