— Ингеборг!
   — Что? — Ингеборг задрожала от ужаса, сжалась в комок, обхватив руками колени, перекрестилась. Оборотень шагнул к ней, видно было, что и он дрожит.
   — Если пойдешь со мной, поведу корабль, — волнуясь, сказал Хоо. — Иначе — нет. Пойдем. Не обижу тебя, обещаю. Я так давно один…
   Ингеборг испуганно поглядела на Тоно. Лицо его потемнело.
   — Мы слишком многим обязаны тебе, Ингеборг, — сказал он. — Никто тебя не принуждает.
   Наступило молчание. Ингеборг смотрела на Тоно. Хоо вздохнул, плечи его поникли.
   — Конечно, я урод, — пробормотал он. — Я остался бы с вами, но теперь, когда увидел Ингеборг… не могу. Прощайте. Доберетесь домой и без меня. Прощайте. — Он подошел к релингам.
   Ингеборг бросилась за ним.
   — Постой, не уходи!
   Хоо остановился, разинув рот от удивления. Ингеборг обеими руками взяла его огромную лапищу.
   — Прости, — голос Ингеборг дрожал, в глазах блестели слезы. — Понимаешь, это было так неожиданно… Конечно, Хоо…
   Он громко захохотал и как перышко подхватил Ингеборг медвежьими ручищами. Она вскрикнула от боли, и Хоо сразу же ее отпустил.
   — Прости, я нечаянно, — жалобно попросил он. — Я буду бережно…
   К ним подошел Нильс. Он был бледен как полотно.
   — Не смей, Ингеборг, это грех! И ты, и я, мы совершили уже столько тяжелейших прегрешений. Не бери еще и этот грех на душу.
   Теперь уже захохотала Ингеборг.
   — Брось-ка, — сказала она сквозь смех. — Забыл, что ли, кто я такая?
   Не впервой, ничего нового тут для меня нет. А может, и есть…
   Эяна подошла к Нильсу и, обхватив за плечи, что-то шепнула ему на ухо, Нильс удивленно поглядел на нее.
   Тоно тоже встал и подошел ближе. Пристально глядя в глаза Хоо и положив руку на рукоять кинжала, он сказал:
   — Ты непременно будешь обращаться с ней бережно.
***
   Ночи становились все более долгими и темными, лето близилось к концу, но эта ночь выдалась ясной, звезд на небе было не счесть, и при их мерцании дети Ванимена видели все вокруг так же хорошо, как при свете дня. Когг бежал по волнам, подгоняемый попутным ветром. Шелестели волны, бившие в корпус, шумела вода, разрезаемая носом корабля, поскрипывали блоки, подрагивали, чуть слышно звеня, канаты и тросы — тихие звуки, терявшиеся в плеске моря. Как вдруг из-под навеса носовой надстройки раздался рев и хохот Хоо, Хоо и Ингеборг вышли и остановились у релинга, глядя на море. Тоно в это время был у руля, Эяна сидела в вороньем гнезде, но двое на палубе их не замечали.
   — Я благодарен тебе, девушка, — глухо сказал Хоо.
   — Ты уже поблагодарил, там, — она кивнула в ту сторону, откуда они пришли.
   — Разве нельзя поблагодарить не один раз? — Незачем. Сделка есть сделка.
   Хоо глядел не на Ингеборг, а в море, крепко сжав руками релинг.
   — Значит, я тебе совсем не нравлюсь?
   — Я не хотела тебя обидеть.
   Дюйм за дюймом Ингеборг придвигала к нему свою руку, пока наконец не положила ладонь на его пальцы, обхватившие поручень.
   — Ты наш спаситель. И знаешь, ты обошелся со мной гораздо лучше, чем многие люди, правда. Но мы с тобой разной породы. Я ведь смертная, женщина. Какая же близость может быть между нами?
   — Я видел, как ты смотришь на Тоно и…
   Ингеборг поспешила его перебить:
   — Почему бы вам не поладить с Эяной? Она такая красавица, не то что я.
   Я самая обыкновенная женщина. Эяна ведь, как и ты, из Волшебного мира.
   По-моему, ты ей нравишься. Только не подумай, Хоо, будто я о чем-то жалею.
