Страница:
— К черту обыкновенные! Когда-нибудь мы все взлетим на воздух…
Толчки больше не повторялись, и Пирс успокоился.
— Идиотский вулкан высунул свою вершину из океана… Я не хочу, чтобы он когда-нибудь подбросил меня к небесам. Пока что мне больше нравится на земле.
— Очень остроумно, Монти! В самом деле, зачем Дорт выбрал этот остров? Теперь вам приходится все время дрожать за свою шкуру.
— Монти не такой дурак, чтобы зря торчать на этом чертовом вулкане! — высокомерно выдавил из себя Пирс. — Да, черт возьми, не зря! Если бы действительно вы знали вс╕, вы поняли бы многое! Выпьем… Ты?! — вдруг яростно заорал он. — Ты не имеешь права расспрашивать об этом! Ты хочешь опередить меня? Ты хочешь выслужиться у хозяев «Келли и сыновья»?
— Я ни о чем не спрашивал у вас, — хладнокровно ответил Боб. — И никому не скажу, Монти, о том, что вы мне сообщили сейчас, не беспокойтесь.
Монти не ответил: уронив голову на с гол, он спал.
Боб ушел в свою комнату. Раздевшись и разобрав постель, он присел на край жесткого матраца и задумался, пытаясь привести в порядок свои впечатления.
После грозных намеков Пирса все на острове казалось ему непонятным. Чем занимается Дорт в какой-то «водяной пещере»? Если это «рыболовные лучи», то почему «не поздоровится многим»? И при чем здесь фирма «Келли и сыновья», изготовляющая медицинское оборудование?.. Надо попытаться про никнуть к самому Дорту!
Далеко за окном под луной серебрилась спокойная гладь океана. Прохладный солоноватый ветер ворвался в комнату и стелясь по полу, словно играя, стал шевелить какую-то бумажку на коврике. Боб нагнулся, чтобы поднять бумажку, но щека коснулась подушки. Приятная истома охватила тело, глаза закрылись сами собой, и Хоутон погрузился в глубокий сон.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
1
2
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
1
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
1
2
Толчки больше не повторялись, и Пирс успокоился.
— Идиотский вулкан высунул свою вершину из океана… Я не хочу, чтобы он когда-нибудь подбросил меня к небесам. Пока что мне больше нравится на земле.
— Очень остроумно, Монти! В самом деле, зачем Дорт выбрал этот остров? Теперь вам приходится все время дрожать за свою шкуру.
— Монти не такой дурак, чтобы зря торчать на этом чертовом вулкане! — высокомерно выдавил из себя Пирс. — Да, черт возьми, не зря! Если бы действительно вы знали вс╕, вы поняли бы многое! Выпьем… Ты?! — вдруг яростно заорал он. — Ты не имеешь права расспрашивать об этом! Ты хочешь опередить меня? Ты хочешь выслужиться у хозяев «Келли и сыновья»?
— Я ни о чем не спрашивал у вас, — хладнокровно ответил Боб. — И никому не скажу, Монти, о том, что вы мне сообщили сейчас, не беспокойтесь.
Монти не ответил: уронив голову на с гол, он спал.
Боб ушел в свою комнату. Раздевшись и разобрав постель, он присел на край жесткого матраца и задумался, пытаясь привести в порядок свои впечатления.
После грозных намеков Пирса все на острове казалось ему непонятным. Чем занимается Дорт в какой-то «водяной пещере»? Если это «рыболовные лучи», то почему «не поздоровится многим»? И при чем здесь фирма «Келли и сыновья», изготовляющая медицинское оборудование?.. Надо попытаться про никнуть к самому Дорту!
Далеко за окном под луной серебрилась спокойная гладь океана. Прохладный солоноватый ветер ворвался в комнату и стелясь по полу, словно играя, стал шевелить какую-то бумажку на коврике. Боб нагнулся, чтобы поднять бумажку, но щека коснулась подушки. Приятная истома охватила тело, глаза закрылись сами собой, и Хоутон погрузился в глубокий сон.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
«У хозяйки есть древний сундучок…»
1
За окном, внизу, знакомая картина ночного полета: золотистые созвездия городских огней и черная бескрайняя громада земли. Район Новомосковска напоминал небольшой участок Млечного Пути. — так густо он был усеян огнями.
Когда самолет входил в спокойную плотную облачность, только гул моторов и «живая» приборная доска напоминали о полете.
Окончив радиосвязь с Москвой, Черныш вложил химический карандаш в петельки бортжурнала, потянулся, закурил и подошел к пилотам.
— Ну, как дела, летчики?
— Нормально, — ответил Петушок.
— От Нины? — спросил Серафим, увидев в руках Шелеста письмо.
— Угадал.
— Как она там поживает?
— Работает, пишет диссертацию.
— На какую тему?
— Об инфекционных болезнях, — сказал Петушок.
— А ты откуда знаешь?
— Ого! Мы даже дневники ее деда читали… — похвастал Петушок. — Настоящий морской роман!
— И до сих молчите?
— Да как-то забыли…
Андрей спрятал письмо и рассказал Серафиму о дневниках Павла Александровича Тверского.
— А вот что это за остров и где он находится, точно никто не знает, — закончил Шелест.
— Да, история безнадежная, — заметил Серафим.
— Нет, не безнадежная! — горячо сказал Петушок, веривший во все необычное, романтическое. — Я нечто подобное видел. Только сейчас вспомнил, командир.
— Что видел?
— Будет тебе выдумывать!
— Да, видел. И знаете где? У Серафима.
— У меня?! — удивленно протянул Черныш. — Совсем спятил!
— А вот и не спятил. В альбоме твоей крокодиловой хозяйки… — выпалил Петушок. Черныш оскорбился:
— Что ты мелешь! Можно пошутить, но хамить по адресу пожилой женщины!..
— Успокойтесь, ребята, — смеясь, сказал Андреи. — Ты, Петушок, не торопись.
— У хозяйки Серафима есть фамильный альбом в переплете из крокодиловой кожи…
— Допустим.
— В альбоме — фотографии.
— Правдоподобно в основном.
— А на одной из них — точно такие статуи, о каких написано в дневниках.
— Верно, командир, — всполошился Серафим. — Он правду говорит.
— Гм… Любопытно!
— Больше того, — продолжал теперь Серафим, — у нее есть еще древний сундучок, и, насколько мне помнится, он каким-то образом связан с альбомом.
