Страница:
Ехать к лагерю порешили по «озерной» стороне, чтобы удивить всех и публично посрамить проводника.
– Гляди-ка, Петро, – Коренных перегнулся с седла и сорвал мокрую ветку. – А здесь-то ливень был.
– Ясное дело! Где ж такие чудеса виданы, чтобы везде в округе дождь был, а в яме этой – ни капли! Полосой прошел, только и всего.
Чтобы не ломать лошадям ноги по травянистому склону, поросшему тем же предательским стелющимся кустарником, всадники спустились к самой воде и ехали по галечному берегу, то и дело показывая друг другу пальцем на широкие круги от плещущейся рыбы, расходящиеся по гладкой, как зеркало, поверхности. И по всему – не мелкой рыбы.
– Эх, приедем в лагерь, надо будет ребят спроворить да бредень сплести… – мечтал вслух вахмистр. – У нас на речке бывалоча как заведешь – десять ведер рыбы. Вся станица неделю уху трескает!
– А я до Германской с удочкой любил, – вздыхал есаул. – Выйдешь поутру на реку… Туман, тихо-тихо…
– Удочка – баловство! – отмахивался Мироненко. – Детская забава. Тут именно бредень нужен, альбо вообще невод…
Разговоры сами собой сошли на нет, когда, по прикидкам обоих всадников, они проехали то место, где должен быть лагерь, но его не нашли. Никаких следов. Даже сочная трава не была примята там, где вчера пылали костры, а ни на кустах, ни на деревьях не было и следа порубки.
– Чертовщина какая-то… – бурчали себе под нос то один, то другой, пока кони отмахивали версты по озерному берегу.
Солнце уже зацепилось за скалы на западе, когда казаки добрались до того места, где гряда стала совсем низкой и пологой. Настолько, что из-за нее наполовину выглядывал кедрач, растущий на другой стороне. Лагерь словно под землю провалился или почудился во сне.
Пристыженные и понурые, оба разведчика прибыли во «внешний» лагерь лишь к самой полуночи, чтобы поведать товарищам, успевшим уже переправить за скалы всех раненых и нескольких лошадей, об очередной загадке «заколдованного места» и выслушать все их насмешки.
Больше всех радовался неудаче своих недругов «Митрофан Калистратович», слова которого подтвердились полностью. Опытным, так сказать, путем.
Офицеры сидели на поваленном дереве и наблюдали за процессом рыбалки, разворачивающимся прямо под ними. Казаки и драгуны, раздевшись до исподнего так, что и не различить, кто из них офицер, а кто – «нижний чин», под руководством бегающего взад-вперед по берегу вахмистра Мироненко с шутками и прибаутками заводили громадный бредень, претендующий на звание даже не невода, а целого морского трала. Еще дальше по берегу десяток казаков купали коней, тянуло ароматом варящейся на костре каши, стучали топоры дровосеков…
– Мы совершенно зря расположились прямо перед входом в заповедную котловину. Нужно переносить лагерь, пока мы еще не слишком плотно обустроились.
– Согласен с вами целиком и полностью, Владимир Леонидович, – поддержал его есаул. – Большой пост в расселине не выставишь. А ну как красные подкрадутся ночью и снимут часовых? Мы у них будем как на ладони. Из наших же пулеметов порежут всех, будто перепелов. Я за то, чтобы перейти на противоположную строну озера и обосноваться там.
– Вы меня не поняли, есаул, – поморщился Еланцев. – Я предлагаю вообще уйти из котловины.
– Как? Покинуть это место? Зачем? Да тут же действительно можно пересидеть зиму, набрать сил…
– Нет, это место мы не покинем, – терпеливо, словно малому ребенку, начал объяснять полковник. – Просто перевалим хребет и обоснуемся по ту сторону. А можем вообще уйти куда глаза глядят.
– А красные?
– Нет тут никаких красных.
– Не понимаю, – напрягся казак.
– Видимо, я не слишком хорошо объясняю, – вздохнул офицер. – Я ведь человек военный, красноречием не силен… Да и науки в свое время постигал сплошь прикладные. Вроде тактики или баллистики… Понимаете, наш уважаемый медик давеча высказал одну гипотезу… Ну, предположение одним словом… Да, кстати, вон он и сам идет со своим приятелем-путейцем. Можно вас на минутку, Модест Георгиевич! – позвал он, привстав.
Интеллигенты, только что спорившие до хрипоты, тыча друг другу в лицо какую-то веточку, разом оборвали диспут и приблизились к офицерам.
– Доброе утро, господа, – поздоровался полковник. – Вы не откажетесь, господин доктор, поведать нам с есаулом свои догадки, которые вы так горячо вчера отстаивали передо мной?
– Отчего же нет, милостивые государи, – важно ответствовал Привалов, жестом предлагая своему коллеге-путейцу присесть рядом с казаком, а сам настраиваясь на длительную лекцию.
Слушатели терпеливо ждали.
– Что мы имеем на данный момент времени, господа? Мы имеем следующее: пройдя некую расселину в горной гряде, окружающей некую долину, предположительно – метеоритный кратер, мы попали на некую территорию, разительным образом отличающуюся от всего, ранее известного нам.
– А из чего это следует, позвольте спросить? – не удержался есаул.
– Резонный вопрос, – улыбнулся медик. – Но постараюсь ответить. Первое, самое безобидное. Там, снаружи, идет дождь, под которым мокнут несколько десятков людей, но тут, по эту сторону горной гряды, никакого дождя нет. С этим вы спорить не будете?
Несогласных не нашлось.
– Кстати, температура воздуха снаружи и здесь сильно различается. Это я выяснил экспериментально. Снаружи ночи становятся холоднее и холоднее, как и должно быть в здешних широтах на исходе лета, но тут лето продолжается в полном объеме.
– Разве так может быть?
– Не торопитесь – всему свое время. Итак, одну загадку мы уже записали. Метеорология. Второе – несоответствие времени.
– Как это?
– А вот так. Помните, Алексей Кондратьевич, как вы рассказывали у костра о своем происшествии? Ну, тогда, когда ваши спутники полчаса ожидали вас внутри, хотя вы, по вашим словам, отстали от них всего на какие-то секунды.
– Помню. Но что это дает?
– Просто так, визуально, ничего. Но я опять-таки проделал серию экспериментов. Для этого мне, естественно, потребовался помощник. Присутствующий здесь Михаил Семенович, если вам будет угодно.
Гаврилович привстал и поклонился.