   — От меня противно пахнет, но к запаху можно привыкнуть, — с обидой сказал Хоо.
   — Но почему именно я?
   Хоо долго молчал, потом повернулся к Ингеборг.
   — Потому что ты не морская фея, а настоящая женщина.
   Она подняла голову и поглядела ему в глаза. Лицо ее посветлело.
   — Но мой народ истребил твоих собратьев, — покаянно, как на исповеди, сказала она.
   — Это было давно, много лет, даже столетий назад. Теперь люди уже ничего не помнят о тех време-шах, и я не держу зла на людей. Я мирно и тихо живу около Сул-Скерри. Ветер, волны и чайки — вот мои друзья, больше у меня никого нет. Да еще ракушки и медузы — мои соседи. Мой покой нарушают лишь бури и акулы. Так проходит за годом год. Я доволен, но порой тоскливо бывает от одиночества. Ты меня понимаешь?
   — Голые скалы, кругом только море да небо, просто небо, не святые Небеса… Ах, Господи! — Ингеборг прижалась щекой к груди Хоо, и он с неловкой нежностью погладил ее по волосам. Сердце Ингеборг билось тяжелыми редкими ударами. Спустя несколько минут она спросила:
   — Но почему же ты не попытался кого-нибудь поискать, чтобы не быть одному?
   — Я искал. Когда-то в юности. Далеко от Сул-Скерри. Много удивительных вещей я тогда узнал… Но кого бы я ни встретил, никому я не был нужен. Они видели только, что я урод, видели лишь то, что снаружи, а в глубину никогда не заглядывали, не видели, что там, под внешней оболочкой.
   Ингеборг подняла голову.
   — Нет, не может быть, чтобы все в Волшебном мире были такими. Тоно, я хочу сказать. Тоно и Эяна…
   — Верно, они, пожалуй, не такие. Они желают добра своей маленькой сестре. И все-таки люди — они лучше. Как бы это объяснить… В людях есть какое-то тепло и еще… вот то, как ты меня любила. Наверное, это оттого, что вы, люди, знаете, что вы смертны и однажды умрете.
   Наверное поэтому вы лучше понимаете, что внешность обманчива. Или это в вас искра вечности? Душа? Не знаю, не знаю… Но в иных людях, особенно в женщинах, я это чувствовал. Это как огонь среди темной ночи. И в тебе, Ингеборг, он есть, этот огонь. Он сильный и яркий, и он меня согрел. В твоей жизни столько несчастий, а ты считаешь себя счастливой, потому-то и умеешь так сильно любить.
   Ингеборг изумилась:
   — Я? Продажная девка? Нет, ты, видно, ошибаешься. Да что ты знаешь о людях?
   — Знаю больше, чем ты думаешь, — серьезно ответил Хоо. — Когда-то очень давно я пришел к людям, и люди меня не прогнали, несмотря на то что лицом я не вышел и пахнет от меня скверно. Я ведь очень сильный и от работы не бегал, я умею упорно трудиться, иначе разве научился бы я языку людей и всем ухваткам моряков? Я подружился со многими людьми, некоторые женщины не отворачивались от меня, а иные — поверишь ли? — иные, правда, их было совсем немного, меня любили.
   — Понимаю, почему любили, — вздохнула Ингеборг.
   Хоо поморщился, как от внезапной боли.
   — Любили, но замуж пойти не соглашались. Разве можно такому чудовищу предстать пред алтарем в церкви? Да и кончилось все это скоро. Дольше я прожил среди мужчин, когда плавал на кораблях. А потом я и от моряков ушел, потому что мои друзья старели, а я нет. Несколько десятков лет я прожил один в шхерах, пока снова не набрался храбрости и не приплыл опять к людям. На этот раз я недолго с ними оставался, потому что ни одна женщина больше не захотела меня поцеловать.
   — Хоо, только не подумай, что я хотела тебя обидеть! — Ингеборг приподнялась на носки и поцеловала его.
