Страница:
— Дорогой Ле, — вмешался Боб. — Даю честное слово, ты ошибаешься.
— Почему ты даешь честное слово? — насторожился Ле. — Разве земляне не всегда говорят правду и нуждаются в заверениях?
— Нет, нет… Ну, иногда, понимаешь… мы так шутим. Вот послушай, что я имел в виду, называя коньяк эликсиром.
И Хоутон прочел увлекательную лекцию о некоторых традициях землян, благоразумно умолчав для первого раза об алкоголизме и бедствиях, связанных с ним.
Ле смягчился. Проглотил черную круглую таблетку, подошел к репродуктору, вдохнул порцию озона и вернулся к столу.
— Спрячьте свой «эликсир», юноши. Если человек здоров — ему не нужен возбудитель. Если болен — его лечат. Если глуп — наркотики лишь отточат его тупость. Я забыл об… «эликсире», юноши!
То был единственный случай на Гаяне, когда мы промахнулись и краснели за себя и «добрые» земные привычки.
— Скажи, Ле, -не утерпел я, -как удалось на Гаяне так продлить жизнь человека? — Во-первых, — начал Ле, — старость наступает оттого, что мы как бы едим время, порой неразборчиво и в больших дозах. Иной в неделю съедает месяц своего будущего… А такая деликатная, с позволения сказать, «пища», как время, требует бережливого отношения… Все раздражающее человека, удручающее, лишающее его инициативы, уродующее ум — старит. Много столетий прошло, пока гаянцам удалось создать для себя нормальные условия.
— И все же слова «едим время»-своеобразный гаянский образ? — настаивал Боб.
— Не совсем так, хотя есть у нас пословица: «Чем больше съедаешь полезного времени-тем дольше живешь!..» Верно это, пожалуй, и буквально… Не торопитесь, юноши. Все наши органы чувств можно сравнить с механизмами и приборами. Нас, как и инженеров, всегда интересует точность подгонки «деталей». Но в природе нет абсолютной точности. День за днем, взаимодействуя с постоянно изменяющейся средой, наши «приборы» и «механизмы» накапливают ошибки: вот они и приводят к физиологическому старению. Сравнение: если прибор, обладающий точностью до миллиметра, измерит пройденную гравитомо-билем тысячу километров, то он может показать на миллиметр больше или меньше. С расстоянием же ошибка растет…
— Так надо усовершенствовать сам прибор, — сказал Боб.
— В какой-то мере мы этого и достигаем ритмом жизни, питанием, спортом, а главное — созданием благоприятных условий каждому. Когда-то на Гаяне долго жили глупцы и люди, невозмутимые от природы. Есть такие и в наши дни, но их интеллект мало взаимодействует с обществом и средой, и потому, несмотря на равные условия, они угасают раньше возможного. Вот и все. Здесь нет особых секретов Даже то, что мы уничтожили на Гаяне болезнетворные организмы и победили арпел, играет лишь подсобную роль. Долгожителем становится тот, кто умно и интересно живет. Я рассказываю, чтобы помочь вам ориентиро— ваться в нашей этике и понять наши обычаи. Они просты, но знать их необходимо. А сейчас, юноши, я хочу поближе ознакомиться с вашими организмами.
5
6
Глава седьмая
1
2
3
4
5
— Почему ты даешь честное слово? — насторожился Ле. — Разве земляне не всегда говорят правду и нуждаются в заверениях?
— Нет, нет… Ну, иногда, понимаешь… мы так шутим. Вот послушай, что я имел в виду, называя коньяк эликсиром.
И Хоутон прочел увлекательную лекцию о некоторых традициях землян, благоразумно умолчав для первого раза об алкоголизме и бедствиях, связанных с ним.
Ле смягчился. Проглотил черную круглую таблетку, подошел к репродуктору, вдохнул порцию озона и вернулся к столу.
— Спрячьте свой «эликсир», юноши. Если человек здоров — ему не нужен возбудитель. Если болен — его лечат. Если глуп — наркотики лишь отточат его тупость. Я забыл об… «эликсире», юноши!
То был единственный случай на Гаяне, когда мы промахнулись и краснели за себя и «добрые» земные привычки.
— Скажи, Ле, -не утерпел я, -как удалось на Гаяне так продлить жизнь человека? — Во-первых, — начал Ле, — старость наступает оттого, что мы как бы едим время, порой неразборчиво и в больших дозах. Иной в неделю съедает месяц своего будущего… А такая деликатная, с позволения сказать, «пища», как время, требует бережливого отношения… Все раздражающее человека, удручающее, лишающее его инициативы, уродующее ум — старит. Много столетий прошло, пока гаянцам удалось создать для себя нормальные условия.
— И все же слова «едим время»-своеобразный гаянский образ? — настаивал Боб.
— Не совсем так, хотя есть у нас пословица: «Чем больше съедаешь полезного времени-тем дольше живешь!..» Верно это, пожалуй, и буквально… Не торопитесь, юноши. Все наши органы чувств можно сравнить с механизмами и приборами. Нас, как и инженеров, всегда интересует точность подгонки «деталей». Но в природе нет абсолютной точности. День за днем, взаимодействуя с постоянно изменяющейся средой, наши «приборы» и «механизмы» накапливают ошибки: вот они и приводят к физиологическому старению. Сравнение: если прибор, обладающий точностью до миллиметра, измерит пройденную гравитомо-билем тысячу километров, то он может показать на миллиметр больше или меньше. С расстоянием же ошибка растет…
— Так надо усовершенствовать сам прибор, — сказал Боб.
— В какой-то мере мы этого и достигаем ритмом жизни, питанием, спортом, а главное — созданием благоприятных условий каждому. Когда-то на Гаяне долго жили глупцы и люди, невозмутимые от природы. Есть такие и в наши дни, но их интеллект мало взаимодействует с обществом и средой, и потому, несмотря на равные условия, они угасают раньше возможного. Вот и все. Здесь нет особых секретов Даже то, что мы уничтожили на Гаяне болезнетворные организмы и победили арпел, играет лишь подсобную роль. Долгожителем становится тот, кто умно и интересно живет. Я рассказываю, чтобы помочь вам ориентиро— ваться в нашей этике и понять наши обычаи. Они просты, но знать их необходимо. А сейчас, юноши, я хочу поближе ознакомиться с вашими организмами.
5
Шелест и я, бывалые авиаторы, привыкли к зачетам и медицинским комиссиям; раздеться нам-плевое дело. А вот Хоутон разоблачался медленно, с неохотой, чем, наверное, и привлек любопытство Ле. Внимательно осмотрев его первого, Ле поощрительно улыбнулся, но, ощупав его мускулы, нахмурился.
