Страница:
– Прикажите выставить часовых, есаул, – прохрипел полковник, ощупывая через липкую, пропитанную грязью ткань френча портсигар с заветной папиросой, едва не покинувшей его сутки назад. В последний раз.
– Что вы, Владимир Леонидович, – казак все никак не мог оторваться от созерцания разгорающейся зари. – Какой караул? Люди без сил. Да и нет тут никого, кроме нас да комаров.
– И все равно, Алексей Кондратьевич, расслабляться нельзя. Это приказ.
– Слушаюсь, – попытался козырнуть лежа есаул, но вспомнил, что без фуражки, и улыбнулся, блеснув безупречными зубами.
Через полчаса в лагере уже горели костры, между которыми бродили похожие на привидения фигуры. Раздевшись до исподнего, некоторые солдаты и казаки пытались привести в божеский вид верхнюю одежду, стоически борясь со сном, но большинство, так и не раздевшись, погрузились в беспокойный сон. Не спал и врач отряда, пытающийся в таких вопиюще-антисанитарных условиях сменить повязки у особенно нуждающихся в этом раненых. Словом, только что вырвавшийся из лап смерти отряд налаживал быт и приходил в себя.
– Дальнейшие действия? – поинтересовался есаул, уже успевший разжиться где-то новой фуражкой, снова лихо заломленной на левую бровь, у Еланцева, осторожно сушащего у костра изрядно подмокшую карту. – Занимаем оборону тут или движемся дальше? Предупреждаю сразу: почва здесь каменистая и окопы полного профиля вырыть будет до чрезвычайности трудно.
– И я считаю, что это напрасный труд, – покачал головой Владимир Леонидович. – Пройдем еще два десятка верст и остановимся там.
– Вы про то убежище, что нам сулил старик? – иронически улыбнулся Коренных. – Думаю, что старый леший соврал, чтобы мы не оставались поблизости от деревни.
– К чему ему лгать? Тем более, что с нами в качестве проводника остался его внук. По-моему, это достаточная гарантия. У крестьян очень сильны родственные связи, а у староверов – особенно.
– Да-а… – почесал в затылке есаул. – Чалдоны[2] родство чтут. Похлеще, чем мы, казаки.
– Вот-вот. По крайней мере, за естественной преградой оборону держать удобнее, чем в чистом поле. Завтра увидим все сами…
2
3
– Что вы, Владимир Леонидович, – казак все никак не мог оторваться от созерцания разгорающейся зари. – Какой караул? Люди без сил. Да и нет тут никого, кроме нас да комаров.
– И все равно, Алексей Кондратьевич, расслабляться нельзя. Это приказ.
– Слушаюсь, – попытался козырнуть лежа есаул, но вспомнил, что без фуражки, и улыбнулся, блеснув безупречными зубами.
Через полчаса в лагере уже горели костры, между которыми бродили похожие на привидения фигуры. Раздевшись до исподнего, некоторые солдаты и казаки пытались привести в божеский вид верхнюю одежду, стоически борясь со сном, но большинство, так и не раздевшись, погрузились в беспокойный сон. Не спал и врач отряда, пытающийся в таких вопиюще-антисанитарных условиях сменить повязки у особенно нуждающихся в этом раненых. Словом, только что вырвавшийся из лап смерти отряд налаживал быт и приходил в себя.
– Дальнейшие действия? – поинтересовался есаул, уже успевший разжиться где-то новой фуражкой, снова лихо заломленной на левую бровь, у Еланцева, осторожно сушащего у костра изрядно подмокшую карту. – Занимаем оборону тут или движемся дальше? Предупреждаю сразу: почва здесь каменистая и окопы полного профиля вырыть будет до чрезвычайности трудно.
– И я считаю, что это напрасный труд, – покачал головой Владимир Леонидович. – Пройдем еще два десятка верст и остановимся там.
– Вы про то убежище, что нам сулил старик? – иронически улыбнулся Коренных. – Думаю, что старый леший соврал, чтобы мы не оставались поблизости от деревни.
– К чему ему лгать? Тем более, что с нами в качестве проводника остался его внук. По-моему, это достаточная гарантия. У крестьян очень сильны родственные связи, а у староверов – особенно.
– Да-а… – почесал в затылке есаул. – Чалдоны[2] родство чтут. Похлеще, чем мы, казаки.
– Вот-вот. По крайней мере, за естественной преградой оборону держать удобнее, чем в чистом поле. Завтра увидим все сами…
2
– Пришли, – сообщил здоровенный флегматичный «внучек», когда из-за поредевших сосен показалась каменистая осыпь, круто уходящая вверх к мрачным утесам, испещренным расщелинами. – Туточки оно…
– Ты куда нас привел, Сусанин? – нахмурил брови Коренных, меряя на глаз высоту препятствия. – Мы тебе что – тараканы по отвесным скалам карабкаться? Да тут саженей полсотни будет, как не более!
– Не пройти никак, – поддержал его штаб-ротмистр Зебницкий. – Прямо-таки Альпы-с. А мы, господа, не сенбернары, к сожалению.
Корнет Манской и поручик Деревянко промолчали из субординации, как самые младшие из присутствующих офицеров.
– Погодите, – осадил штаб-ротмистра Еланцев. – Э-э-э… Как бишь, тебя, любезный?
– Митрохой кличут.
– Дмитрием?
– Не, не Димитрием… Митрофаном. Митрофаном Калистратовичем. Кармадоновы мы.
– Простота нравов, – буркнул себе под нос полковник и добавил громче: – Это действительно то место, Митрофан, хм-м… Калистратович?
– Ага. Каменюки тут, как ограда вокруг озера.
– Вероятно, метеоритный кратер, – заметил приват-доцент, подъехав к совещающимся командирам: гражданский человек до мозга костей, он презирал всяческую субординацию. – Ты случайно, дружок, легенд никаких не слыхал про падающие с небес камни?
Проводник надолго задумался, ероша здоровенной пятерней пшеничные вихры. Офицеры и медик терпеливо ждали.
– Нет, – честно признался он после длительного размышления. – Про камни не слыхал. Да и откуда на небесах камням-то взяться? Это ж небеса все ж-таки.
Привалов было завел очи горе, готовясь разразиться длинной лекцией об астероидах, кометах, метеоритах и прочей астрономической премудрости, но «дитя природы» продолжило.
– Камни – вон они, на земле валяются. А на небе камней нет. Про тутошнее место сельдюки бают…
– Кто-о? – округлил глаза юный Манской. – Сельдюки?