   — Никогда я этого не забуду, моя милая. Я буду мечтать о тебе, и ветер будет петь мне о тебе песни. В звездные тихие ночи я всякий раз буду вспоминать нынешнюю ночь, до конца моих дней. — Но ты будешь совсем один…
   — Это даже к лучшему. — Хоо хотел успокоить Ингеборг. — Я ведь умру из-за женщины.
   Ингеборг на шаг отступила.
   — Что ты сказал?
   — Да ничего, ничего, — он поднял голову, — погляди, как ярко светит Большая Медведица.
   — Говори, Хоо, — Ингеборг поежилась, как будто замерзла, хотя и была одета. — Прошу тебя, говори.
   Хоо кусал губы и молчал.
   — Знаешь, за последнее время, в этом плавании, я повидала уже столько всяких чудес, столько узнала волшебных тайн, что и подумать страшно. И если теперь мне придется…
   Хоо вздохнул и покачал головой:
   — Нет, нет, Ингеборг. Этого не случится, не бойся. Большую часть жизни я провел в размышлениях о глубочайших тайнах Творения и приобрел благодаря этому способность провидеть будущее. Я знаю, что меня ждет.
   — Что?
   — Настанет день, когда смертная женщина родит мне сына. Люди захотят сжечь его заживо, потому что будут думать, что мой сын — отродье дьявола. Тогда я заберу сына, и мы с ним уплывем. Женщина выйдет замуж за смертного, и ее муж, человек, убъет меня и сына.
   — Нет!
   Хоо скретил на груди руки.
   — Я не чувствую страха. Только сына жаль. Но к тому времени, когда все это случится, Волшебный мир будет уже лишь слабым мерцающим огоньком и вскоре навсегда погаснет. Поэтому я убежден, что моему сыну выпал еще далеко не худший удел. Что до меня, то я стану морской водой.
   Ингеборг тихо заплакала.
   — У меня не может быть детей, — прошептала она.
   Хоо кивнул:
   — Я сразу понял, что ты — не та, от кого я погибну. Твоя судьба…
   Он вдруг умолк и некоторое время стоял молча, часто и тяжело дыша.
   — Ты ведь устала, — сказал он затем. — Сколько тебе пришлось вытерпеть. Давай, я отнесу тебя и уложу спать..
***
   Пробили склянки, вахтенным пора было сменяться. До рассвета оставалось уже недолго, но ночная тьма все еще не поредела. На общем совете Тоно и Эяна предложили, что они будут нести вахты в более опасное темное время суток, тогда же назначили и порядок вахт.
   Тоно сменил сестру. Эяна проворно спустилась из вороньего гнезда, нырнула в люк и пробралась в трюм, где были спальные места. Из люка, который остался открытым, падал слабый свет, невидимый для людей, но достаточно яркий для глаз Эяны; если бы люк был закрыт, она нашла бы дорогу впотьмах на ощупь, чутьем и с помощью чувства пространства и направления, которым обладали все в племени ее отца.
   Нильс и Ингеборг крепко спали, лежа бок о бок на соломенных тюфяках.
   Нильс лежал на спине, Ингеборг, как дитя, свернулась клубком и закрыла лицо рукой. Эяна присела рядом с юношей и погладила его по волосам.
   — Проснись, соня! Настало наше время. Нильс встрепенулся и открыл глаза. Прежде чем он успел вымолвить слово, Эяна его поцеловала.
   — Тише, — прошептала она. — Не мешай спать бедной женщине. Иди за мной.
   Она взяла Нильса за руку и повела в темноте к трапу.
   Они поднялись на палубу. На западе мерцали звезды, на востоке плыл в небе двурогий месяц, облака вокруг него серебрились. Море блестело еще ярче, чем луна, чей холодный белый свет обливал плечи Эяны.
   Посвежевший ветер пел в снастях, туго надувал паруса, и «Хернинг», мерно покачиваясь, бежал по волнам — Эяна, ты слишком красива, я боюсь ослепнуть от твоей красоты! — воскликнул Нильс.
   — Тише, тише! — Эяна быстро оглянулась. — Сюда, на нос.
   И легко, как бы танцуя, побежала вперед. В закутке под носовой надстройкой был непроглядный мрак. Эяна налетела на Нильса, точно шторм, осыпала поцелуями и ласками. Нильс пылал, как в огне, в висках у него стучала кровь.
