Страница:
Она достала носовой платок и с достоинством удалилась в сторону деканата. Я с не меньшим достоинством исчез в противоположном направлении, напевая про себя тоном Красной Шапочки, избежавшей встречи с ужасным Серым Волком в темном-темном лесу: «Чай с малиной, ночь с мужчиной, ла-ла-ла». В планах у меня было невзначай столкнуться нос к носу с Верой, однако ее юркие передвижения из аудитории в аудиторию не оставляли сомнения в том, что, во-первых, она меня заметила, а во-вторых, не желает меня замечать. Что ж…
Подождем до среды. То есть до завтра.
Я возвратился домой и стал перебирать бумаги, которыми, казалось бы, в беспорядке был усыпан мой рабочий стол. Но я-то знал, что в кажущемся беспорядке присутствует своя логика. Груды скрепленных листов, россыпи бумажек и просто листиков громоздились слева и справа. Записи, вырезки, цитаты, лежащие слева, не содержали первоочередной важности информацию, однако это были заметки, которые меня чем-то зацепили, чем-то привлекли мое праздное внимание. Из такого рода информации рождались интересные идеи и статьи. Но от них было мало пользы, то есть они не шли мне в зачет и писались в стол. Сиречь, в никуда.
Справа располагались рабочие (полезные) материалы. Из них рождались программы, учебные пособия, вопросы, билеты – словом, все то, что составляет научную продукцию академического профессора, все то, от чего меня тихо мутило последнее время.
Я сдвинул материалы, лежащие справа, на самый край стола, освобождая себе пространство в центре. И положил перед собой бумажку, взятую слева.
Мне давно хотелось обдумать небольшой ряд цифр, выписанный из статьи в экономическом журнале.
В 1995 г. 258 долларовых миллиардеров (приблизительно около 50 % всех богачей мира) собрались в отеле «Фермонт» (США) на очередное заседание мировых олигархов. Все было чин чинарем, фешенебельно и легально. Эти милые люди констатировали, что 1 % населения Земли владеет 99 % всех богатств мира. Далее они приняли к сведению, что для обслуживания и приумножения их сокровищ им понадобится, увы, всего лишь 20 % населения Земли (от общего количества на тот момент). «Боюсь, что у остальных 80 % в ближайшее время будут колоссальные проблемы», – сказал какой-то олигарх в сером костюме, забавно шепелявя сквозь вставной фарфор. Люди, не понимающие шуток, улыбнулись, обнажив такие же ряды крепких не своих зубов.
Мне неловко было считать этих людей диктаторами, лично мне они не сделали ничего плохого; но как человек, обреченный испытать в ближайшем будущем «колоссальные проблемы», я ощутил прилив святой ненависти. И ненависть моя не была формой зависти – она относилась вовсе не к тому, что я не попадаю в один процент с фарфорозубыми. У моей ненависти был более интересный адресат – желудок человека, полагающий, что с помощью жалкого интеллекта он поставил весь мир на колени. Желудок в панаме, оскалившийся фарфором. Здравствуй, брат!
Собрались эти всемирные чемпионы как-то под тентами и решили напасть на Ирак – и тут же, под предлогом диктатуры демократии, то есть диктатуры желудка, с божественной легкостью взялись перекраивать карту мира. Этим светлым, доброжелательно настроенным друг к другу людям нужна нефть? Конечно. Кому же в наше время не нужна нефть? Но несметные сокровища уже давно не приносят удовольствия сами по себе. Времена Али-Бабы и его сорока разбойников прошли. Золото и алмазы приносят власть – но власть уже особого рода. Нефть, черное золото, – это хороший предлог, разумеется. Все в мире завидуют олигархам (боюсь, и Будда, поклонница Маркса – тоже), поэтому поймут их и без слов, тем более что все «слова», произносимые в средствах массовой информации, также оплачены олигархами.
Но почему бы нам напасть не на Ирак, как всем кажется, а на Вавилон, руины которого мирно покоятся близ Багдада (огромный квадрат раскопок, прозванный в народе «черным»), и не отомстить первой в истории мировой империи за то, что она тысячелетиями была «чудом света», Первой?
Унизить прошлое величие, саму Историю, – это покруче нефти будет.
Последнюю империю, СССР, мы развалили только что, и это произошло до обидного не апокалиптично. Раз – и в дамки. Где же моря крови и тектонические сдвиги? Никакого адреналина, слабенькое зрелище, хотя мы вбухали кучу бабла. Отыграемся на первой.
И теперь, когда нет ни первой, ни последней можно за коктейлем подумать о единственной. Вечной Империи. Минус 80 % – и все становится управляемым и подконтрольным. Скучно…
Вы получаете власть быть Богом, и сама всемирная история превращается в игру, ставки в которой – всего лишь ваши миллиарды. Сегодня выиграл тощий господин N., завтра – толстая леди В. Движущие силы истории, о которых твердил переучившийся бедняга Маркс, превращаются в пустой звук. Историей начинает заправлять кучка олигархов, решающая в перерывах между ланчем и обедом, что делать с 80 %, засоряющими пространство и историческую среду. Можно травануть их чем-нибудь генетически модифицированным, можно ВИЧ как-нибудь модернизировать, а можно…
В общем, есть варианты. Профинансируем университеты – и высоколобые рабы, прилично, как им кажется, зарабатывающие и превыше всего ценящие свою свободу, что-нибудь придумают. Уж мы-то за Земелькой проследим.
Эта версия рассматривалась мною уже потому, что она была вполне сумасшедшей. Люди, придатки своих желудков, заигрались, им стало казаться, что они запросто управляют историей – прошлым, настоящим и будущим. На самом же деле эта мания всемирного величия возникла как следствие того, что человек не в состоянии управлять собой. Собой, своей особой, то есть желудком в душевной оболочке, и, следовательно, всем вокруг себя, он «управляет» бессознательно. Но бессознательно управлять историей – значит, подчиняться все тому же бессознательному. Управлять историей, то есть относительно контролировать ее движение, возможно только с помощью разума.
Разве объяснишь это желудкам в панамах, облюбовавших отель с крысиным названием «Фермонт»?
Но дело не в олигархах, как могло кому-то показаться. 1 % – это предводители всех остальных, и люди вполне заслужили такую элиту. Все думают желудками, только у фарфорозубых он оказался крепче. 99,99 % населения Земли, включая обреченных 80 %, не замечают меня, и по их законам я не существую, меня нет; они превратили меня в песчинку пустоты.
Но и без меня, Льва Романова, ваш мир – пустыня, на песках которой когда-то возник Вавилон, ваш мир – пустота, ибо мысли ваши, произведенные желудком, – ничто.
