- К нему мог прийти кто-то, кому он передал бумагу.
- Об этом Хан, естественно, подумал, - кивнул Хугиэли. - На вилле была женщина по имени Гита Мозес, которая убирала в комнатах и готовила Гиршману еду. Она утверждает, что никаких бумаг хозяин ей не передавал, и ни одна живая душа к нему за последние сутки не приходила.
- Очень интересно, - протянул Беркович. - Классическое противоречие: вещи на вилле нет, и она там есть. Вы хотите, чтобы я нашел то, что не удалось обнаружить бригаде лучших экспертов?
- Я хочу, чтобы ты подумал. Где еще можно спрятать бумагу с относительно коротким текстом?
- Почему - коротким?
- Гиршман сказал по телефону адвокату, что завещание не длинное.
- Понятно, - пробормотал Беркович и надолго задумался.
- Только не говори мне, что на вилле есть тайные сейфы или секретные ниши в стенах, - предупредил Хутизли. - Все это проверено. Обычный дом, никаких секретов.
Беркович кивнул и сложил руки на груди. Минут через двадцать он тяжело вздохнул и сказал виноватым голосом:
- Нет, ничего в голову не приходит. Если только Гиршман не сжег завещание...
- Проверили, - буркнул Хугиэли. - Пепла не обнаружили.
- Тогда не знаю, - сдался старший сержант. - Послушайте, инспектор, если в моем кабинете все равно ремонт, а здесь я как бы уже на птичьих правах, то, может, я съезжу на виллу?
- Поезжай, - согласился Хутиэли. - Хотя думаю, что это пустой номер.
Вилла художника Абрама Гиршмана стояла в конце улицы, за которой до берега моря тянулась аллея, засаженная чахлым кустарником. В холле Берковича встретила дородная дама лет пятидесяти, представившаяся сестрой художника Бертой. По-видимому, она считала себя главной претенденткой на наследство, поскольку держала себя с уверенностью хозяйки дома и не отставала от Берковича ни на шаг, пока он медленно, внимательно глядя по сторонам, обходил салон, две спальни, кухню, ванную и другие служебные помещения. Картины Гиршмана, висевшие в салоне и одной из спален, старшего сержанта не вдохновили. Пожалуй, он и сам вслед за Хутиэли сказал бы "мазня", но, в отличие от инспектора, Беркович понимал, какая работа мысли была вложена в каждый мазок, выглядевший цветовым пятном. Если за подобные картины люди платили тысячи долларов, значит, полотна того стоили.
Вернувшись в салон, Беркович спросил у Берты:
- А где же мастерская? Где ваш брат работал?
- Здесь - никогда, - покачала она головой. - Мастерская у Абрама в Тель-Авиве. Он любил шум улицы, звуки города его вдохновляли.
Беркович присел на край огромного кожаного кресла и задумался. Он не увидел ничего, что могло бы пройти мимо внимания эксперта Хана. Какая-то бумага лежала на видном месте на круглом столе у окна, но даже издалека было видно, что это присланный по почте счет.
- Вам нравятся картины брата? - спросил Беркович, чтобы прервать затянувшееся молчание.
- Нет, - отрезала Берта. - Правда, после первого инсульта Абрам стал рисовать лучше. Я хочу сказать - реалистичнее. Он даже мой портрет сделал, очень натурально. Но эти картины - в мастерской. А то, что видите - старье, работы двадцатилетней давности, Абрам тогда увлекался абстракциями.
- Когда я вступлю в права наследства, - добавила она твердо, - то сниму эти картины и сложу в кладовой. Они меня раздражают.
Берковича они тоже раздражали, хотя он и не мог сам себе объяснить причину. Нормальные абстракции, линии и пятна, что-то они наверняка символизировали в свое время, сейчас вряд ли поймешь, и спросить уже не у кого.
- Скажите, Берта, - сказал Беркович, - а кто отправлял письма, которые писал брат?
- Гита отправляла. Но в последние дни Абрам никому не писал, отправить завещание по почте он не мог, меня полицейские уже об этом спрашивали.
- Не сомневаюсь, - пробормотал Беркович. Эксперт Хан был человеком дотошным и наверняка не упустил ни одной возможности.
- Я пойду, извините, - сказал старший сержант, вставая.
- А зачем вы, собственно, приходили? - настороженно спросила Берта.
- Думал, что-то придет в голову, - пожал плечами Беркович. - Всего хорошего.
По дороге к двери он остановился у одной из картин, в центре которой были три пятна - красное, желтое и синее - а фоном служила мешанина размазанных по холсту цветных полос. По мнению Берковича, это можно было назвать "Сон сумасшедшего", но на рамке не было названия и проверить догадку не представлялось возможным. Беркович бросил взгляд на подпись художника и вышел за дверь. На улице тоже была мешанина красок - рекламы, зелень, небо, живой, не абстрактный мир.
Подойдя уже к машине, Беркович вспомнил деталь, которая бросилась ему в глаза в салоне и на которую он не обратил внимания.
- Черт! - сказал старший сержант и чуть ли не бегом вернулся обратно.
- Простите, - бросил он удивленной Берте и начал переходить от картины к картине. Пройдя по второму кругу, Беркович удовлетворенно улыбнулся и, еще раз попрощавшись с ничего не понимавшей женщиной, покинул виллу.
- Старые картины, - объяснял он инспектору Хугиэли полчаса спустя, - они там висят много лет, примелькались. Никто, естественно, не стал разглядывать подписи. А стоило! Когда я выходил, то бросил взгляд на картину, висевшую у двери. Она была подписана "Арнольд". Почему Арнольд? Ведь Гиршмана звали Абрамом! Я вернулся и осмотрел все подписи. Во-первых, это свежая краска. Во-вторых, подписи разные и каждая состоит из одного слова. Но если читать подряд, начав с самой дальней от входной двери картины, получится: "Все деньги и недвижимость оставляю брату своему Арнольду". Вот так.
- Ловко, - сказал Хутиэли. - Могу себе представить, как станет беситься Берта.
- Но ведь это, с позволения сказать, завещание не имеет юридической силы, - пожал плечами Беркович.
- Почему же? Если эксперт докажет, что подписи сделал собственноручно Абрам Гиршман, то не имеет никакого значения - на бумаге это написано или на холсте. М-да... Я же говорил, что завещание должно находиться на видном месте.
- И вы, как всегда, оказались правы, инспектор - воскликнул старший сержант.
Дело девятнадцатое
УБИЙСТВО АККОРДЕОНИСТА
В небольшой комнате стояли продавленный диван, небольшой столик и пластмассовая табуретка. Тело убитого лежало на диване, из-под головы натекла небольшая лужица крови. Эксперт - сегодня дежурил молодой, но очень добросовестный Вадим Певзнер - складывал свои приспособления, а полицейский фотограф возился с аппаратурой.
- Удар по затылку острым предметом, - сообщил эксперт. - Что-то вроде отвертки. Смерть наступила практически мгновенно.
- Когда это произошло? - спросил старший сержант Беркович.
- Видишь ли, в комнате натоплено, это ухудшает возможности для...
- Знаю, - прервал Беркович, - но приблизительно?
- Не ранее трех часов назад, скорее что-то около часа. Собственно, измерения температуры тела ни к чему: его же убили после представления, а минут через пять тело обнаружили, так что и без экспертизы все ясно.
- Да, - согласился Беркович, - вот только убийца испарился, будто призрак.
