Страница:
В своем труде «Характер русского народа» Н. О. Лосский отмечает, что «вера в царя, как источник правды и милости, постепенно стала исчезать даже у крестьян». Он приводит слова В. Г. Короленко: «Цари сами разрушили романтическую легенду самодержавия, созданную вековой работой народного воображения». Это могли засвидетельствовать все, кто жил в России в начале XX века, в том числе и сам Лосский: «В 1909 году наша семья наняла на лето дачу... в Новоторжском уезде Тверской губернии. Увидев среди деревенских домишек унылое каменное здание, я спросил у извозчика, что это такое. "Романовская гостиница, – ответил извозчик, – тюрьма"».
Не стоит преувеличивать жестокость царской власти. Мирно существовали в Российской империи всякие вольнодумцы. Смущали они умы, как хотели, и никакая цензура помешать этому не могла, а репрессиям подвергали их в очень редких случаях. «Палачи, сатрапы, вешатели!» – голосили на всю Европу русские революционеры. Что бы они могли сказать, увидев масштаб репрессий, предпринятых советской властью? Никакой самодержавной власти не удавалось установить столь полный контроль над населением, как коммунистам.
Советская власть принялась довольно успешно развивать такое качество русского характера, как смирение, вкупе с единомыслием. Все непокорные были нейтрализованы. Пришли новые деспоты, да такие, по сравнению с которыми Петр I и Иван ГУ показались детишками в песочнице.
Представление о священной власти перешло по наследству от Российской империи к Советскому Союзу. Сакральная сущность власти – один из самых устойчивых элементов нашего традиционного сознания. Носитель власти в Советской России все более походил на древнего восточного владыку – загадочного, непроницаемого, всесильного.
И. Яковенко перечисляет основные атрибуты сакральной власти, присущие ей во все времена: она «отделена от общества, скрыта от взора; находится вне ответственности». Она «источник права, находящийся над законом; держательница мира, т. е. владетельница всего сущего; источник и податель благ и их распределитель». Власть – «источник бытия; источник истины; совершенство и благо»; «источник нравственности, пребывающий над нравственностью». Она «едина и неразделима; наделена высшим непререкаемым авторитетом; всемогуща; вечна; необъемлема человеческим рассудком...».
Мы не будем говорить о сталинских зверствах. Об этом много сказано. Отметим только, что сохранился богатейший архив писем простых людей к Сталину. Большая часть народа продолжала верить в «доброго царя» и стремилась открыть ему глаза на истинное положение дел. Ведь все зло, уверены были люди, от тех нехороших людей, которые творят беззакония за спиною вождя. А он узнает и во всем разберется, защитит невинного, накажет виновного. Как мы наивны... Как мы покорны...
«Внизу – власть тьмы, а наверху – тьма власти»
Между просвещением и деспотизмом
Антихристова власть
Не стоит преувеличивать жестокость царской власти. Мирно существовали в Российской империи всякие вольнодумцы. Смущали они умы, как хотели, и никакая цензура помешать этому не могла, а репрессиям подвергали их в очень редких случаях. «Палачи, сатрапы, вешатели!» – голосили на всю Европу русские революционеры. Что бы они могли сказать, увидев масштаб репрессий, предпринятых советской властью? Никакой самодержавной власти не удавалось установить столь полный контроль над населением, как коммунистам.
Советская власть принялась довольно успешно развивать такое качество русского характера, как смирение, вкупе с единомыслием. Все непокорные были нейтрализованы. Пришли новые деспоты, да такие, по сравнению с которыми Петр I и Иван ГУ показались детишками в песочнице.
Представление о священной власти перешло по наследству от Российской империи к Советскому Союзу. Сакральная сущность власти – один из самых устойчивых элементов нашего традиционного сознания. Носитель власти в Советской России все более походил на древнего восточного владыку – загадочного, непроницаемого, всесильного.
И. Яковенко перечисляет основные атрибуты сакральной власти, присущие ей во все времена: она «отделена от общества, скрыта от взора; находится вне ответственности». Она «источник права, находящийся над законом; держательница мира, т. е. владетельница всего сущего; источник и податель благ и их распределитель». Власть – «источник бытия; источник истины; совершенство и благо»; «источник нравственности, пребывающий над нравственностью». Она «едина и неразделима; наделена высшим непререкаемым авторитетом; всемогуща; вечна; необъемлема человеческим рассудком...».
Мы не будем говорить о сталинских зверствах. Об этом много сказано. Отметим только, что сохранился богатейший архив писем простых людей к Сталину. Большая часть народа продолжала верить в «доброго царя» и стремилась открыть ему глаза на истинное положение дел. Ведь все зло, уверены были люди, от тех нехороших людей, которые творят беззакония за спиною вождя. А он узнает и во всем разберется, защитит невинного, накажет виновного. Как мы наивны... Как мы покорны...
«Внизу – власть тьмы, а наверху – тьма власти»
С давних времен дивились иноземцы русской покорности. Для них-то власть никогда не была до такой степени священной. Слова всякие обидные про нас писали: дескать, русские – рабы и все такое прочее. Здесь нам придется привести некоторые из этих оскорблений. Обидчивых и ранимых просим пропустить две следующие главы.
«Трудно понять, то ли народ по своей грубости нуждается в государе-тиране, то ли от тирании государя сам народ становится таким грубым, бесчувственным и жестоким», – пишет в XVI веке Сигизмунд Герберштейн, австрийский дипломат в России.
Об особенностях русского отношения к власти рассказывает «немец-опричник» Генрих Штаден: «У них существует немного законов, и даже почти только один – почитать волю князя законом. О князе у них сложилось понятие, укреплению которого особенно помогали митрополиты, что через князя, как бы посредника, с ними вступает в единение сам Бог, – и, смотря по заслугам их перед Богом, князь их бывает или милостивым, или жестоким».
