Андреева Наталья. Я садовником родился

Наталья Андреева
Я садовником родился

Не на шутку рассердился

   Алексей Леонидов проснулся в это утро с ощущением праздника: выходной. Наконец-то! Он сладко потянулся, глянул в окно, отметил грозные ряды туч, выстраивающихся для парадного марша по плацу свинцового неба под свистящий аккомпанемент ледяного ветра, и натянул до носа одеяло. Слава богу, выходной.
   В такую погоду только и лежать весь день в тепле и уюте, лениво щелкая пультом. Он удовлетворенно вздохнул и глазами стал искать пульт. И тут… Он вспомнил все! Выходной, говорите? За стенкой раздался рев маленькой дочки. Потом Сережа плюхнулся на диван и перед носом у отца стал расставлять на шахматной доске фигуры:
   – Сыграем?
   И потянул одеяло, чтобы освобожденный леонидовский рот смог дать утвердительный ответ, не дожидаясь которого сын уселся поудобнее и сделал первый ход.
   Леонидов высвободил руку и рассеянно передвинул на две клетки черную пешку. Скорей бы проиграть! Может, тогда его оставят в покое? Жена Александра тоже объявилась, демонстративно подняла с пола носок, а со спинки кресла перекинула в шкаф джинсы мужа, обращаясь при этом в никуда:
   – Один в тренировочных штанах на чистое постельное белье садится, другой разбрасывает вещи по квартире. Я вам что, всем нянька?
   – Где? – лениво спросил Леонидов и зевнул.
   – Что где? Где твои штаны?
   – Где мое место в этой жизни? Я хотел сказать, в этом доме? И есть ли оно?
   – Я не знаю, где твое место, а мое – на кухне. У меня маленький ребенок голодный. – Александра исчезла, а плач девочки вскоре затих.
   Он в два счета проиграл партию, но Сережа потребовал реванша. Пришлось подняться с постели. Шахматы с утра его утомляли, впрочем, ближе к вечеру утомляли еще больше. Не дело коммерческого директора напрягать мозги по пустякам. На это есть нижестоящие сотрудники. Он обвел глазами комнату и таковых не увидел. Присутствовали лишь члены семьи, которые не собирались решать его проблемы. А намерены их добавлять. Мать его! Выходной!
   Делать нечего, он пошел на кухню за проблемами, а заодно и за чашечкой кофе.
   Маленькая Ксюша приоткрыла рот при виде папы, который был в ее жизни явлением редким: уходил, когда она еще спала, приходил, когда уже спала. Александра воспользовалась моментом и сунула девочке в рот полную ложку каши. Ксюша закрыла рот и задумчиво сглотнула.
   – У-тю-тю, – сказал ей Леонидов, пальцами левой руки сделав козу. Дочка заревела. Что-то ей не понравилось. Алексей решил, что каша, а не коза. Но зачем-то сказал:
   – Мать есть мать.
   – Ребенок совсем не знает папу, – констатировала Александра, успокаивая плачущую дочку.
   – Я работаю, – заметил Леонидов.
   – Но сегодня у тебя выходной, – пристально взглянула на него жена. Леонидов почувствовал, как по спине ползет холодок. У нее на него планы, что может быть хуже? Он хотел по привычке спросить «где?», но вместо этого произнес:
   – И что?
   Сегодня неудачный день: он все время говорит не то, что думает. Осталось только делать не то, что хочется. Жена Александра тут же уловила ход его мыслей и вновь воспользовалась моментом:
   – Пойди, погуляй с ребенком.
   – Где? – спросил он и на этот раз угадал. Жизнь, похоже, налаживается. Всего-то погулять с ребенком!
   – На улице.
   – С одним? – уточнил он на всякий случай. И невольно напрягся, что жена тоже уловила. Александра женщина умная и чуткая, на другой он бы и не женился.
   – Леша, будь человеком! – взмолилась она. – Я все понимаю. У тебя работа, но и я тоже устаю. У Сережи трудный возраст. За Ксюшей нужен глаз да глаз, она все в рот тащит и постоянно куда-то карабкается. Вчера (представляешь!) выдвинула лесенкой ящики платяного шкафа и по ним добралась до самого верха! Я едва успела ее поймать! Она ведь не взяла с собой парашют!
