Амнуэль Павел. Простые числа

   - Вот-вот! - оживленно подхватил Парицкий. - Я тоже обратил на это внимание. Собственно… еще в школе. Я с раннего детства любил числа. Все время что-то с чем-то складывал, умножал… Вундеркиндом, кстати, не был, в уме считал плохо, постоянно ошибался. По математике у меня до десятого класса были тройки, а по тригонометрии как-то даже жирная единица, потому что мне совершенно не давались формулы тройных углов. Но я не о том. Меня заворожили простые числа. Не знаю почему. Однажды я вот так же оказался сражен картиной в Эрмитаже. Нас привели на экскурсию - в девятом классе, помню как сейчас. Я никогда не интересовался живописью. Да и скульптурой тоже. И уж совсем был равнодушен ко всяким украшениям, которых в Эрмитаже видимо-невидимо. Шел со всеми из зала в зал, думал о чем-то и неожиданно, как из пещеры на воздух, вышел в зал, в дальнем конце которого висела небольшая картина в раме. Рама, кстати, была больше самого полотна, и почему именно эта картина привлекла мое внимание, я не имею ни малейшего понятия. Но я направился прямо к ней, встал и стоял так, пока меня не начал искать наш учитель истории. Оказывается, класс мой давно ушел, а я этого и не заметил.
   - Что же это была за картина? - с любопытством спросил я.
   - Не поверите! Портрет какой-то старухи, вовсе не королевских кровей, и автор неизвестен, там так и было написано: «неизвестный автор XVIII века». Но что-то было в этом портрете… Не могу объяснить. Тогда не мог и сейчас не могу. Вот так и с простыми числами. Просто понял однажды, что это не математический казус, а очень большая человеческая проблема. Сейчас простым числам нашли практическое применение - в криптографии. Двадцать лет назад теория простых чисел была совершенно абстрактной областью… А о том, как я женился на Лене, вы, конечно, не знаете? - неожиданно перешел он к совсем другой теме, и я смутился, потому что меня всегда раздражали упорные попытки обывателей копаться в интимных сторонах жизни людей, хоть сколько-нибудь известных.
   Я знал, что жену Парицкого звали Еленой, я не мог этого не знать, потому что половина интернетовских материалов о «математическом скандале» выходила под заголовками вроде: «Елена Метельникова, бывшая жена гениального математика Парицкого, сказала, что…» Мне было совершенно не интересно, что говорила эта женщина. Я невзлюбил ее уже за то, что она могла сказать что-то не очень лестное о человеке, которого наверняка не стоила.
   Я так и сказал, а Парицкий в ответ широко улыбнулся и налил мне новую чашку кофе - какой-то странный сорт или странный способ приготовления, напиток оказался солоноватым и должен был, по идее, быть невкусным или просто отвратительным, но выпил я его тремя большими глотками и удивился, что чашка уже опустела.
   - Понравилось? - спросил Парицкий, но повторять не стал. - О нашей с Леной свадьбе писали столько… Я думал, вы знаете.
   - Нет, - отрезал я.
   - Дело было так, - заговорил Олег Николаевич, глядя в пространство, будто видел в воздухе голографическое изображение события, о котором шла речь. - Я шел на работу, повернул с Суворовского на Невский, время было раннее, улица пустая, семь утра, да еще январь - кто же выходит так рано и в такую погоду?..
   Действительно, хотел сказать я, кто? Вы-то почему шли на работу в такую несусветную рань?