— В галактическом полете, — заметил он, — мускулы теряют эластичность и свежесть… Крепость порой остается, а неутомимости нет… Возьми таблетку, юноша.
Боб проглотил коричневую, похожую на фасоль таблетку и несколько секунд спустя буквально весь засиял, излучая из всех пор своего тела голубоватый свет.
— Послушайте, док, вы надолго начинили меня? — дрожа от страха, спросил он по-английски. — Я же сейчас, как ангел…
Ле не понял слов, но догадался, в чем дело.
— Спокойствие, юноша, — наипрекраснейшее украшение человека. Всего несколько минут ты будешь виден насквозь и — пройдет.
Верхний свет погас, и мы увидели белесоватый скелет Боба, розовые мешки легких, красное сердце, отчаянно бившееся в груди, и еще всякую всячину, разобраться в которой мог только специалист.
— Рентген по-гаянски! — восхищенно шепнул мне Шелест.
— Держись, старик, — подбодрил я Боба, — а то твои косточки выстукивают не хуже испанских кастаньет.
— Где ты нашел косточки? — жалобно протянул Боб. — Уже и их нет!
Действительно, скелета уже не было видно, а отчетливо выступила светло-желтая мускулатура, будто с Хоутона содрали кожу и натерли бронзой… Еще минута — вспыхнул яркий свет, и перед нами предстал Боб в костюме Адама, с каплями пота на лбу.
— Кроме микробов, ничего? — пошутил я.
— Вас облучили на аэродроме, — ответил Ле. — Пока вы слушали музыку и смотрели на нашу танцовщицу… Потом голос вашего певца помог нам… Так что от опасных микробов вы, можно надеяться, избавлены. Да и в этом доме облучение продолжается. Прошу…
Я проглотил волшебную фасолину и медленно стал «таять» в пространстве.
— В галактическом полете, — заметил он, — мускулы теряют эластичность и свежесть… Крепость порой остается, а неутомимости нет… Возьми таблетку, юноша.
Боб проглотил коричневую, похожую на фасоль таблетку и несколько секунд спустя буквально весь засиял, излучая из всех пор своего тела голубоватый свет.
— Послушайте, док, вы надолго начинили меня? — дрожа от страха, спросил он по-английски. — Я же сейчас, как ангел…
Ле не понял слов, но догадался, в чем дело.
— Спокойствие, юноша, — наипрекраснейшее украшение человека. Всего несколько минут ты будешь виден насквозь и — пройдет.
Верхний свет погас, и мы увидели белесоватый скелет Боба, розовые мешки легких, красное сердце, отчаянно бившееся в груди, и еще всякую всячину, разобраться в которой мог только специалист.
— Рентген по-гаянски! — восхищенно шепнул мне Шелест.
— Держись, старик, — подбодрил я Боба, — а то твои косточки выстукивают не хуже испанских кастаньет.
— Где ты нашел косточки? — жалобно протянул Боб. — Уже и их нет!
Действительно, скелета уже не было видно, а отчетливо выступила светло-желтая мускулатура, будто с Хоутона содрали кожу и натерли бронзой… Еще минута — вспыхнул яркий свет, и перед нами предстал Боб в костюме Адама, с каплями пота на лбу.
— Кроме микробов, ничего? — пошутил я.
— Вас облучили на аэродроме, — ответил Ле. — Пока вы слушали музыку и смотрели на нашу танцовщицу… Потом голос вашего певца помог нам… Так что от опасных микробов вы, можно надеяться, избавлены. Да и в этом доме облучение продолжается. Прошу…
Я проглотил волшебную фасолину и медленно стал «таять» в пространстве.
6
Судя по всему, Ле остался доволен осмотром.
— Много одежды… — заметил он, когда мы одевались. — К чему? Не только мозг, но и тело должно чувствовать свободу. Наша одежда проще. Завтра вам привезут ее. Ну что ж, полюбуемся на природу перед сном?..
На открытой веранде мы нарушили беседу Юль и Звездолюба. Отсюда открывался чудесный вид на ночной курорт.
Чужое звездное небо напоминало о нашем, родном полосой Млечного пути. Одна «луна» взобралась высоко, и ее ровное, как меч, отражение плавало на поверхности озера, а вторая прижалась к горизонту, и непонятно было, поднимается она или заходит. Ее отражение перехлестнулось с серебристым отражением первой, отчего она стала похожей на матросскую бескозырку с ленточками.
На противоположном берегу в темно-синем воздухе точно висела густая гирлянда елочных огней, отразившихся в лакированной воде. Слева светились скалы, сложенные из фосфоресцирующих минералов, придавая пейзажу сказочный вид. Чуть слышалась издали мелодия, напоминавшая вальс. Совсем по-российски стрекотали кузнечики и верещали птицы. Но звуки были нежные, слабые, лишь подчеркивающие власть тишины.
Возле крутого берега, в прозрачной глубине, медленно двигалась ярко освещенная подводная лодка.
Незнакомые тонкие ароматы окружили нас, будто каждый цветок, повисший во мраке над землей Гаяны, стремился доставить удовольствие пришельцам с далекой планеты.
Ласковая ночь опустилась над миром, все погрузилось в величественное спокойствие, отдыхало от жаркого дня.
На горизонте светлая полоса синевы… И только там небесной вуалью повисли тающие белесые облака… Только там воздух был виден и казался занавесью, отделяющей этот добрый мир от холодной, бескрайней Вселенной. Там, над горизонтом, тепло мерцала крохотная искорка, самая дорогая нашему сердцу. К ней были устремлены наши взоры, к ней тянулась душа…
Шелест обнял меня и Хоутона за плечи и негромко запел:
Не слышны в саду даже шорохи,
Все… там замерло до утра…
И мы-Боб, я и Евгений Николаевич-подхватили слова, знакомые и понятные каждому землянину, но вдруг прозвучавшие совсем по-иному здесь, на Гяяне:
Если б знали вы, как нам дороги
Подмосковные вечера!
— Много одежды… — заметил он, когда мы одевались. — К чему? Не только мозг, но и тело должно чувствовать свободу. Наша одежда проще. Завтра вам привезут ее. Ну что ж, полюбуемся на природу перед сном?..
На открытой веранде мы нарушили беседу Юль и Звездолюба. Отсюда открывался чудесный вид на ночной курорт.
