Страница:
— Вот он, наш Лири! — Ринне не терпелось скорей вернуться домой, она стремительно поплыла вперед, оставив позади Тоно и Рэкси. Зеленые пряди длинных волос Ринны взметнулись над ее хрупкими белыми плечиками. Рэкси не бросилась вдогонку, а стала плавать вокруг Тоно, хохоча и то и дело приближаясь почти вплотную: казалось, вот-вот она шлепнет его по щеке или дотянется и ущипнет за ляжку. Тоно никак не удавалось поймать Рэкси, она ловко уворачивалась и дразнясь со смехом ускользала в последний момент.
— Лови-и-и! — задорно крикнула Рэкси, посылая ему «воздушный» поцелуй.
Тоно смеялся и плыл за нею. Дети морского царя не унаследовали от отца ног с перепонками между пальцами, как у всех водяных, у них были такие же, как у матери, земной женщины, обычные ступни, поэтому они плавали не так быстро, как все остальные в подводном царстве. В племени лири все плавали с невиданной быстротой, но и дети морского царя были отличными пловцами и ныряльщиками, никто из смертных не мог бы с ними тягаться.
В отличие от своих соплеменников дети Агнеты любили приплывать к берегу и могли долго находиться на суше. Они обладали прирожденной способностью жить и дышать под водой, тогда как для их матери морской владыка повелел построить особые покои под хрустальным куполом.
Благодаря этому Агнета могла жить и дышать воздухом, иначе она погибла бы, утонула, захлебнувшись холодной и соленой морской водой. В жилах детей Агнеты текла горячая кровь, и потому подводные жители, чья кровь была холодной, любили ласкать и гладить их теплую кожу.
Лучи солнца пронизывали воду над головой Тоно, игра света и тени превратила толщу воды в мерцающие своды и украсила прихотливым узором светлое песчаное дно. Вода вокруг искрилась всеми оттенками изумруда и берилла, и чем дальше, тем они становились бледнее, и наконец терялись в сумраке. Волны ласкали Тоно, словно мягкими ладонями гладя его крепкое мускулистое тело.
С покрытых ракушками подводных скал ниспадали золотисто-рыжие и бурые водоросли, они мерно колебались, ни на миг не прекращая плавного ритмичного движения. По песчаному дну быстро пробежал куда-то юркий краб, скользнул рядом с Тоно и скрылся в сумраке великолепный голубовато-серебристый тунец. Вода была где теплее, где холоднее, она то волновалась, то была спокойной, почти недвижной. Тысячи всевозможных запахов и привкусов несла она с собой, а не один лишь острый запах прибрежной тины, который знаком людям. И множество звуков разносилось под водой, различимых для того, кто способен их слышать: журчанье и плеск, грозный рокот и глухие далекие раскаты, гул, писк, бульканье, мягкий шелест волн у берегов и грохот прибоя…
Прислушиваясь к этим звукам, Тоно угадывал в них отголоски мощного движения приливов и отливов, их мерный медлительный ход.
Город и замок словно плыли навстречу Тоно. Уже ясно видны были дома, построенные из деревьев подводных лесов или из китовых ребер, стены домов были остроумно укреплены на дне, поскольку в водной среде все предметы значительно легче, чем на суше. Показались и цветники, где росли морские анемоны, и, в самом центре города, замок отца Тоно, правителя Лири, высокая древняя крепость, построенная из кораллов и камня нежных светлых оттенков. Стены замка украшала искусная резьба с изображением рыб, морских птиц и зверей. Колонны главного входа в замок несли изваянные из камня статуи морского великана Эгира и его жены Ран, венчало же вход рельефное изображение альбатроса, простершего в полете огромные крылья.
Над каменными стенами возносился ввысь хрустальный купол, вершина которого достигала поверхности моря. Этот купол морской царь повелел возвести над дворцовыми покоями, чтобы Агнета могла жить в замке, дышать воздухом, сидеть у пылающего огня, наслаждаться ароматом роз.
Правитель Лири хотел, чтобы у его возлюбленной и в подводном царстве было все, что есть на земле.
Вокруг замка сновали жители подводного города: мастеровые, ремесленники, садовники. Охотник тянул за собой на привязи двух детенышей тюленя, собиратель устриц покупал в лавке новый трезубец, юноша и девушка, взявшись за руки, плыли в уединенный каменный грот, откуда струился мягкий мерцающий свет. Звонили бронзовые колокола, много лет тому назад снятые с затонувшего корабля, и в воде их звон был чистым и сильным, намного чище и звонче, чем на воздухе.
Тоно с радостным возгласом помчался вперед. Ринна и Рэкси не отставали и плыли справа и слева от него. Все трое дружно запели «Песнь возвращения», которую сочинил Тоно, посвятив ее своим подругам:
Привет тебе, родной мой край, мой брег родной!
О счастлив странник, возвратившийся домой!
Гремите громче, бубны и тимпаны, Я расскажу про дальние края, чужие страны, О серебре, что блещет на дороге лебедей, О золоте зари над синевой морей, О чайках, что взмывают ввысь…
Вдруг Ринна и Рэкси странно, отчаянно закричали, зажав руками уши и крепко зажмурившись, забились в воде, корчась, словно от нестерпимой боли. Море кругом взволновалось, воды бурлили и пенились.
Тоно увидел, что и в городе все словно объяты безумием.
— Что с вами? Что случилось? — в испуге крикнул он. Но Ринна не переставала громко кричать, ничего не видя и не слыша вокруг. Тоно схватил ее за руку, Ринна рванулась, стала отбиваться. Тогда он крепко обхватил ее сзади коленями и прижал к себе, свободной рукой осторожно поймал ее длинные шелковистые волосы, чтобы хоть как-то удержать трясущуюся голову. Прижавшись губами к ее уху, Тоно попытался успокоить Ринну:
— Ринна, это же я! Тоно! Я — друг, я хочу только добра…
— Тогда пусти! — В голосе Ринны слышались страх и боль. — Борьба, страшная борьба в море! Меня трясет, что-то вонзается в меня, точно акульи зубы… Как больно! Тело будто рвут на части… Это огонь, свет! Страшное, палящее пламя! И слова… Отпусти, не то я умру!
В полной растерянности Тоно отпустил Ринну. Поднявшись на несколько ярдов ближе к поверхности, он разглядел днище рыбачьей лодки. С поверхности доносился колокольный звон. Кажется, в лодке действительно горел какой-то огонь, слышался чей-то голос, который произносил слова на неизвестном Тоно языке. В чем же дело? Как будто ничего страшного…
И вдруг зашатались мощные каменные стены, хрустальный купол над замком Лири задрожал, покрылся множеством трещин и раскололся на куски.