– Селькупы, местная народность, – досадливо бросил ему приват-доцент. – Продолжайте, молодой человек, не обращайте внимания.
– Так вот, – обстоятельно продолжил абориген. – Старейшины их твердят, что тут злой дух с неба упал, когда его ихний добрый дух победил и вниз скинул. Пал, мол, злой шайтан вниз в огне и громе и так грянулся оземь, что яма тут вышла великая. Ну, а потом водой ее залило и вышло озеро.
– Я же говорил, что это метеорит, – победоносно оглянулся на офицеров медик. – И давно это было? – вновь спросил он проводника.
– Давно, – равнодушно ответил парень. – Сельдюки бают – еще прапрадеды их не родились.
– И что же, – поинтересовался полковник. – Они, наверное, чтут это место?
– Еще чего, – ухмыльнулся здоровяк. – Сторонятся, как огня. Проклятое, говорят, место. Злой дух, говорят, не весь сгинул. Часть его до сих пор тут бродит.
– А вы?
– А нам-то что? Не наш черт-то. Пусть сельдюки его и боятся.
– Сказки! – отмахнулся Привалов. – Обожествление явлений природы. Первобытное мышление!
– Сказки сказками, а забираться-то туда как? – вздохнул казак. – У коней, ваше высокоблагородие, крыльев нет. Да и у людей – тоже.
– Действительно: как?
«Митрофан Калистратович» солидно помолчал:
– Имеется тропка… Только вы уж, ваши благородия, не обессудьте – на конях туда действительно никак…
Он уже несколько раз съезжал по скользким камням на пару аршин вниз, разодрал на колене галифе, сильно ушиб плечо и, главное, сломал шпору на сапоге! Для него, прирожденного кавалериста, лучше было бы сломать любой из пальцев, тем более что шпоры эти были еще дедовскими, памятными, и где здесь можно такую дорогую сердцу вещь починить, казак не представлял совершенно.
Последствия могли быть еще более катастрофичными – не дело это коннику по скалам ползать – если бы не следовавший по пятам за командиром вахмистр Мироненко, служивший есаулу чем-то вроде тормоза.
– Ничё, барин! – оглянулся на ходу абориген, опередивший спутников больше чем на три корпуса. – Уже скоро. Еще аршин десять…
– Ну, ежели врешь…
Вход в расселину, совершенно незаметный снизу, открылся внезапно.
Парень помог вползти на крошечную площадку обоим казакам и попытался даже отряхнуть есаула от белесой известняковой пыли, но тут же получил по рукам. Площадка вливалась в узкую расселину в скалах. По ширине – как раз пройти двум людям плечом к плечу или, с трудом, лошади. Это, чисто механически, тут же отметил про себя Коренных и, встретившись глазами с вахмистром, понял, что тот подумал о том же. О конях природные кавалеристы думали прежде всего.
Высокие скалы над расселиной почти сходились друг с другом, образуя как бы арку, но из глубины лаза тянуло вовсе не промозглой сыростью пещеры, а сухим теплым ветерком.
Есаул подошел к краю площадки и, вытянув шею, поглядел вниз.
Люди внизу отсюда казались маленькими, будто полевые мыши, по каким-то своим мышиным надобностям дружно вставшие на задние лапы, а кони – крысами. Утомленные походом беглецы уже начали разжигать костры, расседлывать лошадей, рубить лапник для шалашей и подстилки.
«Надо же, – подумал про себя Алексей. – Вроде и невысоко, а попробуй заберись».
Прямо у подножия скал, гораздо выше лагеря, маячили полковник и приват-доцент. Первый и не собирался подниматься, полагаясь во всем на свою правую руку – есаула, а второй вряд ли смог бы повторить подвиг двух казаков и проводника – мешало солидное брюшко и вообще малоспортивная фигура.
– Алексей Кондратьевич! – донеслось снизу. – Как вы там?
– Нормально! – крикнул в ответ есаул, приложив ладони рупором ко рту. – Идем внутрь! Ждите!
Эхо в расселине тут же подхватило его слова и принялось передразнивать: «Дите!.. Дите!.. Дите… те… те…»
– Хорошо-о-о!..
– Ну что, Сусанин! – наигранно бодро повернулся офицер к проводнику. – Веди!
Тот пожал плечами и исчез в проходе за скальным выступом.
– Я за ним пойду, вашбродь, – извиняющимся тоном пробасил Мироненко. – Мало ли чего… А вы уж тылы прикрывайте.
Вахмистра Коренных знал еще с Германской. Тот одно время служил в пластунской роте и способен был на такое, что иным воякам и не снилось. Неуклюжий на первый взгляд казак одним ножом мог вырезать вражеский взвод, да и с голыми руками вряд ли кто мог быть ему равным противником. Поэтому есаул только кивнул.
По узкой извилистой щели продвигались гуськом, сохраняя приличное расстояние друг от друга. Идти было непросто, поскольку дно расселины покрывало рыхлое каменное крошево размером от горошины до мужского кулака, а через некоторые из «крошек» в два охвата приходилось перебираться ползком. Время от времени «авангард» исчезал за очередным поворотом, и Алексея пронизывало острое чувство одиночества, исчезавшее сразу же, как только впереди снова появлялась обтянутая линялой гимнастеркой спина вахмистра.
Но вот, в очередной раз перебираясь через преградившую путь глыбу, он глянул вперед и сердце ёкнуло: впереди, в просматривающейся на десяток аршин расселине, никого не было.
«Не может быть! – чуть было не крикнул есаул, но сдержался. – Куда они подевались?»
– Э-э-й!.. – негромко позвал он, помня рассказы бывалых людей, что в таких вот местах, держащихся на честном слове, кричать нельзя, чтобы не вызвать обвал. – Мироненко-о!..
Ответом ему был только камушек, скатившийся с отвесной каменной стены.
«Вернуться назад? Нет… Куда же они все-таки подевались?»
Алексей зачем-то вынул из кобуры револьвер, проверил барабан и осторожно двинулся дальше, стараясь держаться ближе к стене и в любой момент готовый упасть ничком и открыть огонь. Он остро жалел сейчас, что оставил внизу верную шашку, лазать с которой по скалам было действительно несподручно. С клинком в руке он не чувствовал бы себя столь одиноким и беззащитным против враждебного камня, окружающего со всех сторон.
Где-то в трех-четырех аршинах от злополучной глыбы чувство одиночества и покинутости стало таким острым, что сердце сжалось и пропустило удар, а в душе начал расти панический ужас – детское ощущение, давным-давно позабытое бывалым рубакой. Скрипнув зубами, есаул сдержался, чтобы не повернуться и не броситься стремглав обратно, к людям, прошептал про себя молитву, взвел курок нагана и снова двинулся вперед.
