Страница:
И вот тут я понял, что замёрз, причём замёрз настолько, что еле-еле могу шевелиться. Если раньше меня просто било мелкой дрожью и это как-то можно было терпеть, то сейчас дрожь закончилась, и окоченевшее тело просто начало ныть от тупой боли, потому что оно больше не могло сопротивляться. Да, я почувствовал, что вот так люди начинают умирать от холода. Переваливаясь, как деревянный солдатик, я пошёл к ближайшему огоньку и, расставив ноги, встал над ним. Огонёк сильно коптил чем-то вонючим, мне выедало глаза и драло глотку, но всё-таки он был теплый, так что я просто зажмурился, запрокинул голову и стоял, согреваясь, сколько мог.
Через некоторое время стало теплее, и я отпрыгнул в сторону прокашляться и продрать глаза. Когда мне это удалось, я заметил тлеющие остатки деревянных балок, и ещё некоторое время погрелся возле этих углей. Помню, всё время поворачивался к ним – то лицом, то спиной, пока не догадался залезть по куче мусора вверх (наверх) и сесть между углей. Это помогло довольно серьёзно согреться, хотя таким образом я случайно сжёг свои кеды: кругом было столько паленой вони, что запах горящей резины я сразу и не почуял, смекнул только когда уже пятки жечь начало.
Я понял, что необходимо каким-то образом найти свою куртку. Поверь, бегать от огня к огню было едва ли не разумнее, чем вот этими маленькими ручками ковырять завалы, но мысль о куртке заполнила всё сознание. Я твёрдо знал, что нужно найти её, надеть, и отправляться искать папу, маму и сестру. Кругом был навален битый кирпич, мелкими кусочками, крупными, и целыми кусками стен, всё было засыпано. Снова и снова я лазал по этим кучам, тянул каждую торчащую тряпку, иногда вытягивая штору или какую-нибудь скатерть. И всё это время я плакал, не переставая. То ревел во всё горло, то просто скулил, когда слёзы заканчивались. Вот… не знаю, как лучше описать это чувство – стремление обратить необратимое, сделать всё как нужно, не имея на то ни малейшей надежды. Что-то в тот момент во мне изменилось… Наверное, лучше будет просто сказать, что я навсегда остался тем мальчиком, который лазает по руинам и, оря во всё горло, мечтает спасти своих родителей.
Знаешь, и куртка нашлась. Это, конечно, просто чудо какое-то, ну сам понимаешь, какая там была вероятность… Она в нескольких местах прорвалась о кирпичи, но в целом была в хорошем состоянии, и даже в кармане лежало два доллара – парой дней ранее мы с отцом покупали продукты, и он отдал мне сдачу. О, какая это была удача! Я был уверен, абсолютно уверен, что это Бог оказал мне помощь, потому что считал, что я всё правильно делаю. Я ещё погрелся возле углей, которые уже не светились, но всё ещё давали жар, оделся, и побежал вперёд по улице.
Обычно мы ездили в церковь на машине, и я хорошо помнил эту дорогу. Ехать до неё надо было минут пятнадцать или около того, а пешком получалось, конечно, намного больше. Я шёл по нашей улице и видел со всех сторон развалины, одни развалины. Деревянные дома размело на мелкие клочья, и не раз приходилось перелезать через завалы досок и балок прямо посреди улицы. От кирпичных домов иногда оставались части боковых стен. И был ещё один дом, очень старый, из камня. Он был действительно крепким, от него осталось больше всего, и можно было заметить, что та его часть, которая была уничтожена взрывом, оставила после себя такой сферический провал… Будто брикет мороженого с угла ковырнули круглой ложкой.
Местами остались деревья, ограды, детские качели во дворе, но от этого было ещё более страшно. Было очень трудно ориентироваться, угадывая в дымящихся кучах знакомые дома, но главное – нигде не было видно людей, никого совершенно. Даже собаки, которые часто лаяли, когда я катался здесь на велосипеде, куда-то пропали. Была только жуткая тишина и темнота, и чем дальше я шёл вперёд, тем тише и темнее становилось. Я помнил, что нужно идти до старой водонапорной башни, а затем повернуть на большую улицу, название которой никак не хотело держаться в памяти, и по ней двигаться вперёд до полицейского участка, а он находился уже в соседнем от церкви квартале, там уже начинались многоквартирные дома. Я шёл вперед по улице, и это было как будто путешествие из страшных мультиков, когда герой едет вперёд по дороге через лес, а над ним нависают голые крючковатые ветви, и волки воют, и конь фырчит… И в такие моменты всегда думалось о том, зачем он туда едет, так ли ему это нужно. А тут я с каждым шагом взрослел, понимая, что бывает, когда очень нужно. Даже не то, что нужно, а просто иначе никак.
В какой-то момент я услышал звук, и очень испугался. Это был вроде как человеческий голос, но я никогда не слышал, чтобы люди вытворяли с ним такие вещи. Вой, высокий вой звучал впереди по дороге, куда мне нужно было идти. Среди всей тишины и темноты звучал только он, будто какой-то жуткий призрак поселился в этом мёртвом городе вместо всех людей, что когда-то тут жили, и разговаривали друг с другом, и гуляли с детьми, и жарили мясо во дворе. Живых людей не стало, теперь был только этот воющий призрак. Я так перепугался, что на корточки присел – натурально ноги подкосились, а потом попятился к забору и сел под ним в тени. Звук временами угасал, а потом раздавался с новой силой, и уже можно было различить в нём всхлипывания и какие-то слова. Становилось понятно, что это всё-таки человек. Я привстал и, полусогнувшись, пошёл вперёд, прижимаясь к забору.
Пока я прокрадывался через тень, голос начал понемногу срываться на хрип, но не смолкал. Постепенно из темноты проступила тёмная масса, сидевшая как раз на той же обочине, на которой был я. И, честное слово, далеко не сразу стало понятно, что это на самом деле очень толстая женщина, которая закрыла лицо руками и согнулась чуть не до самой земли. Она покачивалась вперёд и назад и выла снова и снова, прерываясь только для того, чтобы сделать вдох. Никогда не видел её раньше на нашей улице.