   - И вижу, - продолжал Парицкий, - навстречу идет девушка. Длинная, как спичка, в огромных очках, абсолютно не мой тип, мне всегда нравились толстушки, но ведь это на самом деле не имеет значения - кто нравится. А тот день, точнее - утро, был у меня уже выделен и просчитан, так что на самом деле выбора не оставалось, я не мог поступить иначе. Это журналисты потом понапридумывали… Но вы не читали, наверное? И хорошо. Когда мы поравнялись, как корабли в море, и должны были разойтись встречными курсами, я сказал: «Девушка, прошу прощения, выйдите, пожалуйста, за меня замуж». Понимаете, если бы я сказал что-то другое, то Лена успела бы отойти на пару шагов, оборачиваться не стала бы… А эта фраза заставила ее остановиться. Не знаю, что испытывают девушки, когда им так запросто на улице предлагают выйти замуж. Говорят, замуж хотят все, и когда слышат это слово, оно как-то действует на подкорку… Мне-то было решительно все равно, что она ответит. В тот момент существенным был сам факт принятия решения, понимаете? Любого решения, потому что это было важно и для моей жизни, и для жизни Лены. Да или нет.
   - И она сказала «да»? - поразился я.
   - Она не сказала «нет», - поправил меня Парицкий. - Мы стояли посреди тротуара, притоптывали от холода, и в конце концов нас стали толкать прохожие, потому что оказалось - уже девятый час, представляете, на работу торопился уже весь город, а мы загораживали… Без десяти девять, когда надо было срочно расходиться, чтобы не опоздать, она сказала «хорошо, я подумаю», что, как вы понимаете, было эквивалентно положительному ответу. Кстати, твердое «да» Лена сказала только в загсе, когда служащая спросила ее, согласна ли она взять в мужья стоящего рядом Парицкого Олега Николаевича.
   - Очень романтично, - пробормотал я.
   - При чем здесь романтика? - воскликнул Парицкий. - Терпеть не могу романтику! В ней нет ни грана расчета! Это не математика, это…
   Он выразительно пожал плечами. Минут пять мы оба молчали - я думал о том, что человек, даже самый умный, знает себя хуже, чем какой-нибудь дотошный журналист, впервые пришедший брать интервью. Не романтик он! А кто же, кроме неисправимого романтика, может остановить в семь утра девушку и, даже не спросив имени, предложить ей выйти за него замуж? Если это он называет расчетом…
   - Почему вы назвали это расчетом? - спросил я. - И если это был расчет, то почему он оказался неправильным? То есть, я хочу сказать, решение этого уравнения…
   - Это не было уравнением, в том-то все и дело, - вздохнул Париц-кий. - Теория простых чисел только показывает момент, а выбор…
   Я покачал головой. Слова Олега Николаевича не имели смысла. О чем он хотел сказать?
   В тот вечер я так этого и не узнал, потому что направление разговора опять изменилось, и лишь много дней спустя я понял, что Па-рицкий продолжил тогда все ту же тему, просто я еще был не в курсе и воспринимал сказанное не так, как следовало бы. О женитьбе речь больше не заходила, и, вернувшись домой, я не удержался, отыскал какой-то сайт, где рассказам о жизни знаменитостей были посвящены практически все материалы, и прочитал довольно гнусную, на мой взгляд, статейку о том, как великий математик обошелся с несчастной девушкой Еленой Метельниковой. Поскольку Парицкого называли великим, ясно было, что статью журналистка написала уже после скандала с премией. Оказывается, великий математик сделал Лене ошеломившее ее предложение, поскольку с детства обожал длинноногих девчонок (а вовсе не толстушек) и всегда дергал их за косы. Лена же сказала «да» потому, что, оказывается, сразу почувствовала в этом странном человеке огромную внутреннюю силу, ту самую, которой не обладает абсолютное большинство современных российских мужиков.
   Как бы то ни было, прожили они вместе четыре года, во время которых было все: от безумной (по словам Лены) страсти до безумной же ревности, для которой у Парицкого (по словам все той же Лены) не было никаких оснований. На самом деле (этот вывод можно было сделать по многочисленным намекам журналистки) оснований для ревности у Парицкого было более чем достаточно, но он никогда не ревновал, потому что ему было решительно все равно, чем занимается его жена. Интересовала его одна лишь математика, и вот к ней-то Лена в конце концов взревновала сама, да так страстно, что однажды отхлестала мужа по физиономии (этот процесс был описан госпожой При-ходько в изысканно французском стиле, явно скопированном с ранних рассказов Мопассана) и выставила из… Нет, она не могла выставить Парицкого из его квартиры, в которой они жили, а потому собрала свои вещи и покинула дом в неизвестном (для побитого мужа) направлении.