– Мы с Михаилом Семеновичем сверили часы до секунды, а затем я принялся ходить по расселине от одного ее выхода до другого. После каждого прохода мы сверяли показания наших приборов. В тридцати семи случаях из пятидесяти часы показывали одинаковое время или отклонения составляли какие-то секунды, но в тринадцати показания моих часов отклонялись от контрольных на значительные величины. От минуты до тридцати шести минут. Причем в обе стороны!
– Как это, в обе стороны? – не понял есаул.
– В ряде случаев часы спешили, в других – отставали. Из этого я сделал вывод, что время в расселине течет неравномерно и это явление само по себе невозможно. Значит, записываем в загадки. Ну и третья загадка, самая, если так можно выразиться, загадочная.
Приват-доцент сделал трагическую паузу.
– Ваше, Алексей Кондратьевич, с вашим подчиненным «кругосветное» путешествие. Многие из нас повторяли его, и все имели возможность убедиться, что попасть в нашу долину иначе, чем через расселину, именуемую господами офицерами «дефиле», не-воз-мож-но! – Привалов победоносно оглядел троих слушателей. – Более того, пробравшись внутрь той, внешней долины, через указанный господином есаулом лаз, я разыскал там расселину и проделал обратный маршрут, справедливо посчитав, что, возможно, попаду в иное место. Увы, я опять же вышел к нашему первому лагерю. Значит, пройти по расселине и попасть сюда, – медик притопнул ногой, – можно лишь в одном направлении: оттуда – сюда. А отсюда, соответственно, только туда. Согласитесь, что эти свойства расселины довольно необычны.
Слушатели были согласны, поскольку молчали, а знаком чего является молчание – понятно всем.
– И последняя загадка, господа! – торжественно объявил Модест Георгиевич. – Вот, смотрите!
Он протянул сидящим ту самую веточку, которой раньше размахивал перед носом у путейца.
– И что здесь примечательного? – не понял есаул, внимательно разглядев, понюхав и даже попробовав на зуб ветку с разлапистыми листьями. – Обычный клен.
– Вот именно! Клен!!!
– Ну и что?
– А то, милостивые государи, – тихо сказал медик, снял и протер пенсне. – Что клен в здешних местах не растет. По крайней мере – последние сорок-пятьдесят тысяч лет. Поэтому я могу со всей ответственностью утверждать, что, проходя через упомянутую уже расселину-дефиле, мы либо переносимся на полсотни тысяч лет в прошлое, что противоречит всем законам физики, либо… – Он водрузил свой оптический прибор обратно на нос, а затем снова зачем-то снял. – Мы в ином мире, господа. На том, так сказать, свете.
В гробовой тишине полковник наклонился к остолбеневшему есаулу и шепнул ему на ухо:
– Вот примерно то, что я хотел вам сказать…
4
5
– Гляди-ка, Петро, – Коренных перегнулся с седла и сорвал мокрую ветку. – А здесь-то ливень был.
– Ясное дело! Где ж такие чудеса виданы, чтобы везде в округе дождь был, а в яме этой – ни капли! Полосой прошел, только и всего.
Чтобы не ломать лошадям ноги по травянистому склону, поросшему тем же предательским стелющимся кустарником, всадники спустились к самой воде и ехали по галечному берегу, то и дело показывая друг другу пальцем на широкие круги от плещущейся рыбы, расходящиеся по гладкой, как зеркало, поверхности. И по всему – не мелкой рыбы.
– Эх, приедем в лагерь, надо будет ребят спроворить да бредень сплести… – мечтал вслух вахмистр. – У нас на речке бывалоча как заведешь – десять ведер рыбы. Вся станица неделю уху трескает!
– А я до Германской с удочкой любил, – вздыхал есаул. – Выйдешь поутру на реку… Туман, тихо-тихо…
– Удочка – баловство! – отмахивался Мироненко. – Детская забава. Тут именно бредень нужен, альбо вообще невод…
Разговоры сами собой сошли на нет, когда, по прикидкам обоих всадников, они проехали то место, где должен быть лагерь, но его не нашли. Никаких следов. Даже сочная трава не была примята там, где вчера пылали костры, а ни на кустах, ни на деревьях не было и следа порубки.
– Чертовщина какая-то… – бурчали себе под нос то один, то другой, пока кони отмахивали версты по озерному берегу.
Солнце уже зацепилось за скалы на западе, когда казаки добрались до того места, где гряда стала совсем низкой и пологой. Настолько, что из-за нее наполовину выглядывал кедрач, растущий на другой стороне. Лагерь словно под землю провалился или почудился во сне.
Пристыженные и понурые, оба разведчика прибыли во «внешний» лагерь лишь к самой полуночи, чтобы поведать товарищам, успевшим уже переправить за скалы всех раненых и нескольких лошадей, об очередной загадке «заколдованного места» и выслушать все их насмешки.
Больше всех радовался неудаче своих недругов «Митрофан Калистратович», слова которого подтвердились полностью. Опытным, так сказать, путем.
* * *
– Знаете, что я думаю, Алексей Кондратьевич…Офицеры сидели на поваленном дереве и наблюдали за процессом рыбалки, разворачивающимся прямо под ними. Казаки и драгуны, раздевшись до исподнего так, что и не различить, кто из них офицер, а кто – «нижний чин», под руководством бегающего взад-вперед по берегу вахмистра Мироненко с шутками и прибаутками заводили громадный бредень, претендующий на звание даже не невода, а целого морского трала. Еще дальше по берегу десяток казаков купали коней, тянуло ароматом варящейся на костре каши, стучали топоры дровосеков…
– Мы совершенно зря расположились прямо перед входом в заповедную котловину. Нужно переносить лагерь, пока мы еще не слишком плотно обустроились.
– Согласен с вами целиком и полностью, Владимир Леонидович, – поддержал его есаул. – Большой пост в расселине не выставишь. А ну как красные подкрадутся ночью и снимут часовых? Мы у них будем как на ладони. Из наших же пулеметов порежут всех, будто перепелов. Я за то, чтобы перейти на противоположную строну озера и обосноваться там.
– Вы меня не поняли, есаул, – поморщился Еланцев. – Я предлагаю вообще уйти из котловины.
– Как? Покинуть это место? Зачем? Да тут же действительно можно пересидеть зиму, набрать сил…
– Нет, это место мы не покинем, – терпеливо, словно малому ребенку, начал объяснять полковник. – Просто перевалим хребет и обоснуемся по ту сторону. А можем вообще уйти куда глаза глядят.
– А красные?
– Нет тут никаких красных.
– Не понимаю, – напрягся казак.