А сейчас нехорошие предчувствия относительно того, что скажет о русских дипломат Адам Олеарий, живший в XVII веке: «Рабами и крепостными являются все они. Обычай и нрав их таков, что перед иным человеком они унижаются, проявляют свою рабскую душу, земно кланяются знатным людям, низко нагибая голову – вплоть до самой земли и бросаясь даже к ногам их; в обычае их также благодарить за побои и наказание. Подобно тому, как все подданные высокого и низкого звания называются и должны считаться царскими "холопами", то есть рабами и крепостными, так же точно и у вельмож и знатных людей имеются свои рабы и крепостные работники и крестьяне».
Австриец не упускает из внимания и такой подробности: «Князья и вельможи обязаны проявлять свое рабство и ничтожество перед царем еще и в том, что они в письмах и челобитных должны подписываться уменьшительным именем, то есть, например, писать "Ивашка", а не Иван, или "Петрушка, твой холоп". Когда и великий князь к кому-либо обращается, он пользуется такими уменьшительными именами. Впрочем, и за преступления вельможам назначаются столь варварские наказания, что по ним можно судить о их рабстве. Поэтому русские и говорят: "Все, что у нас есть, принадлежит Богу и великому князю"».
Олеарий конечно же муж ученый, а потому пытается дать русскому характеру правления научное определение: «Что касается русского государственного строя, то, как видно отчасти из вышеприведенных глав, это, как определяют политики, monarchia dominika et despotica... Государь, каковым является царь или великий князь, получивший по наследию корону, один управляет всей страною, и все его подданные, как дворяне и князья, так и простонародье, горожане и крестьяне, являются его холопами и рабами, с которыми он обращается как хозяин со своими слугами. Этот род управления очень похож на тот, который Аристотелем... изображен в следующих словах: "Есть и иной вид монархии, вроде того, как у некоторых варваров имеются царства, по значению своему стоящие ближе всего к тирании". Если иметь в виду, что общее отличие закономерного правления от тиранического заключается в том, что в первом из них соблюдается благополучие подданных, а во втором – личная выгода государя, то русское управление должно считаться находящимся в близком родстве с тираническим». Итак, диагноз: тирания. Деспотизм.
Масла в огонь подливает К. де Бруин: «Государь, правящий сим государством, есть монарх неограниченный над всеми своими народами; что он делает – все по своему усмотрению, может располагать имуществом и жизнью своих подданных, с низшими до самых высших, и, наконец, что всего удивительнее, что власть его простирается даже на дела духовные, устроение и изменение богослужения по своей воле».
А вот и еще порция жестоких слов, на сей раз от австрийского подданного Иоганна Корба (конец XVII века): «Весь московский народ более подвержен рабству, чем пользуется свободой, все москвитяне, какого бы они ни были звания, без малейшего уважения к их личности находятся под гнетом жесточайшего рабства. Те из них, которые занимают почетное место в Тайном совете и, имея величавое название вельможи, справедливо присваивают себе первое в государстве достоинство, самой знатностью своей являют еще в более ярком свете свое рабское состояние: они носят золотые цепи, тем тягостнейшие, чем большей пышностью ослепляют глаза, самый даже блеск этих холопов упрекает их в низости судьбы. Если бы кто в прошении или в письме к царю подписал свое имя в положительной степени, тот непременно получил бы возмездие за нарушение закона касательно оскорбления царского величества. Нужно себя называть холопом или подлейшим, презреннейшим рабом великого князя и все свое имущество, движимое и недвижимое, считать не своим, но государевым».
В общем-то, и в XX веке ничего в этом плане не изменилось. Советская власть владела всем, что находилось в границах советского государства, в том числе и нами, и нашим имуществом. Сакральная власть всегда мыслится как владетель. Потому и не было у нас на Руси частной собственности, что человек не становился чем-то самоценным, не был хозяином даже самому себе.
«При таких понятиях москвитян... – сурово резюмирует Иоганн Корб, – пусть царь угнетает людей, созданных для рабства, да покоряются они своей судьбе, что кому до того!»
Иоанн Барклай был не менее категоричен, характеризуя русских как «народ, рожденный для рабства и свирепо относящийся ко всякому проявлению свободы; они кротки, если угнетены, и не отказываются от ига... Даже у турок нет такого унижения и столь отвратительного преклонения перед скипетром своих Оттоманов».
Может быть, все не так плохо? По крайней мере, историки свидетельствуют о том, что находились храбрецы, которые говорили правду в лицо даже Ивану Грозному. Не только юродивые, которых сам царь боялся. Не только князь Курбский, который бежал в Польшу, а оттуда было очень легко обличать царя Ивана. Был и верный слуга Курбского, стремянный Василий Шибанов, который не побоялся привезти грозному владыке письмо своего господина. Царь вонзил ему посох в ногу и, опершись на посох, слушал чтение письма, а потом повелел предать Василия пыткам.
Или, например, князь Михайло Репнин. Он отказался принять участие в царском веселье, скоморошьих плясках, и откровенно высказал Грозному все, что он думает о подобном времяпрепровождении. Он был убит прямо в церкви.
И наконец, митрополит Филипп, причисленный к лику святых, который в самой церкви принародно отказал царю в благословении. Митрополит увещевал царя: «Соблюдай данный тебе от Бога закон... Ты поставлен от Бога судить в правде людей Божиих, а не образ мучителя восприять на себя... Всякий не творяй правды, и не любяй брата своего, несть от Бога». Он был сослан в дальний монастырь, а там убит.
Всегда находилось кому «истину царям с улыбкой говорить». Или без улыбки, но все-таки говорить...
У человека, низводящего себя до части большого организма, есть опасность однажды проснуться и обнаружить, что он превратился в один из наименее важных внутренних органов общества.
В его селезенку.
В его поджелудочную железу.
И не дай бог, в его печень.