Я не знал, что делать… Это был первый живой человек, что попался мне этой ночью, но при этом я никогда не видел, чтобы люди себя так вели! Ну что делать, на полусогнутых ногах я пошёл дальше. Когда я поравнялся с ней, она как раз выдохнула очередной жуткий звук и вдруг замолчала, меня от этого как к месту пригвоздило. Она медленно опустила ладони и подняла своё огромное, распухшее лицо, мы встретились глазами. Было темно, но эти чертовы глаза на фоне всей её тёмной громады были хорошо видны, как две дырочки на чёрной пуговице. Может, мне и показалось, но знаешь, это такие глаза были, как две стекляшки, абсолютно ничего не выражающие. Она смотрела на меня, а я, замерший как истукан, стоял на полусогнутых и пялился на неё. Так продолжалось около десяти секунд, хотя я до сих пор могу поклясться, что прошло никак не меньше сотни лет. А потом это её бесформенное лицо расплылось в улыбке и она протянула вперед руки, будто хотело прямо сейчас меня обнять и раздавить и сожрать. Я всё ещё стоял без движения: ужас, который вселяла в меня эта бабища, полностью парализовал всё тело и даже мысли совершенно замерли. Её физиономия попыталась стать милой, приподняв брови. Рот открылся и сказал страшным сиплым голосом: «Мальчик, иди сюда». И тут она сама, не опуская рук с растопыренными пальцами, начала подниматься, отчего всё оцепенение с меня мигом слетело, будто холодной водой окатили или током ударило. Боже, как я бежал! Просто пулей летел вперед по улице, только под собой ногами перебирая, чтобы не упасть. Бежал, пока были силы, потом бежал уже безо всяких сил, потом просто шёл вперед. Она вряд ли меня преследовала, но не хотелось терять ни одной секунды, с которой я мог оказаться ещё дальше от этой жуткой женщины. Только когда уже совсем выдохся, и на каждом шагу начал спотыкаться, я остановился посреди улицы отдохнуть. Было очень страшно, что она обошла меня, и спряталась где-то поблизости, а сейчас вот-вот выпрыгнет из темноты и схватит сзади за плечи, так что я всё время вертелся, чтобы смотреть себе за спину. Не избавившись до конца от этого поганого ощущения, пошёл дальше.
Несколько раз я видел лежащие в развалинах или просто на земле человеческие тела и тогда мне думалось, что они все устали и спят, или не думалось вообще ничего: мысль о смерти тогда была диковинной и далёкой. Я и мертвых-то раньше никогда не видел, даже по телевизору. А тут вот лежали, и на них не было видно никакой крови, но было много светлой пыли, которая ровным слоем засыпала всё кругом. Проходя мимо одного из тел, выброшенного на дорогу, я даже на всякий случай поздоровался, но не остановился, чтобы не ждать ответа. Это был курчавый мужчина в клетчатой рубахе, и он лежал в позе очень уставшего человека, на боку и вытянув вперёд одну руку.
До последнего я был уверен, что среди всего этого крошева церковь будет стоять нетронутой, как обычно, стремясь колокольней к небесам. Простое беленькое здание с вытянутыми окнами, маленьким крыльцом и крестом высоко на шпиле – всегда видел его исключительно при свете дня, но очень хорошо представлял, как оно будет выглядеть ночью, разгоняя светом из своих окон тьму вокруг. Так хорошо представлял, что уже предвкушал, почти видел его уцелевшим среди ужаса и тьмы. Ведь Бог всесилен, так? И разве существует место на Земле, где человеку будет безопаснее, чем в церкви? Вот уже показался полицейский участок, совершенно целый! Я побежал к нему, чтобы скорее повернуть за угол и увидеть невредимую церковь, но лишь вблизи увидел сквозь окна участка ночное небо. Приземистое одноэтажное здание сохранило свои стены, но лишилось крыши, а заодно и всего, что было внутри. Церкви же не оказалось вовсе – всё, что от неё осталось, это обломки валявшихся то тут, то там белых досок, хорошо заметных в ночи. Даже фундамента не осталось, который, видимо, тоже был деревянным. Взрыв просто разметал это здание, оставив только ровное место и мусор, разбросанный по всей округе. Машины, которые находились на стоянке, сбились все в кучу у одной стены. Было очень похоже на то, что это не взрыв их так отшвырнул, но машинки сами жались друг к другу от безумного страха. Те же, которые лежали на крыше колёсами вверх, были похожи на жуков, которые притворяются мёртвыми, чтобы их не убивали. Среди них была и наша машина – она, как и остальные, была помята и абсолютно безжизненна.
Я просто не мог поверить своим глазам, это было невозможное, нереальное зрелище. Я ведь знал, что с церковью всё должно быть в порядке, я так ярко себе её представлял, я так верил! И вот – ничего. Абсолютно ничего. Все надежды таяли, исчезали, их место заполняла эта жуткая тишина, которая была вокруг. Всё еще не веря своим глазам, я пошёл к прямоугольнику на асфальте, еще недавно бывшему фундаментом. Под ноги всё время попадались доски и всякий мелкий мусор, но я не обращал на него никакого внимания, пока не наступил на что-то мягкое. Сразу подумалось, что это кусок термоизоляции, которой у нас было так много в гараже. Мягкие толстые трубы – надев их на руки и на ноги, я играл в космических роботов.
Я опустил глаза и от увиденного так дёрнулся назад, что споткнулся и упал, передо мной лежала человеческая рука. Самая настоящая рука, на которой еще был обрывок рукава клетчатой рубашки. От того, что я наступил на неё, она развернулась таким образом, что теперь прямо на меня смотрела жуткая рана в том месте, где плечо должно было переходить в тело. Это зрелище, ощущение от него, будто током пронзило меня, в ушах раздался тонкий писк, и всё тело мелко задрожало. Ужас прибил меня к земле, не было сил подняться, и, прямо как сидел, я пополз спиной вперёд по обломкам. Прополз так, наверное, несколько метров, и тут моя рука опустилась на что-то круглое. Человеческая голова без волос, на куске туловища, лежала лицом вниз, и я держался за опаленную кожу на её затылке.
Бежал я оттуда, не разбирая дороги. Спотыкался, падал, поднимался, и снова бежал, крича на ходу. Ревел, что было сил, и слёзы заливали лицо, из-за чего я снова и снова падал, сбивая колени в кровь, но всё равно продолжал бежать. Кругом, кругом было это разрушение, эти обломки, и, куда бы я ни бежал, везде видел только их, они давили со всех сторон. И в каждом обломке я теперь видел изувеченных и обгоревших людей, повсюду! Я начал метаться из стороны в сторону, пытаясь убежать от этого зрелища, пока не увидел густые кусты за парковкой. Спасительные кусты, которые не были частью ужаса, что царил повсюду, оставались совершенно такими же, как обычно… невозмутимыми. Я с разбега нырнул в них, едва успев закрыть глаза и протянув руки вперед, навстречу царапающим веткам. Рыдать стало немного легче, потекли слезы, а потом меня вырвало. Совсем немного – эти спазмы отняли остаток сил, и я снова отрубился.
