Страница:
– Куда прешь? Нельзя! – преградил ему дорогу дюжий мужик в камуфляже.
– Меня ждут, – отмахнулся Леонидов.
– Прокуратура, что ли?
– Хуже. Эксперт по особо странным преступлениям.
– А такие есть?
– Уже есть. Новая штатная единица. Не слыхал?
Мужик в камуфляже задумчиво покачал в руке резиновую дубинку. Леонидов слегка удивился: дубинка-то ему зачем? Новая штатная единица? Как он, однако, отстал от жизни! Барышев выглянул вовремя.
– Леха? Здорово! Тут еще одна девица. Убита примерно с час назад.
– Аналогичный случай?
– Тот, да не тот. Не знаю пока. Посмотришь? Проходи.
И Барышев любезно пропустил его вперед. Леонидов победно взглянул на мужика в камуфляже:
– Ну вот, а ты не верил! Говорю ж тебе: новую штатную единицу ввели.
– Какую единицу? – подозрительно спросил Барышев. – Опять твои шуточки?
– Черт, а чего ж так темно? – выругался Леонидов, попав в маленький предбанник между первой дверью и второй.
– Ночь.
– Ага. Души человеческой. Электрического света не выносит, так и просит тело бренное активно лампочки в подъездах бить. – Он сделал шаг вперед, на ощупь. – Где она?
– Вон лежит, – кивнул Серега на женское тело. Алексей пригляделся. Ноги на ступеньках, голова на кафеле. И машинально отметил: обута.
В самом подъезде было светлее. Женщина лежала возле будочки вахтера, крохотной комнатушки, огороженной фанерой. Когда-то здесь по очереди дежурили жильцы, но потом среди обитателей подъезда начался раздрай из-за денег, и окно в будочке заколотили той же фанерой. Леонидов потрогал хлипкую дверь, потянул за ручку. Она тут же открылась.
– Замок сломали, – вздохнул Барышев.
– Надо думать. – Алексей заглянул в будочку: – Интересно кто? Бомжи или наш маньяк? Популярное место, должно быть, у местной молодежи. Вон и банки из-под джин-тоника валяются. Пивные бутылки. Хреново. Затоптано все.
– Леша, у нее такие же шрамы на шее. И на лице.
– А кто она? Уже выяснили?
– Да. Паспорт в сумочке. Капитан Степанов поднялся наверх. К мужу.
– К мужу?! Так она что, замужем?!
– Ну да. Воробьева Виктория Сергеевна, тридцать девять лет. Прописана в этом доме. Вот уже десять лет. По адресу…
– Тридцать девять лет! Высокого роста!
Леонидов обошел мертвое тело, внимательно осмотрел женские ноги в тяжелых зимних ботинках.
– А размер-то, а?
– Ну, тридцать девять – сорок, не меньше. И что?
– А то. Ты, Сережа, туфельку-то ей примерь. На всякий случай. Вдруг у нее и убитой позавчера белой Лилии было что-то общее? К примеру, туфля. И такое бывает.
– Ничего у них не было общего! Ни-че-го! Точка. Та маленькая, эта высокая, та не замужем и вообще того-этого… Одним словом… Как бы поприличнее выразиться? Ну, словом, как сказал эксперт, половой жизнью не жила. – Алексей хмыкнул. Ну, Серега! Застенчив, как девица! Будто и сам того-этого. Барышев меж тем продолжал: – А эта замужем, двое детей, тридцать девять лет. Женщина в возрасте, – сказал Серега, которому не исполнилось еще и тридцати.
– В возрасте! – возмутился Алексей. – Имей совесть! Малолетка! А чем это так пахнет?
– Пахнет? – Барышев принюхался. – Не знаю, не чувствую.
– Эх, сыщик! Духами пахнет!
– Ну и что? От всех баб духами пахнет. Моя Анька каждый день на себя прыскает из флакона.
– Такими же?
– А я разбираюсь?
– Вот и узнай, что за духи. – Леонидов принюхался. – Резкий запах. Резеда, что ли? Как ты, говоришь, ее звали?
– Виктория Сергеевна Воробьева.
– Виктория. Вика.
– Вот именно. Никаких цветов. И тут мимо.
– А это что? – Леонидов обратил внимание на целлофановый пакет, разрисованный желтыми подсолнухами. Он валялся рядом с убитой. – А это что?!
– Пакет.
– А в нем?
– Продукты. Двухлитровая бутылка «Пепси», большой пакет чипсов, мороженое типа пломбир в количестве четыре штуки …
– Странный набор для матери семейства. Ни тебе батона хлеба, пачки пельменей, мяса-рыбы-колбасы. Хотя… Он желтого цвета. С подсолнухами.
– Кто?
– Пакет. Соображаешь?
– Ну и что? Подумаешь: пакет желтого цвета! Да этих пакетов полным-полно в супермаркете напротив! У кассы горой лежат! Полмикрорайона с этими подсолнухами ходит, так что ж, он их всех убивать будет, что ли?!
– Не знаю. Но пакет – это существенно.
– Леша, ты сам подумай. Это же звучит смешно: между двумя убитыми женщинами есть связь. А именно: из магазина, который работает круглосуточно (заметь: круглосуточно!), обе несли домой продукты в целлофановом пакете с картинкой «Подсолнухи»!
– Да. Именно. Кстати, обрати внимание: она обута.
– Обратил. Обута. А вдруг это вообще не он? Другой, а?
Барышев тронул за плечо эксперта, который был поглощен своими записями и на перепалку не обращал внимания.
– Как думаешь, Иван Андреевич? Он или не он?
– Раны характерные, – пожал плечами эксперт. – Той же штуковиной душили.
– А что за штуковина? – безнадежным голосом спросил Леонидов.
– А кто ж знает наверняка? Железная. Я вчера как раз экспертизу делал. Микрочастицы на коже убитой девушки присутствуют. Изделие, которым пользовался преступник, из металла.
– Прут? Железный прут? – тут же спросил Алексей.
– Прут толще.
– Проволока?
Эксперт тяжело вздохнул:
– А проволока тоньше. Хотя, – он пожевал губами, – смотря какая проволока. Ясно только, что не медная. Кто ж знает?
– И что вскрытие? – спросил Леонидов. – Первой девушки? Результаты готовы уже?
– Завтра передам официальное заключение. Вот ему, – Иван Андреевич кивнул на Барышева, – скажу. А вообще… Дело ведет прокуратура. Все вопросы к ним.
– А мне, по секрету?
– Вы, молодой человек, вообще частное лицо. Хотя и очень мне знакомое. В органах работали, признайтесь?
– Было.
– Так вот: у меня этих экспертиз каждый день…
– Маленькую какую-нибудь детальку, Иван Андреевич.
– Наличие небольшой дозы спиртного в организме.
– Пьяная была? – с надеждой спросил Леонидов.
– Небольшой, я сказал. Небольшой. Без сомнения, она где-то ужинала. В ресторане, я думаю. Содержимое желудка красноречиво. Морепродукты, пирожное с кремом. И выпила совсем чуть-чуть. Шампанского.