И я, самый главный враг сильных и слабых мира сего, потомок Хаммурапи, сижу у себя в кабинете и радуюсь тому, что будущее у меня, человека разумного, и у желудка – одно. Отнимешь будущее у меня – сам останешься без будущего. Вы еще приползете ко мне за разумным советом, убогие.
А я еще посмотрю, стоит ли мне делиться властью.
Но это утешало мало.
И я провалился в горячий, рожденный раскаленной пустыней блюз.
В это время я, приняв душ, наслаждался горячим чаем, новостями из Ирака и иных «горячих точек», волдырями покрывших планету Земля, а также роем смутных фантазий, которые сливались в облако вожделения. Я снял трубку и вкрадчивым голосом доложил:
– Мой ангел, я, старый повеса, впервые ловлю себя на мысли о том, чтобы замужняя женщина, мечта ловеласа, стала моей женой. Подожди, не перебивай меня. Я обожал чужих жен, потому что они гарантировали мне необременительную интрижку. Я наслаждался ими и не уважал их. Мне не надо было любить их, достаточно было любить только себя. Тебя, Вера, я не могу забыть вот уже целый день и две ночи. Мне трудно будет сказать тебе об этом, глядя в твои совсем не серые глаза. Кстати, я вчера только понял, что позавчера заметил это. Твои глаза поменяли цвет, представляешь? Спасибо за внимание. Теперь я готов выслушать тебя. Опять продиктовать адрес? Вера, склероз – это привилегия Будды, тебе еще рановато…
– Лев Львович, вы открыли вчера больничный лист? – раздался из трубки голос Будды.
Теперь я понимаю, что значит гром среди ясного неба. Я даже плотнее запахнул халат: меня будто холодом обдало из разодранной тучи.
– Извините, кажется, моя речь предназначалась не вам, Лариса Георгиевна, и если бы вы любезно прервали меня вовремя, вам не пришлось бы выслушивать столько глупостей.
– Да, я не Вера. Если вы вчера не позаботились о больничном, то сегодня должны заменить коллегу Седлухо, выручившего вас вчера, когда вы симулировали, обманывая очередного мужа и его несчастную жену. С удовольствием хочу сообщить вам, что ваша неявка на работу сегодня станет еще одним поводом для немедленного увольнения. Замену вам мы уже нашли. Ваше место займет Седлухо, мой зам. Желаю удачи, господин повеса.
Голос Будды сменили короткие нудные гудки. Кстати, слушать их было приятнее, нежели мадам Державную. Только трубка знает, как грязно думал я в этот момент о Будде, таких, как она, о подвернувшемся мне под руку муже Веры, о моей паршивой судьбе, об олигархах, Али-Бабе, о самом себе и целом свете ублюдков, способных только бесконечно воевать, но не способных познавать себя.
Что ж, программа и учебное пособие написаны. Почему бы теперь не прирезать курицу, которая снесла положенное количество золотых яиц?
Слишком много золота – это девальвация. В услугах прелестной курицы уже никто не нуждается. Все логично. Займите кресло, пан Седлухо! А еще говорят, что свято место пусто не бывает; по-моему, оно только пустым и бывает.
Святое – значит, пустое.
В этот момент раздался звонок в дверь. На пороге стояла великолепная Вера, сияющее лицо которой в мгновение ока потухло.
– Что случилось? – сразу спросила она.
– Вера, понимаешь, Вера…
Меня потрясла перемена, которая произошла с ней со скоростью света.
Никакой игры. Чистое светлое чувство ко мне. Мой мгновенный порыв к ней. Она обняла меня, и я заплакал, в то же время отчетливо представляя себя персонажем, с глубокой иронией наблюдающим со стороны за всем происходящим. Я упорно не верил тому, в чем был абсолютно убежден.
– Чего ты хочешь? Чего ты добиваешься – ото всех и от меня? – спросила Вера, внимательно выслушав мой монолог, подслушанный Буддой. Я повторил его специально для Веры: из вежливости. Кроме того, боюсь, у меня не было выбора.
– Сам толком не знаю.
– Они же съедят тебя, разорвут на мелкие кусочки! Это же вампиры! Крокодилы! А я – замужем. Я действительно замужем. И это не моя прихоть, а моя судьба. Понимаешь?
– Ты будешь иногда вспоминать обо мне, разорванном на мелкие кусочки?
– Перестань. Я серьезно.
– И я серьезно. Будешь?
– Буду. Легче стало?
– Нет. Тяжелее.
Она засмеялась и бросилась целовать меня.
– Подожди, – сказал я и отстранил ее от себя. Из ее глаз напрочь исчез серый фон, они светились мягким светом, льющимся из морского простора.
– Я люблю тебя, – сказал я.
– Я тебя тоже люблю, – просто ответила Вера.
– Нет. Пожалуй, я тебя обожаю.
– Я тебя тоже.
Еще я хотел сказать, что не могу жить без нее, и в этот момент я бы не солгал. Уже разведанные запасы моей любви позволяли мне сделать это историческое заявление безо всякого риска для моей репутации. Однако слишком многим людям было бы слишком плохо от этих искренних слов, которые так ждет услышать каждая женщина и которые так приятно произнести мужчине. Что-то в этом мире наперекосяк…
Я обнял ее за талию, она склонила голову ко мне на плечо. Моя горячая ладонь гладила ее спину под свитером. Она коротко, прерывисто вздохнула и задержала дыхание. Сердце ее учащенно заколотилось. «Моя славная девочка», – сказал я. «Моя любовь». С тихим стоном она рухнула на мой диван, увлекая меня за собой.
Мы слушали тот самый блюз, под печальные ритмы которого я расстался с Наташей.
Но теперь эта же музыка говорила мне совершенно о другом. В знакомых звуках мне чудились волны, энергично налетающие на мокрые прибрежные валуны, с шипением откатывающиеся назад, чтобы с прежней настырностью расшибаться в брызги о камни.
Зачем?
И эта статуэтка стояла бы у меня на столе.
Пустынный рабочий стол Будды, твердо стоящий на кривоватых массивных ногах у нее в кабинете, украшал бюст идейного вождя мирового пролетариата Карла Маркса: высокое чело, серьезное лицо, обрамленное бронзовыми завитками сантаклаусовой брады; то любимые студенты Будды вручили ненавистному преподавателю многозначительную фигуру, – еще тот подарочек, которым она, впрочем, не стеснялась гордиться. Чтобы подчеркнуть, что этот слиток и монолит – глубоко личное, выгравировали надпись: «На вечную память Л.Г. Державной от студентов первой группы, никогда не посмеющих ее забыть. 07.11.1984».