   Что ее больше всего возмутило: Олег Николаевич не сделал ни малейшей попытки отыскать беглянку и сказать ей: «Ты, только ты, и никакой математики!»
   Тогда она сама подала на развод и отсудила у будущего лауреата половину жилой площади и кое-что из мебели, хотя ни то, ни другое ей, в общем-то, было совершенно не нужно. Свою половину квартиры Лена несколько месяцев спустя с выгодой продала бывшему мужу, а мебель попросту ему подарила, чем тоже чрезвычайно гордилась.
   И никакой романтики.
   Новостные сайты пестрели сообщениями о трагической гибели известного математика. В каждой заметке непременно содержался какой-нибудь намек на то, почему утонул Парицкий, - все без исключения были совершенно фантастическими, никому из журналистов и в голову не пришло, что Олег Николаевич бросился в полынью, спасая человека. И слава Богу. Не будут, по крайней мере, приставать с расспросами к Наталье Никитичне, у которой и без того жизнь, как я ее себе представлял, была далеко не сахарной.
   Посидев утром за компьютером, после полудня я отправился в опорный пункт милиции. Погода выдалась хорошая - ни ветерка, низкие тучи так и не смогли разродиться снегом и висели над головой подобно тяжелым, мокрым, будто постиранным, одеялам, - и я решил прогуляться, а заодно посмотреть, горит ли свет в кабинете участкового.
   Свет горел, и через заиндевелое стекло я видел сидевшего за столом Веденеева. Он курил и читал газету. Если бы участковый работал - писал что-нибудь или принимал посетителя, - я бы прошел мимо.
   - А я вас ждал, Петр Романович, - сказал Веденеев, когда я вошел в просторную, хорошо протопленную комнату, с десятком стульев вдоль стен, Т-образным столом и непременным портретом президента.
   - Ждали? - удивился я, оглядевшись.
   - Один я тут, - правильно истолковав мои взгляды, сказал участковый. - Думали, у меня секретарша и пара рядовых на подхвате? Не положено по штату, Петр Романович. Так что… Садитесь сюда. Вы уже подумали?
   Я сел, придвинул стул ближе к столу и представил, как на этом месте сидит какой-нибудь правонарушитель и соображает, сколько дать менту, чтобы не открывал дела или не обращал внимания на живущих без регистрации мигрантов. Наверняка ведь Веденеев брал и, может быть, по-крупному, но думать об этом мне было неприятно, и я сказал:
   - Хоронить Парицкого, наверное, будут из института?
   - Понятия не имею, - Веденеев пожал плечами. - Меня больше интересует, кто из родни станет претендовать на квартиру.
   - Бывшая жена, вероятно, - предположил я. - Мать вряд ли.
   - И еще, - продолжал Михаил Алексеевич, - почему Парицкий именно в этот час оказался именно в этом месте. Я об этом просил вас подумать, а вы…
   - Что, собственно, вас смущает? - спросил я, потирая переносицу: почему-то от резкого перехода к душному теплу кабинета у меня разболелась голова. - Погода была хорошая, Олег Николаевич любил гулять…
   - Любил, да, - прервал меня Веденеев, - летом. Я его много раз у пруда видел. А зимой - никогда. Вы сами ходите к пруду в такую погоду?
   - Я? Нет, я вообще редко выхожу из дома. Не люблю мороз. Раньше любил, а сейчас… Возраст.
   - Вот видите! Вы часто виделись с Парицким последнее время? Зачем ему нужно это знать? Нет, не часто. Мы виделись с Олегом
   Николаевичем тогда, когда кому-то из нас было что сказать или хотелось послушать компетентное мнение. Летом встречались каждый день, осенью - хорошо, если раз в неделю, а когда начались холода, так и вовсе были друг у друга два или три раза. Три. Точно. Я мог даже назвать числа, если Веденеева это так интересовало.