– Барышев, во сколько Лилия домой с работы ушла? – развернулся Алексей к другу.
– В семь.
– А убили ее в начале первого. Четыре с лишним часа. Где-то поужинала. С кем-то.
– Я же говорю: Лейкин.
– А здесь тоже Лейкин?
– А кто? Только мотив пока не ясен. Но не тянет, Леша, на цветочного маньяка. Никак не тянет.
– Вика. Трава такая есть, между прочим. В поле растет. Или на лугу.
– Трава? – усмехнулся Барышев. – Фантазия у тебя…
За их спинами лязгнули двери большого лифта. Леонидов обернулся: капитан Степанов поддерживал под локоть тщедушного трясущегося мужичка в спортивном костюме. Мужичок часто-часто моргал и все время щурился, пытаясь разглядеть людей, находившихся в подъезде. Алексей сразу догадался, что у него слабое зрение.
– Вика? – неуверенно позвал мужчина. – Вика, ты где?
– Петр Александрович, вы держитесь. Сюда гляньте, только постарайтесь держаться. Возьмите себя в руки. Это ваша жена?
Мужчины расступились, муж Виктории Воробьевой неуверенно моргнул еще пару раз. Потом взялся рукой за сердце.
– Нитроглицерина ему! – крикнул капитан Степанов. – Иван Андреевич!
– Господи! Да иду я! Иду! Как что, так Иван Андреевич! А я вам не «Скорая помощь»…
Пока откачивали Воробьева, капитан отвел Барышева в сторонку. Алексей услышал, как тот сказал Сереге:
– Убитая работала главным бухгалтером в коммерческой фирме. Семью содержала. А в фирме, между прочим, всю последнюю неделю были проблемы с налоговой инспекцией. Муж говорит, на нее хозяин давил. И даже грозил. Много знала. Вот тебе и мотив.
– Я говорил ей: брось эту работу! Ведь не платят просто так больших денег! Не платят! Я говорил! – тут же запричитал муж.
– Вот-вот, – тихо сказал капитан. Следующую фразу Леонидов едва расслышал: – Вместо того чтобы самому пойти заработать деньги, проще каждый день говорить жене: «Брось эту нехорошую работу!» И сидеть дома, и по-прежнему брать у нее деньги.
– Он не работает? – так же тихо спросил Барышев.
– Нет.
– Ну что теперь? Хозяина Воробьевой будем трясти?
– Само собой.
Алексей только плечами пожал и направился к дверям. Ну, трясите. Но это уже без меня.
– Эй, Леха! – окликнул его Барышев.
– Да?
– Погоди.
– Давай на улице поговорим. Здесь дышать темно и воздуха не видно.
– Ты только не обижайся, – сказал Серега, когда вышли на свежий воздух, и слегка придержал Леонидова за плечо. – Не обижайся, но проблемы с бухгалтерией мне как-то ближе, чем пакеты с подсолнухами. Деньги – это мотив. А пакет – твоя фантазия.
– Я слышал краем уха, что желтый цвет всегда связывали с изменой. Неприятный цвет.
– Ну и что?
– И очень уж яркий. Я бы даже сказал: пронзительный. Значит, я свободен?
– Ладно тебе прикалываться. В общем, спасибо, Леонидов, – с чувством сказал Серега. – Ты настоящий друг…
– Но мы теперь и сами справимся, – закончил фразу Алексей. – Что ж, ставлю мою интуицию против твоего прагматизма, что дело тут в цветах, а не в бухгалтерии. Спокойной ночи, малыши, – не удержался он от того, чтобы не съязвить. – Удачи вам!
Серега Барышев не отреагировал на подколку, пошел трудиться дальше. А Леонидов пошел домой. Он даже не переживал свою отставку. Куда они денутся? Все равно придут! И в ножки поклонятся. Потому что Вика – это трава.
2
– Меня ждут, – отмахнулся Леонидов.
– Прокуратура, что ли?
– Хуже. Эксперт по особо странным преступлениям.
– А такие есть?
– Уже есть. Новая штатная единица. Не слыхал?
Мужик в камуфляже задумчиво покачал в руке резиновую дубинку. Леонидов слегка удивился: дубинка-то ему зачем? Новая штатная единица? Как он, однако, отстал от жизни! Барышев выглянул вовремя.
– Леха? Здорово! Тут еще одна девица. Убита примерно с час назад.
– Аналогичный случай?
– Тот, да не тот. Не знаю пока. Посмотришь? Проходи.
И Барышев любезно пропустил его вперед. Леонидов победно взглянул на мужика в камуфляже:
– Ну вот, а ты не верил! Говорю ж тебе: новую штатную единицу ввели.
– Какую единицу? – подозрительно спросил Барышев. – Опять твои шуточки?
– Черт, а чего ж так темно? – выругался Леонидов, попав в маленький предбанник между первой дверью и второй.
– Ночь.
– Ага. Души человеческой. Электрического света не выносит, так и просит тело бренное активно лампочки в подъездах бить. – Он сделал шаг вперед, на ощупь. – Где она?
– Вон лежит, – кивнул Серега на женское тело. Алексей пригляделся. Ноги на ступеньках, голова на кафеле. И машинально отметил: обута.
В самом подъезде было светлее. Женщина лежала возле будочки вахтера, крохотной комнатушки, огороженной фанерой. Когда-то здесь по очереди дежурили жильцы, но потом среди обитателей подъезда начался раздрай из-за денег, и окно в будочке заколотили той же фанерой. Леонидов потрогал хлипкую дверь, потянул за ручку. Она тут же открылась.
– Замок сломали, – вздохнул Барышев.
– Надо думать. – Алексей заглянул в будочку: – Интересно кто? Бомжи или наш маньяк? Популярное место, должно быть, у местной молодежи. Вон и банки из-под джин-тоника валяются. Пивные бутылки. Хреново. Затоптано все.
– Леша, у нее такие же шрамы на шее. И на лице.
– А кто она? Уже выяснили?
– Да. Паспорт в сумочке. Капитан Степанов поднялся наверх. К мужу.
– К мужу?! Так она что, замужем?!
– Ну да. Воробьева Виктория Сергеевна, тридцать девять лет. Прописана в этом доме. Вот уже десять лет. По адресу…
– Тридцать девять лет! Высокого роста!
Леонидов обошел мертвое тело, внимательно осмотрел женские ноги в тяжелых зимних ботинках.
– А размер-то, а?
– Ну, тридцать девять – сорок, не меньше. И что?
– А то. Ты, Сережа, туфельку-то ей примерь. На всякий случай. Вдруг у нее и убитой позавчера белой Лилии было что-то общее? К примеру, туфля. И такое бывает.
– Ничего у них не было общего! Ни-че-го! Точка. Та маленькая, эта высокая, та не замужем и вообще того-этого… Одним словом… Как бы поприличнее выразиться? Ну, словом, как сказал эксперт, половой жизнью не жила. – Алексей хмыкнул. Ну, Серега! Застенчив, как девица! Будто и сам того-этого. Барышев меж тем продолжал: – А эта замужем, двое детей, тридцать девять лет. Женщина в возрасте, – сказал Серега, которому не исполнилось еще и тридцати.
