Андрей Годар. Под тенью Феникса

   Затем мы сидели в предбаннике и пили чай в виде отвара полевых трав. Томми явно что-то сосредоточенно обдумывал, а затем спросил:
   – Слушай, а вообще какие у тебя планы на ближайшее будущее?
   – Ты меня на рыбалку пригласить собираешься, что ли?
   – Нет, не совсем, – усмехнувшись, ответил Томми и, уже в который раз за последние два часа, почесал волосатое плечо. Только сейчас я обратил внимание на ещё не полностью заживший круглый шрам под буйным волосяным покровом, – эта весна, потом лето… Что планируешь?
   – Да ничего особенного. Поля под паром засевать планируем. Конюшни расширять. Но этим всем больше Пахом заведует, я в хозяйственные дела особо не лезу.
   – Ты его завхозом назначил?
   – Да нет, само так устаканилось. Кто во что горазд, тот тем и занимается. Я был единственный, кто прошёл армейку, вот и стал атаманом.
   – Вот как. То есть, ты просто водишь патрульный отряд по окрестностям? Не руководишь посёлком?
   Этот вопрос меня слегка уколол. Был, признаться, в глубине души слой ила, который лучше было не тревожить, но иногда это случалось. Вообще атаман повсеместно являлся лидером общины, царьком, только у нас получилась несколько иная история.
   – Я отвечаю за оборону посёлка и всё, что с этим связано. За плугом не хожу и дрова не рублю. Не командую теми, кто этим занимается, и делать этого не собираюсь.
   – Прости, и в мыслях не было тебя поддеть, – Томми чуть дёрнулся было, чтобы похлопать меня по плечу, но вовремя остановился, – просто это выглядит так…необычно. Сложно организовать группу людей, когда есть два равнозначных лидера.
   Он выделил интонацией слово «равнозначных», совсем чуть-чуть, но вполне заметно. Я уловил этот, не самый тонкий, намёк. Последовавшее молчание, нарушавшееся только шумным прихлёбыванием чая, уже было частью ответа. Томми это хорошо понимал и потому тоже молчал, пил чай и всем своим видом изображал расслабление и безмятежность. Помолчав секунд двадцать, я с чашкой в руке склонился над самоваром и ответил:
   – Пахом здесь главный. Он меня пригласил, поставил атаманом.
   – Что, просто так, сразу поставил?
   – Не просто. Там из-за какой-то ерунды перестрелка с мужиками с соседнего хутора началась. Наши вели себя глупо, набились в узкое помещение всем скопом, так что ни отстреливаться нормально не могли, ни укрыться. Привыкли только кулаками да топорами махать, детский сад просто, ей-богу. Семеро человек просто так враз полегло. И положили бы всех, если бы я не начал командовать. До того как-то стеснялся, самый молодой был, а вокруг все здоровые мужики. Думал, понимают что-то, да хрен там. Ну а когда такая мясорубка пошла, уже само собой образовалось. К слову, того хутора уже лет десять как нет, нашими усилиями.
   – Ну ясно. А дальше как? Сразу в чин возвели?
   – Нет, конечно. Началось: "А что умеешь, а что знаешь". Потом поставили тренировать, азам тактики обучать. А потом Пахом понял…
   – Что от тебя подлости можно не ждать?
   – …Да. И что самому ему, в случае какой заварушки, навстречу пулям бежать совсем не хочется. Вот так и получилось.
   Томми с интересом слушал, подавшись вперёд и оперевшись переплетёнными в замок руками о колени. Внимательное выражение его физиономии искажалось лёгкой усмешкой.
   – Не веришь?
   – Не то чтобы…
   – А чего так напрягся-то?
   – Да как-то ты легко откровенничаешь на такие темы, что иные бы упирались до последнего.
   – Ты тоже не из молчунов, знаешь ли.
   – Знаю. Но хорошо слежу за тем, с кем и о чём говорю.
   – Как и я, Томми. Как и я.