- Мы с ним, - Певзнер кивн"л на труп, - тебе еще нужны? Если нет, я заберу тело на экспертизу.
- Валяй, - кивнул Беркович и присел к столику. Дожидаясь, пока унесут убитого, старший сержант приводил в порядок мысли и первые впечатления.
Дмитрий Маргулин, сорока трех лет, репатриировался с женой и сыном в девяносто втором из Донецка. Два года спустя ушел из семьи и с тех пор жид один. По профессии полиграфист, но работы по специальности не нашел и работал сторожем. Иногда подрабатывал тем, что играл на аккордеоне - это было давнее увлечение, в свое время Маргулин закончил музыкальную школу, дальше учиться не стал, но играть любил, особенно когда платили - на свадьбах, вечеринках, детских утренниках.
Очень много заказов было на новый год - не еврейский, конечно, а, как говорили в Израиле, календарный. Нынешний, девяносто девятый, не составил исключения. В "русском клубе" давали по шесть представлений в день - сначала артисты из Ашдода, их сменили ребята из Хайфы, а потом играла группа из Беэр-Шевы. Маргулин аккомпанировал на аккордеоне клоунам, фокусникам и дрессированным собачкам. Три представления подряд, а потом его сменял Олег Рубин, и так было четыре дня, сегодня - пятый. Для Маргулина - последний.
Отыграв, как и раньше, три представления, Маргулин удалился в предоставленную ему комнатку. Когда уборщица Ира Гаммер вошла, чтобы протереть пол, вопль ее был слышен, кажется, даже в полиции на противоположном конце города.
Импрессарио Игорь Будницкий быстро навел порядок, удалил посторонних и вызвал полицию. Во всем, что успели рассказать Берковичу возбужденные Будницкий, Гаммер и Рубин, была, пожалуй, одна только неувязка, но из-за нее дело представлялось необъяснимой загадкой.
Когда тело убитого унесли, Беркович положил на стол блокнот, выглянул в коридор, где толпилось человек двадцать под бдительным наблюдением патрульного полицейского, и сказал:
- Игорь Наумович, войдите, пожалуйста. Будницкий выглядел совершенно разбитым, и его можно было понять. Зрителям придется вернуть деньги, убытки неизбежны, а кто их компенсирует, не полиция же?
- Давайте повторим для протокола, - сказал Беркович, открыв блокнот и списав из удостоверения личности данные первого свидетеля. - Итак, вы стояли за кулисами...
- Я стоял за кулисами, - забубнил Будницкий. - Представление закончилось, Маргулин ушел со сцены...
- Вы с ним говорили? Может, он кого-нибудь ждал?
- Я с ним не говорил. Собственно, я видел его мельком, я ведь стоял у противоположной кулисы... Через минуту-другую мимо меня прошла Ира с ведром, я ей еще сказал, чтобы она протерла в коридоре, там клоуны пролили воду... Потом подошел Рубин, спросил о чем-то, и тут мы услышали крик...
- Понятно, - сказал Беркович. - Почему вы думаете, что убийца не мог убежать незамеченным?
- Но ведь со сцены единственный выход! И я стоял на дороге. И мимо меня никто не проходил! И на сцене тоже никого не было, артисты разошлись по своим уборным, это на втором этаже, и я бы видел, если бы кто-нибудь из них спустился. Это уже потом набежала толпа...
- Понятно, - повторил Беркович. - Скажите, Игорь Наумович, вы давно знали Маргулина? Были ли у него враги9
- Я о нем мало знаю - как-то он пришел, предложил свои услуги, я его послушал, сказал: если что, позову. Ну и звал время от времени. Сейчас вот тоже.
- Подпишитесь здесь, пожалуйста, - сказал Беркович. - И позовите Ирину Гаммер, если не трудно...
У уборщицы дрожали пальцы, она то и дело всхлипывала и по три раза повторяла одно и то же.
- Никто в комнату не заходил. Никто не заходил. Никто, ни одна живая душа. Я подтирала пол, и дверь все время была перед моими глазами. Все время я видела эту дверь, все время, пока сама не вошла и...
Она начала было плакать, но взяла себя в руки.
- Но ведь сам Маргулин должен был войти, верно? - сказал Беркович. - Уж этого вы не можете отрицать.
- Я ничего не отрицаю! - испуганно воскликнула женщина. - Я ничего не говорю!
- Вы находились в коридоре с того момента, когда закончилось представление?
- Почти. Ну, может, минута прошла или две.
- Значит, в эти две минуты Маргулин вернулся к себе, и кто-то мог войти с ним, а потом и выйти незамеченным?
- Не знаю. Мог. Нет, не мог - ведь у выхода из коридора стоял Игорь Наумович!
Беркович попросил уборщицу расписаться в протоколе и позвал Олега Рубина. Второй аккордеонист был моложе Маргулина, но такой же рослый. Держался он спокойно, но по слегка дергавшемуся глазу можно было догадаться, чего это спокойствие ему стоило.
- Вы видели Маргулина, когда пришли на смену? - спросил старший сержант. Рубин покачал головой.
- Я вошел из зала на сцену, Димы там уже не было, - глухо проговорил он, подбирая слова, будто забыл их значение. - Положил инструмент и подошел к Будницкому.
- Кто был в коридоре, кроме уборщицы?
- Никого.
- Что вы сделали после того, как услышали крик?
- Ну... как что... Мы с Будницким побежали, дверь была открыта, ну... увидели Диму. Тут навалило столько народа, что...
- Может, вы знаете - были ли у Маргулина враги?
- Понятия не имею, - пожал плечами Рубин. - Знакомы мы давно, лет шесть. Приходилось вместе играть. И сторожить тоже вместе приходилось. Нет, не знаю...
Рубин покачал головой, подписал бланк протокола и вышел. Через час Беркович имел показания еще пяти человек - клоуна, дрессировщицы собачек, злого волшебника и двух гимнастов. Ничего нового старший сержант не узнал. Все утверждали, что сразу после представления Маргулин покинул свое место в кулисе, а потом они его не видели, поднялись к себе и спустились, услышав крик. Никто из них не мог быть убийцей, потому что у всех было железное алиби - они вместе ушли со сцены и вместе спустились. Разве что артисты сговорились провести полицию, но эта версия представлялась Берковичу чрезвычайно маловероятной. Правда, если все остальные версии и вовсе окажутся фантастическими - не мог же убийца на самом деле испариться! - то придется вернуться к этой, но удовольствия от подобного варианта развития событий Беркович не испытывал.
- Вы что-то еще хотели мне сказать? - обратился он к дрессировщице Асе Варзагер, когда артистка уже подписала бланк протокола.
- Я7 - нахмурилась девушка. - Н-нет
- Извините, - вздохнул Беркович, - значит, вы все время думали о чем-то своем...
Ася покачала головой. Берковичу действительно показалось, что дрессировщица видела больше, чем сказала - она все время хмурилась, шевелила губами, что-то ее явно смущало, возможно, какая-то незначительная деталь. Старший сержант уже имел дело с такими свидетелями. В конце концов они проговариваются, и чаще всего в их сомнениях нет никакого смысла, но ведь бывает и иначе, не Асе, в конце концов, об этом судить.
- Может, вы все-таки что-то видели и не придали значения? - спросил Беркович.
- Нет, - решительно сказала Ася. - Ничего я не видела.
- Ну хорошо, - вздохнул Беркович. - Всего вам хорошего.