И страх, будто сам испугавшись, немедленно растаял без следа.
Расселина кончилась внезапно, и по глазам, привыкшим к скупому освещению ущелья, ударило такой яркой синевой, что казак отшатнулся назад и прикрыл лицо ладонью…
Сидевшие на поросшем травой склоне в двух шагах от зева расселины, едва различимой в зарослях кустарника, казак и проводник вскочили на ноги.
– Лексей Кондратьич!.. Я ж гутроил тебе, орясина, – повернулся вахмистр к втянувшему голову в плечи парню и отвесил тому звонкий подзатыльник. – Что есаул наш – кремень-человек. А ты все «струсил-струсил»… Спустить бы тебе портки, да…
– В чем дело, вахмистр? – спросил ничего не понимающий офицер.
– Да ведь заждались мы вас, Лексей Кондратьич! Чуть не полчаса вас нет! – сверкнул щербатыми зубами Мироненко. – Аль забыли чего на той стороне, вернулись?
– Какие полчаса? – опешил есаул. – Минут пять, не более того…
– Не-е, – упрямо покачал лобастой головой казак. – Полчаса – не меньше. Мы уж и к озеру успели спуститься, водицы испить… Думали уж обратно топать. Цигарку только на дорожку я хотел выкурить, а тут вы.
– Ей богу, барин! – подтвердил абориген в ответ на немой вопрос офицера. – Так оно и было.
– Да вы ривольверт-то спрячьте, вашбродь.
По честным глазам казака было видно, что это – никакой не розыгрыш, да и простоватый парень вряд ли смог бы настолько хорошо подыграть старому рубаке, реши тот попридуриваться перед командиром. Да и не было бы у них времени сговориться.
– Ну хорошо, – буркнул Алексей, только сейчас обративший внимание на то, что по-прежнему сжимает в руке наган, и спрятал его в кобуру, заодно решив отложить выяснение странного происшествия на потом. – Показывайте, что тут у вас…
Но показывать было нечего. Вернее, все было видно и так, без гидов и провожатых.
Озеро правильной округлой формы лежало, впаянное в густо заросшую растительностью котловину, словно отшлифованное зеркало, оправленное в изумрудный оклад. Только не бывает таких густо-синих зеркал, разве что сделано оно не из стекла, а из чистейшей воды огромного сапфира.
Покоренный чудесной картиной, расстилающейся у его ног, есаул не сразу вспомнил про полевой бинокль, висящий в футляре, во избежание всяких случайностей, за спиной.
Приближенное мощной цейсовской оптикой озеро показалось еще красивее. Но кроме красоты, офицер разглядел в окулярах и нечто другое…
– Ты что же, паскудник, – ласково обратился он к снова вжавшему в плечи голову Митрофану. – Шутить со мной вздумал? Специально нас на эту гору потащил, гаденыш?
Проводник попытался было порскнуть в кусты, но был схвачен бдительным вахмистром, награжден подзатыльником и снова водворен под грозные очи начальства.
– Кто там внизу говорил, что пробраться сюда лишь одним путем можно, а? – продолжал допрос есаул Коренных. – Врал, засранец?!
– Не врал я, ваше благородие! – задергался в крепких руках Мироненко парень, с перепугу выговорив в первый раз мудреное слово. – Одна сюда дорога и другой нету!
– А это что? – сунул ему под нос бинокль Алексей. – Глянь сюда, деревня! Видишь, сосны из-за склона выглядывают?
Действительно, каменистая, густо поросшая лесом и кустарником гряда плавно снижалась к северо-западу, а в трех или четырех верстах от того места, где стояли наблюдатели, из-за нее выглядывали макушки кедров и, следовательно, выше каких-то пятидесяти-семидесяти аршин она быть никак не могла. А еще дальше к северу, наверное, была еще ниже, но мешали разглядеть слепящие блики на поверхности озера и дрожащий над ним нагретый солнцем воздух.
– Может, и выглядывают, – упрямо спрятал за спину руки Митрофан, не решаясь прикоснуться к незнакомой штуковине. – Только другого пути сюда все одно нету! Кого хочешь спроси – нету и все!
На ресницах парня дрожали слезы, голос срывался, и офицер внезапно понял, что тот не врет. Заблуждается, возможно, действительно не знает другого пути, но не врет.
– Ладно, разберемся… Отпусти его, Мироненко.
Повернувшись к спутникам спиной, есаул начал спуск к озеру, гораздо более пологий, чем с другой стороны гребня, но все равно очень крутой.
За спиной раздался звонкий звук еще одной затрещины, и Коренных хмыкнул в усы: вахмистр оставался вахмистром в любой ситуации.
– И все равно, господа, это чудо, – ожила одна из «масок», обрамленная понизу густой растительностью, превращаясь в приват-доцента Привалова. – Я, знаете ли, ожидал всякого, только не этого.
Переправу большей части отряда завершили к ночи, и снаружи сейчас оставались лишь тяжелораненые, тащить которых через щель в скале медик запретил категорически, женщины и взвод охраны. Ну и, разумеется, лошади, поднять которых к проходу можно было только лебедкой. Горячие головы из казаков тут же предложили несколько способов «вознесения» четвероногих на кручу – многие из них воевали в Закавказье против турок и знали много всяких горных хитростей – но Владимир Леонидович остудил их, велев пока оставить скакунов на той стороне. Тем более что в густой растительности, покрывавшей дно котловины, толку от них особого не было.
Во внешнем устье расселины дежурил пулеметный расчет, сменять который полковник приказал каждые два часа, а его близнец держал под постоянным прицелом озеро и подступы к раскинувшемуся на его берегу лагерю.
Собственно говоря, лагеря пока никакого не было – только два десятка костров да лежанки из лапника, но охрана была поставлена, как в любом другом лагере. И хоть противник никак себя не проявлял, забывать об осторожности было глупо. А что до крыши над головой, то ночь выдалась неожиданно теплой по сравнению со всеми предыдущими, небо не пятнало ни единое облачко и, следовательно, с обустройством можно было подождать.
– Чувствуете, как здесь тепло? – продолжал Модест Георгиевич.