У меня на столе гипотетический добрый негр (в принципе я терпеть не могу памятников; разве что негра как-нибудь приспособить под авторучки? статуэтка с функцией карандашницы – было бы изумительно), у нее – чародей и пророк Карла по пояс. Есть разница?
Существенная. Скажи мне, какая статуэтка украшает твой стол, и я скажу…
Да нет, я просто не стану с тобой разговаривать.
Но я должен. Я просто обязан сказать Будде все, что я о ней думаю.
С этой мыслью я практически ворвался в ее кабинет.
Каково же было мое удивление, когда я увидел Будду, коброй нависшую над симпатичной стройной женщиной, стоявшей перед ней с бледным лицом и скрещенными руками. Будда что-то шипела.
– Извините, – сказал я, хотя собирался сказать совершенно противоположное.
– Куда вы, Романов? Зайдите. Подойдите ко мне. Ближе. Вы знаете, что вы уволены? Знаете? Поздравляю. А вы поздравьте Седлухо. Но это сейчас не важно. Вы мне нужны как свидетель.
– Свидетель чего, Лариса Георгиевна?
– Преступления, чего же еще.
Остекленевшие глаза госпожи Державной меня насторожили.
– Вы знаете, кто это? – ткнула она двумя пальцами, указательным и средним, словно раздвоенным языком, в сторону стройной женщины.
– Нет.
– Догадываетесь?
Откровенно говоря, в голове моей, лихорадочно перебиравшей варианты, не обнаружилось ничего, достойного внимания. Но я знал за собой один грешок: я часто не замечал очевидного. То, что у всех под носом, на виду, я как-то нелепо не принимал в расчет. Например: почему в вуз поступали бездари и тупицы? Оказывается потому, что кто-то брал взятки. Это же элементарно. Мне бы вовремя сообразить и быть поосторожнее с намеками. Судьба была бы другой. Вот почему я сосредоточился на версиях самых прозаичных и обыденных. Провинившаяся студентка? Для студентки женщина была слишком зрелой, что ли. Берут на мое место? Тогда зачем кричать на новобранку? Ах, да, вместо меня уже рекрутировали Седлуху. (Тут я мысленно поздравил этого очкарика с рыбьей кровью, ото всей души желая творческих успехов его куцым мозгам.) Преступление, опять же, какое-то затеивается.
– Не догадываюсь, – сказал я, готовясь услышать в ответ нечто обескураживающее своей простотой.
– Это моя невестка.
Как я сразу не догадался. Будда-свекровь: это ведь чудовищный триллер по своему креативному потенциалу.
– Лев Львович, – представился я женщине.
– Светлана, – ответила она, и по ее уверенному и спокойному ответу я понял, что кобра вполне могла быть и жертвой в этой неоднозначной ситуации.
– О каком преступлении вы говорили, Лариса Георгиевна? – начал я свое невинное расследование.
– Я сегодня повешусь, – ответила Будда, – и всему виной будет вот эта… шлюха, – она указала на свою собеседницу. – А вы подтвердите, что это она толкнула меня на самоубийство.
– Я не шлюха, если вам это интересно, – обратилась ко мне Светлана. – Что касается повешусь, не повешусь… Давно пора бы, Лариса Георгиевна. Лет десять уже это слышу. Только я здесь не при чем. Вы сами себя в петлю загнали. Это вы сделали своего сына инвалидом! Вы и никто другой! По вашей вине Сережа здоровье потерял. А теперь вы, чувствуя себя виноватой, хотите сделать виноватым его. Это для вас единственный способ удержать сына, чтобы и дальше манипулировать им. Вот вы и клевещите на меня, вырывая своего сына из рук «развратной» женщины. Я такая же развратная, как вы – святая. Вы только о себе думаете! Для вас никого не существует в этом мире. Поэтому и муж от вас ушел. Как он только не умер после первой же встречи с вами, не понимаю… Вокруг вас одно пепелище. Вы хотите заполучить сына, чтобы погубить его!
В этот момент мне захотелось зааплодировать. Мой монолог был просто жалкой ролью второго плана по сравнению с этой пламенной импровизацией героини.
Как я мог упустить из виду, что Будда была еще и матерью? А ведь Будда – везде Будда: и на работе, и дома. И это покореженное существо, молящееся бронзовому Карле, крушила вокруг себя все, что могла. Потому что давно умерла сама. Не зная никаких подробностей, я знал, что Светлана была права. Будда жила по логике олигархов, по логике бессознательного, вне всякого сомнения. Надо было спасать сына Будды и мужа Светланы, если, конечно, было еще не поздно. Триллер так триллер.
– Вы проживаете совместно с Бу… с Ларисой Георгиевной? – взялся я за дело.
– Нет. Но она забрала сына к себе. И настроила его против меня и собственной внучки.
– Внучки-сучки, – быстро добавила бабушка, явно испытывая удовольствие от подливания масла в огонь. Это было нечто из адского арсенала, ее так и тянуло в пекло.
– А завтра в петлю полезет Сережа, и я это знаю! Он без ног, и так всю жизнь мучается в протезах. Это мама с сыном в лифте проехалась: впихнула ребенка в кабину, а лифт рухнул в шахту…
В глазах Светланы уже стояли слезы.
– Ты врешь, мерзавка. Это слесарь был пьян! Он забыл повесить табличку, что лифт на ремонте. Такой же распутник, как и ты!
– Вы оставили сына без ног, а теперь загоните его в петлю своими сплетнями!
Будду, казалось, вдохновило это отчаянное заявление.
– Да, он полезет в петлю. Полезет! А виновата будешь ты. Ты, шлюха! Мы испортим жизнь тебе и твоей дочери-сучке.
Я схватил Светлану за руку и потащил к двери.
– А-а! Теперь ты и с ним спуталась! Всех вас надо прикончить!
В спину нам полетело бронзовое изваяние и плотно приложилось головой кумира к двери, которую я проворно захлопнул. Мне показалось, бюст был полым внутри: он подозрительно звонко зазвенел, упав на паркет. Идея с карандашами вновь показалась мне актуальной. Для этого всего лишь надо было сделать дырку в голове борца с капитализмом.
– Спасибо, – сказала Светлана, после того, как мы, молча пролетев длинный коридор, выскочили на улицу. – Вы совершили поступок профессионального психолога. Нас надо было развести по углам. Я уже перестала себя контролировать.
– Вы как профессиональный психолог рассуждаете?