Оставшись один, он внимательно перечитал протоколы. Старший сержант точно знал, что кто-то из тех, кого он сейчас допрашивал, убил Маргулина. Иначе быть не могло, не сваливать же убийство на призрака! И кто-то наверняка сказал нечто, выдал какую-то деталь... Кто?
Беркович попытался восстановить ход событий, начиная с того момента, когда представление закончилось и Маргулин ушел к себе, а артисты поднялись наверх. В это время Будницкий уже стоял в коридоре, уборщица тащила ведро с водой, а Рубин поднимался на сцену из зала. Кто же из них врал? Уборщица, утверждавшая, что никто к Маргулину не входил? Будницкий, утверждавший, что никто не проходил по коридору? Или все-таки кто-то из артистов? Та же Ася, например, чувствовавшая себя явно не в своей тарелке. Хотела же она - точно хотела! что-то сказать. Ничего она, понимаешь, не видела. А если...
Беркович выглянул в коридор - Ася Варзагер торопилась к выходу, держа на поводках четырех милых пудельков.
- Ася! - крикнул старший сержант. - Можно вас на минуту? Девушка нерешительно вошла, собаки принялись обнюхивать Берковичу ноги.
- Вы сказали, что ничего не видели, - напомнил старший сержант. - Может, что-то слышали, если я вас правильно понял? Ася смотрела в пол и о чем-то размышляла.
- Понимаете, - сказала она, - это ведь могло быть и случайно..
- Что именно?
- Когда Дан и Руди прыгали через обруч, Дима обычно играл туш. Все дни, и сегодня тоже. Первые два представления. А на третьем он сыграл польку.
- Ну и что? - не понял Беркович. - Какая разница, что он сыграл?
- Польку обычно в этом месте играл Олег... Но этого ведь не могло быть, верно?
- Вы хотите сказать... - нахмурился Беркович. Он замолчал, не закончив фразы,
- Давайте мы это зафиксируем, - сказал старший сержант минуту спустя. Может, это и не имеет значения, а может...
Домой к Рубину Беркович явился в тот же вечер после того, как навел кое-какие справки и еще раз проанализировал ситуацию.
- Вы это неплохо придумали, - сказал он. - Мотив для того, чтобы расправиться с Маргулиным, у вас был: вы обокрали в прошлом году фабрику, которую охраняли в паре с ним, Маргулин об этом знал и шантажировал вас, верно? Вы пришли сегодня после второго представления, на вас не обратили внимания, да и потом никто не вспомнил, что уже видел вас в тот день. Прошли к Маргулину, убили его, взяли аккордеон и заняли место в кулисе. Там ведь полумрак, со сцены виден только силуэт аккордеониста, все думали, что это Маргулин... А после представления сделали вид, что поднялись на сцену из зала. Там было много людей, никто опять не обратил внимания. Вы подошли к Будницкому и стали ждать, когда обнаружат тело. Алиби действительно безупречное, и мне бы ни за что не догадаться, если бы вы не сделали единственную ошибку.
- Какую? - не удержался от вопроса Рубин.
- Вы сыграли полечку, и собачкам это не понравилось, - объяснил Беркович.
Дело двадцатое
ЛИЦО НА КАРТИНЕ
Я и не знал, что его настоящее имя Иосиф Парицкий, - сказал старший сержант Беркович, положив на стол газету.
- Ты же никогда не интересовался живописью, - отозвалась Наташа, наливая мужу крепкий, как он любил, кофе. - Если бы ты хоть раз побывал на его выставке, то знал бы, конечно, что Офер Бен-Ам - псевдоним. Сын народа... Он так и жил, между прочим. Якшался со всяким сбродом, а потом писал картины. В молодости предпочитал постимпрессионизм, а в последние годы работал в манере примитивистов.
- Да, - согласился Беркович, - примитива там хватает.
- Жалко человека, - вздохнула Нашата.
- Жалко, - кивнул Беркович. Если бы Наташа видела художника после смерти, она пожалела бы его еще больше. Пуля, выпущенная из "беретты", попала Бен-Аму в глаз, выстрел был сделан в упор. Судя по всему, была драка, Бен-Ам сцепился с нежданным гостем, должно быть, держал пистолет в руке, но грабитель оказался сильнее, повернул ствол и...
- У Бен-Ама действительно была попытка ограбления или это версия для прессы? - спросила Наташа.
- Скорее всего, - сказал Беркович. - Время было позднее, три часа ночи. Мастерская на первом этаже, а спал художник на втором. Должно быть, услышал какое-то движение внизу, взял свой пистолет и спустился. Застал вора в мастерской, началась драка...
- Выстрел должны были слышать, - осторожно заметила Наташа.
- Конечно. Он разбудил почти всех соседей. Но спросонья люди не очень соображают. Несколько человек видели, как от виллы Бен-Ама отъехала машина. А все остальное... Двое утверждают, что это был "шевроле", а трое - что это "сузуки". Один свидетель уверен, что машина была бордового цвета, а другой что темно-зеленого. И так далее. Все это нормально, Наташа, свидетели еще и не так путаются, но нам-то от таких показаний какой прок?
- А следы? - продолжала спрашивать Наташа, пользуясь тем, что муж охотно отвечал на вопросы. - Отпечатки пальцев или след шин...
- Вижу большого любителя детективной литературы!
- Не иронизируй, - нахмурилась Наташа. - Что я такого сказала?
- Ничего, - вздохнул Беркович. - Дождей, ты же знаешь, давно не было, на асфальте никаких следов. А в мастерской отпечатки пальцев только самого Бен-Ама. На пистолете и на ручке двери...
- Значит, пистолет был в руке у Бен-Ама? - удивилась Наташа.
- Именно. Кстати, репортер "Едиот ахронот" сделал из этого вывод, что художник покончил с собой. Выстрелил себе в глаз, видишь ли.
- Почему нет?
- Во-первых, машина. Ее же свидетели не выдумали. Во-вторых, пулевой канал... Бен-Ам мог сделать именно такой выстрел только если придерживал правую руку левой. Если он решил покончить с собой, то это просто бессмысленно. Кто-то старался вывернуть художнику руку, в которой тот держал пистолет, и последовал выстрел...
- Грабитель успел что-нибудь взять?
- Нет. Видимо, Бен-Ам спал чутко и спустился в мастерскую буквально через несколько минут после того, как туда влез грабитель.
- А как он влез-то?
- В мастерской два окна, выходящих на море. Вечер был жаркий, Бен-Ам, видимо, любовался пейзажем, а потом пошел спать, отставив окна открытыми.
- Неосторожно...
- У него в мастерской сигнализация, и обычно художник тщательно проверял, заперты ли окна и двери. Но бывало, и, по словам соседей, не так уж редко, что он забывал обо всем на свете и тогда мог оставить открытым окно, мог забыть выключить газ в кухне... Однажды уехал на неделю в Париж, а входную дверь оставил открытой настежь. Вспомнил в самолете и звонил из аэропорта Орли, чтобы соседи нашли в салоне ключ и заперли дверь. В общем, художественная натура. А вчера вечером он не запер окно в мастерской...
- Значит, вор был знаком с Бен-Амом, - заметила Наташа, - иначе откуда ему было знать о его рассеянности?
- Конечно, - согласился Беркович. - Оперативники весь вчерашний день работали по связям и знакомым Бен-Ама. Даже нашли четырех подозрительных лиц: один раньше сидел за изнасилование, другой - наркоман, третий давно враждует с художником, а как-то даже подрался с ним на вернисаже, четвертого сам Бен-Ам терпеть не мог и грозил измордовать при удобном случае... Ну и что толку? Это разве повод для подозрений?