   – Скалолазка ты моя, – умилился Леонидов, с гордостью посмотрев на дочку. – Умница!
   – Вот и пойди, прокати эту умницу в коляске вокруг дома. Раз двадцать. Хорошо, если она после этого уснет. А я пока сделаю в доме уборку и, может быть, успею сходить в магазин. Одна.
   Через полчаса Леонидов вытаскивал из подъезда прогулочную коляску, между делом вспомнив: «выходной». Погода к прогулкам не располагала. Тучи сомкнули ряды, ветер заунывно тянул на одной ноте: и-и-и… Он не удивился бы, если бы вдруг пошел дождь. Чего еще ждать от безнадежно испорченного дня? В начале февраля, когда положено трещать морозам и завывать метелям, снег вдруг растаял, зазвенела капель. А потом вся эта прелесть закончилась, потому что матушку природу начала бить лихорадка. Что не удивительно. Не май месяц! Февраль! Коляску Леонидов развернул против ветра и, выполняя волю пославшей его жены, стал обходить по часовой стрелке дом родной. Раз, другой… Понял, что двадцать кругов не выдержит. А схалтурить? Он решил просто постоять у подъезда вне поля зрения любимой.
   «Сейчас хорошо дома, перед телевизором, с бутылкой пива и тарелкой наваристого борща, – глубоко вздохнул он. – И поспать бы тоже хорошо. Но, с другой стороны, Сашку можно понять. Двое детей, один учится в начальной школе, девочке чуть больше года. Трудный возраст у обоих. Мужа целыми днями дома нет. Коммерческий директор крупной фирмы, тут уж ничего не поделаешь. Кто-то должен заботиться о процветании семьи. О том, чтобы детям было что кушать. Она, конечно, все понимает, но устала. Чувствуется, что устала. И погода, как назло, ужасная! Факт: во всем виновата погода! Люди – заложники природных катаклизмов. Мы впадаем в депрессию, потому что не в силах управлять стихией». Леонидов понял, что его потянуло на философию. Плохой признак. Если в феврале месяце потянуло на философию, в марте жди авитаминоза. Потом начнется: «Я самый больной в мире человек, жизнь дала трещину и вообще не удалась…» Он поежился и нагнулся к дочке поправить сбившуюся шапочку.
   Конец неприятным мыслям положило еще более неприятное происшествие. По методу вытеснения. Проехавшая машина с ног до головы окатила Алексея грязной жижей: растаявший снег вперемешку с речным песком, которым дворник Ахмет посыпал дорожки. Отучить его от этой привычки невозможно так же, как выяснить, куда он девает реагенты. Леонидов успел закрыть своим телом коляску. Враг не прошел, но разозлился Алексей здорово. Это ж надо! У собственного подъезда! На виду у всего дома! Где каждый знает, какой он солидный и уважаемый человек! И нате – в рожу грязь! Как это называется? «Да за такое надо в суд!» – подумал коммерческий директор Алексей Алексеевич. Бывший опер Леха Леонидов тут же возразил: «морду бить». Пока суд да дело, ждать замучаешься. А морду – это мгновенно, не отходя от кассы. На глазах у всего дома, где каждый знает, какой он со…
   В этот момент красный «Опель» затормозил у соседнего подъезда, и Леонидов решительно толкнул туда коляску. Однозначно: бить морду! Раз он рядом. Водитель долго и с пристрастием пристраивал на руль машины противоугонный «костыль». Алексей успел.
   – Эй, мужик! – негромко окликнул он, едва сдерживая ярость.
   Тот обернулся. Алексей открыл рот. От удивления. «Колоритная личность!» – подумал он. Его обидчик был лыс, как коленка, но с черной бородкой-клинышком, похожей на жирную кляксу. Без шапки, в расстегнутом драповом пальто песочного цвета, из-под которого виднелись пестрая шелковая рубашка, кожаные брюки в обтяжку, а на тощей шее золотая цепь толщиной в палец. Но главное, это его руки. Холеные, в причудливых кольцах с огромными полудрагоценными камнями типа малахит и тонких серебряных колечках, а ногти с маникюром.