– В возрасте! – возмутился Алексей. – Имей совесть! Малолетка! А чем это так пахнет?
– Пахнет? – Барышев принюхался. – Не знаю, не чувствую.
– Эх, сыщик! Духами пахнет!
– Ну и что? От всех баб духами пахнет. Моя Анька каждый день на себя прыскает из флакона.
– Такими же?
– А я разбираюсь?
– Вот и узнай, что за духи. – Леонидов принюхался. – Резкий запах. Резеда, что ли? Как ты, говоришь, ее звали?
– Виктория Сергеевна Воробьева.
– Виктория. Вика.
– Вот именно. Никаких цветов. И тут мимо.
– А это что? – Леонидов обратил внимание на целлофановый пакет, разрисованный желтыми подсолнухами. Он валялся рядом с убитой. – А это что?!
– Пакет.
– А в нем?
– Продукты. Двухлитровая бутылка «Пепси», большой пакет чипсов, мороженое типа пломбир в количестве четыре штуки …
– Странный набор для матери семейства. Ни тебе батона хлеба, пачки пельменей, мяса-рыбы-колбасы. Хотя… Он желтого цвета. С подсолнухами.
– Кто?
– Пакет. Соображаешь?
– Ну и что? Подумаешь: пакет желтого цвета! Да этих пакетов полным-полно в супермаркете напротив! У кассы горой лежат! Полмикрорайона с этими подсолнухами ходит, так что ж, он их всех убивать будет, что ли?!
– Не знаю. Но пакет – это существенно.
– Леша, ты сам подумай. Это же звучит смешно: между двумя убитыми женщинами есть связь. А именно: из магазина, который работает круглосуточно (заметь: круглосуточно!), обе несли домой продукты в целлофановом пакете с картинкой «Подсолнухи»!
– Да. Именно. Кстати, обрати внимание: она обута.
– Обратил. Обута. А вдруг это вообще не он? Другой, а?
Барышев тронул за плечо эксперта, который был поглощен своими записями и на перепалку не обращал внимания.
– Как думаешь, Иван Андреевич? Он или не он?
– Раны характерные, – пожал плечами эксперт. – Той же штуковиной душили.
– А что за штуковина? – безнадежным голосом спросил Леонидов.
– А кто ж знает наверняка? Железная. Я вчера как раз экспертизу делал. Микрочастицы на коже убитой девушки присутствуют. Изделие, которым пользовался преступник, из металла.
– Прут? Железный прут? – тут же спросил Алексей.
– Прут толще.
– Проволока?
Эксперт тяжело вздохнул:
– А проволока тоньше. Хотя, – он пожевал губами, – смотря какая проволока. Ясно только, что не медная. Кто ж знает?
– И что вскрытие? – спросил Леонидов. – Первой девушки? Результаты готовы уже?
– Завтра передам официальное заключение. Вот ему, – Иван Андреевич кивнул на Барышева, – скажу. А вообще… Дело ведет прокуратура. Все вопросы к ним.
– А мне, по секрету?
– Вы, молодой человек, вообще частное лицо. Хотя и очень мне знакомое. В органах работали, признайтесь?
– Было.
– Так вот: у меня этих экспертиз каждый день…
– Маленькую какую-нибудь детальку, Иван Андреевич.
– Наличие небольшой дозы спиртного в организме.
– Пьяная была? – с надеждой спросил Леонидов.
– Небольшой, я сказал. Небольшой. Без сомнения, она где-то ужинала. В ресторане, я думаю. Содержимое желудка красноречиво. Морепродукты, пирожное с кремом. И выпила совсем чуть-чуть. Шампанского.
– Барышев, во сколько Лилия домой с работы ушла? – развернулся Алексей к другу.
– В семь.
– А убили ее в начале первого. Четыре с лишним часа. Где-то поужинала. С кем-то.
– Я же говорю: Лейкин.
– А здесь тоже Лейкин?
– А кто? Только мотив пока не ясен. Но не тянет, Леша, на цветочного маньяка. Никак не тянет.
– Вика. Трава такая есть, между прочим. В поле растет. Или на лугу.
– Трава? – усмехнулся Барышев. – Фантазия у тебя…
За их спинами лязгнули двери большого лифта. Леонидов обернулся: капитан Степанов поддерживал под локоть тщедушного трясущегося мужичка в спортивном костюме. Мужичок часто-часто моргал и все время щурился, пытаясь разглядеть людей, находившихся в подъезде. Алексей сразу догадался, что у него слабое зрение.
– Вика? – неуверенно позвал мужчина. – Вика, ты где?
– Петр Александрович, вы держитесь. Сюда гляньте, только постарайтесь держаться. Возьмите себя в руки. Это ваша жена?
Мужчины расступились, муж Виктории Воробьевой неуверенно моргнул еще пару раз. Потом взялся рукой за сердце.
– Нитроглицерина ему! – крикнул капитан Степанов. – Иван Андреевич!
– Господи! Да иду я! Иду! Как что, так Иван Андреевич! А я вам не «Скорая помощь»…
Пока откачивали Воробьева, капитан отвел Барышева в сторонку. Алексей услышал, как тот сказал Сереге:
– Убитая работала главным бухгалтером в коммерческой фирме. Семью содержала. А в фирме, между прочим, всю последнюю неделю были проблемы с налоговой инспекцией. Муж говорит, на нее хозяин давил. И даже грозил. Много знала. Вот тебе и мотив.
– Я говорил ей: брось эту работу! Ведь не платят просто так больших денег! Не платят! Я говорил! – тут же запричитал муж.
– Вот-вот, – тихо сказал капитан. Следующую фразу Леонидов едва расслышал: – Вместо того чтобы самому пойти заработать деньги, проще каждый день говорить жене: «Брось эту нехорошую работу!» И сидеть дома, и по-прежнему брать у нее деньги.
– Он не работает? – так же тихо спросил Барышев.
– Нет.
– Ну что теперь? Хозяина Воробьевой будем трясти?
– Само собой.
Алексей только плечами пожал и направился к дверям. Ну, трясите. Но это уже без меня.
– Эй, Леха! – окликнул его Барышев.
– Да?
– Погоди.
– Давай на улице поговорим. Здесь дышать темно и воздуха не видно.
– Ты только не обижайся, – сказал Серега, когда вышли на свежий воздух, и слегка придержал Леонидова за плечо. – Не обижайся, но проблемы с бухгалтерией мне как-то ближе, чем пакеты с подсолнухами. Деньги – это мотив. А пакет – твоя фантазия.
– Я слышал краем уха, что желтый цвет всегда связывали с изменой. Неприятный цвет.
– Ну и что?
– И очень уж яркий. Я бы даже сказал: пронзительный. Значит, я свободен?
– Ладно тебе прикалываться. В общем, спасибо, Леонидов, – с чувством сказал Серега. – Ты настоящий друг…
– Но мы теперь и сами справимся, – закончил фразу Алексей. – Что ж, ставлю мою интуицию против твоего прагматизма, что дело тут в цветах, а не в бухгалтерии. Спокойной ночи, малыши, – не удержался он от того, чтобы не съязвить. – Удачи вам!