– Да. С ней разговаривать нет никакого смысла. У нее началась уже почти клиническая стадия какой-то разновидности психоза, я уверена. Меня привело к ней просто отчаяние. Призрачный шанс.
– Если я правильно понимаю, мужа вашего уже не достать из ее логова. Ему проще и приятнее считать вас виноватой. Извините за прямоту.
– Пожалуй, вы правы. Светлая голова, компьютерщик. И эта гром-баба стерла его в порошок. Он так и не освободился от своей болезненной зависимости от любимой мамаши. И она его любит и ненавидит за свою вину перед ним. Она ежедневно напоминает сыну о его протезах, называет жалким уродом и призывает открыть глаза на то, что я этим бессовестно пользуюсь. Не могу не пользоваться. Я же красивая – следовательно, я стерва. И он, ее сын, вернулся к той, кто его всю жизнь добивает – к маменьке. Бросил жену и дочь, нас, которых любит больше жизни. Он никогда себе этого не простит, я-то это знаю. Я хотела вернуть его назад. Видите, что из этого получилось… А тут еще какой-то ее сотрудник, профессор, сошелся с чужой женой. И для нее это вдруг стало прямым доказательством того, что я изменяю своему мужу. Она заставляет сына требовать развода. Вот этот бред и есть наша семья. Вы что-нибудь понимаете в этой жизни?
– Понимаю, – сказал я. – То, что произошло, вполне нормально. По-другому не бывает. Кстати, этот сотрудник-профессор – именно я. Хотя я не уверен, что моя беспутная жизнь стала причиной ваших несчастий.
– Ваша история, как видите, пересеклась с моей. Возможно, мы оба без вины виноваты – если вы, конечно, верите в то, что бывает дым без огня. У вас что, любовь?
– К сожалению, да.
– Значит, у вас своих проблем хватает. Впрочем… Поймите меня правильно, говорю вам как профессиональный психолог. Я бы с удовольствием поменялась с вами местами. На время.
– Боюсь, в моей истории наступает то время, когда я бы не советовал вам этого делать.
– О-о! Тогда я вам просто завидую. Так хочется просто любви – и больше ничего. Любви любой ценой. Все остальное в жизни – пустота.
Ее глаза окончательно покинула агрессия змеелова.
– Спасибо вам. Вы тонкая женщина.
– Да, тонкая. Только где тонко…
– Не всегда. Иногда прочнее тонкости ничего не бывает. Как вы думаете, Лариса Георгиевна на самом деле может повеситься?
– Самое страшное, что не исключен и этот нелепый вариант.
– Почему же страшное? Любой другой вариант еще страшнее.
– Так-то оно так, но… Сережа ведь будет считать меня виноватой. Она об этом позаботится, можете не сомневаться.
– С другой стороны, для вас это единственный выход. Только вот пожелать вам такого счастья как-то язык не поворачивается.
– Вы правы. Я с вами согласна.
– Так устроен мир.
– Как это – так?
– Так. Какая-то дьявольская мясорубка. Уцелеть-то можно, но вот зачем – непонятно.
– Вы справитесь. У вас есть характер и психологическая устойчивость. И ум.
– Это наблюдения профессионального психолога?
– Нет, увядающей одинокой женщины.
Думаю, это был сильный профессиональный ход с ее стороны.
– Вы любите блюз? Послушайте блюз сегодня вечером.
– Почему именно блюз? А не Рахманинов, например?
– Это долго объяснять. Рахманинов велик. Но вы… Просто послушайте блюз.
– Мне нравится это нелепое предложение.
– Поймите меня правильно: это очень интимное предложение.
– Пожалуй, я так и сделаю.
– И еще, Светлана… Вы не одиноки, у вас есть дочь. Вы не знаете, что такое одиночество. И, наконец… Вы красивы и порядочны. Это наблюдения завзятого дамского угодника.
Она вскинула на меня глаза, мерцающие чудными темноватыми оттенками, глаза, в которых можно было разобрать и привычку терпеть боль, и затаенную надежду, и готовые брызнуть фейерверком искры радости, – типично «оконное» выражение лица (к этому я еще вернусь) – и я понял, что для меня перестали существовать на свете красивые женщины.
Кроме Веры.
С жуткой стремительностью приближался Новый год, предоставляя грустную возможность ощутить, с какой скоростью проносится наша жизнь. Короткие дни безжалостно поглощало серое время. Еще вчера царил Вавилон, а сегодня…
Я чувствовал, что моя проблема заключается в том, что я не могу вообразить себе свое будущее без Веры. Вот если бы я мог жить одним днем (чему я, увы, так и не выучился), то я был бы просто счастлив. Ее глаза, волосы, губы, теплое дыхание, сумасшедшие слова…
Но серая муть впереди просто портила мне праздник любви. Раньше подобные проблемы меня не волновали.
А что мне, собственно говоря, это будущее далось? Это даже не Гекуба. Так, абстрактные миллионы световых лет. На кой черт мне эти физические характеристики материи?
Думаю, со мной приключилась своего рода болезнь. Фобия современности. Благодаря развалу империи, могучего СССР, завоевавшего космос, во мне обострилось чувство будущего. Если пережил катастрофу, начинаешь даже не интересоваться – жить будущим. Если нет настоящего, и будущее не просматривается – это конец. Что прошлое?
Всего лишь путь к катастрофе.
Что касается Веры…
Я был нужен ей по какой-то иной причине, именно сейчас, а не в туманном будущем, которое мы по умолчанию не трогали (мы никогда не заглядывали вперед дальше недели); но ее это успокаивало и устраивало, а меня ее довольный вид все больше раздражал и вызывал досаду. Оба мы тонко ощущали, что счастливо пересеклись где-то в эфире, нащупали хрупкое равновесие, и обоим было страшно делать резкие движения.
Можно было наслаждаться затишьем, но меня изводила моя печальная теория «окна» (напридумаю себе теорий, а потом мучаюсь ими). У Веры в жизни наступила пауза – «окно», возрастное и психологическое. Первая, пламенная, любовь к мужу уже прошла, охлаждение еще не наступило, ребенок еще не родился. Вот родится ребенок, тогда возвратится привязанность к мужу – и Лев Львович забудется как милое видение, как чистое приключение. А сейчас, именно сейчас, в этот благословенный промежуток, когда женщина вновь заневестилась, наступило мое время, время Дон Жуана и холостяка. Вот и все мое «оконное» счастье. Женщина заполняла мной паузу, что меня, холостяка, решительно отчего-то не устраивало.
Подождем до среды. То есть до завтра.