Андрей заинтересовался не на шутку.
— Цел ли он сейчас? — спросил он.
— Цел! — обрадовался Серафим. — Не так давно я сам таскался в кладовке с этим ящиком. Она, точно Плюшкин, любит хранить всякое старье. По размеру сундучок небольшой, но тяжелый: камни там, что ли?..
— Сима, надо ознакомиться с сундучком, — взволновался Андрей. — Понял?
— Отчего не понять, командир? Не знаю вот, как она к этому отнесется… У нее насчет «мое — твое» строго обстоит, — сказал Серафим, понимая, что дело может оказаться серьезным и полезным. — И вообще, характер тяжелый.
— Так Нина сможет у нее купить.
— Купить? — Серафим подумал. — Это меняет дело.
— У нее же отец академик! — многозначительно сказал Петушок. — Поговори с хозяйкой.
— Лучше так сделать, — посоветовал Черныш, — пусть Нина приедет, сама с ней поговорит и посмотрит: может быть, это совсем не то.
— Я Нине позвоню завтра же, — решил Андрей.
Когда самолет входил в спокойную плотную облачность, только гул моторов и «живая» приборная доска напоминали о полете.
Окончив радиосвязь с Москвой, Черныш вложил химический карандаш в петельки бортжурнала, потянулся, закурил и подошел к пилотам.
— Ну, как дела, летчики?
— Нормально, — ответил Петушок.
— От Нины? — спросил Серафим, увидев в руках Шелеста письмо.
— Угадал.
— Как она там поживает?
— Работает, пишет диссертацию.
— На какую тему?
— Об инфекционных болезнях, — сказал Петушок.
— А ты откуда знаешь?
— Ого! Мы даже дневники ее деда читали… — похвастал Петушок. — Настоящий морской роман!
— И до сих молчите?
— Да как-то забыли…
Андрей спрятал письмо и рассказал Серафиму о дневниках Павла Александровича Тверского.
— А вот что это за остров и где он находится, точно никто не знает, — закончил Шелест.
— Да, история безнадежная, — заметил Серафим.
— Нет, не безнадежная! — горячо сказал Петушок, веривший во все необычное, романтическое. — Я нечто подобное видел. Только сейчас вспомнил, командир.
— Что видел?
— Будет тебе выдумывать!
— Да, видел. И знаете где? У Серафима.
— У меня?! — удивленно протянул Черныш. — Совсем спятил!
— А вот и не спятил. В альбоме твоей крокодиловой хозяйки… — выпалил Петушок. Черныш оскорбился:
— Что ты мелешь! Можно пошутить, но хамить по адресу пожилой женщины!..
— Успокойтесь, ребята, — смеясь, сказал Андреи. — Ты, Петушок, не торопись.
— У хозяйки Серафима есть фамильный альбом в переплете из крокодиловой кожи…
— Допустим.
— В альбоме — фотографии.
— Правдоподобно в основном.
— А на одной из них — точно такие статуи, о каких написано в дневниках.
— Верно, командир, — всполошился Серафим. — Он правду говорит.
— Гм… Любопытно!
— Больше того, — продолжал теперь Серафим, — у нее есть еще древний сундучок, и, насколько мне помнится, он каким-то образом связан с альбомом.
Андрей заинтересовался не на шутку.
— Цел ли он сейчас? — спросил он.
— Цел! — обрадовался Серафим. — Не так давно я сам таскался в кладовке с этим ящиком. Она, точно Плюшкин, любит хранить всякое старье. По размеру сундучок небольшой, но тяжелый: камни там, что ли?..
— Сима, надо ознакомиться с сундучком, — взволновался Андрей. — Понял?
— Отчего не понять, командир? Не знаю вот, как она к этому отнесется… У нее насчет «мое — твое» строго обстоит, — сказал Серафим, понимая, что дело может оказаться серьезным и полезным. — И вообще, характер тяжелый.
— Так Нина сможет у нее купить.
— Купить? — Серафим подумал. — Это меняет дело.
— У нее же отец академик! — многозначительно сказал Петушок. — Поговори с хозяйкой.
— Лучше так сделать, — посоветовал Черныш, — пусть Нина приедет, сама с ней поговорит и посмотрит: может быть, это совсем не то.
— Я Нине позвоню завтра же, — решил Андрей.
2
Люди приходили и уходили. До слуха Шелеста долетал тихий голос библиотекарши Веры Кирилловны и приглушенные голоса читателей. Послышался чей-то рокочущий бас. Андрей посмотрел на пол и увидел пару черных отлично сшитых и до блеска начищенных сапог. Они шагали уверенно, неторопливо и остановились у резного барьера, за которым Вера Кирилловна производила прием и выдачу книг. «Военный?» — подумал Андрей и опустил журнал.
Владельцем сапог оказался высокий худощавый мужчина с густой проседью, бесцветным вытянутым лицом, одетый в темно-синий военного покроя костюм. «Какой-нибудь аптекарь», — почему-то решил Андрей и снова принялся за чтение.
Вскоре он поймал себя на том, что не читает, а продолжает наблюдать. Вот, раскачиваясь из стороны в сторону, чем-то похожие на древние, извлеченные из пепла колонны, проплыли мимо ноги в шерстяных (несмотря на теплый день) серых чулках, обутые в потрепанные домашние чувяки, и устало замерли, прислонясь к барьеру. Шуршание подошв сменилось астматическим сопением.
Шлепая по полу, пробежали босые мальчишеские ноги, изрядно запыленные и с грязными полосами на маленьких упругих икрах. Они нетерпеливо потоптались сперва на одном месте, затем перебежали на другое, на третье. Андрей услышал шепот:
— Тетя Вера! «Путешествие капитана Гаттераса» есть?
— Есть. Но это серьезная книга, тяжеловата будет для тебя.
— Тяжелова-ата?! — снисходительно и несколько обидчиво протянул владелец беспокойных ног — Да вы знаете, какой я серьезный!
— Ах, и верно! Извини меня, старую… Запамятовала. Становись в очередь.
— А я в очереди, тетя Вера! Я так просто, для успокоения! Только никому не отдавайте, я первый спросил.
— Как можно! Я никогда тебя не подводила.
— Спасибо, теть Вер! — И маленькие ноги принялись неслышно отбивать замысловатую, им одним доступную чечетку.