- У кого-то из них может быть машина марки "шевроле"...
- Или "сузуки". Бордовая или зеленая. Нет, Наташа, ни у кого таких машин нет, что ровно ничего не доказывает, потому что на самом деле свидетели могли ошибиться, и машина была, скажем, темно-серым "фиатом"...
Беркович вздохнул и допил уже остывший кофе. Через час он вошел в мастерскую художника. Эксперт Хан сидел на корточках перед подоконником и пытался отыскать хоть какие-то следы, оставленные грабителем.
- Вчера два часа возился, - пожаловался он, - и теперь вот... Ничего. Убийца был, скорее всего, в мягкой обуви. Босоножки или что-то в этом роде. В них сейчас половина Израиля ходит.
- Неужели в драке он не поцарапался, не порвал на себе рубашку, не оставил какой-нибудь нитки на майке художника?
- Оставил, конечно! Не только нитку, но целый лоскут от рукава. Ну и что? Если ты мне предъявишь порванную рубашку, я тебе скажу, от нее ли лоскут. А без этой улики что я могу сказать? Только то, что на убийце была совершенно стандартная рубашка, которую можно купить в любом магазине.
- Можно хотя бы сделать вывод, что убийца - не миллионер.
- Миллионеры чужих квартир не грабят И к тому же миллионер, отправляясь на дело, мог надеть рубашку за сорок шекелей, чтобы замести следы.
- Железная логика, - мрачно сказал Беркович и обвел взглядом висевшие на стенах картины. По его мнению, большая часть работ представляла собой жуткую мазню - лица людей были перекошенными, серыми или, наоборот, красными, как у индейцев. Несколько картин, впрочем, были написаны в другой манере - назвать это реализмом у Берковича язык не повернулся бы, но все-таки люди здесь выглядели более живыми и узнаваемыми. Женщина, разглядывающая украшения в витрине магазина - усталое лицо, бедная одежда, у нее наверняка нет денег, чтобы купить кулон или кольцо, но ей хочется... На соседней картине сцена в кафе: похоже, что двое мужчин выясняют отношения из-за женщины. На третьей она висела ближе к двери - Бен-Ам изобразил, как один мужчина душит другого.
Беркович сделал шаг назад и едва не опрокинул мольберт, пришлось наклониться и поднять упавшую на пол кисть. Старший сержант повертел кисть в руке, пытаясь определить место, откуда она упала. На табурете рядом с мольбертом стояла баночка с растворителем, из нее торчали три кисти, но та, которую поднял Беркович, была сухой.
Старший сержант положил кисть поверх красок и обернулся к эксперту, соскабливавшему что-то с подоконника.
- Рон, - сказал Беркович, - ты разбираешься в живописи?
- Ровно настолько, насколько это нужно для дела, - отозвался эксперт. Если тебе нужна консультация специалиста...
- Достаточно твоего мнения. Посмотри на эту картину. Можешь ли ты сказать, работал ли над ней художник, и если да, то когда?
- Раз он ее писал, то, ясно дело, работал, - резонно сказал Хан, но все же подошел к картине, изображавшей процесс удушения, и принялся внимательно всматриваться в лица мужчин. Минуту спустя он потер пальцем какую-то шероховатость на подбородке мужчины, душившего соперника.
- Знаешь, - сказал эксперт, - эту морду подправляли совсем недавно. Дня два назад, не больше. А скорее - вчера. Но ведь картина написана в прошлом году, вон в углу дата...
- Если снять верхний слой краски, - возбужденно сказал Беркович, - ты сможешь восстановить лицо, которое было под ним?
- Запросто, - уверенно заявил эксперт. - Только зачем?
- А затем, что там изображен убийца!
- Что за странная идея, У Бен-Ама не было времени, чтобы...
- Было. Ты сам сказал, что картине больше года!
- Ну-ка, - потребовал Хан, - изложи подробнее.
- Потом, - отмахнулся Беркович. - Сними картину и займись делом. И кстати, захвати с собой кисть, вот эту, которая сухая. Вряд ли там есть отпечатки пальцев, но все же...
Вечером Беркович вернулся домой в отличном расположении духа и с порога объявил:
- Наташа, я это дело прикончил! Художника убил его давний приятель и коллега, представляешь? Негодяй вчера давал показания в числе прочих друзей Бен-Ама, и никому даже в голову не пришло...
- Ничего не поняла, - сказала Наташа, накрывая на стол. - Когда ты голоден, то изъясняешься очень непонятно.
- Сегодня я от нечего делать рассматривал картины в мастерской, - начал объяснять Беркович, - и мне показалось, что на одной из них лицо мужчины какое-то странное, будто двойное - из-под очертания подбородка видна краска другого оттенка. А рядом стоял мольберт, причем все кисти, кроме одной, торчали из банки с растворителем, а одна - сухая - лежала отдельно. И я подумал: почему эта кисть не в банке? Если Бен-Ам ею пользовался, то должен был положить в растворитель, верно? И зачем он подрисовывал лицо мужчины на картине? Кстати, там было изображено убийство: один человек душил другого. Допустим, подумал я, что кисть держал не Бен-Ам, а некто, пришедший ночью в мастерскую. Он подправлял лицо на картине, а в это время явился с пистолетом хозяин, узнал посетителя, тот бросил кисть, началась драка, ну дальше все, как определил эксперт... Случайный выстрел и все такое.
- Кому было нужно подрисовывать чье-то лицо? - удивилась Наташа.
- Все выяснилось, когда Хан снял верхний слой краски. Там было изображено лицо Игаля Цукермана, одного из приятелей Бен-Ама, тоже, говорят, неплохого художника. Мы пришли к этому Цукерману, и я сказал ему пару слов, а потом Хан нашел рубашку, от которой был оторван лоскут... В общем, несколько лет назад Цукерман задушил некоего Арнольда Векслера, дело тогда пришлось закрыть, потому что убийцу не нашли. А Бен-Ам обо всем догадывался или знал наверняка сейчас уже не скажешь. И нарисовал эту сцену в своей примитивной манере. Манера манерой, но узнать Цукермана можно было без проблем, у него очень характерная внешность. Картина стояла в мастерской, и Цукерман как-то ее увидел. Вида он не подал, не станет же человек без лишней надобности признаваться в убийстве! Картина так бы и стояла, но Бен-Ам решил ее выставить в галерее Орена. Оставалась неделя, и Цукерман не знал, что делать. Сказать Бен-Аму, чтобы тот не выставлял картину? Это означало - признаться. Сделать вид, будто ничего не происходит? Но на выставке его могли узнать десятки людей, сопоставить факты... В общем, он решил подправить лицо, надеясь, что Бен-Ам не станет перед самой выставкой накладывать еще один слой краски. А там видно будет...
- Цукерман знал привычки приятеля, - продолжал Беркович, - приехал поздно ночью, окно, как он и думал, оказалось открытым, он забрался в мастерскую и принялся исправлять собственное изображение. А тут явился Бен-Ам с пистолетом в руке...
- Кошмар, - сказала Наташа. - А за что он задушил того?..
- А, - махнул рукой Беркович. - Шерше ля фам. Любовь.
- Ты сказал это так, будто любовь - великое зло, - возмутилась Наташа.
- Если из-за женщины убивают, то любовь - зло, - твердо сказал Беркович и отправился в ванную, оставив за собой последнее слово.