Или во что-нибудь еще – нечто неопределенное. Нечто такое, что не догадывается о своей роли в организме, не осознает, а если и осознает, то смутно, что является частью некоего тела. Нечто такое, что если его удалить, то оно не выживет, более того, не приспособится... А в это время организм, не заметив потери, продолжит так же неисправно функционировать. Как и раньше. Функционировать. Как и раньше. Неисправно.
Храбрецы были, но имя им не легион, а единицы. Обычаи и характеры большинства московских вельмож, готовых унижаться, лишенных всякого аристократического гонора, представали перед иноземцами во всей своей неприглядности. Об этом с печалью пишет В. О. Ключевский в своем «Кратком курсе русской истории»: «Неудивительно, что люди, привыкшие к другим порядкам, побывав при московском дворе, уносили с собой тяжелое воспоминание о стране, в которой все рабствует, кроме ее властелина».
Англичанин Джайлс Флетчер (XVI век) увязывает деспотизм и жестокость нравов с народным невежеством. Он пытается вывести целую теорию: «Образ их воспитания (чуждый всякого основательного образования и гражданственности) признается их властями самым лучшим для их государства и наиболее согласным с их образом правления, которое народ едва ли бы стал переносить, если бы получил какое-нибудь образование...»
Русская власть, по мысли Флетчера, в полной мере осознает, что подданным лучше как можно меньше думать и знать. Опять же она старается не допустить тлетворных иноземных веяний. «Такие действия можно бы было сколько-нибудь извинить, если б они не налагали особый отпечаток на самый характер жителей», – добавляет англичанин. И дальше пытается показать, что в России деспотизм и рабство царят во всех слоях общества.
Цепочка выглядит так: «Видя грубые и жестокие поступки с ними всех главных должностных лиц и других начальников, они так же бесчеловечно поступают друг с другом, особенно со своими подчиненными и низшими, так что самый низкий и убогий крестьянин (как они называют простолюдина), унижающийся и ползающий перед дворянином, как собака, и облизывающий пыль у ног его, делается несносным тираном, как скоро получает над кем-нибудь верх. От этого бывает здесь множество грабежей и убийств».
Сейчас, сидя над страницами, написанными иноземцами, вчитываясь в обидные словечки, ловишь себя на разных поскрипывающих негодованием мыслях, а в голове всплывают слова «ах, как все нехорошо» и «ну почему ничего не меняется...».
Кого винить? Деспотичную власть или безропотно подчиняющихся ей обывателей, которых язык не поворачивается назвать гражданами? Большинство иноземцев считает, что немалая доля вины лежит на самих русских, какого бы рода и звания они ни были. Вот что пишет в XVIII веке жена английского посла Джейн Рондо: «Здесь, когда подвергается опале глава семьи, вся семья также попадает в опалу, имущество, принадлежавшее им, отбирается, и они из знатности опускаются до условий самого низшего круга простолюдинов; и если замечают (в свете) отсутствие тех, кого привыкли встречать в обществе, никто не справляется о них».
В вопросе об отношении к власти ожидать приятных слов о России – все равно что поверить, что Мик Джаггер увлекся производством русского кваса. Ждешь неприятностей – и справедливо. Тем не менее что-то все равно оказывается неожиданностью. Француз Жан Франсуа Ансело посетил Россию во время декабристского восстания: «Все мы полагали, что эта кровавая катастрофа, случившаяся почти накануне церемонии коронования, омрачит празднества, ибо в России почти нет семьи, где не оплакивали бы ее жертв. Каково же было мое изумление, мой друг, когда я увидел, что родители, братья, сестры и матери осужденных принимают самое живое участие в этих блестящих балах, роскошных трапезах и пышных собраниях! У некоторых из этих аристократов естественные чувства были заглушены самолюбивыми притязаниями и привычкой к раболепству; другие, пресмыкающиеся перед властью, опасались, что проявление печали будет истолковано как бунт; их унизительный страх был несправедлив по отношению к государю».
Вот где пролегла граница между смирением и рабством. Верноподданнические чувства заглушили родственную любовь. Как известно, смирение – христианская добродетель. Долготерпение – также. «Христос терпел и нам велел», – говорит русская пословица. И все же есть ситуации, когда эти благие качества оборачиваются полным безобразием. Как у шварцевского короля. При нем душили его любимую жену, а он уговаривал: «Потерпи, может, все обойдется!»
Ну почему, ну почему? Давайте еще раз: ну почему базовым вопросом нашей культуры и истории стало «Что делать?», а не «Что делается?»?!? Впрочем, по мнению Виктора Пелевина, главные вопросы сегодня и всегда – «Где я?» и «Кто здесь?».
А теперь об истоках фрейдизма. Начитавшись, видимо, русской истории, Зигмунд отказался от беседы глаза в глаза и стал укладывать пациентов (особенно русских) на кушетку, а сам устраивался в темноте. Потому что пациент более откровенен, когда видит перед собой пустоту, то есть самого себя, поставленного на колени перед нерешаемыми «русскими» вопросами...
«Трудно понять, то ли народ по своей грубости нуждается в государе-тиране, то ли от тирании государя сам народ становится таким грубым, бесчувственным и жестоким», – пишет в XVI веке Сигизмунд Герберштейн, австрийский дипломат в России.
Об особенностях русского отношения к власти рассказывает «немец-опричник» Генрих Штаден: «У них существует немного законов, и даже почти только один – почитать волю князя законом. О князе у них сложилось понятие, укреплению которого особенно помогали митрополиты, что через князя, как бы посредника, с ними вступает в единение сам Бог, – и, смотря по заслугам их перед Богом, князь их бывает или милостивым, или жестоким».
А сейчас нехорошие предчувствия относительно того, что скажет о русских дипломат Адам Олеарий, живший в XVII веке: «Рабами и крепостными являются все они. Обычай и нрав их таков, что перед иным человеком они унижаются, проявляют свою рабскую душу, земно кланяются знатным людям, низко нагибая голову – вплоть до самой земли и бросаясь даже к ногам их; в обычае их также благодарить за побои и наказание. Подобно тому, как все подданные высокого и низкого звания называются и должны считаться царскими "холопами", то есть рабами и крепостными, так же точно и у вельмож и знатных людей имеются свои рабы и крепостные работники и крестьяне».