После этого короткого разговора Андрей услышал женский голос:
— Мне бы очень хотелось «Нана» Эмиля Золя… Вера Кирилловна кашлянула и ответила:
— Сейчас.
Шелест опустил журнал на колени. У низкого барьера стояла девушка в цветастом коротком платье, с ярко разрисованным лицом и темными глазами, взгляд которых Андрей поймал на себе. Рядом с девицей — пожилая женщина со слезящимися глазами и загорелый мальчуган в майке и черных трусиках, еще хранивших на себе следы донской воды.
Андрей оглядел их и попытался углубиться в чтение.
Когда он посмотрел в третий раз, в абонементном зале уже никого не было, но в дверях появились черные сапоги с утиными носами. Андрей взволновался. Память мгновенно воскресила кадры далекого минувшего — пол багажника и пилотской кабины истребителя Як-3. Андрей лежит в багажнике и видит перед собой тонкие трубочки, которые оплели сиденье пилота, видит и ноги Рязанова, обутые в точно такие же сапоги; они плавно двигаются на педалях руля поворота — одна вперед, другая назад.
Сапоги направились к нему, и Андрей замер от радостного предчувствия. Кто-то дружески щелкнул по журналу, Андрей поднял голову: Рязанов!
— Здорово, летун! — весело сказал Алексей.
— Как ты сюда попал? — Андрей встал и крепко пожал руку Рязанову.
— Тебя искал: соседи подсказали… Ты выходной?
— Нет, лечу сегодня в Адлер, но время свободное есть.
— Пойдем погуляем…
Они пришли в городской парк, выбрали самую короткую скамью у фонтана с золотыми рыбками.
Больше говорил Андрей. Он вспомнил новогоднюю ночь в Минераловодском аэропорту и рассказал другу о Нине Тверской. Рязанов едва удержался от возгласа, услышав ее имя. Он стал подробнее расспрашивать Андрея о ней и, хотя сам читал дневники ее деда, терпеливо выслушал всю романтическую историю до конца.
— Сейчас Нина здесь…
— В Ростове?!
— Да. А почему тебя это удивляет?
— Нет, ничего… Просто я знаком с ее отцом и немного знаю дочь, — объяснил Рязанов. — Она приехала к тебе? — осторожно стал расспрашивать Алексей.
Шелест рассказал о старухе, у которой квартировал Серафим Черныш, о старинном альбоме и матросском сундучке. Рязанов записал адрес Черныша, спросил, когда должно произойти свидание Нины и старухи, посмотрел на часы и заторопился.
— Чуть не забыл, — оправдывался он, — мне надо по делу…
— Ну, пойдем провожу, — сказал Андрей и поднялся. Теперь Рязанов был почти уверен, что место для западни найдено точно, и заботился об одном: не опоздать! Дом был взят под наблюдение. Лишь бы Нина не пришла первой, иначе… А если она уже там, у старухи?
Владельцем сапог оказался высокий худощавый мужчина с густой проседью, бесцветным вытянутым лицом, одетый в темно-синий военного покроя костюм. «Какой-нибудь аптекарь», — почему-то решил Андрей и снова принялся за чтение.
Вскоре он поймал себя на том, что не читает, а продолжает наблюдать. Вот, раскачиваясь из стороны в сторону, чем-то похожие на древние, извлеченные из пепла колонны, проплыли мимо ноги в шерстяных (несмотря на теплый день) серых чулках, обутые в потрепанные домашние чувяки, и устало замерли, прислонясь к барьеру. Шуршание подошв сменилось астматическим сопением.
Шлепая по полу, пробежали босые мальчишеские ноги, изрядно запыленные и с грязными полосами на маленьких упругих икрах. Они нетерпеливо потоптались сперва на одном месте, затем перебежали на другое, на третье. Андрей услышал шепот:
— Тетя Вера! «Путешествие капитана Гаттераса» есть?
— Есть. Но это серьезная книга, тяжеловата будет для тебя.
— Тяжелова-ата?! — снисходительно и несколько обидчиво протянул владелец беспокойных ног — Да вы знаете, какой я серьезный!
— Ах, и верно! Извини меня, старую… Запамятовала. Становись в очередь.
— А я в очереди, тетя Вера! Я так просто, для успокоения! Только никому не отдавайте, я первый спросил.
— Как можно! Я никогда тебя не подводила.
— Спасибо, теть Вер! — И маленькие ноги принялись неслышно отбивать замысловатую, им одним доступную чечетку.
После этого короткого разговора Андрей услышал женский голос:
— Мне бы очень хотелось «Нана» Эмиля Золя… Вера Кирилловна кашлянула и ответила:
— Сейчас.
Шелест опустил журнал на колени. У низкого барьера стояла девушка в цветастом коротком платье, с ярко разрисованным лицом и темными глазами, взгляд которых Андрей поймал на себе. Рядом с девицей — пожилая женщина со слезящимися глазами и загорелый мальчуган в майке и черных трусиках, еще хранивших на себе следы донской воды.
Андрей оглядел их и попытался углубиться в чтение.
Когда он посмотрел в третий раз, в абонементном зале уже никого не было, но в дверях появились черные сапоги с утиными носами. Андрей взволновался. Память мгновенно воскресила кадры далекого минувшего — пол багажника и пилотской кабины истребителя Як-3. Андрей лежит в багажнике и видит перед собой тонкие трубочки, которые оплели сиденье пилота, видит и ноги Рязанова, обутые в точно такие же сапоги; они плавно двигаются на педалях руля поворота — одна вперед, другая назад.
Сапоги направились к нему, и Андрей замер от радостного предчувствия. Кто-то дружески щелкнул по журналу, Андрей поднял голову: Рязанов!
— Здорово, летун! — весело сказал Алексей.
— Как ты сюда попал? — Андрей встал и крепко пожал руку Рязанову.
— Тебя искал: соседи подсказали… Ты выходной?
— Нет, лечу сегодня в Адлер, но время свободное есть.
— Пойдем погуляем…
Они пришли в городской парк, выбрали самую короткую скамью у фонтана с золотыми рыбками.
Больше говорил Андрей. Он вспомнил новогоднюю ночь в Минераловодском аэропорту и рассказал другу о Нине Тверской. Рязанов едва удержался от возгласа, услышав ее имя. Он стал подробнее расспрашивать Андрея о ней и, хотя сам читал дневники ее деда, терпеливо выслушал всю романтическую историю до конца.
