Страница:
– Чего? – снова спросил Алексей.
– Чего. Домоводство! И шить, значит, умел, и готовил неплохо.
– Зачем же тогда его жена няньку детям нанимала?
– Виктория-то? Ха! Зачем! Во-первых, Петьке назло. Мол, бабские дела должна баба делать. Во-вторых, чтобы муж бросил это позорное занятие и сидел дома. Мол, старшей дочери стыдно, что папа в школе показывает девочкам, как фартуки шить. Табуретки, мол, это еще туда-сюда, а уж щи с борщами – это позорище. В-третьих, надо же ей кому-то на жизнь жаловаться. Баба, она без этого не может. Вот возьми мою: как сядут на кухне с соседкой – и ля-ля-ля, ля-ля-ля. До ночи сидят, пока за той муж не придет. И по рюмочке запросто могут выпить под это дело. Что у меня отбирает апосля получки, то, значит, запросто потом с соседкой употребляет. Ну, есть она, спрашивается, справедливость?
– Справедливости нет, – согласился Леонидов.
– Вот и дожала она Петьку. Бросил он работу в школе, хотя и нравилась ему. А Лилька в цветочный магазин как раз устроилась. Не хочу, мол, быть нянькой, хочу в люди выйти. Вот и вышла! Ногами вперед. Прости, господи! – И мужик потянулся к бутылке.
– Значит, они с Викторией были подруги?
– Ну, вроде того.
– И Лилия сюда поболтать заходила, а не по хозяйству помогать?
– Кому помогать-то? Петьке, что ли? Ха!
– А в рестораны они вместе с Викторией не ходили?
– Эка! В рестораны! Может, и ходили. Которые бабы на кухне сидят, языками чешут. Которые в кабак идут за тем же. Если при больших деньгах. А соседка мно-о-го зарабатывала. Нам такое и не снилось. Мы пролетарии всех стран. И друг с другом по-пролетарски соединяемся: бутылочка на столе, селедочка на газете, да разговоры житейские. Ну что, так и не выпьешь больше со мной?
– Ругались они? Сосед с женой? – напоследок спросил Леонидов, решительно отказавшись от выпивки.
– Бывало. Петька-то все больше молчал. А она мертвого подымет. Голосище ого-го! Бой-баба. Тьфу, свят-свят-свят! Она ж померла! Одним словом, плохо жили.
– Понятно. Пойду я.
– Давай. Ты того… Заходи как-нибудь. А то к гаражам. У нас под березками лавочка.
– А на лавочке газета, а на газете селедочка. Я все понял. Как-нибудь…
Леонидов в последний раз оглядел стены прихожей, увешанные полочками, и вздохнул. В каждом дому по кому. Значит, Воробьевы жили плохо. А Лиле Виктория жаловалась на жизнь. Странная дружба, учитывая разницу в возрасте.
… Дома за ужином Леонидов как бы невзначай поинтересовался у жены Александры:
– А ты могла бы любить и уважать мужчину, который преподает домоводство в школе?
– Домоводство? Любить и уважать? – переспросила Саша. – Видишь ли, Лешечка, это разные вещи. Любить можно кого угодно. И министра, и безработного. А насчет уважения не знаю. Наверное, нет. Что-то ненормальное в этом есть, когда мужчина выбирает женскую профессию.
– А когда женщина выбирает мужскую? Тоже ненормально? Но почему-то такую женщину все уважают. Вот, мол, какая молодец! Феминизм, значит, процветает, а как, интересно, называется движение в защиту мужчин? За равные права?
– Ты опять завелся. Причем без повода. Я не феминистка. Сижу дома с ребенком, занимаюсь домашним хозяйством. Ко мне какие претензии?
– Никаких, – буркнул он.
– Ты, Лешечка, стал очень нервный. Тебе в отпуск надо. Или сменить обстановку.
– Ну да. Перейти из одной комнаты в другую. Поменять синюю мягкую мебель на коричневую в белую клетку.
– Как остроумно!
– Радуйся, что я еще шутить могу.
И Леонидов надулся. Саша деликатно замолчала. Ссоры никто из них не хотел. Когда позвонили в дверь, оба обрадовались. Первым в прихожую побежал Сережка и крикнул оттуда:
– Дядя Сережа Барышев пришел! Мама, тебе тортик принесли! А мне шоколадку! А папе? Что папе?
Бутылку водки Барышев достал из кармана на кухне и украдкой покосился на дверь. Александра укладывала Ксюшу спать.
– Не обманул я мужика, – улыбнулся Леонидов. – И в самом деле: гости!
– Какого мужика?
– Да так. Информатора.
– Как жена? – спросил Серега, усаживаясь на табуретку. Та жалобно скрипнула под его могучим телом.
– Как все жены. Муж дома – плохо, денег мало. Денег много – плохо, мужа дома нет.
– А если мужа дома нет и денег мало, тогда как?
– Тогда, Серега, никак. Тогда развод.
– Типун тебе на язык! Что, с Александрой поругались?
– Нет. Все нормально. А ты специально к нам или мимо проходил?
– Если честно, дело есть. Я здесь уже часа три брожу. Фотографию хозяина фирмы, где работала Виктория Воробьева, жильцам показывал.
– Ну и что?
– Может, выпьем? – и Барышев начал открывать бутылку.
– Выпьем. Только сначала скажи: как успехи?
– Не хотел тебя расстраивать, ты ж интуицию свою на кон поставил. Но этого Анашкина, Леша, опознали. В тот день, когда убили Викторию Воробьеву, он заходил в третий подъезд. Двое опознали: старушка со второго этажа и девушка, которая гуляла с собакой. Обе сказали, что мужчину с фотографии в среду видели. Определенно. Шел пешком со стороны супермаркета.
– Так. А что за фирма у этого Анашкина?
– Торгово-закупочная. Продукты питания оптом продает. Со склада.
– И машина у него есть?
– А то! Джип. Полный привод.
– Ого! А к подъезду главного бухгалтера, значит, пешком пришел?
– Пешком.
– И обе его запомнили.
– Еще бы! Белое кашне, бежевое пальто, с букетом. Видный мужчина.
– И когда заходил в подъезд? То есть во сколько?
– Вечером. Около девяти часов. Воробьеву убили приблизительно в это время. Он мог спрятаться в будке вахтера и подождать ее там.
– А вдруг он поднялся наверх и подождал ее в квартире? Вместе с мужем?
– Воробьев говорит, что ничего подобного. Никто к ним домой не заходил.
– А сам-то Воробьев был дома?
– Дома. А где?
– Это он тебе сказал?
– Ну да.
– Вот теперь, Серега, выпьем.
И он принялся разливать водку. Выпили. Мысленно Алексей смеялся. Ну, Серега! Ну, сыщик! Где ж логика? Логики нет.
– Ну? – посмотрел на него Барышев, подцепив на вилку маринованный белый гриб. – Рассказывай. Я же вижу, как у тебя глаза блестят. В чем я не прав?