Собеседников у него было не так много: полковник, корнет Манской, штаб-ротмистр да невесть каким образом прибившийся к отряду еще в Барнауле инженер-путеец Гаврилович. Есаул, намаявшийся за день, дремал, раскинувшись по другую сторону костра в позе охотника на привале и уронив чубатую голову на сгиб локтя. Поручик Деревянко командовал охраной «госпиталя» на другой стороне гребня, его коллеги-драгуны увязались за ним и теперь, вероятно, волочились напропалую за сестрами милосердия у такого же костра «по ту сторону», пользуясь передышкой в военной жизни. Артиллерийский же капитан фон Герен, переживавший потерю последнего орудия, сухо откланялся и ушел спать к остаткам своих батарейцев. Оставшись не у дел, он заметно дистанцировался от остальных офицеров, и Еланцева это обстоятельство не могло не беспокоить.
Да! Рядом со спящим есаулом сидел «Митрофан Калистратович», который сонно моргал коровьими ресницами и время от времени тер глаза веснушчатым кулаком. Гнать проводника к «нижним чинам» сочли неуместным, да и секретов особенных у костра не обсуждалось.
– Еще бы! – юный Манской восторженно прищелкнул языком. – Если бы не сосны, то я, признаться, счел бы себя находящимся в Крыму. Да-да, господа! Только там в августе бывают такие тихие теплые ночи, такие яркие звезды над головой… Единственное, чего не хватает, так это шороха ночного прибоя. Помню…
– Ха, корнет! – возразил штаб-ротмистр, пошевеливая угольки костра веткой. – Вы в свои двадцать с небольшим хвостиком лет нигде, кроме Петербурга и дачи в Крыму, не бывали. А вот у нас под Белостоком…
Тема оказалась заразительной, и офицеры, позабыв про чины и года, принялись горячо обсуждать достоинства родных мест и тех местностей, где удалось побывать в мирной жизни. Один воспевал родную Полтавщину, другой – окрестности Курска, третий восторгался пляжами Ниццы… Казалось, что войны нет и в помине, просто у костра – допустим, на охоте или на загородной прогулке – собралось несколько старых друзей.
– Но согласитесь, господа, – пытался свернуть разговор на интересную ему тему приват-доцент, родившийся под Вологдой и всю жизнь проживший в местах, далеких от субтропиков. – Вероятно, в данной котловине, защищенной от ветров горами, образовался собственный микроклимат. Не удивлюсь, если тут среднегодовые температуры…
– О чем вы говорите, доктор, – мечтательно заявил штаб-ротмистр, откинувшись на спину и любуясь огромными звездами, складывающимися в четкие созвездия, словно сошедшие со страниц атласа Гевелия. – Микроклимат, среднегодовая температура… А я вот помню, как в девятьсот одиннадцатом году ездил с одной дамой… Без имен, господа, разумеется… Так вот: в Париже, на рю де Винагриер…
– Стой! Кто идет! – раздалось сверху, и знакомый голос тут же перебил часового:
– Своих не узнаешь, дурак?
– Опять ротмистру Зваричу не спится, – проворчал из темноты невидимый поручик Аверин, видимо подошедший «на огонек» от своих, дувшихся в вист товарищей. – Наверное, получил афронт от дамы сердца и…
– Что бы ты понимал, Сережа, – ротмистр, тяжело припадая на раненую несколько месяцев назад, но никак не желавшую заживать ногу, подошел к костру. – Моя дама сердца далеко отсюда… Да у вас тут Ташкент, господа! – завистливо протянул он, протягивая к костру ладони. – И трава сухая… Неужели ни капли не упало?
– Вы о чем, сударь, – недовольно посторонился путеец, и тут все разглядели, что с ротмистра ручьем бежит вода. – Какие капли? Да почему вы мокры? В озеро упали?
– Вы не поверите, господа, – пробасил ротмистр, от которого валил пар. – По ту сторону – дождь, как из ведра, а у вас тут – ни капли…
– Вы что: пьяны? – повысил голос полковник. – Если вы добрались до запасов господина Привалова…
– Ах, если бы, – вздохнул гусар, выжимая фуражку. – Ни капли во рту с самого Кедровогорска. О, да у вас тут даже туч нет!
– Тогда вы бредите, ротмистр! – воскликнул Манской.
– Я не знаю, каким образом такое возможно, но я говорю правду. Если не верите, можно прогуляться до входа, юноша, – предложил гусар. – Я охотно приму там ваши извинения. Даже если дождь по ту сторону уже прекратился, то камни еще высохнуть не должны и сразу несколько десятков свидетелей подтвердят, что я прав. Вы не составите нам компанию, господа?..
Толпа офицеров, с риском столкнуть вниз друг друга, и недовольных, мокрых до нитки пулеметчиков долго толпилась у противоположного выхода, с недоумением вглядываясь в затянутое тучами небо и прикрывая лица от брызг, заносимых ветром в расселину.
– Чертовщина какая-то… – пробормотал приват-доцент, озабоченно протирая платочком стеклышки пенсне.
– Ты куда нас привел, Сусанин? – нахмурил брови Коренных, меряя на глаз высоту препятствия. – Мы тебе что – тараканы по отвесным скалам карабкаться? Да тут саженей полсотни будет, как не более!
– Не пройти никак, – поддержал его штаб-ротмистр Зебницкий. – Прямо-таки Альпы-с. А мы, господа, не сенбернары, к сожалению.
Корнет Манской и поручик Деревянко промолчали из субординации, как самые младшие из присутствующих офицеров.
– Погодите, – осадил штаб-ротмистра Еланцев. – Э-э-э… Как бишь, тебя, любезный?
– Митрохой кличут.
– Дмитрием?
– Не, не Димитрием… Митрофаном. Митрофаном Калистратовичем. Кармадоновы мы.
– Простота нравов, – буркнул себе под нос полковник и добавил громче: – Это действительно то место, Митрофан, хм-м… Калистратович?
– Ага. Каменюки тут, как ограда вокруг озера.
– Вероятно, метеоритный кратер, – заметил приват-доцент, подъехав к совещающимся командирам: гражданский человек до мозга костей, он презирал всяческую субординацию. – Ты случайно, дружок, легенд никаких не слыхал про падающие с небес камни?
Проводник надолго задумался, ероша здоровенной пятерней пшеничные вихры. Офицеры и медик терпеливо ждали.
– Нет, – честно признался он после длительного размышления. – Про камни не слыхал. Да и откуда на небесах камням-то взяться? Это ж небеса все ж-таки.
Привалов было завел очи горе, готовясь разразиться длинной лекцией об астероидах, кометах, метеоритах и прочей астрономической премудрости, но «дитя природы» продолжило.
– Камни – вон они, на земле валяются. А на небе камней нет. Про тутошнее место сельдюки бают…
– Кто-о? – округлил глаза юный Манской. – Сельдюки?