Что случилось с мамой и сестрой, я, конечно, понимал, хотя и не верил в это совершенно. Ну, точнее, тогда я так не думал, но, если бы не понимал, то наверняка начал бы ходить и искать их тела. Но я этого не сделал. Даже не представляешь, сколько раз потом винил себя за это, как часто они приходили ко мне во снах и чего-то хотели, требовали… Но тогда я просто настолько испугался, что был готов слепо надеяться на то, что это всё одно большое недоразумение, которое вот-вот уладится само собой. Что мама и Дженни уцелели и ушли отсюда, и где-то в другом месте сейчас им хорошо и спокойно, и они скучают по мне и скоро заберут меня к себе. Конечно, именно так и будет, ведь они не могут, просто не способны превратиться в обгоревшие куски мяса. Так не бывает, этого не может быть! С ними со всеми, и с папой тоже, сейчас наверняка всё хорошо, они нашли другую машину и вернулись домой, и сейчас ждут меня там и волнуются. Нет, всё-таки я в это ни на грош не верил, но надеялся всей душой, и надежда эта была простой и понятной. Я вылез из кустов, вытер листьями брызги рвоты с рук и коленей и пошёл назад.
Возвращался я куда медленнее и спокойнее, чем шёл к церкви, но спокойствие это было в порядке прострации, полного опустошения. Теперь я уже понимал, что эти люди, которые то тут, то там лежали на дороге и возле неё, совсем не спали. Я старался на них не смотреть. Вот знаешь такие детские страхи, когда смотришь какой-то дурацкий фильм или читаешь книгу про покойников, то всё время ждёшь того, что они начнут оживать и гоняться за тобой? Так вот этого совершенно не было. После такого количества тел они были страшны уже не тем, что могут ожить, но тем, что сами по себе были мертвее мёртвого. Тем, что улыбающиеся люди превратились в мясо, в головешки, в ошмётки, которые уже никогда не шевельнутся – даже для того, чтобы напугать тебя до потери пульса. Думая об этом, безумно хотелось плакать навзрыд, но делать это уже давно было нечем, слёзы закончились, и пересыхающие глаза слегка покалывало, так что приходилось тереть их пальцами.
Место, где сидела страшная женщина, мне почти не запомнилось, поэтому, чтобы наверняка не встретиться с ней, добрую треть пути я прошёл по соседней улице. Слава Богу, планировка у нас была очень простая, и заблудиться в этом районе было сложно даже семилетнему пацану. На соседней улице было так же страшно, как и на нашей, как и везде. Однако именно на ней мне впервые этой ночью повезло: я увидел валяющийся у обочины детский велосипед. Ярко-розового цвета, с ослепительно белыми покрышками, он будто изо всех сил старался попасться мне на глаза в поисках нового хозяина. Подняв его, я понял, что велосипед как раз приходится мне впору, разве что седло было поставлено высоковато. Теперь, даже с учётом того, что приходилось постоянно объезжать завалы, я двигался к дому гораздо быстрее. Конечно же, возле дома, точнее, того что от него осталось, меня никто не ждал. За всё то время, что меня не было, здесь абсолютно ничего не изменилось, и не изменится больше, наверное, уже никогда.
Безумно хотелось есть – настолько, что желудок, казалось, втягивался сам в себя и грозил вывернуться наизнанку. Это ощущение стало невыносимым и чувство голода очень кстати заставило все остальные мысли отступить на второй план, иначе я, наверное, там бы и сошёл с ума. А где я всю жизнь до этого брал еду? Исключительно в холодильнике. Значит, нужно было искать холодильник.
Удивительно, что эта мысль не пришла мне в голову раньше, видимо для неё просто не было места. Кухня нашего дома оказалась погребена под упавшей стеной, и в поисках доступного холодильника я проехал вдоль нескольких соседних домов. Найти его было нетрудно, впереди из кучи кирпича торчал один такой белый красавец, раза в полтора больше нашего. Его стенки были измяты и в двух местах даже пробиты, но всё равно он возвышался и манил к себе как прекрасный монумент.
Дверь где-то на треть своей высоты была присыпана мусором, который я разбрасывал руками и ногами, чтобы скорее добраться до содержимого. Когда я открыл дверь, изнутри под ноги посыпались бутылочки с соусами и всякая пластиковая мелочь. В темноте было не разобрать, что именно лежит на полках, так что я запустил руку и к своей великой радости нащупал несколько пузатых пакетов с холодными бургерами. Я сразу же вынул один, не без труда разорвал его зубами и откусил большой кусок холодной булки с котлетой. Боже, какой он был вкусный! Застывший соус и вязкий жир прилипали к зубам, но это было самое замечательное кушанье на свете. Я буквально пожирал этот бургер, и так жадно, что уже на третьем куске подавился, дальше ел спокойнее. Окончательно успокоился только когда слопал две штуки, аж в животе резануло. Ну просто чтобы ты представлял – это были такие здоровые бутерброды грамм по триста или четыреста, одной штуки взрослому человеку хватает. После этого так спать захотелось, что уже больше ни о чём не думал. Вытянул из завала плед, что заприметил еще раньше, нашёл место потеплее, завернулся и уснул.
Помню, спал до упора, сколько мог. Было неимоверно холодно. Чуть не так шевельнёшься, и на пледе уже образуются складочки, куда начинает задувать холодный воздух, и ты снова и снова кутаешься, как можешь, плотнее. Когда сон уже совсем прошёл, начал думать о том, что случилось вчера, и разревелся. Плакал уже почти всухую, только сначала слёзы были, а потом уже так, просто голосом и всё. Потом лежал и жалел себя, пока эта жалость не закончилась, как и слёзы. Дальше лежал уже просто так: без мыслей, без чувств, вообще без всего, как бревно. Знаешь, мне очень хорошо запомнилось это состояние, когда ничего в голове не происходит, вроде как чистое поле получается, где можно вырастить или построить вообще всё, что угодно. Часто к нему обращаюсь и по сей день.
Так вот лежу я, значит, некоторое время, и в какой-то момент медленно начинают приходить мысли, одна за другой. Город уничтожен, родителей нет, никого из знакомых тоже нет. Значит, нужно ехать к бабушке в Остин. Мне у неё всегда нравилось, и ещё она к нашему приезду всегда пекла целую кучу вкусного печенья. Папа почему-то бабушку не любил, и называл её «old hag», за что мама на него очень обижалась. Но бабушка очень любила меня, и, наверняка, будет очень рада, если я приеду к ней в гости.
