Андреев Леонид Николаевич. Океан

   – Я разговаривал с дьяволом.
    Сдержанный гул. Аббат вскакивает с места и гневно ревет:
   – Так пусть же он сядет на твою шею. Эй, Пьер, Жюль, свяжите его покрепче до утра. И того, этого, что с ним! А. утром – утром отведите его в город к судьям. Я не знаю их проклятых городских законов, – в отчаянии кричит аббат,– но тебя там повесят, Хаггарт! Ты будешь болтаться на веревке, Хаггарт!
    Хорре отталкивает грубо молодого рыбака, подошедшего к нему с веревкой, и тихо говорит Десфосо:
   – Важное дело, старичок. Отойди-ка на минутку – не нужно, чтобы он слыхал, – кивает на Хаггарта.
   – Я тебе не верю.
   – И не надо. Это я так, Нони, дельце тут одно есть. Пойдем, пойдем, да не бойся – ножа у меня нет!
    Отходят в сторону и шепчутся. Хаггарт молча ждет, чтобы его связали, но никто не подходит. И все вздрагивают, когда вдруг громко начинает Мариетт:
   – Ты, может быть, думаешь, что все это справедливо, отец? А почему же ты не спросишь меня: ведь я его жена. Ты не веришь, что я его жена? Тогда я принесу маленького Нони. Вы хотите, чтобы я принесла маленького Нони? Он спит, но я разбужу его. Раз в жизни он может проснуться среди ночи, чтобы сказать, что вот этот, которого вы хотите повесить в городе, его отец?
   – Не надо, – говорит Хаггарт.
   – Хорошо, – покорно отвечает Мариетт.– Он приказывает, и я должна подчиниться – ведь он мой муж. Пусть спит маленький Нони. Но я-то ведь не сплю, я-то ведь здесь. Отчего же вы не спросите меня: Мариетт, как могло случиться, чтобы твой муж, Хаггарт, убил Филиппа?
    Молчание. Решает вернувшийся, чем-то взволнованный, Десфосо:
   – Пусть скажет. Она его жена.
   – Ты не поверишь, Десфосо, – говорит Мариетт с нежной и печальной улыбкой, обращаясь к старому рыбаку,– ты не поверишь, Десфосо, какие мы, женщины, странные и смешные существа!
    Обращаясь ко всем с тою же улыбкой:
   – Вы не поверите, какие у нас женщин, бывают странные желания, такие хитрые, маленькие злые мысли. Ведь это я уговорила мужа убить Филиппа! Да, да – он не хотел, но я уговорила его, я так плакала и грозила, что он согласился. Ведь мужчины всегда соглашаются – не правда ли, Десфосо?
    Хаггарт, сдвинув брови, в крайнем недоумении смотрит на жену. Та продолжает, не глядя на него все с тою же улыбкой:
   – Вы спросите: зачем же мне нужна была смерть Филиппа? Да, да – вы спросите, это я знаю. Ведь он никогда не делал мне зла, этот бедный Филипп, не правда ли? Ну, так я вам скажу: он был мой жених. Я не знаю, поймете ли вы меня. Ты, старый Десфосо – ты не станешь убивать девушку, которую ты поцеловал однажды? Конечно, нет. Но мы, женщины, такие странные существа – вы даже не можете представить, какие мы странные, темные, смешные существа. Филипп был мой жених и целовал меня…
    Вытирает рот и продолжает со смехом:
   – Вот я и теперь вытираю рот. Вы все видели, как я вытирала рот? Это я стираю поцелуи Филиппа. Вы смеетесь? Но спроси твою жену, Десфосо, хочет ли она жизни того, кто целовал ее до тебя? Спроси всех женщин, которые любят, даже старух – даже старух! в любви мы не стареем никогда. Уж такие мы родились – женщины.
    Хаггарт почти верит. Ступив на шаг вперед, он спрашивает:
   – Ты меня уговаривала? Может быть, это правда, Мариетт: я не помню.
    Мариетт со смехом:
   – Вы слышите, он забыл. Поди прочь; Гарт: не скажешь ли ты еще, что это ты сам придумал? Вот какие вы, мужчины, вы все забываете. Не скажешь ли ты еще, что я…
   – Мариетт! – угрожающе говорит Хаггарт.