Я возвратился домой и стал перебирать бумаги, которыми, казалось бы, в беспорядке был усыпан мой рабочий стол. Но я-то знал, что в кажущемся беспорядке присутствует своя логика. Груды скрепленных листов, россыпи бумажек и просто листиков громоздились слева и справа. Записи, вырезки, цитаты, лежащие слева, не содержали первоочередной важности информацию, однако это были заметки, которые меня чем-то зацепили, чем-то привлекли мое праздное внимание. Из такого рода информации рождались интересные идеи и статьи. Но от них было мало пользы, то есть они не шли мне в зачет и писались в стол. Сиречь, в никуда.
Справа располагались рабочие (полезные) материалы. Из них рождались программы, учебные пособия, вопросы, билеты – словом, все то, что составляет научную продукцию академического профессора, все то, от чего меня тихо мутило последнее время.
Я сдвинул материалы, лежащие справа, на самый край стола, освобождая себе пространство в центре. И положил перед собой бумажку, взятую слева.
Мне давно хотелось обдумать небольшой ряд цифр, выписанный из статьи в экономическом журнале.
В 1995 г. 258 долларовых миллиардеров (приблизительно около 50 % всех богачей мира) собрались в отеле «Фермонт» (США) на очередное заседание мировых олигархов. Все было чин чинарем, фешенебельно и легально. Эти милые люди констатировали, что 1 % населения Земли владеет 99 % всех богатств мира. Далее они приняли к сведению, что для обслуживания и приумножения их сокровищ им понадобится, увы, всего лишь 20 % населения Земли (от общего количества на тот момент). «Боюсь, что у остальных 80 % в ближайшее время будут колоссальные проблемы», – сказал какой-то олигарх в сером костюме, забавно шепелявя сквозь вставной фарфор. Люди, не понимающие шуток, улыбнулись, обнажив такие же ряды крепких не своих зубов.
Мне неловко было считать этих людей диктаторами, лично мне они не сделали ничего плохого; но как человек, обреченный испытать в ближайшем будущем «колоссальные проблемы», я ощутил прилив святой ненависти. И ненависть моя не была формой зависти – она относилась вовсе не к тому, что я не попадаю в один процент с фарфорозубыми. У моей ненависти был более интересный адресат – желудок человека, полагающий, что с помощью жалкого интеллекта он поставил весь мир на колени. Желудок в панаме, оскалившийся фарфором. Здравствуй, брат!
Собрались эти всемирные чемпионы как-то под тентами и решили напасть на Ирак – и тут же, под предлогом диктатуры демократии, то есть диктатуры желудка, с божественной легкостью взялись перекраивать карту мира. Этим светлым, доброжелательно настроенным друг к другу людям нужна нефть? Конечно. Кому же в наше время не нужна нефть? Но несметные сокровища уже давно не приносят удовольствия сами по себе. Времена Али-Бабы и его сорока разбойников прошли. Золото и алмазы приносят власть – но власть уже особого рода. Нефть, черное золото, – это хороший предлог, разумеется. Все в мире завидуют олигархам (боюсь, и Будда, поклонница Маркса – тоже), поэтому поймут их и без слов, тем более что все «слова», произносимые в средствах массовой информации, также оплачены олигархами.
Но почему бы нам напасть не на Ирак, как всем кажется, а на Вавилон, руины которого мирно покоятся близ Багдада (огромный квадрат раскопок, прозванный в народе «черным»), и не отомстить первой в истории мировой империи за то, что она тысячелетиями была «чудом света», Первой?
Унизить прошлое величие, саму Историю, – это покруче нефти будет.
Последнюю империю, СССР, мы развалили только что, и это произошло до обидного не апокалиптично. Раз – и в дамки. Где же моря крови и тектонические сдвиги? Никакого адреналина, слабенькое зрелище, хотя мы вбухали кучу бабла. Отыграемся на первой.
И теперь, когда нет ни первой, ни последней можно за коктейлем подумать о единственной. Вечной Империи. Минус 80 % – и все становится управляемым и подконтрольным. Скучно…
Вы получаете власть быть Богом, и сама всемирная история превращается в игру, ставки в которой – всего лишь ваши миллиарды. Сегодня выиграл тощий господин N., завтра – толстая леди В. Движущие силы истории, о которых твердил переучившийся бедняга Маркс, превращаются в пустой звук. Историей начинает заправлять кучка олигархов, решающая в перерывах между ланчем и обедом, что делать с 80 %, засоряющими пространство и историческую среду. Можно травануть их чем-нибудь генетически модифицированным, можно ВИЧ как-нибудь модернизировать, а можно…
В общем, есть варианты. Профинансируем университеты – и высоколобые рабы, прилично, как им кажется, зарабатывающие и превыше всего ценящие свою свободу, что-нибудь придумают. Уж мы-то за Земелькой проследим.
Эта версия рассматривалась мною уже потому, что она была вполне сумасшедшей. Люди, придатки своих желудков, заигрались, им стало казаться, что они запросто управляют историей – прошлым, настоящим и будущим. На самом же деле эта мания всемирного величия возникла как следствие того, что человек не в состоянии управлять собой. Собой, своей особой, то есть желудком в душевной оболочке, и, следовательно, всем вокруг себя, он «управляет» бессознательно. Но бессознательно управлять историей – значит, подчиняться все тому же бессознательному. Управлять историей, то есть относительно контролировать ее движение, возможно только с помощью разума.
Разве объяснишь это желудкам в панамах, облюбовавших отель с крысиным названием «Фермонт»?
Но дело не в олигархах, как могло кому-то показаться. 1 % – это предводители всех остальных, и люди вполне заслужили такую элиту. Все думают желудками, только у фарфорозубых он оказался крепче. 99,99 % населения Земли, включая обреченных 80 %, не замечают меня, и по их законам я не существую, меня нет; они превратили меня в песчинку пустоты.
Но и без меня, Льва Романова, ваш мир – пустыня, на песках которой когда-то возник Вавилон, ваш мир – пустота, ибо мысли ваши, произведенные желудком, – ничто.
И я, самый главный враг сильных и слабых мира сего, потомок Хаммурапи, сижу у себя в кабинете и радуюсь тому, что будущее у меня, человека разумного, и у желудка – одно. Отнимешь будущее у меня – сам останешься без будущего. Вы еще приползете ко мне за разумным советом, убогие.
А я еще посмотрю, стоит ли мне делиться властью.
Но это утешало мало.
И я провалился в горячий, рожденный раскаленной пустыней блюз.