Чужое звездное небо напоминало о нашем, родном полосой Млечного пути. Одна «луна» взобралась высоко, и ее ровное, как меч, отражение плавало на поверхности озера, а вторая прижалась к горизонту, и непонятно было, поднимается она или заходит. Ее отражение перехлестнулось с серебристым отражением первой, отчего она стала похожей на матросскую бескозырку с ленточками.
На противоположном берегу в темно-синем воздухе точно висела густая гирлянда елочных огней, отразившихся в лакированной воде. Слева светились скалы, сложенные из фосфоресцирующих минералов, придавая пейзажу сказочный вид. Чуть слышалась издали мелодия, напоминавшая вальс. Совсем по-российски стрекотали кузнечики и верещали птицы. Но звуки были нежные, слабые, лишь подчеркивающие власть тишины.
Возле крутого берега, в прозрачной глубине, медленно двигалась ярко освещенная подводная лодка.
Незнакомые тонкие ароматы окружили нас, будто каждый цветок, повисший во мраке над землей Гаяны, стремился доставить удовольствие пришельцам с далекой планеты.
Ласковая ночь опустилась над миром, все погрузилось в величественное спокойствие, отдыхало от жаркого дня.
На горизонте светлая полоса синевы… И только там небесной вуалью повисли тающие белесые облака… Только там воздух был виден и казался занавесью, отделяющей этот добрый мир от холодной, бескрайней Вселенной. Там, над горизонтом, тепло мерцала крохотная искорка, самая дорогая нашему сердцу. К ней были устремлены наши взоры, к ней тянулась душа…
Шелест обнял меня и Хоутона за плечи и негромко запел:
Не слышны в саду даже шорохи,
Все… там замерло до утра…
И мы-Боб, я и Евгений Николаевич-подхватили слова, знакомые и понятные каждому землянину, но вдруг прозвучавшие совсем по-иному здесь, на Гяяне:
Если б знали вы, как нам дороги
Подмосковные вечера!
Глава седьмая
ТАЙНА «ФЕИ АМАЗОНКИ»….
1
Я уже не помню, то ли у Хоутона не нашлось под рукой подходящих кинолент, то ли.. но спальни в нашей вилле выглядели по-гаянски.
Опишу свою… Комната в двадцать квадратных метров из пластмассы (как многие дома и квартиры на Гаяне). Широкая кровать с голубым синтетическим матрацем возвышается над синим пластмассовым полом сантиметров на тридцать.
Одна стена-сплошь из стекла. В углу шезлонги и высокий торшер, с золотистой тумбочкой и черно-белой панелью управления кибернетикой, видеофон и верньер всепланетного телевидения.
Общее освещение-настоящий световой душ-давал весь потолок, но имелось еще и ночное, в нише у кровати.
Ложусь — и матрац принимает удобную форму, изголовье приподнимается. Хорошо! Только непривычно без одеяла, — на Гаяне их нет.
Верхний свет постепенно угасает, и надо мной вспыхивает звездное небо, как в планетарии, а в стеклянной стене появляется стереоскопический ночной пейзаж: океанский берег, причудливые растения, над горизонтом — «луна»!
Беру в нише книгу, но читать не могу — буквенные знаки незнакомые. «Жаль, нет рядом Ле — спросил бы у него», -думаю я, и в нише над матовым черным шариком телепатона тотчас возникает объемное изображение долгожителя… Он улыбается и негромко говорит:
— Я еще не сплю…
— Да вот, — объясняю я, справившись с неожиданностью, — хотел почитать, не получилось.
— Мы печатаем книги стенографическими знаками-так экономнее. Я не учел, что ты не знаешь их. Завтра привезут старые книги.
— Спасибо. Спокойной ночи…
— Спокойной?! -встревожился Ле. -Неважно себя чувствуешь, ани?
— Нет, хорошо. Так принято говорить у нас на Земле перед сном.
Лицо Ле становится задумчивым, его изображение тускнеет и выключается. «Отличная связь, — размышляю я. -Интересно, что сейчас делает… Юль?»
— Я раздеваюсь, — слышу я ее голос, смущаюсь и все же украдкой гляжу в нишу: изображения нет…
«Тогда еще полбеды, -ободрился я, -телепатоны гаянцев имеют „профилактические“ устройства», -и смелее смотрю в нишу, где вскоре появляется изображение Юль.
Девушка на такой же кровати, как и у нас. Она в легком халате, положила голову на руку безукоризненных очертаний. Лицо ее прекрасно, золотистые глаза искрятся радостью.
— Я, кажется, влюбилась, — наивно сказала Юль.
— В кого же? — еще более наивно спросил я.
— В тебя тоже, в Боба и в Шелеста, -с покоряющей откровенностью ответила она. — Но в Звездолюба — совсем сильно…
— Гм… Так сразу?
— Да, знаешь, сразу, -призналась девушка. -И на Земле так бывает?
— Сколько угодно. Только важно проверить себя, чтобы потом не жалеть.
— Что значит «потом»?
— Как тебе сказать?.. Случается, что вот так сразу сойдутся двое…
— А что значит «сойдутся»?
— Ну, станут мужем и женой…
— Понятно. Причем же тут «сойдутся», «сбегутся», «съедутся»?
— Не знаю… Привыкли к этому слову.
— У нас говорят: куар-эла-бар…
— То есть «зажигать звезды вдвоем»?
— Да. Это из старинной народной сказки . Ну, а если выяснится, что они не подходят друг к другу?
— Тогда все стараются сделать так, чтобы они все-таки продолжали жить вместе, -объяснил я. -Ругают его…
— Бедные! -ужаснулась Юль. -Так ведь они не хотят.
— Все равно. Зато остальные хотят…
— Для чего?
— Чтобы не оставлять детей без отца.
— Их воспитывают дома?
— В основном… Пока не окончат школу и не станут взрослыми
— Но детей надо убрать от таких родителей, чтобы они не видели их мучений — если нет взаимной любви, может появиться ложь, принуждение… Конечно, жаль, что родители разлюбили друг друга, но они могут во втором или третьем браке оказаться более счастливыми. А дети принадлежат обществу…
— Расскажи о себе, Юль, — прошу я, не уверенный, что смогу находить убедительные доводы в развивающемся споре
— С удовольствием, — соглашается Юль. — Я родилась в Тиунэле. Мои родители тоже полюбили друг друга сразу, как… -Она, вероятно, хотела сказать «как я», но раздумала. -Полюбили крепко и навсегда…
В ту ночь мы уснули не скоро. Юль много рассказывала о своей жизни, почему-то умолчав о друге детства Ло. Но это ее дело.