   - Три раза, - сказал я. - Это с ноября, как снег выпал.
   - Три, - повторил Михаил Алексеевич. - Нечасто. Соседи говорят, что он почти не выходил из дома, как и вы. Разве что в магазин, на почту. Иногда - не каждый день, только если погода была тихая - гулял вокруг квартала. Случалось, ездил куда-то на автобусе. А тут… Что, черт побери, понесло его к пруду? Была же какая-то причина!
   - Увидел в окно, как Ася…
   - И пошел следом? Вы сами верите тому, что говорите?
   - Нет, - признался я.
   - К тому же, - продолжал участковый, - Асе, чтобы попасть к пруду, совсем не нужно было проходить мимо дома Парицкого. Это раз. Во-вторых, вы же видели: к полынье Ася шла с противоположного берега. Туда же потом побежала, не соображая, а Парицкий шел по короткой дороге…
   - Тогда не знаю, - сказал я. - Да и какое сейчас это имеет значение?
   - Для отчета - никакого. Отчет я уже написал и отправил, - зачем-то сообщил Веденеев, - так что с делом этим покончено. Трагическая случайность. Но…
   Михаил Алексеевич выбрался из-за стола и принялся ходить по комнате кругами, то и дело оказываясь у меня за спиной, отчего мне приходилось вертеть шеей, это было неудобно, и я сказал раздраженно:
   - Вы сказали «но». И вы хотели, чтобы я подумал - не знаю, над чем. Что, собственно, вас смущает на самом-то деле?
   Веденеев сел рядом со мной, придвинул свой стул ближе к моему и заговорил напряженным голосом:
   - Я вам скажу, Петр Романович. Я хочу знать, почему Парицкий пошел на пруд, хотя не был там с осени. Я хочу знать, почему вы не хотите говорить мне то, что известно вам. И я еще хочу знать, кто там был, кроме Аси и Парицкого.
   - Кроме Аси и Парицкого? - удивился я. - Разве там был еще кто-то? Мы же с вами вместе…
   - Да-да. Это вчера. А сегодня я ходил туда без вас. Снег не шел с прошлой недели. Ветра тоже почти не было, а в лесу его вовсе не чувствовалось. Короче, все следы сохранились прекрасно - не на тропе, конечно, где ледяная корка. И не там, где натоптали ребята. Я обошел пруд кругом. На холмике, сразу за поворотом тропы, кто-то стоял. Судя по следам - довольно долго. И выглядят следы не новыми. Может, это было позавчера, может, еще раньше. Может, следы не имеют отношения к этому… событию. А может, имеют самое прямое.
   - Вы хотите сказать, что кто-то стоял на холмике и видел, как тонула Ася и как Олег Николаевич…
   - И не двинулся с места, - мрачно кивнул Веденеев. - И на помощь не позвал. И никому не сообщил.
   - И кто это был, по-вашему?
   - Думаете, я Шерлок Холмс? Откуда мне знать? Могу сказать только, что человек был в зимних ботинках, размер сорок второй или сорок первый. Ботинки импортные, на подошве фирменный знак, но какой - непонятно, след успел расплыться…
   - Половина поселка ходит в импортных ботинках, - заметил я. - Вот и у меня тоже…
   Я осекся и осторожно посмотрел на Веденеева.
   - И у вас тоже, - повторил он. - Так почему вы не хотите мне рассказать о своих последних встречах с Парицким?
   - Господи, с чего вы взяли? - воскликнул я. - Какое отношение наши разговоры могут иметь к тому, что…
   Я замолчал. Не было смысла говорить с Веденеевым о вещах, в которых он ничего не понимал, и в лучшем случае интерпретировал бы наши с Олегом Николаевичем беседы как пустопорожнюю болтовню двух съехавших с катушек научных работников…
   - Отчего же вы замолчали, Петр Романович? - вежливо спросил участковый и зачем-то придвинул к себе стопку исписанных бумаг, а сверху положил авторучку.