– Видимо, я не слишком хорошо объясняю, – вздохнул офицер. – Я ведь человек военный, красноречием не силен… Да и науки в свое время постигал сплошь прикладные. Вроде тактики или баллистики… Понимаете, наш уважаемый медик давеча высказал одну гипотезу… Ну, предположение одним словом… Да, кстати, вон он и сам идет со своим приятелем-путейцем. Можно вас на минутку, Модест Георгиевич! – позвал он, привстав.
Интеллигенты, только что спорившие до хрипоты, тыча друг другу в лицо какую-то веточку, разом оборвали диспут и приблизились к офицерам.
– Доброе утро, господа, – поздоровался полковник. – Вы не откажетесь, господин доктор, поведать нам с есаулом свои догадки, которые вы так горячо вчера отстаивали передо мной?
– Отчего же нет, милостивые государи, – важно ответствовал Привалов, жестом предлагая своему коллеге-путейцу присесть рядом с казаком, а сам настраиваясь на длительную лекцию.
Слушатели терпеливо ждали.
– Что мы имеем на данный момент времени, господа? Мы имеем следующее: пройдя некую расселину в горной гряде, окружающей некую долину, предположительно – метеоритный кратер, мы попали на некую территорию, разительным образом отличающуюся от всего, ранее известного нам.
– А из чего это следует, позвольте спросить? – не удержался есаул.
– Резонный вопрос, – улыбнулся медик. – Но постараюсь ответить. Первое, самое безобидное. Там, снаружи, идет дождь, под которым мокнут несколько десятков людей, но тут, по эту сторону горной гряды, никакого дождя нет. С этим вы спорить не будете?
Несогласных не нашлось.
– Кстати, температура воздуха снаружи и здесь сильно различается. Это я выяснил экспериментально. Снаружи ночи становятся холоднее и холоднее, как и должно быть в здешних широтах на исходе лета, но тут лето продолжается в полном объеме.
– Разве так может быть?
– Не торопитесь – всему свое время. Итак, одну загадку мы уже записали. Метеорология. Второе – несоответствие времени.
– Как это?
– А вот так. Помните, Алексей Кондратьевич, как вы рассказывали у костра о своем происшествии? Ну, тогда, когда ваши спутники полчаса ожидали вас внутри, хотя вы, по вашим словам, отстали от них всего на какие-то секунды.
– Помню. Но что это дает?
– Просто так, визуально, ничего. Но я опять-таки проделал серию экспериментов. Для этого мне, естественно, потребовался помощник. Присутствующий здесь Михаил Семенович, если вам будет угодно.
Гаврилович привстал и поклонился.
– Мы с Михаилом Семеновичем сверили часы до секунды, а затем я принялся ходить по расселине от одного ее выхода до другого. После каждого прохода мы сверяли показания наших приборов. В тридцати семи случаях из пятидесяти часы показывали одинаковое время или отклонения составляли какие-то секунды, но в тринадцати показания моих часов отклонялись от контрольных на значительные величины. От минуты до тридцати шести минут. Причем в обе стороны!
– Как это, в обе стороны? – не понял есаул.
– В ряде случаев часы спешили, в других – отставали. Из этого я сделал вывод, что время в расселине течет неравномерно и это явление само по себе невозможно. Значит, записываем в загадки. Ну и третья загадка, самая, если так можно выразиться, загадочная.
Приват-доцент сделал трагическую паузу.
– Ваше, Алексей Кондратьевич, с вашим подчиненным «кругосветное» путешествие. Многие из нас повторяли его, и все имели возможность убедиться, что попасть в нашу долину иначе, чем через расселину, именуемую господами офицерами «дефиле», не-воз-мож-но! – Привалов победоносно оглядел троих слушателей. – Более того, пробравшись внутрь той, внешней долины, через указанный господином есаулом лаз, я разыскал там расселину и проделал обратный маршрут, справедливо посчитав, что, возможно, попаду в иное место. Увы, я опять же вышел к нашему первому лагерю. Значит, пройти по расселине и попасть сюда, – медик притопнул ногой, – можно лишь в одном направлении: оттуда – сюда. А отсюда, соответственно, только туда. Согласитесь, что эти свойства расселины довольно необычны.
Слушатели были согласны, поскольку молчали, а знаком чего является молчание – понятно всем.
– И последняя загадка, господа! – торжественно объявил Модест Георгиевич. – Вот, смотрите!
Он протянул сидящим ту самую веточку, которой раньше размахивал перед носом у путейца.
– И что здесь примечательного? – не понял есаул, внимательно разглядев, понюхав и даже попробовав на зуб ветку с разлапистыми листьями. – Обычный клен.
– Вот именно! Клен!!!
– Ну и что?
– А то, милостивые государи, – тихо сказал медик, снял и протер пенсне. – Что клен в здешних местах не растет. По крайней мере – последние сорок-пятьдесят тысяч лет. Поэтому я могу со всей ответственностью утверждать, что, проходя через упомянутую уже расселину-дефиле, мы либо переносимся на полсотни тысяч лет в прошлое, что противоречит всем законам физики, либо… – Он водрузил свой оптический прибор обратно на нос, а затем снова зачем-то снял. – Мы в ином мире, господа. На том, так сказать, свете.
В гробовой тишине полковник наклонился к остолбеневшему есаулу и шепнул ему на ухо:
– Вот примерно то, что я хотел вам сказать…
4
Еремей Охлопков возвращался домой.
Полтора года он не был дома, но ничуть не жалел об этом. Не жалел он также ни о потерянных от цинги зубах, ни о подранном зверем и плохо зажившем бедре, из-за которого он с трудом передвигался, ни о давящем на плечи грузе. Именно из-за этого груза он и провел в тайге безвылазно восемнадцать месяцев, благо рядом с его лачугой бил незамерзающий ключ и можно было не прерываться на странно короткую зиму.
В небольшом, но увесистом «сидоре» Еремей нес главную на Земле ценность, тот самый металл, из-за которого, по мнению Мефистофеля, о существовании которого сибирский охотник никогда в жизни не слышал, гибнут люди.
Он нес золото. Много золота.
Почти полтора пуда тускло-желтого тяжеленного металла в песке и самородках, самый крупный из которых имел размер вполовину кулака взрослого мужчины, были аккуратно расфасованы по кожаным мешочкам. А те, в свою очередь, перестелены пушниной, где-то, может быть, стоившей баснословные деньги, но тут, рядом с драгоценным грузом, всего лишь отлично заменявшей вату. Шестьдесят, без малого, фунтов червонного золота, которые давили сейчас на исхудалые плечи старателя, должны были сделать его богачом, дать вырваться наконец из капкана нищеты, в которой зачахли отец и дед Охлопкова, да и прочие его предки от сотворения мира. Ибо не верил бедняк Еремей, что жил кто-то из его пращуров лучше, чем он. Иначе к чему поперлись бы следом за Ермаком на край света в погоне за призрачным достатком, но так и не обрели его в богатейшем для всех других краю.