– Селькупы, местная народность, – досадливо бросил ему приват-доцент. – Продолжайте, молодой человек, не обращайте внимания.
– Так вот, – обстоятельно продолжил абориген. – Старейшины их твердят, что тут злой дух с неба упал, когда его ихний добрый дух победил и вниз скинул. Пал, мол, злой шайтан вниз в огне и громе и так грянулся оземь, что яма тут вышла великая. Ну, а потом водой ее залило и вышло озеро.
– Я же говорил, что это метеорит, – победоносно оглянулся на офицеров медик. – И давно это было? – вновь спросил он проводника.
– Давно, – равнодушно ответил парень. – Сельдюки бают – еще прапрадеды их не родились.
– И что же, – поинтересовался полковник. – Они, наверное, чтут это место?
– Еще чего, – ухмыльнулся здоровяк. – Сторонятся, как огня. Проклятое, говорят, место. Злой дух, говорят, не весь сгинул. Часть его до сих пор тут бродит.
– А вы?
– А нам-то что? Не наш черт-то. Пусть сельдюки его и боятся.
– Сказки! – отмахнулся Привалов. – Обожествление явлений природы. Первобытное мышление!
– Сказки сказками, а забираться-то туда как? – вздохнул казак. – У коней, ваше высокоблагородие, крыльев нет. Да и у людей – тоже.
– Действительно: как?
«Митрофан Калистратович» солидно помолчал:
– Имеется тропка… Только вы уж, ваши благородия, не обессудьте – на конях туда действительно никак…
* * *
– Ну, если ерунда какая-нибудь окажется, – пыхтел есаул, карабкаясь следом за неожиданно ловким и, кроме того, передвигавшимся босиком проводником здесь, на склоне, уже не казавшимся увальнем. – Ей-богу, всю задницу тебе, Митрофан Калистратыч, нагайкой распишу – мать родная не узнает!..Он уже несколько раз съезжал по скользким камням на пару аршин вниз, разодрал на колене галифе, сильно ушиб плечо и, главное, сломал шпору на сапоге! Для него, прирожденного кавалериста, лучше было бы сломать любой из пальцев, тем более что шпоры эти были еще дедовскими, памятными, и где здесь можно такую дорогую сердцу вещь починить, казак не представлял совершенно.
Последствия могли быть еще более катастрофичными – не дело это коннику по скалам ползать – если бы не следовавший по пятам за командиром вахмистр Мироненко, служивший есаулу чем-то вроде тормоза.
– Ничё, барин! – оглянулся на ходу абориген, опередивший спутников больше чем на три корпуса. – Уже скоро. Еще аршин десять…
– Ну, ежели врешь…
Вход в расселину, совершенно незаметный снизу, открылся внезапно.
Парень помог вползти на крошечную площадку обоим казакам и попытался даже отряхнуть есаула от белесой известняковой пыли, но тут же получил по рукам. Площадка вливалась в узкую расселину в скалах. По ширине – как раз пройти двум людям плечом к плечу или, с трудом, лошади. Это, чисто механически, тут же отметил про себя Коренных и, встретившись глазами с вахмистром, понял, что тот подумал о том же. О конях природные кавалеристы думали прежде всего.
Высокие скалы над расселиной почти сходились друг с другом, образуя как бы арку, но из глубины лаза тянуло вовсе не промозглой сыростью пещеры, а сухим теплым ветерком.
Есаул подошел к краю площадки и, вытянув шею, поглядел вниз.
Люди внизу отсюда казались маленькими, будто полевые мыши, по каким-то своим мышиным надобностям дружно вставшие на задние лапы, а кони – крысами. Утомленные походом беглецы уже начали разжигать костры, расседлывать лошадей, рубить лапник для шалашей и подстилки.
«Надо же, – подумал про себя Алексей. – Вроде и невысоко, а попробуй заберись».
Прямо у подножия скал, гораздо выше лагеря, маячили полковник и приват-доцент. Первый и не собирался подниматься, полагаясь во всем на свою правую руку – есаула, а второй вряд ли смог бы повторить подвиг двух казаков и проводника – мешало солидное брюшко и вообще малоспортивная фигура.
– Алексей Кондратьевич! – донеслось снизу. – Как вы там?
– Нормально! – крикнул в ответ есаул, приложив ладони рупором ко рту. – Идем внутрь! Ждите!
Эхо в расселине тут же подхватило его слова и принялось передразнивать: «Дите!.. Дите!.. Дите… те… те…»
– Хорошо-о-о!..
– Ну что, Сусанин! – наигранно бодро повернулся офицер к проводнику. – Веди!
Тот пожал плечами и исчез в проходе за скальным выступом.
– Я за ним пойду, вашбродь, – извиняющимся тоном пробасил Мироненко. – Мало ли чего… А вы уж тылы прикрывайте.
Вахмистра Коренных знал еще с Германской. Тот одно время служил в пластунской роте и способен был на такое, что иным воякам и не снилось. Неуклюжий на первый взгляд казак одним ножом мог вырезать вражеский взвод, да и с голыми руками вряд ли кто мог быть ему равным противником. Поэтому есаул только кивнул.
По узкой извилистой щели продвигались гуськом, сохраняя приличное расстояние друг от друга. Идти было непросто, поскольку дно расселины покрывало рыхлое каменное крошево размером от горошины до мужского кулака, а через некоторые из «крошек» в два охвата приходилось перебираться ползком. Время от времени «авангард» исчезал за очередным поворотом, и Алексея пронизывало острое чувство одиночества, исчезавшее сразу же, как только впереди снова появлялась обтянутая линялой гимнастеркой спина вахмистра.
Но вот, в очередной раз перебираясь через преградившую путь глыбу, он глянул вперед и сердце ёкнуло: впереди, в просматривающейся на десяток аршин расселине, никого не было.
«Не может быть! – чуть было не крикнул есаул, но сдержался. – Куда они подевались?»
– Э-э-й!.. – негромко позвал он, помня рассказы бывалых людей, что в таких вот местах, держащихся на честном слове, кричать нельзя, чтобы не вызвать обвал. – Мироненко-о!..
Ответом ему был только камушек, скатившийся с отвесной каменной стены.
«Вернуться назад? Нет… Куда же они все-таки подевались?»
Алексей зачем-то вынул из кобуры револьвер, проверил барабан и осторожно двинулся дальше, стараясь держаться ближе к стене и в любой момент готовый упасть ничком и открыть огонь. Он остро жалел сейчас, что оставил внизу верную шашку, лазать с которой по скалам было действительно несподручно. С клинком в руке он не чувствовал бы себя столь одиноким и беззащитным против враждебного камня, окружающего со всех сторон.