— Сейчас Нина здесь…
— В Ростове?!
— Да. А почему тебя это удивляет?
— Нет, ничего… Просто я знаком с ее отцом и немного знаю дочь, — объяснил Рязанов. — Она приехала к тебе? — осторожно стал расспрашивать Алексей.
Шелест рассказал о старухе, у которой квартировал Серафим Черныш, о старинном альбоме и матросском сундучке. Рязанов записал адрес Черныша, спросил, когда должно произойти свидание Нины и старухи, посмотрел на часы и заторопился.
— Чуть не забыл, — оправдывался он, — мне надо по делу…
— Ну, пойдем провожу, — сказал Андрей и поднялся. Теперь Рязанов был почти уверен, что место для западни найдено точно, и заботился об одном: не опоздать! Дом был взят под наблюдение. Лишь бы Нина не пришла первой, иначе… А если она уже там, у старухи?
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Боб Хоутон «берет интервью». Размышления Густава Дорта.
1
Получив номер газеты со своим первым очерком о Пито-Као, Боб решил нанести визит Дорту. Он уже знал, что Густав Дорт, имя которого нигде не упоминалось рядом с именем рыбного короля, не покидал Пито-Као и руководил делами предприятия, оказавшегося на редкость доходным. Дорт согласился принять Хоутона немедленно, и это насторожило Боба, наслышанного о нелюдимости немца. Высокого роста, широкоплечий и мускулистый, с голым черепом и крупным лицом, Дорт казался угрюмым человеком. Его бесцветные глаза смотрели из-под густых черных бровей бесстрастно. Большой, угловатый, всегда влажный рот, гладко выбритые впалые щеки, полный крутой подбородок придавали лицу упрямое выражение.
— Благодарю вас за аудиенцию… — начал было Хоутон, но Дорт грубо прервал его.
— Это не аудиенция, я только что хотел послать за вами.
— Чему обязан, мистер Дорт?
— Читал вашу стряпню… — Он с раздражением откинул в сторону свежую газету, лежавшую на столе. — Должен вам заявить, что я не желаю, чтобы о Пито-Као вообще упоминалось в газетах!
— Для коммерции живительны и реклама и все, что дополняет ее, — проговорил Хоутон. — Мистер Бергофф просил меня…
— Бергофф, Бергофф… Он слишком великодушен и напрасно не сорвал вам голову за корреспонденции, в которых вы клеветали на него, утверждая, будто консервы вредны для здоровья!
— Я не утверждал, мистер Дорт, — ответил Хоутон, — а лишь ссылался на слухи. Такова уж моя профессия.
— Слушайте, что скажу вам я! Поскольку затея с вашим приездом принадлежит мистеру Бергоффу, я терплю ваше присутствие здесь.
— Может быть, мне лучше уехать?
— Напротив. Теперь вы сможете покинуть Пито-Као только с моего разрешения.
— Прикажете считать себя пленником?
— Я могу отнестись к вам как к гостю при условии, если вы не напишете больше ни строки о нас с мистером Бергоффом и наших предприятиях.
— Я командирован газетой, мистер Дорт…
— Сочиняйте новеллы о тропической экзотике или что-либо для ребятишек, скажем, рождественские рассказы… Ваши убытки я возмещу и буду платить за молчание не менее щедро, чем вы получали бы в газете за свои очерки о Пито-Као. Чем покладистее вы окажетесь, тем лучше будет для вас. Вы возвратитесь домой с полным карманом… За то, что наша приятная беседа останется между нами, я, разумеется, плачу отдельно… Мистер Бергофф не должен знать о нашем уговоре! Если после небольшой проверки я не буду иметь оснований обвинить вас в нарушении нашего договора, мы, к обоюдному удовольствию, расстанемся с вами скоро. Можете идти…
Не такого «интервью» ожидал Боб! Он вышел от Дорта встревоженный. Вновь ожили в его памяти мрачные легенды об острове, ходившие среди моряков, смутные намеки Пирса, неприязнь Паолы и Мелони к Дорту… Ведь ни один человек не сказал о немце ни одного доброго слова! А его запрет покидать остров без его разрешения?! Похоже, что Дорт действительно занимается темными делами. Да, здесь надо держать ухо востро!
После ухода журналиста Дорт отдался воспоминаниям. Исполнилось два года, как он вышел из тюрьмы. Немец был сентиментален и с грустью размышлял о своем прошлом.
Сын известного укротителя зверей, «циркача», как говорили о нем недоброжелатели отцовского дома, юный Густав отказался от манежа, избрав для себя другой путь — медицину.
Способный микробиолог, сотрудник крупнейшего в стране института, Густав Дорт накануне второй мировой войны совершил три немаловажных для его биографии шага: проштудировал «Майн кампф», вступил в национал-социалистскую партию и женился на молодой богатой вдове.
В годы войны его карьере содействовали все эти обстоятельства. Дорт стал сотрудником секретной микробиологической лаборатории; имя его было известно «самому фюреру», друзья любили захаживать к Густаву и за рюмкой рейнвейна пророчили ему блестящее будущее.
Белоголовая покорная Лотта недолго молилась на своего мужа: она умерла в канун 1942 года, оставив изрядное наследство.
В лаборатории разрабатывали средства ведения бактериологической войны. Густав выполнял задания специалистов, мечтая о будущей собственной славе.
Слава! Эта своенравная фрау милостива к тем, кто сделал то, чего не сделали другие. Но что можно придумать? Не изобрести же новую болезнь?
Впрочем… В юности Густав не раз слышал от отца об острове Статуй и помнил, как мать всегда отговаривала его от экспедиции на этот остров: она неизменно ссылалась на ужасную, никому не известную болезнь, которой остров заражен.
То было в юности, и он, школьник, пропускал мимо ушей споры родителей. Но Густав-микробиолог вспомнил эти разговоры. Отыскав в бумагах отца документы об острове и его точные координаты, Густав внимательно ознакомился с ними. Сомнений не было: остров Пито-Као — настоящий клад. Плохо, что не все записи Павла Тверского были в его распоряжении.
К счастью, «доблестные викинги» подошли к берегам Дона, и Дорт, придумав невинный повод, приехал в станицу Задонскую. Кое-что удалось отыскать. Так, весьма ценными для Дорта оказались рабочие записи Павла Александровича Тверского, которые тот вел во время опытов на острове Статуй в своей хорошо оборудованной по тому времени лаборатории на корабле. Он изучал почву, минералы, флору острова и внимательно исследовал несколько мумифицированных трупов туземцев. «Сейчас невозможно, — писал он, — практически определить причину и характер давней эпидемии. Но я беру с собой ампулу с зараженной тканью».