– Я сегодня случайно попал в квартиру Воробьевых. И много интересного про него узнал. Не ладили они с женой. Скандалили постоянно, по словам соседей. А сама Виктория, между прочим, была подругой Лилии. Вот где мотив! Они дружили!
– Чепуха все это, – отрезал Барышев. – Анашкина опознали: факт. Проблемы с налоговой на фирме были. Вдруг там крупными махинациями пахнет? А Воробьева не захотела единолично за все отвечать и решила показания дать? Он ее и того. Убил.
– А Лилию? За что?
– Ну, это надо подумать. В любом случае: можешь ты объяснить, почему хозяин фирмы приехал в этот дом, причем в то время, когда, по идее, должен быть на работе? Безвылазно, день и ночь. Там же налоговая шерстит!
– А сам он что говорит? Зачем приезжал?
– Пока ничего. Я его еще не спрашивал. Теперь спрошу. А ты, Леша, забудь про свои подсолнухи. Кстати, у него в руке, у этого Анашкина, по словам свидетелей, был пакет. Тот самый, желтый.
– Гибискус.
– Что?
– Ты гибискус, Барышев.
– А кто это? – озадаченно спросил Серега.
– Сам не знаю. Моя мать одно время все черенки какие-то в глиняные горшки сажала. Комнатные растения разводила. Но из всего цветоводства у меня в голове осталось одно только это слово. Почему? Сам не знаю. И что это не знаю тоже.
– Вечно ты, Леонидов, какие-то неприличные слова запоминаешь.
И вдруг Алексей сообразил:
– Слушай, Серега, если этот Анашкин был с букетом, то куда он его дел? Ведь никаких цветов возле тела Виктории не нашли! Кроме подсолнухов на пакете.
– Положим, с собой унес. Когда обратно шел, в мусорный контейнер выкинул.
– А зачем тогда приносил?
– Откуда я знаю? Ты у нас знаток психологии. Может, договориться с ней хотел? По-хорошему? Цветы принес бабе, конфеты. Мне в их фирме по секрету сказали, что, когда налоговая пришла, Воробьева большую часть отчетной документации увезла с собой. Припрятать. Вдруг отдавать не захотела? Он ее и того. Убил.
– Ты узнай на всякий случай, что за цветы были в букете.
– Да иди ты знаешь куда со своими цветами?!
– Тише, ребенок засыпает!
– Иди ты знаешь куда? – повторил Барышев зловещим шепотом.
На кухню заглянула Александра:
– Пьете?
– Нет. Уже закусываем, – подмигнул ей Леонидов. – Хочешь присоединиться?
– Водку пить все равно не буду. Но с вами посижу.
Александра налила себе чаю, разрезала вафельный торт. Потом спросила мужчин:
– Ну, чего замолчали? Продолжайте.
– Саша, что такое гибискус? – невинно спросил Леонидов.
– Кто?!
– Ги…
Александра слегка стукнула его по лбу чайной ложкой:
– Замолчи. Я еще икебану не забыла!
– Все, о цветах больше ни слова, – подвел итог Барышев. – У Лехи богатая фантазия. Он в душах у людей все поэзию ищет, а там давно одна сплошная проза.
– А ты думаешь, у него поэзия? – тихо спросила Александра. – Там теперь баланс. Дебет с кредитом никак не сойдутся.
– Раз так, я буду пить! – Леонидов потянулся к бутылке. – Все равно завтра выходной. Серега, как?
Барышев кивнул: давай. Больше они о цветах не говорили.
3
– Чего. Домоводство! И шить, значит, умел, и готовил неплохо.
– Зачем же тогда его жена няньку детям нанимала?
– Виктория-то? Ха! Зачем! Во-первых, Петьке назло. Мол, бабские дела должна баба делать. Во-вторых, чтобы муж бросил это позорное занятие и сидел дома. Мол, старшей дочери стыдно, что папа в школе показывает девочкам, как фартуки шить. Табуретки, мол, это еще туда-сюда, а уж щи с борщами – это позорище. В-третьих, надо же ей кому-то на жизнь жаловаться. Баба, она без этого не может. Вот возьми мою: как сядут на кухне с соседкой – и ля-ля-ля, ля-ля-ля. До ночи сидят, пока за той муж не придет. И по рюмочке запросто могут выпить под это дело. Что у меня отбирает апосля получки, то, значит, запросто потом с соседкой употребляет. Ну, есть она, спрашивается, справедливость?
– Справедливости нет, – согласился Леонидов.
– Вот и дожала она Петьку. Бросил он работу в школе, хотя и нравилась ему. А Лилька в цветочный магазин как раз устроилась. Не хочу, мол, быть нянькой, хочу в люди выйти. Вот и вышла! Ногами вперед. Прости, господи! – И мужик потянулся к бутылке.
– Значит, они с Викторией были подруги?
– Ну, вроде того.
– И Лилия сюда поболтать заходила, а не по хозяйству помогать?
– Кому помогать-то? Петьке, что ли? Ха!
– А в рестораны они вместе с Викторией не ходили?
– Эка! В рестораны! Может, и ходили. Которые бабы на кухне сидят, языками чешут. Которые в кабак идут за тем же. Если при больших деньгах. А соседка мно-о-го зарабатывала. Нам такое и не снилось. Мы пролетарии всех стран. И друг с другом по-пролетарски соединяемся: бутылочка на столе, селедочка на газете, да разговоры житейские. Ну что, так и не выпьешь больше со мной?
– Ругались они? Сосед с женой? – напоследок спросил Леонидов, решительно отказавшись от выпивки.
– Бывало. Петька-то все больше молчал. А она мертвого подымет. Голосище ого-го! Бой-баба. Тьфу, свят-свят-свят! Она ж померла! Одним словом, плохо жили.
– Понятно. Пойду я.
– Давай. Ты того… Заходи как-нибудь. А то к гаражам. У нас под березками лавочка.
– А на лавочке газета, а на газете селедочка. Я все понял. Как-нибудь…
Леонидов в последний раз оглядел стены прихожей, увешанные полочками, и вздохнул. В каждом дому по кому. Значит, Воробьевы жили плохо. А Лиле Виктория жаловалась на жизнь. Странная дружба, учитывая разницу в возрасте.
… Дома за ужином Леонидов как бы невзначай поинтересовался у жены Александры:
– А ты могла бы любить и уважать мужчину, который преподает домоводство в школе?
– Домоводство? Любить и уважать? – переспросила Саша. – Видишь ли, Лешечка, это разные вещи. Любить можно кого угодно. И министра, и безработного. А насчет уважения не знаю. Наверное, нет. Что-то ненормальное в этом есть, когда мужчина выбирает женскую профессию.
– А когда женщина выбирает мужскую? Тоже ненормально? Но почему-то такую женщину все уважают. Вот, мол, какая молодец! Феминизм, значит, процветает, а как, интересно, называется движение в защиту мужчин? За равные права?