Огромные оскрлки хрустального стекла медленно заскользили вниз. Башни, стены, крепостные валы содрогнулись. Вот по стенам поползли трещины, камни отделились друг от друга и медленно покатились вниз, на дно.
Непоколебимая твердыня, замок Лири, стоявший на дне морском с древнейших времен, с ледниковой эпохи, рушился, и дрожь несокрушимых доселе стен замка передалась Тоно, отзываясь острой болью во всем теле.
В туманном сумраке он увидел отца. Морской царь оседлал своего коня — касатку, которая содержалась в особом помещении замка, где был необходимый ей для жизни воздух. Ездить на хищном звере не отваживался никто, кроме самого морского царя. Отец Тоно был наг и успел из оружия взять только трезубец, но обычное присутствие духа и горделивое царское достоинство не изменили правителю Лири в час ужасающего бедствия. Тоно услышал, как отец созывает подданных:
— За мной, о мой народ! Скорее, не медлите ни минуты, не то мы погибли! Бросьте все, бросьте ценности и сокровища, спасайте только детей! И оружие, всем взять оружие! Скорей, скорей, если вам дорога жизнь!
Тоно крепко тряхнул за плечи Ринну, затем Рэкси, чтобы привести их в чувство, и повлек обеих туда, где уже собрались многие жители города.
Ванимен — так звали отца Тоно — верхом на касатке носился по морю вокруг Лири, отыскивая среди развалин и обломков обезумевших от страха подданных. Улучив минуту, он приблизился к сыну.
— Ты наполовину смертный, тебе не понять, что все это значит для меня.
Касатка, и та, наверное, лучше понимает меня сейчас… — с горечью сказал Ванимен. — Мы изгнаны. В этих водах для нас больше нет пристанища. Здесь мы обречены на вечные муки, нас вечно будет жечь палящий огонь, слух наш будет терзать невыносимый колокольный звон, ибо над нами произнесены слова проклятья. Отныне и до скончания века наш народ проклят. Нам остается лишь одно — бежать как можно дальше от этих мест и искать пристанища в чужих неведомых морях.
— Где брат и сестры? — спросил Тоно.
— Утром они отправились на прогулку, — ответил отец. Только что он говорил уверенно и твердо, но сейчас голос его задрожал. — Нам нельзя ждать, неизвестно, когда они вернутся.
— Я останусь здесь и дождусь их возвращения.
Отец крепко обнял Тоно за плечи.
— Как ни больно, но я не могу ждать. Ирия… Кеннин… Они совсем малыши, им так нужна забота… С Эяной проще. Куда они уплыли, не знаю… Может быть, со временем, вам удастся разыскать нас в морях, может быть… Не знаю… — Ванимен резко тряхнул головой, его лицо исказила страдальческая гримаса.
— Вперед! — воскликнул он, и подданные — голые, дрожащие от страха, беззащитные и почти все безоружные — тронулись в путь за своим вождем.
Тоно стиснул в руке гарпун и долго провожал их взглядом, пока последние не скрылись из виду. На месте замка и города на дне моря лежали груды камней. От Лири остались лишь развалины.
3
4
— Лови-и-и! — задорно крикнула Рэкси, посылая ему «воздушный» поцелуй.
Тоно смеялся и плыл за нею. Дети морского царя не унаследовали от отца ног с перепонками между пальцами, как у всех водяных, у них были такие же, как у матери, земной женщины, обычные ступни, поэтому они плавали не так быстро, как все остальные в подводном царстве. В племени лири все плавали с невиданной быстротой, но и дети морского царя были отличными пловцами и ныряльщиками, никто из смертных не мог бы с ними тягаться.
В отличие от своих соплеменников дети Агнеты любили приплывать к берегу и могли долго находиться на суше. Они обладали прирожденной способностью жить и дышать под водой, тогда как для их матери морской владыка повелел построить особые покои под хрустальным куполом.
Благодаря этому Агнета могла жить и дышать воздухом, иначе она погибла бы, утонула, захлебнувшись холодной и соленой морской водой. В жилах детей Агнеты текла горячая кровь, и потому подводные жители, чья кровь была холодной, любили ласкать и гладить их теплую кожу.
Лучи солнца пронизывали воду над головой Тоно, игра света и тени превратила толщу воды в мерцающие своды и украсила прихотливым узором светлое песчаное дно. Вода вокруг искрилась всеми оттенками изумруда и берилла, и чем дальше, тем они становились бледнее, и наконец терялись в сумраке. Волны ласкали Тоно, словно мягкими ладонями гладя его крепкое мускулистое тело.
С покрытых ракушками подводных скал ниспадали золотисто-рыжие и бурые водоросли, они мерно колебались, ни на миг не прекращая плавного ритмичного движения. По песчаному дну быстро пробежал куда-то юркий краб, скользнул рядом с Тоно и скрылся в сумраке великолепный голубовато-серебристый тунец. Вода была где теплее, где холоднее, она то волновалась, то была спокойной, почти недвижной. Тысячи всевозможных запахов и привкусов несла она с собой, а не один лишь острый запах прибрежной тины, который знаком людям. И множество звуков разносилось под водой, различимых для того, кто способен их слышать: журчанье и плеск, грозный рокот и глухие далекие раскаты, гул, писк, бульканье, мягкий шелест волн у берегов и грохот прибоя…
Прислушиваясь к этим звукам, Тоно угадывал в них отголоски мощного движения приливов и отливов, их мерный медлительный ход.
Город и замок словно плыли навстречу Тоно. Уже ясно видны были дома, построенные из деревьев подводных лесов или из китовых ребер, стены домов были остроумно укреплены на дне, поскольку в водной среде все предметы значительно легче, чем на суше. Показались и цветники, где росли морские анемоны, и, в самом центре города, замок отца Тоно, правителя Лири, высокая древняя крепость, построенная из кораллов и камня нежных светлых оттенков. Стены замка украшала искусная резьба с изображением рыб, морских птиц и зверей. Колонны главного входа в замок несли изваянные из камня статуи морского великана Эгира и его жены Ран, венчало же вход рельефное изображение альбатроса, простершего в полете огромные крылья.
Над каменными стенами возносился ввысь хрустальный купол, вершина которого достигала поверхности моря. Этот купол морской царь повелел возвести над дворцовыми покоями, чтобы Агнета могла жить в замке, дышать воздухом, сидеть у пылающего огня, наслаждаться ароматом роз.