Австриец не упускает из внимания и такой подробности: «Князья и вельможи обязаны проявлять свое рабство и ничтожество перед царем еще и в том, что они в письмах и челобитных должны подписываться уменьшительным именем, то есть, например, писать "Ивашка", а не Иван, или "Петрушка, твой холоп". Когда и великий князь к кому-либо обращается, он пользуется такими уменьшительными именами. Впрочем, и за преступления вельможам назначаются столь варварские наказания, что по ним можно судить о их рабстве. Поэтому русские и говорят: "Все, что у нас есть, принадлежит Богу и великому князю"».
Олеарий конечно же муж ученый, а потому пытается дать русскому характеру правления научное определение: «Что касается русского государственного строя, то, как видно отчасти из вышеприведенных глав, это, как определяют политики, monarchia dominika et despotica... Государь, каковым является царь или великий князь, получивший по наследию корону, один управляет всей страною, и все его подданные, как дворяне и князья, так и простонародье, горожане и крестьяне, являются его холопами и рабами, с которыми он обращается как хозяин со своими слугами. Этот род управления очень похож на тот, который Аристотелем... изображен в следующих словах: "Есть и иной вид монархии, вроде того, как у некоторых варваров имеются царства, по значению своему стоящие ближе всего к тирании". Если иметь в виду, что общее отличие закономерного правления от тиранического заключается в том, что в первом из них соблюдается благополучие подданных, а во втором – личная выгода государя, то русское управление должно считаться находящимся в близком родстве с тираническим». Итак, диагноз: тирания. Деспотизм.
Масла в огонь подливает К. де Бруин: «Государь, правящий сим государством, есть монарх неограниченный над всеми своими народами; что он делает – все по своему усмотрению, может располагать имуществом и жизнью своих подданных, с низшими до самых высших, и, наконец, что всего удивительнее, что власть его простирается даже на дела духовные, устроение и изменение богослужения по своей воле».
А вот и еще порция жестоких слов, на сей раз от австрийского подданного Иоганна Корба (конец XVII века): «Весь московский народ более подвержен рабству, чем пользуется свободой, все москвитяне, какого бы они ни были звания, без малейшего уважения к их личности находятся под гнетом жесточайшего рабства. Те из них, которые занимают почетное место в Тайном совете и, имея величавое название вельможи, справедливо присваивают себе первое в государстве достоинство, самой знатностью своей являют еще в более ярком свете свое рабское состояние: они носят золотые цепи, тем тягостнейшие, чем большей пышностью ослепляют глаза, самый даже блеск этих холопов упрекает их в низости судьбы. Если бы кто в прошении или в письме к царю подписал свое имя в положительной степени, тот непременно получил бы возмездие за нарушение закона касательно оскорбления царского величества. Нужно себя называть холопом или подлейшим, презреннейшим рабом великого князя и все свое имущество, движимое и недвижимое, считать не своим, но государевым».
В общем-то, и в XX веке ничего в этом плане не изменилось. Советская власть владела всем, что находилось в границах советского государства, в том числе и нами, и нашим имуществом. Сакральная власть всегда мыслится как владетель. Потому и не было у нас на Руси частной собственности, что человек не становился чем-то самоценным, не был хозяином даже самому себе.
«При таких понятиях москвитян... – сурово резюмирует Иоганн Корб, – пусть царь угнетает людей, созданных для рабства, да покоряются они своей судьбе, что кому до того!»
Иоанн Барклай был не менее категоричен, характеризуя русских как «народ, рожденный для рабства и свирепо относящийся ко всякому проявлению свободы; они кротки, если угнетены, и не отказываются от ига... Даже у турок нет такого унижения и столь отвратительного преклонения перед скипетром своих Оттоманов».
Может быть, все не так плохо? По крайней мере, историки свидетельствуют о том, что находились храбрецы, которые говорили правду в лицо даже Ивану Грозному. Не только юродивые, которых сам царь боялся. Не только князь Курбский, который бежал в Польшу, а оттуда было очень легко обличать царя Ивана. Был и верный слуга Курбского, стремянный Василий Шибанов, который не побоялся привезти грозному владыке письмо своего господина. Царь вонзил ему посох в ногу и, опершись на посох, слушал чтение письма, а потом повелел предать Василия пыткам.
Или, например, князь Михайло Репнин. Он отказался принять участие в царском веселье, скоморошьих плясках, и откровенно высказал Грозному все, что он думает о подобном времяпрепровождении. Он был убит прямо в церкви.
И наконец, митрополит Филипп, причисленный к лику святых, который в самой церкви принародно отказал царю в благословении. Митрополит увещевал царя: «Соблюдай данный тебе от Бога закон... Ты поставлен от Бога судить в правде людей Божиих, а не образ мучителя восприять на себя... Всякий не творяй правды, и не любяй брата своего, несть от Бога». Он был сослан в дальний монастырь, а там убит.
Всегда находилось кому «истину царям с улыбкой говорить». Или без улыбки, но все-таки говорить...
У человека, низводящего себя до части большого организма, есть опасность однажды проснуться и обнаружить, что он превратился в один из наименее важных внутренних органов общества.
В его селезенку.
В его поджелудочную железу.
И не дай бог, в его печень.
Или во что-нибудь еще – нечто неопределенное. Нечто такое, что не догадывается о своей роли в организме, не осознает, а если и осознает, то смутно, что является частью некоего тела. Нечто такое, что если его удалить, то оно не выживет, более того, не приспособится... А в это время организм, не заметив потери, продолжит так же неисправно функционировать. Как и раньше. Функционировать. Как и раньше. Неисправно.