   — Долой дурацкие тряпки! — Эяна нетерпеливо принялась расстегивать на нем одежду.
   Потом они лежали отдыхая. Над морем уже занималась заря, и в сером утреннем свете Нильс мог любоваться своей подругой.
   — Я люблю тебя, — сказал он, зарывшись лицом в ее душистые волосы. — Всей душой люблю.
   — Молчи! Не забывай, что ты человек, — отрезала дочь Ванимена. — Ты мужчина, хоть и молод. И ты христианин.
   — Да я об этом и думать забыл!
   — Придется вспомнить.
   Эяна приподнялась на локте и поглядела ему в глаза, потом медленно и мягко отняла руку от его груди.
   — У тебя бессмертная душа, ты должен ее беречь. Судьба свела нас на этом корабле, но я совеем не хочу, чтобы ты, дорогой мой друг, погубил из-за меня свою душу.
   Нильс вздрогнул как от удара и схватил Эяну за плечи.
   — Я не могу расстаться с тобой. И никогда не смогу. А ты? Ведь ты не покинешь меня, не бросишь? Скажи, что не бросишь!
   Она целовала и ласкала Нильса, пока он не успокоился.
   — Не будем думать о завтрашнем дне, Нильс. Ничего изменить все равно нельзя, только испортим сегодняшний день, который принадлежит нам.
   Все, чтоб больше никаких разговоров о любви. — Эяна тихо засмеялась. — Чистое честное удовольствие и больше ничего. А знаешь ли, ты — отличный любовник!
   — Я… я хочу, чтобы тебе было со мной хорошо.
   — А я хочу, чтобы тебе было хорошо. У нас еще столько всего впереди, будем разговаривать, петь песни, смотреть на море и на небо… Как добрые друзья. — Она снова засмеялась глуховатым воркующим смехом. — А сейчас у нас есть занятие получше, чем песни да беседы. О, да ты уже отдохнул! Нет, это просто чудо!
   Тоно сидел в вороньем гнезде и слышал их возню и шепот. Он стиснул зубы и сжал кулак, потом крепко ударил кулаком по ладони, еще и еще раз.
***
   Ветер почти рее время был попутным. «Хернинг» мчался на юг как на крыльях. Они очень удачно прошли сравнительно узкий Северный пролив, разделяющий Англию и Северную Ирландию. Как только когг подошел ко входу в пролив, Хоо оделся в человеческую одежду и, стоя на носовой надстройке, перекликался со встречными судами. Они с Нильсом предварительно обсудили плавание через пролив и решили, что отвечать встречным лучше всего на английском языке. Все обошлось благополучно, поскольку на встречных судах еще издали видели, что «Хернинг» — не военный и не пиратский корабль. Лишь однажды им пришлось встать на якорь и дожидаться в темноте, пока мимо не прошел корабль под флагом Английского королевства. Еще днем Хоо обернулся тюленем и, подплыв к этому кораблю, хорошо его разглядел. Капитан английского корабля мог задержать «Хернинг», если бы заподозрил, что на его борту находятся контрабандисты или шпионы.
   Однажды на закате дня, когда уже настали сумерки, Тоно, плававший в море, поднялся на борт «Хернинга» по спущенному в воду веревочному трапу и бросил на палубу великолепного крупного лосося.
   — Ого! Дашь кусочек? — пророкотал глухой бас Хоо из темного закута под кормовой надстройкой, Тоно кивнул в ответ и потащил рыбину на корму. Здесь горел фонарь, который зажгли для освещения компаса — магнитной стрелки, укрепленной на куске пробки, который плавал в сосуде с водой. В призрачном бледном свете великан Хоо меньше, чем днем, походил на человека. Он вонзил зубы в сырую рыбину и стал жадно есть, заглатывая большие куски. Тоно и Эяна, как и он, не понимали, зачем нужно варить или жарить рыбу, когда можно есть ее сырой. Ингеборг возилась в камбузе только для Нильса и себя. Однако сейчас даже Тоно почувствовал отвращение и не сразу смог его подавить. От Хоо это не укрылось.
   — В чем дело?
   Тоно пожал плечами:
   — Ни в чем.