Как долго нужно ехать до Остина я понятия не имел, помнил только, что когда мы ехали машиной, то после заправки начинались скучные однообразные поля и я совершенно терял чувство времени и расстояния, а ещё часто засыпал, и будили меня уже когда машина стояла у дома. Я понимал, что до Остина ехать очень далеко и, возможно, на это придётся потратить полдня или даже день, но это нисколько не пугало, а даже в какой-то мере подзадоривало. Ну, ты не знаешь, а на самом деле от Абилина туда ехать больше трёхсот пятидесяти километров – это я уже когда вырос по карте посмотрел.
Мне захотелось сразу же сесть на велосипед и немедля отправиться в путь, чтобы не терять времени и приехать до наступления сумерек. Я просто до чёртиков боялся темноты и содрогался от ужаса, представляя себе пустынный ночной хайвэй, о мелочах вроде отсутствия фары на велосипеде и ночного холода тогда даже не думал. И знаешь, наверняка так бы и поехал, если бы не мультик, который посмотрел буквально за пару дней до того. Там один паренёк – неприятный такой был, рыжий, и со всеми ругался – решил убежать из дома и добраться до канадских лесов, чтобы посмотреть на какого-то дурацкого волшебного лося. И в мультике достаточно подробно были показаны его приготовления, прямо как инструкция для малолетних беглецов, я бы такое детям вообще показывать запретил. Честное слово, если бы не этот рыжий, который укладывал в рюкзак еду, воду, фонарик, спички и что-то там ещё, мне бы в голову такая мысль даже не пришла! Ох, как я ему сейчас благодарен, ты не представляешь.
Конечно, ни спичек, ни фонаря найти мне не удалось, но зато был холодильник, в котором ещё оставались четыре огромных бургера. Также я в нём обнаружил большую бутылку колы. На полках оставалась еще куча всякой мелочи, но я на неё даже не смотрел, отчасти из-за того что она не вполне подходила для путешествия, но больше потому что бургеры и кола для меня тогда были просто пищей богов, чего ж ещё желать. Бутылку и два бургера я засунул в корзинку на руле велосипеда, оставшиеся две штуки засунул в карманы, отчего они едва не треснули. Подготовившись таким образом к путешествию, я сел на велосипед и отправился в путь.
Конечно, дорогу я помнил только в пределах города, то есть до того места, где она вливалась в хайвэй. Но на обочинах в достатке были установлены путевые щиты, и на них я всецело надеялся. Даже, помнится, думал какая простая работа у водителей грузовиков – просто ехать вперёд и следить за указателями. Что интересно, когда я говорил об этом с отцом, он даже не пытался меня переубедить, очевидно, в глубине души соглашаясь со мной. Мне всё детство окружающие только и говорили о том, какой я умный мальчик расту, и, слыша об этом так часто, я натурально считал себя умным, во всяком случае, не глупее взрослого мужика который крутит руль, смотря на таблички. Словом, заблудиться в дороге я совершенно не боялся.
Не скажу, что картины разрушения и смерти меня уже совсем не волновали, но мне уже вполне удавалось заставлять себя не смотреть по сторонам, чтобы лишний раз не волноваться. Вот так вперил взгляд в дорогу и крутил педали что есть мочи. Дорога местами была присыпана обломками, между которыми приходилось вилять, а утяжелённый полной корзинкой руль всё норовил вывернуться сильнее, чем нужно, так что скучать и глазеть по сторонам верхом на велосипеде мне совершенно не приходилось. Временами, конечно, прямо по курсу попадалось что-то вроде человеческой ноги, похожей на обгоревшее бревно… или бревна, смахивающего на ногу – но я больше не плакал и не блевал, только сжимал зубы и шпарил себе вперёд.
Доехав до конца нашей улицы, я, совершенно не обратив внимания на куски асфальта и комья грязи, на перекрестке повернул направо и на полной скорости чуть не ухнул в глубокую воронку, еле успел затормозить и спрыгнуть с седла. Содержимое корзины посыпалось вперед, в яму, так что пришлось спускаться на дно, чтобы всё подобрать. Выбраться назад у меня не получилось, так как склоны всё время сыпались, я падал мордой вперёд и выпускал из рук бургеры и бутылку, которые тут же скатывались назад, на самое дно. В итоге я их просто забросил наверх, через край воронки, и лишь после этого, царапая и без того разбитые колени, с чёрти какой попытки вылез сам, поставив ногу на торчащий из осыпи кусок деревянной балки и ухватившись руками за оплавленный край асфальтового покрытия.
Взрывом разворотило всю улицу, так что воронка расположилась аккурат между домов, точнее, тех мест, где они когда-то стояли. Было понятно, что бомбящий город аппарат летел над домами вдоль нашей улицы, а затем, не прекращая своего дела, чесанул дальше поперёк следующего квартала. Сразу можно было представить ровные ряды бомбардировщиков, аккуратно превращавших городскую территорию в пылающий ад – вроде как газонокосилка работает, полосу за полосой срезая траву на квадратной лужайке. Сама воронка имела форму правильного круга и вглубь уходила не ровными склонами, а вроде как с небольшим заходом у края. То есть сразу она в разрезе выглядела как полукруг. Если бы много лет назад при постройке района кто-то не прикопал здесь строительный мусор, то шансов выбраться у меня, скорее всего, не было бы. Слава Богу, понял это лишь когда выбрался и огляделся. В яме точно бы запаниковал, а так просто чуток поскулил от ужаса. Обходить яму пришлось маленькими шажочками по самому краю, прижимаясь к оградам, и осторожно катя велосипед – это дело заняло, наверное, минут десять.
Интересно, что после встречи с безумной женщиной мне так и не попадались больше живые люди. Намного позже я об этом думал и не находил объяснения, ведь наверняка многие должны были уцелеть. Те, кто был в отъезде, находился во дворе, или просто везунчики вроде меня. Но их не было. То ли все действительно были настолько честными католиками, что все как один в то страшное воскресенье отправились в церковь, то ли мне просто не посчастливилось их встретить. Загадка.
Когда я выехал на хайвэй, солнце уже поднялось высоко и ощутимо пригревало, в куртке мне стало почти жарко. Помню, как стоял и смотрел на щит с указателем «Austin – 220 miles». Это был зелёный щит с ровными белыми буквами на фоне ослепительно голубого неба, а ещё, аккурат посерёдке, его пересекала длинная клякса птичьего помёта. Я плохо представлял себе, какова длинна мили, но понимал, что двести двадцать – это очень много. Но пустынная ровная трасса, под совсем не по-декабрьски тёплым солнцем, будто манила в дорогу, обещая, что дальше всё будет хорошо и просто. То есть правая полоса, левая полоса, посредине разметка, и ровный путь впер1д до самого горизонта и дальше. Я решил перед дорогой наесться поплотнее и съел половину бургера, запив его колой. Просто удивительно, как вчера мне удалось за раз съесть в четыре раза больше, ибо в этот момент я мог поклясться, что уже ни крошки более в меня влезть не может.