«Избу поставлю… пятистенок… – в стотысячный раз мечтал, шевеля губами, скрывающими распухшие беззубые десны, Еремей. – Корову куплю… лошадь… Шарабан справлю… на резиновом ходу… на ярмарку, в Кедровогорск… мануфактуры накуплю, конфект Надьке…»
Больше ни на какие мечты неразвитый мозг неграмотного мужика способен не был, поэтому он снова и снова, как заезженная патефонная пластинка, скользил мыслью по привычному кругу: «Изба… корова… лошадь…» И снова, и снова…
– Стой! – раздалось прямо над ухом, и Еремей, споткнувшись от неожиданности, свалился в траву, выставив перед собой свою ржавую берданку без патронов, на которую опирался при ходьбе, будто на посох.
– Не подходи! – заверещал он, пытаясь откинуть лохматый перепревший треух, сползающий на глаза при каждом движении. – Не подходи, убью!..
– Опусти пукалку-то! – рассмеялся молодой голос. – Ты кто такой, дядя?
Еремею наконец удалось сбросить шапку, и он разглядел своими гноящимися глазами двух всадников на стройных, совсем не крестьянских конях. А также – форменные, лихо заломленные фуражки с голубым околышем, широкие лампасы на галифе и длинные шашки на боку…
«Стражники… – запаниковал Охлопков. – Казаки… По мою душу…»
Он опустил ствол бесполезного ружья, кое-как поднялся на дрожащие ноги и заканючил:
– Господа казаки… Ну что вам надо от бедного прохожего… Отпустите меня Христа ради…
Старший из казаков нагнулся, ловко выдернул берданку из слабых пальцев и с трудом открыл ржавый затвор.
– Тю-у-у!.. Да она не заряжена! Ты что это, лапотник, с ружьем без патронов по лесу шастаешь?
– Да-а… вот… – замямлил Еремей, стараясь не поворачиваться к казакам спиной с мешком, полным золота.
– Вот что, – порешил казак. – Давай, прохожий, топай вперед. Командир разберется, кто ты и откуда. А наше дело маленькое. Пошел.
И мужик поплелся вперед, между двумя неторопливо ступающими конями, кляня себя за то, что вышел в путь так рано. Хотел по теплу до дома добраться, придурок! Ну разве нельзя было потерпеть еще неделю-другую? Что с того, что патроны кончились почти год назад, соль еще раньше и все это время приходилось питаться жареной несоленой рыбой и пить чай из сосновой хвои? Зато еще пару фунтиков золота намыл бы…
– Эй, прохожий? – раздался сзади ленивый голос. – Тебе мешок твой не тяжело тащить? Могу пособить.
Не оборачиваясь, Еремей затряс головой и попытался поддернуть мешок повыше.
– Ну, хозяин-барин… Тащи сам свое богатство… Что там у тебя?
– Злато, наверное, – хохотнул второй казак. – Али серебро.
«Знают! – обожгла охотника мысль. – Все прознали, мазурики! Следили! Ну, теперь все…»
Охлопков внезапно почувствовал, как земля уплывает у него из-под ног, а потом трава вдруг взмыла вверх и так сильно ударила его в лицо, что он полетел в темноту, не успев закончить мысль…
– Да вот, вашбродь, – доложил урядник Ляхов. – Едем с Гришаней по лесу, видим этот вот оборванец топает. Смекаем: не наш. Ну и пугнули его. Хотели своим ходом доставить, отконвоировать, стало быть, а он возьми да и шмякнись оземь. Думали, помер, ан нет – дышит. Может, падучая[4] у него?
– Вот, у него было! – второй казак протянул есаулу ржавую донельзя винтовку системы Бердана и увесистый даже на вид мешок с лямками. – А больше – ни крохи.
Коренных принял мешок, взвесил на лямках.
– Что в мешке, смотрели?
– Никак нет, вашбродь!
Не собираясь даже возиться с засаленным шнурком, стягивающим горловину, офицер вынул из ножен шашку и ткнул в грязную мешковину. Сперва из распоротого нутра вылез комок перепревшего вонючего меха непонятной уже расцветки, а потом…
– Так, – распорядился Алексей, подбрасывая на ладони замысловатой формы тяжеленький кусочек желтого металла. – Бедолагу этого – в лазарет, к господину Привалову. И чтобы глаз мне с него не спускать! А мешок этот – в штаб. Просыплете хоть крупинку – заставлю на карачках ползать, пока все до песчинки не соберете.
– Да тут на тысячи рублей! – ахнул, не сдержавшись, штаб-ротмистр. – Старых, николаевских.
– Думаю, что больше – на десятки тысяч, – возразил полковник Еланцев, выгребая из тускло поблескивающего кургана изящный самородочек, напоминающий ящерку. – Точнее можно будет сказать после взвешивания.
Он рассмотрел золотую ящерку во всех подробностях и снова кинул обратно в общую кучу.
– Но меня сейчас больше интересует другое: откуда такое богатство у нищего оборванца?
– И откуда он тут вообще взялся, – вставил есаул.
Офицеры повернулись к Привалову, увлеченно изучавшему у окна один из самородков, поворачивая его на ладони так и эдак.
– Когда можно будет допросить хозяина этого сокровища, Модест Георгиевич?
– Что? – оторвался тот от своего занятия. – Ах, да… Не скоро, Владимир Леонидович, боюсь – не скоро. Данный индивидуум крайне истощен, имеет все признаки цинги и, скорее всего, повредился в рассудке. В сознание он пока не приходит, но в бреду все время твердит о своих планах относительно своего золотого капитала. За дословность не поручусь, но мечтает поставить что-то вроде пятистенки…
– Пятистенка, – поправил есаул Коренных. – Изба такая – пятистенок.
– Это в форме пятиконечной звезды, что ли? – изумился чистокровный горожанин Зебницкий. – Право, чудно как-то, господа! Неужели большевистская зараза уже так прочно укоренилась в местных умах?
– Я вам потом объясню, штаб-ротмистр, – глянул на поляка полковник. – Сейчас архитектурные изыски аборигенов к делу отношения не имеют. Продолжайте, пожалуйста, Модест Георгиевич.