Опишу свою… Комната в двадцать квадратных метров из пластмассы (как многие дома и квартиры на Гаяне). Широкая кровать с голубым синтетическим матрацем возвышается над синим пластмассовым полом сантиметров на тридцать.
Одна стена-сплошь из стекла. В углу шезлонги и высокий торшер, с золотистой тумбочкой и черно-белой панелью управления кибернетикой, видеофон и верньер всепланетного телевидения.
Общее освещение-настоящий световой душ-давал весь потолок, но имелось еще и ночное, в нише у кровати.
Ложусь — и матрац принимает удобную форму, изголовье приподнимается. Хорошо! Только непривычно без одеяла, — на Гаяне их нет.
Верхний свет постепенно угасает, и надо мной вспыхивает звездное небо, как в планетарии, а в стеклянной стене появляется стереоскопический ночной пейзаж: океанский берег, причудливые растения, над горизонтом — «луна»!
Беру в нише книгу, но читать не могу — буквенные знаки незнакомые. «Жаль, нет рядом Ле — спросил бы у него», -думаю я, и в нише над матовым черным шариком телепатона тотчас возникает объемное изображение долгожителя… Он улыбается и негромко говорит:
— Я еще не сплю…
— Да вот, — объясняю я, справившись с неожиданностью, — хотел почитать, не получилось.
— Мы печатаем книги стенографическими знаками-так экономнее. Я не учел, что ты не знаешь их. Завтра привезут старые книги.
— Спасибо. Спокойной ночи…
— Спокойной?! -встревожился Ле. -Неважно себя чувствуешь, ани?
— Нет, хорошо. Так принято говорить у нас на Земле перед сном.
Лицо Ле становится задумчивым, его изображение тускнеет и выключается. «Отличная связь, — размышляю я. -Интересно, что сейчас делает… Юль?»
— Я раздеваюсь, — слышу я ее голос, смущаюсь и все же украдкой гляжу в нишу: изображения нет…
«Тогда еще полбеды, -ободрился я, -телепатоны гаянцев имеют „профилактические“ устройства», -и смелее смотрю в нишу, где вскоре появляется изображение Юль.
Девушка на такой же кровати, как и у нас. Она в легком халате, положила голову на руку безукоризненных очертаний. Лицо ее прекрасно, золотистые глаза искрятся радостью.
— Я, кажется, влюбилась, — наивно сказала Юль.
— В кого же? — еще более наивно спросил я.
— В тебя тоже, в Боба и в Шелеста, -с покоряющей откровенностью ответила она. — Но в Звездолюба — совсем сильно…
— Гм… Так сразу?
— Да, знаешь, сразу, -призналась девушка. -И на Земле так бывает?
— Сколько угодно. Только важно проверить себя, чтобы потом не жалеть.
— Что значит «потом»?
— Как тебе сказать?.. Случается, что вот так сразу сойдутся двое…
— А что значит «сойдутся»?
— Ну, станут мужем и женой…
— Понятно. Причем же тут «сойдутся», «сбегутся», «съедутся»?
— Не знаю… Привыкли к этому слову.
— У нас говорят: куар-эла-бар…
— То есть «зажигать звезды вдвоем»?
— Да. Это из старинной народной сказки . Ну, а если выяснится, что они не подходят друг к другу?
— Тогда все стараются сделать так, чтобы они все-таки продолжали жить вместе, -объяснил я. -Ругают его…
— Бедные! -ужаснулась Юль. -Так ведь они не хотят.
— Все равно. Зато остальные хотят…
— Для чего?
— Чтобы не оставлять детей без отца.
— Их воспитывают дома?
— В основном… Пока не окончат школу и не станут взрослыми
— Но детей надо убрать от таких родителей, чтобы они не видели их мучений — если нет взаимной любви, может появиться ложь, принуждение… Конечно, жаль, что родители разлюбили друг друга, но они могут во втором или третьем браке оказаться более счастливыми. А дети принадлежат обществу…
— Расскажи о себе, Юль, — прошу я, не уверенный, что смогу находить убедительные доводы в развивающемся споре
— С удовольствием, — соглашается Юль. — Я родилась в Тиунэле. Мои родители тоже полюбили друг друга сразу, как… -Она, вероятно, хотела сказать «как я», но раздумала. -Полюбили крепко и навсегда…
В ту ночь мы уснули не скоро. Юль много рассказывала о своей жизни, почему-то умолчав о друге детства Ло. Но это ее дело.
2
Через несколько дней в принципе стало ясно, что пребывание на Гаяне нам не противопоказано. Мы. уже спускались к озеру, но пока купались и загорали в стороне от общего пляжа.
Жизнь в обществе Ле и Юль незаметно приобщала нас к обычаям Гаянцев, а друзья наши старались, чтобы при встречах с остальными мы возможно менее казались бы странными.
Собственно, быт Гаянцев, привычки, даже их характеры оказались понятнее нам, нежели думалось
— Я и раньше утверждал, — напомнил Евгений Николаевич, — что при высокой цивилизации коренные изменения быта происходят медленнее и должны иметь много родственного на сходных планетах…
Привыкли мы и к гаянскому «самообслуживанию».
Я беру это слово в кавычки, потому что автоматика делала за нас почти все.
Юль подарила нам роскошное издание «Писем к желудку», то есть поваренную книгу. Составив меню, мы набирали на клавиатуре торшера цифры кода, и через пять-десять минут, в течение которых мы — вручную! — сервировали стол, автоматика исполняла заказ.
С приятным звоном в стене над столом открывалась дверка, мы забирали завтрак, обед или ужин. После еды тем же путем отправляли грязную посуду.
Удобно и с одеждой. Каждому из нас подарили многоцветный набор брюк, рубашек, курточек, беретов, шляпы различных форм, сандалеты, туфли, какую-то обувь, напоминающую не то мягкие сапоги, не то плотные чулки; два-три плаща, столько же пальто.
Из всего этого, как из детских кубиков, мы, как хотели, составляли свой туалет. Модной на Гаяне была та одежда, какая сегодня пришлась тебе по душе.
Одежда не мялась, не рвалась, не знала сноса, все было двухцветное и двустороннее — надеть можно и так, и наизнанку.
Зимняя одежда и обувь содержали в себе тончайшие обогревательные элементы, оберегающие тело от морозов.
Жизнь в обществе Ле и Юль незаметно приобщала нас к обычаям Гаянцев, а друзья наши старались, чтобы при встречах с остальными мы возможно менее казались бы странными.