7
Рано утром в среду раздался телефонный звонок.В это время я, приняв душ, наслаждался горячим чаем, новостями из Ирака и иных «горячих точек», волдырями покрывших планету Земля, а также роем смутных фантазий, которые сливались в облако вожделения. Я снял трубку и вкрадчивым голосом доложил:
– Мой ангел, я, старый повеса, впервые ловлю себя на мысли о том, чтобы замужняя женщина, мечта ловеласа, стала моей женой. Подожди, не перебивай меня. Я обожал чужих жен, потому что они гарантировали мне необременительную интрижку. Я наслаждался ими и не уважал их. Мне не надо было любить их, достаточно было любить только себя. Тебя, Вера, я не могу забыть вот уже целый день и две ночи. Мне трудно будет сказать тебе об этом, глядя в твои совсем не серые глаза. Кстати, я вчера только понял, что позавчера заметил это. Твои глаза поменяли цвет, представляешь? Спасибо за внимание. Теперь я готов выслушать тебя. Опять продиктовать адрес? Вера, склероз – это привилегия Будды, тебе еще рановато…
– Лев Львович, вы открыли вчера больничный лист? – раздался из трубки голос Будды.
Теперь я понимаю, что значит гром среди ясного неба. Я даже плотнее запахнул халат: меня будто холодом обдало из разодранной тучи.
– Извините, кажется, моя речь предназначалась не вам, Лариса Георгиевна, и если бы вы любезно прервали меня вовремя, вам не пришлось бы выслушивать столько глупостей.
– Да, я не Вера. Если вы вчера не позаботились о больничном, то сегодня должны заменить коллегу Седлухо, выручившего вас вчера, когда вы симулировали, обманывая очередного мужа и его несчастную жену. С удовольствием хочу сообщить вам, что ваша неявка на работу сегодня станет еще одним поводом для немедленного увольнения. Замену вам мы уже нашли. Ваше место займет Седлухо, мой зам. Желаю удачи, господин повеса.
Голос Будды сменили короткие нудные гудки. Кстати, слушать их было приятнее, нежели мадам Державную. Только трубка знает, как грязно думал я в этот момент о Будде, таких, как она, о подвернувшемся мне под руку муже Веры, о моей паршивой судьбе, об олигархах, Али-Бабе, о самом себе и целом свете ублюдков, способных только бесконечно воевать, но не способных познавать себя.
Что ж, программа и учебное пособие написаны. Почему бы теперь не прирезать курицу, которая снесла положенное количество золотых яиц?
Слишком много золота – это девальвация. В услугах прелестной курицы уже никто не нуждается. Все логично. Займите кресло, пан Седлухо! А еще говорят, что свято место пусто не бывает; по-моему, оно только пустым и бывает.
Святое – значит, пустое.
В этот момент раздался звонок в дверь. На пороге стояла великолепная Вера, сияющее лицо которой в мгновение ока потухло.
– Что случилось? – сразу спросила она.
– Вера, понимаешь, Вера…
Меня потрясла перемена, которая произошла с ней со скоростью света.
Никакой игры. Чистое светлое чувство ко мне. Мой мгновенный порыв к ней. Она обняла меня, и я заплакал, в то же время отчетливо представляя себя персонажем, с глубокой иронией наблюдающим со стороны за всем происходящим. Я упорно не верил тому, в чем был абсолютно убежден.
– Чего ты хочешь? Чего ты добиваешься – ото всех и от меня? – спросила Вера, внимательно выслушав мой монолог, подслушанный Буддой. Я повторил его специально для Веры: из вежливости. Кроме того, боюсь, у меня не было выбора.
– Сам толком не знаю.
– Они же съедят тебя, разорвут на мелкие кусочки! Это же вампиры! Крокодилы! А я – замужем. Я действительно замужем. И это не моя прихоть, а моя судьба. Понимаешь?
– Ты будешь иногда вспоминать обо мне, разорванном на мелкие кусочки?
– Перестань. Я серьезно.
– И я серьезно. Будешь?
– Буду. Легче стало?
– Нет. Тяжелее.
Она засмеялась и бросилась целовать меня.
– Подожди, – сказал я и отстранил ее от себя. Из ее глаз напрочь исчез серый фон, они светились мягким светом, льющимся из морского простора.
– Я люблю тебя, – сказал я.
– Я тебя тоже люблю, – просто ответила Вера.
– Нет. Пожалуй, я тебя обожаю.
– Я тебя тоже.
Еще я хотел сказать, что не могу жить без нее, и в этот момент я бы не солгал. Уже разведанные запасы моей любви позволяли мне сделать это историческое заявление безо всякого риска для моей репутации. Однако слишком многим людям было бы слишком плохо от этих искренних слов, которые так ждет услышать каждая женщина и которые так приятно произнести мужчине. Что-то в этом мире наперекосяк…
Я обнял ее за талию, она склонила голову ко мне на плечо. Моя горячая ладонь гладила ее спину под свитером. Она коротко, прерывисто вздохнула и задержала дыхание. Сердце ее учащенно заколотилось. «Моя славная девочка», – сказал я. «Моя любовь». С тихим стоном она рухнула на мой диван, увлекая меня за собой.
Мы слушали тот самый блюз, под печальные ритмы которого я расстался с Наташей.
Но теперь эта же музыка говорила мне совершенно о другом. В знакомых звуках мне чудились волны, энергично налетающие на мокрые прибрежные валуны, с шипением откатывающиеся назад, чтобы с прежней настырностью расшибаться в брызги о камни.
Зачем?
8
Будь моя воля, я бы поставил на краю Земли, с которого все начинается (где-нибудь около Вавилона), памятник веселому беспечному негру, не умеющему печалиться. Он был бы изображен поющим блюз, творящим музыку печали, отрицающую саму себя. Да, он, с клокочущей энергией радости, пел бы о печали, в которую не очень-то и верил, – но почему-то не мог о ней не петь. Добрый искренний негр.И эта статуэтка стояла бы у меня на столе.
Пустынный рабочий стол Будды, твердо стоящий на кривоватых массивных ногах у нее в кабинете, украшал бюст идейного вождя мирового пролетариата Карла Маркса: высокое чело, серьезное лицо, обрамленное бронзовыми завитками сантаклаусовой брады; то любимые студенты Будды вручили ненавистному преподавателю многозначительную фигуру, – еще тот подарочек, которым она, впрочем, не стеснялась гордиться. Чтобы подчеркнуть, что этот слиток и монолит – глубоко личное, выгравировали надпись: «На вечную память Л.Г. Державной от студентов первой группы, никогда не посмеющих ее забыть. 07.11.1984».