– Ну и все такое – лошадь, корова, телега… Мечты простого мужика-землепашца. Видимо, он намыл это золото где-то в тайге, и оно, как сплошь и рядом водится, свело его с ума.
– Намыл? Такую кучу? Не может быть.
– Почему не может? Еще как может. Особенно, если месторождение богатое, а времени было достаточно. Думаю, что бедняга провел в тайге очень много времени.
– И от чего он впал в беспамятство, как вы думаете?
– Трудно сказать, – пожал плечами врач. – Прежде всего – дистрофия. Я вообще не представляю, как он протянул столько, ведь создается такое впечатление, что последние месяцы он вообще ничего не ел. Желудок съежился настолько, что даже полчашки бульона, влитого через катетер, почти тут же исторгаются обратно. Ну и психический шок. Ему, наверное, показалось, что это золото у него отняли навсегда. Поэтому, господа, я всерьез опасаюсь за его психику – она и без того сильно расшатана.
– Показалось? – переспросил Зебницкий. – Почему показалось? Разве это золото не…
– Ни в коем случае, – твердо заявил полковник. – Мы с вами не большевики, чтобы заниматься экспроприациями. Оставим это безобразие красным. Данное золото – собственность человека, который его добыл, и мы с вами не вправе присвоить хотя бы крупинку. Кто со мной не согласен?
Несогласных не нашлось…
«Все ясно, – подумал он, изумившись той простоте и легкости, с которыми это подумалось. – Я помер и попал в Рай. Я сейчас на небесах, а баба эта не баба вовсе, а ангел небесный… Правду говорил батюшка в церкви: трудами праведными и смирением заслужим мы Царствие Небесное…»
И от этих мыслей Еремею сделалось так хорошо-хорошо, что прямо хоть ложись да помирай. Хотя, зачем помирать, если он уже помер? Да и лежит уже вроде бы.
– Очнулся… очнулся… – зашелестело над ним, и он на всякий случай еще плотнее сжал веки: а то увидят, что живой, разберутся, да снова на землю…
Ох, как не хотелось мужику, только-только ощутившему себя в раю, обратно на землю. Назад, к сохе, к тяжеленной рудничной тачке, к промывочному лотку… Снова трудиться от зари до зари, перебиваться с сухарей на воду, чтобы заработать гроши, которые снова утекут, как вода сквозь пальцы…
– Вы пришли в себя? – раздался над ним густой, как у батюшки, баритон, которому невозможно было не подчиниться. – Откройте глаза!
«Наверное, это сам Господь! – испуганно подумал мужик. – Как же его не послушать-то. Осерчает ведь. Враз из ангельской братии рассчитает…»
Он распахнул глаза и снова зажмурился, не в силах выдержать бьющий в глаза свет.
– Прикройте шторы, – распорядился баритон. – Разве не понимаете, что он отвык от дневного света? Так лучше?
– Лучше…
– Кто вы такой?
«В очках… Разве Господь носит очки?..»
– Еремей… Еремей, Пантелеймонов сын… Охлопковы мы…
– Откуда вы, Еремей Пантелеймонович?
– Кирсановские мы… Не с самой Кирсановки, а рядом – с деревни Корявой…
«Неужто так может быть, чтобы совсем незнакомые люди вылечили, накормили, обогрели, одежонку новую справили, да еще и золото мое, потом и кровью заработанное, не отняли? Ни щепотки себе не взяли – все вернули, да еще двух провожатых с ружьями дали. А главное – конем ссудили. Ведь пешедралом-то я бы до дому месяц шел, а на коне – за неделю управился…»
Никак не укладывалось в темной крестьянской голове, что так можно: не ограбить, не обидеть мужика, а, наоборот, помочь. До сего дня такое с ним никогда не приключалось, и не слышал он о таком. Баяли, правда, что большевики хотят всех счастливыми сделать, землю дать, не притеснять… Да и тут получилось, как в сказках, – наоборот. Вместо благости одно лишь притеснение от большевиков Еремей увидел. Пару лет назад понаехали весной перед самым севом городские с винтовками да с кумачовым флагом на бричке и отобрали зерно у всей деревни. Вой стоял по всей Корявой – коли нечем сеять, убирать тоже будет нечего. А значит – опять хлебушек пополам с тертой корой, опять тающие, как воск, детишки, новые кресты на сельском погосте…
Так и позарастали тощенькие крестьянские наделы – кто к Колчаку ушел, да и сгинул вместе с ним, кто, как Еремей, охотничать подался… Да вот только охотой сыт не будешь: соболь да куница просто так в руки не даются. Пришлось уходить все дальше и дальше от дома, возвращаться все реже и реже. Вот Еремею-то счастье улыбнулось – набрел он на золотую речку, а каково другим землякам?
– Все, – остановил коня урядник Ляхов, старый знакомец, некогда подобравший бедолагу посреди тайги. – Дальше не велено нам. Прощевай, деревня!
Еремей неловко соскочил в палый, уже пожухший от ночных морозцев лист. Сквозь реденькую занавесь облетевших деревьев виднелась родная деревня. Ох как хотелось мужику соколом проехаться по единственной улице на лихом казачьем коне!
– Может, продадите конька, а, служивые? – безнадежно, в который раз, протянул он. – Я не поскуплюсь. Хошь, полную шапку золота отсыплю?
Казаки переглянулись и расхохотались.
– Иди-иди, мильёнщик! – Гришаня, племянник Ляхова, перехватил уздечку коня. – И мильён свой не забудь.
Охлопков вздохнул и принялся отвязывать от седла мешок с золотом. Не тот свой латаный-перелатаный, пальцем прорвать можно, а фабричный солдатский «сидор» добротной английской работы. Не пожалели для прохожего доброй вещицы странные «господа».
– В общем, слухай сюды, деревня, – нагнулся с седла урядник. – Топай сейчас домой, разузнай, как там что, и завтра в это время мы тебя ждем в том месте, где прошлую ночь ночевали. Нас не ищи. Просто сядь к кострищу и огонь затепли, будто греешься. И не дай бог кого с собой притащить – ни тебя тогда, ни его не пощадим. А про то, что господин полковник тебе говорил, – заруби на носу. Про место тайное – молчок. Ляпнешь кому – найдем и душу вынем.
Казак говорил вроде бы добродушно и не зло, но по глазам его читалось, что слова эти – не пустопорожняя болтовня. Такие в самом деле найдут и вынут. И кровь для них людская, как водица… Свят-свят-свят.
– Ну, покедова, деревня!..