Прочитав эту запись, Дорт осатанел: он готов был перевернуть всю станицу, лишь бы отыскать заветную ампулу. В случае удачи отпадала необходимость в дорогостоящей и хлопотной поездке на остров: он мог бы в лаборатории в короткий срок «изобрести» новое средство бактериологической войны; ему уже мерещились ордена, слава и деньги, бешеные деньги!
Но русские перешли в наступление, и герр доктор едва успел вернуться в Германию, прервав поиски.
Тут судьба надолго отвернулась от Дорта. После разгрома немецкого фашизма его осудили в числе других сотрудников секретной микробиологической лаборатории и приговорили к тюремному заключению. Оставшиеся в тени друзья не скоро помогли ему добиться «помилования».
Вырвавшись на свободу, Дорт решил поехать на Пито-Као. К тому времени необитаемый остров уже оказался во владении фирмы «Бергофф и К░», открывшей на нем крабоконсервное предприятие. Это несколько разочаровало Дорта, но не остановило его. Он нанялся врачом к Бергоффу.
Около года Густав довольствовался скромной ролью амбулаторного врача и под видом «санитарного» изучения острова искал возбудитель неизвестной болезни. Но как раз в тот день, когда Дорту удалось напасть на его след, он израсходовал свои последние деньги. А теперь они ему особенно были нужны.
После недолгих колебаний Дорт решился на «откровенный» разговор с Бергоффом. Правда, немец многое утаил, но и то, что он предложил, вскружило голову рыбному королю.
Двое друзей Бергоффа также включились в новое тайное «акционерное предприятие» и внесли свои доли наличными. Фирма «Келли и сыновья» выстроила на острове прекрасную лабораторию, и Дорт стал компаньоном Бергоффа. На его прежнее место пригласили итальянца Мелони. Деловая карьера Густава Дорта была упрочена.
Знакомые Бергоффа понимали, что не личная симпатия связывала его с предприимчивым немцем. Но что их связывало, никто не знал. Бергофф не спешил раскрывать свои карты и стремился оградить новое предприятие от любопытных конкурентов.
Далеко не гладко шли дела у Дорта: путь к миллионам (на меньшее он бы и не согласился) извилист и усеян шипами. А один из шипов кольнул его больнее остальных.
Вспомнив об этом, Дорт помрачнел, резким движением достал из ящика письменного стола папку и, щелчком откинув картонную обложку, внимательно перечитал пожелтевшую вырезку из «Вечерней Москвы».
«… Интересной работой занята сейчас и Нина Тверская, аспирантка того же института. Конечная цель ее работы — составить карту локализации на земном шаре инфекционных болезней человека. В распоряжении аспирантки имеется обширный материал, собранный ее дедом Павлом Александровичем Тверским, талантливым врачом, дело которого она решила продолжить…»
Эти строки, подчеркнутые синим карандашом, стали для Дорта источником множества неприятных размышлений и беспокойства. А вдруг в руки девушки уже попала ампула с зараженной тканью, которую привез когда-то с острова Статуй ее дед? Тогда конец. Ведь неизвестный возбудитель сразу же станет общеизвестным.
При этой мысли Дорту едва не становилось дурно, а услужливое воображение почти мгновенно дорисовывало возможные последствия. Русские медики всегда были смелыми и настойчивыми экспериментаторами, а современная наука позволит им не только добыть возбудитель из ткани, изучить его свойства, но и изготовить радикальный препарат от новой болезни, после чего Дорту останется лишь просить подаяния возле дома Бергоффа.
Себя лично Густав считал неплохим специалистом, но ему приходилось работать в одиночку, в то время как советские ученые объединяют свои усилия, постоянно обмениваются опытом, дополняют друг друга. Дорт понимал эту могучую силу дружного коллектива, боялся и ненавидел ее.
То, что описывалось в небольшой газетной заметке, происходило далеко, но немец хорошо знал, что в нынешний век расстояния — плохая защита. Далекую московскую аспирантку и его, умудренного многолетним опытом микробиолога, связывали невидимые нити.
Получив для своей работы на острове немалые средства от Бергоффа и его друзей, Дорт заключил договор с частным разведывательным бюро и послал в Советский Союз Сардова.
Долгое время Сардов отмалчивался, зато первая же его подробная информация была успокоительной: внучка Павла Александровича Тверского не только не имела представления о таинственной болезни, но до сих пор не могла определить, что это за остров Статуй. В бумагах деда, которыми она располагала, не было даже координат этого острова.
Однако Сардов намекнул, что Нина Тверская именно сейчас намерена взяться всерьез за поиски остального архива Павла Александровича. Дорт дал указание Сардову немедленно выехать в Задонскую, разыскать Эвелину Марковну Терехову и через нее продолжить поиски ампулы, прерванные в годы войны. Ампулу эту надо доставить на Пито-Као (Дорт хотел сам уничтожить ее, только после этого он почувствует себя спокойным).
В этот вечер мучительных раздумий Дорт решил действовать быстрее, нежели намечал прежде. Да, он не станет больше выжидать! Он позвонит сейчас Бергоффу и скажет, что в следующем месяце можно созывать совещание и приступать к делу…
— Благодарю вас за аудиенцию… — начал было Хоутон, но Дорт грубо прервал его.
— Это не аудиенция, я только что хотел послать за вами.
— Чему обязан, мистер Дорт?
— Читал вашу стряпню… — Он с раздражением откинул в сторону свежую газету, лежавшую на столе. — Должен вам заявить, что я не желаю, чтобы о Пито-Као вообще упоминалось в газетах!
— Для коммерции живительны и реклама и все, что дополняет ее, — проговорил Хоутон. — Мистер Бергофф просил меня…
— Бергофф, Бергофф… Он слишком великодушен и напрасно не сорвал вам голову за корреспонденции, в которых вы клеветали на него, утверждая, будто консервы вредны для здоровья!
— Я не утверждал, мистер Дорт, — ответил Хоутон, — а лишь ссылался на слухи. Такова уж моя профессия.
— Слушайте, что скажу вам я! Поскольку затея с вашим приездом принадлежит мистеру Бергоффу, я терплю ваше присутствие здесь.