   – Да-а, мужик! – выдохнул потрясенный Леонидов. И вдруг услышал:
   – Леха! Леонидов! Ты, что ли?
   «Где я мог его видеть?» – напрягся Алексей. И пожал плечами:
   – Извините, – забыв, что сам хотел потребовать от мужика извинений. Но как его не пожалеть? Хотя бы за маникюр.
   – А ты здесь какими судьбами? Не узнаешь? Эх ты, не узнаешь! А как я тебя в десятом классе сделал на последней стометровке? На городских соревнованиях, а? Помнишь?
   Обидных поражений Леонидов никогда не забывал. Он бежал тогда первым и до сих пор не понимал, как его смог догнать хилый Колька Лейкин, выскочивший вдруг из-за спины и рванувший к финишу. Алексей рывок прозевал. Вот тебе и Лейкин! Никогда не был ему серьезным соперником, а тут прорезало! Что ж, у каждого в жизни бывает звездный миг.
   – Лейкин? Ты, что ли? – Леонидов с сомнением посмотрел на обритую голову бывшего одноклассника. Колоритный товарищ. Неужели бандитом работает? Лейкин?!
   – Он самый. Как жизнь? – подмигнул тот.
   – Нормально.
   – А ты поправился! С трудом тебя признал!
   Леонидов тут же втянул живот. Жена, понимаешь, раскормила. Но и он в долгу не остался:
   – Да и ты изменился. Слушай, а у тебя все в порядке? – и он выразительно посмотрел на Колькин маникюр.
   – Чего? – удивился тот. – Ах, руки! Привычка. Я же по образованию флорист, – важно сказал Лейкин.
   – Кто?!
   – Флорист. Составляю композиции из цветов. Потом презентую их. Выставки, показы. Руки все время на виду. Вот и хожу раз в неделю на маникюр. Не прикасаться же к прекраснейшим созданиям природы руками с грязными ногтями.
   – Прекраснейшие создания природы – это… – Леонидов тут же подумал о женщинах, но Лейкин сурово сказал:
   – Цветы.
   – Ну да, ну да. И на букетах ты так… – Леонидов хотел сказать «разбогател», имея в виду дорогую машину. Удержался, но Лейкин понял:
   – Я сам редко теперь за прилавком стою. У меня фирма. Цветами торгую. Несколько павильонов по Москве. Закупками в основном занимаюсь и если выставка. Я – хозяин. И творец.
   – Ну да, ну да. Флорист. Так ведь это… – Леонидов хотел сказать «бабская профессия», но опять удержался. Ему сегодня везло: он все время недоговаривал. Оставалось надеяться, что не заставят и доделывать. В спальне, к примеру, обои поверху отошли, и в прошлый выходной он купил клей. Саша сказала: «Дела на две минуты». Лучше бы эти злополучные минуты случились через два месяца.
   – А сюда какими судьбами? – спросил он у Лейкина.
   – Продавщица у меня приболела. Вот, заехал узнать, когда на работу выйдет, фруктов привез, – Лейкин слегка тряхнул полиэтиленовым пакетом с ярким рисунком, который держал в руке: – Витамины.
   – У нее телефона, что ли, нет? – удивился Алексей.
   – Почему нет? Есть. Просто я привык заботиться о своих девочках. Слушай, а ты-то сам как, а? Я наших редко вижу. Слышал, ты в ментовке работаешь? Опером? И до какого чина дослужился?
   – Ушел, – коротко сказал Леонидов. – Два года как ушел.
   – И где теперь?
   – Так, – Алексей неопределенно махнул рукой.
   Это была такая длинная история, что рассказ затянулся бы на день. А ветер меж тем дул. Вдаваться в подробности своего коммерческого настоящего Алексею не хотелось.
   – Проблемы, да? – огорчился Лейкин. – Слушай, я тебе телефончик оставлю, ты позвони. Если денег надо или с работой помочь… Позвони, а?