Через некоторое время стало теплее, и я отпрыгнул в сторону прокашляться и продрать глаза. Когда мне это удалось, я заметил тлеющие остатки деревянных балок, и ещё некоторое время погрелся возле этих углей. Помню, всё время поворачивался к ним – то лицом, то спиной, пока не догадался залезть по куче мусора вверх (наверх) и сесть между углей. Это помогло довольно серьёзно согреться, хотя таким образом я случайно сжёг свои кеды: кругом было столько паленой вони, что запах горящей резины я сразу и не почуял, смекнул только когда уже пятки жечь начало.
Я понял, что необходимо каким-то образом найти свою куртку. Поверь, бегать от огня к огню было едва ли не разумнее, чем вот этими маленькими ручками ковырять завалы, но мысль о куртке заполнила всё сознание. Я твёрдо знал, что нужно найти её, надеть, и отправляться искать папу, маму и сестру. Кругом был навален битый кирпич, мелкими кусочками, крупными, и целыми кусками стен, всё было засыпано. Снова и снова я лазал по этим кучам, тянул каждую торчащую тряпку, иногда вытягивая штору или какую-нибудь скатерть. И всё это время я плакал, не переставая. То ревел во всё горло, то просто скулил, когда слёзы заканчивались. Вот… не знаю, как лучше описать это чувство – стремление обратить необратимое, сделать всё как нужно, не имея на то ни малейшей надежды. Что-то в тот момент во мне изменилось… Наверное, лучше будет просто сказать, что я навсегда остался тем мальчиком, который лазает по руинам и, оря во всё горло, мечтает спасти своих родителей.
Знаешь, и куртка нашлась. Это, конечно, просто чудо какое-то, ну сам понимаешь, какая там была вероятность… Она в нескольких местах прорвалась о кирпичи, но в целом была в хорошем состоянии, и даже в кармане лежало два доллара – парой дней ранее мы с отцом покупали продукты, и он отдал мне сдачу. О, какая это была удача! Я был уверен, абсолютно уверен, что это Бог оказал мне помощь, потому что считал, что я всё правильно делаю. Я ещё погрелся возле углей, которые уже не светились, но всё ещё давали жар, оделся, и побежал вперёд по улице.
Обычно мы ездили в церковь на машине, и я хорошо помнил эту дорогу. Ехать до неё надо было минут пятнадцать или около того, а пешком получалось, конечно, намного больше. Я шёл по нашей улице и видел со всех сторон развалины, одни развалины. Деревянные дома размело на мелкие клочья, и не раз приходилось перелезать через завалы досок и балок прямо посреди улицы. От кирпичных домов иногда оставались части боковых стен. И был ещё один дом, очень старый, из камня. Он был действительно крепким, от него осталось больше всего, и можно было заметить, что та его часть, которая была уничтожена взрывом, оставила после себя такой сферический провал… Будто брикет мороженого с угла ковырнули круглой ложкой.
Местами остались деревья, ограды, детские качели во дворе, но от этого было ещё более страшно. Было очень трудно ориентироваться, угадывая в дымящихся кучах знакомые дома, но главное – нигде не было видно людей, никого совершенно. Даже собаки, которые часто лаяли, когда я катался здесь на велосипеде, куда-то пропали. Была только жуткая тишина и темнота, и чем дальше я шёл вперёд, тем тише и темнее становилось. Я помнил, что нужно идти до старой водонапорной башни, а затем повернуть на большую улицу, название которой никак не хотело держаться в памяти, и по ней двигаться вперёд до полицейского участка, а он находился уже в соседнем от церкви квартале, там уже начинались многоквартирные дома. Я шёл вперед по улице, и это было как будто путешествие из страшных мультиков, когда герой едет вперёд по дороге через лес, а над ним нависают голые крючковатые ветви, и волки воют, и конь фырчит… И в такие моменты всегда думалось о том, зачем он туда едет, так ли ему это нужно. А тут я с каждым шагом взрослел, понимая, что бывает, когда очень нужно. Даже не то, что нужно, а просто иначе никак.
В какой-то момент я услышал звук, и очень испугался. Это был вроде как человеческий голос, но я никогда не слышал, чтобы люди вытворяли с ним такие вещи. Вой, высокий вой звучал впереди по дороге, куда мне нужно было идти. Среди всей тишины и темноты звучал только он, будто какой-то жуткий призрак поселился в этом мёртвом городе вместо всех людей, что когда-то тут жили, и разговаривали друг с другом, и гуляли с детьми, и жарили мясо во дворе. Живых людей не стало, теперь был только этот воющий призрак. Я так перепугался, что на корточки присел – натурально ноги подкосились, а потом попятился к забору и сел под ним в тени. Звук временами угасал, а потом раздавался с новой силой, и уже можно было различить в нём всхлипывания и какие-то слова. Становилось понятно, что это всё-таки человек. Я привстал и, полусогнувшись, пошёл вперёд, прижимаясь к забору.
Пока я прокрадывался через тень, голос начал понемногу срываться на хрип, но не смолкал. Постепенно из темноты проступила тёмная масса, сидевшая как раз на той же обочине, на которой был я. И, честное слово, далеко не сразу стало понятно, что это на самом деле очень толстая женщина, которая закрыла лицо руками и согнулась чуть не до самой земли. Она покачивалась вперёд и назад и выла снова и снова, прерываясь только для того, чтобы сделать вдох. Никогда не видел её раньше на нашей улице.