Собственно, быт Гаянцев, привычки, даже их характеры оказались понятнее нам, нежели думалось
— Я и раньше утверждал, — напомнил Евгений Николаевич, — что при высокой цивилизации коренные изменения быта происходят медленнее и должны иметь много родственного на сходных планетах…
Привыкли мы и к гаянскому «самообслуживанию».
Я беру это слово в кавычки, потому что автоматика делала за нас почти все.
Юль подарила нам роскошное издание «Писем к желудку», то есть поваренную книгу. Составив меню, мы набирали на клавиатуре торшера цифры кода, и через пять-десять минут, в течение которых мы — вручную! — сервировали стол, автоматика исполняла заказ.
С приятным звоном в стене над столом открывалась дверка, мы забирали завтрак, обед или ужин. После еды тем же путем отправляли грязную посуду.
Удобно и с одеждой. Каждому из нас подарили многоцветный набор брюк, рубашек, курточек, беретов, шляпы различных форм, сандалеты, туфли, какую-то обувь, напоминающую не то мягкие сапоги, не то плотные чулки; два-три плаща, столько же пальто.
Из всего этого, как из детских кубиков, мы, как хотели, составляли свой туалет. Модной на Гаяне была та одежда, какая сегодня пришлась тебе по душе.
Одежда не мялась, не рвалась, не знала сноса, все было двухцветное и двустороннее — надеть можно и так, и наизнанку.
Зимняя одежда и обувь содержали в себе тончайшие обогревательные элементы, оберегающие тело от морозов.
3
На третий день за мной прилетел Рат.
— Не передумал, ани? — спросил он.
— Нет.
— Может, и остальные захотят посмотреть завод?
— Да, конечно, — ответил за всех Евгений Николаевич.
Летели курсом на Тиунэлу недолго, хотя и медленно. На дне глубокого каньона, у берега треугольного водохранилища, показался серебристый шар из пластмассы, металла и стекла.
К нему примыкают длинные фермы, толстые трубы и черный шар поменьше, прилепившийся к желтому песчаному карьеру на скате горы. Издали похоже, что упрямый жук силится выкатить задними лапами тяжелый ком…
— Он? — спросил я.
— Да, ани, -ответил Рат и подвел гравитомо-биль к скалистой площадке у входа в завод-шар.
— Заходите, — пригласил Рат. — Здесь изготовляются различные опытные машины средних габаритов, а сегодня будет выпущена серия моих гравитомобилей…
Входим в широкий кольцевой коридор, отделенный от самого завода толстой прозрачной оболочкой.
— Пожалуйста! — пошутил Хоутон. — И на работу не пройдешь!
— Тут идеальная стандартизация и высокая точность, -пояснил Рат. -Машины работают в постоянном микроклимате. В центре шара, вон там, — он указал на сложный стенд, — сборка. У меня есть программа. Вот она, в этой капсуле…
Рат извлек из кармана бледно-синий алмаз чистой воды величиной с куриное яйцо — додекаэдроид. В одном его конце было рубиновое вкрапление в виде крохотного одуванчика.
Едва он вставил его в задающее устройство универсального кибернетического завода-автомата, как Боб Хоутон взволнованно вскрикнул:
— "Фея Амазонки"!
Рат вопросительно глянул на него.
— Понимаешь, ани, — сказал Боб, — я видел такой алмаз у нас на Земле… — и повернулся ко мне: — Помнишь, когда ты собирал материал для книги «Тайна Пито-Као», я рассказывал тебе о Джексоне… Ну, том самом, что имел парфюмерную фирму?
— Что купил у Бергоффа алмаз, найденный в районе Амазонки?
— Да, да!
— Вспомнил.
— Не горячись, ани, — вмешался Рат, начинавший приблизительно разбираться в происходящем. — Здесь алмазная только оболочка — корпус задающего программирующего устройства. В таком «яйце», какое я вам показал, содержатся тысячи «рабочих чертежей»…
— Будет тебе, Боб, — сказал Шелест. — Просто похоже — и все.
— Может и так, командир, — согласился Хоутон. — Но уж больно поразительно. Только в «Фее Амазонки» рубиновое, вкрапление имеет форму короны с тремя лучиками, а в том, что у Рата, — похоже скорей на одуванчик.
— Нарисуй, пожалуйста, ани, — попросил Рат. Боб исполнил просьбу. Рат внимательно всмотрел-ся в рисунок, явно удивился и на несколько минут покинул нас.
Вернувшись, он, словно забыв разговор о «Фее Амазонки», продолжил объяснения;
— Вокруг сборочного стенда, ани, — склады стандартных деталей и цехи-автоматы, изготовляющие части новой машины, не предусмотренные прежними стандартами… В данном случае-проще: завод выпустит серию гравитомобилей старой конструкции, только с новым телепатическим оборудованием, да и оно уже знакомо заводу, потому что он изготовил опытный экземпляр, на котором мы прилетели. Ну, давайте наблюдать…
На стенде появлялось шасси будущего гравитомо-биля, и со всех сторон, по радиальным каналам, к не-му устремились, в определенной последовательности, мотор, агрегаты и крупные детали. Они прикреплялись к своим местам и друг к другу не болтами или заклепками, а намертво приклеивались либо вставлялись в особые пазы.
Буквально на глазах растет «горяченький» гравито-мобиль и проваливается в шахту лифта готовой продукции.
— Все идет, как надо, — с удовлетворением сказал Рат, отходя от контрольного щитка. -Можем возвращаться, если надоело, ани.
Но пока все сто гравитомобилей не были изготовлены, нам не хотелось покидать «волшебный шар», как назвал его Евгений Николаевич.
— Ввиду того, что завод экспериментальный, -сказал Рат, — здесь работа идет медленно..
— Ты считаешь это «медленно»? -спросил я.
— На серийном заводе можно выпустить сто гравитомобилей за одну минуту. Даже скорее, если есть надобность!
— Сколько людей работает здесь? — спросил Шелест.
— Ни одного. Подобно единой энергетической системе, предприятия Гаяны объединены в автоматизированные системы..
— Все? — прервал Глебов.
— Да. Но видишь как: машиностроительные объединены в одну сеть, связь-в другую, воздушный транспорт — в третью, коммунальное хозяйство — в четвертую и так далее Экспериментальные же заводы, как этот, автономные.
— А люди? — поинтересовался Боб.
— Они работают в конструкторских бюро, на Южном полюсе… Там вы встретите и ручной труд! Да еще на заводах звездолетов и в диспетчерских пунктах.
— Кто планирует промышленность?