Где-то в трех-четырех аршинах от злополучной глыбы чувство одиночества и покинутости стало таким острым, что сердце сжалось и пропустило удар, а в душе начал расти панический ужас – детское ощущение, давным-давно позабытое бывалым рубакой. Скрипнув зубами, есаул сдержался, чтобы не повернуться и не броситься стремглав обратно, к людям, прошептал про себя молитву, взвел курок нагана и снова двинулся вперед.
И страх, будто сам испугавшись, немедленно растаял без следа.
Расселина кончилась внезапно, и по глазам, привыкшим к скупому освещению ущелья, ударило такой яркой синевой, что казак отшатнулся назад и прикрыл лицо ладонью…
* * *
– Лексей Кондратьич! Вашбродь!Сидевшие на поросшем травой склоне в двух шагах от зева расселины, едва различимой в зарослях кустарника, казак и проводник вскочили на ноги.
– Лексей Кондратьич!.. Я ж гутроил тебе, орясина, – повернулся вахмистр к втянувшему голову в плечи парню и отвесил тому звонкий подзатыльник. – Что есаул наш – кремень-человек. А ты все «струсил-струсил»… Спустить бы тебе портки, да…
– В чем дело, вахмистр? – спросил ничего не понимающий офицер.
– Да ведь заждались мы вас, Лексей Кондратьич! Чуть не полчаса вас нет! – сверкнул щербатыми зубами Мироненко. – Аль забыли чего на той стороне, вернулись?
– Какие полчаса? – опешил есаул. – Минут пять, не более того…
– Не-е, – упрямо покачал лобастой головой казак. – Полчаса – не меньше. Мы уж и к озеру успели спуститься, водицы испить… Думали уж обратно топать. Цигарку только на дорожку я хотел выкурить, а тут вы.
– Ей богу, барин! – подтвердил абориген в ответ на немой вопрос офицера. – Так оно и было.
– Да вы ривольверт-то спрячьте, вашбродь.
По честным глазам казака было видно, что это – никакой не розыгрыш, да и простоватый парень вряд ли смог бы настолько хорошо подыграть старому рубаке, реши тот попридуриваться перед командиром. Да и не было бы у них времени сговориться.
– Ну хорошо, – буркнул Алексей, только сейчас обративший внимание на то, что по-прежнему сжимает в руке наган, и спрятал его в кобуру, заодно решив отложить выяснение странного происшествия на потом. – Показывайте, что тут у вас…
Но показывать было нечего. Вернее, все было видно и так, без гидов и провожатых.
Озеро правильной округлой формы лежало, впаянное в густо заросшую растительностью котловину, словно отшлифованное зеркало, оправленное в изумрудный оклад. Только не бывает таких густо-синих зеркал, разве что сделано оно не из стекла, а из чистейшей воды огромного сапфира.
Покоренный чудесной картиной, расстилающейся у его ног, есаул не сразу вспомнил про полевой бинокль, висящий в футляре, во избежание всяких случайностей, за спиной.
Приближенное мощной цейсовской оптикой озеро показалось еще красивее. Но кроме красоты, офицер разглядел в окулярах и нечто другое…
– Ты что же, паскудник, – ласково обратился он к снова вжавшему в плечи голову Митрофану. – Шутить со мной вздумал? Специально нас на эту гору потащил, гаденыш?
Проводник попытался было порскнуть в кусты, но был схвачен бдительным вахмистром, награжден подзатыльником и снова водворен под грозные очи начальства.
– Кто там внизу говорил, что пробраться сюда лишь одним путем можно, а? – продолжал допрос есаул Коренных. – Врал, засранец?!
– Не врал я, ваше благородие! – задергался в крепких руках Мироненко парень, с перепугу выговорив в первый раз мудреное слово. – Одна сюда дорога и другой нету!
– А это что? – сунул ему под нос бинокль Алексей. – Глянь сюда, деревня! Видишь, сосны из-за склона выглядывают?
Действительно, каменистая, густо поросшая лесом и кустарником гряда плавно снижалась к северо-западу, а в трех или четырех верстах от того места, где стояли наблюдатели, из-за нее выглядывали макушки кедров и, следовательно, выше каких-то пятидесяти-семидесяти аршин она быть никак не могла. А еще дальше к северу, наверное, была еще ниже, но мешали разглядеть слепящие блики на поверхности озера и дрожащий над ним нагретый солнцем воздух.
– Может, и выглядывают, – упрямо спрятал за спину руки Митрофан, не решаясь прикоснуться к незнакомой штуковине. – Только другого пути сюда все одно нету! Кого хочешь спроси – нету и все!
На ресницах парня дрожали слезы, голос срывался, и офицер внезапно понял, что тот не врет. Заблуждается, возможно, действительно не знает другого пути, но не врет.
– Ладно, разберемся… Отпусти его, Мироненко.
Повернувшись к спутникам спиной, есаул начал спуск к озеру, гораздо более пологий, чем с другой стороны гребня, но все равно очень крутой.
За спиной раздался звонкий звук еще одной затрещины, и Коренных хмыкнул в усы: вахмистр оставался вахмистром в любой ситуации.
* * *
В костре весело потрескивали сучья, пламя рождало веера искр, светящимися мушками исчезавших вверху, озаряло потусторонним красноватым светом лица, неузнаваемые из-за игры света и тени, кажущиеся дикарскими масками или личинами демонов.– И все равно, господа, это чудо, – ожила одна из «масок», обрамленная понизу густой растительностью, превращаясь в приват-доцента Привалова. – Я, знаете ли, ожидал всякого, только не этого.
Переправу большей части отряда завершили к ночи, и снаружи сейчас оставались лишь тяжелораненые, тащить которых через щель в скале медик запретил категорически, женщины и взвод охраны. Ну и, разумеется, лошади, поднять которых к проходу можно было только лебедкой. Горячие головы из казаков тут же предложили несколько способов «вознесения» четвероногих на кручу – многие из них воевали в Закавказье против турок и знали много всяких горных хитростей – но Владимир Леонидович остудил их, велев пока оставить скакунов на той стороне. Тем более что в густой растительности, покрывавшей дно котловины, толку от них особого не было.
Во внешнем устье расселины дежурил пулеметный расчет, сменять который полковник приказал каждые два часа, а его близнец держал под постоянным прицелом озеро и подступы к раскинувшемуся на его берегу лагерю.