Я не знал, что делать… Это был первый живой человек, что попался мне этой ночью, но при этом я никогда не видел, чтобы люди себя так вели! Ну что делать, на полусогнутых ногах я пошёл дальше. Когда я поравнялся с ней, она как раз выдохнула очередной жуткий звук и вдруг замолчала, меня от этого как к месту пригвоздило. Она медленно опустила ладони и подняла своё огромное, распухшее лицо, мы встретились глазами. Было темно, но эти чертовы глаза на фоне всей её тёмной громады были хорошо видны, как две дырочки на чёрной пуговице. Может, мне и показалось, но знаешь, это такие глаза были, как две стекляшки, абсолютно ничего не выражающие. Она смотрела на меня, а я, замерший как истукан, стоял на полусогнутых и пялился на неё. Так продолжалось около десяти секунд, хотя я до сих пор могу поклясться, что прошло никак не меньше сотни лет. А потом это её бесформенное лицо расплылось в улыбке и она протянула вперед руки, будто хотело прямо сейчас меня обнять и раздавить и сожрать. Я всё ещё стоял без движения: ужас, который вселяла в меня эта бабища, полностью парализовал всё тело и даже мысли совершенно замерли. Её физиономия попыталась стать милой, приподняв брови. Рот открылся и сказал страшным сиплым голосом: «Мальчик, иди сюда». И тут она сама, не опуская рук с растопыренными пальцами, начала подниматься, отчего всё оцепенение с меня мигом слетело, будто холодной водой окатили или током ударило. Боже, как я бежал! Просто пулей летел вперед по улице, только под собой ногами перебирая, чтобы не упасть. Бежал, пока были силы, потом бежал уже безо всяких сил, потом просто шёл вперед. Она вряд ли меня преследовала, но не хотелось терять ни одной секунды, с которой я мог оказаться ещё дальше от этой жуткой женщины. Только когда уже совсем выдохся, и на каждом шагу начал спотыкаться, я остановился посреди улицы отдохнуть. Было очень страшно, что она обошла меня, и спряталась где-то поблизости, а сейчас вот-вот выпрыгнет из темноты и схватит сзади за плечи, так что я всё время вертелся, чтобы смотреть себе за спину. Не избавившись до конца от этого поганого ощущения, пошёл дальше.
Несколько раз я видел лежащие в развалинах или просто на земле человеческие тела и тогда мне думалось, что они все устали и спят, или не думалось вообще ничего: мысль о смерти тогда была диковинной и далёкой. Я и мертвых-то раньше никогда не видел, даже по телевизору. А тут вот лежали, и на них не было видно никакой крови, но было много светлой пыли, которая ровным слоем засыпала всё кругом. Проходя мимо одного из тел, выброшенного на дорогу, я даже на всякий случай поздоровался, но не остановился, чтобы не ждать ответа. Это был курчавый мужчина в клетчатой рубахе, и он лежал в позе очень уставшего человека, на боку и вытянув вперёд одну руку.
До последнего я был уверен, что среди всего этого крошева церковь будет стоять нетронутой, как обычно, стремясь колокольней к небесам. Простое беленькое здание с вытянутыми окнами, маленьким крыльцом и крестом высоко на шпиле – всегда видел его исключительно при свете дня, но очень хорошо представлял, как оно будет выглядеть ночью, разгоняя светом из своих окон тьму вокруг. Так хорошо представлял, что уже предвкушал, почти видел его уцелевшим среди ужаса и тьмы. Ведь Бог всесилен, так? И разве существует место на Земле, где человеку будет безопаснее, чем в церкви? Вот уже показался полицейский участок, совершенно целый! Я побежал к нему, чтобы скорее повернуть за угол и увидеть невредимую церковь, но лишь вблизи увидел сквозь окна участка ночное небо. Приземистое одноэтажное здание сохранило свои стены, но лишилось крыши, а заодно и всего, что было внутри. Церкви же не оказалось вовсе – всё, что от неё осталось, это обломки валявшихся то тут, то там белых досок, хорошо заметных в ночи. Даже фундамента не осталось, который, видимо, тоже был деревянным. Взрыв просто разметал это здание, оставив только ровное место и мусор, разбросанный по всей округе. Машины, которые находились на стоянке, сбились все в кучу у одной стены. Было очень похоже на то, что это не взрыв их так отшвырнул, но машинки сами жались друг к другу от безумного страха. Те же, которые лежали на крыше колёсами вверх, были похожи на жуков, которые притворяются мёртвыми, чтобы их не убивали. Среди них была и наша машина – она, как и остальные, была помята и абсолютно безжизненна.
Я просто не мог поверить своим глазам, это было невозможное, нереальное зрелище. Я ведь знал, что с церковью всё должно быть в порядке, я так ярко себе её представлял, я так верил! И вот – ничего. Абсолютно ничего. Все надежды таяли, исчезали, их место заполняла эта жуткая тишина, которая была вокруг. Всё еще не веря своим глазам, я пошёл к прямоугольнику на асфальте, еще недавно бывшему фундаментом. Под ноги всё время попадались доски и всякий мелкий мусор, но я не обращал на него никакого внимания, пока не наступил на что-то мягкое. Сразу подумалось, что это кусок термоизоляции, которой у нас было так много в гараже. Мягкие толстые трубы – надев их на руки и на ноги, я играл в космических роботов.
Я опустил глаза и от увиденного так дёрнулся назад, что споткнулся и упал, передо мной лежала человеческая рука. Самая настоящая рука, на которой еще был обрывок рукава клетчатой рубашки. От того, что я наступил на неё, она развернулась таким образом, что теперь прямо на меня смотрела жуткая рана в том месте, где плечо должно было переходить в тело. Это зрелище, ощущение от него, будто током пронзило меня, в ушах раздался тонкий писк, и всё тело мелко задрожало. Ужас прибил меня к земле, не было сил подняться, и, прямо как сидел, я пополз спиной вперёд по обломкам. Прополз так, наверное, несколько метров, и тут моя рука опустилась на что-то круглое. Человеческая голова без волос, на куске туловища, лежала лицом вниз, и я держался за опаленную кожу на её затылке.
Бежал я оттуда, не разбирая дороги. Спотыкался, падал, поднимался, и снова бежал, крича на ходу. Ревел, что было сил, и слёзы заливали лицо, из-за чего я снова и снова падал, сбивая колени в кровь, но всё равно продолжал бежать. Кругом, кругом было это разрушение, эти обломки, и, куда бы я ни бежал, везде видел только их, они давили со всех сторон. И в каждом обломке я теперь видел изувеченных и обгоревших людей, повсюду! Я начал метаться из стороны в сторону, пытаясь убежать от этого зрелища, пока не увидел густые кусты за парковкой. Спасительные кусты, которые не были частью ужаса, что царил повсюду, оставались совершенно такими же, как обычно… невозмутимыми. Я с разбега нырнул в них, едва успев закрыть глаза и протянув руки вперед, навстречу царапающим веткам. Рыдать стало немного легче, потекли слезы, а потом меня вырвало. Совсем немного – эти спазмы отняли остаток сил, и я снова отрубился.