— Может быть, мне лучше уехать?
— Напротив. Теперь вы сможете покинуть Пито-Као только с моего разрешения.
— Прикажете считать себя пленником?
— Я могу отнестись к вам как к гостю при условии, если вы не напишете больше ни строки о нас с мистером Бергоффом и наших предприятиях.
— Я командирован газетой, мистер Дорт…
— Сочиняйте новеллы о тропической экзотике или что-либо для ребятишек, скажем, рождественские рассказы… Ваши убытки я возмещу и буду платить за молчание не менее щедро, чем вы получали бы в газете за свои очерки о Пито-Као. Чем покладистее вы окажетесь, тем лучше будет для вас. Вы возвратитесь домой с полным карманом… За то, что наша приятная беседа останется между нами, я, разумеется, плачу отдельно… Мистер Бергофф не должен знать о нашем уговоре! Если после небольшой проверки я не буду иметь оснований обвинить вас в нарушении нашего договора, мы, к обоюдному удовольствию, расстанемся с вами скоро. Можете идти…
Не такого «интервью» ожидал Боб! Он вышел от Дорта встревоженный. Вновь ожили в его памяти мрачные легенды об острове, ходившие среди моряков, смутные намеки Пирса, неприязнь Паолы и Мелони к Дорту… Ведь ни один человек не сказал о немце ни одного доброго слова! А его запрет покидать остров без его разрешения?! Похоже, что Дорт действительно занимается темными делами. Да, здесь надо держать ухо востро!
После ухода журналиста Дорт отдался воспоминаниям. Исполнилось два года, как он вышел из тюрьмы. Немец был сентиментален и с грустью размышлял о своем прошлом.
Сын известного укротителя зверей, «циркача», как говорили о нем недоброжелатели отцовского дома, юный Густав отказался от манежа, избрав для себя другой путь — медицину.
Способный микробиолог, сотрудник крупнейшего в стране института, Густав Дорт накануне второй мировой войны совершил три немаловажных для его биографии шага: проштудировал «Майн кампф», вступил в национал-социалистскую партию и женился на молодой богатой вдове.
В годы войны его карьере содействовали все эти обстоятельства. Дорт стал сотрудником секретной микробиологической лаборатории; имя его было известно «самому фюреру», друзья любили захаживать к Густаву и за рюмкой рейнвейна пророчили ему блестящее будущее.
Белоголовая покорная Лотта недолго молилась на своего мужа: она умерла в канун 1942 года, оставив изрядное наследство.
В лаборатории разрабатывали средства ведения бактериологической войны. Густав выполнял задания специалистов, мечтая о будущей собственной славе.
Слава! Эта своенравная фрау милостива к тем, кто сделал то, чего не сделали другие. Но что можно придумать? Не изобрести же новую болезнь?
Впрочем… В юности Густав не раз слышал от отца об острове Статуй и помнил, как мать всегда отговаривала его от экспедиции на этот остров: она неизменно ссылалась на ужасную, никому не известную болезнь, которой остров заражен.
То было в юности, и он, школьник, пропускал мимо ушей споры родителей. Но Густав-микробиолог вспомнил эти разговоры. Отыскав в бумагах отца документы об острове и его точные координаты, Густав внимательно ознакомился с ними. Сомнений не было: остров Пито-Као — настоящий клад. Плохо, что не все записи Павла Тверского были в его распоряжении.
К счастью, «доблестные викинги» подошли к берегам Дона, и Дорт, придумав невинный повод, приехал в станицу Задонскую. Кое-что удалось отыскать. Так, весьма ценными для Дорта оказались рабочие записи Павла Александровича Тверского, которые тот вел во время опытов на острове Статуй в своей хорошо оборудованной по тому времени лаборатории на корабле. Он изучал почву, минералы, флору острова и внимательно исследовал несколько мумифицированных трупов туземцев. «Сейчас невозможно, — писал он, — практически определить причину и характер давней эпидемии. Но я беру с собой ампулу с зараженной тканью».
Прочитав эту запись, Дорт осатанел: он готов был перевернуть всю станицу, лишь бы отыскать заветную ампулу. В случае удачи отпадала необходимость в дорогостоящей и хлопотной поездке на остров: он мог бы в лаборатории в короткий срок «изобрести» новое средство бактериологической войны; ему уже мерещились ордена, слава и деньги, бешеные деньги!
Но русские перешли в наступление, и герр доктор едва успел вернуться в Германию, прервав поиски.
Тут судьба надолго отвернулась от Дорта. После разгрома немецкого фашизма его осудили в числе других сотрудников секретной микробиологической лаборатории и приговорили к тюремному заключению. Оставшиеся в тени друзья не скоро помогли ему добиться «помилования».
Вырвавшись на свободу, Дорт решил поехать на Пито-Као. К тому времени необитаемый остров уже оказался во владении фирмы «Бергофф и К░», открывшей на нем крабоконсервное предприятие. Это несколько разочаровало Дорта, но не остановило его. Он нанялся врачом к Бергоффу.
Около года Густав довольствовался скромной ролью амбулаторного врача и под видом «санитарного» изучения острова искал возбудитель неизвестной болезни. Но как раз в тот день, когда Дорту удалось напасть на его след, он израсходовал свои последние деньги. А теперь они ему особенно были нужны.
После недолгих колебаний Дорт решился на «откровенный» разговор с Бергоффом. Правда, немец многое утаил, но и то, что он предложил, вскружило голову рыбному королю.
Двое друзей Бергоффа также включились в новое тайное «акционерное предприятие» и внесли свои доли наличными. Фирма «Келли и сыновья» выстроила на острове прекрасную лабораторию, и Дорт стал компаньоном Бергоффа. На его прежнее место пригласили итальянца Мелони. Деловая карьера Густава Дорта была упрочена.
Знакомые Бергоффа понимали, что не личная симпатия связывала его с предприимчивым немцем. Но что их связывало, никто не знал. Бергофф не спешил раскрывать свои карты и стремился оградить новое предприятие от любопытных конкурентов.
Далеко не гладко шли дела у Дорта: путь к миллионам (на меньшее он бы и не согласился) извилист и усеян шипами. А один из шипов кольнул его больнее остальных.
Вспомнив об этом, Дорт помрачнел, резким движением достал из ящика письменного стола папку и, щелчком откинув картонную обложку, внимательно перечитал пожелтевшую вырезку из «Вечерней Москвы».