Собственно говоря, лагеря пока никакого не было – только два десятка костров да лежанки из лапника, но охрана была поставлена, как в любом другом лагере. И хоть противник никак себя не проявлял, забывать об осторожности было глупо. А что до крыши над головой, то ночь выдалась неожиданно теплой по сравнению со всеми предыдущими, небо не пятнало ни единое облачко и, следовательно, с обустройством можно было подождать.
– Чувствуете, как здесь тепло? – продолжал Модест Георгиевич.
Собеседников у него было не так много: полковник, корнет Манской, штаб-ротмистр да невесть каким образом прибившийся к отряду еще в Барнауле инженер-путеец Гаврилович. Есаул, намаявшийся за день, дремал, раскинувшись по другую сторону костра в позе охотника на привале и уронив чубатую голову на сгиб локтя. Поручик Деревянко командовал охраной «госпиталя» на другой стороне гребня, его коллеги-драгуны увязались за ним и теперь, вероятно, волочились напропалую за сестрами милосердия у такого же костра «по ту сторону», пользуясь передышкой в военной жизни. Артиллерийский же капитан фон Герен, переживавший потерю последнего орудия, сухо откланялся и ушел спать к остаткам своих батарейцев. Оставшись не у дел, он заметно дистанцировался от остальных офицеров, и Еланцева это обстоятельство не могло не беспокоить.
Да! Рядом со спящим есаулом сидел «Митрофан Калистратович», который сонно моргал коровьими ресницами и время от времени тер глаза веснушчатым кулаком. Гнать проводника к «нижним чинам» сочли неуместным, да и секретов особенных у костра не обсуждалось.
– Еще бы! – юный Манской восторженно прищелкнул языком. – Если бы не сосны, то я, признаться, счел бы себя находящимся в Крыму. Да-да, господа! Только там в августе бывают такие тихие теплые ночи, такие яркие звезды над головой… Единственное, чего не хватает, так это шороха ночного прибоя. Помню…
– Ха, корнет! – возразил штаб-ротмистр, пошевеливая угольки костра веткой. – Вы в свои двадцать с небольшим хвостиком лет нигде, кроме Петербурга и дачи в Крыму, не бывали. А вот у нас под Белостоком…
Тема оказалась заразительной, и офицеры, позабыв про чины и года, принялись горячо обсуждать достоинства родных мест и тех местностей, где удалось побывать в мирной жизни. Один воспевал родную Полтавщину, другой – окрестности Курска, третий восторгался пляжами Ниццы… Казалось, что войны нет и в помине, просто у костра – допустим, на охоте или на загородной прогулке – собралось несколько старых друзей.
– Но согласитесь, господа, – пытался свернуть разговор на интересную ему тему приват-доцент, родившийся под Вологдой и всю жизнь проживший в местах, далеких от субтропиков. – Вероятно, в данной котловине, защищенной от ветров горами, образовался собственный микроклимат. Не удивлюсь, если тут среднегодовые температуры…
– О чем вы говорите, доктор, – мечтательно заявил штаб-ротмистр, откинувшись на спину и любуясь огромными звездами, складывающимися в четкие созвездия, словно сошедшие со страниц атласа Гевелия. – Микроклимат, среднегодовая температура… А я вот помню, как в девятьсот одиннадцатом году ездил с одной дамой… Без имен, господа, разумеется… Так вот: в Париже, на рю де Винагриер…
– Стой! Кто идет! – раздалось сверху, и знакомый голос тут же перебил часового:
– Своих не узнаешь, дурак?
– Опять ротмистру Зваричу не спится, – проворчал из темноты невидимый поручик Аверин, видимо подошедший «на огонек» от своих, дувшихся в вист товарищей. – Наверное, получил афронт от дамы сердца и…
– Что бы ты понимал, Сережа, – ротмистр, тяжело припадая на раненую несколько месяцев назад, но никак не желавшую заживать ногу, подошел к костру. – Моя дама сердца далеко отсюда… Да у вас тут Ташкент, господа! – завистливо протянул он, протягивая к костру ладони. – И трава сухая… Неужели ни капли не упало?
– Вы о чем, сударь, – недовольно посторонился путеец, и тут все разглядели, что с ротмистра ручьем бежит вода. – Какие капли? Да почему вы мокры? В озеро упали?
– Вы не поверите, господа, – пробасил ротмистр, от которого валил пар. – По ту сторону – дождь, как из ведра, а у вас тут – ни капли…
– Вы что: пьяны? – повысил голос полковник. – Если вы добрались до запасов господина Привалова…
– Ах, если бы, – вздохнул гусар, выжимая фуражку. – Ни капли во рту с самого Кедровогорска. О, да у вас тут даже туч нет!
– Тогда вы бредите, ротмистр! – воскликнул Манской.
– Я не знаю, каким образом такое возможно, но я говорю правду. Если не верите, можно прогуляться до входа, юноша, – предложил гусар. – Я охотно приму там ваши извинения. Даже если дождь по ту сторону уже прекратился, то камни еще высохнуть не должны и сразу несколько десятков свидетелей подтвердят, что я прав. Вы не составите нам компанию, господа?..
Толпа офицеров, с риском столкнуть вниз друг друга, и недовольных, мокрых до нитки пулеметчиков долго толпилась у противоположного выхода, с недоумением вглядываясь в затянутое тучами небо и прикрывая лица от брызг, заносимых ветром в расселину.
– Чертовщина какая-то… – пробормотал приват-доцент, озабоченно протирая платочком стеклышки пенсне.
3
– Виданное ли дело – лошадей на веревках в гору тащить? Может, их кавказские кони к такому и привычные, а я своего Фугаса на гору таращить не дам!
Есаул с верным вахмистром Мироненко, оседлав лошадей, отправились поутру вдоль горной гряды, чтобы поискать место, более удобное для переправы в котловину, чем уже окрещенный бойкими на язык офицерами «дефиле»[3] проход.
Солнышко снова сияло вовсю, играя миллионами собственных отражений на мокрой листве и траве, и не верилось уже, что ночью тут прошел странный дождь, щедро оросивший все по одну сторону кольцевой гряды, но не уронивший ни капли по другую. Конечно, обоим были знакомы дожди, идущие «полосами» так, что в одной части станицы все залито, а в другой – сухо, но после того как всадники удалились от лагеря на несколько верст, стало понятно, что ни о каких «полосах» речи быть не может. Разве что странная туча так же, как и они, прилежно огибала котловину по ее внешнему краю. Вещь сама по себе небывалая, но загадок и без того хватало, поэтому оба, не сговариваясь, не поднимали в разговоре этот вопрос. Зато уж остальное обсуждалось со всех сторон.