    Мариетт, бледная и с тоскою глядя в страшные вдруг надвинувшиеся глаза, но все еще с улыбкой:
   – Поди прочь, Гарт! Не скажешь ли ты еще, что я… не скажешь ли ты еще, что я отговаривала тебя? Вот… будет… смешно…
    Хаггарт. Нет, скажу. Ты лжешь, Мариетт! Даже я, Хаггарт, вы подумайте, люди – даже я поверил, так искусно лжет эта женщина.
    Мариетт. Поди… прочь… Хаггарт…
    Хаггарт. Ты еще смеешься? Аббат, я не хочу быть мужем твоей дочери: она лжет.
    Аббат. Ты хуже дьявола, Гарт! Вот что тебе скажу – ты хуже дьявола, Гарт!
    Хаггарт. Ну, и безумные же вы люди! Я вас не понимаю, я уже не знаю, что мне делать с вами: смеяться? сердиться? плакать? Вам хочется отпустить меня – почему же вы не отпускаете? Вам жаль Филиппа – ну, убейте меня, ведь я же сказал: это я убил мальчишку. Разве я с вами спорю? Но вы кривляетесь как обезьяна, нашедшая банан – или это такая игра в вашей стране? Тогда я не хочу играть. А ты, аббат, совсем как фокусник на базаре: и в одной руке у тебя правда, и в другой руке у тебя правда, и все ты делаешь фокусы. А теперь она еще лжет – так хорошо, что сердце сжимается от веры. Ну, уж и хорошо!
    Горько смеется.
    Мариетт. Прости меня, Гарт.
    Хаггарт. Когда я хотел убить, она висела на руке, как камень, а теперь говорит – это я убила. Крадет у меня убийство, не знает, что это тоже нужно заработать. Ну, и дикие же люди в вашей стране!
    Мариетт. Я хотела обмануть их, но не тебя, Гарт. Тебя я хотела спасти.
    Хаггарт. Мой отец учил меня: эй, Нони, смотри! Одна правда и один закон у всех: и у солнца, и у ветра, и у волн, и у зверя – и только у человека другая правда. Бойся человеческой правды, Нони! – так говорил отец. Может быть, это и есть ваша правда? Тогда я не боюсь ее, но мне очень горько и очень печально, Мариетт: если бы ты отточила нож и сказала: пойди, убей этого – мне, пожалуй, и не захотелось бы убивать. Зачем срезать сухое дерево? – сказал бы я тогда. А теперь – прощай, Мариетт! Ну, вяжите же меня и ведите в город.
    Надменно ждет, но никто не подходит. Мариетт опустила голову на руки, плечи ее вздрагивают; задумался и аббат, опустив большую голову. Десфосо о чем-то горячо шепчется с рыбаками. Выступает Хорре и говорит, искоса поглядывая на Хаггарта.
   – Я уже немного поговорил с ними, Нони, они ничего, они хорошие ребята. Нони. Вот только поп, но и он хороший человек – верно, Нони? Да не косись ты на меня так, а то я перепутаю! Вот какая, ведь, вещь, добрые люди: мы с этим, с Хаггартом, прикопили малую толику деньжонок, этакий бочоночек с золотом… Нам ведь оно не нужно, Нони? Может быть, вы возьмете его себе? Как ты думаешь: отдать им золото, Нони? Вот я и запутался.
    Хитро подмаргивает поднявшей голову Мариетт.
    Аббат. Ты что болтаешь, рожа?
    Хорре. Вот оно и идет, Нони, налаживается понемногу! Только куда мы его зарыли, бочонок-то? Ты не помнишь, Нони – я что-то позабыл. Это, говорят, от джину: память, говорят, слабеет от джину, добрые люди. Пьяница я, это верно.
    Аббат. Если ты не сочиняешь, то подавиться бы тебе твоим золотом, пес!
    Хаггарт. Хорре!
    Хорре. Есть.
    Хаггарт. Завтра тебе дадут сто палок. Аббат! вели завтра дать ему сто палок!
    Аббат. С наслаждением, сын мой, с наслаждением.
    Движения рыбаков все также медленны и как будто вялы; но что-то новое прорывается – в усиленном пыхтении трубок, в легком дрожании загорелых морщинистых рук. Некоторые встали и как бы равнодушно смотрят в окно.
   – Туман-то идет! – говорит один, глядя в окно.– Ты слышишь, что я говорю про туман?
   – Пора бы и спать. Это я говорю – пора бы и спать!