   Леонидов с удивлением взял протянутую визитку. Вот оно, оказывается, как! Не все богатые люди опасаются навязчивости старых знакомых. Колька-то человек! Он уже хотел рассказать Лейкину о своей работе, но тот поежился зябко в тонком драповом пальто и посетовал:
   – Погода-то, а? Гадость! Пойду. – И нагнулся к его дочке: – Твоя? Ох, ты, какая незабудочка! А?
   У Ксюши были яркие голубые глаза.
   – А ты? Женат? – спросил Алексей.
   Лейкин замялся, отрицательно покачал головой. Леонидов опять засомневался насчет маникюра. Они потоптались у подъезда еще пару минут и разошлись. В сущности, темы для разговора между бывшими одноклассниками иссякают быстро. «Как ты? Где? Как жена? Дети? Кого из наших видишь?» И все. Дальше уже «пока-пока» и по разным подъездам.
   Когда за Лейкиным закрылась тяжелая дверь, Алексей с досадой на себя пожал плечами. Пустой, ни к чему не обязывающий разговор. Но отчего-то неприятно. Он, Леонидов, оказался не на высоте. Определенно, не на высоте. Надо было в свою очередь спросить: а тебе, Колька, не нужна ли помощь? И дать свою визитку. Отговорки не проходят. У тебя всегда есть при себе визитка, Леонидов. Даже если ты в тренировочных штанах на пробежке. Когда ты успел стать таким снобом? А вот Колька Лейкин – человек.
   Алексей сунул его визитку в карман и принялся стряхивать с брюк грязные капли. Все. Домой. К жене, к борщу. К шахматам, чтоб их. К отошедшим обоям. Выходной.

…все цветы мне надоели

   Мать всегда ассоциировалась у него с цветком, но никогда с розой. Хотя она часами бродила по саду именно среди роз, и что такое мульчирование, прищипка, удобрение и подкормка он понял раньше, чем начал складывать из слогов слова. И все никак не мог сообразить, что же за цветок она ему напоминает? Почерневшая от горя, увядшая настолько, что засохшие лепестки глаз потеряли свой первоначальный оттенок, а стройный стебель тела словно надломился, и головка цветка поникла навеки.
   Какой она была, когда еще цвела и чувствовала себя кому-то нужной и любимой? Нет, он этого не помнил. Отец ушел к другой женщине, когда ему исполнилось четыре года. Мать переживала страшно. Именно так: страшно. Страшным стало ее лицо, ее глаза, ввалившиеся щеки. Он не переносил вида сорванных цветов с того самого дня, как она почувствовала себя мертвой. Все время казалось, что еще немного – и мать умрет по-настоящему. Он целыми днями цеплялся за ее темную юбку и таскался за ней повсюду: на улицу, где она перестала пугаться огромных и страшных машин; на последний этаж дома, где стояла подолгу у окна и смотрела вниз; в аптеку, где просила какие-то лекарства. Он не знал, что за лекарства, чувствовал только, что страшные. И еще крепче цеплялся за ее юбку: не отпускать, ни за что не отпускать!
   – Колокольчик ты мой! – всхлипывала мать, заметив его. – Колокольчик! Что ж ты за мной все время ходишь? Отпусти ты меня!
   Он не отпустил, зато мать осталась жива. И с головой ушла в любимую работу: мульчирование, прищипка, подкормка… Ранним утром, пока он еще спал, срезала полураспустившиеся розы и везла на рынок. А он, так и не выучивший впоследствии ни одного иностранного языка, бродил среди осиротевших розовых кустов и бормотал, словно заклинание, с детства ставшее таким родным: Аламо, Супер Стар, Парфюм де ла Неж, Крейслер Империал, Бель Анж… Слава богу, что он не видел их мертвыми, только исчезнувшими навеки из их сада! Милые, чудесные красавицы! Бель Анж, нежно-розовые лепестки… С ума сойти!