   Пару секунд мы смотрели друг на друга. Я понял, что расплываюсь в невольной улыбке, и с лицом моего собеседника происходило то же самое, пока мы хором не рассмеялись. Наклонившись вперёд, Томми ткнул меня кулаком в плечо, и я ответил ему тем же. Чуть успокоившись, он продолжил:
   – Так вот, о чём это я… Каким ты видишь будущее Краснинского и его жителей? К чему оно идёт?
   – Честно говоря, ничего особенного. Нельзя сказать, что мы ещё выживаем – скорее уже просто живём, и довольно таки неплохо. Но это и всё, лестницу в небо здесь строить пока никто не планирует.
   – И как лично ты на это смотришь? Устраивает?
   – Не знаю, что ты ожидаешь услышать в ответ. Колись давай, меня эти поддавки напрягают.
   Томми устремил взгляд в потолок и подпёр подбородок сложенными ладонями, явно старательно подбирая слова, а затем быстро заговорил:
   – Видишь ли… то, что сейчас происходит между людьми – это путь в никуда. В лучшем случае топтание на месте, но, скорее всего, верная деградация. Ты же видишь, что происходит: все только и делают, что находят поводы вышибать друг другу мозги да цепляются за свой кусочек земли. Ну, шакалов в расчёт не берём, они не люди и вряд ли могут ими стать. Никто не строит долгосрочных планов. Никто не думает о том, что будет через год, через два. У вас вон серомордые под боком объявились, и я не думаю, что это событие обернётся чем-то большим, чем очередная тема для разговоров на полторы недели.
   – Ну, это ты загнул, мы…
   – Ладно, может быть на две недели. Но я не верю в то, что здесь кто-то серьёзным образом настроен на перемены. А меняться придётся, вместе со всем окружающим миром, иначе только кости хрустнут!
   – Послушай, если ты считаешь, что серомордые решили покорить наши леса…
   – Да нет же! В смысле, я не только об этом говорю. Главная проблема состоит в том, что люди привыкли выживать, и теперь, когда у них появилась возможность к чему-то стремиться и чего-то достигать, по привычке живут на тихой волне. Понимаешь, к чему это может привести?
   – Может быть. И к чему же?
   – К смерти. Отсутствие прогресса это регресс. И пока другие строят планы и наращивают силы, остальные рискуют оказаться в стороне, чтобы затем исчезнуть, уступив дорогу тем, кто сильнее.
   – Это кому?
   – Вот смотри. Представь, что на каком-нибудь острове есть две стаи обезьян. Первая стая живёт на хреновой земле, еды мало, но каждая из них готова взять в руки дубину и пойти отвоёвать себе лучшую судьбу. Вторая стая живёт на хороших землях, обезьян там в десять раз больше, но все они только и заняты тем, что грызутся между собой и стараются подгрести под задницу как можно больше бананов. Как ты думаешь, кто в итоге будет лакомиться сладеньким и размножаться, а кто лежать в кустах с пробитым черепом?
   – Понятно, что первое племя. Только я не пойму кого ты в него записываешь – пришельцев?
   – Их. Или других людей, которые будут достаточно разумны и смелы. Словом, тех, кто будет объединяться и верно идти к чётко поставленным целям.
   Кажется, Томми и сам услышал, как по-юношески романтично прозвучали эти слова – он выдохнул, прищурил до того широко распахнутые глаза, и продолжил спокойным деловым тоном:
   – Я не знаю, о чём ты мечтаешь и к чему стремишься. Но есть у меня такое чувство, что тебе совершенно не хочется и дальше бороздить окрестные леса в качестве верного солдата Пахома, ожидая прихода противника, который, в конечном итоге, окажется вам не по зубам.
   – Ты меня c цепным псом не путай. Я защищаю простых людей, которые хотят спокойно жить и растить своих детей.
   – Но в остальном я оказался прав, не так ли? Ты видишь тупиковость этого положения вещей, хочешь его изменить, но пока не знаешь, как именно это сделать, верно?
   – Допустим… допустим, изредка я о чём-то таком и задумывался. И что ты в связи с этим хочешь мне предложить?