— Машины. Народный Совет составил программу, в основе которой интересная мысль, шутливо выраженная им так: «Мертвая материя должна взять на полное иждивение живую!..» То есть, человека.
— Отличная мысль!
— В ближайшие годы, после окончания строительства на Южном полюсе, эта программа будет выполнена, — с гордостью закончил Рат.
— Не передумал, ани? — спросил он.
— Нет.
— Может, и остальные захотят посмотреть завод?
— Да, конечно, — ответил за всех Евгений Николаевич.
Летели курсом на Тиунэлу недолго, хотя и медленно. На дне глубокого каньона, у берега треугольного водохранилища, показался серебристый шар из пластмассы, металла и стекла.
К нему примыкают длинные фермы, толстые трубы и черный шар поменьше, прилепившийся к желтому песчаному карьеру на скате горы. Издали похоже, что упрямый жук силится выкатить задними лапами тяжелый ком…
— Он? — спросил я.
— Да, ани, -ответил Рат и подвел гравитомо-биль к скалистой площадке у входа в завод-шар.
— Заходите, — пригласил Рат. — Здесь изготовляются различные опытные машины средних габаритов, а сегодня будет выпущена серия моих гравитомобилей…
Входим в широкий кольцевой коридор, отделенный от самого завода толстой прозрачной оболочкой.
— Пожалуйста! — пошутил Хоутон. — И на работу не пройдешь!
— Тут идеальная стандартизация и высокая точность, -пояснил Рат. -Машины работают в постоянном микроклимате. В центре шара, вон там, — он указал на сложный стенд, — сборка. У меня есть программа. Вот она, в этой капсуле…
Рат извлек из кармана бледно-синий алмаз чистой воды величиной с куриное яйцо — додекаэдроид. В одном его конце было рубиновое вкрапление в виде крохотного одуванчика.
Едва он вставил его в задающее устройство универсального кибернетического завода-автомата, как Боб Хоутон взволнованно вскрикнул:
— "Фея Амазонки"!
Рат вопросительно глянул на него.
— Понимаешь, ани, — сказал Боб, — я видел такой алмаз у нас на Земле… — и повернулся ко мне: — Помнишь, когда ты собирал материал для книги «Тайна Пито-Као», я рассказывал тебе о Джексоне… Ну, том самом, что имел парфюмерную фирму?
— Что купил у Бергоффа алмаз, найденный в районе Амазонки?
— Да, да!
— Вспомнил.
— Не горячись, ани, — вмешался Рат, начинавший приблизительно разбираться в происходящем. — Здесь алмазная только оболочка — корпус задающего программирующего устройства. В таком «яйце», какое я вам показал, содержатся тысячи «рабочих чертежей»…
— Будет тебе, Боб, — сказал Шелест. — Просто похоже — и все.
— Может и так, командир, — согласился Хоутон. — Но уж больно поразительно. Только в «Фее Амазонки» рубиновое, вкрапление имеет форму короны с тремя лучиками, а в том, что у Рата, — похоже скорей на одуванчик.
— Нарисуй, пожалуйста, ани, — попросил Рат. Боб исполнил просьбу. Рат внимательно всмотрел-ся в рисунок, явно удивился и на несколько минут покинул нас.
Вернувшись, он, словно забыв разговор о «Фее Амазонки», продолжил объяснения;
— Вокруг сборочного стенда, ани, — склады стандартных деталей и цехи-автоматы, изготовляющие части новой машины, не предусмотренные прежними стандартами… В данном случае-проще: завод выпустит серию гравитомобилей старой конструкции, только с новым телепатическим оборудованием, да и оно уже знакомо заводу, потому что он изготовил опытный экземпляр, на котором мы прилетели. Ну, давайте наблюдать…
На стенде появлялось шасси будущего гравитомо-биля, и со всех сторон, по радиальным каналам, к не-му устремились, в определенной последовательности, мотор, агрегаты и крупные детали. Они прикреплялись к своим местам и друг к другу не болтами или заклепками, а намертво приклеивались либо вставлялись в особые пазы.
Буквально на глазах растет «горяченький» гравито-мобиль и проваливается в шахту лифта готовой продукции.
— Все идет, как надо, — с удовлетворением сказал Рат, отходя от контрольного щитка. -Можем возвращаться, если надоело, ани.
Но пока все сто гравитомобилей не были изготовлены, нам не хотелось покидать «волшебный шар», как назвал его Евгений Николаевич.
— Ввиду того, что завод экспериментальный, -сказал Рат, — здесь работа идет медленно..
— Ты считаешь это «медленно»? -спросил я.
— На серийном заводе можно выпустить сто гравитомобилей за одну минуту. Даже скорее, если есть надобность!
— Сколько людей работает здесь? — спросил Шелест.
— Ни одного. Подобно единой энергетической системе, предприятия Гаяны объединены в автоматизированные системы..
— Все? — прервал Глебов.
— Да. Но видишь как: машиностроительные объединены в одну сеть, связь-в другую, воздушный транспорт — в третью, коммунальное хозяйство — в четвертую и так далее Экспериментальные же заводы, как этот, автономные.
— А люди? — поинтересовался Боб.
— Они работают в конструкторских бюро, на Южном полюсе… Там вы встретите и ручной труд! Да еще на заводах звездолетов и в диспетчерских пунктах.
— Кто планирует промышленность?
— Машины. Народный Совет составил программу, в основе которой интересная мысль, шутливо выраженная им так: «Мертвая материя должна взять на полное иждивение живую!..» То есть, человека.
— Отличная мысль!
— В ближайшие годы, после окончания строительства на Южном полюсе, эта программа будет выполнена, — с гордостью закончил Рат.
4
Дома — сюрприз: прилетел председатель Народного Совета долгожитель Ган, самое значительное лицо на планете.
Высокий, сухощавый, с типично гаянским удлиненным лицом, длинноухий, с густыми, длинными, как у некоторых наших поэтов и художников, серебристыми волосами, откинутыми назад.
Открытый лоб с двумя поперечными морщинами над переносьем, впалые щеки, умные глаза смотрят из-под лохматых иссиня-черных бровей дружелюбно и весело
Одет он в серебристую курточку и такие же брюки, в тон его седине и светло-серым глазам. Ноги обуты в сандалии темно-стального цвета. На шее дымчатый шарф, несмотря на теплый летний день. — У меня отклонения в работе (он так и сказал: в работе) щитовидной железы, ани… Ле посоветовал носить лечебный шарф. Как вам здесь? — он обвел руками вокруг.