Что случилось с мамой и сестрой, я, конечно, понимал, хотя и не верил в это совершенно. Ну, точнее, тогда я так не думал, но, если бы не понимал, то наверняка начал бы ходить и искать их тела. Но я этого не сделал. Даже не представляешь, сколько раз потом винил себя за это, как часто они приходили ко мне во снах и чего-то хотели, требовали… Но тогда я просто настолько испугался, что был готов слепо надеяться на то, что это всё одно большое недоразумение, которое вот-вот уладится само собой. Что мама и Дженни уцелели и ушли отсюда, и где-то в другом месте сейчас им хорошо и спокойно, и они скучают по мне и скоро заберут меня к себе. Конечно, именно так и будет, ведь они не могут, просто не способны превратиться в обгоревшие куски мяса. Так не бывает, этого не может быть! С ними со всеми, и с папой тоже, сейчас наверняка всё хорошо, они нашли другую машину и вернулись домой, и сейчас ждут меня там и волнуются. Нет, всё-таки я в это ни на грош не верил, но надеялся всей душой, и надежда эта была простой и понятной. Я вылез из кустов, вытер листьями брызги рвоты с рук и коленей и пошёл назад.
Возвращался я куда медленнее и спокойнее, чем шёл к церкви, но спокойствие это было в порядке прострации, полного опустошения. Теперь я уже понимал, что эти люди, которые то тут, то там лежали на дороге и возле неё, совсем не спали. Я старался на них не смотреть. Вот знаешь такие детские страхи, когда смотришь какой-то дурацкий фильм или читаешь книгу про покойников, то всё время ждёшь того, что они начнут оживать и гоняться за тобой? Так вот этого совершенно не было. После такого количества тел они были страшны уже не тем, что могут ожить, но тем, что сами по себе были мертвее мёртвого. Тем, что улыбающиеся люди превратились в мясо, в головешки, в ошмётки, которые уже никогда не шевельнутся – даже для того, чтобы напугать тебя до потери пульса. Думая об этом, безумно хотелось плакать навзрыд, но делать это уже давно было нечем, слёзы закончились, и пересыхающие глаза слегка покалывало, так что приходилось тереть их пальцами.
Место, где сидела страшная женщина, мне почти не запомнилось, поэтому, чтобы наверняка не встретиться с ней, добрую треть пути я прошёл по соседней улице. Слава Богу, планировка у нас была очень простая, и заблудиться в этом районе было сложно даже семилетнему пацану. На соседней улице было так же страшно, как и на нашей, как и везде. Однако именно на ней мне впервые этой ночью повезло: я увидел валяющийся у обочины детский велосипед. Ярко-розового цвета, с ослепительно белыми покрышками, он будто изо всех сил старался попасться мне на глаза в поисках нового хозяина. Подняв его, я понял, что велосипед как раз приходится мне впору, разве что седло было поставлено высоковато. Теперь, даже с учётом того, что приходилось постоянно объезжать завалы, я двигался к дому гораздо быстрее. Конечно же, возле дома, точнее, того что от него осталось, меня никто не ждал. За всё то время, что меня не было, здесь абсолютно ничего не изменилось, и не изменится больше, наверное, уже никогда.
Безумно хотелось есть – настолько, что желудок, казалось, втягивался сам в себя и грозил вывернуться наизнанку. Это ощущение стало невыносимым и чувство голода очень кстати заставило все остальные мысли отступить на второй план, иначе я, наверное, там бы и сошёл с ума. А где я всю жизнь до этого брал еду? Исключительно в холодильнике. Значит, нужно было искать холодильник.
Удивительно, что эта мысль не пришла мне в голову раньше, видимо для неё просто не было места. Кухня нашего дома оказалась погребена под упавшей стеной, и в поисках доступного холодильника я проехал вдоль нескольких соседних домов. Найти его было нетрудно, впереди из кучи кирпича торчал один такой белый красавец, раза в полтора больше нашего. Его стенки были измяты и в двух местах даже пробиты, но всё равно он возвышался и манил к себе как прекрасный монумент.
Дверь где-то на треть своей высоты была присыпана мусором, который я разбрасывал руками и ногами, чтобы скорее добраться до содержимого. Когда я открыл дверь, изнутри под ноги посыпались бутылочки с соусами и всякая пластиковая мелочь. В темноте было не разобрать, что именно лежит на полках, так что я запустил руку и к своей великой радости нащупал несколько пузатых пакетов с холодными бургерами. Я сразу же вынул один, не без труда разорвал его зубами и откусил большой кусок холодной булки с котлетой. Боже, какой он был вкусный! Застывший соус и вязкий жир прилипали к зубам, но это было самое замечательное кушанье на свете. Я буквально пожирал этот бургер, и так жадно, что уже на третьем куске подавился, дальше ел спокойнее. Окончательно успокоился только когда слопал две штуки, аж в животе резануло. Ну просто чтобы ты представлял – это были такие здоровые бутерброды грамм по триста или четыреста, одной штуки взрослому человеку хватает. После этого так спать захотелось, что уже больше ни о чём не думал. Вытянул из завала плед, что заприметил еще раньше, нашёл место потеплее, завернулся и уснул.
Помню, спал до упора, сколько мог. Было неимоверно холодно. Чуть не так шевельнёшься, и на пледе уже образуются складочки, куда начинает задувать холодный воздух, и ты снова и снова кутаешься, как можешь, плотнее. Когда сон уже совсем прошёл, начал думать о том, что случилось вчера, и разревелся. Плакал уже почти всухую, только сначала слёзы были, а потом уже так, просто голосом и всё. Потом лежал и жалел себя, пока эта жалость не закончилась, как и слёзы. Дальше лежал уже просто так: без мыслей, без чувств, вообще без всего, как бревно. Знаешь, мне очень хорошо запомнилось это состояние, когда ничего в голове не происходит, вроде как чистое поле получается, где можно вырастить или построить вообще всё, что угодно. Часто к нему обращаюсь и по сей день.
Так вот лежу я, значит, некоторое время, и в какой-то момент медленно начинают приходить мысли, одна за другой. Город уничтожен, родителей нет, никого из знакомых тоже нет. Значит, нужно ехать к бабушке в Остин. Мне у неё всегда нравилось, и ещё она к нашему приезду всегда пекла целую кучу вкусного печенья. Папа почему-то бабушку не любил, и называл её «old hag», за что мама на него очень обижалась. Но бабушка очень любила меня, и, наверняка, будет очень рада, если я приеду к ней в гости.
Как долго нужно ехать до Остина я понятия не имел, помнил только, что когда мы ехали машиной, то после заправки начинались скучные однообразные поля и я совершенно терял чувство времени и расстояния, а ещё часто засыпал, и будили меня уже когда машина стояла у дома. Я понимал, что до Остина ехать очень далеко и, возможно, на это придётся потратить полдня или даже день, но это нисколько не пугало, а даже в какой-то мере подзадоривало. Ну, ты не знаешь, а на самом деле от Абилина туда ехать больше трёхсот пятидесяти километров – это я уже когда вырос по карте посмотрел.