   – Свободу. Перспективы. И целый новый мир, – Томми широко улыбнулся, но в этой его улыбке не было ничего издевательского, – мы объединим наши силы и наведём порядок в районе. А потом будем объединять людей под своей эгидой и, кто знает, может быть, начнём строить государство. С двумя атаманами у меня крепкая договоренность уже есть, стало быть, с тобой нас будет уже четверо.
   В свете рассуждений о том, как объединение будет сокрушать разрозненные силы, последняя фраза Томми здорово походила на шантаж. Хотя вряд ли он был настолько глуп, чтобы шантажировать меня здесь, в Краснинском. Скорее всего, это предложение следовало воспринимать именно в той форме, в которой оно было сделано, хотя в нём и содержалась возможность отсроченной угрозы, подключить которую можно было в любой момент.
   С другой стороны, молодой атаман мог блефовать, но для чего? Ради намёка на возможное запугивание в дальнейшем, что ли? Неожиданно поймал себя на мысли о том, что ищу подвох в основном потому, что предложение Томми было мне прямо-таки безмерно интересно и приятно, как глоток свежего воздуха в затхлом подвале. И вот эта скорость и лёгкость развития событий обескураживала, порождала страх совершить непоправимую ошибку. Сказав, что пока не готов продолжать этот разговор, я вывернул на себя ведро холодной воды, быстро обтёрся полотенцем и вышел из бани. Томми не стал меня останавливать – он также безмятежно пил чай, развалившись на лавке, и почёсывал свой шрам.
   Гостивших в Краснинском чужаков, по распоряжению Пахома, расселили в разных домах, и вопрос питания каждый из хозяев решал по-своему. Абсолютное большинство согласилось кормить верхнеуральцев в обмен на трофеи, захваченные у серомордых, причём многие явно прогадали, с радостью приняв автоматы М4, использовавшие натовский патрон который в наших краях днём с огнем не сыскать.
   Меня несколько удивило радушие Пахома, легко разрешившего Томми и его ребятам остаться на три дня в Краснинском. Но после не самых продолжительных раздумий понял, что это был самый правильный поступок в сложившейся ситуации, а также что мне, возможно, предстоит весьма непростой разговор с ним в ближайшее время.
   Так оно и случилось: во второй половине дня, когда я отоспался и перекусил, меня нашёл Митя, бывший у Пахома конюхом, и сообщил, что тот хочет со мной поговорить.
   Пахом жил в большом доме недалеко от клуба ещё с прошлых времен, когда он был председателем посёлка. Так что после катастрофы, можно сказать, ничего не изменилось – человеком он был опытным и волевым, так что вопрос передачи власти даже не поднимался. Одно время некоторые пытались называть его «Батя», но, слава Богу, не прижилось, благо имя было уже достаточно необычным, и необходимость в каких-то уважительных кличках отпадала сама собой.
   Когда я вошёл на веранду, Пахом как раз завершал свой обед чаепитием. По его постоянному румянцу на полных щеках и вечно красному носу можно было бы предположить, что трапезу он традиционно сопроводил кружечкой грушевки. Вообще вопрос с алкоголем был едва ли не единственным конфликтом между нами. Он считал, что человеку запрещать пить нельзя ни в коем случае, ибо от этого он может взбеситься на фоне постоянного стресса. Я, по большому счёту, был с ним согласен, но настаивал, что состоящим в боевой группе мужикам пить ни в коем случае нельзя. А, так как в боевую группу могло входить мужское население посёлка, споры на этот счёт у нас раньше случались самые жаркие. В итоге утряслось таким образом, что в постоянном составе боевой группы я оставил наименее жадных до алкоголя бойцов и строго запретил прикасаться к спиртному во время походов. Мне удалось выбить для них освобождение от большинства хозяйственных работ, так что обиженных не осталось. Для остальных жителей алкоголь, как и раньше, был универсальным заменителем денег и трудового регламента. Стоит ли отдельно упоминать, что Пахом подмял под себя самогоноварение Краснинского? Разумный мужик, чего уж.
   Жестом он пригласил меня присесть рядом за стол:
   – Садись, Феликс. Как спалось?