– Понятное дело, Лексей Кондратьич, – продолжал вахмистр, с глазу на глаз пренебрегавший субординацией. – Мы, казаки, народ ушлый – и корову на гору взгромоздим, если надо будет. Но к чему лошадь-то ни в чем не повинную пугать? Она ведь не корова… Той-то хоть бы хны, лишь бы снова на травку. Ну, может, молоко с перепугу пропадет, да и все. А лошадь, она с понятием…
Есаул, которому переправа через горы тоже стояла поперек горла, во всем был согласен со своим бывалым подчиненным.
– Оно ведь как? – продолжал разливаться соловьем Мироненко. – Одно дело – настоящие горы. Кавказ, там, или Балканы, как в Турецкую. Там ведь в самом деле никуда. Тропа узкая, с одной стороны скала, с другой – пропасть. Хочешь не хочешь, а приходится рисковать. А тут? Да ни в жисть не поверю, чтобы в этой стенке еще одного пролома не было, пониже первого. Так ведь, Лексей Кондратьич?
Удача улыбнулась казакам где-то в часе езды от лагеря. Путь преграждала широкая, густо проросшая травой, а потому монолитная, словно мощеная дорога, осыпь. По ней, пусть и ведя лошадь в поводу, можно было подняться к прогалу в скалах, расположенному совсем невысоко, да к тому же широкому – телега с телегой разминется.
– Что я говорил? – торжествовал вахмистр. – Вот проход так проход! А они там «веревки, веревки…» Пусть друг друга и тягают на этих веревках, а мы сами, потихоньку. И лошадей не испугаем. А сопляку этому я шею намылю! Вот вернемся только… Ох и запомнит он у меня!
– Погоди, Петро, – остудил его пыл есаул. – Может, там тупик. Или еще какая пакость. Сперва, давай, проверим сами, а то на смех поднимут.
– Ничего там нет, – горячился казак. – Пройдем, не сумлевайтесь, Лексей Кондратьич!
Однако путь оказался не таким легким, как казалось. А виной всему цепкие колючие кусты, обильно заполонившие всю расселину и нипочем не желавшие пропускать людей к заповедному озеру. Пришлось рубить эту плетенку шашками, ежеминутно рискуя сломать верный клинок о прячущийся в зелени камень.
Мокрые, потные, исцарапанные в кровь и злые казаки с огромным трудом преодолели полосу препятствий, весьма напомнившую обоим австрийские проволочные заграждения под Збручем, и оказались на берегу озера.
– Видали! И никаких гвоздей! Я со своими ребятами эти кустики под корень смахну и – езжай не хочу! И вся недолга! – радовался, что не придется теперь пугать горячо любимого толстобокого Фугаса, мирно жевавшего сочную траву, вахмистр.
Есаул с верным вахмистром Мироненко, оседлав лошадей, отправились поутру вдоль горной гряды, чтобы поискать место, более удобное для переправы в котловину, чем уже окрещенный бойкими на язык офицерами «дефиле»[3] проход.
Солнышко снова сияло вовсю, играя миллионами собственных отражений на мокрой листве и траве, и не верилось уже, что ночью тут прошел странный дождь, щедро оросивший все по одну сторону кольцевой гряды, но не уронивший ни капли по другую. Конечно, обоим были знакомы дожди, идущие «полосами» так, что в одной части станицы все залито, а в другой – сухо, но после того как всадники удалились от лагеря на несколько верст, стало понятно, что ни о каких «полосах» речи быть не может. Разве что странная туча так же, как и они, прилежно огибала котловину по ее внешнему краю. Вещь сама по себе небывалая, но загадок и без того хватало, поэтому оба, не сговариваясь, не поднимали в разговоре этот вопрос. Зато уж остальное обсуждалось со всех сторон.
– Понятное дело, Лексей Кондратьич, – продолжал вахмистр, с глазу на глаз пренебрегавший субординацией. – Мы, казаки, народ ушлый – и корову на гору взгромоздим, если надо будет. Но к чему лошадь-то ни в чем не повинную пугать? Она ведь не корова… Той-то хоть бы хны, лишь бы снова на травку. Ну, может, молоко с перепугу пропадет, да и все. А лошадь, она с понятием…
Есаул, которому переправа через горы тоже стояла поперек горла, во всем был согласен со своим бывалым подчиненным.
– Оно ведь как? – продолжал разливаться соловьем Мироненко. – Одно дело – настоящие горы. Кавказ, там, или Балканы, как в Турецкую. Там ведь в самом деле никуда. Тропа узкая, с одной стороны скала, с другой – пропасть. Хочешь не хочешь, а приходится рисковать. А тут? Да ни в жисть не поверю, чтобы в этой стенке еще одного пролома не было, пониже первого. Так ведь, Лексей Кондратьич?
Удача улыбнулась казакам где-то в часе езды от лагеря. Путь преграждала широкая, густо проросшая травой, а потому монолитная, словно мощеная дорога, осыпь. По ней, пусть и ведя лошадь в поводу, можно было подняться к прогалу в скалах, расположенному совсем невысоко, да к тому же широкому – телега с телегой разминется.
– Что я говорил? – торжествовал вахмистр. – Вот проход так проход! А они там «веревки, веревки…» Пусть друг друга и тягают на этих веревках, а мы сами, потихоньку. И лошадей не испугаем. А сопляку этому я шею намылю! Вот вернемся только… Ох и запомнит он у меня!
– Погоди, Петро, – остудил его пыл есаул. – Может, там тупик. Или еще какая пакость. Сперва, давай, проверим сами, а то на смех поднимут.
– Ничего там нет, – горячился казак. – Пройдем, не сумлевайтесь, Лексей Кондратьич!
Однако путь оказался не таким легким, как казалось. А виной всему цепкие колючие кусты, обильно заполонившие всю расселину и нипочем не желавшие пропускать людей к заповедному озеру. Пришлось рубить эту плетенку шашками, ежеминутно рискуя сломать верный клинок о прячущийся в зелени камень.
Мокрые, потные, исцарапанные в кровь и злые казаки с огромным трудом преодолели полосу препятствий, весьма напомнившую обоим австрийские проволочные заграждения под Збручем, и оказались на берегу озера.
– Видали! И никаких гвоздей! Я со своими ребятами эти кустики под корень смахну и – езжай не хочу! И вся недолга! – радовался, что не придется теперь пугать горячо любимого толстобокого Фугаса, мирно жевавшего сочную траву, вахмистр.