   И чувствовал, что мать не любит их так же сильно, как он. Она выращивает розы на продажу. Торгует любовью величественных красавиц. А ими надо радовать глаз. Свои розы он мертвыми не выносил. Но чужие… Когда они попадали в его руки, хотелось сделать что-то особенное. Сделать с ними, с людьми, которые будут на них смотреть. Одеть в зеленый бархат причудливых листьев и трав, в блестящие юбки шуршащей упаковки, украсить золотыми лентами, бриллиантовыми капельками росы. Он с раннего детства мечтал об этом, но начать сразу с роз не рискнул. Розы были священны. И он пошел за деревню, набрал охапку странной травы – кукушкиных слезок. Крохотные сердечки, дрожащие во множестве на тонких волосках. И воткнул в них несколько странных цветков, лепестки которых были с мохнатыми, словно рваными краями. Цвета, который он мысленно называл «цикламен». Лепестки сплелись с крохотными дрожащими сердечками. Он принес букет домой, поставил в глиняную вазу и назвал его «Нежность».
   Но нежность вскоре прошла. Когда он стал совсем уже взрослым и пережил главную в жизни трагедию, то понял, что лучше, чем эти букеты, ничего делать не умеет, а жить чем-то надо. Какой бесполезный теперь дар! И, по-прежнему натыкаясь повсюду, дома и в саду, на цветы, он потихоньку стал их ненавидеть. Надоели. Все, кроме…

Глава 1
Лилия

1

   Если уж мы твердо решили начать новую жизнь, то дата исполнения приговора всегда приходится на понедельник. Поэтому их так и не любят. Замечательная новая жизнь отчего-то всегда начинается с вещей неприятных. С того, что приходится прилагать усилия, отучаться от старой, незамечательной жизни. Но чем дальше, тем меньше в ней находишь недостатков. Вот для того, чтобы понять, как тебе было хорошо, надо узнать, что такое плохо.
   Понедельник? Вперед! Новая жизнь зовет! Алексей Леонидов не был исключением. Вот уже год как он перестал делать гимнастику по утрам, стал хорошо и много кушать и ощутимо поправился. Даже бывшие одноклассники это замечают! Тот же Лейкин. А ведь всю жизнь Леонидову твердили: «Господи, Леша, какой же ты худой! Надо поправиться». И вот теперь он мучительно думает: надо похудеть. Есть меньше – раз. И два – вернуться к гимнастике по утрам. Тот же Колька Лейкин – человек! Не потому, конечно, что он худой. А с другой стороны, кто его знает? Разве можно в наше время в чем-то быть уверенным?
   В воскресенье вечером Леонидов зашел в спортивный магазин и купил синие атласные трусы.
   – Вы уверены в размере? Мерить нельзя, – предупредила продавщица.
   – Уверен, – буркнул Леонидов и втянул живот.
   Он решил, что если завтра утром, надев эти шикарные трусы, расправит перед зеркалом плечи, то остальное придет само собой.
   Трусы-то он надел и плечи расправил, и даже попытался нагнуться, но кончиками пальцев до пола не достал. «Как быстро, однако, теряем мы былую легкость!» – хмыкнул он. Потом лег на пол и попытался отжаться. После пяти раз понял, что лежать значительно легче. И приятнее. И вообще на улице пасмурно, в окно дует, словом, обстановка явно не располагает. Это не последний в жизни понедельник. Слава богу! Александра заглянула в большую комнату, где мучился муж, и вкрадчиво спросила
   – Леша, а что ты делаешь?
   – Грязь с паласа собираю. Вот. – Леонидов со скрипом поднялся и показал ей поднятое с пола перо. Явно из подушки. А впрочем, кто его знает? Разве можно в наше время в чем-то… и так далее. Тут же перевел стрелки: – Пылесосить надо чаще.
   – Надо чаще вспоминать о том, что ты толстый, – не осталась в долгу Александра.
   – Я в меру упитанный. И потом: почему ты до сих пор молчала?
   – Твое самолюбие размером гораздо больше твоего живота. Я ждала подходящего момента.
   – Ты считаешь, что он настал?
   – Я вижу, ты задумался о смысле жизни. Купил атласные трусы.