Мне захотелось сразу же сесть на велосипед и немедля отправиться в путь, чтобы не терять времени и приехать до наступления сумерек. Я просто до чёртиков боялся темноты и содрогался от ужаса, представляя себе пустынный ночной хайвэй, о мелочах вроде отсутствия фары на велосипеде и ночного холода тогда даже не думал. И знаешь, наверняка так бы и поехал, если бы не мультик, который посмотрел буквально за пару дней до того. Там один паренёк – неприятный такой был, рыжий, и со всеми ругался – решил убежать из дома и добраться до канадских лесов, чтобы посмотреть на какого-то дурацкого волшебного лося. И в мультике достаточно подробно были показаны его приготовления, прямо как инструкция для малолетних беглецов, я бы такое детям вообще показывать запретил. Честное слово, если бы не этот рыжий, который укладывал в рюкзак еду, воду, фонарик, спички и что-то там ещё, мне бы в голову такая мысль даже не пришла! Ох, как я ему сейчас благодарен, ты не представляешь.
Конечно, ни спичек, ни фонаря найти мне не удалось, но зато был холодильник, в котором ещё оставались четыре огромных бургера. Также я в нём обнаружил большую бутылку колы. На полках оставалась еще куча всякой мелочи, но я на неё даже не смотрел, отчасти из-за того что она не вполне подходила для путешествия, но больше потому что бургеры и кола для меня тогда были просто пищей богов, чего ж ещё желать. Бутылку и два бургера я засунул в корзинку на руле велосипеда, оставшиеся две штуки засунул в карманы, отчего они едва не треснули. Подготовившись таким образом к путешествию, я сел на велосипед и отправился в путь.
Конечно, дорогу я помнил только в пределах города, то есть до того места, где она вливалась в хайвэй. Но на обочинах в достатке были установлены путевые щиты, и на них я всецело надеялся. Даже, помнится, думал какая простая работа у водителей грузовиков – просто ехать вперёд и следить за указателями. Что интересно, когда я говорил об этом с отцом, он даже не пытался меня переубедить, очевидно, в глубине души соглашаясь со мной. Мне всё детство окружающие только и говорили о том, какой я умный мальчик расту, и, слыша об этом так часто, я натурально считал себя умным, во всяком случае, не глупее взрослого мужика который крутит руль, смотря на таблички. Словом, заблудиться в дороге я совершенно не боялся.
Не скажу, что картины разрушения и смерти меня уже совсем не волновали, но мне уже вполне удавалось заставлять себя не смотреть по сторонам, чтобы лишний раз не волноваться. Вот так вперил взгляд в дорогу и крутил педали что есть мочи. Дорога местами была присыпана обломками, между которыми приходилось вилять, а утяжелённый полной корзинкой руль всё норовил вывернуться сильнее, чем нужно, так что скучать и глазеть по сторонам верхом на велосипеде мне совершенно не приходилось. Временами, конечно, прямо по курсу попадалось что-то вроде человеческой ноги, похожей на обгоревшее бревно… или бревна, смахивающего на ногу – но я больше не плакал и не блевал, только сжимал зубы и шпарил себе вперёд.
Доехав до конца нашей улицы, я, совершенно не обратив внимания на куски асфальта и комья грязи, на перекрестке повернул направо и на полной скорости чуть не ухнул в глубокую воронку, еле успел затормозить и спрыгнуть с седла. Содержимое корзины посыпалось вперед, в яму, так что пришлось спускаться на дно, чтобы всё подобрать. Выбраться назад у меня не получилось, так как склоны всё время сыпались, я падал мордой вперёд и выпускал из рук бургеры и бутылку, которые тут же скатывались назад, на самое дно. В итоге я их просто забросил наверх, через край воронки, и лишь после этого, царапая и без того разбитые колени, с чёрти какой попытки вылез сам, поставив ногу на торчащий из осыпи кусок деревянной балки и ухватившись руками за оплавленный край асфальтового покрытия.
Взрывом разворотило всю улицу, так что воронка расположилась аккурат между домов, точнее, тех мест, где они когда-то стояли. Было понятно, что бомбящий город аппарат летел над домами вдоль нашей улицы, а затем, не прекращая своего дела, чесанул дальше поперёк следующего квартала. Сразу можно было представить ровные ряды бомбардировщиков, аккуратно превращавших городскую территорию в пылающий ад – вроде как газонокосилка работает, полосу за полосой срезая траву на квадратной лужайке. Сама воронка имела форму правильного круга и вглубь уходила не ровными склонами, а вроде как с небольшим заходом у края. То есть сразу она в разрезе выглядела как полукруг. Если бы много лет назад при постройке района кто-то не прикопал здесь строительный мусор, то шансов выбраться у меня, скорее всего, не было бы. Слава Богу, понял это лишь когда выбрался и огляделся. В яме точно бы запаниковал, а так просто чуток поскулил от ужаса. Обходить яму пришлось маленькими шажочками по самому краю, прижимаясь к оградам, и осторожно катя велосипед – это дело заняло, наверное, минут десять.
Интересно, что после встречи с безумной женщиной мне так и не попадались больше живые люди. Намного позже я об этом думал и не находил объяснения, ведь наверняка многие должны были уцелеть. Те, кто был в отъезде, находился во дворе, или просто везунчики вроде меня. Но их не было. То ли все действительно были настолько честными католиками, что все как один в то страшное воскресенье отправились в церковь, то ли мне просто не посчастливилось их встретить. Загадка.
Когда я выехал на хайвэй, солнце уже поднялось высоко и ощутимо пригревало, в куртке мне стало почти жарко. Помню, как стоял и смотрел на щит с указателем «Austin – 220 miles». Это был зелёный щит с ровными белыми буквами на фоне ослепительно голубого неба, а ещё, аккурат посерёдке, его пересекала длинная клякса птичьего помёта. Я плохо представлял себе, какова длинна мили, но понимал, что двести двадцать – это очень много. Но пустынная ровная трасса, под совсем не по-декабрьски тёплым солнцем, будто манила в дорогу, обещая, что дальше всё будет хорошо и просто. То есть правая полоса, левая полоса, посредине разметка, и ровный путь впер1д до самого горизонта и дальше. Я решил перед дорогой наесться поплотнее и съел половину бургера, запив его колой. Просто удивительно, как вчера мне удалось за раз съесть в четыре раза больше, ибо в этот момент я мог поклясться, что уже ни крошки более в меня влезть не может.