У меня на столе гипотетический добрый негр (в принципе я терпеть не могу памятников; разве что негра как-нибудь приспособить под авторучки? статуэтка с функцией карандашницы – было бы изумительно), у нее – чародей и пророк Карла по пояс. Есть разница?
Существенная. Скажи мне, какая статуэтка украшает твой стол, и я скажу…
Да нет, я просто не стану с тобой разговаривать.
Но я должен. Я просто обязан сказать Будде все, что я о ней думаю.
С этой мыслью я практически ворвался в ее кабинет.
Каково же было мое удивление, когда я увидел Будду, коброй нависшую над симпатичной стройной женщиной, стоявшей перед ней с бледным лицом и скрещенными руками. Будда что-то шипела.
– Извините, – сказал я, хотя собирался сказать совершенно противоположное.
– Куда вы, Романов? Зайдите. Подойдите ко мне. Ближе. Вы знаете, что вы уволены? Знаете? Поздравляю. А вы поздравьте Седлухо. Но это сейчас не важно. Вы мне нужны как свидетель.
– Свидетель чего, Лариса Георгиевна?
– Преступления, чего же еще.
Остекленевшие глаза госпожи Державной меня насторожили.
– Вы знаете, кто это? – ткнула она двумя пальцами, указательным и средним, словно раздвоенным языком, в сторону стройной женщины.
– Нет.
– Догадываетесь?
Откровенно говоря, в голове моей, лихорадочно перебиравшей варианты, не обнаружилось ничего, достойного внимания. Но я знал за собой один грешок: я часто не замечал очевидного. То, что у всех под носом, на виду, я как-то нелепо не принимал в расчет. Например: почему в вуз поступали бездари и тупицы? Оказывается потому, что кто-то брал взятки. Это же элементарно. Мне бы вовремя сообразить и быть поосторожнее с намеками. Судьба была бы другой. Вот почему я сосредоточился на версиях самых прозаичных и обыденных. Провинившаяся студентка? Для студентки женщина была слишком зрелой, что ли. Берут на мое место? Тогда зачем кричать на новобранку? Ах, да, вместо меня уже рекрутировали Седлуху. (Тут я мысленно поздравил этого очкарика с рыбьей кровью, ото всей души желая творческих успехов его куцым мозгам.) Преступление, опять же, какое-то затеивается.
– Не догадываюсь, – сказал я, готовясь услышать в ответ нечто обескураживающее своей простотой.
– Это моя невестка.
Как я сразу не догадался. Будда-свекровь: это ведь чудовищный триллер по своему креативному потенциалу.
– Лев Львович, – представился я женщине.
– Светлана, – ответила она, и по ее уверенному и спокойному ответу я понял, что кобра вполне могла быть и жертвой в этой неоднозначной ситуации.
– О каком преступлении вы говорили, Лариса Георгиевна? – начал я свое невинное расследование.
– Я сегодня повешусь, – ответила Будда, – и всему виной будет вот эта… шлюха, – она указала на свою собеседницу. – А вы подтвердите, что это она толкнула меня на самоубийство.
– Я не шлюха, если вам это интересно, – обратилась ко мне Светлана. – Что касается повешусь, не повешусь… Давно пора бы, Лариса Георгиевна. Лет десять уже это слышу. Только я здесь не при чем. Вы сами себя в петлю загнали. Это вы сделали своего сына инвалидом! Вы и никто другой! По вашей вине Сережа здоровье потерял. А теперь вы, чувствуя себя виноватой, хотите сделать виноватым его. Это для вас единственный способ удержать сына, чтобы и дальше манипулировать им. Вот вы и клевещите на меня, вырывая своего сына из рук «развратной» женщины. Я такая же развратная, как вы – святая. Вы только о себе думаете! Для вас никого не существует в этом мире. Поэтому и муж от вас ушел. Как он только не умер после первой же встречи с вами, не понимаю… Вокруг вас одно пепелище. Вы хотите заполучить сына, чтобы погубить его!
В этот момент мне захотелось зааплодировать. Мой монолог был просто жалкой ролью второго плана по сравнению с этой пламенной импровизацией героини.
Как я мог упустить из виду, что Будда была еще и матерью? А ведь Будда – везде Будда: и на работе, и дома. И это покореженное существо, молящееся бронзовому Карле, крушила вокруг себя все, что могла. Потому что давно умерла сама. Не зная никаких подробностей, я знал, что Светлана была права. Будда жила по логике олигархов, по логике бессознательного, вне всякого сомнения. Надо было спасать сына Будды и мужа Светланы, если, конечно, было еще не поздно. Триллер так триллер.
– Вы проживаете совместно с Бу… с Ларисой Георгиевной? – взялся я за дело.
– Нет. Но она забрала сына к себе. И настроила его против меня и собственной внучки.
– Внучки-сучки, – быстро добавила бабушка, явно испытывая удовольствие от подливания масла в огонь. Это было нечто из адского арсенала, ее так и тянуло в пекло.
– А завтра в петлю полезет Сережа, и я это знаю! Он без ног, и так всю жизнь мучается в протезах. Это мама с сыном в лифте проехалась: впихнула ребенка в кабину, а лифт рухнул в шахту…
В глазах Светланы уже стояли слезы.
– Ты врешь, мерзавка. Это слесарь был пьян! Он забыл повесить табличку, что лифт на ремонте. Такой же распутник, как и ты!
– Вы оставили сына без ног, а теперь загоните его в петлю своими сплетнями!
Будду, казалось, вдохновило это отчаянное заявление.
– Да, он полезет в петлю. Полезет! А виновата будешь ты. Ты, шлюха! Мы испортим жизнь тебе и твоей дочери-сучке.
Я схватил Светлану за руку и потащил к двери.
– А-а! Теперь ты и с ним спуталась! Всех вас надо прикончить!
В спину нам полетело бронзовое изваяние и плотно приложилось головой кумира к двери, которую я проворно захлопнул. Мне показалось, бюст был полым внутри: он подозрительно звонко зазвенел, упав на паркет. Идея с карандашами вновь показалась мне актуальной. Для этого всего лишь надо было сделать дырку в голове борца с капитализмом.
– Спасибо, – сказала Светлана, после того, как мы, молча пролетев длинный коридор, выскочили на улицу. – Вы совершили поступок профессионального психолога. Нас надо было развести по углам. Я уже перестала себя контролировать.
– Вы как профессиональный психолог рассуждаете?
– Да. С ней разговаривать нет никакого смысла. У нее началась уже почти клиническая стадия какой-то разновидности психоза, я уверена. Меня привело к ней просто отчаяние. Призрачный шанс.