— Спасибо за дружеский прием, — ответил Шелест. — Мы рассчитывали на него, но «воздух полезнее мыслей о нем»…
— О! — воскликнул Ган. — Ты уже используешь наши поговорки.
— Мы знали вас еще до того, как увидели, — напомнил Боб.
— Если вы не устали, ани, то… моя жена Эла и я приглашаем вас к себе.
— С удовольствием, — разом ответили Шелест, Боб и я.
— А как Звездолюб?
Феноменально молчаливый Евгений Николаевич встрепенулся:
— Конечно, долгожитель.
Заняв места в Гравитомобиле Гана, мы взлетели, и вскоре под нами показалась Тиунэла Ган сделал круг над столицей.
— Тиунэла — на древнем гаянском языке означает «пять гор», -объяснил долгожитель, разглядывая свой город…
— Пятигорск! — вырвалось у меня, и мне стало радостно при воспоминании о городе на Северном Кавказе, где я провел не один год.
В центре столицы высилась коническая полукилометровая лесистая гора Шу, опоясанная аллеями с площадками для отдыха С десяток крытых галерей вели от подножия к вершине: они как бы лежали на склонах.
— Эскалаторы, — пояснил Ган.
А на вершине Шу стоит трехсотпятидесятиметро-вый Дворец Человека из белого полированного камня, круглый, ступенчатый, с ленточными окнами по периметру и с балконами! Внизу здание имеет несколько входов и обширную площадку с пестрым орнаментом цветников, замкнутых широким кольцом дендрария
Почти на равном расстоянии (семь-восемь километров) от Шу природа установила еще четыре горы поменьше Они соединялись кольцевой воздушной дорогой: в прозрачных цилиндрических туннелях мчались вереницы поездов. Кроме того, эти горы соединялись с Шу радиальными туннелями, покоящимися на высоких пластмассовых основаниях. Все это вместе составляло сеть воздушных поездов столицы, а когда мы рассмотрели ее вблизи, то увидели, что туннели двухэтажные — имелась еще лента автомобильной дороги и пешеходная дорожка. В фермах-основаниях вмонтированы эскалаторы для пассажиров.
Над гигантским «колесом» воздушной дороги располагалась зона летательных аппаратов городского транспорта. Ниже прозрачного «колеса» полеты запрещались, можно только взлетать и снижаться, да и то по специальным воздушным коридорам, ограниченным радиолучами.
По широким же улицам двигался наземный транс-порт с детьми и транспорт служебного значения: скорая медицинская и техническая помощь.
В основном улицы были «подарены» пешеходам. Нигде нет столбов, проводов, ограничительных барьеров и прочих аксессуаров наших современных городов, зато кругом деревья, кустарники и миллионы цветов, плавающих в воздухе.
Ган рассказал о подземном транспорте столицы; пассажирские линии метрополитена отделены от грузовых.
Пространство между гор и далеко вокруг — это нескончаемый парк, прорезанный ровными широкими улицами стройных небоскребов, с куполообразными крышами, которые одновременно являлись антеннами-приемниками энергии.
— Тиунэла самый высокий город Гаяны, — сказал Ган. — Большинство других городов, особенно молодых, растут вширь-места на планете хватает…
— Мне почему-то странно видеть «древние» самолеты в небе Тиунэлы, -признался я.
— Странно? — усмехнулся Ган. — Крыло, реактивный двигатель, аэростат и многое другое также вечны, как и обыкновенное колесо или рычаг. Пройдут еще тысячи лет, но, по-моему, люди будут пользоваться ими. Да и почему нам поступать иначе, если даже сама природа не смогла придумать более удачное, создавая насекомых, птиц, реактивных рыб?
Квартира Гана находилась на одной из центральных улиц, на тридцать первом этаже.
— Рядом с водой, — пошутил он, снижая гравитомобиль к подножию черного пластмассового исполина с малахитовыми полосами по всему фасаду и алмазными брызгами окон, искрящихся на солнце.
— Ты имеешь в виду озеро Лей? — спросил Шелест, сидевший рядом.
— Нет, зачем… Я имею в виду Шу. В горе необъятные полости, и мы используем их под резервуары водоснабжения… Мы дома. Прошу в лифт, небожители! — весело сказал Ган.
Высокий, сухощавый, с типично гаянским удлиненным лицом, длинноухий, с густыми, длинными, как у некоторых наших поэтов и художников, серебристыми волосами, откинутыми назад.
Открытый лоб с двумя поперечными морщинами над переносьем, впалые щеки, умные глаза смотрят из-под лохматых иссиня-черных бровей дружелюбно и весело
Одет он в серебристую курточку и такие же брюки, в тон его седине и светло-серым глазам. Ноги обуты в сандалии темно-стального цвета. На шее дымчатый шарф, несмотря на теплый летний день. — У меня отклонения в работе (он так и сказал: в работе) щитовидной железы, ани… Ле посоветовал носить лечебный шарф. Как вам здесь? — он обвел руками вокруг.
— Спасибо за дружеский прием, — ответил Шелест. — Мы рассчитывали на него, но «воздух полезнее мыслей о нем»…
— О! — воскликнул Ган. — Ты уже используешь наши поговорки.
— Мы знали вас еще до того, как увидели, — напомнил Боб.
— Если вы не устали, ани, то… моя жена Эла и я приглашаем вас к себе.
— С удовольствием, — разом ответили Шелест, Боб и я.
— А как Звездолюб?
Феноменально молчаливый Евгений Николаевич встрепенулся:
— Конечно, долгожитель.
Заняв места в Гравитомобиле Гана, мы взлетели, и вскоре под нами показалась Тиунэла Ган сделал круг над столицей.
— Тиунэла — на древнем гаянском языке означает «пять гор», -объяснил долгожитель, разглядывая свой город…
— Пятигорск! — вырвалось у меня, и мне стало радостно при воспоминании о городе на Северном Кавказе, где я провел не один год.
В центре столицы высилась коническая полукилометровая лесистая гора Шу, опоясанная аллеями с площадками для отдыха С десяток крытых галерей вели от подножия к вершине: они как бы лежали на склонах.
— Эскалаторы, — пояснил Ган.