- Об этом Хан, естественно, подумал, - кивнул Хугиэли. - На вилле была женщина по имени Гита Мозес, которая убирала в комнатах и готовила Гиршману еду. Она утверждает, что никаких бумаг хозяин ей не передавал, и ни одна живая душа к нему за последние сутки не приходила.
- Очень интересно, - протянул Беркович. - Классическое противоречие: вещи на вилле нет, и она там есть. Вы хотите, чтобы я нашел то, что не удалось обнаружить бригаде лучших экспертов?
- Я хочу, чтобы ты подумал. Где еще можно спрятать бумагу с относительно коротким текстом?
- Почему - коротким?
- Гиршман сказал по телефону адвокату, что завещание не длинное.
- Понятно, - пробормотал Беркович и надолго задумался.
- Только не говори мне, что на вилле есть тайные сейфы или секретные ниши в стенах, - предупредил Хутизли. - Все это проверено. Обычный дом, никаких секретов.
Беркович кивнул и сложил руки на груди. Минут через двадцать он тяжело вздохнул и сказал виноватым голосом:
- Нет, ничего в голову не приходит. Если только Гиршман не сжег завещание...
- Проверили, - буркнул Хугиэли. - Пепла не обнаружили.
- Тогда не знаю, - сдался старший сержант. - Послушайте, инспектор, если в моем кабинете все равно ремонт, а здесь я как бы уже на птичьих правах, то, может, я съезжу на виллу?
- Поезжай, - согласился Хутиэли. - Хотя думаю, что это пустой номер.
Вилла художника Абрама Гиршмана стояла в конце улицы, за которой до берега моря тянулась аллея, засаженная чахлым кустарником. В холле Берковича встретила дородная дама лет пятидесяти, представившаяся сестрой художника Бертой. По-видимому, она считала себя главной претенденткой на наследство, поскольку держала себя с уверенностью хозяйки дома и не отставала от Берковича ни на шаг, пока он медленно, внимательно глядя по сторонам, обходил салон, две спальни, кухню, ванную и другие служебные помещения. Картины Гиршмана, висевшие в салоне и одной из спален, старшего сержанта не вдохновили. Пожалуй, он и сам вслед за Хутиэли сказал бы "мазня", но, в отличие от инспектора, Беркович понимал, какая работа мысли была вложена в каждый мазок, выглядевший цветовым пятном. Если за подобные картины люди платили тысячи долларов, значит, полотна того стоили.
Вернувшись в салон, Беркович спросил у Берты:
- А где же мастерская? Где ваш брат работал?
- Здесь - никогда, - покачала она головой. - Мастерская у Абрама в Тель-Авиве. Он любил шум улицы, звуки города его вдохновляли.
Беркович присел на край огромного кожаного кресла и задумался. Он не увидел ничего, что могло бы пройти мимо внимания эксперта Хана. Какая-то бумага лежала на видном месте на круглом столе у окна, но даже издалека было видно, что это присланный по почте счет.
- Вам нравятся картины брата? - спросил Беркович, чтобы прервать затянувшееся молчание.
- Нет, - отрезала Берта. - Правда, после первого инсульта Абрам стал рисовать лучше. Я хочу сказать - реалистичнее. Он даже мой портрет сделал, очень натурально. Но эти картины - в мастерской. А то, что видите - старье, работы двадцатилетней давности, Абрам тогда увлекался абстракциями.
- Когда я вступлю в права наследства, - добавила она твердо, - то сниму эти картины и сложу в кладовой. Они меня раздражают.
Берковича они тоже раздражали, хотя он и не мог сам себе объяснить причину. Нормальные абстракции, линии и пятна, что-то они наверняка символизировали в свое время, сейчас вряд ли поймешь, и спросить уже не у кого.
- Скажите, Берта, - сказал Беркович, - а кто отправлял письма, которые писал брат?
- Гита отправляла. Но в последние дни Абрам никому не писал, отправить завещание по почте он не мог, меня полицейские уже об этом спрашивали.
- Не сомневаюсь, - пробормотал Беркович. Эксперт Хан был человеком дотошным и наверняка не упустил ни одной возможности.
- Я пойду, извините, - сказал старший сержант, вставая.
- А зачем вы, собственно, приходили? - настороженно спросила Берта.
- Думал, что-то придет в голову, - пожал плечами Беркович. - Всего хорошего.
По дороге к двери он остановился у одной из картин, в центре которой были три пятна - красное, желтое и синее - а фоном служила мешанина размазанных по холсту цветных полос. По мнению Берковича, это можно было назвать "Сон сумасшедшего", но на рамке не было названия и проверить догадку не представлялось возможным. Беркович бросил взгляд на подпись художника и вышел за дверь. На улице тоже была мешанина красок - рекламы, зелень, небо, живой, не абстрактный мир.
Подойдя уже к машине, Беркович вспомнил деталь, которая бросилась ему в глаза в салоне и на которую он не обратил внимания.
- Черт! - сказал старший сержант и чуть ли не бегом вернулся обратно.
- Простите, - бросил он удивленной Берте и начал переходить от картины к картине. Пройдя по второму кругу, Беркович удовлетворенно улыбнулся и, еще раз попрощавшись с ничего не понимавшей женщиной, покинул виллу.
- Старые картины, - объяснял он инспектору Хугиэли полчаса спустя, - они там висят много лет, примелькались. Никто, естественно, не стал разглядывать подписи. А стоило! Когда я выходил, то бросил взгляд на картину, висевшую у двери. Она была подписана "Арнольд". Почему Арнольд? Ведь Гиршмана звали Абрамом! Я вернулся и осмотрел все подписи. Во-первых, это свежая краска. Во-вторых, подписи разные и каждая состоит из одного слова. Но если читать подряд, начав с самой дальней от входной двери картины, получится: "Все деньги и недвижимость оставляю брату своему Арнольду". Вот так.
- Ловко, - сказал Хутиэли. - Могу себе представить, как станет беситься Берта.
- Но ведь это, с позволения сказать, завещание не имеет юридической силы, - пожал плечами Беркович.
- Почему же? Если эксперт докажет, что подписи сделал собственноручно Абрам Гиршман, то не имеет никакого значения - на бумаге это написано или на холсте. М-да... Я же говорил, что завещание должно находиться на видном месте.
- И вы, как всегда, оказались правы, инспектор - воскликнул старший сержант.
Дело девятнадцатое
УБИЙСТВО АККОРДЕОНИСТА
В небольшой комнате стояли продавленный диван, небольшой столик и пластмассовая табуретка. Тело убитого лежало на диване, из-под головы натекла небольшая лужица крови. Эксперт - сегодня дежурил молодой, но очень добросовестный Вадим Певзнер - складывал свои приспособления, а полицейский фотограф возился с аппаратурой.
- Удар по затылку острым предметом, - сообщил эксперт. - Что-то вроде отвертки. Смерть наступила практически мгновенно.
- Когда это произошло? - спросил старший сержант Беркович.
- Видишь ли, в комнате натоплено, это ухудшает возможности для...
- Знаю, - прервал Беркович, - но приблизительно?
- Не ранее трех часов назад, скорее что-то около часа. Собственно, измерения температуры тела ни к чему: его же убили после представления, а минут через пять тело обнаружили, так что и без экспертизы все ясно.
- Да, - согласился Беркович, - вот только убийца испарился, будто призрак.