Казаки тронули коней с места и исчезли в молчаливом осеннем лесу. Вот были – и нет их, словно почудилось.
Еремей перекрестился, суеверно сплюнул три раза через левое плечо, вздохнул, пристроил тяжелый мешок за спину и торопливо зашагал домой…
Полтора года он не был дома, но ничуть не жалел об этом. Не жалел он также ни о потерянных от цинги зубах, ни о подранном зверем и плохо зажившем бедре, из-за которого он с трудом передвигался, ни о давящем на плечи грузе. Именно из-за этого груза он и провел в тайге безвылазно восемнадцать месяцев, благо рядом с его лачугой бил незамерзающий ключ и можно было не прерываться на странно короткую зиму.
В небольшом, но увесистом «сидоре» Еремей нес главную на Земле ценность, тот самый металл, из-за которого, по мнению Мефистофеля, о существовании которого сибирский охотник никогда в жизни не слышал, гибнут люди.
Он нес золото. Много золота.
Почти полтора пуда тускло-желтого тяжеленного металла в песке и самородках, самый крупный из которых имел размер вполовину кулака взрослого мужчины, были аккуратно расфасованы по кожаным мешочкам. А те, в свою очередь, перестелены пушниной, где-то, может быть, стоившей баснословные деньги, но тут, рядом с драгоценным грузом, всего лишь отлично заменявшей вату. Шестьдесят, без малого, фунтов червонного золота, которые давили сейчас на исхудалые плечи старателя, должны были сделать его богачом, дать вырваться наконец из капкана нищеты, в которой зачахли отец и дед Охлопкова, да и прочие его предки от сотворения мира. Ибо не верил бедняк Еремей, что жил кто-то из его пращуров лучше, чем он. Иначе к чему поперлись бы следом за Ермаком на край света в погоне за призрачным достатком, но так и не обрели его в богатейшем для всех других краю.
«Избу поставлю… пятистенок… – в стотысячный раз мечтал, шевеля губами, скрывающими распухшие беззубые десны, Еремей. – Корову куплю… лошадь… Шарабан справлю… на резиновом ходу… на ярмарку, в Кедровогорск… мануфактуры накуплю, конфект Надьке…»
Больше ни на какие мечты неразвитый мозг неграмотного мужика способен не был, поэтому он снова и снова, как заезженная патефонная пластинка, скользил мыслью по привычному кругу: «Изба… корова… лошадь…» И снова, и снова…
– Стой! – раздалось прямо над ухом, и Еремей, споткнувшись от неожиданности, свалился в траву, выставив перед собой свою ржавую берданку без патронов, на которую опирался при ходьбе, будто на посох.
– Не подходи! – заверещал он, пытаясь откинуть лохматый перепревший треух, сползающий на глаза при каждом движении. – Не подходи, убью!..
– Опусти пукалку-то! – рассмеялся молодой голос. – Ты кто такой, дядя?
Еремею наконец удалось сбросить шапку, и он разглядел своими гноящимися глазами двух всадников на стройных, совсем не крестьянских конях. А также – форменные, лихо заломленные фуражки с голубым околышем, широкие лампасы на галифе и длинные шашки на боку…
«Стражники… – запаниковал Охлопков. – Казаки… По мою душу…»
Он опустил ствол бесполезного ружья, кое-как поднялся на дрожащие ноги и заканючил:
– Господа казаки… Ну что вам надо от бедного прохожего… Отпустите меня Христа ради…
Старший из казаков нагнулся, ловко выдернул берданку из слабых пальцев и с трудом открыл ржавый затвор.
– Тю-у-у!.. Да она не заряжена! Ты что это, лапотник, с ружьем без патронов по лесу шастаешь?
– Да-а… вот… – замямлил Еремей, стараясь не поворачиваться к казакам спиной с мешком, полным золота.
– Вот что, – порешил казак. – Давай, прохожий, топай вперед. Командир разберется, кто ты и откуда. А наше дело маленькое. Пошел.
И мужик поплелся вперед, между двумя неторопливо ступающими конями, кляня себя за то, что вышел в путь так рано. Хотел по теплу до дома добраться, придурок! Ну разве нельзя было потерпеть еще неделю-другую? Что с того, что патроны кончились почти год назад, соль еще раньше и все это время приходилось питаться жареной несоленой рыбой и пить чай из сосновой хвои? Зато еще пару фунтиков золота намыл бы…
– Эй, прохожий? – раздался сзади ленивый голос. – Тебе мешок твой не тяжело тащить? Могу пособить.
Не оборачиваясь, Еремей затряс головой и попытался поддернуть мешок повыше.
– Ну, хозяин-барин… Тащи сам свое богатство… Что там у тебя?
– Злато, наверное, – хохотнул второй казак. – Али серебро.
«Знают! – обожгла охотника мысль. – Все прознали, мазурики! Следили! Ну, теперь все…»
Охлопков внезапно почувствовал, как земля уплывает у него из-под ног, а потом трава вдруг взмыла вверх и так сильно ударила его в лицо, что он полетел в темноту, не успев закончить мысль…
* * *
– Вы кого это притащили? – есаул брезгливо, носком сапога откинул в сторону облезлый треух, закрывавший лицо лежащего перед ним на траве человека – даже через такую же облезлую доху было видно, какой он тощий, буквально кожа да кости. А уж дух от него шел…– Да вот, вашбродь, – доложил урядник Ляхов. – Едем с Гришаней по лесу, видим этот вот оборванец топает. Смекаем: не наш. Ну и пугнули его. Хотели своим ходом доставить, отконвоировать, стало быть, а он возьми да и шмякнись оземь. Думали, помер, ан нет – дышит. Может, падучая[4] у него?
– Вот, у него было! – второй казак протянул есаулу ржавую донельзя винтовку системы Бердана и увесистый даже на вид мешок с лямками. – А больше – ни крохи.
Коренных принял мешок, взвесил на лямках.
– Что в мешке, смотрели?
– Никак нет, вашбродь!
Не собираясь даже возиться с засаленным шнурком, стягивающим горловину, офицер вынул из ножен шашку и ткнул в грязную мешковину. Сперва из распоротого нутра вылез комок перепревшего вонючего меха непонятной уже расцветки, а потом…
– Так, – распорядился Алексей, подбрасывая на ладони замысловатой формы тяжеленький кусочек желтого металла. – Бедолагу этого – в лазарет, к господину Привалову. И чтобы глаз мне с него не спускать! А мешок этот – в штаб. Просыплете хоть крупинку – заставлю на карачках ползать, пока все до песчинки не соберете.