Правитель Лири хотел, чтобы у его возлюбленной и в подводном царстве было все, что есть на земле.
Вокруг замка сновали жители подводного города: мастеровые, ремесленники, садовники. Охотник тянул за собой на привязи двух детенышей тюленя, собиратель устриц покупал в лавке новый трезубец, юноша и девушка, взявшись за руки, плыли в уединенный каменный грот, откуда струился мягкий мерцающий свет. Звонили бронзовые колокола, много лет тому назад снятые с затонувшего корабля, и в воде их звон был чистым и сильным, намного чище и звонче, чем на воздухе.
Тоно с радостным возгласом помчался вперед. Ринна и Рэкси не отставали и плыли справа и слева от него. Все трое дружно запели «Песнь возвращения», которую сочинил Тоно, посвятив ее своим подругам:
Привет тебе, родной мой край, мой брег родной!
О счастлив странник, возвратившийся домой!
Гремите громче, бубны и тимпаны, Я расскажу про дальние края, чужие страны, О серебре, что блещет на дороге лебедей, О золоте зари над синевой морей, О чайках, что взмывают ввысь…
Вдруг Ринна и Рэкси странно, отчаянно закричали, зажав руками уши и крепко зажмурившись, забились в воде, корчась, словно от нестерпимой боли. Море кругом взволновалось, воды бурлили и пенились.
Тоно увидел, что и в городе все словно объяты безумием.
— Что с вами? Что случилось? — в испуге крикнул он. Но Ринна не переставала громко кричать, ничего не видя и не слыша вокруг. Тоно схватил ее за руку, Ринна рванулась, стала отбиваться. Тогда он крепко обхватил ее сзади коленями и прижал к себе, свободной рукой осторожно поймал ее длинные шелковистые волосы, чтобы хоть как-то удержать трясущуюся голову. Прижавшись губами к ее уху, Тоно попытался успокоить Ринну:
— Ринна, это же я! Тоно! Я — друг, я хочу только добра…
— Тогда пусти! — В голосе Ринны слышались страх и боль. — Борьба, страшная борьба в море! Меня трясет, что-то вонзается в меня, точно акульи зубы… Как больно! Тело будто рвут на части… Это огонь, свет! Страшное, палящее пламя! И слова… Отпусти, не то я умру!
В полной растерянности Тоно отпустил Ринну. Поднявшись на несколько ярдов ближе к поверхности, он разглядел днище рыбачьей лодки. С поверхности доносился колокольный звон. Кажется, в лодке действительно горел какой-то огонь, слышался чей-то голос, который произносил слова на неизвестном Тоно языке. В чем же дело? Как будто ничего страшного…
И вдруг зашатались мощные каменные стены, хрустальный купол над замком Лири задрожал, покрылся множеством трещин и раскололся на куски.
Огромные оскрлки хрустального стекла медленно заскользили вниз. Башни, стены, крепостные валы содрогнулись. Вот по стенам поползли трещины, камни отделились друг от друга и медленно покатились вниз, на дно.
Непоколебимая твердыня, замок Лири, стоявший на дне морском с древнейших времен, с ледниковой эпохи, рушился, и дрожь несокрушимых доселе стен замка передалась Тоно, отзываясь острой болью во всем теле.
В туманном сумраке он увидел отца. Морской царь оседлал своего коня — касатку, которая содержалась в особом помещении замка, где был необходимый ей для жизни воздух. Ездить на хищном звере не отваживался никто, кроме самого морского царя. Отец Тоно был наг и успел из оружия взять только трезубец, но обычное присутствие духа и горделивое царское достоинство не изменили правителю Лири в час ужасающего бедствия. Тоно услышал, как отец созывает подданных:
— За мной, о мой народ! Скорее, не медлите ни минуты, не то мы погибли! Бросьте все, бросьте ценности и сокровища, спасайте только детей! И оружие, всем взять оружие! Скорей, скорей, если вам дорога жизнь!
Тоно крепко тряхнул за плечи Ринну, затем Рэкси, чтобы привести их в чувство, и повлек обеих туда, где уже собрались многие жители города.
Ванимен — так звали отца Тоно — верхом на касатке носился по морю вокруг Лири, отыскивая среди развалин и обломков обезумевших от страха подданных. Улучив минуту, он приблизился к сыну.
— Ты наполовину смертный, тебе не понять, что все это значит для меня.
Касатка, и та, наверное, лучше понимает меня сейчас… — с горечью сказал Ванимен. — Мы изгнаны. В этих водах для нас больше нет пристанища. Здесь мы обречены на вечные муки, нас вечно будет жечь палящий огонь, слух наш будет терзать невыносимый колокольный звон, ибо над нами произнесены слова проклятья. Отныне и до скончания века наш народ проклят. Нам остается лишь одно — бежать как можно дальше от этих мест и искать пристанища в чужих неведомых морях.
— Где брат и сестры? — спросил Тоно.
— Утром они отправились на прогулку, — ответил отец. Только что он говорил уверенно и твердо, но сейчас голос его задрожал. — Нам нельзя ждать, неизвестно, когда они вернутся.
— Я останусь здесь и дождусь их возвращения.
Отец крепко обнял Тоно за плечи.
— Как ни больно, но я не могу ждать. Ирия… Кеннин… Они совсем малыши, им так нужна забота… С Эяной проще. Куда они уплыли, не знаю… Может быть, со временем, вам удастся разыскать нас в морях, может быть… Не знаю… — Ванимен резко тряхнул головой, его лицо исказила страдальческая гримаса.
— Вперед! — воскликнул он, и подданные — голые, дрожащие от страха, беззащитные и почти все безоружные — тронулись в путь за своим вождем.
Тоно стиснул в руке гарпун и долго провожал их взглядом, пока последние не скрылись из виду. На месте замка и города на дне моря лежали груды камней. От Лири остались лишь развалины.
3
За те восемь лет, что провела Агнета на дне моря, она родила морскому царю семерых детей. Любая женщина из народа лири за такое же время могла бы дать жизнь гораздо более многочисленному потомству, и, возможно, молчаливое презрение окружающих, особенно матерей, в значительной мере повлияло на решение Агнеты вернуться на землю, к людям, которое она приняла в тот день, когда снова услышала звон колокола скромной деревянной церковки и увидела на берегу приземистые крытые тростником дома рыбачьего поселка.