- Мы с ним, - Певзнер кивн"л на труп, - тебе еще нужны? Если нет, я заберу тело на экспертизу.
- Валяй, - кивнул Беркович и присел к столику. Дожидаясь, пока унесут убитого, старший сержант приводил в порядок мысли и первые впечатления.
Дмитрий Маргулин, сорока трех лет, репатриировался с женой и сыном в девяносто втором из Донецка. Два года спустя ушел из семьи и с тех пор жид один. По профессии полиграфист, но работы по специальности не нашел и работал сторожем. Иногда подрабатывал тем, что играл на аккордеоне - это было давнее увлечение, в свое время Маргулин закончил музыкальную школу, дальше учиться не стал, но играть любил, особенно когда платили - на свадьбах, вечеринках, детских утренниках.
Очень много заказов было на новый год - не еврейский, конечно, а, как говорили в Израиле, календарный. Нынешний, девяносто девятый, не составил исключения. В "русском клубе" давали по шесть представлений в день - сначала артисты из Ашдода, их сменили ребята из Хайфы, а потом играла группа из Беэр-Шевы. Маргулин аккомпанировал на аккордеоне клоунам, фокусникам и дрессированным собачкам. Три представления подряд, а потом его сменял Олег Рубин, и так было четыре дня, сегодня - пятый. Для Маргулина - последний.
Отыграв, как и раньше, три представления, Маргулин удалился в предоставленную ему комнатку. Когда уборщица Ира Гаммер вошла, чтобы протереть пол, вопль ее был слышен, кажется, даже в полиции на противоположном конце города.
Импрессарио Игорь Будницкий быстро навел порядок, удалил посторонних и вызвал полицию. Во всем, что успели рассказать Берковичу возбужденные Будницкий, Гаммер и Рубин, была, пожалуй, одна только неувязка, но из-за нее дело представлялось необъяснимой загадкой.
Когда тело убитого унесли, Беркович положил на стол блокнот, выглянул в коридор, где толпилось человек двадцать под бдительным наблюдением патрульного полицейского, и сказал:
- Игорь Наумович, войдите, пожалуйста. Будницкий выглядел совершенно разбитым, и его можно было понять. Зрителям придется вернуть деньги, убытки неизбежны, а кто их компенсирует, не полиция же?
- Давайте повторим для протокола, - сказал Беркович, открыв блокнот и списав из удостоверения личности данные первого свидетеля. - Итак, вы стояли за кулисами...
- Я стоял за кулисами, - забубнил Будницкий. - Представление закончилось, Маргулин ушел со сцены...
- Вы с ним говорили? Может, он кого-нибудь ждал?
- Я с ним не говорил. Собственно, я видел его мельком, я ведь стоял у противоположной кулисы... Через минуту-другую мимо меня прошла Ира с ведром, я ей еще сказал, чтобы она протерла в коридоре, там клоуны пролили воду... Потом подошел Рубин, спросил о чем-то, и тут мы услышали крик...
- Понятно, - сказал Беркович. - Почему вы думаете, что убийца не мог убежать незамеченным?
- Но ведь со сцены единственный выход! И я стоял на дороге. И мимо меня никто не проходил! И на сцене тоже никого не было, артисты разошлись по своим уборным, это на втором этаже, и я бы видел, если бы кто-нибудь из них спустился. Это уже потом набежала толпа...
- Понятно, - повторил Беркович. - Скажите, Игорь Наумович, вы давно знали Маргулина? Были ли у него враги9
- Я о нем мало знаю - как-то он пришел, предложил свои услуги, я его послушал, сказал: если что, позову. Ну и звал время от времени. Сейчас вот тоже.
- Подпишитесь здесь, пожалуйста, - сказал Беркович. - И позовите Ирину Гаммер, если не трудно...
У уборщицы дрожали пальцы, она то и дело всхлипывала и по три раза повторяла одно и то же.
- Никто в комнату не заходил. Никто не заходил. Никто, ни одна живая душа. Я подтирала пол, и дверь все время была перед моими глазами. Все время я видела эту дверь, все время, пока сама не вошла и...
Она начала было плакать, но взяла себя в руки.
- Но ведь сам Маргулин должен был войти, верно? - сказал Беркович. - Уж этого вы не можете отрицать.
- Я ничего не отрицаю! - испуганно воскликнула женщина. - Я ничего не говорю!
- Вы находились в коридоре с того момента, когда закончилось представление?
- Почти. Ну, может, минута прошла или две.
- Значит, в эти две минуты Маргулин вернулся к себе, и кто-то мог войти с ним, а потом и выйти незамеченным?
- Не знаю. Мог. Нет, не мог - ведь у выхода из коридора стоял Игорь Наумович!
Беркович попросил уборщицу расписаться в протоколе и позвал Олега Рубина. Второй аккордеонист был моложе Маргулина, но такой же рослый. Держался он спокойно, но по слегка дергавшемуся глазу можно было догадаться, чего это спокойствие ему стоило.
- Вы видели Маргулина, когда пришли на смену? - спросил старший сержант. Рубин покачал головой.
- Я вошел из зала на сцену, Димы там уже не было, - глухо проговорил он, подбирая слова, будто забыл их значение. - Положил инструмент и подошел к Будницкому.
- Кто был в коридоре, кроме уборщицы?
- Никого.
- Что вы сделали после того, как услышали крик?
- Ну... как что... Мы с Будницким побежали, дверь была открыта, ну... увидели Диму. Тут навалило столько народа, что...
- Может, вы знаете - были ли у Маргулина враги?
- Понятия не имею, - пожал плечами Рубин. - Знакомы мы давно, лет шесть. Приходилось вместе играть. И сторожить тоже вместе приходилось. Нет, не знаю...
Рубин покачал головой, подписал бланк протокола и вышел. Через час Беркович имел показания еще пяти человек - клоуна, дрессировщицы собачек, злого волшебника и двух гимнастов. Ничего нового старший сержант не узнал. Все утверждали, что сразу после представления Маргулин покинул свое место в кулисе, а потом они его не видели, поднялись к себе и спустились, услышав крик. Никто из них не мог быть убийцей, потому что у всех было железное алиби - они вместе ушли со сцены и вместе спустились. Разве что артисты сговорились провести полицию, но эта версия представлялась Берковичу чрезвычайно маловероятной. Правда, если все остальные версии и вовсе окажутся фантастическими - не мог же убийца на самом деле испариться! - то придется вернуться к этой, но удовольствия от подобного варианта развития событий Беркович не испытывал.
- Вы что-то еще хотели мне сказать? - обратился он к дрессировщице Асе Варзагер, когда артистка уже подписала бланк протокола.
- Я7 - нахмурилась девушка. - Н-нет
- Извините, - вздохнул Беркович, - значит, вы все время думали о чем-то своем...
Ася покачала головой. Берковичу действительно показалось, что дрессировщица видела больше, чем сказала - она все время хмурилась, шевелила губами, что-то ее явно смущало, возможно, какая-то незначительная деталь. Старший сержант уже имел дело с такими свидетелями. В конце концов они проговариваются, и чаще всего в их сомнениях нет никакого смысла, но ведь бывает и иначе, не Асе, в конце концов, об этом судить.
- Может, вы все-таки что-то видели и не придали значения? - спросил Беркович.
- Нет, - решительно сказала Ася. - Ничего я не видела.
- Ну хорошо, - вздохнул Беркович. - Всего вам хорошего.