   – Я на работу опаздываю, – хмуро сказал Леонидов и решил, что утром следующего понедельника непременно, обязательно, несмотря на обстоятельства, вопреки всему… Об этом он забыл через десять минут после того, как приехал в офис. Равно как и о Кольке Лейкине, его благородстве и худобе. А зря.
   …С работы он уехал поздно. Даже позже, чем обычно. В половине двенадцатого ночи. День промелькнул, как одно мгновение. В десять вечера позвонила жена и спросила:
   – Леша, ну ты едешь? Ужин греть?
   – Да. Еду. Греть, – ответил он, заранее зная, что через полчаса она позвонит еще раз с тем же вопросом. И он снова решительно ответит: греть! И не тронется с места. Этому он учился год. Обещать, не моргнув глазом то, что не исполнит. Но без этого невозможно стать большим начальником. После третьего «греть!» он решительно встал из-за стола. Однако пора. Ночевать надо дома. Этому он тоже учился долго. Все дела не переделаешь, не стоит и стараться заказывать в офис персональный диван и джакузи. Просто надо все рассчитать.
   Добираться до дома ему полчаса, не больше. Если нет пробок. В это время дня, то есть ночи, их, как правило, нет. С некоторых пор он оставлял машину на платной стоянке. Значит, плюс еще минут двадцать. Но осенью из его «Пассата» вытащили магнитолу с колонками. Кто-то ловко расправился с сигнализацией и аккуратно вскрыл машину. Даже стекло не разбили. Леонидов спохватился, только увидев дыру там, где раньше был новенький «Panasonic». И держать машину возле дома и дальше не рискнул.
   Вот и пришлось после получаса езды в теплой машине идти пешком со стоянки до дома, ежась под ледяным ветром. Можно было, конечно, подождать автобуса, но, вспомнив, как натянулась на животе резинка атласных трусов, Леонидов решительно застегнул доверху «молнию» кожаной куртки. Только пешком! Ведь была же у него когда-то сила воли!
   Этих людей он воспринял поначалу только как досадное препятствие. Замерз, словно собака, а они дорогу перегородили! Люди, машины! Ночь на дворе, а возле дома родного целая толпа! Две полицейские машины, «Скорая помощь», его, Леонидова, бывшие «Жигули». Год отъездил, еще бы их не узнать! Стоп, стоп, стоп… «Жигули»! Он же их Сереге Барышеву продал этим летом, когда купил «Пассат»! Практически подарил. По старой дружбе.
   Гиганта Серегу Барышева оказалось трудно заметить. Дамочка, к которой он нагнулся, пытаясь расслышать, что она говорит, выглядела как растерявшаяся школьница. Мучительно краснела и мямлила. «Мы любили дядю Степу за такую высоту…» – вспомнил Леонидов и усмехнулся.
   Потом зевнул и громко крикнул:
   – Барышев! Серега! Привет!
   Тот легким движением руки смахнул с дороги дамочку и кинулся к другу:
   – Леонидов! Привет, коммерческий! Я думал, ты уже спишь! Вот, стою и прикидываю: подняться к тебе или не стоит? С одной стороны, Александру с Ксюшкой разбужу, а с другой…
   – Что с другой? – насторожился Алексей.
   – А с другой вот, – Серега отвел взгляд, и Леонидов заметил, наконец, в двух метрах от себя голые женские ноги. В луже с водой, а рядом с ними яркий целлофановый пакет в желтых подсолнухах. Лицо и плечи лежащей на асфальте женщины широкой спиной загораживал эксперт. Леонидов сообразил, наконец: у его подъезда работает опергруппа.
   – Труп? – спросил он и, не удержавшись, заглянул через плечо эксперта. Сработало любопытство бывшего сыщика-профессионала. Тем более что он сразу оценил необычность происшествия, которое кому-то предстояло расследовать. Слава богу, не ему.
   Женщина лежала на тротуаре и была целиком и полностью одета, как записал бы он в протоколе осмотра места происшествия. Только ботинки и носки с нее сняты и голые синие ноги, словно бы специально опущены в лужу, растекавшуюся у тротуара. Шрамы на ее лице и шее Алексея крайне удивили.