* * *
Груда золота, высыпанного посреди дощатого стола на какую-то наспех подстеленную тряпицу, поражала воображение.– Да тут на тысячи рублей! – ахнул, не сдержавшись, штаб-ротмистр. – Старых, николаевских.
– Думаю, что больше – на десятки тысяч, – возразил полковник Еланцев, выгребая из тускло поблескивающего кургана изящный самородочек, напоминающий ящерку. – Точнее можно будет сказать после взвешивания.
Он рассмотрел золотую ящерку во всех подробностях и снова кинул обратно в общую кучу.
– Но меня сейчас больше интересует другое: откуда такое богатство у нищего оборванца?
– И откуда он тут вообще взялся, – вставил есаул.
Офицеры повернулись к Привалову, увлеченно изучавшему у окна один из самородков, поворачивая его на ладони так и эдак.
– Когда можно будет допросить хозяина этого сокровища, Модест Георгиевич?
– Что? – оторвался тот от своего занятия. – Ах, да… Не скоро, Владимир Леонидович, боюсь – не скоро. Данный индивидуум крайне истощен, имеет все признаки цинги и, скорее всего, повредился в рассудке. В сознание он пока не приходит, но в бреду все время твердит о своих планах относительно своего золотого капитала. За дословность не поручусь, но мечтает поставить что-то вроде пятистенки…
– Пятистенка, – поправил есаул Коренных. – Изба такая – пятистенок.
– Это в форме пятиконечной звезды, что ли? – изумился чистокровный горожанин Зебницкий. – Право, чудно как-то, господа! Неужели большевистская зараза уже так прочно укоренилась в местных умах?
– Я вам потом объясню, штаб-ротмистр, – глянул на поляка полковник. – Сейчас архитектурные изыски аборигенов к делу отношения не имеют. Продолжайте, пожалуйста, Модест Георгиевич.
– Ну и все такое – лошадь, корова, телега… Мечты простого мужика-землепашца. Видимо, он намыл это золото где-то в тайге, и оно, как сплошь и рядом водится, свело его с ума.
– Намыл? Такую кучу? Не может быть.
– Почему не может? Еще как может. Особенно, если месторождение богатое, а времени было достаточно. Думаю, что бедняга провел в тайге очень много времени.
– И от чего он впал в беспамятство, как вы думаете?
– Трудно сказать, – пожал плечами врач. – Прежде всего – дистрофия. Я вообще не представляю, как он протянул столько, ведь создается такое впечатление, что последние месяцы он вообще ничего не ел. Желудок съежился настолько, что даже полчашки бульона, влитого через катетер, почти тут же исторгаются обратно. Ну и психический шок. Ему, наверное, показалось, что это золото у него отняли навсегда. Поэтому, господа, я всерьез опасаюсь за его психику – она и без того сильно расшатана.
– Показалось? – переспросил Зебницкий. – Почему показалось? Разве это золото не…
– Ни в коем случае, – твердо заявил полковник. – Мы с вами не большевики, чтобы заниматься экспроприациями. Оставим это безобразие красным. Данное золото – собственность человека, который его добыл, и мы с вами не вправе присвоить хотя бы крупинку. Кто со мной не согласен?
Несогласных не нашлось…
* * *
Еремей открыл глаза и тут же снова зажмурил их, ослепленный белизной, царящей вокруг. А еще – красотой женщины в белом, которая ласково глядела на него, словно Богородица с иконы.«Все ясно, – подумал он, изумившись той простоте и легкости, с которыми это подумалось. – Я помер и попал в Рай. Я сейчас на небесах, а баба эта не баба вовсе, а ангел небесный… Правду говорил батюшка в церкви: трудами праведными и смирением заслужим мы Царствие Небесное…»
И от этих мыслей Еремею сделалось так хорошо-хорошо, что прямо хоть ложись да помирай. Хотя, зачем помирать, если он уже помер? Да и лежит уже вроде бы.
– Очнулся… очнулся… – зашелестело над ним, и он на всякий случай еще плотнее сжал веки: а то увидят, что живой, разберутся, да снова на землю…
Ох, как не хотелось мужику, только-только ощутившему себя в раю, обратно на землю. Назад, к сохе, к тяжеленной рудничной тачке, к промывочному лотку… Снова трудиться от зари до зари, перебиваться с сухарей на воду, чтобы заработать гроши, которые снова утекут, как вода сквозь пальцы…
– Вы пришли в себя? – раздался над ним густой, как у батюшки, баритон, которому невозможно было не подчиниться. – Откройте глаза!
«Наверное, это сам Господь! – испуганно подумал мужик. – Как же его не послушать-то. Осерчает ведь. Враз из ангельской братии рассчитает…»
Он распахнул глаза и снова зажмурился, не в силах выдержать бьющий в глаза свет.
– Прикройте шторы, – распорядился баритон. – Разве не понимаете, что он отвык от дневного света? Так лучше?
– Лучше…
– Кто вы такой?
«В очках… Разве Господь носит очки?..»
– Еремей… Еремей, Пантелеймонов сын… Охлопковы мы…
– Откуда вы, Еремей Пантелеймонович?
– Кирсановские мы… Не с самой Кирсановки, а рядом – с деревни Корявой…
* * *
Еремей покачивался в седле, опустив голову, и думал, думал, думал…«Неужто так может быть, чтобы совсем незнакомые люди вылечили, накормили, обогрели, одежонку новую справили, да еще и золото мое, потом и кровью заработанное, не отняли? Ни щепотки себе не взяли – все вернули, да еще двух провожатых с ружьями дали. А главное – конем ссудили. Ведь пешедралом-то я бы до дому месяц шел, а на коне – за неделю управился…»
Никак не укладывалось в темной крестьянской голове, что так можно: не ограбить, не обидеть мужика, а, наоборот, помочь. До сего дня такое с ним никогда не приключалось, и не слышал он о таком. Баяли, правда, что большевики хотят всех счастливыми сделать, землю дать, не притеснять… Да и тут получилось, как в сказках, – наоборот. Вместо благости одно лишь притеснение от большевиков Еремей увидел. Пару лет назад понаехали весной перед самым севом городские с винтовками да с кумачовым флагом на бричке и отобрали зерно у всей деревни. Вой стоял по всей Корявой – коли нечем сеять, убирать тоже будет нечего. А значит – опять хлебушек пополам с тертой корой, опять тающие, как воск, детишки, новые кресты на сельском погосте…
Так и позарастали тощенькие крестьянские наделы – кто к Колчаку ушел, да и сгинул вместе с ним, кто, как Еремей, охотничать подался… Да вот только охотой сыт не будешь: соболь да куница просто так в руки не даются. Пришлось уходить все дальше и дальше от дома, возвращаться все реже и реже. Вот Еремею-то счастье улыбнулось – набрел он на золотую речку, а каково другим землякам?