   — Э, нет. Ты что-то имеешь против меня. Выкладывай все начистоту. Нам нельзя таить злобу друг на друга.
   — Какая еще злоба, что ты выдумал? — Голос Тоно звучал, однако же, раздраженно. — Если ты так уж хочешь, пожалуйста, скажу: у нас в Лири было принято более прилично вести себя за едой.
   Хоо с минуту глядел на Тоно, прежде чем ответил, тщательно взвешивая каждое слово:
   — Ты будешь мучиться, пока не избавишься от какой-то занозы, которая засела у тебя в мозгу. Выкладывай, парень, что с тобой происходит?
   — Да ничего, говорят тебе, ничего! — Тоно повернулся, чтобы уйти.
   — Погоди, — окликнул оборотень. — Может, надо найти и тебе пару? Мы-то с Нильсом нашли… По-моему, Ингеборг тебе не откажет. Будь уверен, меня ты этим ничуть не обидишь.
   — Ты что, вообразил, что она… — Тоно вдруг осекся и теперь уже решительно пошел прочь.
   Сумерки сгущались. Какая-то тень соскользнула вниз по мачте и с глухим стуком прыгнула на палубу. Тоно подошел ближе. Нильс — это был он — не сразу его увидел, тогда как Тоно, видевший в темноте не хуже, чем днем, с первого взгляда заметил, что юноша смущен.
   — Что ты там делал?
   — Я… Я… Видишь ли, Эяна сейчас там, в гнезде… — Голос плохо слушался Нильса. — Мы с ней разговаривали, но потом она сказала, чтобы я уходил, ведь я все равно в темноте ничего не вижу и толку от меня нет…
   Тоно кивнул.
   — Ну да, понимаю. Ты пользуешься любым предлогом, чтобы побыть с нею вдвоем.
   Он отвернулся и пошел прочь от Нильса, но тот схватил его за руку.
   — Господин… Тоно… Выслушай меня, пожалуйста, прошу тебя!
   Принц лири остановился. Несколько секунд прошло в молчании.
   — Говори.
   — Ты стал далеким, холодным. И со мной, и со всеми, как мне кажется, но со мной особенно. За что? Разве я чем-то тебя обидел? Тоно, поверь, больше всего на свете я не хотел бы нанести тебе обиду.
   — С какой стати ты возомнил, что можешь нанести мне обиду, ты, человек, житель суши?
   — Твоя сестра и я, мы…
   — Ха! Она свободна. Я не настолько глуп, чтобы ее осуждать.
   Между Тоно и Нильсом, разделяя их, лежала полоса лунного света. Нильс шагнул вперед, и теперь луна ярко осветила его лицо.
   — Я ее люблю, — сказал юноша, — Вот как? По-моему, ты что-то путаешь. У нас ведь нет души. Ни у нее, ни у меня. Забыл?
   — Не может этого быть! Она такая чудесная, такая чудесная… Я хочу на ней жениться. Она станет моей женой, если не перед людьми, то перед Господом. Я буду ее беречь, заботиться о ней до самой моей смерти.
   Тоно, я буду твоей сестре хорошим мужем. Обещаю тебе должным образом обеспечить и ее, и наших детей, когда они появятся. Я уже все обдумал, я знаю, как поместить мою долю золота в выгодное дело. Ты поговоришь с ней, Тоно? Мне она и слова сказать не дает, как только начну говорить о женитьбе, так сразу велит перестать. Но тебя она послушается.
   Поговори, Тоно, ради меня, а может быть, ради нее самой. Ее ведь можно спасти…
   Лепет Нильса вдруг оборвался — Тоно схватил его за плечи и е силой встряхнул, так что даже зубы стукнули.
   — Уймись. Ни слова больше, не то я тебя изобью. Наслаждайся, пока она позволяет, этой ерундой. Ерунда и пустяки — вот что это для нее, ясно?
   В ее жизни такое бывало десятки раз. Игра и не больше того. Будь доволен, что ей взбрело в голову с тобой позабавиться, и не смей докучать нам своим нытьем. Ты понял?
   — Понял. Прости меня, извини…
   Нильс заплакал и бессильно поник, опустившись на палубу.