   - Мы о науке с ним говорили, - пояснил я. - Точнее - о теории чисел. Еще точнее - о распределении простых чисел на бесконечной числовой оси.
   - Наука меня не интересует, - отмахнулся Веденеев. - Не понимаю, как вообще можно столько времени говорить о каких-то числах, ну да ладно. Но ведь не только о науке! Вот я и прошу вас вспомнить… Может, имя Аси как-то в разговоре упоминалось?
   Вот он куда клонил, оказывается. Мог быть Парицкий знаком с девушкой? Мог завлечь ее на пруд под каким-то предлогом? Зачем? Неужели Веденееву пришла в голову нелепая мысль, что Олег Николаевич сам столкнул Асю в полынью - хотел избавиться? - а потом в нем заговорила совесть, он бросился спасать и…
   Чушь какая-то. И при чем здесь тогда таинственный незнакомец, стоявший на берегу неизвестно в какое время и видевший… или не видевший…
   - Имя Аси, - сказал я, - в разговоре между мной и Олегом Николаевичем упоминалось дважды.
   - Ну-ну! И что говорили? Когда?
   - В первый раз, - припомнил я, - это было в начале осени, в сентябре, кажется. Мы обсуждали тему тихого коллапса… есть такая проблема в астрофизике, я ею как-то занимался и думал, что Олег Николаевич поможет мне справиться кое с какими математическими трудностями…
   - При чем здесь… - перебил меня Веденеев.
   - Вот и я говорю, что ни при чем. У нас кончился сахар, а я не пью без сахара, привычка… В общем, мы пошли в магазин, от дома Олега Николаевича это в двух кварталах. И около магазина встретили Асю. Я тогда о ней не знал ничего, девушка показалась мне странной, и Олег Николаевич видел, как я на нее посмотрел. «Это Ася, - сказал он, - странный у нее взгляд, верно?» «Странный», - согласился я. Видите ли, она шла по улице, но смотрела не перед собой, а куда-то внутрь, если вы понимаете, что я хочу сказать. Она вряд ли видела, куда идет, и могла натолкнуться на столб или попасть под машину, переходя дорогу. Я так и сказал Олегу Николаевичу, а он мне объяснил, кто такая Ася, и что дорогу она знает лучше, чем кто бы то ни было, может и с закрытыми глазами… Зрение ей, мол, нужно не для того, чтобы смотреть по сторонам, а чтобы видеть то, чего не видит никто другой. Честно говоря, меня удивил такой, я бы сказал, мистический взгляд совершенно не романтичного человека, и я спросил… А Олег Николаевич ответил, что мистикой никогда не увлекался, а вот в интуицию верит, потому что именно интуиция помогает ему в решении таких задач из теории чисел… Потом наш разговор опять перешел в область, вам совершенно неинтересную. Я хочу сказать, что об Асе мы больше не говорили. Купили сахар, вернулись домой…
   - Понятно, - перебил меня Веденеев. - А второй раз? Вы сказали, что было два случая.
   - Второй… Это уже зимой, да. Я даже число могу назвать - седьмое января. Было Рождество, народ праздновал. Вы сами помните, как… Олег Николаевич пришел ко мне часов в шесть вечера, говорили мы о… кажется, о том, что слава Хокинга несколько преувеличена, в последнее время он говорит вещи вполне банальные, но каждое его слово все равно ценится на вес золота.
   - Хокинг - это физик, который сидит в коляске и говорит при помощи синтезатора? - проявил свою осведомленность Михаил Алексеевич.
   - Вот-вот, - пробормотал я. - Только это все о нем и знают. Будто для науки данное обстоятельство имеет хоть какое-то значение… Неважно.
   - Вот именно, - согласился Веденеев. - При чем здесь Ася?