Храбрецы были, но имя им не легион, а единицы. Обычаи и характеры большинства московских вельмож, готовых унижаться, лишенных всякого аристократического гонора, представали перед иноземцами во всей своей неприглядности. Об этом с печалью пишет В. О. Ключевский в своем «Кратком курсе русской истории»: «Неудивительно, что люди, привыкшие к другим порядкам, побывав при московском дворе, уносили с собой тяжелое воспоминание о стране, в которой все рабствует, кроме ее властелина».
Англичанин Джайлс Флетчер (XVI век) увязывает деспотизм и жестокость нравов с народным невежеством. Он пытается вывести целую теорию: «Образ их воспитания (чуждый всякого основательного образования и гражданственности) признается их властями самым лучшим для их государства и наиболее согласным с их образом правления, которое народ едва ли бы стал переносить, если бы получил какое-нибудь образование...»
Русская власть, по мысли Флетчера, в полной мере осознает, что подданным лучше как можно меньше думать и знать. Опять же она старается не допустить тлетворных иноземных веяний. «Такие действия можно бы было сколько-нибудь извинить, если б они не налагали особый отпечаток на самый характер жителей», – добавляет англичанин. И дальше пытается показать, что в России деспотизм и рабство царят во всех слоях общества.
Цепочка выглядит так: «Видя грубые и жестокие поступки с ними всех главных должностных лиц и других начальников, они так же бесчеловечно поступают друг с другом, особенно со своими подчиненными и низшими, так что самый низкий и убогий крестьянин (как они называют простолюдина), унижающийся и ползающий перед дворянином, как собака, и облизывающий пыль у ног его, делается несносным тираном, как скоро получает над кем-нибудь верх. От этого бывает здесь множество грабежей и убийств».
Сейчас, сидя над страницами, написанными иноземцами, вчитываясь в обидные словечки, ловишь себя на разных поскрипывающих негодованием мыслях, а в голове всплывают слова «ах, как все нехорошо» и «ну почему ничего не меняется...».
Кого винить? Деспотичную власть или безропотно подчиняющихся ей обывателей, которых язык не поворачивается назвать гражданами? Большинство иноземцев считает, что немалая доля вины лежит на самих русских, какого бы рода и звания они ни были. Вот что пишет в XVIII веке жена английского посла Джейн Рондо: «Здесь, когда подвергается опале глава семьи, вся семья также попадает в опалу, имущество, принадлежавшее им, отбирается, и они из знатности опускаются до условий самого низшего круга простолюдинов; и если замечают (в свете) отсутствие тех, кого привыкли встречать в обществе, никто не справляется о них».
В вопросе об отношении к власти ожидать приятных слов о России – все равно что поверить, что Мик Джаггер увлекся производством русского кваса. Ждешь неприятностей – и справедливо. Тем не менее что-то все равно оказывается неожиданностью. Француз Жан Франсуа Ансело посетил Россию во время декабристского восстания: «Все мы полагали, что эта кровавая катастрофа, случившаяся почти накануне церемонии коронования, омрачит празднества, ибо в России почти нет семьи, где не оплакивали бы ее жертв. Каково же было мое изумление, мой друг, когда я увидел, что родители, братья, сестры и матери осужденных принимают самое живое участие в этих блестящих балах, роскошных трапезах и пышных собраниях! У некоторых из этих аристократов естественные чувства были заглушены самолюбивыми притязаниями и привычкой к раболепству; другие, пресмыкающиеся перед властью, опасались, что проявление печали будет истолковано как бунт; их унизительный страх был несправедлив по отношению к государю».
Вот где пролегла граница между смирением и рабством. Верноподданнические чувства заглушили родственную любовь. Как известно, смирение – христианская добродетель. Долготерпение – также. «Христос терпел и нам велел», – говорит русская пословица. И все же есть ситуации, когда эти благие качества оборачиваются полным безобразием. Как у шварцевского короля. При нем душили его любимую жену, а он уговаривал: «Потерпи, может, все обойдется!»
Ну почему, ну почему? Давайте еще раз: ну почему базовым вопросом нашей культуры и истории стало «Что делать?», а не «Что делается?»?!? Впрочем, по мнению Виктора Пелевина, главные вопросы сегодня и всегда – «Где я?» и «Кто здесь?».
А теперь об истоках фрейдизма. Начитавшись, видимо, русской истории, Зигмунд отказался от беседы глаза в глаза и стал укладывать пациентов (особенно русских) на кушетку, а сам устраивался в темноте. Потому что пациент более откровенен, когда видит перед собой пустоту, то есть самого себя, поставленного на колени перед нерешаемыми «русскими» вопросами...
Между просвещением и деспотизмом
Разумеется, многие государи российские хотели казаться просвещенными европейцами. Екатерина II даже переписывалась с самыми модными писателями и философами (Вольтером, например). О характере их переписки недурно написал Марк Алданов: «Вольтер был убежден в том, что лесть никогда не бывает, да и не может быть, слишком грубой, а в обращении с женщинами – всего менее. Он сравнивал императрицу с Божьей Матерью, млел от восторга перед ее ученостью, которой она далеко превосходила, по его словам, всех философов мира, и выражал в письмах скорбь по поводу того, что не умеет писать по-французски так, как она». При этом он не забывал просить императрицу о денежных одолжениях. «Таким образом, – заключает писатель, – оба корреспондента – императрица и Вольтер – были почти всегда довольны друг другом».
Все же эта переписка не могла сама по себе создать образ просвещенной монархини. Нищета, невежество, бесправие народа удручали многих как в России, так и за ее пределами. Вот записки венесуэльца Франсиско Миранды, посетившего Россию в екатерининское время. Он рассказывает о беседах с московским архиепископом Платоном: «Мы рассуждали о политике и философствовали с той свободой, какая встречается лишь среди просвещенных и добродетельных людей. "Ее министры, – говорил он мне, имея в виду императрицу, – обманывают ее, а она, в свою очередь, обманывает их всех". У нас завязалась беседа, и он признался, что крайне тяготится своим положением и что его весьма удручает деспотизм в стране».