    Десфосо( осторожно). Оно не совсем так, аббат. Будто не совсем то ты говоришь, что надо, аббат? Вот они как будто по-другому… я ведь ничего не говорю такого, я вот только про них. Ты что говоришь, Фома?
    Фома. Спать надо, говорю я. Разве это неправда, что пора спать?
    Мариетт( тихо). Сядь, Гарт. Ты устал сегодня. Ты не отвечаешь?
    Старый рыбак. В нашей стране, слыхал я, был такой обычай: за убитого платить пеню. Ты не слыхал ли,есфосо?
    Чей-то голос: Филипп-то убит. Убит уже Филипп, слышишь, сосед? Кто будет кормить его мать?
   – У меня и для своих мало! А туман-то все идет, сосед.
    Десфосо. Ты слыхал ли, аббат, чтобы мы говорили: Гарт плохой человек, Гарт сорванец, городской штукарь? Нет, мы сказали: этого у нас никогда не бывало.
    Решительный голос:
   – Гарт хороший человек! Дикий Гарт хороший человек.
    Десфосо. Ведь если покопать, аббат, так у нас крепкого баркаса, пожалуй, и не найдешь. На мой-то уж и смолы не хватает. Да и церковь – разве такая бывает хорошая церковь? Это не я говорю, а так оно выходит, с этим ничего не поделаешь, аббат.
    Xаггарт. Ты слышишь, женщина?
    Мариетт. Да, слышу.
    Хаггарт. Отчего ты не плюнешь им в лицо?
    Мариетт. Я не могу. Я люблю тебя, Хаггарт. Десять ли только заповедей у Бога? Нет, есть еще одна: я люблю тебя, Хаггарт.
    Хаггарт. Какие печальные сны в вашей стране!
    Аббат, вставая и подходя к рыбакам:
   – Ну-ка, ну-ка. Ты что говоришь про церковь, старина? Ты что-то любопытное сказал про церковь, или я ослышался?
    Быстро взглядывает на Мариетт и Хаггарта.
   – Да и не одна церковь, аббат. У нас четыре старика: Легран, Штоффле, Пуассар, Корню, да семь старух… Разве я говорю, что мы не будем их кормить? Конечно, будем, но только сердись, не сердись, отец – а тяжело! Ты сам это знаешь, аббат, ноги-то у тебя стонут не от пляски.
   – Я тоже старик! – шамкая, начинает старый Рикке, но вдруг гневно бросает шляпу на пол:– Да, старик. Не хочу больше, вот и все! Работал, а теперь не хочу. Вот и все! Не хочу!
    Выходит, размахивая рукою. Все сочувственно провожают глазами его согнутую, жалкую стариковскую спину, белые косички волос. И снова смотрят на Десфосо, на его рот, откуда выходят ихние слова. Чей-то голос:
   – Вот и Рикке не захотел.
    Все тихо и напряженно смеются:
   – Ну, и отошлем мы Гарта в город, а дальше что? – продолжает Десфосо, не глядя на Хаггарта.– Ну, и повесят его городские – а дальше что? А дальше то, что еще одного человека не будет, одного рыбака не будет, сына у тебя не станет, а у Мариетт мужа, а у мальчишки отца. Так разве это радость?
   – Так, так! – одобрительно кивает аббат:– Ну и голова же у тебя, Десфосо!
    Хаггарт. Ты их слушаешь, аббат?
    Аббат. Да, я их слушаю, Хаггарт. Да и тебе не мешало бы их послушать. У дьявола гордости-то еще побольше твоей, а все-таки он только дьявол и больше ничего.
    Десфосо подтверждает:
   – Зачем гордость? Гордости не надо.
    Оборачивается к Хаггарту – все еще не поднимая глаз; затем поднимает, спрашивает:
   – Гарт! А больше никого тебе не надо убивать? Кроме Филиппа-то – тебе больше никого не хочется убивать?
   – Нет.
   – Значит, одного Филиппа, а больше никого. Вы слышали: одного Филиппа, а больше никого. А еще, Гарт, тебе не хочется отослать вот этого, Хорре? Нам бы хотелось. Кто его знает, но только люди говорят, что все это от него.
    Голоса:
   – От него. Отошли-ка его, Гарт! Там ему лучше будет.
    Аббат скрепляет:
   – Верно!
   – Ну, вот и ты, поп! – говорит Хорре угрюмо. Хаггарт с легкой усмешкой смотрит на его сердитое взъерошенное лицо и соглашается:
   – Немного хочется, пожалуй. Пусть уходит.