А на вершине Шу стоит трехсотпятидесятиметро-вый Дворец Человека из белого полированного камня, круглый, ступенчатый, с ленточными окнами по периметру и с балконами! Внизу здание имеет несколько входов и обширную площадку с пестрым орнаментом цветников, замкнутых широким кольцом дендрария
Почти на равном расстоянии (семь-восемь километров) от Шу природа установила еще четыре горы поменьше Они соединялись кольцевой воздушной дорогой: в прозрачных цилиндрических туннелях мчались вереницы поездов. Кроме того, эти горы соединялись с Шу радиальными туннелями, покоящимися на высоких пластмассовых основаниях. Все это вместе составляло сеть воздушных поездов столицы, а когда мы рассмотрели ее вблизи, то увидели, что туннели двухэтажные — имелась еще лента автомобильной дороги и пешеходная дорожка. В фермах-основаниях вмонтированы эскалаторы для пассажиров.
Над гигантским «колесом» воздушной дороги располагалась зона летательных аппаратов городского транспорта. Ниже прозрачного «колеса» полеты запрещались, можно только взлетать и снижаться, да и то по специальным воздушным коридорам, ограниченным радиолучами.
По широким же улицам двигался наземный транс-порт с детьми и транспорт служебного значения: скорая медицинская и техническая помощь.
В основном улицы были «подарены» пешеходам. Нигде нет столбов, проводов, ограничительных барьеров и прочих аксессуаров наших современных городов, зато кругом деревья, кустарники и миллионы цветов, плавающих в воздухе.
Ган рассказал о подземном транспорте столицы; пассажирские линии метрополитена отделены от грузовых.
Пространство между гор и далеко вокруг — это нескончаемый парк, прорезанный ровными широкими улицами стройных небоскребов, с куполообразными крышами, которые одновременно являлись антеннами-приемниками энергии.
— Тиунэла самый высокий город Гаяны, — сказал Ган. — Большинство других городов, особенно молодых, растут вширь-места на планете хватает…
— Мне почему-то странно видеть «древние» самолеты в небе Тиунэлы, -признался я.
— Странно? — усмехнулся Ган. — Крыло, реактивный двигатель, аэростат и многое другое также вечны, как и обыкновенное колесо или рычаг. Пройдут еще тысячи лет, но, по-моему, люди будут пользоваться ими. Да и почему нам поступать иначе, если даже сама природа не смогла придумать более удачное, создавая насекомых, птиц, реактивных рыб?
Квартира Гана находилась на одной из центральных улиц, на тридцать первом этаже.
— Рядом с водой, — пошутил он, снижая гравитомобиль к подножию черного пластмассового исполина с малахитовыми полосами по всему фасаду и алмазными брызгами окон, искрящихся на солнце.
— Ты имеешь в виду озеро Лей? — спросил Шелест, сидевший рядом.
— Нет, зачем… Я имею в виду Шу. В горе необъятные полости, и мы используем их под резервуары водоснабжения… Мы дома. Прошу в лифт, небожители! — весело сказал Ган.
5
Ган и его 132-летняя молодая, в сравнении с ним, черноглазая, подвижная и стройная супруга Эла жили в четырех просторных комнатах: гостиная, спальня, два кабинета; комната для гостей и передняя в счет, не шли.
Мы расположились в кабинете Главы Народного Совета. Библиотека во всю стену закрывалась прозрачной шторой. Другая стена, как и в нашем доме, — сплошное окно без рамы и переплета. Возле третьей, глухой голубоватой стены — темно-синий стол с малахитовым верхом. Кроме черного коммутирующего устройства связи, на столе не было ничего. В углу — традиционный массивный торшер и несколько удобных кресел,
Вошла хозяйка.
Загорелая горянка Эла была одета в темно-вишневое платье, смелый вырез открывал точеную шею и плавную линию плеч. Ее красивые стройные ноги в дымчатых комнатных туфлях были без чулок.
Я стесняюсь разглядывать ее лицо, но, заметив, с каким откровенным любопытством она смотрит на нас, становлюсь смелее.
Круглолицая, розовощекая — с ямочками! — с пухлыми губами и круглым подбородком — поди, дай ей столько лет! — Эла казалась сорокалетней. Впрочем, она такой и была, потому что я скоро забыл о ее возрасте, впервые оценив по достоинству известное изречение землян о том, что женщине столько лет, на сколько она выглядит…
— Замечательные люди! — простодушно воскликнула Эла, останавливая взгляд на Шелесте. — Послушай, Ган, если у них все такие — наши гаянки улетят на… Зе-мм-лью…
— Эла, — засмеялся Ган, — сейчас я представлю тебе наших гостей. Командир звездолета Шелест…
— Ты добрый, ани, — сказала Эла, — мужественный.
— Это Хоутон.
— Трудное имя и длинное, но сам ты простой и веселый, — предположила Эла.
— А вот и Звездолюб, штурман корабля Глебов.
— Тихий мальчик с глазами мудреца, -протяжна произнесла она. — Я понимаю Юль.
Глянув на меня, Эла дружески улыбнулась, увидев во мне равного по возрасту.
Мы расположились в кабинете Главы Народного Совета. Библиотека во всю стену закрывалась прозрачной шторой. Другая стена, как и в нашем доме, — сплошное окно без рамы и переплета. Возле третьей, глухой голубоватой стены — темно-синий стол с малахитовым верхом. Кроме черного коммутирующего устройства связи, на столе не было ничего. В углу — традиционный массивный торшер и несколько удобных кресел,
Вошла хозяйка.
Загорелая горянка Эла была одета в темно-вишневое платье, смелый вырез открывал точеную шею и плавную линию плеч. Ее красивые стройные ноги в дымчатых комнатных туфлях были без чулок.
Я стесняюсь разглядывать ее лицо, но, заметив, с каким откровенным любопытством она смотрит на нас, становлюсь смелее.
Круглолицая, розовощекая — с ямочками! — с пухлыми губами и круглым подбородком — поди, дай ей столько лет! — Эла казалась сорокалетней. Впрочем, она такой и была, потому что я скоро забыл о ее возрасте, впервые оценив по достоинству известное изречение землян о том, что женщине столько лет, на сколько она выглядит…
— Замечательные люди! — простодушно воскликнула Эла, останавливая взгляд на Шелесте. — Послушай, Ган, если у них все такие — наши гаянки улетят на… Зе-мм-лью…
— Эла, — засмеялся Ган, — сейчас я представлю тебе наших гостей. Командир звездолета Шелест…
— Ты добрый, ани, — сказала Эла, — мужественный.
— Это Хоутон.
— Трудное имя и длинное, но сам ты простой и веселый, — предположила Эла.
— А вот и Звездолюб, штурман корабля Глебов.
— Тихий мальчик с глазами мудреца, -протяжна произнесла она. — Я понимаю Юль.
Глянув на меня, Эла дружески улыбнулась, увидев во мне равного по возрасту.