«… Интересной работой занята сейчас и Нина Тверская, аспирантка того же института. Конечная цель ее работы — составить карту локализации на земном шаре инфекционных болезней человека. В распоряжении аспирантки имеется обширный материал, собранный ее дедом Павлом Александровичем Тверским, талантливым врачом, дело которого она решила продолжить…»
Эти строки, подчеркнутые синим карандашом, стали для Дорта источником множества неприятных размышлений и беспокойства. А вдруг в руки девушки уже попала ампула с зараженной тканью, которую привез когда-то с острова Статуй ее дед? Тогда конец. Ведь неизвестный возбудитель сразу же станет общеизвестным.
При этой мысли Дорту едва не становилось дурно, а услужливое воображение почти мгновенно дорисовывало возможные последствия. Русские медики всегда были смелыми и настойчивыми экспериментаторами, а современная наука позволит им не только добыть возбудитель из ткани, изучить его свойства, но и изготовить радикальный препарат от новой болезни, после чего Дорту останется лишь просить подаяния возле дома Бергоффа.
Себя лично Густав считал неплохим специалистом, но ему приходилось работать в одиночку, в то время как советские ученые объединяют свои усилия, постоянно обмениваются опытом, дополняют друг друга. Дорт понимал эту могучую силу дружного коллектива, боялся и ненавидел ее.
То, что описывалось в небольшой газетной заметке, происходило далеко, но немец хорошо знал, что в нынешний век расстояния — плохая защита. Далекую московскую аспирантку и его, умудренного многолетним опытом микробиолога, связывали невидимые нити.
Получив для своей работы на острове немалые средства от Бергоффа и его друзей, Дорт заключил договор с частным разведывательным бюро и послал в Советский Союз Сардова.
Долгое время Сардов отмалчивался, зато первая же его подробная информация была успокоительной: внучка Павла Александровича Тверского не только не имела представления о таинственной болезни, но до сих пор не могла определить, что это за остров Статуй. В бумагах деда, которыми она располагала, не было даже координат этого острова.
Однако Сардов намекнул, что Нина Тверская именно сейчас намерена взяться всерьез за поиски остального архива Павла Александровича. Дорт дал указание Сардову немедленно выехать в Задонскую, разыскать Эвелину Марковну Терехову и через нее продолжить поиски ампулы, прерванные в годы войны. Ампулу эту надо доставить на Пито-Као (Дорт хотел сам уничтожить ее, только после этого он почувствует себя спокойным).
В этот вечер мучительных раздумий Дорт решил действовать быстрее, нежели намечал прежде. Да, он не станет больше выжидать! Он позвонит сейчас Бергоффу и скажет, что в следующем месяце можно созывать совещание и приступать к делу…
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Боб Хоутон становится трезвенником.
1
Сегодняшнее утро Боб мысленно назвал «косметическим»: кожа на лице изрядно шелушилась, а нос облез так, словно накануне Боб пытался сунуть его в пылающую вагранку. Теперь приходилось, сидя перед зеркалом для бритья, втирать в кожу какую-то патентованную мазь.
Покончив с процедурой, Боб обтерся до пояса полотенцем, смоченным в прохладной воде, задумчиво пососал кусочек льда и захлопнул дверцу холодильника.
Хоутон перелистал последние газеты и журналы, но читать не стал. Ничего не хотелось делать, душный, жаркий воздух как бы нехотя наполнял легкие. Включив вентилятор, Боб прикрыл глаза и подставил лицо под освежающую струю.
Мелони разыскал журналиста на веранде — тот, нежась в плетеном кресле, разглядывал монету. Ощутив легкий удар по плечу, Боб поднял голову.
— Привет, дружище! — воскликнул он, с удовольствием пожимая руку врача. — Присаживайтесь… Я вот смотрю и дивлюсь: совсем маленький кружочек металла, но как далеко он меня затащил!..
— Не вас одного.
— И не зря на монете надпись: «В бога мы веруем». Значит, все мы на пути, указанном самим всевышним. А?
— Вам виднее, — нахмурился Мелони, не поняв иронии Боба.
— Выпьем?
— Собственно, на этот раз я зашел к вам по другому поводу.
— Рад быть вам полезным, док.
— Вот уже целый час ломаю голову над одним вопросом.
— Из кроссворда?
— Да, пожалуй… Из жизненного кроссворда, так будет точнее.
— И что же это за штука?
— Как отличить честного человека от прохвоста?
— После чего, дорогой док, вы задались таким вопросом?
— Да вот… после прочтения вашего очерка о Пито-Као и мистере Бергоффе. Вы здесь два месяца, Боб. Пора если не узнать, то хотя бы увидеть кое-что… В чем дело?
— Но ведь это бизнес, док!
— Я не знал, что вы не журналист, а бизнесмен. Вы своими очерками помогаете прикрывать Грязные дела на этом острове.
— Док, скажите, что вам известно?
— Если бы не ваш литературный опус, я сегодня же сказал бы вам больше, чем до этого. А теперь я, право, не знаю, как решить кроссворд.
— Не надо так, док, — попросил Хоутон. — Я и без вас раздумываю сейчас о многом всерьез…
— Если так, — смягчился Мелони, — то я берусь помочь вам, Боб, но только поговорим не здесь. У меня появились основания не доверять вашему соседу, Пирсу, а он может заявиться в любую минуту. Да вот я слышу чьи-то шаги…
На веранду вошел слуга-туземец:
— Господин, к вам пришел Мауки.
— Пусти его. — Боб повернулся к Мелони — Мауки — мой новый друг. Туземцы очень сообразительны, общение с ними помогает мне изучать их язык.
Легким шагом на веранду вошел Мауки. Его одежда состояла из футбольных трусов Хоутона и старого колониального шлема.
— Господии, — слегка смущаясь присутствием врача, торжественно произнес Мауки, — я нашел Нечто и принес тебе.
— Покажи, Мауки.
— Я хочу сделать подарок только господину, — прямо сказал Мауки и посмотрел на Мелони.
— Вот из него, — с удовлетворением сказал врач, — вы не скоро сделаете «бизнесмена»! — и, кольнув Боба взглядом, поднялся. — Я жду вас у себя. Прощайте.
— До встречи, док! Так что же ты нашел, Мауки?