Водяные, как и все прочие существа Волшебного мира, не имеют возраста и не знают, что такое старость. Тот, Кого они никогда не называют по имени, словно бы пожелал вознаградить их, даровав вечную молодость, раз уж не дано им бессмертной души. Однако жизнь в морских глубинах была суровой и полной опасностей, всюду подстерегали водяных акулы, касатки, кашалоты, электрические скаты, морские змеи и тысячи других убийц и хищников. Нередко подданным Ванимена приходилось охотиться на опасных хищных рыб и зверей. Смертью грозили штормовой ветер и бурный прибой у скал. Многие погибали от острых зубов и ядовитых шипов морских хищников, многих уносили болезни, холод и голод. Дети и подростки гибли чаще всего, приходилось мириться с тем, что лишь немногие из них выживали. Правитель Лири мог считать, что ему посчастливилось, ибо смертная женщина родила ему семерых детей и четверо из них выжили. В саду замка было лишь три маленькие детские могилы, на которых никогда не увядали дивные морские анемоны.
Четверо детей морского царя, Тоно и те трое, что были вдали от города в момент катастрофы, встретились на том месте, где раньше был замок.
Вокруг громоздились чудовищные руины, вместо замка лежала груда камней и осколков, весь город обратился в развалины, сады и цветники погибли, в них не сновали уже серебристые рыбки, всюду были лишь разрушение и гибель. Крабы и омары, словно воронье над падалью, копошились там, тде жители Лири хранили запасы пищи.
Дети морского царя встретились там, где раньше стояли главные ворота замка. Прекрасный мраморный альбатрос лежал на песке, его крылья были обломаны. Статуя великана Эгира также обрушилась и лежала лицом вниз, и только изваяние коварной Ран, заманивавшей людей в свои сети, по-прежнему стояло на пьедестале, и на губах Ран все так же играла недобрая усмешка. Вода обжигала холодом, на поверхности моря все еще бушевал шторм, и в шуме волн слышались рыдания, казалось, море оплакивало гибель прекрасного подводного города. Все четверо детей Ванимена были наги, потому что, по обычаю, жители Лири не носили одежд в дни праздников. У каждого имелось оружие — нож, гарпун, трезубец и топорик из камня или кости, чтобы в случае необходимости отбить нападение хищников, которые уже со всех сторон окружили развалины Лири и, постепенно смелея, подплывали все ближе и ближе. Ни братья, ни сестры не были в точности такими же, как их соплеменники водяные, но трое старших, то есть Тоно, Эяна и Кеннин, лицом пошли в отца, у них были такие же, как у Ванимена, широкоскулые лица и раскосые глаза.
Щеки у Тоно и Кеннина были гладкими, без каких-либо признаков растительности. От Агнеты они научились датскому языку и знали некоторые обычаи людей, но между собой чаще говорили на языке лири.
Тоно по праву старшего первым нарушил молчание:
— Нужно решать, куда теперь идти. Если кто-то и остался в городе, то наверняка погиб в страшных мучениях. А одним нам тут не выжить.
Тоно был самым рослым и крупным из детей Ванимена, широким в плечах, сильным юношей с хорошо развитыми от постоянного плавания мускулами.
Волосы Тоно, схваченные надо лбом кожаным ремешком, достигали плеч и были соломенного цвета с едва заметным зеленоватым оттенком. У Тоно были янтарно-желтые глаза и правильные черты лица с прямым носом, крупным ртом и чуть тяжеловатым подбородком. Он много времени проводил на поверхности моря и на берегу, и потому его кожа была загорелой и смуглой.
— Как? Разве мы не поплывем туда, куда уплыли отец и все остальные? — удивилась Эяна.
Ей было девятнадцать лет. Как и Тоно, она отличалась высоким ростом и крепким сложением. Под округлыми формами ее стройного тела угадывалась сила, которая проявлялась, когда Эяна обнималась с кем-либо из своих многочисленных любовников или когда метко била копьем моржей и тюленей. У нее была белоснежная кожа, более светлая, чем у братьев и младшей сестры, и темно-рыжие с медным отливом густые волосы, которые мягкими прядями обрамляли открытое миловидное лицо с дерзкими серыми глазами.
— Мы ведь не знаем, куда они направились, — ответил Тоно. — Знаем только, что в далекие, очень далекие края. Потому что здесь, у берегов Дании, нет ни охотничьих угодий, ни вообще клочка морского дна, который все еще оставался бы не заселенным. Те, кто живут здесь, в Балтийском море и вдоль побережья Норвегии, помогут нашим, поддержат их в пути, но свободного пространства, где мог бы обосноваться и жить столь многочисленный народ, как наш, в здешних водах нет. Полется отправляться в дальние моря, сестра.
— Почему бы нам не расспросить здешних жителей? — вмешался Кеннин, которому давно не терпелось вставить слово. — Дельфины наверняка уже разузнали, в какую сторону направился отец. — В ярко-синих глазах Кеннина вспыхнули азартные искорки. — Здорово! Наконец-то настоящее путешествие!
Кеннину шел семнадцатый год, однако он уже не раз уплывал довольно далеко от Лири. Главным в его жизни была юношеская жажда приключений, любовь к странствиям. Кеннин еще не перестал расти, но уже было ясно, что ни очень высоким, ни крупным парнем он не будет. Тем не менее Кеннин отличался незаурядной ловкостью и прекрасно плавал, ничуть не уступая настоящим водяным. Волосы у Кеннина были темно-каштановые с прозеленью, круглое лицо было усеяно веснушками, а тело раскрашено и разрисовано яркими красками, как принято у народа лири. Ни Тоно, ни сестры Кеннина не разрисовывали себя: Тоно для таких вещей был слишком серьезным, Эяне же было жаль попусту тратить время на подобную чепуху, да и просто лень, маленькая Ирия была слишком застенчивой и скромной.
Сейчас младшая сестра прошептала:
— Кеннин, как ты можешь радоваться? Ведь все, все уплыли…
Братья и сестры обернулись к Ирии. Она была еще совсем крошкой.
Агнета, уходя на берег, к людям, оставила ее в детской колыбели.
Подрастая, Ирия становилась все более похожей на мать, она была хрупкая, маленькая, с золотыми волосами и серо-голубыми глазами, которые казались огромными на ее тонком личике с острым подбородком.
Ирия всегда избегала увеселений, празднеств, шумных пиров — с большим упорством, чем того требовала обычная скромность и положение принцессы. Она еще никогда не уплывала из города с каким-нибудь пареньком, но часами могла слушать женские разговоры, охотно училась рукоделию и домоводству, занятиям, которые глубоко презирала Эяна. А еще больше любила Ирия бывать в подводных покоях своей матери и любоваться сокровищами, которые когда-то принадлежали Агнете. Часто Ирия поднималась на поверхность моря и, покачиваясь на волнах, подолгу глядела на далекий берег, туда, где виднелись зеленые холмы и темные крыши домов, прислушивалась к церковному колоколу, созывавшему христиан на богослужение. В последнее время Ирия часто просила Эяну или одного из братьев взять ее с собой на прогулку к побережью. Там она подолгу плескалась у самого берега в волнах прибоя или бегала среди низкорослых искривленных ветром деревьев и по вересковым пустошам, легкая и светлая, словно тень.
Эяна порывисто обняла младшую сестру и сказала:
— Ты придаешь слишком большое значение тому, что мы по крови наполовину смертные.
Тоно нахмурился.
— Но это правда, жестокая правда, — сказал он. — Ирия такая слабенькая. Быстро плавать она не умеет, а нам ведь придется плыть быстро, да еще без отдыха, и неизвестно чем питаться. Что, если на нас нападут хищные рыбы или звери? Что, если зима застигнет нас в холодных северных морях, прежде чем мы доберемся до тех мест, где проходят теплые течения? А вдруг отец поплыл как раз в арктические моря? Просто не знаю, как нам быть. Разве мы можем взять Ирию в такое опасное плавание?
— А давайте оставим Ирию кому-нибудь на попечение, — предложил Кеннин.
Эяна, обнимавшая Ирию, почувствовала, как девочка вздрогнула при этих словах.
— Нет, нет, не надо! — едва слышно прошептала Ирия.
Кеннин покраснел, поняв, что сморозил глупость, Тоно и Эяна поглядели друг на друга, затем на опущенную голову маленькой младшей сестренки.
Во всем народе лири вряд ли нашелся бы кто-нибудь, кто рискнул бы взять с собой слабое беззащитное существо в опасное путешествие, где и за собственную-то жизнь надо изо дня в день вести жестокую борьбу.
Если нечто подобное и бывало когда-либо раньше, то водяные шли на такой риск крайне неохотно. Теперь же, после гибели города Лири, не было ни малейшей надежды, что где-нибудь поблизости найдется кто-то из жителей подводного мира, кто согласился бы заменить Ирии отца, доброта и любовь к детям были им совершенно чужды.
Тоно не сразу нашел в себе силы, чтобы произнести вслух окончательное решение:
— Я считаю, что прежде чем тронуться в путь, мы должны отвести Ирию к людям. Ведь по матери они нам родные. Это будет лучше всего.
Водяные, как и все прочие существа Волшебного мира, не имеют возраста и не знают, что такое старость. Тот, Кого они никогда не называют по имени, словно бы пожелал вознаградить их, даровав вечную молодость, раз уж не дано им бессмертной души. Однако жизнь в морских глубинах была суровой и полной опасностей, всюду подстерегали водяных акулы, касатки, кашалоты, электрические скаты, морские змеи и тысячи других убийц и хищников. Нередко подданным Ванимена приходилось охотиться на опасных хищных рыб и зверей. Смертью грозили штормовой ветер и бурный прибой у скал. Многие погибали от острых зубов и ядовитых шипов морских хищников, многих уносили болезни, холод и голод. Дети и подростки гибли чаще всего, приходилось мириться с тем, что лишь немногие из них выживали. Правитель Лири мог считать, что ему посчастливилось, ибо смертная женщина родила ему семерых детей и четверо из них выжили. В саду замка было лишь три маленькие детские могилы, на которых никогда не увядали дивные морские анемоны.
Четверо детей морского царя, Тоно и те трое, что были вдали от города в момент катастрофы, встретились на том месте, где раньше был замок.
Вокруг громоздились чудовищные руины, вместо замка лежала груда камней и осколков, весь город обратился в развалины, сады и цветники погибли, в них не сновали уже серебристые рыбки, всюду были лишь разрушение и гибель. Крабы и омары, словно воронье над падалью, копошились там, тде жители Лири хранили запасы пищи.
Дети морского царя встретились там, где раньше стояли главные ворота замка. Прекрасный мраморный альбатрос лежал на песке, его крылья были обломаны. Статуя великана Эгира также обрушилась и лежала лицом вниз, и только изваяние коварной Ран, заманивавшей людей в свои сети, по-прежнему стояло на пьедестале, и на губах Ран все так же играла недобрая усмешка. Вода обжигала холодом, на поверхности моря все еще бушевал шторм, и в шуме волн слышались рыдания, казалось, море оплакивало гибель прекрасного подводного города. Все четверо детей Ванимена были наги, потому что, по обычаю, жители Лири не носили одежд в дни праздников. У каждого имелось оружие — нож, гарпун, трезубец и топорик из камня или кости, чтобы в случае необходимости отбить нападение хищников, которые уже со всех сторон окружили развалины Лири и, постепенно смелея, подплывали все ближе и ближе. Ни братья, ни сестры не были в точности такими же, как их соплеменники водяные, но трое старших, то есть Тоно, Эяна и Кеннин, лицом пошли в отца, у них были такие же, как у Ванимена, широкоскулые лица и раскосые глаза.
Щеки у Тоно и Кеннина были гладкими, без каких-либо признаков растительности. От Агнеты они научились датскому языку и знали некоторые обычаи людей, но между собой чаще говорили на языке лири.
Тоно по праву старшего первым нарушил молчание:
— Нужно решать, куда теперь идти. Если кто-то и остался в городе, то наверняка погиб в страшных мучениях. А одним нам тут не выжить.
Тоно был самым рослым и крупным из детей Ванимена, широким в плечах, сильным юношей с хорошо развитыми от постоянного плавания мускулами.
Волосы Тоно, схваченные надо лбом кожаным ремешком, достигали плеч и были соломенного цвета с едва заметным зеленоватым оттенком. У Тоно были янтарно-желтые глаза и правильные черты лица с прямым носом, крупным ртом и чуть тяжеловатым подбородком. Он много времени проводил на поверхности моря и на берегу, и потому его кожа была загорелой и смуглой.
— Как? Разве мы не поплывем туда, куда уплыли отец и все остальные? — удивилась Эяна.
Ей было девятнадцать лет. Как и Тоно, она отличалась высоким ростом и крепким сложением. Под округлыми формами ее стройного тела угадывалась сила, которая проявлялась, когда Эяна обнималась с кем-либо из своих многочисленных любовников или когда метко била копьем моржей и тюленей. У нее была белоснежная кожа, более светлая, чем у братьев и младшей сестры, и темно-рыжие с медным отливом густые волосы, которые мягкими прядями обрамляли открытое миловидное лицо с дерзкими серыми глазами.
— Мы ведь не знаем, куда они направились, — ответил Тоно. — Знаем только, что в далекие, очень далекие края. Потому что здесь, у берегов Дании, нет ни охотничьих угодий, ни вообще клочка морского дна, который все еще оставался бы не заселенным. Те, кто живут здесь, в Балтийском море и вдоль побережья Норвегии, помогут нашим, поддержат их в пути, но свободного пространства, где мог бы обосноваться и жить столь многочисленный народ, как наш, в здешних водах нет. Полется отправляться в дальние моря, сестра.
— Почему бы нам не расспросить здешних жителей? — вмешался Кеннин, которому давно не терпелось вставить слово. — Дельфины наверняка уже разузнали, в какую сторону направился отец. — В ярко-синих глазах Кеннина вспыхнули азартные искорки. — Здорово! Наконец-то настоящее путешествие!
Кеннину шел семнадцатый год, однако он уже не раз уплывал довольно далеко от Лири. Главным в его жизни была юношеская жажда приключений, любовь к странствиям. Кеннин еще не перестал расти, но уже было ясно, что ни очень высоким, ни крупным парнем он не будет. Тем не менее Кеннин отличался незаурядной ловкостью и прекрасно плавал, ничуть не уступая настоящим водяным. Волосы у Кеннина были темно-каштановые с прозеленью, круглое лицо было усеяно веснушками, а тело раскрашено и разрисовано яркими красками, как принято у народа лири. Ни Тоно, ни сестры Кеннина не разрисовывали себя: Тоно для таких вещей был слишком серьезным, Эяне же было жаль попусту тратить время на подобную чепуху, да и просто лень, маленькая Ирия была слишком застенчивой и скромной.
Сейчас младшая сестра прошептала:
— Кеннин, как ты можешь радоваться? Ведь все, все уплыли…
Братья и сестры обернулись к Ирии. Она была еще совсем крошкой.
Агнета, уходя на берег, к людям, оставила ее в детской колыбели.
Подрастая, Ирия становилась все более похожей на мать, она была хрупкая, маленькая, с золотыми волосами и серо-голубыми глазами, которые казались огромными на ее тонком личике с острым подбородком.
Ирия всегда избегала увеселений, празднеств, шумных пиров — с большим упорством, чем того требовала обычная скромность и положение принцессы. Она еще никогда не уплывала из города с каким-нибудь пареньком, но часами могла слушать женские разговоры, охотно училась рукоделию и домоводству, занятиям, которые глубоко презирала Эяна. А еще больше любила Ирия бывать в подводных покоях своей матери и любоваться сокровищами, которые когда-то принадлежали Агнете. Часто Ирия поднималась на поверхность моря и, покачиваясь на волнах, подолгу глядела на далекий берег, туда, где виднелись зеленые холмы и темные крыши домов, прислушивалась к церковному колоколу, созывавшему христиан на богослужение. В последнее время Ирия часто просила Эяну или одного из братьев взять ее с собой на прогулку к побережью. Там она подолгу плескалась у самого берега в волнах прибоя или бегала среди низкорослых искривленных ветром деревьев и по вересковым пустошам, легкая и светлая, словно тень.
Эяна порывисто обняла младшую сестру и сказала:
— Ты придаешь слишком большое значение тому, что мы по крови наполовину смертные.
Тоно нахмурился.
— Но это правда, жестокая правда, — сказал он. — Ирия такая слабенькая. Быстро плавать она не умеет, а нам ведь придется плыть быстро, да еще без отдыха, и неизвестно чем питаться. Что, если на нас нападут хищные рыбы или звери? Что, если зима застигнет нас в холодных северных морях, прежде чем мы доберемся до тех мест, где проходят теплые течения? А вдруг отец поплыл как раз в арктические моря? Просто не знаю, как нам быть. Разве мы можем взять Ирию в такое опасное плавание?
— А давайте оставим Ирию кому-нибудь на попечение, — предложил Кеннин.
Эяна, обнимавшая Ирию, почувствовала, как девочка вздрогнула при этих словах.
— Нет, нет, не надо! — едва слышно прошептала Ирия.
Кеннин покраснел, поняв, что сморозил глупость, Тоно и Эяна поглядели друг на друга, затем на опущенную голову маленькой младшей сестренки.
Во всем народе лири вряд ли нашелся бы кто-нибудь, кто рискнул бы взять с собой слабое беззащитное существо в опасное путешествие, где и за собственную-то жизнь надо изо дня в день вести жестокую борьбу.
Если нечто подобное и бывало когда-либо раньше, то водяные шли на такой риск крайне неохотно. Теперь же, после гибели города Лири, не было ни малейшей надежды, что где-нибудь поблизости найдется кто-то из жителей подводного мира, кто согласился бы заменить Ирии отца, доброта и любовь к детям были им совершенно чужды.
Тоно не сразу нашел в себе силы, чтобы произнести вслух окончательное решение:
— Я считаю, что прежде чем тронуться в путь, мы должны отвести Ирию к людям. Ведь по матери они нам родные. Это будет лучше всего.
4
Старый сельский священник отец Кнуд проснулся от стука в дверь. Он выбрался из кровати с пологом и нашарил в темноте рясу. Огонь в печке почти погас, угли едва тлели и не давали света. Старик на ощупь оделся. В доме было холодно, отца Кнуда бил озноб, старые кости ломило. Ощупью пробираясь к дверям, священник недоумевал: кто же это послал за ним среди ночи, неужели кто-то помер в поселке? Отец Кнуд намного пережил всех стариков Альса, своих ровесников.
— Иду, иду. Господи, помилуй… Сейчас, иду.
Полная луна взошла совсем недавно. Словно серебристый мост повисло над водами пролива Каттегат ее холодное сияние и окрасило в серебристо-серый цвет влажные от ночной росы тростниковые крыши домов.
Но две перекрещивающиеся улицы Альса были сухи и терялись в темноте.
По ночам вокруг рыбачьего поселка рыскали волки, в лесах безраздельно господствовали тролли.
Удивительное дело: собаки не подняли лай. Похоже, что-то их напугало.
Кругом стояла глубокая тишина, нигде не было слышно ни звука, и вдруг… Что это? Какой-то глухой стук? Топот копыт? Уж не адский ли конь скачет по могильным плитам на кладбище?
Впереди стояли четверо, окутанные паром. Как же так? Почему от дыхания поднимается пар? Ведь лето на дворе, и ночь теплая… Отец Кнуд перекрестился. Он никогда еще не видел водяных, если не считать того давнего случая. Да и тогда все было скорей неким изумительным сном — он смутно помнил тот миг, когда водяной пришел в сельскую церковь. Но если эти четверо не водяные, то кто же они? Прихожане нередко рассказывали отцу Кнуду о своих встречах с водяными на берегу или в море. Юноша и девушка, стоявшие перед домом священника, были хорошо видны, их непривычный облик ясно и четко вырисовывался в ночном сумраке. Мальчик, стоявший рядом с ними, был не так хорошо виден, фигурка девочки почти совсем терялась в темноте, но отец Кнуд все же разглядел, что девочка, как и все остальные, была одета в короткую тунику из рыбьей чешуи, с которой стекали и падали на землю блестящие вопли воды. И даже эта малышка сжимала в руке копье с острым костяным наконечником.
— Вы… Вам… Будет лучше, если вы уйдете, — в холодном безмолвии голос священника прозвучал слабо и неуверенно.
— Мы дети Агнеты, — сказал высокий юноша.
Он говорил по-датски с легким и, как показалось отцу Кнуду, необычным акцентом.
— Нас не поразили колдовские заклинания, — продолжал юноша. — Мы уцелели и остались невредимы, потому что наша мать была смертной женщиной.
— Не колдовские заклинания, а церковное проклятие, — осмелился возразить отец Кнуд. Он весь сгорбился и мысленно воззвал к милости Господней. — Умоляю вас, не гневайтесь на моих прихожан. Они вовсе не хотели, чтобы вас предали проклятию. Они ни в чем перед вами не виноваты, все сделали не они…
— Я знаю. Мы расспросили одного… друга. Он рассказал нам обо всем, что здесь произошло. Теперь мы вынуждены покинуть эти места. И мы хотим оставить Ирию на ваше попечение.
После этих слов у священника немного отлегло от сердца, к тому же отец Кнуд успел разглядеть, что ступни у четверых пришельцев были самые обыкновенные, такие же, как у всех людей. Отец Кнуд пригласил водяных в дом. Переступив порог, дети Агнеты наморщили носы, брезгливо принюхиваясь к спертому воздуху и не слишком изысканным запахам убогого человеческого жилища. Отец Кнуд развел в очаге огонь, засветил масляную лампу и поставил на стол хлеб, соль и жбан пива. Гости расположились на длинной деревянной лавке, хозяин устроился напротив них на табурете.
Их беседа была долгой. Закончилась она тем, что отец Кнуд обещал позаботиться об Ирии и сделать для девочки все, что в его силах. Пусть братья и сестра некоторое время обождут, предложил священник, тогда они смогут сами в этом убедиться. Каждый вечер с наступлением сумерек он будет отпускать Ирию на берег моря повидаться с сестрой и братьями.
Отец Кнуд уговаривал их тоже остаться в поселке, но безуспешно.
Поцеловав на прошанье сестру, они ушли. Девочка тихо, почти беззвучно заплакала и плакала, пока не заснула. Старик заботливо подоткнул на ней одеяло и прилег на скамью, чтобы подремать до рассвета, ждать которого оставалось уже недолго.
В последующие дни Ирия понемногу привыкла к новой жизни и даже повеселела. Во время вечерних свиданий на берегу сестра и братья держались с ней отчужденно и холодно, из опасения, что иначе в Ирии вновь заговорит кровь рода Лири и проснется тоска по морю. Отец Кнуд обращался е девочкой ласково и даже баловал ее, насколько позволяли старику скудные средства. Дети Агнеты помогали ему, каждый вечер приносили свежую, только что пойманную рыбу. Вечерние свидания становились раз от разу короче: для Ирии земля была новым полным чудес миром, как, впрочем, и для всех детей в поселке. Вскоре Ирия стала с утра до вечера пропадать на улице среди шумной оравы деревенской детворы. Труд людей, их хлопоты и заботы были ей неизвестны, но она хотела всему научиться. Кирстен Йохансдаттер стала учить Ирию ткать и говорила, что со временем из девочки вырастет замечательная мастерица.
Меж тем отец Кнуд послал одного паренька в Вибор к епископу, поручив спросить указаний: как быть дальше с девочкой, можно ли совершить над ней обряд крещения? Ведь по крови она лишь наполовину смертная. Отец Кнуд полагал, что Ирия непременно должна быть крещена, потому что иначе просто не представлял себе будущего бедной крошки, которую полюбил всей душой. Посланный священником парень уехал в Вибор уже несколько недель тому назад, но до сих пор не вернулся — уж не увлекм ли книгами и рукописями епархиальной библиотеки? Но наконец он приехал. Парень явился в Альс верхом на коне и не один, а в сопровождении отряда стражников, личного секретаря виборского епископа и архидьякана Магнуса Грегерсена.
Отец Кнуд уже некоторое время занимался с Ирией — наставлял ее в вопросах веры, разъяснял христианское учение. Она широко раскрыв глаза слушала священника, но сама никогда ни о чем не спрашивала. И вот теперь она предстала перед Магнусом Грегерсеном, почтившим своим посещением скромный дом отца Кнуда.
— Истинно ли ты веруешь в Бога-отца, Господа нашего Иисуса Христа и в Святого Духа? — строго спросил Магнус.
Ирию напугал его громкий голос и суровое лицо.
— Да, — пролепетала она. — Я еще не очень хорошо понимаю, но верую, святой отец.
Магнус задал девочке еще несколько вопросов, затем отвел священника в сторону и сказал:
— Мы не совершим греха, если крестим ее в христианскую веру. Девочка вполне разумна, однако ее нужно тщательно подготовить к предстоящей церемонии и хорошенько обучить. Лишь после этого можно будет допустить ее к святому причастию. Если она послана нам дьяволом, то святая вода будет для нее гибельной. Если же после крещения она не обретет бессмертной души, то Господь пошлет нам об этом знамение.
— Иду, иду. Господи, помилуй… Сейчас, иду.
Полная луна взошла совсем недавно. Словно серебристый мост повисло над водами пролива Каттегат ее холодное сияние и окрасило в серебристо-серый цвет влажные от ночной росы тростниковые крыши домов.
Но две перекрещивающиеся улицы Альса были сухи и терялись в темноте.
По ночам вокруг рыбачьего поселка рыскали волки, в лесах безраздельно господствовали тролли.
Удивительное дело: собаки не подняли лай. Похоже, что-то их напугало.
Кругом стояла глубокая тишина, нигде не было слышно ни звука, и вдруг… Что это? Какой-то глухой стук? Топот копыт? Уж не адский ли конь скачет по могильным плитам на кладбище?
Впереди стояли четверо, окутанные паром. Как же так? Почему от дыхания поднимается пар? Ведь лето на дворе, и ночь теплая… Отец Кнуд перекрестился. Он никогда еще не видел водяных, если не считать того давнего случая. Да и тогда все было скорей неким изумительным сном — он смутно помнил тот миг, когда водяной пришел в сельскую церковь. Но если эти четверо не водяные, то кто же они? Прихожане нередко рассказывали отцу Кнуду о своих встречах с водяными на берегу или в море. Юноша и девушка, стоявшие перед домом священника, были хорошо видны, их непривычный облик ясно и четко вырисовывался в ночном сумраке. Мальчик, стоявший рядом с ними, был не так хорошо виден, фигурка девочки почти совсем терялась в темноте, но отец Кнуд все же разглядел, что девочка, как и все остальные, была одета в короткую тунику из рыбьей чешуи, с которой стекали и падали на землю блестящие вопли воды. И даже эта малышка сжимала в руке копье с острым костяным наконечником.
— Вы… Вам… Будет лучше, если вы уйдете, — в холодном безмолвии голос священника прозвучал слабо и неуверенно.
— Мы дети Агнеты, — сказал высокий юноша.
Он говорил по-датски с легким и, как показалось отцу Кнуду, необычным акцентом.
— Нас не поразили колдовские заклинания, — продолжал юноша. — Мы уцелели и остались невредимы, потому что наша мать была смертной женщиной.
— Не колдовские заклинания, а церковное проклятие, — осмелился возразить отец Кнуд. Он весь сгорбился и мысленно воззвал к милости Господней. — Умоляю вас, не гневайтесь на моих прихожан. Они вовсе не хотели, чтобы вас предали проклятию. Они ни в чем перед вами не виноваты, все сделали не они…
— Я знаю. Мы расспросили одного… друга. Он рассказал нам обо всем, что здесь произошло. Теперь мы вынуждены покинуть эти места. И мы хотим оставить Ирию на ваше попечение.
После этих слов у священника немного отлегло от сердца, к тому же отец Кнуд успел разглядеть, что ступни у четверых пришельцев были самые обыкновенные, такие же, как у всех людей. Отец Кнуд пригласил водяных в дом. Переступив порог, дети Агнеты наморщили носы, брезгливо принюхиваясь к спертому воздуху и не слишком изысканным запахам убогого человеческого жилища. Отец Кнуд развел в очаге огонь, засветил масляную лампу и поставил на стол хлеб, соль и жбан пива. Гости расположились на длинной деревянной лавке, хозяин устроился напротив них на табурете.
Их беседа была долгой. Закончилась она тем, что отец Кнуд обещал позаботиться об Ирии и сделать для девочки все, что в его силах. Пусть братья и сестра некоторое время обождут, предложил священник, тогда они смогут сами в этом убедиться. Каждый вечер с наступлением сумерек он будет отпускать Ирию на берег моря повидаться с сестрой и братьями.
Отец Кнуд уговаривал их тоже остаться в поселке, но безуспешно.
Поцеловав на прошанье сестру, они ушли. Девочка тихо, почти беззвучно заплакала и плакала, пока не заснула. Старик заботливо подоткнул на ней одеяло и прилег на скамью, чтобы подремать до рассвета, ждать которого оставалось уже недолго.
В последующие дни Ирия понемногу привыкла к новой жизни и даже повеселела. Во время вечерних свиданий на берегу сестра и братья держались с ней отчужденно и холодно, из опасения, что иначе в Ирии вновь заговорит кровь рода Лири и проснется тоска по морю. Отец Кнуд обращался е девочкой ласково и даже баловал ее, насколько позволяли старику скудные средства. Дети Агнеты помогали ему, каждый вечер приносили свежую, только что пойманную рыбу. Вечерние свидания становились раз от разу короче: для Ирии земля была новым полным чудес миром, как, впрочем, и для всех детей в поселке. Вскоре Ирия стала с утра до вечера пропадать на улице среди шумной оравы деревенской детворы. Труд людей, их хлопоты и заботы были ей неизвестны, но она хотела всему научиться. Кирстен Йохансдаттер стала учить Ирию ткать и говорила, что со временем из девочки вырастет замечательная мастерица.
Меж тем отец Кнуд послал одного паренька в Вибор к епископу, поручив спросить указаний: как быть дальше с девочкой, можно ли совершить над ней обряд крещения? Ведь по крови она лишь наполовину смертная. Отец Кнуд полагал, что Ирия непременно должна быть крещена, потому что иначе просто не представлял себе будущего бедной крошки, которую полюбил всей душой. Посланный священником парень уехал в Вибор уже несколько недель тому назад, но до сих пор не вернулся — уж не увлекм ли книгами и рукописями епархиальной библиотеки? Но наконец он приехал. Парень явился в Альс верхом на коне и не один, а в сопровождении отряда стражников, личного секретаря виборского епископа и архидьякана Магнуса Грегерсена.
Отец Кнуд уже некоторое время занимался с Ирией — наставлял ее в вопросах веры, разъяснял христианское учение. Она широко раскрыв глаза слушала священника, но сама никогда ни о чем не спрашивала. И вот теперь она предстала перед Магнусом Грегерсеном, почтившим своим посещением скромный дом отца Кнуда.
— Истинно ли ты веруешь в Бога-отца, Господа нашего Иисуса Христа и в Святого Духа? — строго спросил Магнус.
Ирию напугал его громкий голос и суровое лицо.
— Да, — пролепетала она. — Я еще не очень хорошо понимаю, но верую, святой отец.
Магнус задал девочке еще несколько вопросов, затем отвел священника в сторону и сказал:
— Мы не совершим греха, если крестим ее в христианскую веру. Девочка вполне разумна, однако ее нужно тщательно подготовить к предстоящей церемонии и хорошенько обучить. Лишь после этого можно будет допустить ее к святому причастию. Если она послана нам дьяволом, то святая вода будет для нее гибельной. Если же после крещения она не обретет бессмертной души, то Господь пошлет нам об этом знамение.