   – Никогда такого не видел! Ясно, что не бритва, но и не нож, это уж точно. Раны какие-то странные. Такое ощущение, что лезвие тупое. И почти в миллиметр шириной, а? Он ее не резал. Бил, что ли, с размаху?
   – Давил, – поднял голову эксперт. – На последней стадии прижал к земле и этим металлическим предметом давил на шею до тех пор, пока жертва не перестала дышать. А вы, молодой, человек, собственно, кто?
   – Я здесь живу, – ответил Леонидов.
   – Свидетель? – сразу обернулся плотный мужчина в штатском, в котором Алексей мгновенно вычислил старшего группы. Барышев тут на подхвате, сто процентов. И, вообще, как он здесь оказался? Леонидов отвел друга в сторонку.
   – Серега, а ты как здесь?
   – Работаю.
   – Не понял. Что значит работаешь?
   – Леша, ты о чем-нибудь или о ком-нибудь помнишь, кроме своей фирмы? Я же тебе перед Новым годом звонил, сказал, что иду служить в полицию. Опером.
   – Да. Было. Теперь вспомнил. Но зачем? Тебе же в охране неплохо платили!
   – Квартиру обещали, – хмуро сказал Барышев. – Сколько ж можно по частным хатам кочевать?
   – Квартиру?! И ты поверил? Не смеши!
   – Надо кому-то верить, Леша. А насчет денег… Так меня жена содержит. – Алексею показалось, что Серега горько усмехнулся. – Ты же ее сам недавно директором филиала назначил. Спасибо тебе, родной! Ее целыми днями дома нет, и меня теперь не будет. Это называется современный брак: любовь по мобильному телефону и дети через Интернет. Чужие. Смотри и радуйся.
   – Да я как лучше хотел! Хочешь опером быть, будь на здоровье, – сказал Алексей и осекся. На здоровье! Эк тебя, парень, занесло! – Но почему именно в этом районе?
   – Может, я к тебе поближе захотел быть? Рассчитываю на помощь. Я ж в этом деле новичок.
   – Так. Ладно. Я все понял, только мне домой пора. Сашка ждет.
   – А может, посмотришь? – Барышев кивнул на мертвое тело. – Кроме странных ран, ничего больше не настораживает?
   – Не хочу. Я ничего этого больше для себя не хочу! Ты понял? Если собираете показания со всех жильцов нашего дома, то так и запиши: я только что с работы, можешь позвонить и проверить. Алиби у меня железное, жена из дома так поздно никогда не выходит. У нас двое детей, если ты еще не забыл. Живых, не виртуальных. Так что свидетели мы никакие. Ничего не видели, ничего не слышали, ничего не знаем. Еще вопросы есть?
   – С каких пор ты стал таким, Леша? – тихо спросил Барышев.
   – С тех самых.
   – Ты же был лучшим. Да что там лучшим! Ты был человеком. Я-то без колебаний когда-то на чужую дачу полез! Когда тебе это понадобилось.
   Ах, вот он что вспомнил! Дело Клишина! В компьютере у убитого писателя остались ценные записи! Да, было, лезли. А долги надо отдавать.
   – Черт с тобой, посмотрю, – Леонидов снова приблизился к трупу. – Подвиньтесь, мужики.
   – А вам чего, свидетель? – ощерился старший.
   – Капитан? Майор?
   – Капитан Степанов. Кирилл Семенович.
   – Леонидов. Алексей Алексеевич. – И пока озадаченный капитан соображал, что перед ним за чин, Леонидов внимательно оглядел место происшествия. – Не похоже, что ее изнасиловали. И на ограбление не похоже. Сумочка на месте, пакет рядом валяется. В пакете, судя по всему, личные вещи. А ботинки? Неужели он ее ботинки с собой унес?
   – Вон они лежат, – кивнул эксперт. – Снял и в сторону отбросил.
   – Ну, что скажешь, Леша? – спросил Барышев.
   – Ничего не скажу. Тухлое дело. Не изнасилование, не ограбление. А раны такие, что на маньяка тянет. Зачем он ее бил перед тем, как удушить? Или после? И что в пакете? Смотрели?