Оставшись один, он внимательно перечитал протоколы. Старший сержант точно знал, что кто-то из тех, кого он сейчас допрашивал, убил Маргулина. Иначе быть не могло, не сваливать же убийство на призрака! И кто-то наверняка сказал нечто, выдал какую-то деталь... Кто?
Беркович попытался восстановить ход событий, начиная с того момента, когда представление закончилось и Маргулин ушел к себе, а артисты поднялись наверх. В это время Будницкий уже стоял в коридоре, уборщица тащила ведро с водой, а Рубин поднимался на сцену из зала. Кто же из них врал? Уборщица, утверждавшая, что никто к Маргулину не входил? Будницкий, утверждавший, что никто не проходил по коридору? Или все-таки кто-то из артистов? Та же Ася, например, чувствовавшая себя явно не в своей тарелке. Хотела же она - точно хотела! что-то сказать. Ничего она, понимаешь, не видела. А если...
Беркович выглянул в коридор - Ася Варзагер торопилась к выходу, держа на поводках четырех милых пудельков.
- Ася! - крикнул старший сержант. - Можно вас на минуту? Девушка нерешительно вошла, собаки принялись обнюхивать Берковичу ноги.
- Вы сказали, что ничего не видели, - напомнил старший сержант. - Может, что-то слышали, если я вас правильно понял? Ася смотрела в пол и о чем-то размышляла.
- Понимаете, - сказала она, - это ведь могло быть и случайно..
- Что именно?
- Когда Дан и Руди прыгали через обруч, Дима обычно играл туш. Все дни, и сегодня тоже. Первые два представления. А на третьем он сыграл польку.
- Ну и что? - не понял Беркович. - Какая разница, что он сыграл?
- Польку обычно в этом месте играл Олег... Но этого ведь не могло быть, верно?
- Вы хотите сказать... - нахмурился Беркович. Он замолчал, не закончив фразы,
- Давайте мы это зафиксируем, - сказал старший сержант минуту спустя. Может, это и не имеет значения, а может...
Домой к Рубину Беркович явился в тот же вечер после того, как навел кое-какие справки и еще раз проанализировал ситуацию.
- Вы это неплохо придумали, - сказал он. - Мотив для того, чтобы расправиться с Маргулиным, у вас был: вы обокрали в прошлом году фабрику, которую охраняли в паре с ним, Маргулин об этом знал и шантажировал вас, верно? Вы пришли сегодня после второго представления, на вас не обратили внимания, да и потом никто не вспомнил, что уже видел вас в тот день. Прошли к Маргулину, убили его, взяли аккордеон и заняли место в кулисе. Там ведь полумрак, со сцены виден только силуэт аккордеониста, все думали, что это Маргулин... А после представления сделали вид, что поднялись на сцену из зала. Там было много людей, никто опять не обратил внимания. Вы подошли к Будницкому и стали ждать, когда обнаружат тело. Алиби действительно безупречное, и мне бы ни за что не догадаться, если бы вы не сделали единственную ошибку.
- Какую? - не удержался от вопроса Рубин.
- Вы сыграли полечку, и собачкам это не понравилось, - объяснил Беркович.
Дело двадцатое
ЛИЦО НА КАРТИНЕ
Я и не знал, что его настоящее имя Иосиф Парицкий, - сказал старший сержант Беркович, положив на стол газету.
- Ты же никогда не интересовался живописью, - отозвалась Наташа, наливая мужу крепкий, как он любил, кофе. - Если бы ты хоть раз побывал на его выставке, то знал бы, конечно, что Офер Бен-Ам - псевдоним. Сын народа... Он так и жил, между прочим. Якшался со всяким сбродом, а потом писал картины. В молодости предпочитал постимпрессионизм, а в последние годы работал в манере примитивистов.
- Да, - согласился Беркович, - примитива там хватает.
- Жалко человека, - вздохнула Нашата.
- Жалко, - кивнул Беркович. Если бы Наташа видела художника после смерти, она пожалела бы его еще больше. Пуля, выпущенная из "беретты", попала Бен-Аму в глаз, выстрел был сделан в упор. Судя по всему, была драка, Бен-Ам сцепился с нежданным гостем, должно быть, держал пистолет в руке, но грабитель оказался сильнее, повернул ствол и...
- У Бен-Ама действительно была попытка ограбления или это версия для прессы? - спросила Наташа.
- Скорее всего, - сказал Беркович. - Время было позднее, три часа ночи. Мастерская на первом этаже, а спал художник на втором. Должно быть, услышал какое-то движение внизу, взял свой пистолет и спустился. Застал вора в мастерской, началась драка...
- Выстрел должны были слышать, - осторожно заметила Наташа.
- Конечно. Он разбудил почти всех соседей. Но спросонья люди не очень соображают. Несколько человек видели, как от виллы Бен-Ама отъехала машина. А все остальное... Двое утверждают, что это был "шевроле", а трое - что это "сузуки". Один свидетель уверен, что машина была бордового цвета, а другой что темно-зеленого. И так далее. Все это нормально, Наташа, свидетели еще и не так путаются, но нам-то от таких показаний какой прок?
- А следы? - продолжала спрашивать Наташа, пользуясь тем, что муж охотно отвечал на вопросы. - Отпечатки пальцев или след шин...
- Вижу большого любителя детективной литературы!
- Не иронизируй, - нахмурилась Наташа. - Что я такого сказала?
- Ничего, - вздохнул Беркович. - Дождей, ты же знаешь, давно не было, на асфальте никаких следов. А в мастерской отпечатки пальцев только самого Бен-Ама. На пистолете и на ручке двери...
- Значит, пистолет был в руке у Бен-Ама? - удивилась Наташа.
- Именно. Кстати, репортер "Едиот ахронот" сделал из этого вывод, что художник покончил с собой. Выстрелил себе в глаз, видишь ли.
- Почему нет?
- Во-первых, машина. Ее же свидетели не выдумали. Во-вторых, пулевой канал... Бен-Ам мог сделать именно такой выстрел только если придерживал правую руку левой. Если он решил покончить с собой, то это просто бессмысленно. Кто-то старался вывернуть художнику руку, в которой тот держал пистолет, и последовал выстрел...
- Грабитель успел что-нибудь взять?
- Нет. Видимо, Бен-Ам спал чутко и спустился в мастерскую буквально через несколько минут после того, как туда влез грабитель.
- А как он влез-то?
- В мастерской два окна, выходящих на море. Вечер был жаркий, Бен-Ам, видимо, любовался пейзажем, а потом пошел спать, отставив окна открытыми.
- Неосторожно...
- У него в мастерской сигнализация, и обычно художник тщательно проверял, заперты ли окна и двери. Но бывало, и, по словам соседей, не так уж редко, что он забывал обо всем на свете и тогда мог оставить открытым окно, мог забыть выключить газ в кухне... Однажды уехал на неделю в Париж, а входную дверь оставил открытой настежь. Вспомнил в самолете и звонил из аэропорта Орли, чтобы соседи нашли в салоне ключ и заперли дверь. В общем, художественная натура. А вчера вечером он не запер окно в мастерской...
- Значит, вор был знаком с Бен-Амом, - заметила Наташа, - иначе откуда ему было знать о его рассеянности?
- Конечно, - согласился Беркович. - Оперативники весь вчерашний день работали по связям и знакомым Бен-Ама. Даже нашли четырех подозрительных лиц: один раньше сидел за изнасилование, другой - наркоман, третий давно враждует с художником, а как-то даже подрался с ним на вернисаже, четвертого сам Бен-Ам терпеть не мог и грозил измордовать при удобном случае... Ну и что толку? Это разве повод для подозрений?