Верные сложившимся стереотипам, иноземцы воспринимают Россию как деспотическую страну. Американец Дж. Адамс писал в конце XVIII века: «Правительство России совершенно деспотическое». Авраам Линкольн в частном письме заявил: «Я предпочел бы эмигрировать в какую-нибудь страну, где не притворяются, что любят свободу и независимость, – в Россию, например, где мы видим деспотизм в чистом виде, не затуманенном лицемерием».
Неограниченная власть российских монархов поражала воображение, особенно американское, воспитанное на демократических принципах. Марк Твен, побывав в России, писал о своей встрече с Александром II: «Право же, странно, более чем странно сознавать, что вот стоит под деревьями человек, окруженный кучкой мужчин и женщин, и запросто болтает с ними, человек как человек, – а ведь по одному его слову корабли пойдут бороздить морскую гладь, по равнинам помчатся поезда, от деревни к деревне поскачут курьеры, сотни телеграфов разнесут его слова во все уголки огромной империи, которая раскинулась на одной седьмой части земного шара, и несметное множество людей кинется исполнять его приказ».
Американцы искали оправдания сильной деспотической власти в России, объясняя ее неблагоприятным климатом, природой, необходимостью удерживать империю от распада.
Роскошь и богатство двора, церемонии и обряды производили на иноземцев сильное впечатление. Но засилье казенщины и принуждения, особенно в Петербурге, выглядело угнетающим. Маркиз де Кюстин восклицал: «Здесь движутся, дышат только с позволения или по приказу, поэтому все мрачно и имеет принужденный вид; молчание царит в жизни и парализует ее!»
В пазлах под названием «Любовь к Родине» всегда недостает каких-то очень важных частей. Обычно бреши образовываются на месте фигурок правителей.
Все же эта переписка не могла сама по себе создать образ просвещенной монархини. Нищета, невежество, бесправие народа удручали многих как в России, так и за ее пределами. Вот записки венесуэльца Франсиско Миранды, посетившего Россию в екатерининское время. Он рассказывает о беседах с московским архиепископом Платоном: «Мы рассуждали о политике и философствовали с той свободой, какая встречается лишь среди просвещенных и добродетельных людей. "Ее министры, – говорил он мне, имея в виду императрицу, – обманывают ее, а она, в свою очередь, обманывает их всех". У нас завязалась беседа, и он признался, что крайне тяготится своим положением и что его весьма удручает деспотизм в стране».
Верные сложившимся стереотипам, иноземцы воспринимают Россию как деспотическую страну. Американец Дж. Адамс писал в конце XVIII века: «Правительство России совершенно деспотическое». Авраам Линкольн в частном письме заявил: «Я предпочел бы эмигрировать в какую-нибудь страну, где не притворяются, что любят свободу и независимость, – в Россию, например, где мы видим деспотизм в чистом виде, не затуманенном лицемерием».
Неограниченная власть российских монархов поражала воображение, особенно американское, воспитанное на демократических принципах. Марк Твен, побывав в России, писал о своей встрече с Александром II: «Право же, странно, более чем странно сознавать, что вот стоит под деревьями человек, окруженный кучкой мужчин и женщин, и запросто болтает с ними, человек как человек, – а ведь по одному его слову корабли пойдут бороздить морскую гладь, по равнинам помчатся поезда, от деревни к деревне поскачут курьеры, сотни телеграфов разнесут его слова во все уголки огромной империи, которая раскинулась на одной седьмой части земного шара, и несметное множество людей кинется исполнять его приказ».
Американцы искали оправдания сильной деспотической власти в России, объясняя ее неблагоприятным климатом, природой, необходимостью удерживать империю от распада.
Роскошь и богатство двора, церемонии и обряды производили на иноземцев сильное впечатление. Но засилье казенщины и принуждения, особенно в Петербурге, выглядело угнетающим. Маркиз де Кюстин восклицал: «Здесь движутся, дышат только с позволения или по приказу, поэтому все мрачно и имеет принужденный вид; молчание царит в жизни и парализует ее!»
В пазлах под названием «Любовь к Родине» всегда недостает каких-то очень важных частей. Обычно бреши образовываются на месте фигурок правителей.
Антихристова власть
Русская покорность очевидна. Очевидно и другое: власть в России не любят. Терпят, но не любят. Могут любить царя – как мифическую фигуру. А власть, с которой сталкиваются каждодневно, русские по традиции терпеть не могут.
Уже в XVII веке власть сильно подорвала свой авторитет, произведя церковную реформу. Тут большая часть населения засомневалась – от Бога ли эта власть? А вдруг от дьявола? Правило «всякая власть от Бога» имеет исключения. А именно – перед самым концом времен должен править Антихрист. А вдруг он уже пришел?
Ему-то повиноваться ни в коем случае нельзя. Даже Иван Грозный признавал единственное ограничение власти: властям нужно повиноваться во всех вопросах, кроме веры.
Монахи Соловецкого монастыря, подобно тысячам верующих, восприняли церковную реформу как катастрофу. Покориться они не могли, а бунтовать против власти считали грехом, и видели из сложившейся ситуации один выход: написали письмо царю с просьбой, чтобы он прислал солдат и убил их: «Вели, государь, на нас свой меч присылать царьской и от сего мятежного жития переселити нас на оное безмятежное и вечное житие...» Многие ревнители старой веры сожгли себя в срубах. Но к смерти были готовы не все противники реформы... Часть населения ударилась в бега, чтобы зажить своей жизнью, абсолютно независимо от государства. И молиться по-старому.
Страна большая. В Сибирь бежали, на Урал. Государство хоть и деспотическое было, а не умело еще заставить всех мыслить одинаково. Особенно тех, кто далеко убежал. Вот и жили они там по-своему, да как еще эти земли суровые сумели освоить. Большая часть крупных русских капиталистов-промышленников – из старообрядцев.