– Ты опять завелся. Причем без повода. Я не феминистка. Сижу дома с ребенком, занимаюсь домашним хозяйством. Ко мне какие претензии?
– Никаких, – буркнул он.
– Ты, Лешечка, стал очень нервный. Тебе в отпуск надо. Или сменить обстановку.
– Ну да. Перейти из одной комнаты в другую. Поменять синюю мягкую мебель на коричневую в белую клетку.
– Как остроумно!
– Радуйся, что я еще шутить могу.
И Леонидов надулся. Саша деликатно замолчала. Ссоры никто из них не хотел. Когда позвонили в дверь, оба обрадовались. Первым в прихожую побежал Сережка и крикнул оттуда:
– Дядя Сережа Барышев пришел! Мама, тебе тортик принесли! А мне шоколадку! А папе? Что папе?
Бутылку водки Барышев достал из кармана на кухне и украдкой покосился на дверь. Александра укладывала Ксюшу спать.
– Не обманул я мужика, – улыбнулся Леонидов. – И в самом деле: гости!
– Какого мужика?
– Да так. Информатора.
– Как жена? – спросил Серега, усаживаясь на табуретку. Та жалобно скрипнула под его могучим телом.
– Как все жены. Муж дома – плохо, денег мало. Денег много – плохо, мужа дома нет.
– А если мужа дома нет и денег мало, тогда как?
– Тогда, Серега, никак. Тогда развод.
– Типун тебе на язык! Что, с Александрой поругались?
– Нет. Все нормально. А ты специально к нам или мимо проходил?
– Если честно, дело есть. Я здесь уже часа три брожу. Фотографию хозяина фирмы, где работала Виктория Воробьева, жильцам показывал.
– Ну и что?
– Может, выпьем? – и Барышев начал открывать бутылку.
– Выпьем. Только сначала скажи: как успехи?
– Не хотел тебя расстраивать, ты ж интуицию свою на кон поставил. Но этого Анашкина, Леша, опознали. В тот день, когда убили Викторию Воробьеву, он заходил в третий подъезд. Двое опознали: старушка со второго этажа и девушка, которая гуляла с собакой. Обе сказали, что мужчину с фотографии в среду видели. Определенно. Шел пешком со стороны супермаркета.
– Так. А что за фирма у этого Анашкина?
– Торгово-закупочная. Продукты питания оптом продает. Со склада.
– И машина у него есть?
– А то! Джип. Полный привод.
– Ого! А к подъезду главного бухгалтера, значит, пешком пришел?
– Пешком.
– И обе его запомнили.
– Еще бы! Белое кашне, бежевое пальто, с букетом. Видный мужчина.
– И когда заходил в подъезд? То есть во сколько?
– Вечером. Около девяти часов. Воробьеву убили приблизительно в это время. Он мог спрятаться в будке вахтера и подождать ее там.
– А вдруг он поднялся наверх и подождал ее в квартире? Вместе с мужем?
– Воробьев говорит, что ничего подобного. Никто к ним домой не заходил.
– А сам-то Воробьев был дома?
– Дома. А где?
– Это он тебе сказал?
– Ну да.
– Вот теперь, Серега, выпьем.
И он принялся разливать водку. Выпили. Мысленно Алексей смеялся. Ну, Серега! Ну, сыщик! Где ж логика? Логики нет.
– Ну? – посмотрел на него Барышев, подцепив на вилку маринованный белый гриб. – Рассказывай. Я же вижу, как у тебя глаза блестят. В чем я не прав?
– Я сегодня случайно попал в квартиру Воробьевых. И много интересного про него узнал. Не ладили они с женой. Скандалили постоянно, по словам соседей. А сама Виктория, между прочим, была подругой Лилии. Вот где мотив! Они дружили!
– Чепуха все это, – отрезал Барышев. – Анашкина опознали: факт. Проблемы с налоговой на фирме были. Вдруг там крупными махинациями пахнет? А Воробьева не захотела единолично за все отвечать и решила показания дать? Он ее и того. Убил.
– А Лилию? За что?
– Ну, это надо подумать. В любом случае: можешь ты объяснить, почему хозяин фирмы приехал в этот дом, причем в то время, когда, по идее, должен быть на работе? Безвылазно, день и ночь. Там же налоговая шерстит!
– А сам он что говорит? Зачем приезжал?
– Пока ничего. Я его еще не спрашивал. Теперь спрошу. А ты, Леша, забудь про свои подсолнухи. Кстати, у него в руке, у этого Анашкина, по словам свидетелей, был пакет. Тот самый, желтый.
– Гибискус.
– Что?
– Ты гибискус, Барышев.
– А кто это? – озадаченно спросил Серега.
– Сам не знаю. Моя мать одно время все черенки какие-то в глиняные горшки сажала. Комнатные растения разводила. Но из всего цветоводства у меня в голове осталось одно только это слово. Почему? Сам не знаю. И что это не знаю тоже.
– Вечно ты, Леонидов, какие-то неприличные слова запоминаешь.
И вдруг Алексей сообразил:
– Слушай, Серега, если этот Анашкин был с букетом, то куда он его дел? Ведь никаких цветов возле тела Виктории не нашли! Кроме подсолнухов на пакете.
– Положим, с собой унес. Когда обратно шел, в мусорный контейнер выкинул.
– А зачем тогда приносил?
– Откуда я знаю? Ты у нас знаток психологии. Может, договориться с ней хотел? По-хорошему? Цветы принес бабе, конфеты. Мне в их фирме по секрету сказали, что, когда налоговая пришла, Воробьева большую часть отчетной документации увезла с собой. Припрятать. Вдруг отдавать не захотела? Он ее и того. Убил.
– Ты узнай на всякий случай, что за цветы были в букете.
– Да иди ты знаешь куда со своими цветами?!
– Тише, ребенок засыпает!
– Иди ты знаешь куда? – повторил Барышев зловещим шепотом.
На кухню заглянула Александра:
– Пьете?
– Нет. Уже закусываем, – подмигнул ей Леонидов. – Хочешь присоединиться?
– Водку пить все равно не буду. Но с вами посижу.
Александра налила себе чаю, разрезала вафельный торт. Потом спросила мужчин:
– Ну, чего замолчали? Продолжайте.
– Саша, что такое гибискус? – невинно спросил Леонидов.
– Кто?!
– Ги…
Александра слегка стукнула его по лбу чайной ложкой:
– Замолчи. Я еще икебану не забыла!
– Все, о цветах больше ни слова, – подвел итог Барышев. – У Лехи богатая фантазия. Он в душах у людей все поэзию ищет, а там давно одна сплошная проза.
– А ты думаешь, у него поэзия? – тихо спросила Александра. – Там теперь баланс. Дебет с кредитом никак не сойдутся.
– Раз так, я буду пить! – Леонидов потянулся к бутылке. – Все равно завтра выходной. Серега, как?
Барышев кивнул: давай. Больше они о цветах не говорили.