   – Так вот, аббат, – говорит Десфосо, оборачиваясь,– мы значит и порешили по совести нашей, какая у нас есть: денежки взять. Так ли я говорю?
    Одинокий голос за всех:
   – Так.
    Десфосо. Ну-ка, матрос, где денежки?
    Хорре. Капитан?
    Хаггарт. Отдай.
    Хорре( грубо). Ну, так сперва мой нож и трубку отдайте! Кто у вас старший, ты? Так слушай: возьмите вы ломы и лопаты и ступайте к замку. Знаешь ту башню, что завалилась, проклятая? Так подойди ты…
    Присаживается на корточки и корявым пальцем чертит на полу карту. Все, наклонившись, внимательно смотрят; один аббат угрюмо уставился в окно, за которым все еще сереет тяжелый морской туман. Хаггарт бурно шепчет:
   – Лучше бы ты убила меня, Мариетт, как я убил Филиппа. А теперь меня позвал отец – где же будет конец печали моей, Мариетт? Там, где конец мира? А где конец мира? Хочешь взять мою печаль, Мариетт?
   – Хочу, Хаггарт.
   – Нет, ты женщина.
   – За что ты мучаешь меня, Гарт? Что я сделала такое, чтобы так мучить меня. Я люблю тебя.
   – Ты солгала.
   – Это язык мой солгал. Я люблю тебя.
   – У змеи раздвоенный язык, но спроси ее, чего она хочет, и она скажет правду. Это сердце твое солгало. Не тебя ли, девочка, встретил я тогда на дороге? И ты сказала: добрый вечер. Как ты обмахнула меня!
    Десфосо( громко). А ты что же, аббат? Ты идешь с нами, не так ли, отец? А то не вышло бы чего плохого. Так я говорю?
    Аббат( весело). Конечно, конечно, детки. Я с вами – кто же без меня позаботится о церкви! Это я сейчас о церкви думал: какую вам нужно церковь. Ох, трудно с вами, люди!
    Рыбаки, один за другим, крайне неторопливо выходят – стараются медлить.
   – Море-то идет, – говорит один.– Уже слышно!
   – Да, да, море-то идет! А ты понял, что он рассказывал-то.
    Но чем меньше их остается, тем торопливее движения. Некоторые вежливо прощаются с Хаггартом.
   – Прощай, Гарт.
   – Вот я и думаю, Хаггарт, какая нужна церковь. Эта-то, оказывается, не годится. Сто лет молились, теперь не годится, так они говорят. Ну, что же, нужно значить, новую, получше. Какую вот только? Папа – плут, папа – плут. Да и я плут. Тебе не кажется, Гарт, что я немного плут? Я сейчас, детки, за вами. Папа – плут…
    В дверях маленькая давка. Аббат провожает глазами последнего и гневно ревет:
   – Эй, ты, Хаггарт, убийца! Ты что-то там улыбаешься? – так ты не смеешь их презирать. Они мои дети. Они работали – ты видишь их руки, их спины? Если не видал, то ты дурак! Они устали. Они хотят отдохнуть. И пусть отдохнут, хотя бы на крови вот этого, которого ты зарезал. Я дам им понемногу, а остальные выброшу в море – слышишь, Хаггарт?
   – Слышу, поп.
    Аббат восклицает, поднимая руки:
   – Господи! Зачем же ты дал такое сердце, которое может жалеть убитого и убийцу? Гарт, иди домой. Веди его домой, Мариетт – да руки ему вымой!
   – Кому ты лжешь, поп? – медленно спрашивает Хаггарт.– Богу или дьяволу? Себе или людям? Или всем?
    Горько смеется:
   – Эй, Гарт! Ты пьян от крови.
   – А ты отчего?
    Становятся друг против друга. Мариетт гневно кричит, становясь между ними:
   – Пусть бы на вас обоих грянул гром, вот о чем молю я Бога. Пусть бы грянул гром! Что вы делаете с моим сердцем? Вы рвете его зубами, как жадные собаки. Ты мало пил крови, Гарт, – так пей мою. Ведь ты никогда не будешь сыт, не правда ли, Гарт?
   – Ну, ну, – успокоительно говорит аббат.– Веди его домой, Мариетт. Иди домой, Гарт, да спи побольше.
    Выходит. Мариетт отходит к двери и останавливается.
   – Гарт! Я иду к маленькому Нони.
   – Иди.
   – Ты идешь со мною?