Серега Барышев не отреагировал на подколку, пошел трудиться дальше. А Леонидов пошел домой. Он даже не переживал свою отставку. Куда они денутся? Все равно придут! И в ножки поклонятся. Потому что Вика – это трава.
2
Александра встретила его словами:
– Опять что-то случилось?
– С чего ты взяла? – он поцеловал жену в прохладную щеку, тонко пахнущую ландышами, и спросил: – Как Ксюша?
– У нас все хорошо. А у тебя? Леша? Не молчи! И не отводи глаза! Я уверена: что-то случилось!
– Снова женщину убили, – нехотя сказал Алексей. – На этот раз в третьем подъезде.
– И?
– Что и? Там Барышев.
– Леша, я боюсь! – вздрогнула Саша.
– Чего?
– Ну, я же тоже из дома выхожу! Иногда одна. Прошу Сережку за Ксюшкой присмотреть, пока она спит – и в магазин. А вдруг?
– Ерунды не говори, – отмахнулся Алексей. – Во-первых, он поздно вечером «работает», во-вторых, убивает только…
И тут он замолчал. Задумался. Цветы? Женщин с именами цветов? А как же Вика? Замужняя дама, имеющая двоих детей. И запах… Резеда. Интересно, а какие духи были у Лилии?
– Саша, у тебя есть желтый пакет?
– Какой пакет?
– С подсолнухами. Из ближайшего супермаркета.
– Конечно, есть. Я туда часто захожу. Удобно: рядом с домом, работает круглосуточно, весь ассортимент…
– Выброси его, – прервал жену Алексей. – Пакет.
– Ты что, Леша?! Почему?!
– Срочно. Выброси.
– Ну, знаешь!
– И не выходи вечером из дома. Как стемнеет – никуда не выходи.
Жена, кажется, обиделась. Молча поставила на стол тарелку с куриным супом, хлебницу и солонку. Леонидов глотал обжигающий суп и все думал, думал, думал…
– Саша, ты знаешь мать убитой девушки? Лилии? Из соседнего подъезда?
– Полину Михайловну? Знаю, конечно! Она нигде не работает и частенько сидит на лавочке у своего подъезда с соседками. Иногда на детской площадке. Не сейчас, конечно. Летом, весной. Когда тепло. Я тоже там останавливаюсь, когда с Ксюшей гуляю.
– Женский клуб, да? – усмехнулся Леонидов.
– А что? Да, клуб! Именно женский! Мужья же не хотят ни говорить, ни слушать о ценах на рынке, о детских болезнях, о…
– Хватит, хватит, – замахал он руками. – Не грузи меня. Вы тоже не желаете знать о мужских проблемах! Я просто хочу, чтобы мы, если вдруг встретимся с Полиной Михайловной, попытались ее разговорить. Я уверен, что в полиции она совсем не то расскажет. Я имею в виду, не то, что нужно.
– Почему?
– Потому, – отрезал Алексей. – Она усиленно будет вспоминать, кто и за что мог убить ее дочь. Подозрительных знакомых, нервных ухажеров, сомнительных подружек. А причиной может стать ерунда какая-нибудь. С ее точки зрения. И убийца не похож на маньяка.
– Что ж. Я слышала, завтра похороны. Хочешь, подойду постою в толпе? Народу наверняка будет немало.
– Вот и постой. Послушай, что люди говорят.
Когда жена ушла к маленькой дочке, Леонидов обшарил всю кухню и, найдя несколько желтых пакетов с картинкой «Подсолнухи», разрезал их кухонным ножом на кусочки и выбросил в мусорное ведро. От греха подальше.
… В субботу ему представился случай поговорить с матерью убитой девушки. На этот раз они с Александрой отправились на прогулку вместе. Светило яркое, почти весеннее солнце, напоминая о том, что февралем заканчивается зима и вслед за ней должна прийти весна. И хотя в наше время нельзя ни в чем быть уверенным до конца, весну еще никто не отменял.
Леонидовы возвращались из магазина и уже почти дошли до своего подъезда, когда Александра толкнула мужа в бок:
– Леша, вон там, у соседнего подъезда, Полина Михайловна стоит.
– Где? – пригляделся Леонидов.
Две женщины, видимо, обсуждали что-то совсем невеселое, на их лицах не было улыбок. Та, у которой на голове был черный шарф, все время промокала глаза белым носовым платочком. Леонидов просительно посмотрел на жену:
– Подойдем?
Ксюша сладко спала, и Саша согласно кивнула.
– Здравствуйте! – улыбнулась она женщинам. – Как здоровье, Полина Михайловна?
Та снова промокнула глаза платочком:
– Да откуда же здоровье, Сашенька? На одних таблетках живу. Горе-то какое? – И она тяжело вздохнула: – Горе.
– Ой, я пойду, – заторопилась ее собеседница. – Тесто поставила для пирогов. Перестоит ведь тесто!
– Это мой муж Алексей, – представила жена Леонидова.
– Очень приятно, э-э-э… – тот сделал вид, что никаких справок о матери убитой девушки не наводил.
– Полина Михайловна, – подсказала она. – Что-то редко вас видно с женой.
– Работа.
– Да. Работа… Дочка тоже все работала… Про горе-то мое слыхали?
Леонидов участливо вздохнул: да, наслышаны. Торопливо заговорила жена, выражая Полине Михайловне соболезнования по поводу смерти ее дочери. Леонидов напряженно раздумывал, как бы вклиниться в разговор и задать наводящий вопрос. И во время возникшей паузы сказал:
– А вот я слышал, что в первом подъезде в среду вечером тоже убитую женщину нашли.
– Ох! – вздрогнула Полина Михайловна. – Похороны-то сегодня! Ведь скоро выносить будут! Чего же я здесь стою-то? Надо Викушу в последний путь проводить! Прямо эпидемия в нашем доме! Второе убийство! Скорей бы уж поймали этого мерзавца!
– А вы разве ее хорошо знали? – насторожился Алексей. – Вику?
– А как же! Лиля-то почти год у нее работала!
– Как работала? – удивился Леонидов. – В одной фирме, что ли?
– В какой там фирме! – махнула рукой Полина Михайловна. – Моя-то без образования вовсе. Потом уже на курсы пошла учиться, когда в цветочный магазин устроилась. На этих, как их…
– Флористов, – подсказал Алексей.
– Вот-вот. Букеты, значит, делать. А до того подрабатывала где могла. Вот Викуша и уговорила ее за детьми присматривать. Двое их у нее. Старшей-то девочке тогда уже тринадцать исполнилось, но все равно трудный возраст, а младшей всего четыре года. Болезненная очень девочка, в садик нельзя. А Викуша как раз службу хорошую нашла. Главным бухгалтером.
– Постойте, – не удержался Леонидов. – У нее же, как я знаю, муж дома сидит. У меня друг в полиции, – попытался оправдать он свою осведомленность.