3
Второй выходной решили провести с толком и со смыслом. Поставить во главу угла семейные ценности, поскольку по телевизору только об этом и говорят. Надо, мол, укреплять семью, повышать рождаемость, понижать смертность, особенно среди мужчин репродуктивного возраста. Которые, оказываются, мрут, как мухи. С чего бы это? От нервов, не иначе. Так жить неохота, что даже выпить хочется. А продукт не всегда оказывается того качества, которое соответствует задаче. Да и с количеством выходит промашка.
Умирать Леонидов пока не собирался, задачу рождаемости выполнил, осталось все это укрепить и закрепить. Словом, он повез Сашу с детьми к маме. Та долго не могла простить сыну, что женился на разведенной женщине с ребенком, когда вокруг так много свободных и бездетных. Потом смирилась. Внучку она обожала и даже хотела с ней сидеть. Но Саша кормила ребенка грудью до года и сказала, что в няньках не нуждается, опыт есть, справится сама. Леонидов не возражал: мать есть мать. Однако теперь он думал: ребенок подрос, можно и бабушку привлечь. Высвободить хотя бы один выходной в неделю, чтобы куда-то пойти. Александра засиделась.
Это была вторая маленькая корысть его визита. А первая – Лейкин. Пока женщины будут болтать и возиться с ребенком, он сбегает к бывшему однокласснику на предмет икебаны.
Обрадованная мать напекла пирогов, налепила пельменей, накрыла на стол и тут же повела маленькую Ксюшу в спальню показывать папины игрушки. Леонидов увязался следом послушать про свое счастливое детство.
– Деточка, это папин мишка. Ну-ка, скажи: па-пин миш-ка. Смотри, как он рычит: р-р-р… – розовый медведь с оторванным ухом, которого перевернули вниз головой и как следует тряхнули, хрюкнул, и девочка восторженно запищала. Леонидов позвал:
– Мама!
– Да, Лешенька?
– Тебе с ней не тяжело?
– Отчего же мне с внучкой будет тяжело? Привозили бы почаще.
– Саша считает, что нехорошо тебя так обременять.
– Пожилых людей можно обременить только одиночеством, – вздохнула мать. – Даже если мы жалуемся на трудности, то это лишь для того, чтобы узнать, что мы еще нужны. На работе, детям, внукам. Чтобы нас упрашивали, говорили приятные нам вещи. Нет, мне это не трудно.
– Тогда посидишь с детьми в следующие выходные? Я жену в театр хочу сводить.
– А твоя-то согласится? По-моему, она сумасшедшая мать.
– Разумеется, она скажет, что сама со всем справляется и не хочет никому подкидывать детей. Даже на один день. Но я же вижу, как она устала. Конец зимы – не лучшее время года. Если к однообразной погоде примешивается еще и однообразная жизнь изо дня в день… – Леонидов не договорил, только рукой махнул.
– Смотри сам, Леша, – вздохнула мать. – Ну что, Ксюшенька, к маме пойдем?
Девочка изо всех сил вцепилась в розового медведя.
– Пускай возьмет с собой, – сказал Алексей. – Он старый, но проверенный боец. Пойдем, мама, чаю попьем. Пирогов домашних хочу. Твоих.
Он с грустью посмотрел, как дочка поволокла медведя к дверям за единственное целое ухо. Как давно это было: детство. Чем дальше, тем меньше из него что-то помнишь. Когда, интересно, он любимому медведю ухо оторвал?
– Мама, а что такое гибискус? – спросил Алексей.
– Гибискус? – удивилась мать. – Китайская роза.
– Тьфу! А я-то думал!..
Леонидов вскоре набрался наглости и улизнул на полчасика из дома, оставив жену, мать и сына играть в лото. Раз уж он влез в расследование, то надо доказать Барышеву, что дело тут не в бухгалтерии. И не в его, Леонидова, фантазиях. А в том, что если маньяк действительно существует, то он на свободе и очень опасен. И чем дальше, тем больше. Уже весна, а весной, как известно, у них обострение.
Леонидов все еще не верил в то, что этим психопатом может быть Колька, хороший человек Лейкин. Но не проверить его не мог тоже. Да, они вместе учились. Да, Лейкин сразу же предложил помощь однокласснику, которого не видел много лет. И впечатление от него у Алексея осталось в целом приятное. Он был собой недоволен, потому что оказался снобом. Собой, а не Колькой Лейкиным, который приехал навестить больную продавщицу. Все бы хозяева были такие! Правда выяснилось теперь, что он с продавщицей крутил роман, но в то, что Лейкин из ревности или по другой причине так жестоко убил девушку, Алексей верить не хотел. Только не Колька. Ведь в детстве он был розовым романтиком. Хотя где оно, это детство? Люди меняются.
… Квартира Лейкина, во всяком случае, сильно изменилась. Школьником Алексей здесь иногда бывал. Близкими друзьями они с Лейкиным никогда не были, но и соперниками тоже. Даже на беговой дорожке. Тот обидный проигрыш на городских соревнованиях – случайность, и до того и после Алексей у Лейкина всегда очень легко выигрывал. А Коля никогда не делал из проигрыша трагедию. И часто говорил:
– Спорт не мое.
Леонидов тоже не собирался становиться профессиональным спортсменом. Но даже во всем, что было не его, привык выкладываться по максимуму. Потому что неизвестно, как жизнь повернется, каким боком, и что в ней пригодится. Повернулась она неожиданно для обоих. Даже в самых бредовых фантазиях Леонидов никогда не видел себя коммерческим директором крупной фирмы, а Кольку Лейкина цветочным магнатом.
Но зарабатывал бывший одноклассник, судя по всему, на своих цветочках неплохо. То, что он сделал в итоге из обычной трехкомнатной квартиры, было достойно восхищения. Алексей помнил, что раньше, как войдешь, начинался длинный, узкий коридор, заваленный всяким хламом. Велосипед, детская ванночка, старая зимняя одежда… Теперь же стенку сломали, и комната оказалась очень большой, просторной и отделанной то ли под пещеру, то ли под морской грот. Во всяком случае, камни и камешки здесь присутствовали в изобилии. И коряги всевозможных размеров и степеней уродства. Ибо Леонидов никакой красоты во всем этом не находил.
Он так и стоял в крохотной прихожей, прикидывая, на которую из коряг пристроить свою куртку, а высокая женщина с коротко остриженными темными волосами рассматривала его долго в упор и подозрительно.
– Мама, кто там? – услышал Алексей голос Лейкина.
– Это ко мне, – тут же отреагировала женщина.
– Нет, я к Николаю.
– Вы кто? – она загородила проход. Ростом она оказалась даже чуть выше Алексея и широка в плечах. Лицо загорелое, молодое, а обильная седина в ее темных волосах выглядела нарисованной. – Кто вас послал?
– Да я сам по себе, – растерялся Леонидов. И попытался вспомнить, как же ее зовут, Колькину мать?