   – Да. Нет. Потом.
   – Я иду к маленькому Нони. Что мне сказать ему об отце, когда он проснется?
    Хаггарт молчит. Входит Хорре и нерешительно останавливается у порога. Мариетт окидывает его презрительным взглядом и выходит. Молчанье.
    Хаггарт. Хорре!
    Хорре. Есть.
    Хаггарт. Джину!
    Хорре. Есть, Нони. Выпей, мальчик, но только не сразу, не сразу, Нони.
    Хаггарт пьет. Потом с улыбкой осматривает комнату.
   – Никого. Ты видел его, Хорре? Он там за пологом. Ты подумай, матросик: вот и опять мы с ним одни.
   – Иди-ка домой, Нони!
   – Сейчас. Дай джину.
    Пьет.
   – А что они? Пошли?
   – Побежали, Нони. Иди-ка домой, мальчик. Побежали, как козы – я уж так смеялся, Нони.
    Оба смеются.
   – Сними-ка мне вот эту игрушку, Хорре. Да, да, кораблик. Это он делал, Хорре.
    Рассматривает игрушку.
   – Смотри, как искусно сделан кливер, Хорре. Молодец Филипп. Но фалы плохи, погляди. Нет, Филипп. Не видал ты, как снастятся настоящие корабли, которые рыскают по океану, рвут его седые валы. Не этой ли игрушкой хотел ты утолить твою маленькую жажду, глупец!
    Бросает кораблик и встает.
   – Хорре! Боцман!
   – Есть.
   – Призови тех. Я снова беру командование, Хорре.
    Матрос бледнеет и кричит восторженно.
   – Нони! Капитан! У меня колени трясутся. Я не дойду и упаду на дороге.
   – Дойдешь! И ведь нужно же отнять у этих наши деньги, как ты думаешь, Хорре? Поиграли и довольно – как ты полагаешь, Хорре?
    Смеется. Молитвенно сложив руки, смотрит на него матрос и плачет.

Картина 7

   – …Это твои товарищи, Хаггарт? Я так рада видеть их. Ты говорил, Гарт, да, ты говорил, что у них совсем другие лица, чем у наших, и это правда. О, какая это правда. У наших тоже красивые лица – вы не подумайте, что наши рыбаки безобразны – но у них нет этих глубоких страшных шрамов. Мне они очень нравятся, уверяю тебя, Гарт… Вы, вероятно, друг Хаггарта. у вас такие строгие, славные глаза?.. Но вы молчите? Отчего они молчат, Хаггарт, ты не велел им говорить? И отчего ты сам молчишь, Хаггарт – Хаггарт!
    Озаренный бегучим светом факелов, стоит Хаггарт и слушает бесстрастно торопливую, взволнованную речь. Тревожно поблескивает металл оружия и одежды; играет огонь и на лицах тех, что безмолвным кольцом окружают Хаггарта – его близкие, его друзья. А в отдалении другая игра: там молча пляшет большой корабль и бросает на черные волны свои огни, и черная вода играет ими – заплетает, как косу, гасит и снова зажигает.
    Говорливый шум и плеск – и жуткое безмолвие чем-то скованных родных человеческих уст.
   – Я слушаю тебя, Мариетт, – говорит наконец Хаггарт.– Чего надо тебе, Мариетт? Этого не может быть, чтобы кто-нибудь обидел тебя, я не велел им касаться твоего дома.
   – О, нет, Хаггарт, нет: меня никто не обидел! – весело восклицает Мариетт.– Но тебе не нравится, что я держу в руках маленького Нони? – тогда я положу его вот здесь между скал. Тут ему будет тепло и уютно, как в люльке. Вот так! Не бойся разбудить его, Гарт, он спит крепко и ничего не услышит. Можно кричать, петь, стрелять из пистолета… у мальчишки такой славный сон!
   – Чего надо тебе, Мариетт? Я не звал тебя сюда и мне не нравится, что ты пришла.
   – Конечно, ты не звал меня сюда, Хаггарт, да конечно же! Но когда начался пожар, я подумала: теперь мне светло идти, теперь я не споткнусь и я пошла. Твои друзья не обидятся, Хаггарт, если я попрошу их немного отойти? Мне нужно кое-что сказать тебе, Гарт… конечно, это нужно было сделать раньше, я понимаю, Гарт, но я вспомнила только теперь. Идти было так светло.