– Если я правильно понимаю, мужа вашего уже не достать из ее логова. Ему проще и приятнее считать вас виноватой. Извините за прямоту.
– Пожалуй, вы правы. Светлая голова, компьютерщик. И эта гром-баба стерла его в порошок. Он так и не освободился от своей болезненной зависимости от любимой мамаши. И она его любит и ненавидит за свою вину перед ним. Она ежедневно напоминает сыну о его протезах, называет жалким уродом и призывает открыть глаза на то, что я этим бессовестно пользуюсь. Не могу не пользоваться. Я же красивая – следовательно, я стерва. И он, ее сын, вернулся к той, кто его всю жизнь добивает – к маменьке. Бросил жену и дочь, нас, которых любит больше жизни. Он никогда себе этого не простит, я-то это знаю. Я хотела вернуть его назад. Видите, что из этого получилось… А тут еще какой-то ее сотрудник, профессор, сошелся с чужой женой. И для нее это вдруг стало прямым доказательством того, что я изменяю своему мужу. Она заставляет сына требовать развода. Вот этот бред и есть наша семья. Вы что-нибудь понимаете в этой жизни?
– Понимаю, – сказал я. – То, что произошло, вполне нормально. По-другому не бывает. Кстати, этот сотрудник-профессор – именно я. Хотя я не уверен, что моя беспутная жизнь стала причиной ваших несчастий.
– Ваша история, как видите, пересеклась с моей. Возможно, мы оба без вины виноваты – если вы, конечно, верите в то, что бывает дым без огня. У вас что, любовь?
– К сожалению, да.
– Значит, у вас своих проблем хватает. Впрочем… Поймите меня правильно, говорю вам как профессиональный психолог. Я бы с удовольствием поменялась с вами местами. На время.
– Боюсь, в моей истории наступает то время, когда я бы не советовал вам этого делать.
– О-о! Тогда я вам просто завидую. Так хочется просто любви – и больше ничего. Любви любой ценой. Все остальное в жизни – пустота.
Ее глаза окончательно покинула агрессия змеелова.
– Спасибо вам. Вы тонкая женщина.
– Да, тонкая. Только где тонко…
– Не всегда. Иногда прочнее тонкости ничего не бывает. Как вы думаете, Лариса Георгиевна на самом деле может повеситься?
– Самое страшное, что не исключен и этот нелепый вариант.
– Почему же страшное? Любой другой вариант еще страшнее.
– Так-то оно так, но… Сережа ведь будет считать меня виноватой. Она об этом позаботится, можете не сомневаться.
– С другой стороны, для вас это единственный выход. Только вот пожелать вам такого счастья как-то язык не поворачивается.
– Вы правы. Я с вами согласна.
– Так устроен мир.
– Как это – так?
– Так. Какая-то дьявольская мясорубка. Уцелеть-то можно, но вот зачем – непонятно.
– Вы справитесь. У вас есть характер и психологическая устойчивость. И ум.
– Это наблюдения профессионального психолога?
– Нет, увядающей одинокой женщины.
Думаю, это был сильный профессиональный ход с ее стороны.
– Вы любите блюз? Послушайте блюз сегодня вечером.
– Почему именно блюз? А не Рахманинов, например?
– Это долго объяснять. Рахманинов велик. Но вы… Просто послушайте блюз.
– Мне нравится это нелепое предложение.
– Поймите меня правильно: это очень интимное предложение.
– Пожалуй, я так и сделаю.
– И еще, Светлана… Вы не одиноки, у вас есть дочь. Вы не знаете, что такое одиночество. И, наконец… Вы красивы и порядочны. Это наблюдения завзятого дамского угодника.
Она вскинула на меня глаза, мерцающие чудными темноватыми оттенками, глаза, в которых можно было разобрать и привычку терпеть боль, и затаенную надежду, и готовые брызнуть фейерверком искры радости, – типично «оконное» выражение лица (к этому я еще вернусь) – и я понял, что для меня перестали существовать на свете красивые женщины.
Кроме Веры.
9
Больное зимнее солнце лохматым желтым пуделем протрусило над линией горизонта и скрылось в серую тьму. Еще один день вспыхнул и погас бледной звездочкой.С жуткой стремительностью приближался Новый год, предоставляя грустную возможность ощутить, с какой скоростью проносится наша жизнь. Короткие дни безжалостно поглощало серое время. Еще вчера царил Вавилон, а сегодня…
Я чувствовал, что моя проблема заключается в том, что я не могу вообразить себе свое будущее без Веры. Вот если бы я мог жить одним днем (чему я, увы, так и не выучился), то я был бы просто счастлив. Ее глаза, волосы, губы, теплое дыхание, сумасшедшие слова…
Но серая муть впереди просто портила мне праздник любви. Раньше подобные проблемы меня не волновали.
А что мне, собственно говоря, это будущее далось? Это даже не Гекуба. Так, абстрактные миллионы световых лет. На кой черт мне эти физические характеристики материи?
Думаю, со мной приключилась своего рода болезнь. Фобия современности. Благодаря развалу империи, могучего СССР, завоевавшего космос, во мне обострилось чувство будущего. Если пережил катастрофу, начинаешь даже не интересоваться – жить будущим. Если нет настоящего, и будущее не просматривается – это конец. Что прошлое?
Всего лишь путь к катастрофе.
Что касается Веры…
Я был нужен ей по какой-то иной причине, именно сейчас, а не в туманном будущем, которое мы по умолчанию не трогали (мы никогда не заглядывали вперед дальше недели); но ее это успокаивало и устраивало, а меня ее довольный вид все больше раздражал и вызывал досаду. Оба мы тонко ощущали, что счастливо пересеклись где-то в эфире, нащупали хрупкое равновесие, и обоим было страшно делать резкие движения.
Можно было наслаждаться затишьем, но меня изводила моя печальная теория «окна» (напридумаю себе теорий, а потом мучаюсь ими). У Веры в жизни наступила пауза – «окно», возрастное и психологическое. Первая, пламенная, любовь к мужу уже прошла, охлаждение еще не наступило, ребенок еще не родился. Вот родится ребенок, тогда возвратится привязанность к мужу – и Лев Львович забудется как милое видение, как чистое приключение. А сейчас, именно сейчас, в этот благословенный промежуток, когда женщина вновь заневестилась, наступило мое время, время Дон Жуана и холостяка. Вот и все мое «оконное» счастье. Женщина заполняла мной паузу, что меня, холостяка, решительно отчего-то не устраивало.