– Все, – остановил коня урядник Ляхов, старый знакомец, некогда подобравший бедолагу посреди тайги. – Дальше не велено нам. Прощевай, деревня!
Еремей неловко соскочил в палый, уже пожухший от ночных морозцев лист. Сквозь реденькую занавесь облетевших деревьев виднелась родная деревня. Ох как хотелось мужику соколом проехаться по единственной улице на лихом казачьем коне!
– Может, продадите конька, а, служивые? – безнадежно, в который раз, протянул он. – Я не поскуплюсь. Хошь, полную шапку золота отсыплю?
Казаки переглянулись и расхохотались.
– Иди-иди, мильёнщик! – Гришаня, племянник Ляхова, перехватил уздечку коня. – И мильён свой не забудь.
Охлопков вздохнул и принялся отвязывать от седла мешок с золотом. Не тот свой латаный-перелатаный, пальцем прорвать можно, а фабричный солдатский «сидор» добротной английской работы. Не пожалели для прохожего доброй вещицы странные «господа».
– В общем, слухай сюды, деревня, – нагнулся с седла урядник. – Топай сейчас домой, разузнай, как там что, и завтра в это время мы тебя ждем в том месте, где прошлую ночь ночевали. Нас не ищи. Просто сядь к кострищу и огонь затепли, будто греешься. И не дай бог кого с собой притащить – ни тебя тогда, ни его не пощадим. А про то, что господин полковник тебе говорил, – заруби на носу. Про место тайное – молчок. Ляпнешь кому – найдем и душу вынем.
Казак говорил вроде бы добродушно и не зло, но по глазам его читалось, что слова эти – не пустопорожняя болтовня. Такие в самом деле найдут и вынут. И кровь для них людская, как водица… Свят-свят-свят.
– Ну, покедова, деревня!..
Казаки тронули коней с места и исчезли в молчаливом осеннем лесу. Вот были – и нет их, словно почудилось.
Еремей перекрестился, суеверно сплюнул три раза через левое плечо, вздохнул, пристроил тяжелый мешок за спину и торопливо зашагал домой…
5
Разведчики, посланные проводить до дому незадачливого золотоискателя, возвратились, когда за «дефиле» уже лег первый снег.
Как и предсказывал Модест Георгиевич, в Новой России наступление зимы откладывалось на неопределенное время. Даже с теплолюбивых кленов красные и желтые листья только-только начали облетать, а более стойкая растительность все еще радовала глаз почти летними красками. Как и в покинутом мире, перелетные птицы тянулись на юг, причем утки порой опускались на безымянное озеро такими стаями, что оно чуть ли не полностью скрывалось под серыми и черными тушками. Для охотников, которых среди новопоселенцев оказалось множество, настала горячая пора – уток стреляли сотнями и коптили про запас, чтобы было с чем скоротать первую зиму. Урожай грибов тоже выдался отменный, и, пользуясь последними теплыми деньками, женщины отряда чистили, резали и развешивали их на длинных нитках для просушки. Вовсю трудилась и «рыболовная артель». Так что голодная зима отряду, кажется, не грозила. Угнетало отсутствие хлеба, но Привалов уверял в пригодности здешних почв к земледелию, поэтому оставалась надежда на хлеб в будущем году.
Увы, боевой дух «новороссов» заметно упал, когда разведчики доложили то, что им удалось разузнать в окрестностях Кирсановки. Слава богу, полковник велел не выносить «новости» из узкого круга офицеров, так что большинство поселенцев пребывало в счастливом неведении.
Большевики окончательно и бесповоротно взяли верх по всей территории России, и надежды на возвращение старого порядка не осталось. Последние отряды, подобные «армии» полковника Еланцева, либо погибли в неравных боях с превосходящими силами красных, либо сдались в плен, что было равносильно гибели, либо вынуждены были прорываться за кордон – в Китай. Оставалось что-то похожее на старую власть на Дальнем Востоке, где провозгласили независимую от остальной Советской России Дальневосточную Республику, но и там дни ее, кажется, были сочтены. Офицеры в очередной раз убедились в правоте Владимира Леонидовича, и немногочисленные «оппозиционеры» как-то незаметно перебрались в общий лагерь. Никто даже не поднимал больше вопрос о каких-то активных действиях против красных.
Как и предсказывал Модест Георгиевич, в Новой России наступление зимы откладывалось на неопределенное время. Даже с теплолюбивых кленов красные и желтые листья только-только начали облетать, а более стойкая растительность все еще радовала глаз почти летними красками. Как и в покинутом мире, перелетные птицы тянулись на юг, причем утки порой опускались на безымянное озеро такими стаями, что оно чуть ли не полностью скрывалось под серыми и черными тушками. Для охотников, которых среди новопоселенцев оказалось множество, настала горячая пора – уток стреляли сотнями и коптили про запас, чтобы было с чем скоротать первую зиму. Урожай грибов тоже выдался отменный, и, пользуясь последними теплыми деньками, женщины отряда чистили, резали и развешивали их на длинных нитках для просушки. Вовсю трудилась и «рыболовная артель». Так что голодная зима отряду, кажется, не грозила. Угнетало отсутствие хлеба, но Привалов уверял в пригодности здешних почв к земледелию, поэтому оставалась надежда на хлеб в будущем году.
Увы, боевой дух «новороссов» заметно упал, когда разведчики доложили то, что им удалось разузнать в окрестностях Кирсановки. Слава богу, полковник велел не выносить «новости» из узкого круга офицеров, так что большинство поселенцев пребывало в счастливом неведении.
Большевики окончательно и бесповоротно взяли верх по всей территории России, и надежды на возвращение старого порядка не осталось. Последние отряды, подобные «армии» полковника Еланцева, либо погибли в неравных боях с превосходящими силами красных, либо сдались в плен, что было равносильно гибели, либо вынуждены были прорываться за кордон – в Китай. Оставалось что-то похожее на старую власть на Дальнем Востоке, где провозгласили независимую от остальной Советской России Дальневосточную Республику, но и там дни ее, кажется, были сочтены. Офицеры в очередной раз убедились в правоте Владимира Леонидовича, и немногочисленные «оппозиционеры» как-то незаметно перебрались в общий лагерь. Никто даже не поднимал больше вопрос о каких-то активных действиях против красных.