– Что ж, – вздохнула Полина Михайловна. – Петя-то не всегда ведь такой был. И он работал. Только человек простой, не при должности. А она женщина образованная. Яркая. Очень уж модная. Хорошо одевалась…
Леонидов вспомнил дорогую норковую шубку покойной, яркий пестрый платок на голове. С цветами. Слишком уж яркий. Да, это сейчас модно. Только такая пестрота и простота юной девушке к лицу. А Виктория была дамой при большой должности. Похоже, что у покойной бухгалтерши имелись деньги, но не было вкуса. И она любила модно одеться.
– … Высокая, стройная, – продолжала меж тем Полина Михайловна. – Я Лиле-то всегда говорила: у хозяйки своей учись, как одеваться, как себя подать. И надо сказать, что и моей перепадало. Викуша-то, бывало, то духи ей свои подарит, то губную помаду. То еще какую косметику. Последний раз вот, платок подарила. На голову. Чистый шелк! Дорогой, итальянский. Один купила себе, а другой дочке моей, – она снова стала вытирать платочком навернувшиеся на глаза слезы. – В подарок. Это уже после того, как Лиля у нее работать перестала. Заходила иногда, помогала Вике. Уже не за деньги, а по доброте. Лиля-то моя добрая девочка была. Добрая… Да… Петр хоть и дома сидел, но все равно руки не женские. А Викуша целыми днями на службе. И по субботам, бывало, тоже. И домой свои документы брала. Балансы какие-то, отчеты.
– Значит, она до последнего времени делала Лилии подарки? – уточнил Леонидов. – И ваша дочь ими пользовалась? В смысле, вещами Виктории?
– Ох, – снова вздохнула Полина Михайловна. – Как же: пользовалась! Как лежало все на полке, так и лежит. И духи, и помада. Платок тот же. Все, бывало, говорила: «Мама, это не мой стиль». И то сказать: я уж боялась, что дочке замуж-то и не выйти. А тут сам хозяин стал за ней ухаживать. Я уж подумала: повезло!
Но про Лейкина Алексею дослушать не пришлось. Проснулась и завозилась Ксюша, да из первого подъезда вышли две женщины в черных платках, направились прямиком к Полине Михайловне, чтобы вместе идти к третьему на вынос тела. Алексей понял, что ничего интересного узнать больше не удастся.
– Пошли, Саша, – вздохнул он и толкнул вперед коляску. – Ксюшу кормить надо.
– Извините, молодой человек! – окликнула его вдруг одна из женщин.
– Да? – обернулся Леонидов.
– Вы не могли бы нам помочь? Это недолго. Сейчас уже выносят, и, пока все на кладбище поедут, мы столы будем накрывать к поминкам. Столов-то маловато. И стульев тоже. Не поможете мужу перенести мебель из моей квартиры к Воробьевым?
– Конечно, – Алексей обернулся к жене: – Справишься одна с коляской?
Та кивнула и покатила Ксюшу домой. Народ начал подтягиваться к третьему подъезду, двое мужчин уже выносили из него крышку гроба. Пропустив обложенную со всех сторон цветами Викторию, которая отправилась в свой последний путь, Алексей прошмыгнул в подъезд. Похорон он не любил, хотя к трупам привык еще на прежней службе. Но каждый раз, очутившись на кладбище, думал: «Это я виноват. Недоработал». Этой смерти тоже можно было бы избежать, если бы бывший оперуполномоченный Леонидов не стал такой свиньей. Ведь знал, что Лилия первая, но не последняя! Знал! И сейчас подозревает, что он не успокоится. А они бухгалтерию Воробьевой взялись проверять! Надо положить этому конец. Алексей направился в квартиру к Воробьевым.
Вскоре он на пару с мужиком, от которого попахивало алкоголем, заносил в просторную прихожую обеденный стол. И когда вошел туда, понял, что не ошибся. Не зря согласился помочь. Ох, не зря!
Она давно уже стала чужой. Связывают нас только дети. И зачем только вышла за меня замуж? Может, потому, что ей, такой волевой и сильной, умной и решительной, был нужен рядом слабый, послушный мужчина в качестве мужа? Половичка, лежащего в прихожей, о который можно вытирать ноги? Да, я слаб. Характером похож на женщину. Она права. Как всегда, права.
Она смеялась над моими женскими увлечениями. Над цветами, которые я разводил, над вышивкой гладью и крестиком, над тем, что я люблю готовить. Но в нарядах-то, которые я ей шил, ходила иногда. Ведь ходила?! Зачем же тогда смеялась?
Как женщина может не любить цветов? У моей мамы вся квартира была в цветах. На подоконниках стояли горшки, на стенах висели кашпо, на застекленной лоджии красовалась огромная кадка с фикусом. Я привык к этому с детства. И в своей квартире хотел видеть то же: маленький рай, где пахнет душистой геранью, ветки традесканций свисают до самых плинтусов с полочек, развешенных по стенам. Я сам делал эти полочки из неструганной березы. Слышите, сам?! О, как тонка ее кожа, мгновенно слоящаяся и облезающая в неосторожных руках! А мои руки очень и очень нежные. Мои внимательные, умелые руки. Но она презирала эти полочки. И ни разу так и не полила мои цветы. За что?!
«Ошибка природы, – смеялась она. – Мой муж – ошибка природы». Но у природы не бывает ошибок. Даже в том, что мы с Викторией сошлись, была гармония. Я гармонично ее дополнял. Потому что ничего никому не дается в полной мере. Сильным людям не хватает слабости, слабым – силы. И надо ценить эту гармонию, а не разрушать ее изо дня в день. А она… Она разрушала!
Я терпел до тех пор, пока она не принесла обогреватель в мою комнату. Ведь у нас огромная четырехкомнатная квартира, зачем же так? Ну хочет она с девочками спать в тепле, так кто ж мешает? А у меня в комнате как раз сейчас цветет цикламен, или иначе альпийская фиалка. Удивительное растение – он отдыхает летом, а с октября до марта пышными фиолетово-красными цветками радует глаз. Но растение это капризное и цвести может только в прохладных помещениях.
Когда она выбрасывала черенки, принесенные мною из квартиры матери, я терпел. Хотя для меня они то же самое, что маленькие дети. Ну, разве можно? Всякому терпению есть предел. Мой любимый цикламен… За что?
Вика, Вика, почему ты умерла? Ты обрела покой, а я потерялся. Да, ты стала последнее время невыносима. Мои нервы натянулись до предела. Меня раздражала твоя работа, твои упреки, твое постоянное давление. Но я никогда не думал о том, чем и как жить, когда тебя не станет? Я всю жизнь был при тебе. А теперь остался при детях, которым надо есть, им надо покупать одежду, младшей игрушки, старшей мобильный телефон, потому что старая модель устарела, и новый компьютер. Они не привыкли жить на мою скромную зарплату. А теперь, видимо, придется. И если я сделаю еще раз что-нибудь дурное, то это будет только ради них. Ради наших с тобой детей.