- У кого-то из них может быть машина марки "шевроле"...
- Или "сузуки". Бордовая или зеленая. Нет, Наташа, ни у кого таких машин нет, что ровно ничего не доказывает, потому что на самом деле свидетели могли ошибиться, и машина была, скажем, темно-серым "фиатом"...
Беркович вздохнул и допил уже остывший кофе. Через час он вошел в мастерскую художника. Эксперт Хан сидел на корточках перед подоконником и пытался отыскать хоть какие-то следы, оставленные грабителем.
- Вчера два часа возился, - пожаловался он, - и теперь вот... Ничего. Убийца был, скорее всего, в мягкой обуви. Босоножки или что-то в этом роде. В них сейчас половина Израиля ходит.
- Неужели в драке он не поцарапался, не порвал на себе рубашку, не оставил какой-нибудь нитки на майке художника?
- Оставил, конечно! Не только нитку, но целый лоскут от рукава. Ну и что? Если ты мне предъявишь порванную рубашку, я тебе скажу, от нее ли лоскут. А без этой улики что я могу сказать? Только то, что на убийце была совершенно стандартная рубашка, которую можно купить в любом магазине.
- Можно хотя бы сделать вывод, что убийца - не миллионер.
- Миллионеры чужих квартир не грабят И к тому же миллионер, отправляясь на дело, мог надеть рубашку за сорок шекелей, чтобы замести следы.
- Железная логика, - мрачно сказал Беркович и обвел взглядом висевшие на стенах картины. По его мнению, большая часть работ представляла собой жуткую мазню - лица людей были перекошенными, серыми или, наоборот, красными, как у индейцев. Несколько картин, впрочем, были написаны в другой манере - назвать это реализмом у Берковича язык не повернулся бы, но все-таки люди здесь выглядели более живыми и узнаваемыми. Женщина, разглядывающая украшения в витрине магазина - усталое лицо, бедная одежда, у нее наверняка нет денег, чтобы купить кулон или кольцо, но ей хочется... На соседней картине сцена в кафе: похоже, что двое мужчин выясняют отношения из-за женщины. На третьей она висела ближе к двери - Бен-Ам изобразил, как один мужчина душит другого.
Беркович сделал шаг назад и едва не опрокинул мольберт, пришлось наклониться и поднять упавшую на пол кисть. Старший сержант повертел кисть в руке, пытаясь определить место, откуда она упала. На табурете рядом с мольбертом стояла баночка с растворителем, из нее торчали три кисти, но та, которую поднял Беркович, была сухой.
Старший сержант положил кисть поверх красок и обернулся к эксперту, соскабливавшему что-то с подоконника.
- Рон, - сказал Беркович, - ты разбираешься в живописи?
- Ровно настолько, насколько это нужно для дела, - отозвался эксперт. Если тебе нужна консультация специалиста...
- Достаточно твоего мнения. Посмотри на эту картину. Можешь ли ты сказать, работал ли над ней художник, и если да, то когда?
- Раз он ее писал, то, ясно дело, работал, - резонно сказал Хан, но все же подошел к картине, изображавшей процесс удушения, и принялся внимательно всматриваться в лица мужчин. Минуту спустя он потер пальцем какую-то шероховатость на подбородке мужчины, душившего соперника.
- Знаешь, - сказал эксперт, - эту морду подправляли совсем недавно. Дня два назад, не больше. А скорее - вчера. Но ведь картина написана в прошлом году, вон в углу дата...
- Если снять верхний слой краски, - возбужденно сказал Беркович, - ты сможешь восстановить лицо, которое было под ним?
- Запросто, - уверенно заявил эксперт. - Только зачем?
- А затем, что там изображен убийца!
- Что за странная идея, У Бен-Ама не было времени, чтобы...
- Было. Ты сам сказал, что картине больше года!
- Ну-ка, - потребовал Хан, - изложи подробнее.
- Потом, - отмахнулся Беркович. - Сними картину и займись делом. И кстати, захвати с собой кисть, вот эту, которая сухая. Вряд ли там есть отпечатки пальцев, но все же...
Вечером Беркович вернулся домой в отличном расположении духа и с порога объявил:
- Наташа, я это дело прикончил! Художника убил его давний приятель и коллега, представляешь? Негодяй вчера давал показания в числе прочих друзей Бен-Ама, и никому даже в голову не пришло...
- Ничего не поняла, - сказала Наташа, накрывая на стол. - Когда ты голоден, то изъясняешься очень непонятно.
- Сегодня я от нечего делать рассматривал картины в мастерской, - начал объяснять Беркович, - и мне показалось, что на одной из них лицо мужчины какое-то странное, будто двойное - из-под очертания подбородка видна краска другого оттенка. А рядом стоял мольберт, причем все кисти, кроме одной, торчали из банки с растворителем, а одна - сухая - лежала отдельно. И я подумал: почему эта кисть не в банке? Если Бен-Ам ею пользовался, то должен был положить в растворитель, верно? И зачем он подрисовывал лицо мужчины на картине? Кстати, там было изображено убийство: один человек душил другого. Допустим, подумал я, что кисть держал не Бен-Ам, а некто, пришедший ночью в мастерскую. Он подправлял лицо на картине, а в это время явился с пистолетом хозяин, узнал посетителя, тот бросил кисть, началась драка, ну дальше все, как определил эксперт... Случайный выстрел и все такое.
- Кому было нужно подрисовывать чье-то лицо? - удивилась Наташа.
- Все выяснилось, когда Хан снял верхний слой краски. Там было изображено лицо Игаля Цукермана, одного из приятелей Бен-Ама, тоже, говорят, неплохого художника. Мы пришли к этому Цукерману, и я сказал ему пару слов, а потом Хан нашел рубашку, от которой был оторван лоскут... В общем, несколько лет назад Цукерман задушил некоего Арнольда Векслера, дело тогда пришлось закрыть, потому что убийцу не нашли. А Бен-Ам обо всем догадывался или знал наверняка сейчас уже не скажешь. И нарисовал эту сцену в своей примитивной манере. Манера манерой, но узнать Цукермана можно было без проблем, у него очень характерная внешность. Картина стояла в мастерской, и Цукерман как-то ее увидел. Вида он не подал, не станет же человек без лишней надобности признаваться в убийстве! Картина так бы и стояла, но Бен-Ам решил ее выставить в галерее Орена. Оставалась неделя, и Цукерман не знал, что делать. Сказать Бен-Аму, чтобы тот не выставлял картину? Это означало - признаться. Сделать вид, будто ничего не происходит? Но на выставке его могли узнать десятки людей, сопоставить факты... В общем, он решил подправить лицо, надеясь, что Бен-Ам не станет перед самой выставкой накладывать еще один слой краски. А там видно будет...
- Цукерман знал привычки приятеля, - продолжал Беркович, - приехал поздно ночью, окно, как он и думал, оказалось открытым, он забрался в мастерскую и принялся исправлять собственное изображение. А тут явился Бен-Ам с пистолетом в руке...
- Кошмар, - сказала Наташа. - А за что он задушил того?..
- А, - махнул рукой Беркович. - Шерше ля фам. Любовь.
- Ты сказал это так, будто любовь - великое зло, - возмутилась Наташа.
- Если из-за женщины убивают, то любовь - зло, - твердо сказал Беркович и отправился в ванную, оставив за собой последнее слово.