   - Да, Ася… Стемнело, погода была хорошая, ясно, морозно, мы вышли подышать воздухом и посмотреть на звезды. Почему-то Олегу Николаевичу захотелось, чтобы я показал ему созвездия. Не Орион или Большую Медведицу, а малоизвестные - Дракона, скажем, или Кассиопею. Мы вышли на улицу, но там уже зажгли фонари, и небо было тусклым, я не смог различить даже Андромеду. Мы направились в сторону леса и по дороге встретили Асю. Она медленно шла…
   - Из леса? - быстро спросил Веденеев.
   - Нет, почему… Со стороны станции, по-моему. А может, просто прогуливалась вдоль крайних улиц. Понятия не имею. Шла и смотрела в небо - как и мы. Мы чуть не столкнулись… «Здравствуй, Ася», - сказал Олег Николаевич, и, помню, я удивился, мне казалось, что они не знакомы. То есть он-то знал, кто она, а девушка - вряд ли. Она, кстати, ничего не ответила и продолжала идти, задрав голову. Прошла мимо нас, и Олег Николаевич сказал, глядя ей вслед… Что же… Вот: «Это она на Орион смотрит?» Вопрос был ко мне, я пригляделся и ответил: «Нет, скорее, в сторону Пегаса, видите - немного искривленный квадрат?» «Интересно, - сказал Олег Николаевич, - что она различает в этих знаках? Что для нее звезды? Неужели то же самое, что для меня числа?» Я спросил, что он имеет в виду. «Вы не понимаете? - удивился Олег Николаевич. - Она же не знает… Развитие у нее, как у трехлетней… Что понимает, о чем думает трехлетний ребенок, глядя на звезды? Что это дырочки в небе? А взрослая девушка, у которой организм уже настроен на другое, а мозг тот же… что видит она? Для нее это уже знаки. Символы. Может, она хочет их прочесть»…
   Я замолчал, потому что окончание того разговора начисто испарилось из памяти. Я точно помнил слова Парицкого о символах, а потом…
   - И что же дальше? - подтолкнул меня Веденеев, окончательно сбив с мысли.
   - Не помню, - сказал я с раздражением. - Потом мы, кажется, опять перешли к проблеме тихого коллапса. Больше я Асю не видел… до того дня.
   - А Парицкий?
   - Откуда мне знать? Так что вы все-таки хотите узнать, Михаил Алексеевич? - спросил я, решив поставить наконец точки над - Вы думаете, что они оба не случайно оказались позавчера на пруду? Договорились? И что тот человек на холме был я? Вы на это намекаете?
   - Вы?! - искренне удивился участковый. - Ну и фантазия у вас, Петр Романович! Как это могли быть вы, если, когда это все произошло, вы в Репино ездили?
   - Позвольте! - воскликнул я. - Откуда вы это знаете? Меня вы об этом не спрашивали!
   - Соседи сказали, - буркнул Веденеев. - Вас в окно видели, как вы выходили из автобуса.
   - Вы опрашивали соседей? Значит, все-таки думали, что на пруду мог оказаться я?
   - Проработать надо все версии, верно? - многозначительно сказал Веденеев.
   Напрасно я с ним откровенничал, толку совсем никакого. Он лишь укрепится в своих нелепых подозрениях вместо того, чтобы понять, что произошло на самом деле. Меня занимала только естественнонаучная сторона дела, и здесь мне все было ясно, будто я сам присутствовал, когда Парицкий выключил компьютер, посмотрел на часы и быстро оделся, чтобы в нужное время оказаться в нужном месте.
   Если бы он еще знал, что его там ждет… И какой именно предстоит выбор…
   - Вы что-то сказали, Михаил Алексеевич? - пробормотал я.
   - Я сказал: странно вы себя ведете, Петр Романович. Что-то вы от меня скрываете, я это чувствую. Зачем - не пойму. К смерти Олега Николаевича вы не причастны. Никаких обвинений никто вам предъявлять не собирается, иначе… Иначе вы бы не здесь сидели и не со мной сейчас разговаривали. Но вы почему-то молчите…
   - … И создаете помехи следствию, - заключил я, хотя уже дал себе слово не говорить лишнего.
   - Какому следствию? - рассердился Веденеев. - Нет никакого следствия. И дела никакого не существует.
   - Михаил Алексеевич, - решился я, нарушив в который уже раз самому себе данное слово, - домик Олега Николаевича… он сейчас опечатан?
   - С чего это? - искренне удивился Веденеев. - Нет, закрыт на ключ, а ключ у меня в сейфе… Вас что-то интересует в квартире? - догадался Веденеев и сразу насторожился.
   - Олег Николаевич работал, - пояснил я. - Эти исследования не должны пропасть.
   - Но вы вроде не математик, Петр Романович, - продолжал недоумевать участковый.
   - В теории чисел я полный профан, вы правы. Но если кто-нибудь по глупости уничтожит то, что записано на диске, современная наука ему этого не простит.
   Господи, какой пафос! Я представил, как бы сейчас весело рассмеялся Олег Николаевич, услышав мои слова, и, должно быть, тоже непроизвольно улыбнулся, вызвав у Веденеева еще большее недоумение.
   - Ко мне уже обращались из института, - сказал он. - Спрашивали про компьютер, обещали прислать официальную бумагу, хотят забрать винчестер… Значит, ничего вы мне больше не хотите сказать, Петр Романович?
   Я покачал головой. Я мог сказать кое-что еще. Только зачем?
   - До свидания, - сказал Веденеев, - заходите, когда что-нибудь вспомните. Или звоните, я не так уж часто здесь сижу. Больше хожу, работа такая…
   - Всего хорошего, - вежливо попрощался я.
   Глупо было, конечно, надеяться, что Веденеев даст мне ключ от дома Олега Николаевича, да если бы и дал по каким-то своим соображениям, все равно глупо было думать, что я, с моим недостаточным математическим опытом и знаниями, смог бы разобраться самостоятельно в том, чему Парицкий посвятил жизнь. Он справился с проблемой, о которую сломали зубы десятки лучших математиков, это была не его проблема, и столкнулся он с ней только потому, что хотел решить другую задачу, а для этого нужно было понять, что странного в рядах Мерсенна. Он понял и пошел дальше… отбросив злополучный миллион, потому что… Да, это тоже был выбор, очень важный выбор, и Олег Николаевич сделал его в точном соответствии с собственной концепцией.
   В биологии я тоже полный профан, как, впрочем, и Олег Николаевич. Он просто обязан был обратиться за консультацией к биологам, точнее, к генетикам, а еще точнее - к тем из них, кто изучал строение человеческого генома, составлял карту расположения генов и мог, следовательно, сказать, есть ли в молекуле ДНК (или где там хранится генетическая информация) нечто такое, что Парицкий мог использовать, как независимое доказательство своей теории. Вряд ли он мог обойтись сугубо математическими методами там, где требовалось знание совершенно другого рода. Нет, я понимаю, конечно, математика - царица наук, без математического обоснования ни одна теория не может считаться доказанной, все так, но ведь до самой-то математики дело доходит лишь во вторую очередь, когда понятно, о чем речь идет в физическом, астрономическом, биологическом или каком угодно общенаучном смысле. Чем мне, скажите, могла помочь математика, когда я лет тридцать назад обнаружил на фотографии планетарной туманности М-57 странные волокнистые структуры, располагавшиеся поперек красивого правильного кольца? Сначала нужно было придумать, отчего эти структуры могли в принципе возникнуть, потом понять, какие процессы привели к тому, что ударные волны начали распространяться поперек основного поля расширения, а уже потом, конечно, невозможно было обойтись без математики, только она могла дать ответ на все остальные вопросы - но для того, чтобы эти вопросы задать, нужно было проявить физическую, а вовсе не математическую интуицию!