Поэтому прости меня, Вика! Завтра же я выброшу из дома их все. Баночки с черенками, полочки, цветочные горшки… Все выброшу. Кроме цикламена. В конце концов, ты права: нельзя превращать квартиру в оранжерею. С ними же столько хлопот! Одни отцветают, другие зацветают, третьи болеют, четвертые требуют пересадки. Все. Хватит. Кончено. Ради тебя, Вика…
Леонидов с удивлением огляделся: ну и ну! Попятился вместе со столом, резко взял влево и наткнулся на огромную кадку с фикусом. Вот это да! Чего только в жизни не бывает! Цветов-то сколько! Прямо не квартира, а ботанический сад!
– Чего стоишь столбом? В большую комнату его заноси! – крикнул мужик, который шел сзади, подталкивая Алексея в ягодицы столешницей.
– Иду уже! Несу!
Леонидов стал разворачивать стол так, чтобы протащить его боком в дверь. И чуть не задел другую кадку. Что в ней росло, он так и не догадался. Нечто, похожее на пальму. Чудовище с огромными резными листьями и стволом толщиной с детскую руку. Это нечто он все-таки задел столом и слегка помял. Поморщившись от досады, подумал, что не страшно, в квартире Воробьевых хватает этого добра. Зеленых насаждений. Стоящих, висящих, вьющихся и просто в зачаточном состоянии. В баночках с водой и маленьких горшочках. Когда с мебелью разобрались, его напарник подмигнул:
– Ну, чего, мужик, помянем? – И, не дожидаясь его согласия, пошел на кухню. Там энергично орудовали три фурии (или гурии) в черном, раскладывая по тарелкам закуски, а по салатницам оливье. После короткой перепалки гурии отступили, и напарник урвал-таки поллитру, пару бутербродов и полбанки маринованных огурчиков.
Накрыв один из горшков разделочной доской, напарник разложил на ней добычу. Примятый цветок принял на себя всю тяжесть содеянного. Стоя рядом с пальмой, Леонидов нехотя взял рюмку с водкой (Сашка будет ругаться), выпил, хрустнул маринованным огурчиком и спросил:
– А что, сосед с тобой выпивал?
– Петя-то? – мужик хрустнул в ответ огурчиком. – Не. Редко. Ну, еще по одной?
– Мне не наливай. Сегодня гости обещали приехать. Надо лицо соблюсти, – соврал Леонидов.
– Это дело. Гостей надо встретить с лицом, а не с рожей. Терпи. А я помяну. Эх, царствие ей небесное! Упокой, Господь, душу!
Мужик выпил еще рюмку водки и сказал:
– Петя-то малость того. Не в себе. Ну как с ним выпьешь?
– Как не в себе? – насторожился Леонидов.
– Ну, в том смысле, будто и не мужик. Скажи, какая чепуховина: цветочки разводить. Это ведь все он. Не баба его, – сосед Воробьева стукнул кулаком по разделочной доске, под которой пригнулся несчастный цветок, и сплюнул. – Тьфу!
Налив и выпив следующую рюмку водки уже без закуски, он сделался еще разговорчивее:
– Эва сколько всякой пакости! Ты глянь! Кладовочку можно организовать на месте кадки, а в кладовочке поставить бутыль, а в бутыли…
– А где он раньше работал? – перебил его Алексей. – Муж бухгалтерши?
– Где? А в школе. Учителем.
– Учителем чего?
– Ха! Домоводства.
– Чего?!
– Поначалу пацанам показывал, как табуретки делать. Столярничал, значит. А потом та баба, что девкам кулинарию объясняла, в декрет ушла. А с учителями нынче дефицит. Не хотят они в школу идти, им подавай колледж али этот? Как его? Лицей! Дочка моя там учится. А по мне, как ни назови, одна хрень. Работы все одно для молодежи нет. Что после школы, что после лицея. Разве что по блату. Ну Петька и решил, того… Совместить. Нравилось ему.
– Опять что-то случилось?
– С чего ты взяла? – он поцеловал жену в прохладную щеку, тонко пахнущую ландышами, и спросил: – Как Ксюша?
– У нас все хорошо. А у тебя? Леша? Не молчи! И не отводи глаза! Я уверена: что-то случилось!
– Снова женщину убили, – нехотя сказал Алексей. – На этот раз в третьем подъезде.
– И?
– Что и? Там Барышев.
– Леша, я боюсь! – вздрогнула Саша.
– Чего?
– Ну, я же тоже из дома выхожу! Иногда одна. Прошу Сережку за Ксюшкой присмотреть, пока она спит – и в магазин. А вдруг?
– Ерунды не говори, – отмахнулся Алексей. – Во-первых, он поздно вечером «работает», во-вторых, убивает только…
И тут он замолчал. Задумался. Цветы? Женщин с именами цветов? А как же Вика? Замужняя дама, имеющая двоих детей. И запах… Резеда. Интересно, а какие духи были у Лилии?
– Саша, у тебя есть желтый пакет?
– Какой пакет?
– С подсолнухами. Из ближайшего супермаркета.
– Конечно, есть. Я туда часто захожу. Удобно: рядом с домом, работает круглосуточно, весь ассортимент…
– Выброси его, – прервал жену Алексей. – Пакет.
– Ты что, Леша?! Почему?!
– Срочно. Выброси.
– Ну, знаешь!
– И не выходи вечером из дома. Как стемнеет – никуда не выходи.
Жена, кажется, обиделась. Молча поставила на стол тарелку с куриным супом, хлебницу и солонку. Леонидов глотал обжигающий суп и все думал, думал, думал…
– Саша, ты знаешь мать убитой девушки? Лилии? Из соседнего подъезда?
– Полину Михайловну? Знаю, конечно! Она нигде не работает и частенько сидит на лавочке у своего подъезда с соседками. Иногда на детской площадке. Не сейчас, конечно. Летом, весной. Когда тепло. Я тоже там останавливаюсь, когда с Ксюшей гуляю.
– Женский клуб, да? – усмехнулся Леонидов.
– А что? Да, клуб! Именно женский! Мужья же не хотят ни говорить, ни слушать о ценах на рынке, о детских болезнях, о…
– Хватит, хватит, – замахал он руками. – Не грузи меня. Вы тоже не желаете знать о мужских проблемах! Я просто хочу, чтобы мы, если вдруг встретимся с Полиной Михайловной, попытались ее разговорить. Я уверен, что в полиции она совсем не то расскажет. Я имею в виду, не то, что нужно.
– Почему?
– Потому, – отрезал Алексей. – Она усиленно будет вспоминать, кто и за что мог убить ее дочь. Подозрительных знакомых, нервных ухажеров, сомнительных подружек. А причиной может стать ерунда какая-нибудь. С ее точки зрения. И убийца не похож на маньяка.
– Что ж. Я слышала, завтра похороны. Хочешь, подойду постою в толпе? Народу наверняка будет немало.
– Вот и постой. Послушай, что люди говорят.
Когда жена ушла к маленькой дочке, Леонидов обшарил всю кухню и, найдя несколько желтых пакетов с картинкой «Подсолнухи», разрезал их кухонным ножом на кусочки и выбросил в мусорное ведро. От греха подальше.
… В субботу ему представился случай поговорить с матерью убитой девушки. На этот раз они с Александрой отправились на прогулку вместе. Светило яркое, почти весеннее солнце, напоминая о том, что февралем заканчивается зима и вслед за ней должна прийти весна. И хотя в наше время нельзя ни в чем быть уверенным до конца, весну еще никто не отменял.
Леонидовы возвращались из магазина и уже почти дошли до своего подъезда, когда Александра толкнула мужа в бок:
– Леша, вон там, у соседнего подъезда, Полина Михайловна стоит.
– Где? – пригляделся Леонидов.
Две женщины, видимо, обсуждали что-то совсем невеселое, на их лицах не было улыбок. Та, у которой на голове был черный шарф, все время промокала глаза белым носовым платочком. Леонидов просительно посмотрел на жену:
– Подойдем?
Ксюша сладко спала, и Саша согласно кивнула.
– Здравствуйте! – улыбнулась она женщинам. – Как здоровье, Полина Михайловна?
Та снова промокнула глаза платочком:
– Да откуда же здоровье, Сашенька? На одних таблетках живу. Горе-то какое? – И она тяжело вздохнула: – Горе.
– Ой, я пойду, – заторопилась ее собеседница. – Тесто поставила для пирогов. Перестоит ведь тесто!
– Это мой муж Алексей, – представила жена Леонидова.
– Очень приятно, э-э-э… – тот сделал вид, что никаких справок о матери убитой девушки не наводил.
– Полина Михайловна, – подсказала она. – Что-то редко вас видно с женой.
– Работа.
– Да. Работа… Дочка тоже все работала… Про горе-то мое слыхали?
Леонидов участливо вздохнул: да, наслышаны. Торопливо заговорила жена, выражая Полине Михайловне соболезнования по поводу смерти ее дочери. Леонидов напряженно раздумывал, как бы вклиниться в разговор и задать наводящий вопрос. И во время возникшей паузы сказал:
– А вот я слышал, что в первом подъезде в среду вечером тоже убитую женщину нашли.
– Ох! – вздрогнула Полина Михайловна. – Похороны-то сегодня! Ведь скоро выносить будут! Чего же я здесь стою-то? Надо Викушу в последний путь проводить! Прямо эпидемия в нашем доме! Второе убийство! Скорей бы уж поймали этого мерзавца!
– А вы разве ее хорошо знали? – насторожился Алексей. – Вику?
– А как же! Лиля-то почти год у нее работала!
– Как работала? – удивился Леонидов. – В одной фирме, что ли?
– В какой там фирме! – махнула рукой Полина Михайловна. – Моя-то без образования вовсе. Потом уже на курсы пошла учиться, когда в цветочный магазин устроилась. На этих, как их…
– Флористов, – подсказал Алексей.
– Вот-вот. Букеты, значит, делать. А до того подрабатывала где могла. Вот Викуша и уговорила ее за детьми присматривать. Двое их у нее. Старшей-то девочке тогда уже тринадцать исполнилось, но все равно трудный возраст, а младшей всего четыре года. Болезненная очень девочка, в садик нельзя. А Викуша как раз службу хорошую нашла. Главным бухгалтером.
– Постойте, – не удержался Леонидов. – У нее же, как я знаю, муж дома сидит. У меня друг в полиции, – попытался оправдать он свою осведомленность.
– Что ж, – вздохнула Полина Михайловна. – Петя-то не всегда ведь такой был. И он работал. Только человек простой, не при должности. А она женщина образованная. Яркая. Очень уж модная. Хорошо одевалась…
Леонидов вспомнил дорогую норковую шубку покойной, яркий пестрый платок на голове. С цветами. Слишком уж яркий. Да, это сейчас модно. Только такая пестрота и простота юной девушке к лицу. А Виктория была дамой при большой должности. Похоже, что у покойной бухгалтерши имелись деньги, но не было вкуса. И она любила модно одеться.
– … Высокая, стройная, – продолжала меж тем Полина Михайловна. – Я Лиле-то всегда говорила: у хозяйки своей учись, как одеваться, как себя подать. И надо сказать, что и моей перепадало. Викуша-то, бывало, то духи ей свои подарит, то губную помаду. То еще какую косметику. Последний раз вот, платок подарила. На голову. Чистый шелк! Дорогой, итальянский. Один купила себе, а другой дочке моей, – она снова стала вытирать платочком навернувшиеся на глаза слезы. – В подарок. Это уже после того, как Лиля у нее работать перестала. Заходила иногда, помогала Вике. Уже не за деньги, а по доброте. Лиля-то моя добрая девочка была. Добрая… Да… Петр хоть и дома сидел, но все равно руки не женские. А Викуша целыми днями на службе. И по субботам, бывало, тоже. И домой свои документы брала. Балансы какие-то, отчеты.
– Значит, она до последнего времени делала Лилии подарки? – уточнил Леонидов. – И ваша дочь ими пользовалась? В смысле, вещами Виктории?
– Ох, – снова вздохнула Полина Михайловна. – Как же: пользовалась! Как лежало все на полке, так и лежит. И духи, и помада. Платок тот же. Все, бывало, говорила: «Мама, это не мой стиль». И то сказать: я уж боялась, что дочке замуж-то и не выйти. А тут сам хозяин стал за ней ухаживать. Я уж подумала: повезло!
Но про Лейкина Алексею дослушать не пришлось. Проснулась и завозилась Ксюша, да из первого подъезда вышли две женщины в черных платках, направились прямиком к Полине Михайловне, чтобы вместе идти к третьему на вынос тела. Алексей понял, что ничего интересного узнать больше не удастся.
– Пошли, Саша, – вздохнул он и толкнул вперед коляску. – Ксюшу кормить надо.
– Извините, молодой человек! – окликнула его вдруг одна из женщин.
– Да? – обернулся Леонидов.
– Вы не могли бы нам помочь? Это недолго. Сейчас уже выносят, и, пока все на кладбище поедут, мы столы будем накрывать к поминкам. Столов-то маловато. И стульев тоже. Не поможете мужу перенести мебель из моей квартиры к Воробьевым?
– Конечно, – Алексей обернулся к жене: – Справишься одна с коляской?
Та кивнула и покатила Ксюшу домой. Народ начал подтягиваться к третьему подъезду, двое мужчин уже выносили из него крышку гроба. Пропустив обложенную со всех сторон цветами Викторию, которая отправилась в свой последний путь, Алексей прошмыгнул в подъезд. Похорон он не любил, хотя к трупам привык еще на прежней службе. Но каждый раз, очутившись на кладбище, думал: «Это я виноват. Недоработал». Этой смерти тоже можно было бы избежать, если бы бывший оперуполномоченный Леонидов не стал такой свиньей. Ведь знал, что Лилия первая, но не последняя! Знал! И сейчас подозревает, что он не успокоится. А они бухгалтерию Воробьевой взялись проверять! Надо положить этому конец. Алексей направился в квартиру к Воробьевым.
Вскоре он на пару с мужиком, от которого попахивало алкоголем, заносил в просторную прихожую обеденный стол. И когда вошел туда, понял, что не ошибся. Не зря согласился помочь. Ох, не зря!