   Принц лири еще несколько минут стоял над ним, но взор его блуждал где-то вдалеке. Он стоял недвижно, лишь ветер трепал пряди его волос.
   Вдруг губы Тоно дрогнули, как будто он хотел что-то сказать. Но он промолчал. Наконец, решение было принято.
   — Поднимайся в воронье гнездо, Нильс, и сиди там, пока я не разрешу тебе спуститься, — приказал Тоно.
   Затем он быстро сбежал в трюм, не позаботившись о том, что при открытом люке на палубе слышно все, что происходит внизу. Тоно бросился к Ингеборг.
***
   Со стороны Ирландии наползли дождевые облака. Мелкий дождь окрасил все в сизый цвет, шепот дождя был громче, чем плеск волн, которые дождь испещрил мелкой рябью. В холодном тумане казалось, что вокруг было не море, а бескрайние зеленые поля и луга.
   Тоно и Эяна поплыли на разведку. Вскоре корабль скрылся в тумане, и брат с сестрой впервые за долгое время остались наедине. Они быстро обследовали участок пути, который кораблю предстояло пройти до вечера.
   Теперь можно было спокойно обо всем поговорить.
   — Ты жестоко обошелся с Нильсом, — сказала Эяна.
   Ее брат с силой ударил руками по воде, подняв тучу брызг.
   — Ты слышала, о чем мы говорили?
   — Конечно.
   — И что же ты ему потом сказала?
   — Сказала, что ты был в плохом настроении. Сказала, чтобы он не принимал все это слишком близко к сердцу. Он очень расстроился. Будь с ним помягче, брат. Он готов поклоняться тебе, как божеству.
   — Он безумно в тебя влюблен. Глупец, мальчишка!
   — Ничего удивительного. Я у него первая, понимаешь, первая. — Эяна улыбнулась. — Но он уже всему у меня научился. Когда мы расстанемся, пусть не раз еще порадуется, там, в той жизни.
   Тоно нахмурился.
   — Надеюсь, он не будет грустить по тебе так сильно, что лишится рассудка. Нильс, Ингеборг… С кем-то еще из людей придется нам иметь дело ради спасения Ирии? Боюсь, нам с тобой вряд ли удастся обойтись без помощи датчан.
   — Да, мы с Нильсом и об этом говорили. — Эяна как будто что-то вспомнила и смутилась. — В конце концов, он образумился и согласился, что надо быть очень осмотрительным, ведь ему, неопытному моряку, придется вести свой корабль среди неумолимых законов, которым подчинена его судьба. Знаешь, я не теряю надежды, — заговорила Эяна более серьезным тоном, — потому что он умен и глубоко чувствует, он не скользит по поверхности вещей, а добирается до глубинной их сути. — Она помолчала и тихо добавила:
   — Может быть, именно поэтому ему так мучительна мысль о том, что нам придется расстаться. Не беда, что он неопытен, с ним же будет Ингеборг, а она всегда сумеет придумать что-нибудь дельное, да и немало разных людей за свою жизнь узнала, уж это точно. — Эяна приободрилась и даже повеселела.
   — У нее сильная натура, — бесстрастно заметил Тоно.
   Эяна повернулась на бок, чтобы видеть лицо брата.
   — А я думала, ты ею восхищаешься.
   Тоно кивнул.
   — Да, она мне нравится.
   — А уж она-то… Я ведь все слышала, когда сидела в вороньем гнезде.
   Люк был открыт, и все было слышно. Как она обрадовалась, когда ты ее разбудил! — Эяна вздохнула и немного помолчала, прежде чем продолжить.
   — На другой день мы с ней поговорили наедине. Такой, знаешь ли, чисто женский разговор. Она все недоумевала, зачем это нужно — плыть невесть куда на поиски своего народа, когда на наше золото можно купить поропщи земельный участок где-нибудь недалеко от Альса и жить себе припеваючи. Я сказала, что мы не останемся в Дании, и тут она странно так отвела глаза и стала смотреть куда-то мимо меня, в сторону. Но потом как ни в чем не бывало принялась болтать о том о сем. Да только я-то видела, как у нее руки трясутся… Верно, и в самом деле, опасно людям с нами водиться, не для них Волшебный мир.
   — И нам не на пользу дружба с людьми, — сказал Тоно.
   — Да. Бедная Ингеборг. Но ведь невозможно нам двоим жить в Дании, где нет никого больше из нашего рода. Если не разыщем отца, то надо будет поискать какой-нибудь родственный нам народ, просить у них приюта. Уж и достанется нам, ведь, может быть, полсвета обшарить придется.
   — Вполне возможно.
   Они поглядели друг на друга. Тоно побледнел, Эяна вспыхнула. Внезапно он нырнул и не показывался на поверхности более часа.
***
   «Хернинг» обогнул Уэльс, затем Корнуэлл, вошел в Английский канал и взял курс на восток, к берегам Дании.

4

   Корабль Ванимена, медленно продвигаясь на север, преодолел уже более половины пути вдоль побережья Далмации, и тут его выследили работорговцы.
   Поначалу никто, даже сам Ванимен, не заподозрил ничего плохого. Во время плавания от Геркулесовых столбов до Адриатики они часто встречали корабли и рыбачьи лодки, чему Ванимен не удивлялся: жители многолюдных городов Средиземноморья с древнейших времен занимались мореплаванием и хорошо изучили здешние воды. Из осторожности Ванимен вел свой корабль вдали от берегов, поскольку в открытом море вероятность остаться незамеченными была больше. На всякий случай он приказал подданным по утром одеваться и весь день до прихода темноты не снимать матросскую одежду, которую они нашли на корабле в достаточном количестве. Ванимен запретил им также плавать в море в дневные часы.
   Их корабль, построенный северянами, совершенно не похож на средиземноморские суда, размышлял Ванимен, он может привлечь внимание, что было бы крайне нежелательно. А кто-нибудь, пожалуй, даже захочет оказать им помощь, ибо после шторма корабль был сильно поврежден, что сразу бросалось в глаза. Если приближалось какое-нибудь судно, Ванимен жестами или на латинском языке отвечал, что помощь не требуется, до их гавани, дескать, уже недалеко. Пока все сходило гладко, хотя для Ванимена оставалось неясным, то ли хитрость удавалась благодаря латинскому, близко родственному языкам, на которых говорили народы Средиземноморья, то ли потому, что капитаны, в сущности, равнодушно смотрели на странный потрепанный корабль с шайкой подозрительных личностей на борту. Детям и женщинам Ванимен намеренно велел не прятаться, а сидеть на палубе, чтобы на встречных судах видели, что перед ними не пиратский корабль. Пока что ни пиратов, ни военных кораблей они не встретили.
   Если нападут пираты, они захватят покинутый корабль, все лири скроются в море. Но лишиться корабля было бы несчастьем. Разбитый, истерзанный, неповоротливый и медительный, с полным трюмом воды, которую приходилось непрерывно откачивать, корабль все же был их убежищем и домом в этом замкнутом тесном море, где все прибрежные земли поделили между собой христиане и приверженцы ислама, где из огромного множества обитателей Волшебного мира не уцелел ни один.
   Днем и ночью Ванимен вел свой корабль все дальше и дальше вперед. В штиль, если поблизости не было кораблей, и после захода солнца его подданные тянули корабль на буксирах. И тогда он бежал быстрее, чем под парусом, никакая команда матросов людей не смогла бы заставить эту развалину двигаться с подобной скоростью. И все-таки прошло несколько недель, прежде чем они достигли спокойных вод Адриатики. Здесь не было волнения, которое могло затруднить охоту и ловлю рыбы, и все на корабле взбодрились, повеселели, всем не терпелось скорей достичь цели.
   Но именно теперь они продвигались вперед очень медленно и осторожно, потому что корабль шел совсем близко от восточного берета Адриатики: нужно было держаться на таком расстоянии, чтобы пловцы могли в течение короткого времени доплыть до суши и разведать местность; подобным образом действуют военные морские патрули, когда высылают разведчиков на берег. Дело шло медленно, однако настроение у всех заметно улучшилось, и снова зазвучали над морем песни лири. Берега радовали глаз зеленью равнин и лесистых горных склонов, море изобиловало рыбой.