Петр I, как нарочно, пытался утвердить в народе подозрения, что он Антихрист-то и есть.
Доказательства? Вот они! 4 января 1700 года всем жителям Москвы было приказано одеться в иноземные платья. На исполнение приказа было дано два дня. На седлах русского образца было запрещено ездить. Купцам за продажу русского платья были обещаны кнут, конфискация имущества и каторга.
Как отмечает Б. Успенский, «обязав людей носить «немецкую», т. е. европейскую, одежду, Петр в глазах современников превратил свое окружение в ряженых (подобно тому как ряжеными представали в свое время и опричники Ивана Грозного); говорили, что Петр «нарядил людей бесом»; действительно, европейское платье воспринималось в допетровское время как «потешное», маскарадное, и бесы на иконах могли изображаться в немецкой или польской одежде.
«Не понимая происходящего, – констатирует историк С. Платонов, – все недовольные с недоумением ставили себе вопрос о Петре: "Какой он царь?" – и не находили ответа». Поведение Петра подталкивало к выводу: "Никакого в нашем царстве государя нет". Многие решили так: "Это не государь, что ныне владеет". Дойдя до этой страшной догадки, народная фантазия принялась усиленно работать, чтобы ответить, кто же такой Петр или тот, "кто ныне владеет". А с фантазией у нашего народа всегда было все в порядке».
Историк русского Зарубежья Борис Башилов рассказывает, что уже в первые годы XVIII века появилось несколько ответов: «Стали рассказывать, что Петр во время поездки за границу был пленен в Швеции и там "закладен в столб", а на Русь выпущен вместо него царствовать немчин, который и владеет царством. Был и такой вариант: настоящий Петр посажен в бочку и пущен в море (вспомним князя Гвидона!). Существовал рассказ, что в бочке погиб за Петра верный старец, а Петр жив, скоро вернется на Русь и прогонит самозванца-немчина. Ходила в народе легенда о том, будто Петр родился от "немки беззаконной", он замененный. "И как царица Наталья Кирилловна стала отходить с сего света и в то число говорила: ты-де не сын мой, замененный". Понятно, на чем основывался рассказ: "Велит носить немецкое платье – знатно, что родился от немки". В-третьих, среди раскольников выросло убеждение, что Петр – Антихрист, потому что гонит православие, "разрушает веру христианскую"».
В 1705 году вспыхнуло восстание в Астрахани. Бунт начался из-за того, что губернатор поставил у дверей церквей солдат и приказал у всех, кто приходит с бородами, вырывать их с корнем.
«Стали мы в Астрахани, – писали в своих грамотах астраханцы, – за веру христианскую, и за брадобритие, и за немецкое платье, и за табак, и что к церкви нас и жен наших и детей в русском старом платье не пущали, а которые в церковь Божью ходили, и у тех платье обрезывали и от церквей Божьих отлучали, выбивали вон и всякое ругательство нам и женам нашим и детям чинили воеводы и начальные люди».
В своей челобитной царю астраханские люди жаловались на притеснения со стороны поставленных Петром иностранцев, которые «по постным дням мясо есть заставляли», служилых людей и жен их «по щекам и палками били». Полковник Девин тех «челобитчиков бил и увечил на смерть, и велел им, и женам, и детям их делать немецкое платье безвременно, и они домы свои продавали и образа святые закладывали; и усы и бороды брил и щипками рвал насильственно».
Один из вождей восстания говорил: «Здесь стали за правду и христианскую веру... Ныне нареченный царь, который называется царем, а христианскую веру нарушил: он уже умер душою и телом». Восстание в Астрахани продолжалось восемь месяцев.
В 1707 году по тем же религиозным и национальным мотивам поднимает восстание на Дону казак Булавин. К Булавину собирались все, кто хотел постоять «за истинную веру христианскую» против «худых людей и князей и бояр, и прибыльщиков и немцев и Петровых судей». Во время восстания тысячи русских отдали свои жизни в борьбе за «старую веру и дом Пресвятой Богородицы». Восстание было ликвидировано только к осени 1708 года. Часть восставших, не желая подчиниться царю, вместе с атаманом Некрасовым (около 2000 человек) ушла в Турцию.
Как и следовало ожидать, особенно сильное сопротивление предпринятой Петром ломке основ русской национальной жизни, оказали старообрядцы. Возникает небывалое до тех пор еще в мировой истории событие – народ начинает противиться царю как Антихристу.
В раскольническом сочинении «Собрание святого писания об Антихристе» давалась следующая оценка деятельности Петра I: «И той лжехристос нача превозноситися паче всех глаголемых богов, сиречь помазанников и нача величатися и славитися пред всеми, гоня и муча православных христиан».
По мнению неподготовленного к реформам народа, Петр дома и парки поганил идолами языческими, мраморными голыми девками. Помните эпизод в «Сказе о том, как царь Петр арапа женил»? Идет вечерок чин-чином в доме у боярина. Девушки прядут, песни русские поют. И вот – царь едет! Все скорехонько переодеваются в дурацкое и неудобное немецкое платье, спешат взгромоздить на стену картину с обнаженной женщиной: «Толстомясую сюда, толстомясую!!!»
Уже в XVII веке власть сильно подорвала свой авторитет, произведя церковную реформу. Тут большая часть населения засомневалась – от Бога ли эта власть? А вдруг от дьявола? Правило «всякая власть от Бога» имеет исключения. А именно – перед самым концом времен должен править Антихрист. А вдруг он уже пришел?
Ему-то повиноваться ни в коем случае нельзя. Даже Иван Грозный признавал единственное ограничение власти: властям нужно повиноваться во всех вопросах, кроме веры.