   – Спасибо, Пахом Иванович, хорошо. Вы хотели послушать о том, что произошло ночью в лесу?
   – Об этом я уже вчера послушал, хотелось бы поговорить. Разницу ощущаешь?
   – Вполне.
   – Ты хороший атаман. Храбрый, умелый и верный. Спасибо тебе за это, Краснинский в большом долгу. Только вот в последнее время у тебя дисциплина хромать начала, – говорил Пахом спокойно, без нажима, будто делая выговор за самый незначительный пустяк на свете, – что ж ты так расслабился-то, Феликс? Ничего никому не сказал, на ночь глядя в лес пошёл, троих ребят потерял, чужую банду сюда притащил… Ну куда это годится, а?
   Я слушал его, молча и не перебивая, чтобы понять, за что именно меня будут распекать. Оказалось, за всё сразу. Значит, и защищаться следовало одновременно по всем фронтам. Отвечать я старался ровно и уверенно, но не слишком в уставной манере.
   – Я, как атаман, не имею возможности согласовывать с Вами каждый свой шаг. Мы на войне, а значит, некоторые решения неизбежно будут приниматься одним командующим без дополнительного согласования, иначе есть риск упустить драгоценное время. Ребята погибли, и это очень печально, но вряд ли можно сказать, что смерть бойца является чем-то из ряда вон выходящим. С их женами я вчера уже поговорил, и сегодня найду в себе достаточно мужества, чтобы поговорить во второй раз. А что касается чужаков, то они в бою показали себя надёжными и честными людьми, и я лично головой ручаюсь за каждого из них. Пахом Иванович, проблем не будет.
   Тот в комичном умилении чуть руками не всплеснул:
   – Ты смотри, какую складную речь подготовить успел! Стало быть, понимал, где проштрафился, да? Проблем я, конечно, не жду, потому и разговариваю с тобой как с человеком, а не раком ставлю. Только с твоим самовольством вопрос остаётся открытым. Рация у тебя была? Сообщить мог?
   – Рация к доту не достаёт, решения принимать в любом случае приходилось на месте.
   – А когда только в лес вышли – что же, нельзя было сообщить?
   – Да чем это наш выход от обычного патруля отличался?! Примерно в то же время, только в конкретном направлении и с конкретной целью.
   Пахом, было, вдохнул воздуха и расширил глаза, чтобы заявить что-то уничтожительное, но потом спохватился, восстановил на лице выражение расслабленной доброжелательности и спокойно ответил:
   – Хорошо, понимаю. Только в следующий раз любой целенаправленный выход и любая внештатная ситуация в обязательном порядке согласуются со мной, лады?
   – Конечно, Пахом Иванович. Обязательно.
   Затем он угостил меня чаем с печеньем, и мы ещё какое-то время вполне спокойно и на равных обсуждали хозяйственные вопросы размещения верхнеуральцев в Краснинском. Конечно, вопрос пропитания не стоял и вчетверть так остро, как он был заявлен. Все понимали: вооруженные организованные чужаки здорово нервируют сельчан и такая ситуация грозит обернуться чем-то нехорошим. Я пообещал чаще мелькать на улицах в компании Томми или кого-то из его ребят, это должно было помочь разрядить обстановку. Однако, обещание покинуть посёлок в заявленный срок, должно было выполниться в любом случае. В наше время люди очень болезненно реагируют на невыполненные обещания, могут и топором сгоряча махнуть.
   Мира уже чувствовала себя немного лучше, так что можно было ожидать, что послезавтра она полностью оклемается, так что трёхдневный срок пребывания Томми у нас в гостях выдерживался. Таким образом, разговор вырулил на вполне оптимистичное направление, и, завершив его, мы с Пахомом попрощались рукопожатием. Это можно было считать наилучшим знаком, ибо пахомское рукопожатие было явлением редким и в решении серьезных вопросов считалось гарантом спокойствия и выполнения всего оговоренного на высшем уровне и в кратчайшие сроки.