– Вы меня не обманете! Ну, признавайтесь! Какая из шлюх наняла вас, чтобы передать записку Николаю? После того, как я полностью контролирую телефон?
– Анна Валентиновна! – Вспомнил, наконец, Алексей и облегченно вздохнул. Какой же ценный капитал: хорошая память! И повторил: – Анна Валентиновна, вы меня не узнали? Мы же с Николаем учились в одном классе!
– Да? – Она оглядела Леонидова подозрительно, но словно что-то припоминая. – В самом деле? Учились в одном классе? И как же вас зовут?
– Леонидов. Алексей Леонидов.
– Ну, конечно! Леша Леонидов! Леша Леонидов, Леша Леонидов, – повторила она несколько раз подряд и крикнула: – Коля! К тебе пришли! Коля!
И неожиданно спросила:
– А сестры у вас нет?
– Сестры? – Леонидов не переставал удивляться. – Нет, сестры у меня нет.
Она посторонилась наконец и достала из ящичка для обуви домашние тапочки. Женские или мужские, Леонидов так не понял: вся обувь в этом доме была одного размера. Тридцать девятого, как определил он на глазок. Две пары зимних ботинок стояли на полочке, и он не мог догадаться, какие принадлежат мужественной матери, а какие женственному сыну. Ибо вышедший в гостиную Лейкин выглядел весьма экзотично. В пестрой шелковой рубашке, бархатных штанах и с корявой веткой в руке. На ногтях маникюр, на ветке красные ягоды. А на подбородке клинышек волос, похожий на жирную черную кляксу.
– Леха? Ты?
– Я же тебе звонил.
– Да. Помню. Проходи в мою комнату. Я тебе что-то покажу.
«Ох, боже мой! – подумал Леонидов. – И маникюр! А вдруг он и правда того? Нестандартной ориентации? Надо было Барышева к нему послать! Серега, по крайней мере, краси-ивый!»
Показал же ему Лейкин в своей комнате неприглядный глиняный горшок, из которого торчали две кривые ветки. На взгляд Алексея, отвратительные.
– Вот.
– Что это?
– Икебана. Творю. Ты же интересовался. Я, знаешь, увлекаюсь иногда. Ну и как тебе? Смотри! Любуйся!
Алексей послушно взглянул на это безобразие, стараясь не кривиться. Как поступить? Сложить молитвенно руки и сказать: «Ах?» Так поступил бы хомо сапиенс воспитанный. Вообще-то он не чужд искусству. И даже к авангардизму относится с пониманием: надо, так надо. Но лейкинский шедевр не оценил. И осторожно сказал:
– Нормально.
– Ты не понимаешь! Леша! Тут главное – правильная расстановка. Чтобы во всей силе проявилась Великая Мать Природа, которая отражена в каждом изгибе этого маленького шедевра.
Отполированным ногтем Лейкин любовно коснулся чешуйчатого нароста на одной из веток, напомнившего Алексею стригущий лишай. Потом взял линейку и приложил к ней ветку с красными ягодами:
– Ты понимаешь: основу композиции составляют три ветви, три элемента. Самая длинная «син» символизирует небо, средняя «соэ» – человека и маленькая «хикаэ» – землю. «Син» в таком букете должна в полтора раза превышать размер вазы, «соэ» равняться трем четвертям «син», а «хикаэ» – трем четвертям «соэ». И еще угол наклона. Основная ветвь должна быть наклонена вправо под углом 45°, вторая влево под углом 15°, третья так же вправо под углом 75°, и все три ветви наклонены вперед.
Леонидов мгновенно выпал в осадок от всей этой тарабарщины и на пару минут растерялся. Лейкин же все бормотал непонятные ему слова и при этом возился с линейкой, транспортиром, распорками и своими корявыми ветками. Леонидов уже пожалел о том, что пришел.
– Чего-то я не догоняю, – покачал головой он, на что Лейкин не прореагировал, занятый горшком и раковыми опухолями на кривых ветках. То любовно гладил их, то разворачивал к свету, причмокивая при этом и с вожделением облизывая губы.
«Кто сказал, что он голубой? – подумал Алексей. – Он не голубой. Он – сумасшедший! Какие тут жены! Какие дети!» Леонидов почти потерял терпение, когда Лейкин закрепил последнюю ветку в вазе и отошел на пару шагов, потом, окинув нежным взором композицию, произнес:
– Красота, а? Что скажешь?
– А мне? Можно?
– Что можно?
– Чуть-чуть поправить?
– Ну, давай, – слегка опешил Лейкин.
«Ну, не убьет же он меня?» – подумал Леонидов и решительно стал обламывать на одной из веток сучки. С особенным наслаждением тот самый, покрытый лишаем. Ему показалось, что Колька застонал. Алексей меж тем отщипнул с пяток красных ягод и несколькими легкими щелчками порушил все правильные Колькины углы. Раскидал на глазок ветки в вазе и, счастливо улыбнувшись (конец уродству!), отошел от стола:
– Ну, как? Что скажешь?
Выражение Колькиного лица Алексею не понравилось. «За лишайник обиделся», – подумал он. И вдруг услышал:
– Почему опять не я?! А? Ладно, хватит, пойдем чай пить.
Столик был накрыт посреди каменного грота. Алексей долго вертелся в кресле, прежде чем сообразил, чего здесь не хватает. Ведь денег в ремонт вбухано немало. И мебель не дешевая, на заказ. И все коряги расставлены, без сомнения, при помощи той же линейки и транспортира. С соблюдением пропорций и углов. Души нет. Холодно, неуютно и вроде бы даже сыро. Все сделано словно для того, чтобы кому-то что-то доказать. А творчество – это не утверждение собственного «я», а его вечный поиск. Похоже, Лейкин-то заблудился! Дались ему эти углы!
– Вы по-прежнему вдвоем живете с мамой? – спросил Алексей, размешивая сахарный песок в стакане с чаем серебряной ложечкой. Анна Валентиновна гремела кастрюлями за тонкой перегородкой на кухне. Леонидов не исключал, что она подслушивает.
– Да, вдвоем, – кивнул Лейкин.
– Развелся или закоренелый холостяк?
Тот поморщился, но от прямого ответа уклонился:
– Сложный случай.
– Слушай, а у нас в доме двух женщин убили! И обеих за последнюю неделю!
– Да. Я знаю, – Лейкин слегка побледнел.
– Жена сказала, что одна из них в цветочном магазине работала. Не у тебя часом? – постарался добить его Алексей. Лейкин не выдержал:
– Слушай, Леха, у тебя в полиции друзья остались?
– Друзья? Да. А что случилось?
– Оставили бы они меня в покое! – с отчаянием сказал бывший одноклассник. – Ты не знаешь, кому надо дать?
– Что дать?
– Денег, чего ж еще! Я знаю: все берут. А у меня денег много.
– Это вопрос спорный. Не то что у тебя денег много, а что все берут. Я, к примеру, взяток не брал. И не могу порекомендовать тебе людей, которые этим занимаются.
– А что же мне теперь делать?
– Я не понял: ты чего боишься-то?
– Чего боюсь? Да себя я боюсь! Не выдержу, сломаюсь…
– Ты успокойся. Может, пойти и все рассказать?
– Рассказать? Не-ет. Слишком уж это легко. Я даже своему психотерапевту этого не рассказываю. Представляешь, хожу к нему регулярно и вру. Комплексы себе придумываю. Но правду выложить? Не-ет.
– Ты где был в тот вечер? Когда Лилию убили? Не у психотерапевта часом? Тогда у тебя алиби.
– Так ты знаешь, как ее зовут? А ты не врешь мне часом, Леша? Все так же в ментовке служишь? – подозрительно спросил Лейкин.
– Да я же тебе сказал: два года как ушел.
– А откуда ты знаешь подробности обоих убийств?
– Да какие подробности? Что ее Лилией звали? Так она же в соседнем подъезде жила!
Леонидов услышал, как за стенкой на кухне раздался грохот. Лейкин вскочил и рванулся туда. Должно быть, Анна Валентиновна нечаянно уронила-таки кастрюлю. Или нарочно? Во всяком случае, когда Лейкин вернулся из кухни, разговор об убийстве Лилии он поддерживать не захотел.
– А как мать? – сдавшись, спросил Алексей. – Все там же работает? В Научно-экспериментальном хозяйстве? Цветы выращивает?
– Нет. Она давно уже на пенсии, – ровным голосом сказал Лейкин.
– Давно? На пенсии? – Алексей удивился, потому что Анна Валентиновна не показалась ему такой уж старой. На вид он не дал бы ей больше пятидесяти.
– Я что, мало зарабатываю? Мне нужны ее деньги? Ее работа?
– А Викторию Воробьеву ты случайно не знал? – попробовал еще раз Алексей. – Вторую женщину, которую убили?
– Случайно знал, – нехотя ответил Лейкин. И заметил: – А ты еще говоришь, что не связан с полицией! Это же допрос, Леша! Зачем ходишь вокруг да около? Наводящие вопросы задаешь? Обманул ты меня. Я, когда визитку тебе давал, думал, что помочь надо. По-хорошему хотел. А ты обманул. Так вот, ты им скажи: я все равно буду молчать. А с Викой меня Лиля познакомила. Они же были подружки! Странная такая дружба. Никогда этого не понимал. На мой взгляд, ничего общего у них не было. Лиля такая чистая, непорочная. Я искренне ее любил…
Леонидов испугался, что на кухне снова обрушатся кастрюли. Но Лейкин замолчал сам. Тему Виктории Воробьевой он тоже не собирался развивать. Алексей подумал: а не сделал ли я хуже своим вмешательством Барышеву и следствию? Ведь все равно ни черта не понял. Ни икебаны, ни «соэ» этого, ни Кольку Лейкина. Ишь ты, человек! Вверху, значит, небо, а внизу земля.
– Слушай, Коля, а почему ты берешь продавцами девушек с именами цветов?
– Так ты и справки обо мне успел навести, друг детства? Кто у меня работает, как долго?
– Не преувеличивай, мы никогда не дружили. И справок я не наводил. Просто догадался. Раз была Лилия, значит, есть и Роза?
Тут уж Лейкин сам опрокинул на пол поднос с серебряными вазочками. В одной печенье, в другой шоколадные конфеты в ярких фантиках. Нагнулся, собирая их с ковра. Из-под стола глухо сказал:
– Не были никогда друзьями, говоришь? А что ж ты тогда в душу лезешь? По какому праву?
Леонидов нагнулся туда, под стол, и спросил:
– Значит, ты ухаживаешь только за девушками с «цветочными» именами? Правильно я догадался? А прочие тебя не интересуют?
Умирать Леонидов пока не собирался, задачу рождаемости выполнил, осталось все это укрепить и закрепить. Словом, он повез Сашу с детьми к маме. Та долго не могла простить сыну, что женился на разведенной женщине с ребенком, когда вокруг так много свободных и бездетных. Потом смирилась. Внучку она обожала и даже хотела с ней сидеть. Но Саша кормила ребенка грудью до года и сказала, что в няньках не нуждается, опыт есть, справится сама. Леонидов не возражал: мать есть мать. Однако теперь он думал: ребенок подрос, можно и бабушку привлечь. Высвободить хотя бы один выходной в неделю, чтобы куда-то пойти. Александра засиделась.
Это была вторая маленькая корысть его визита. А первая – Лейкин. Пока женщины будут болтать и возиться с ребенком, он сбегает к бывшему однокласснику на предмет икебаны.
Обрадованная мать напекла пирогов, налепила пельменей, накрыла на стол и тут же повела маленькую Ксюшу в спальню показывать папины игрушки. Леонидов увязался следом послушать про свое счастливое детство.
– Деточка, это папин мишка. Ну-ка, скажи: па-пин миш-ка. Смотри, как он рычит: р-р-р… – розовый медведь с оторванным ухом, которого перевернули вниз головой и как следует тряхнули, хрюкнул, и девочка восторженно запищала. Леонидов позвал:
– Мама!
– Да, Лешенька?
– Тебе с ней не тяжело?
– Отчего же мне с внучкой будет тяжело? Привозили бы почаще.
– Саша считает, что нехорошо тебя так обременять.
– Пожилых людей можно обременить только одиночеством, – вздохнула мать. – Даже если мы жалуемся на трудности, то это лишь для того, чтобы узнать, что мы еще нужны. На работе, детям, внукам. Чтобы нас упрашивали, говорили приятные нам вещи. Нет, мне это не трудно.
– Тогда посидишь с детьми в следующие выходные? Я жену в театр хочу сводить.
– А твоя-то согласится? По-моему, она сумасшедшая мать.
– Разумеется, она скажет, что сама со всем справляется и не хочет никому подкидывать детей. Даже на один день. Но я же вижу, как она устала. Конец зимы – не лучшее время года. Если к однообразной погоде примешивается еще и однообразная жизнь изо дня в день… – Леонидов не договорил, только рукой махнул.
– Смотри сам, Леша, – вздохнула мать. – Ну что, Ксюшенька, к маме пойдем?
Девочка изо всех сил вцепилась в розового медведя.
– Пускай возьмет с собой, – сказал Алексей. – Он старый, но проверенный боец. Пойдем, мама, чаю попьем. Пирогов домашних хочу. Твоих.
Он с грустью посмотрел, как дочка поволокла медведя к дверям за единственное целое ухо. Как давно это было: детство. Чем дальше, тем меньше из него что-то помнишь. Когда, интересно, он любимому медведю ухо оторвал?
– Мама, а что такое гибискус? – спросил Алексей.
– Гибискус? – удивилась мать. – Китайская роза.
– Тьфу! А я-то думал!..
Леонидов вскоре набрался наглости и улизнул на полчасика из дома, оставив жену, мать и сына играть в лото. Раз уж он влез в расследование, то надо доказать Барышеву, что дело тут не в бухгалтерии. И не в его, Леонидова, фантазиях. А в том, что если маньяк действительно существует, то он на свободе и очень опасен. И чем дальше, тем больше. Уже весна, а весной, как известно, у них обострение.
Леонидов все еще не верил в то, что этим психопатом может быть Колька, хороший человек Лейкин. Но не проверить его не мог тоже. Да, они вместе учились. Да, Лейкин сразу же предложил помощь однокласснику, которого не видел много лет. И впечатление от него у Алексея осталось в целом приятное. Он был собой недоволен, потому что оказался снобом. Собой, а не Колькой Лейкиным, который приехал навестить больную продавщицу. Все бы хозяева были такие! Правда выяснилось теперь, что он с продавщицей крутил роман, но в то, что Лейкин из ревности или по другой причине так жестоко убил девушку, Алексей верить не хотел. Только не Колька. Ведь в детстве он был розовым романтиком. Хотя где оно, это детство? Люди меняются.
… Квартира Лейкина, во всяком случае, сильно изменилась. Школьником Алексей здесь иногда бывал. Близкими друзьями они с Лейкиным никогда не были, но и соперниками тоже. Даже на беговой дорожке. Тот обидный проигрыш на городских соревнованиях – случайность, и до того и после Алексей у Лейкина всегда очень легко выигрывал. А Коля никогда не делал из проигрыша трагедию. И часто говорил:
– Спорт не мое.
Леонидов тоже не собирался становиться профессиональным спортсменом. Но даже во всем, что было не его, привык выкладываться по максимуму. Потому что неизвестно, как жизнь повернется, каким боком, и что в ней пригодится. Повернулась она неожиданно для обоих. Даже в самых бредовых фантазиях Леонидов никогда не видел себя коммерческим директором крупной фирмы, а Кольку Лейкина цветочным магнатом.
Но зарабатывал бывший одноклассник, судя по всему, на своих цветочках неплохо. То, что он сделал в итоге из обычной трехкомнатной квартиры, было достойно восхищения. Алексей помнил, что раньше, как войдешь, начинался длинный, узкий коридор, заваленный всяким хламом. Велосипед, детская ванночка, старая зимняя одежда… Теперь же стенку сломали, и комната оказалась очень большой, просторной и отделанной то ли под пещеру, то ли под морской грот. Во всяком случае, камни и камешки здесь присутствовали в изобилии. И коряги всевозможных размеров и степеней уродства. Ибо Леонидов никакой красоты во всем этом не находил.
Он так и стоял в крохотной прихожей, прикидывая, на которую из коряг пристроить свою куртку, а высокая женщина с коротко остриженными темными волосами рассматривала его долго в упор и подозрительно.
– Мама, кто там? – услышал Алексей голос Лейкина.
– Это ко мне, – тут же отреагировала женщина.
– Нет, я к Николаю.
– Вы кто? – она загородила проход. Ростом она оказалась даже чуть выше Алексея и широка в плечах. Лицо загорелое, молодое, а обильная седина в ее темных волосах выглядела нарисованной. – Кто вас послал?
– Да я сам по себе, – растерялся Леонидов. И попытался вспомнить, как же ее зовут, Колькину мать?
– Вы меня не обманете! Ну, признавайтесь! Какая из шлюх наняла вас, чтобы передать записку Николаю? После того, как я полностью контролирую телефон?
– Анна Валентиновна! – Вспомнил, наконец, Алексей и облегченно вздохнул. Какой же ценный капитал: хорошая память! И повторил: – Анна Валентиновна, вы меня не узнали? Мы же с Николаем учились в одном классе!
– Да? – Она оглядела Леонидова подозрительно, но словно что-то припоминая. – В самом деле? Учились в одном классе? И как же вас зовут?
– Леонидов. Алексей Леонидов.
– Ну, конечно! Леша Леонидов! Леша Леонидов, Леша Леонидов, – повторила она несколько раз подряд и крикнула: – Коля! К тебе пришли! Коля!
И неожиданно спросила:
– А сестры у вас нет?
– Сестры? – Леонидов не переставал удивляться. – Нет, сестры у меня нет.
Она посторонилась наконец и достала из ящичка для обуви домашние тапочки. Женские или мужские, Леонидов так не понял: вся обувь в этом доме была одного размера. Тридцать девятого, как определил он на глазок. Две пары зимних ботинок стояли на полочке, и он не мог догадаться, какие принадлежат мужественной матери, а какие женственному сыну. Ибо вышедший в гостиную Лейкин выглядел весьма экзотично. В пестрой шелковой рубашке, бархатных штанах и с корявой веткой в руке. На ногтях маникюр, на ветке красные ягоды. А на подбородке клинышек волос, похожий на жирную черную кляксу.
– Леха? Ты?
– Я же тебе звонил.
– Да. Помню. Проходи в мою комнату. Я тебе что-то покажу.
«Ох, боже мой! – подумал Леонидов. – И маникюр! А вдруг он и правда того? Нестандартной ориентации? Надо было Барышева к нему послать! Серега, по крайней мере, краси-ивый!»
Показал же ему Лейкин в своей комнате неприглядный глиняный горшок, из которого торчали две кривые ветки. На взгляд Алексея, отвратительные.
– Вот.
– Что это?
– Икебана. Творю. Ты же интересовался. Я, знаешь, увлекаюсь иногда. Ну и как тебе? Смотри! Любуйся!
Алексей послушно взглянул на это безобразие, стараясь не кривиться. Как поступить? Сложить молитвенно руки и сказать: «Ах?» Так поступил бы хомо сапиенс воспитанный. Вообще-то он не чужд искусству. И даже к авангардизму относится с пониманием: надо, так надо. Но лейкинский шедевр не оценил. И осторожно сказал:
– Нормально.
– Ты не понимаешь! Леша! Тут главное – правильная расстановка. Чтобы во всей силе проявилась Великая Мать Природа, которая отражена в каждом изгибе этого маленького шедевра.
Отполированным ногтем Лейкин любовно коснулся чешуйчатого нароста на одной из веток, напомнившего Алексею стригущий лишай. Потом взял линейку и приложил к ней ветку с красными ягодами:
– Ты понимаешь: основу композиции составляют три ветви, три элемента. Самая длинная «син» символизирует небо, средняя «соэ» – человека и маленькая «хикаэ» – землю. «Син» в таком букете должна в полтора раза превышать размер вазы, «соэ» равняться трем четвертям «син», а «хикаэ» – трем четвертям «соэ». И еще угол наклона. Основная ветвь должна быть наклонена вправо под углом 45°, вторая влево под углом 15°, третья так же вправо под углом 75°, и все три ветви наклонены вперед.
Леонидов мгновенно выпал в осадок от всей этой тарабарщины и на пару минут растерялся. Лейкин же все бормотал непонятные ему слова и при этом возился с линейкой, транспортиром, распорками и своими корявыми ветками. Леонидов уже пожалел о том, что пришел.
– Чего-то я не догоняю, – покачал головой он, на что Лейкин не прореагировал, занятый горшком и раковыми опухолями на кривых ветках. То любовно гладил их, то разворачивал к свету, причмокивая при этом и с вожделением облизывая губы.
«Кто сказал, что он голубой? – подумал Алексей. – Он не голубой. Он – сумасшедший! Какие тут жены! Какие дети!» Леонидов почти потерял терпение, когда Лейкин закрепил последнюю ветку в вазе и отошел на пару шагов, потом, окинув нежным взором композицию, произнес:
– Красота, а? Что скажешь?
– А мне? Можно?
– Что можно?
– Чуть-чуть поправить?
– Ну, давай, – слегка опешил Лейкин.
«Ну, не убьет же он меня?» – подумал Леонидов и решительно стал обламывать на одной из веток сучки. С особенным наслаждением тот самый, покрытый лишаем. Ему показалось, что Колька застонал. Алексей меж тем отщипнул с пяток красных ягод и несколькими легкими щелчками порушил все правильные Колькины углы. Раскидал на глазок ветки в вазе и, счастливо улыбнувшись (конец уродству!), отошел от стола:
– Ну, как? Что скажешь?
Выражение Колькиного лица Алексею не понравилось. «За лишайник обиделся», – подумал он. И вдруг услышал:
– Почему опять не я?! А? Ладно, хватит, пойдем чай пить.
Столик был накрыт посреди каменного грота. Алексей долго вертелся в кресле, прежде чем сообразил, чего здесь не хватает. Ведь денег в ремонт вбухано немало. И мебель не дешевая, на заказ. И все коряги расставлены, без сомнения, при помощи той же линейки и транспортира. С соблюдением пропорций и углов. Души нет. Холодно, неуютно и вроде бы даже сыро. Все сделано словно для того, чтобы кому-то что-то доказать. А творчество – это не утверждение собственного «я», а его вечный поиск. Похоже, Лейкин-то заблудился! Дались ему эти углы!
– Вы по-прежнему вдвоем живете с мамой? – спросил Алексей, размешивая сахарный песок в стакане с чаем серебряной ложечкой. Анна Валентиновна гремела кастрюлями за тонкой перегородкой на кухне. Леонидов не исключал, что она подслушивает.
– Да, вдвоем, – кивнул Лейкин.
– Развелся или закоренелый холостяк?
Тот поморщился, но от прямого ответа уклонился:
– Сложный случай.
– Слушай, а у нас в доме двух женщин убили! И обеих за последнюю неделю!
– Да. Я знаю, – Лейкин слегка побледнел.
– Жена сказала, что одна из них в цветочном магазине работала. Не у тебя часом? – постарался добить его Алексей. Лейкин не выдержал:
– Слушай, Леха, у тебя в полиции друзья остались?
– Друзья? Да. А что случилось?
– Оставили бы они меня в покое! – с отчаянием сказал бывший одноклассник. – Ты не знаешь, кому надо дать?
– Что дать?
– Денег, чего ж еще! Я знаю: все берут. А у меня денег много.
– Это вопрос спорный. Не то что у тебя денег много, а что все берут. Я, к примеру, взяток не брал. И не могу порекомендовать тебе людей, которые этим занимаются.
– А что же мне теперь делать?
– Я не понял: ты чего боишься-то?
– Чего боюсь? Да себя я боюсь! Не выдержу, сломаюсь…
– Ты успокойся. Может, пойти и все рассказать?
– Рассказать? Не-ет. Слишком уж это легко. Я даже своему психотерапевту этого не рассказываю. Представляешь, хожу к нему регулярно и вру. Комплексы себе придумываю. Но правду выложить? Не-ет.
– Ты где был в тот вечер? Когда Лилию убили? Не у психотерапевта часом? Тогда у тебя алиби.
– Так ты знаешь, как ее зовут? А ты не врешь мне часом, Леша? Все так же в ментовке служишь? – подозрительно спросил Лейкин.
– Да я же тебе сказал: два года как ушел.
– А откуда ты знаешь подробности обоих убийств?
– Да какие подробности? Что ее Лилией звали? Так она же в соседнем подъезде жила!
Леонидов услышал, как за стенкой на кухне раздался грохот. Лейкин вскочил и рванулся туда. Должно быть, Анна Валентиновна нечаянно уронила-таки кастрюлю. Или нарочно? Во всяком случае, когда Лейкин вернулся из кухни, разговор об убийстве Лилии он поддерживать не захотел.
– А как мать? – сдавшись, спросил Алексей. – Все там же работает? В Научно-экспериментальном хозяйстве? Цветы выращивает?
– Нет. Она давно уже на пенсии, – ровным голосом сказал Лейкин.
– Давно? На пенсии? – Алексей удивился, потому что Анна Валентиновна не показалась ему такой уж старой. На вид он не дал бы ей больше пятидесяти.
– Я что, мало зарабатываю? Мне нужны ее деньги? Ее работа?
– А Викторию Воробьеву ты случайно не знал? – попробовал еще раз Алексей. – Вторую женщину, которую убили?
– Случайно знал, – нехотя ответил Лейкин. И заметил: – А ты еще говоришь, что не связан с полицией! Это же допрос, Леша! Зачем ходишь вокруг да около? Наводящие вопросы задаешь? Обманул ты меня. Я, когда визитку тебе давал, думал, что помочь надо. По-хорошему хотел. А ты обманул. Так вот, ты им скажи: я все равно буду молчать. А с Викой меня Лиля познакомила. Они же были подружки! Странная такая дружба. Никогда этого не понимал. На мой взгляд, ничего общего у них не было. Лиля такая чистая, непорочная. Я искренне ее любил…
Леонидов испугался, что на кухне снова обрушатся кастрюли. Но Лейкин замолчал сам. Тему Виктории Воробьевой он тоже не собирался развивать. Алексей подумал: а не сделал ли я хуже своим вмешательством Барышеву и следствию? Ведь все равно ни черта не понял. Ни икебаны, ни «соэ» этого, ни Кольку Лейкина. Ишь ты, человек! Вверху, значит, небо, а внизу земля.
– Слушай, Коля, а почему ты берешь продавцами девушек с именами цветов?
– Так ты и справки обо мне успел навести, друг детства? Кто у меня работает, как долго?
– Не преувеличивай, мы никогда не дружили. И справок я не наводил. Просто догадался. Раз была Лилия, значит, есть и Роза?
Тут уж Лейкин сам опрокинул на пол поднос с серебряными вазочками. В одной печенье, в другой шоколадные конфеты в ярких фантиках. Нагнулся, собирая их с ковра. Из-под стола глухо сказал:
– Не были никогда друзьями, говоришь? А что ж ты тогда в душу лезешь? По какому праву?
Леонидов нагнулся туда, под стол, и спросил:
– Значит, ты ухаживаешь только за девушками с «цветочными» именами? Правильно я догадался? А прочие тебя не интересуют?