Монахи Соловецкого монастыря, подобно тысячам верующих, восприняли церковную реформу как катастрофу. Покориться они не могли, а бунтовать против власти считали грехом, и видели из сложившейся ситуации один выход: написали письмо царю с просьбой, чтобы он прислал солдат и убил их: «Вели, государь, на нас свой меч присылать царьской и от сего мятежного жития переселити нас на оное безмятежное и вечное житие...» Многие ревнители старой веры сожгли себя в срубах. Но к смерти были готовы не все противники реформы... Часть населения ударилась в бега, чтобы зажить своей жизнью, абсолютно независимо от государства. И молиться по-старому.
Страна большая. В Сибирь бежали, на Урал. Государство хоть и деспотическое было, а не умело еще заставить всех мыслить одинаково. Особенно тех, кто далеко убежал. Вот и жили они там по-своему, да как еще эти земли суровые сумели освоить. Большая часть крупных русских капиталистов-промышленников – из старообрядцев.
Петр I, как нарочно, пытался утвердить в народе подозрения, что он Антихрист-то и есть.
Доказательства? Вот они! 4 января 1700 года всем жителям Москвы было приказано одеться в иноземные платья. На исполнение приказа было дано два дня. На седлах русского образца было запрещено ездить. Купцам за продажу русского платья были обещаны кнут, конфискация имущества и каторга.
Как отмечает Б. Успенский, «обязав людей носить «немецкую», т. е. европейскую, одежду, Петр в глазах современников превратил свое окружение в ряженых (подобно тому как ряжеными представали в свое время и опричники Ивана Грозного); говорили, что Петр «нарядил людей бесом»; действительно, европейское платье воспринималось в допетровское время как «потешное», маскарадное, и бесы на иконах могли изображаться в немецкой или польской одежде.
«Не понимая происходящего, – констатирует историк С. Платонов, – все недовольные с недоумением ставили себе вопрос о Петре: "Какой он царь?" – и не находили ответа». Поведение Петра подталкивало к выводу: "Никакого в нашем царстве государя нет". Многие решили так: "Это не государь, что ныне владеет". Дойдя до этой страшной догадки, народная фантазия принялась усиленно работать, чтобы ответить, кто же такой Петр или тот, "кто ныне владеет". А с фантазией у нашего народа всегда было все в порядке».
Историк русского Зарубежья Борис Башилов рассказывает, что уже в первые годы XVIII века появилось несколько ответов: «Стали рассказывать, что Петр во время поездки за границу был пленен в Швеции и там "закладен в столб", а на Русь выпущен вместо него царствовать немчин, который и владеет царством. Был и такой вариант: настоящий Петр посажен в бочку и пущен в море (вспомним князя Гвидона!). Существовал рассказ, что в бочке погиб за Петра верный старец, а Петр жив, скоро вернется на Русь и прогонит самозванца-немчина. Ходила в народе легенда о том, будто Петр родился от "немки беззаконной", он замененный. "И как царица Наталья Кирилловна стала отходить с сего света и в то число говорила: ты-де не сын мой, замененный". Понятно, на чем основывался рассказ: "Велит носить немецкое платье – знатно, что родился от немки". В-третьих, среди раскольников выросло убеждение, что Петр – Антихрист, потому что гонит православие, "разрушает веру христианскую"».
В 1705 году вспыхнуло восстание в Астрахани. Бунт начался из-за того, что губернатор поставил у дверей церквей солдат и приказал у всех, кто приходит с бородами, вырывать их с корнем.
«Стали мы в Астрахани, – писали в своих грамотах астраханцы, – за веру христианскую, и за брадобритие, и за немецкое платье, и за табак, и что к церкви нас и жен наших и детей в русском старом платье не пущали, а которые в церковь Божью ходили, и у тех платье обрезывали и от церквей Божьих отлучали, выбивали вон и всякое ругательство нам и женам нашим и детям чинили воеводы и начальные люди».
В своей челобитной царю астраханские люди жаловались на притеснения со стороны поставленных Петром иностранцев, которые «по постным дням мясо есть заставляли», служилых людей и жен их «по щекам и палками били». Полковник Девин тех «челобитчиков бил и увечил на смерть, и велел им, и женам, и детям их делать немецкое платье безвременно, и они домы свои продавали и образа святые закладывали; и усы и бороды брил и щипками рвал насильственно».
Один из вождей восстания говорил: «Здесь стали за правду и христианскую веру... Ныне нареченный царь, который называется царем, а христианскую веру нарушил: он уже умер душою и телом». Восстание в Астрахани продолжалось восемь месяцев.
В 1707 году по тем же религиозным и национальным мотивам поднимает восстание на Дону казак Булавин. К Булавину собирались все, кто хотел постоять «за истинную веру христианскую» против «худых людей и князей и бояр, и прибыльщиков и немцев и Петровых судей». Во время восстания тысячи русских отдали свои жизни в борьбе за «старую веру и дом Пресвятой Богородицы». Восстание было ликвидировано только к осени 1708 года. Часть восставших, не желая подчиниться царю, вместе с атаманом Некрасовым (около 2000 человек) ушла в Турцию.
Как и следовало ожидать, особенно сильное сопротивление предпринятой Петром ломке основ русской национальной жизни, оказали старообрядцы. Возникает небывалое до тех пор еще в мировой истории событие – народ начинает противиться царю как Антихристу.
В раскольническом сочинении «Собрание святого писания об Антихристе» давалась следующая оценка деятельности Петра I: «И той лжехристос нача превозноситися паче всех глаголемых богов, сиречь помазанников и нача величатися и славитися пред всеми, гоня и муча православных христиан».
По мнению неподготовленного к реформам народа, Петр дома и парки поганил идолами языческими, мраморными голыми девками. Помните эпизод в «Сказе о том, как царь Петр арапа женил»? Идет вечерок чин-чином в доме у боярина. Девушки прядут, песни русские поют. И вот – царь едет! Все скорехонько переодеваются в дурацкое и неудобное немецкое платье, спешат взгромоздить на стену картину с обнаженной женщиной: «Толстомясую сюда, толстомясую!!!»