    Хаггарт говорит угрюмо:
   – Отойди, Флерио, и вы с ним отойдите.
    Те отходят.
   – Что же такое ты вспомнила, Мариетт? Говори! Я навсегда ухожу из нашей печальной страны, где снятся такие тяжелые сны, где даже камни грезят печалью. И я все забыл.
    Нежно и покорно, ища защиты и ласки, припадает женщина к его руке.
   – О, Хаггарт, о, милый мой Хаггарт! Они ведь не обиделись, что я так грубо попросила их уйти? О, милый мой Хаггарт! Твой галун царапает мне щеку, но это так приятно. Ты знаешь, мне всегда не нравилось, что ты носишь одежду наших рыбаков, это было так не к лицу тебе, Хаггарт. Но я все болтаю, и ты сердишься, Гарт. Прости меня!
   – Встань с колен!
   – Это я только так, на минутку. Вот я встала. Ты спрашиваешь, чего я хочу? Вот чего я хочу: возьми меня с собою, Хаггарт. Меня и маленького Нони, Хаггарт!
    Хаггарт отступает:
   – Это ты говоришь, Мариетт, чтобы тебя я взял с собой? Ты, может быть, смеешься, женщина? Или я снова вижу сон?
   – Да, это я говорю: возьми меня с собою. Это твой корабль? Какой он большой и красивый, и он ходит на черных парусах, я знаю это. Возьми меня на твой корабль, Гарт. Ты скажешь: я знаю: у вас нет женщин на корабле, но я не буду женщиной: я буду твоей душой, Хаггарт. я буду твоей песней, твоими мыслями, Хаггарт! И если это так нужно: пусть Хорре поит джином маленького Нони – он здоровый мальчик.
   – Эй, Мариетт! – грозно говорит Хаггарт:– Ты не хочешь ли, чтобы я снова поверил тебе – эй, Мариетт? Не болтай о том, чего ты не знаешь, женщина. Или это камни колдуют и дурманят мою голову? Ты слышишь шум и как бы голоса? – это море ждет меня. Так не держи мою душу. Пусти ее, Мариетт.
   – Молчи, Хаггарт! Я все знаю. Как будто не по огненной дороге я пришла, как будто не кровь я видела сегодня. Молчи, Хаггарт! Но я видела другое, и это было еще страшнее, Хаггарт. О, если бы ты меня понял. Я видела трусливых людей, которые бежали, не защищаясь. Я видела цепкие жадные пальцы, скрюченные как у птиц, – как у птиц, Гарт! – и из этих пальцев, разжимая их, вынимали золото. И вдруг я увидела мужчину, который плакал – ты подумай, Хаггарт! У него брали золото, а он плакал.
    Злобно смеется. Хаггарт делает шаг к ней и кладет тяжелую руку ей на плечо:
   – Так, так, Мариетт. Говори дальше, девочка, пусть море подождет.
    Мариетт снимает руку и продолжает:
   – Ну, уж нет! – подумала я. – Уж это вовсе не мои братья! подумала я и засмеялась. А отец кричит трусам: берите багры и бейте их, а они бегут. Отец такой славный человек!
   – Отец славный человек, – радостно подтверждает Хаггарт.
   – Такой славный человек! А тут один матрос слишком близко наклонился к Нони – может быть, он и ничего не хотел сделать дурного, но он слишком близко наклонился и я выстрелила в него из твоего пистолета. Это ничего, что я выстрелила в нашего матроса?
    Хаггарт хохочет:
   – У него была смешная рожа! Ты убила его, Мариетт.
   – Нет. Я не умею стрелять. И это он сказал мне, где ты. О, Хаггарт, о мой брат!
    Всхлипывает – и говорит гневно с отголоском змеиного шипа в ползущем голосе:
   – Я ненавижу их! Их еще мало мучили; я мучила бы их еще больше, еще больше. О, какие же они трусливые негодяи! Послушай, Хаггарт: я всегда боялась твоей силы, в ней всегда было для меня что-то непонятное и страшное. Где его Бог? – думала, и мне было страшно. Еще сегодня утром я боялась, а вот пришла ночь, и пришел этот ужас, и по огненной дороге я прибежала к тебе: я иду с тобою, Хаггарт. Возьми меня, Хаггарт: я буду душою твоего корабля!