Юноша протянул Хоутону что-то похожее на тетрадь без обложки. Листы были тоньше папиросной бумаги, но плотные и гибкие, точно клеенка. Цвет желтоватый. Все листы покрыты странными письменами красного цвета.
— Где ты нашел это, Мауки? — взволнованно спросил Боб.
— Далеко, где Костер-гора. Я могу господину показать, где жил Нечто…
— Очень хорошо, Мауки! Ты молодец…
— Молодец — это вождь?
— Да-да. Юноша расцвел.
— Ну, а что я должен взамен подарить тебе?
— Я хочу знать фамилию Нечто, — твердо ответил юноша.
— Будь по-твоему! Идем, Мауки, в гараж, я возьму машину, и поедем.
Путь Боба и Мауки лежал через Лакитаун. У входа в кабачок восседал Оскар. Завидев Хоутона, он приободрился:
— Нынче вы мой самый ранний гость, Боб. Увы, Оскар, я тороплюсь.
Разве может найтись такое дело, о которое вы споткнетесь на пути к истине?!
— Не всегда истина в вине, — неопределенно ответил Боб. — Сейчас я хочу поискать ее в другом месте.
Оскар обиженно умолк, прислонился спиной к стене своего кабачка, вздохнул и не очень громко, но явно с расчетом быть услышанным изрек:
— Опасно забывать, что грехи прощаются только тем, кто их имеет!
Боб услышал и уже издали откликнулся:
— Не тревожьтесь, Оскар, я отойду в иной мир не менее чем трижды прощенным.
Покончив с процедурой, Боб обтерся до пояса полотенцем, смоченным в прохладной воде, задумчиво пососал кусочек льда и захлопнул дверцу холодильника.
Хоутон перелистал последние газеты и журналы, но читать не стал. Ничего не хотелось делать, душный, жаркий воздух как бы нехотя наполнял легкие. Включив вентилятор, Боб прикрыл глаза и подставил лицо под освежающую струю.
Мелони разыскал журналиста на веранде — тот, нежась в плетеном кресле, разглядывал монету. Ощутив легкий удар по плечу, Боб поднял голову.
— Привет, дружище! — воскликнул он, с удовольствием пожимая руку врача. — Присаживайтесь… Я вот смотрю и дивлюсь: совсем маленький кружочек металла, но как далеко он меня затащил!..
— Не вас одного.
— И не зря на монете надпись: «В бога мы веруем». Значит, все мы на пути, указанном самим всевышним. А?
— Вам виднее, — нахмурился Мелони, не поняв иронии Боба.
— Выпьем?
— Собственно, на этот раз я зашел к вам по другому поводу.
— Рад быть вам полезным, док.
— Вот уже целый час ломаю голову над одним вопросом.
— Из кроссворда?
— Да, пожалуй… Из жизненного кроссворда, так будет точнее.
— И что же это за штука?
— Как отличить честного человека от прохвоста?
— После чего, дорогой док, вы задались таким вопросом?
— Да вот… после прочтения вашего очерка о Пито-Као и мистере Бергоффе. Вы здесь два месяца, Боб. Пора если не узнать, то хотя бы увидеть кое-что… В чем дело?
— Но ведь это бизнес, док!
— Я не знал, что вы не журналист, а бизнесмен. Вы своими очерками помогаете прикрывать Грязные дела на этом острове.
— Док, скажите, что вам известно?
— Если бы не ваш литературный опус, я сегодня же сказал бы вам больше, чем до этого. А теперь я, право, не знаю, как решить кроссворд.
— Не надо так, док, — попросил Хоутон. — Я и без вас раздумываю сейчас о многом всерьез…
— Если так, — смягчился Мелони, — то я берусь помочь вам, Боб, но только поговорим не здесь. У меня появились основания не доверять вашему соседу, Пирсу, а он может заявиться в любую минуту. Да вот я слышу чьи-то шаги…
На веранду вошел слуга-туземец:
— Господин, к вам пришел Мауки.
— Пусти его. — Боб повернулся к Мелони — Мауки — мой новый друг. Туземцы очень сообразительны, общение с ними помогает мне изучать их язык.
Легким шагом на веранду вошел Мауки. Его одежда состояла из футбольных трусов Хоутона и старого колониального шлема.
— Господии, — слегка смущаясь присутствием врача, торжественно произнес Мауки, — я нашел Нечто и принес тебе.
— Покажи, Мауки.
— Я хочу сделать подарок только господину, — прямо сказал Мауки и посмотрел на Мелони.
— Вот из него, — с удовлетворением сказал врач, — вы не скоро сделаете «бизнесмена»! — и, кольнув Боба взглядом, поднялся. — Я жду вас у себя. Прощайте.
— До встречи, док! Так что же ты нашел, Мауки?
Юноша протянул Хоутону что-то похожее на тетрадь без обложки. Листы были тоньше папиросной бумаги, но плотные и гибкие, точно клеенка. Цвет желтоватый. Все листы покрыты странными письменами красного цвета.
— Где ты нашел это, Мауки? — взволнованно спросил Боб.
— Далеко, где Костер-гора. Я могу господину показать, где жил Нечто…
— Очень хорошо, Мауки! Ты молодец…
— Молодец — это вождь?
— Да-да. Юноша расцвел.
— Ну, а что я должен взамен подарить тебе?
— Я хочу знать фамилию Нечто, — твердо ответил юноша.
— Будь по-твоему! Идем, Мауки, в гараж, я возьму машину, и поедем.
Путь Боба и Мауки лежал через Лакитаун. У входа в кабачок восседал Оскар. Завидев Хоутона, он приободрился:
— Нынче вы мой самый ранний гость, Боб. Увы, Оскар, я тороплюсь.
Разве может найтись такое дело, о которое вы споткнетесь на пути к истине?!
— Не всегда истина в вине, — неопределенно ответил Боб. — Сейчас я хочу поискать ее в другом месте.
Оскар обиженно умолк, прислонился спиной к стене своего кабачка, вздохнул и не очень громко, но явно с расчетом быть услышанным изрек:
— Опасно забывать, что грехи прощаются только тем, кто их имеет!
Боб услышал и уже издали откликнулся:
— Не тревожьтесь, Оскар, я отойду в иной мир не менее чем трижды прощенным.
2
Они оставили машину у подножия вулкана: дальше начинался крутой подъем. Место это — самое дикое на острове — напоминало заброшенную каменоломню мифических циклопов.