…все цветы мне надоели
Как жить? Вика умерла. Как жить?!Она давно уже стала чужой. Связывают нас только дети. И зачем только вышла за меня замуж? Может, потому, что ей, такой волевой и сильной, умной и решительной, был нужен рядом слабый, послушный мужчина в качестве мужа? Половичка, лежащего в прихожей, о который можно вытирать ноги? Да, я слаб. Характером похож на женщину. Она права. Как всегда, права.
Она смеялась над моими женскими увлечениями. Над цветами, которые я разводил, над вышивкой гладью и крестиком, над тем, что я люблю готовить. Но в нарядах-то, которые я ей шил, ходила иногда. Ведь ходила?! Зачем же тогда смеялась?
Как женщина может не любить цветов? У моей мамы вся квартира была в цветах. На подоконниках стояли горшки, на стенах висели кашпо, на застекленной лоджии красовалась огромная кадка с фикусом. Я привык к этому с детства. И в своей квартире хотел видеть то же: маленький рай, где пахнет душистой геранью, ветки традесканций свисают до самых плинтусов с полочек, развешенных по стенам. Я сам делал эти полочки из неструганной березы. Слышите, сам?! О, как тонка ее кожа, мгновенно слоящаяся и облезающая в неосторожных руках! А мои руки очень и очень нежные. Мои внимательные, умелые руки. Но она презирала эти полочки. И ни разу так и не полила мои цветы. За что?!
«Ошибка природы, – смеялась она. – Мой муж – ошибка природы». Но у природы не бывает ошибок. Даже в том, что мы с Викторией сошлись, была гармония. Я гармонично ее дополнял. Потому что ничего никому не дается в полной мере. Сильным людям не хватает слабости, слабым – силы. И надо ценить эту гармонию, а не разрушать ее изо дня в день. А она… Она разрушала!
Я терпел до тех пор, пока она не принесла обогреватель в мою комнату. Ведь у нас огромная четырехкомнатная квартира, зачем же так? Ну хочет она с девочками спать в тепле, так кто ж мешает? А у меня в комнате как раз сейчас цветет цикламен, или иначе альпийская фиалка. Удивительное растение – он отдыхает летом, а с октября до марта пышными фиолетово-красными цветками радует глаз. Но растение это капризное и цвести может только в прохладных помещениях.
Когда она выбрасывала черенки, принесенные мною из квартиры матери, я терпел. Хотя для меня они то же самое, что маленькие дети. Ну, разве можно? Всякому терпению есть предел. Мой любимый цикламен… За что?
Вика, Вика, почему ты умерла? Ты обрела покой, а я потерялся. Да, ты стала последнее время невыносима. Мои нервы натянулись до предела. Меня раздражала твоя работа, твои упреки, твое постоянное давление. Но я никогда не думал о том, чем и как жить, когда тебя не станет? Я всю жизнь был при тебе. А теперь остался при детях, которым надо есть, им надо покупать одежду, младшей игрушки, старшей мобильный телефон, потому что старая модель устарела, и новый компьютер. Они не привыкли жить на мою скромную зарплату. А теперь, видимо, придется. И если я сделаю еще раз что-нибудь дурное, то это будет только ради них. Ради наших с тобой детей.
Поэтому прости меня, Вика! Завтра же я выброшу из дома их все. Баночки с черенками, полочки, цветочные горшки… Все выброшу. Кроме цикламена. В конце концов, ты права: нельзя превращать квартиру в оранжерею. С ними же столько хлопот! Одни отцветают, другие зацветают, третьи болеют, четвертые требуют пересадки. Все. Хватит. Кончено. Ради тебя, Вика…
Леонидов с удивлением огляделся: ну и ну! Попятился вместе со столом, резко взял влево и наткнулся на огромную кадку с фикусом. Вот это да! Чего только в жизни не бывает! Цветов-то сколько! Прямо не квартира, а ботанический сад!
– Чего стоишь столбом? В большую комнату его заноси! – крикнул мужик, который шел сзади, подталкивая Алексея в ягодицы столешницей.
– Иду уже! Несу!
Леонидов стал разворачивать стол так, чтобы протащить его боком в дверь. И чуть не задел другую кадку. Что в ней росло, он так и не догадался. Нечто, похожее на пальму. Чудовище с огромными резными листьями и стволом толщиной с детскую руку. Это нечто он все-таки задел столом и слегка помял. Поморщившись от досады, подумал, что не страшно, в квартире Воробьевых хватает этого добра. Зеленых насаждений. Стоящих, висящих, вьющихся и просто в зачаточном состоянии. В баночках с водой и маленьких горшочках. Когда с мебелью разобрались, его напарник подмигнул:
– Ну, чего, мужик, помянем? – И, не дожидаясь его согласия, пошел на кухню. Там энергично орудовали три фурии (или гурии) в черном, раскладывая по тарелкам закуски, а по салатницам оливье. После короткой перепалки гурии отступили, и напарник урвал-таки поллитру, пару бутербродов и полбанки маринованных огурчиков.
Накрыв один из горшков разделочной доской, напарник разложил на ней добычу. Примятый цветок принял на себя всю тяжесть содеянного. Стоя рядом с пальмой, Леонидов нехотя взял рюмку с водкой (Сашка будет ругаться), выпил, хрустнул маринованным огурчиком и спросил:
– А что, сосед с тобой выпивал?
– Петя-то? – мужик хрустнул в ответ огурчиком. – Не. Редко. Ну, еще по одной?
– Мне не наливай. Сегодня гости обещали приехать. Надо лицо соблюсти, – соврал Леонидов.
– Это дело. Гостей надо встретить с лицом, а не с рожей. Терпи. А я помяну. Эх, царствие ей небесное! Упокой, Господь, душу!
Мужик выпил еще рюмку водки и сказал:
– Петя-то малость того. Не в себе. Ну как с ним выпьешь?
– Как не в себе? – насторожился Леонидов.
– Ну, в том смысле, будто и не мужик. Скажи, какая чепуховина: цветочки разводить. Это ведь все он. Не баба его, – сосед Воробьева стукнул кулаком по разделочной доске, под которой пригнулся несчастный цветок, и сплюнул. – Тьфу!
Налив и выпив следующую рюмку водки уже без закуски, он сделался еще разговорчивее:
– Эва сколько всякой пакости! Ты глянь! Кладовочку можно организовать на месте кадки, а в кладовочке поставить бутыль, а в бутыли…
– А где он раньше работал? – перебил его Алексей. – Муж бухгалтерши?
– Где? А в школе. Учителем.
– Учителем чего?
– Ха! Домоводства.
– Чего?!
– Поначалу пацанам показывал, как табуретки делать. Столярничал, значит. А потом та баба, что девкам кулинарию объясняла, в декрет ушла. А с учителями нынче дефицит. Не хотят они в школу идти, им подавай колледж али этот? Как его? Лицей! Дочка моя там учится. А по мне, как ни назови, одна хрень. Работы все одно для молодежи нет. Что после школы, что после лицея. Разве что по блату. Ну Петька и решил, того… Совместить. Нравилось ему.