   – Душа моего корабля – я, Мариетт. Но ты будешь песней моей освобожденной души, Мариетт. Песней моего корабля будешь ты, Мариетт. Ты знаешь, куда мы пойдем? Мы пойдем искать край света, неведомые страны, еще неведомых чудовищ. А по ночам нам будет петь отец-океан, Мариетт!
   – Обними меня, Хаггарт. Ах, Хаггарт, тот не Бог, кто делает людей трусами! Мы пойдем искать нового Бога.
    Хаггарт шепчет бурно:
   – Я лгал, что я все забыл – этому я научился в вашей стране. Я люблю тебя, Мариетт, как огонь. Эй, Флерио, товарищ!
    Кричит радостно:
   – Эй, Флерио, товарищ! приготовил ли ты салют?
   – Приготовил, капитан. Берега вздрогнут, когда зашепчут наши малютки.
   – Эй, Флерио, товарищ! Не скаль зубы, не кусая – тебе не будут верить. Положил ли ты ядер, круглых, чугунных хороших ядер? Дай им крылья, товарищ – пусть черными птицами разлетятся по берегу и морю.
   – Есть, капитан.
    Хаггарт смеется:
   – Я люблю думать, как летит ядро, Мариетт. Я так люблю следить его невидимый полет. А если кто подвернется – пусть! так бьет сама судьба. Что цель? Только глупцы нуждаются в цели, а дьявол, зажмурившись, бросает камни – так веселее мудрая игра… Но ты молчишь – о чем ты думаешь, Мариетт?
   – Я думаю о тех. Я все думаю о тех.
   – Тебе их жаль? – хмурится Хаггарт.
   – Да, мне их жаль. Но моя жалость – моя ненависть, Хаггарт. Я ненавижу их, и я убила бы их еще, еще!
   – Мне хочется поскорее лететь – такая у меня свободная душа. Давай шутить, Мариетт. Вот загадка, отгадай: для кого сейчас рявкнут пушки? Ты думаешь для меня. Нет. Для тебя? Нет, нет, да нет же, Мариетт! Для маленького Нони, вот для кого, для маленького Нони, который сегодня вступает на корабль. Пусть проснется при громе – вот удивится наш маленький Нони! А теперь тише, тише, не мешай ему спать, не порти пробуждения маленькому Нони.
    Шум, голоса – приближается толпа.
   – Где капитан?
   – Здесь. Стой, капитан здесь!
   – Все кончено. Их можно класть в корзину, как сельдей.
   – Наш боцман молодец! Веселый человек.
    Хорре, веселый и пьяный, кричит:
   – Тише, черти! Или вы не видите, что здесь капитан? Кричат, как чайки над дохлым дельфином.
    Мариетт отходит в сторону на несколько шагов туда, где спит маленький Нони.
    Хорре. Вот мы и явились, капитан. Потерь нету, капитан. Ну, уж и смеялись же мы, Нони!
    Хаггарт. Ты что-то рано напился, Хорре. Говори, о дьявол!..
    Хорре. Есть! Дело сделано, капитан. Наши деньги мы все собрали, не хуже королевских сборщиков податей. Я не мог отличить, какие деньги наши и собрал все. Ну, а уж если какое золото они закопали, то, прости, капитан, мы не мужики, чтобы пахать.
    Смех. Смеется и Хаггарт.
   – Пусть сеют, мы пожнем.
   – Золотые слова, Нони. Эй, Томми, слушать, что говорит капитан. И вот еще: сердись, не сердись, а музыку я разбил, раструсил на кусочки. Покажи трубку, Тэтю! Видишь ли, Нони, я сделал это не сразу, нет. Я предложил ему сыграть джигу, а он сказал, что эта штука не может. Потом он сошел с ума и убежал. Там все сошли с ума, капитан! Эй, Томми, покажи бороду! Старуха вырвала ему полбороды, капитан, теперь он ни на что не похож. Эй, Томми! Спрятался, ему стыдно показаться. И вот еще что: поп сюда идет.
    Мариетт восклицает:
   – Отец!
    Хорре удивленно:
   – А, это ты? Если она жаловаться пришла, то я доложу тебе, капитан: поп чуть не убил одного матроса. Да и она тоже. Я уже попа велел связать.
   – Молчать!
   – Я не понимаю, Нони, твоих поступков.
    Хаггарт со сдержанным гневом.
   – Я велю заковать тебя в цепи! Молчать!
    С возрастающим гневом:
   – Ты смеешь мне возражать, гадина! Ты…
    Мариетт предостерегает:
   – Гарт! Отца привели.