   Только выйдя на улицу, и пошарив языком по зубам в поисках застрявших там сладких крошек, я избавился от наваждения благостности и вернулся к реальным мыслям. Конечно, Пахом нервничал. Даже если не обращать внимания на то, как он пытался разыгрывать непринуждённость и потерпел в этом деле фиаско. Самое главное – имея одну серьезную претензию ко мне, он предъявил её в комплекте с двумя другими, совершенно несостоятельными. Казалось бы, зачем, если и так можно было устроить мне разнос по первое число и выдавить пачку клятвенных обещаний сделать что угодно для того, чтобы загладить свое упущение.
   Но нет. Он так нервничал, что не сообразил должным образом и прижал меня совершенно по-детски, попытавшись пристыдить сразу за всё и вызвать у меня ощущение тотальной неправоты. Однако, делал это мягко, по-отечески, стараясь не взвинчивать меня. Вот это было в высшей степени странно, так как раньше такой обходительности я от него никогда не видел, зато разносов с рычанием и брызганьем слюны – сколько угодно, пальцев не хватит пересчитать. Вот эта разница ощущалась очень остро. Так быстро и круто люди могут изменять своё поведение, только ощущая страх.
   Ведь действительно, наши с ним гладкие отношения держались исключительно на том, что я никогда не качал права, занимаясь только военным делом и только в пределах обеспечения безопасности поселка. Никогда не спорил – благо, и Пахом в наши боевые дела старался вмешиваться по минимуму. То есть, я состоял у него в верных подчинённых, причём таких, которым это нравится и потому ожидать от них неприятностей не приходится. Сказать, что мне нравилось, значило бы чудовищно преувеличить, но к вопросам власти и организации у меня с детства было стойкое отвращение, не нравилась сама идея обращения с группой людей как с единой однородной массой, из которой нужно было лепить то, что нужно по состоянию на данный момент. В армейских вопросах – совсем другое дело. Когда ты единственный прошёл подготовку, то и на командование смотришь иначе: забиваешь куда-то поглубже весь свой мандраж и с холодной головой претворяешь в жизнь то, что знаешь о ведении боевых действий. Конечно, психологически очень тяжело, когда кто-то из твоих бойцов погибает. Даже не знаю, можно ли к этому вообще привыкнуть, вчера ночью вообще не знаю, что бы со мной было, если бы сам не под шоком находился.
   Так я и сторонился происходящего в посёлке, полагая, что настоящая жизнь – это с автоматом в руках и по лесам да полям, что может быть более достойным. Мол, пускай они там все живут, как живётся, а наше дело зверьё гонять. А вот о том, как именно они распоряжаются добываемым в боях относительным спокойствием, я старался не думать. Как и о том, почему до сих пор нет жены, при том, что у нас на троих мужиков по пять женщин приходится. Отдалился от всего, спрятался под камуфляжем, стало быть. А жизнь меж тем идёт, и далеко не всегда в лесах под Краснинским. Как и в нём самом… Томми, Томми – что ж в тебе такого особенного, что самые простые слова прям до сердца доносишь, а? Ведь верно говорил, здесь лишь безысходность и ожидание непонятно чего, с наибольшей вероятностью грозящего явиться полным кирдыком – быстрым либо же медленным, в зависимости от обстоятельств.
   Неужели я это раньше не видел? Видел. И понимал. Но где-то там, на задворках сознания, куда сам все эти мысли и задвинул с глаз долой, в ожидании чего-то. Понятия не имею, чего именно я ждал. Но, кажется, наконец, дождался.
   Погружённый в размышления, я шагал вперёд просто для того, чтобы задавать шагами такт мыслям, но нисколько не удивился, поняв, куда меня принесли ноги. Я стоял аккурат перед баней, где вчера состоялся короткий, но такой важный разговор. С самым праздным видом возле стены на лавочке, улыбаясь заходящему мартовскому солнышку, сидел Томми. Он очень убедительно таращил глаза в свою электронную книжку, любезно делая вид, что находится здесь случайно и не замечает меня, пока я не подошёл вплотную и не заслонил ему солнце. Тогда Томми поднял голову и улыбнулся: