Зоя Павловна отвернулась к окну, а у Карасева брови поползли наверх.
- Что я слышу, Зоя Павловна? - произнес он как можно спокойней. Петрова пользовалась черным ходом и даже водила через него гостей?
- Ничего такого я не говорила, - замахала руками Михайлова. - Я имела в виду совсем другое... что финансовой частью заведует она, и не моя вина, что на замки нет денег...
- Нет уж, Зоя Павловна, начали, так договаривайте, - сдвинул брови следователь. - Иначе вы будете рассматриваться как соучастница.
- Да неужели вы думаете, что это Алла Григорьевна убила Локридского? Уж у кого у кого, а у нее с ним были особо доверительные отношения.
- Поподробней, пожалуйста.
Глаза Михайловой забегали. Она метнула взгляд на дверь и, снизив голос до полушепота, произнесла:
- Только я вам ничего не говорила, а вы от меня ничего не слышали. Договорились?
- Заметано! - прошептал Тарас.
Михайлова снова испуганно покосилась на дверь, затем наклонилась к следователю и произнесла:
- У Аллы Григорьевны есть ключ от одной двери запасного входа. Она иногда вечером после работы пользуется им.
- Зачем?
- Для конспирации. Она водит сюда по ночам мужчин.
- Каких? - спросил Тарас.
- Не знаю. Знаю только, что иногда водит и что они частенько, после ухода, оставляют заднюю дверь незапертой. Я неоднократно об этом говорила. А ей - как об стенку горох.
- Кто из персонала еще об этом знает?
- Думаю, сторожа знают все, хотя не уверена. Локридский точно знал. Она старалась приходить в его дежурство, за что он и получал еще полставки дворника. Вот и все, что я знаю. Еще раз прошу вас, на меня не ссылайтесь.
- Договорились! - щелкнул пальцами Тарас, вскакивая с места. Огромное вам спасибо! И последний вопрос. Локридский мог как-нибудь взбрыкнуть, видя это дело? Ну, начать шантажировать Аллу Григорьевну...
- Яковлевич? - пожала плечами Михайлова. - Да никогда в жизни.
Карасев выскочил из кабинета и помчался разыскивать Сашу. Найдя его под лестницей, Карасев спросил:
- Следы туфель директрисы и женских кроссовок по размеру совпадают?
- Кажется, да.
- А что с сигнализацией?
- Дверь разблокирована. В коробке стоит жучок, причем уже лет пять.
- Прекрасно! - воскликнул Карасев.
И направился в кабинет директрисы. Взглянув в глаза входящему без стука следователю, она помрачнела. Тарас сел и произнес:
- Алла Григорьевна, позвольте задать несколько неприятных для вас вопросов. Это не допрос, нет! Вы можете не отвечать, но тогда мне придется вызвать вас повесткой.
Директриса холодно качнула головой.
- Скажите, Алла Григорьевна, у вас есть ключ от второй двери черного хода?
- Нет! - ответила она коротко, исподлобья глядя на следователя. - Все ключи у Михайловой. Я уже вам об этом говорила.
- А когда вы в последний раз проходили через запасной выход?
- Не помню, - ответила директриса и отвела глаза.
- А чем вы объясните такой факт, что на ручке двери черного входа отпечаток вашей ладони?
В глазах директрисы появилось негодование.
- Не знаю, - сквозь зубы произнесла она. - Возможно, это какой-то давнишний отпечаток.
- Алла Григорьевна, отпечаток недельной давности. Вы были последняя, кто брался за эту ручку. Также вы были последняя, кто подходил к дверям черного входа. Найдены следы ваших туфель. Вы подходили, чтобы запереть дверь?
Директриса со стоном вздохнула и, поставив локти на стол, закрыла ладонями глаза.
- Действительно, - произнесла она после некоторой паузы, - три дня назад я запирала эту дверь.
- А говорите, у вас нет ключа.
Алла Григорьевна оторвала от лица ладони и пронзила следователя укоризненным взором.
- Я говорила, что у меня на работе не было ключа. А дома у меня был ключ. Я совершенно случайно обнаружила, что дверь черного входа открыта. Тогда я принесла из дома ключ и заперла дверь. Чего тут странного?
- У почему вы не взяли ключ от этой двери у Михайловой? И почему, наконец, вы не сделали ей выговор за открытую дверь?
- Сначала Михайлову я не нашла, а потом забыла, - раздраженно пояснила директриса. - Про открытую дверь вспомнила только дома. Тогда я дома пошарила по тумбочкам и нашла ключ от этой двери. На следующий день пришла на работу самой первой и заперла дверь.
- И не стали разбираться по поводу того, что двери запасного выхода были открытыми?
- Я с этим еще разберусь. А тогда мне было не до этого.
- Почему же вы об открытой двери не заявили нам?
Глаза Петровой снова забегали.
- У вас и без этого хватало забот.
- Но, может быть, преступник прошел через черный ход...
- Нет! Он прошел через вестибюль.
- Откуда такая уверенность?
- Потому что он магнитом разблокировал входную дверь.
- Но, может быть, он магнит прилепил для того, чтобы запутать следствие? Алла Григорьевна, где логика? У вас в музее совершено убийство. В этот же день вы обнаруживаете, что двери черного входа открыты. Вместо того чтобы поднять шум и сообщить об этом следствию, вы втихомолку ищете ключ и тем самым оставляете музей открытым еще на одну ночь...
- Но почему же еще? - перебила Михайлова. - На калитке висел замок.
- Нет, Алла Григорьевна, тогда он еще не висел! Вы его повесили на следующий день после убийства, и тоже втихомолку. До этого калитка не закрывалась три года. И вы это знали. Если бы не знали, то спросили бы за это безобразие с Михайловой. А вы все держите в тайне! Где же логика?
- Что вы хотите этим сказать? Что я убила Локридского? - воскликнула Петрова.
- Конкретно не вы, но ваш друг вполне мог убить.
- Какой еще друг?
- Который носит обувь сорок седьмого размера, и который имеет кулаки с пивную кружку, и который неплохо разбирается в сигнализации - ведь дверь черного хода была разблокирована весьма квалифицированно. Не так ли?
Михайлова в ужасе поднялась с места и закричала срывающимся голосом:
- Как вы смеете обвинять меня в убийстве! Кто вам дал на это право! Я вам больше ничего не скажу! Я требую адвоката!
Она судорожным движением вытащила из кармашка юбки платок и, приложив его к лицу, выскочила из кабинета.
Карасев остался в одиночестве. "Теперь она у меня на крючке", подумал с улыбкой. Однако через пятнадцать минут следователя охватило беспокойство. Он спустился к вахтерше и спросил у нее, не выходила ли из музея директриса.
- Выходила. И очень поспешно! - ответила вахтерша.
В это время сзади подошла смотрительница зала восковых фигур Вера Александровна. Она поманила Карасева, после чего, схватив за рукав, затащила его в зал. Подозрительно оглянувшись и убедившись, что вокруг никто не подслушивает, она полезла в карман.
- Я вам говорила, что Берия неравнодушен к великой княжне Марии? Я это давно заметила. Вот доказательства! Взгляните, что я обнаружила в зале около этого паразита: штучка далеко не из туалета Лаврентьевича.
Она достала из кармана тонкие женские трусики и протянула их Карасеву. Следом из того же кармана она достала узкие очки Берии.
- Я их нашла в рукаве у княжны. Стирала пыль с ее руки, вижу, что-то торчит. Пригляделась - очки!
Карасев с изумлением принял и то, и другое. Трусики были Ленкины, поэтому он сразу спрятал их в карман. А очки пришлось передать Саше для экспертизы.
25
В тот день директриса больше не появлялась. Не появилась она и на следующий день. Работники музея пожимали плечами и ничего вразумительного по этому поводу сказать не могли. Домашний телефон Петровой тоже не отвечал. Такое наглое исчезновение директрисы очень нервировало Карасева.
- Как только она объявится, тут же позвоните мне, - попросил он вахтершу.
Если еще и Сафронов не явится на допрос, будет просто труба. Но Сафронов на допрос явился вовремя, минута в минуту, как написано в повестке, "к двенадцати ноль-ноль".
Когда он вошел и сел на стул, Карасев сразу же вызвал эксперта. С художника сняли отпечатки пальцев и соскоблили грязь с его обуви. Кроме того, состригли все ногти. Художник ко всем этим процедурам отнесся с философским спокойствием.
Его ладони были как лопаты, а ботинки - сорок седьмого размера. Кроме того, Саша, подмигнув, положил перед следователем копию заключения экспертизы, где черным по белому было написано, что отпечатки пальцев на очках Берии идентичны с отпечатками пальцев на двери.
Карасев протянул Сафронову подписать протокол об ответственности за дачу ложных показаний, но художник отклонил его и сказал:
- Я правдиво отвечу на все ваши вопросы без всякой подписки. Но давайте поговорим сначала без протокола. Дело здесь деликатное, и я очень надеюсь, что в вашем заведении имеют представление о порядочности. Взамен я обещаю быть с вами предельно откровенным.
- Что ж, тогда ответьте мне на такой вопрос, - произнес строго Карасев, - где вы были вечером третьего октября с десяти до половины двенадцатого?
- Провожал домой даму, - широко улыбнулся художник.
- Она это может подтвердить?
- К сожалению, подтвердить не может, - художник шумно вздохнул. Поскольку это замужняя женщина.
Карасев нахмурился. Ответ ему явно не понравился.
- Кто может подтвердить, что вы в тот вечер не были в музее?
- А кто вам сказал, что я в тот вечер не был в музее? - странно усмехнулся художник. - Я был в тот вечер в музее. Но немного раньше: где-то с девяти до десяти. А в десять мы как раз из него вышли.
- С той самой замужней женщиной?
- Совершенно верно.
Карасев растерялся. Он смотрел в спокойные глаза художника и не знал, как дальше строить допрос. Прежняя схема уже рассыпалась.
- Замужняя дама, насколько я догадываюсь, - это Алла Григорьевна?
- Вы правильно догадываетесь, - покачал головой художник. - Но неправильно делаете, что впутываете ее в убийство. Она здесь совершенно ни при чем. Я ее знаю давно. Аллочка на это не способна. Как вы уже догадываетесь, у нас с ней роман. Более того, он у нас длится уже восемнадцать лет. Мы не знаем, когда и чем это закончится и во что в конечном итоге выльется...
Художник сел поудобней и снова тяжело вздохнул.
- Мы с ней учились вместе в университете. Хотели пожениться. Уже подали было заявление в загс, но тут она поехала с подружками на юг и, как бывает, познакомилась там с красивым парнем. После чего вернулась и вышла за него замуж. Ну я, естественно, тоже женился. Только наша страсть вспыхнула с новой силой. После того как у нас появились дети, у нее - двое, у меня - трое, мы стали тайно встречаться. И вот с тех пор так и живем: где попало встречаемся, через час расстаемся. Сначала она приходила ко мне в мастерскую, пока не засекли соседи, теперь стали встречаться в музее.
- И чтобы не раздувать сплетни, вы стараетесь ходить в него как можно реже? Даже не появляетесь на собственных презентациях...
- Абсолютно верно! Да и чего мне делать днем в музее, когда все, что надо, я посмотрю вечером, спокойно, с бокалом шампанского в руках и любимой женщиной в обнимку! - Тень улыбки мелькнула в глазах художника.
- Вечером вы заходите в музей через запасные двери?
- Да, через двор и через черный ход - сразу на второй этаж. Двери черного хода я разблокировал, так что милиции мы не боялись, вахтеров тоже. Сигнализация железная, ночные сторожа понятливые, ведем мы себя тихо, мусора не оставляем. Словом, все чин чинарем.
- Сколько же лет вы встречаетесь в музее?
- Года три.
- И ни разу за это время вас не засек ни один сторож?
- Ни разу. Сторожа в музее тихие. Буйных и любопытных Аллочка сразу увольняет. К тому же я подозреваю, что с некоторыми у нее договоренность, чтобы по таким-то дням не соваться на второй этаж.
- Локридскому она за это даже добавила полставки дворника, - проявил осведомленность Тарас.
- Какому еще Локридскому? При чем здесь Локридский? - нахмурился художник.
- Сторож, которого убили. Я же вам говорил.
Глаза художника сделались стеклянными.
- Тот самый Локридский с ГТС? Вы хотите сказать, что он работал в музее сторожем?
- Работал. Причем десять лет. Вы разве не знали, что здесь убили сторожа?
- Нет, я в курсе, что в музее убили сторожа, но я не знал, что это и был тот самый Локридский. Когда я от вас услышал, что убили Локридского, мне и в голову не пришло, что это тот самый сторож из Аллочкиного музея.
Карасев недоверчиво всмотрелся в Сафронова и подумал: "Если прикидывается шлангом, то делает это весьма профессионально".
- Надо же, как складывается судьба, - покачал головой художник. Локридский - это какой-то мой черный человек, который и после смерти продолжает откусывать куски моего покоя и даже благополучия. А ведь такое ничтожество. Варвар! Античеловек!
- Что это значит - античеловек? - удивился Карасев.
- Это тот, который не понимает устремлений человеческого духа. Которому, говоря образно, не дано наслаждаться пением соловья, но именно такие никогда не пройдут мимо соловья, а обязательно поймают его, вырвут язык и съедят.
- Ну вы хватили! - засмеялся Карасев.
- Вы думаете - это метафора? - удивился художник. - В Древнем Риме соловьиные языки считались изысканным деликатесом. Что это, как не варварское надругательство над человеческой душой, ибо во все века соловьиное пение считалось бальзамом для души.
- Но давайте вернемся, Федор Ильич, к третьему октября. Итак, в девять вечера вы вошли на второй этаж и...
- Ну что и... Вы хотите знать эротические подробности?
- Нет! Я хочу знать, слышали ли вы что-нибудь подозрительное?
- Ничего я не слышал.
- Но, может быть, Алла Григорьевна что-нибудь слышала?
- И она ничего не слышала. Когда мы встречаемся, она слышит только меня.
- Но, может быть, она спускалась на первый этаж, в туалет или еще зачем-то: проверить сторожа, все ли у него нормально.
- Она никогда не проверяет сторожей. Она старается с ними не встречаться, чтобы было меньше разговоров. И в туалет она не спускалась. Около десяти мы тихо-мирно вышли из музея...
- Двери не заперли?
- Не помню. Кажется, не заперли. Когда входили, двери точно были не заперты. Обычно перед свиданием Алла Григорьевна уходит из музея последней. Она проверяет кабинеты, все ли ушли, чтобы вдруг не получилось конфуза. После этого она спускается в подвал и отпирает запасные двери, чтобы потом нам не возиться в темноте с замком и чтобы в музее не было лишнего скрежета. А запирает двери она обычно на следующее утро.
- Вспомните, когда вы вышли, видели кого-нибудь поблизости?
- Никого.
Карасев вздохнул и вдруг вспомнил:
- А очки вы зачем сняли с Берии?
Сафронов сморщил лоб.
- С Берии? Это было месяц назад. Я их не снял, а нашел на полу в коридоре. Мы с Аллочкой спустились посмотреть выставку. Сторож в это время был в отрубе. Вернее, мы думали, что он в отрубе. На самом деле, не успели мы толком осмотреть фигуры, как услышали его шаги. Он спьяну начал шастать по музею, и нам пришлось спрятаться за фигуры. Только после того, как он спустился в туалет, я сунул очки в рукав какой-то фигуре, поскольку на Берии очки уже были, и мы убежали...
- Понятно, - вздохнул Карасев, соображая, что разговор с художником насчет убийства не прояснил ничего.
- Где сейчас Алла Григорьевна?
- Она очень напугана. Прячется у меня в мастерской. Как мужчина мужчину прошу вас не придавать широкой огласке нашу тайну.
Карасев, подумав немного, пообещал, что эту историю он не станет рассказывать прессе. Тарас отпустил художника на все четыре стороны с подпиской о невыезде и впал в депрессию.
Все, что рассказывал художник, было похоже на правду. Вряд ли он мог убить Локридского из мести. Однако он мог пристукнуть его за то, что тот взялся их шантажировать. Почему бы нет! Обычная житейская ситуация.
Тогда зачем понадобилась вся эта чехарда с магнитом? Тихо грохнули бы сторожа, подтерли следы и культурно исчезли. Так нет! Мажут руки Берии кровью Локридского, затем в карман фигуры суют магнит. Ради чего?
Карасев немного поразмыслил и решил, что, возможно, для того, чтобы сбить с панталыку следствие. Действительно, наутро Петрова является на работу самой первой, снимает магнит, стирает с него отпечатки и прячет его в карман Берии. Потом она нагло врет, что видела открытой дверь отдела Гончарова и валит все на Александрову с вытекающими отсюда последствиями.
В этом случае некая логика присутствует. Однако если все так, то дальнейшие их действия совсем не логичны: они аккуратно стирают отпечатки с разводного ключа, с ручек дверей в вестибюле, с крючка, но оставляют кучу следов со стороны черного хода...
На этих размышлениях в кабинет влетел Саша и взволнованно поведал, что отпечатки пальцев Сафронова идентичны с отпечатками пальцев на ручке запасной двери. Также они идентичны с отпечатками на очках Берии. Следы ботинок тоже совпадали один к одному.
- Усекаешь? - спросил эксперт.
- Усекаю. Что еще?
- На входной двери остался отпечаток носка кроссовок приблизительно сорок второго размера. Входную дверь открывал кто-то ступней правой ноги.
Карасев подпрыгнул.
- Совпадает с теми следами кроссовок, которые вы обнаружили в предбаннике?
- Откуда я знаю. Ты же велел... игнорировать?.
Карасев тут же набрал сотовый Берестова и спросил:
- Леня, вспомни, перед тем как выйти из музея, ты пинал центральную входную дверь?
- Ты с ума сошел! Я же был с дамой! Джентльмены открывают перед дамами дверь исключительно тремя пальцами левой руки.
- Ах да. Извини! Я забыл, что ты джентльмен! У тебя же жена в Лондоне.
- Хорошо, что напомнил. Ей нужно послать валюту. А ты все выводишь на чистую воду Берию? Кстати, знаешь, что я сейчас подумал? Мне кажется, душа Берии здесь ни при чем. Когда я заснул в музее, мне почему-то Берия не снился.
- Ты еще и заснул?
- Так, немного, прикорнул! Иными словами, вырубился. Но вырубился с установкой увидеть во сне убийцу. Так вот, Берию я во сне не увидел. И знаешь почему? Потому что он давно в аду. Но зато я увидел Древнюю Элладу.
26
- А что тебе еще говорил твой историк? - выкатывала глазища Алена, валяясь на Катиной кровати и болтая в воздухе ногами.
- Ну ты, Аленка, раздобрела. Куда тебя так распирает? - качала головой Катя.
- Когда у тебя будет двое детей, и тебя разопрет! Ну его на фиг! Рассказывай дальше...
- Он говорил, - сощурила глаза Катя, - что нынешнее слово - это завтрашняя реальность. У нашего времени нет внятного слова, а значит, завтрашний день лишен внятной реальности. Нынешнее искусство лишает нас светлого будущего, потому что оно лишено светлого начала.
- Это точно! - вздохнула Алена, переворачиваясь на спину. - Телик смотреть невозможно. Убивают на всех каналах. Откуда нашим детям черпать светлое? Кругом одна уголовка, Катька! Кстати, - Аленка снизила голос до полушепота, - ой, что будет? Алеха возвращается с зоны. Квартиры нет. Как пить дать, первым делом явится к нам с Мишкой...
- Он что, под амнистию попал?
- Попал! Пять лет чистоганом оттарабанил. Ну да фиг с ним! Значит, нынешнее искусство лишает нас будущего? Что делать будем, Катька? Давай с тобой создадим что-нибудь светлое, чтобы спасти будущее! Или лучше давай съездим к твоему историку!
- Ты с ума сошла! - засмеялась Катя.
- Это ты с ума сошла. Столько лет прошло, а все его помнишь, покачала головой Алена. - Поверь моему опыту: он всю жизнь перед тобой будет стоять, как живой... Пока не отдашься. Лучше лишний раз отдаться, чем всю жизнь сожалеть о бездарно прожитых днях.
- Мне сейчас не до чего. На носу защита. Потом сразу поеду в Питер. Меня пригласили работать в Эрмитаж.
- Значит, будешь ученой крысой? - широко зевнула Алена. После чего взглянула на часы и начала лениво сползать с дивана.
- Мне пора Толика забирать из садика. Ой, какая тоска! Ты хоть в Питер уезжаешь, а мне здесь, в этой беспросветной Твери, гнить и гнить. Увез бы меня кто-нибудь из этой тоскливой страны... Кстати, ко мне клинья Мишкин брат подбивает, Агафон. Обещает увезти в Германию. Говорит, у него там все схвачено. Жить будем, говорит, там, как новые немцы.
- Ну а ты как?
- Никак! Менять шило на мыло? Мне эти Мемноновы уже поперек горла встали...
Когда Аленка ушла, сделалось грустно. Катя закрыла глаза и увидела Астерина. Он смотрел на нее все тем же умным, но уже не веселым, а каким-то унылым взглядом и тихо говорил:
- Нынешняя мысль - это материя завтрашней жизни. До тех пор пока в искусстве не будут создаваться светлые образы, светлому будущему не бывать.
Неожиданно историк снова превратился в Аполлона, а Катя в вещую Кассандру. Уже наступали сумерки. Вдали простиралось море. По стану греков расползались громадные клубы дыма.
- Художники ближе к богам, нежели земные цари, - продолжал с грустной улыбкой Аполлон. - Им единственным на земле дано право обтесывать грубые души людей. Да проклянут люди тех творцов, которые служат не возвышению человеческого духа, а их низменным страстям! - Аполлон взял ее за руку. Пойдем со мной, Кассандра! Трою уже не спасти. Если уж творцы взялись за ее разрушение, тут бессильны даже боги.
- Кого ты имеешь в виду, Аполлон? - встревожилась Кассандра.
- Художника Эпея. Его искусством восхищался весь Олимп, а теперь он сотворил то, что твой родной город превратит в руины. Но если бы только город. Он превратит в руины твою душу.
Кассандра взглянула в осколок горного хрусталя и увидела в опустевшем стане греков огромного деревянного коня. Вокруг него дымились жилые постройки и военные сооружения бывшего лагеря ахейцев, а по дымящимся головням бродили толпы изумленных троянцев. На их лицах сияла радость.
- Греки отбыли домой! - пожимали они плечами. - Осада с Трои снята.
Среди развалин и головешек некогда неприступного укрепления греков стоял огромный деревянный конь.
- Что это значит? - пожимали плечами троянцы, глядя на это диво.
В тот же миг в осколке горного хрусталя Кассандра увидела пастухов, тащивших с поля напуганного грека Синона. Когда его подвели к коню, он упал перед троянцами на колени и стал умолять не убивать его, без конца повторяя, что только чудо спасло его от смерти. Он рассказал, что перед тем, как отбыть на родину, сородичи решили принести его в жертву. Но Синону удалось развязать веревки и убежать.
- Что это значит? - спросил Приам у пленника, указывая пальцем на коня.
Синон не моргнув глазом ответил, что конь сооружен для того, чтобы умилостивить богиню Афину, разгневанную на греков за похищение палладия. Если троянцы ввезут коня в город, то он станет всемогущей защитой Трои, поскольку греки восхищены мужеством горожан.
Кассандра вырвала свою руку из ладони Аполлона и воскликнула:
- Сделай так, чтобы троянцам не изменил рассудок. Я вижу, что в брюхе лошади затаились враги.
- Ничто так не затемняет рассудок, как радость после лишений. Люди, измученные десятилетней войной, при первых признаках ее окончания уже не в силах поверить в плохое. Такова их природа. Но обещаю тебе, Кассандра, что мой ученик, провидец Лаокоон, швырнет в брюхо коня копье и все услышат лязг железа. Но не захотеть расслышать и просто не расслышать, к сожалению, - не одно и то же. Свет надежды так же ослепляет рассудок, как солнце ослепляет истинное небо. А теперь пойдем со мной, - протянул руку Аполлон.
- Нет! - покачала головой Кассандра. - Я останусь среди людей.
- Что ж, прощай! - грустно улыбнулся Аполлон. - Мы больше не увидимся на этом свете. На прощание хочу напомнить, что не пророчества спасают города, а стремление людей к горним вершинам.
Он исчез в ту же секунду, как только закончил говорить. Солнце закатилось за море. В стане греков продолжали гореть постройки. На душе Кассандры скребли кошки. "Ничего, все будет хорошо, - успокаивала она себя. - Аполлон держит слово". К прорицателю Лаокоону троянцы всегда прислушивались с большим вниманием.
На городскую стену стали выходить люди. Они с изумлением смотрели на пожар в ахейском лагере, и в глазах их разгоралась надежда. Еще ни один не предположил вслух, что греки спускают на воду корабли и отбывают на родину, однако это читалось на всех лицах.
Кассандра отвернулась от моря и пошла прочь. "Радость после лишений ослепляет рассудок так же, как солнце ослепляет истинное небо", прошептала она слова Аполлона и направилась в храм Зевса. Там вещая дочь Приама снова взглянула в осколок и увидела, как Лаокоон громадным копьем метит в деревянное брюхо коня. От удара копья конь содрогнулся и в нем глухо звякнули железные доспехи греков. Все услышали этот лязг, но ни один не высказал сомнений относительно подарка своих врагов. "Неужели после этого троянцы потащат коня в город?" - подумала Кассандра.
На следующий день Кассандра проснулась от радостных криков. Она побежала к городским воротам и с ужасом увидела, что коня волокут на площадь к дворцу Приама.
- Стойте! - закричала она истошно. - Вы тащите в брюхе этого коня гибель священному Илиону.
Конь остановился. Все, кто был на площади, повернули голову в ее сторону. Стало тихо. "Только бы не запнуться", - подумала она и крикнула:
- В этом коне находятся греки! Его нужно немедленно сжечь!
С минуту было тихо. Троянцы недоуменно переглядывались, не зная, как воспринимать слова царской дочери. Но вдруг к Кассандре подошла ее мать Гекуба, обняла ее за плечи и сказала:
- Уходи, Кассандра! Не порть горожанам праздник. Не пристало царской дочери омрачать радость, которую ниспослали боги.
И вдруг по задним рядам толпы прокатился несмелый смешок. Его подхватили средние ряды, и вскоре вся площадь разразилась грубым развязным хохотом. Горожане опять впряглись в коня и поволокли его к дворцу Приама.
- Что я слышу, Зоя Павловна? - произнес он как можно спокойней. Петрова пользовалась черным ходом и даже водила через него гостей?
- Ничего такого я не говорила, - замахала руками Михайлова. - Я имела в виду совсем другое... что финансовой частью заведует она, и не моя вина, что на замки нет денег...
- Нет уж, Зоя Павловна, начали, так договаривайте, - сдвинул брови следователь. - Иначе вы будете рассматриваться как соучастница.
- Да неужели вы думаете, что это Алла Григорьевна убила Локридского? Уж у кого у кого, а у нее с ним были особо доверительные отношения.
- Поподробней, пожалуйста.
Глаза Михайловой забегали. Она метнула взгляд на дверь и, снизив голос до полушепота, произнесла:
- Только я вам ничего не говорила, а вы от меня ничего не слышали. Договорились?
- Заметано! - прошептал Тарас.
Михайлова снова испуганно покосилась на дверь, затем наклонилась к следователю и произнесла:
- У Аллы Григорьевны есть ключ от одной двери запасного входа. Она иногда вечером после работы пользуется им.
- Зачем?
- Для конспирации. Она водит сюда по ночам мужчин.
- Каких? - спросил Тарас.
- Не знаю. Знаю только, что иногда водит и что они частенько, после ухода, оставляют заднюю дверь незапертой. Я неоднократно об этом говорила. А ей - как об стенку горох.
- Кто из персонала еще об этом знает?
- Думаю, сторожа знают все, хотя не уверена. Локридский точно знал. Она старалась приходить в его дежурство, за что он и получал еще полставки дворника. Вот и все, что я знаю. Еще раз прошу вас, на меня не ссылайтесь.
- Договорились! - щелкнул пальцами Тарас, вскакивая с места. Огромное вам спасибо! И последний вопрос. Локридский мог как-нибудь взбрыкнуть, видя это дело? Ну, начать шантажировать Аллу Григорьевну...
- Яковлевич? - пожала плечами Михайлова. - Да никогда в жизни.
Карасев выскочил из кабинета и помчался разыскивать Сашу. Найдя его под лестницей, Карасев спросил:
- Следы туфель директрисы и женских кроссовок по размеру совпадают?
- Кажется, да.
- А что с сигнализацией?
- Дверь разблокирована. В коробке стоит жучок, причем уже лет пять.
- Прекрасно! - воскликнул Карасев.
И направился в кабинет директрисы. Взглянув в глаза входящему без стука следователю, она помрачнела. Тарас сел и произнес:
- Алла Григорьевна, позвольте задать несколько неприятных для вас вопросов. Это не допрос, нет! Вы можете не отвечать, но тогда мне придется вызвать вас повесткой.
Директриса холодно качнула головой.
- Скажите, Алла Григорьевна, у вас есть ключ от второй двери черного хода?
- Нет! - ответила она коротко, исподлобья глядя на следователя. - Все ключи у Михайловой. Я уже вам об этом говорила.
- А когда вы в последний раз проходили через запасной выход?
- Не помню, - ответила директриса и отвела глаза.
- А чем вы объясните такой факт, что на ручке двери черного входа отпечаток вашей ладони?
В глазах директрисы появилось негодование.
- Не знаю, - сквозь зубы произнесла она. - Возможно, это какой-то давнишний отпечаток.
- Алла Григорьевна, отпечаток недельной давности. Вы были последняя, кто брался за эту ручку. Также вы были последняя, кто подходил к дверям черного входа. Найдены следы ваших туфель. Вы подходили, чтобы запереть дверь?
Директриса со стоном вздохнула и, поставив локти на стол, закрыла ладонями глаза.
- Действительно, - произнесла она после некоторой паузы, - три дня назад я запирала эту дверь.
- А говорите, у вас нет ключа.
Алла Григорьевна оторвала от лица ладони и пронзила следователя укоризненным взором.
- Я говорила, что у меня на работе не было ключа. А дома у меня был ключ. Я совершенно случайно обнаружила, что дверь черного входа открыта. Тогда я принесла из дома ключ и заперла дверь. Чего тут странного?
- У почему вы не взяли ключ от этой двери у Михайловой? И почему, наконец, вы не сделали ей выговор за открытую дверь?
- Сначала Михайлову я не нашла, а потом забыла, - раздраженно пояснила директриса. - Про открытую дверь вспомнила только дома. Тогда я дома пошарила по тумбочкам и нашла ключ от этой двери. На следующий день пришла на работу самой первой и заперла дверь.
- И не стали разбираться по поводу того, что двери запасного выхода были открытыми?
- Я с этим еще разберусь. А тогда мне было не до этого.
- Почему же вы об открытой двери не заявили нам?
Глаза Петровой снова забегали.
- У вас и без этого хватало забот.
- Но, может быть, преступник прошел через черный ход...
- Нет! Он прошел через вестибюль.
- Откуда такая уверенность?
- Потому что он магнитом разблокировал входную дверь.
- Но, может быть, он магнит прилепил для того, чтобы запутать следствие? Алла Григорьевна, где логика? У вас в музее совершено убийство. В этот же день вы обнаруживаете, что двери черного входа открыты. Вместо того чтобы поднять шум и сообщить об этом следствию, вы втихомолку ищете ключ и тем самым оставляете музей открытым еще на одну ночь...
- Но почему же еще? - перебила Михайлова. - На калитке висел замок.
- Нет, Алла Григорьевна, тогда он еще не висел! Вы его повесили на следующий день после убийства, и тоже втихомолку. До этого калитка не закрывалась три года. И вы это знали. Если бы не знали, то спросили бы за это безобразие с Михайловой. А вы все держите в тайне! Где же логика?
- Что вы хотите этим сказать? Что я убила Локридского? - воскликнула Петрова.
- Конкретно не вы, но ваш друг вполне мог убить.
- Какой еще друг?
- Который носит обувь сорок седьмого размера, и который имеет кулаки с пивную кружку, и который неплохо разбирается в сигнализации - ведь дверь черного хода была разблокирована весьма квалифицированно. Не так ли?
Михайлова в ужасе поднялась с места и закричала срывающимся голосом:
- Как вы смеете обвинять меня в убийстве! Кто вам дал на это право! Я вам больше ничего не скажу! Я требую адвоката!
Она судорожным движением вытащила из кармашка юбки платок и, приложив его к лицу, выскочила из кабинета.
Карасев остался в одиночестве. "Теперь она у меня на крючке", подумал с улыбкой. Однако через пятнадцать минут следователя охватило беспокойство. Он спустился к вахтерше и спросил у нее, не выходила ли из музея директриса.
- Выходила. И очень поспешно! - ответила вахтерша.
В это время сзади подошла смотрительница зала восковых фигур Вера Александровна. Она поманила Карасева, после чего, схватив за рукав, затащила его в зал. Подозрительно оглянувшись и убедившись, что вокруг никто не подслушивает, она полезла в карман.
- Я вам говорила, что Берия неравнодушен к великой княжне Марии? Я это давно заметила. Вот доказательства! Взгляните, что я обнаружила в зале около этого паразита: штучка далеко не из туалета Лаврентьевича.
Она достала из кармана тонкие женские трусики и протянула их Карасеву. Следом из того же кармана она достала узкие очки Берии.
- Я их нашла в рукаве у княжны. Стирала пыль с ее руки, вижу, что-то торчит. Пригляделась - очки!
Карасев с изумлением принял и то, и другое. Трусики были Ленкины, поэтому он сразу спрятал их в карман. А очки пришлось передать Саше для экспертизы.
25
В тот день директриса больше не появлялась. Не появилась она и на следующий день. Работники музея пожимали плечами и ничего вразумительного по этому поводу сказать не могли. Домашний телефон Петровой тоже не отвечал. Такое наглое исчезновение директрисы очень нервировало Карасева.
- Как только она объявится, тут же позвоните мне, - попросил он вахтершу.
Если еще и Сафронов не явится на допрос, будет просто труба. Но Сафронов на допрос явился вовремя, минута в минуту, как написано в повестке, "к двенадцати ноль-ноль".
Когда он вошел и сел на стул, Карасев сразу же вызвал эксперта. С художника сняли отпечатки пальцев и соскоблили грязь с его обуви. Кроме того, состригли все ногти. Художник ко всем этим процедурам отнесся с философским спокойствием.
Его ладони были как лопаты, а ботинки - сорок седьмого размера. Кроме того, Саша, подмигнув, положил перед следователем копию заключения экспертизы, где черным по белому было написано, что отпечатки пальцев на очках Берии идентичны с отпечатками пальцев на двери.
Карасев протянул Сафронову подписать протокол об ответственности за дачу ложных показаний, но художник отклонил его и сказал:
- Я правдиво отвечу на все ваши вопросы без всякой подписки. Но давайте поговорим сначала без протокола. Дело здесь деликатное, и я очень надеюсь, что в вашем заведении имеют представление о порядочности. Взамен я обещаю быть с вами предельно откровенным.
- Что ж, тогда ответьте мне на такой вопрос, - произнес строго Карасев, - где вы были вечером третьего октября с десяти до половины двенадцатого?
- Провожал домой даму, - широко улыбнулся художник.
- Она это может подтвердить?
- К сожалению, подтвердить не может, - художник шумно вздохнул. Поскольку это замужняя женщина.
Карасев нахмурился. Ответ ему явно не понравился.
- Кто может подтвердить, что вы в тот вечер не были в музее?
- А кто вам сказал, что я в тот вечер не был в музее? - странно усмехнулся художник. - Я был в тот вечер в музее. Но немного раньше: где-то с девяти до десяти. А в десять мы как раз из него вышли.
- С той самой замужней женщиной?
- Совершенно верно.
Карасев растерялся. Он смотрел в спокойные глаза художника и не знал, как дальше строить допрос. Прежняя схема уже рассыпалась.
- Замужняя дама, насколько я догадываюсь, - это Алла Григорьевна?
- Вы правильно догадываетесь, - покачал головой художник. - Но неправильно делаете, что впутываете ее в убийство. Она здесь совершенно ни при чем. Я ее знаю давно. Аллочка на это не способна. Как вы уже догадываетесь, у нас с ней роман. Более того, он у нас длится уже восемнадцать лет. Мы не знаем, когда и чем это закончится и во что в конечном итоге выльется...
Художник сел поудобней и снова тяжело вздохнул.
- Мы с ней учились вместе в университете. Хотели пожениться. Уже подали было заявление в загс, но тут она поехала с подружками на юг и, как бывает, познакомилась там с красивым парнем. После чего вернулась и вышла за него замуж. Ну я, естественно, тоже женился. Только наша страсть вспыхнула с новой силой. После того как у нас появились дети, у нее - двое, у меня - трое, мы стали тайно встречаться. И вот с тех пор так и живем: где попало встречаемся, через час расстаемся. Сначала она приходила ко мне в мастерскую, пока не засекли соседи, теперь стали встречаться в музее.
- И чтобы не раздувать сплетни, вы стараетесь ходить в него как можно реже? Даже не появляетесь на собственных презентациях...
- Абсолютно верно! Да и чего мне делать днем в музее, когда все, что надо, я посмотрю вечером, спокойно, с бокалом шампанского в руках и любимой женщиной в обнимку! - Тень улыбки мелькнула в глазах художника.
- Вечером вы заходите в музей через запасные двери?
- Да, через двор и через черный ход - сразу на второй этаж. Двери черного хода я разблокировал, так что милиции мы не боялись, вахтеров тоже. Сигнализация железная, ночные сторожа понятливые, ведем мы себя тихо, мусора не оставляем. Словом, все чин чинарем.
- Сколько же лет вы встречаетесь в музее?
- Года три.
- И ни разу за это время вас не засек ни один сторож?
- Ни разу. Сторожа в музее тихие. Буйных и любопытных Аллочка сразу увольняет. К тому же я подозреваю, что с некоторыми у нее договоренность, чтобы по таким-то дням не соваться на второй этаж.
- Локридскому она за это даже добавила полставки дворника, - проявил осведомленность Тарас.
- Какому еще Локридскому? При чем здесь Локридский? - нахмурился художник.
- Сторож, которого убили. Я же вам говорил.
Глаза художника сделались стеклянными.
- Тот самый Локридский с ГТС? Вы хотите сказать, что он работал в музее сторожем?
- Работал. Причем десять лет. Вы разве не знали, что здесь убили сторожа?
- Нет, я в курсе, что в музее убили сторожа, но я не знал, что это и был тот самый Локридский. Когда я от вас услышал, что убили Локридского, мне и в голову не пришло, что это тот самый сторож из Аллочкиного музея.
Карасев недоверчиво всмотрелся в Сафронова и подумал: "Если прикидывается шлангом, то делает это весьма профессионально".
- Надо же, как складывается судьба, - покачал головой художник. Локридский - это какой-то мой черный человек, который и после смерти продолжает откусывать куски моего покоя и даже благополучия. А ведь такое ничтожество. Варвар! Античеловек!
- Что это значит - античеловек? - удивился Карасев.
- Это тот, который не понимает устремлений человеческого духа. Которому, говоря образно, не дано наслаждаться пением соловья, но именно такие никогда не пройдут мимо соловья, а обязательно поймают его, вырвут язык и съедят.
- Ну вы хватили! - засмеялся Карасев.
- Вы думаете - это метафора? - удивился художник. - В Древнем Риме соловьиные языки считались изысканным деликатесом. Что это, как не варварское надругательство над человеческой душой, ибо во все века соловьиное пение считалось бальзамом для души.
- Но давайте вернемся, Федор Ильич, к третьему октября. Итак, в девять вечера вы вошли на второй этаж и...
- Ну что и... Вы хотите знать эротические подробности?
- Нет! Я хочу знать, слышали ли вы что-нибудь подозрительное?
- Ничего я не слышал.
- Но, может быть, Алла Григорьевна что-нибудь слышала?
- И она ничего не слышала. Когда мы встречаемся, она слышит только меня.
- Но, может быть, она спускалась на первый этаж, в туалет или еще зачем-то: проверить сторожа, все ли у него нормально.
- Она никогда не проверяет сторожей. Она старается с ними не встречаться, чтобы было меньше разговоров. И в туалет она не спускалась. Около десяти мы тихо-мирно вышли из музея...
- Двери не заперли?
- Не помню. Кажется, не заперли. Когда входили, двери точно были не заперты. Обычно перед свиданием Алла Григорьевна уходит из музея последней. Она проверяет кабинеты, все ли ушли, чтобы вдруг не получилось конфуза. После этого она спускается в подвал и отпирает запасные двери, чтобы потом нам не возиться в темноте с замком и чтобы в музее не было лишнего скрежета. А запирает двери она обычно на следующее утро.
- Вспомните, когда вы вышли, видели кого-нибудь поблизости?
- Никого.
Карасев вздохнул и вдруг вспомнил:
- А очки вы зачем сняли с Берии?
Сафронов сморщил лоб.
- С Берии? Это было месяц назад. Я их не снял, а нашел на полу в коридоре. Мы с Аллочкой спустились посмотреть выставку. Сторож в это время был в отрубе. Вернее, мы думали, что он в отрубе. На самом деле, не успели мы толком осмотреть фигуры, как услышали его шаги. Он спьяну начал шастать по музею, и нам пришлось спрятаться за фигуры. Только после того, как он спустился в туалет, я сунул очки в рукав какой-то фигуре, поскольку на Берии очки уже были, и мы убежали...
- Понятно, - вздохнул Карасев, соображая, что разговор с художником насчет убийства не прояснил ничего.
- Где сейчас Алла Григорьевна?
- Она очень напугана. Прячется у меня в мастерской. Как мужчина мужчину прошу вас не придавать широкой огласке нашу тайну.
Карасев, подумав немного, пообещал, что эту историю он не станет рассказывать прессе. Тарас отпустил художника на все четыре стороны с подпиской о невыезде и впал в депрессию.
Все, что рассказывал художник, было похоже на правду. Вряд ли он мог убить Локридского из мести. Однако он мог пристукнуть его за то, что тот взялся их шантажировать. Почему бы нет! Обычная житейская ситуация.
Тогда зачем понадобилась вся эта чехарда с магнитом? Тихо грохнули бы сторожа, подтерли следы и культурно исчезли. Так нет! Мажут руки Берии кровью Локридского, затем в карман фигуры суют магнит. Ради чего?
Карасев немного поразмыслил и решил, что, возможно, для того, чтобы сбить с панталыку следствие. Действительно, наутро Петрова является на работу самой первой, снимает магнит, стирает с него отпечатки и прячет его в карман Берии. Потом она нагло врет, что видела открытой дверь отдела Гончарова и валит все на Александрову с вытекающими отсюда последствиями.
В этом случае некая логика присутствует. Однако если все так, то дальнейшие их действия совсем не логичны: они аккуратно стирают отпечатки с разводного ключа, с ручек дверей в вестибюле, с крючка, но оставляют кучу следов со стороны черного хода...
На этих размышлениях в кабинет влетел Саша и взволнованно поведал, что отпечатки пальцев Сафронова идентичны с отпечатками пальцев на ручке запасной двери. Также они идентичны с отпечатками на очках Берии. Следы ботинок тоже совпадали один к одному.
- Усекаешь? - спросил эксперт.
- Усекаю. Что еще?
- На входной двери остался отпечаток носка кроссовок приблизительно сорок второго размера. Входную дверь открывал кто-то ступней правой ноги.
Карасев подпрыгнул.
- Совпадает с теми следами кроссовок, которые вы обнаружили в предбаннике?
- Откуда я знаю. Ты же велел... игнорировать?.
Карасев тут же набрал сотовый Берестова и спросил:
- Леня, вспомни, перед тем как выйти из музея, ты пинал центральную входную дверь?
- Ты с ума сошел! Я же был с дамой! Джентльмены открывают перед дамами дверь исключительно тремя пальцами левой руки.
- Ах да. Извини! Я забыл, что ты джентльмен! У тебя же жена в Лондоне.
- Хорошо, что напомнил. Ей нужно послать валюту. А ты все выводишь на чистую воду Берию? Кстати, знаешь, что я сейчас подумал? Мне кажется, душа Берии здесь ни при чем. Когда я заснул в музее, мне почему-то Берия не снился.
- Ты еще и заснул?
- Так, немного, прикорнул! Иными словами, вырубился. Но вырубился с установкой увидеть во сне убийцу. Так вот, Берию я во сне не увидел. И знаешь почему? Потому что он давно в аду. Но зато я увидел Древнюю Элладу.
26
- А что тебе еще говорил твой историк? - выкатывала глазища Алена, валяясь на Катиной кровати и болтая в воздухе ногами.
- Ну ты, Аленка, раздобрела. Куда тебя так распирает? - качала головой Катя.
- Когда у тебя будет двое детей, и тебя разопрет! Ну его на фиг! Рассказывай дальше...
- Он говорил, - сощурила глаза Катя, - что нынешнее слово - это завтрашняя реальность. У нашего времени нет внятного слова, а значит, завтрашний день лишен внятной реальности. Нынешнее искусство лишает нас светлого будущего, потому что оно лишено светлого начала.
- Это точно! - вздохнула Алена, переворачиваясь на спину. - Телик смотреть невозможно. Убивают на всех каналах. Откуда нашим детям черпать светлое? Кругом одна уголовка, Катька! Кстати, - Аленка снизила голос до полушепота, - ой, что будет? Алеха возвращается с зоны. Квартиры нет. Как пить дать, первым делом явится к нам с Мишкой...
- Он что, под амнистию попал?
- Попал! Пять лет чистоганом оттарабанил. Ну да фиг с ним! Значит, нынешнее искусство лишает нас будущего? Что делать будем, Катька? Давай с тобой создадим что-нибудь светлое, чтобы спасти будущее! Или лучше давай съездим к твоему историку!
- Ты с ума сошла! - засмеялась Катя.
- Это ты с ума сошла. Столько лет прошло, а все его помнишь, покачала головой Алена. - Поверь моему опыту: он всю жизнь перед тобой будет стоять, как живой... Пока не отдашься. Лучше лишний раз отдаться, чем всю жизнь сожалеть о бездарно прожитых днях.
- Мне сейчас не до чего. На носу защита. Потом сразу поеду в Питер. Меня пригласили работать в Эрмитаж.
- Значит, будешь ученой крысой? - широко зевнула Алена. После чего взглянула на часы и начала лениво сползать с дивана.
- Мне пора Толика забирать из садика. Ой, какая тоска! Ты хоть в Питер уезжаешь, а мне здесь, в этой беспросветной Твери, гнить и гнить. Увез бы меня кто-нибудь из этой тоскливой страны... Кстати, ко мне клинья Мишкин брат подбивает, Агафон. Обещает увезти в Германию. Говорит, у него там все схвачено. Жить будем, говорит, там, как новые немцы.
- Ну а ты как?
- Никак! Менять шило на мыло? Мне эти Мемноновы уже поперек горла встали...
Когда Аленка ушла, сделалось грустно. Катя закрыла глаза и увидела Астерина. Он смотрел на нее все тем же умным, но уже не веселым, а каким-то унылым взглядом и тихо говорил:
- Нынешняя мысль - это материя завтрашней жизни. До тех пор пока в искусстве не будут создаваться светлые образы, светлому будущему не бывать.
Неожиданно историк снова превратился в Аполлона, а Катя в вещую Кассандру. Уже наступали сумерки. Вдали простиралось море. По стану греков расползались громадные клубы дыма.
- Художники ближе к богам, нежели земные цари, - продолжал с грустной улыбкой Аполлон. - Им единственным на земле дано право обтесывать грубые души людей. Да проклянут люди тех творцов, которые служат не возвышению человеческого духа, а их низменным страстям! - Аполлон взял ее за руку. Пойдем со мной, Кассандра! Трою уже не спасти. Если уж творцы взялись за ее разрушение, тут бессильны даже боги.
- Кого ты имеешь в виду, Аполлон? - встревожилась Кассандра.
- Художника Эпея. Его искусством восхищался весь Олимп, а теперь он сотворил то, что твой родной город превратит в руины. Но если бы только город. Он превратит в руины твою душу.
Кассандра взглянула в осколок горного хрусталя и увидела в опустевшем стане греков огромного деревянного коня. Вокруг него дымились жилые постройки и военные сооружения бывшего лагеря ахейцев, а по дымящимся головням бродили толпы изумленных троянцев. На их лицах сияла радость.
- Греки отбыли домой! - пожимали они плечами. - Осада с Трои снята.
Среди развалин и головешек некогда неприступного укрепления греков стоял огромный деревянный конь.
- Что это значит? - пожимали плечами троянцы, глядя на это диво.
В тот же миг в осколке горного хрусталя Кассандра увидела пастухов, тащивших с поля напуганного грека Синона. Когда его подвели к коню, он упал перед троянцами на колени и стал умолять не убивать его, без конца повторяя, что только чудо спасло его от смерти. Он рассказал, что перед тем, как отбыть на родину, сородичи решили принести его в жертву. Но Синону удалось развязать веревки и убежать.
- Что это значит? - спросил Приам у пленника, указывая пальцем на коня.
Синон не моргнув глазом ответил, что конь сооружен для того, чтобы умилостивить богиню Афину, разгневанную на греков за похищение палладия. Если троянцы ввезут коня в город, то он станет всемогущей защитой Трои, поскольку греки восхищены мужеством горожан.
Кассандра вырвала свою руку из ладони Аполлона и воскликнула:
- Сделай так, чтобы троянцам не изменил рассудок. Я вижу, что в брюхе лошади затаились враги.
- Ничто так не затемняет рассудок, как радость после лишений. Люди, измученные десятилетней войной, при первых признаках ее окончания уже не в силах поверить в плохое. Такова их природа. Но обещаю тебе, Кассандра, что мой ученик, провидец Лаокоон, швырнет в брюхо коня копье и все услышат лязг железа. Но не захотеть расслышать и просто не расслышать, к сожалению, - не одно и то же. Свет надежды так же ослепляет рассудок, как солнце ослепляет истинное небо. А теперь пойдем со мной, - протянул руку Аполлон.
- Нет! - покачала головой Кассандра. - Я останусь среди людей.
- Что ж, прощай! - грустно улыбнулся Аполлон. - Мы больше не увидимся на этом свете. На прощание хочу напомнить, что не пророчества спасают города, а стремление людей к горним вершинам.
Он исчез в ту же секунду, как только закончил говорить. Солнце закатилось за море. В стане греков продолжали гореть постройки. На душе Кассандры скребли кошки. "Ничего, все будет хорошо, - успокаивала она себя. - Аполлон держит слово". К прорицателю Лаокоону троянцы всегда прислушивались с большим вниманием.
На городскую стену стали выходить люди. Они с изумлением смотрели на пожар в ахейском лагере, и в глазах их разгоралась надежда. Еще ни один не предположил вслух, что греки спускают на воду корабли и отбывают на родину, однако это читалось на всех лицах.
Кассандра отвернулась от моря и пошла прочь. "Радость после лишений ослепляет рассудок так же, как солнце ослепляет истинное небо", прошептала она слова Аполлона и направилась в храм Зевса. Там вещая дочь Приама снова взглянула в осколок и увидела, как Лаокоон громадным копьем метит в деревянное брюхо коня. От удара копья конь содрогнулся и в нем глухо звякнули железные доспехи греков. Все услышали этот лязг, но ни один не высказал сомнений относительно подарка своих врагов. "Неужели после этого троянцы потащат коня в город?" - подумала Кассандра.
На следующий день Кассандра проснулась от радостных криков. Она побежала к городским воротам и с ужасом увидела, что коня волокут на площадь к дворцу Приама.
- Стойте! - закричала она истошно. - Вы тащите в брюхе этого коня гибель священному Илиону.
Конь остановился. Все, кто был на площади, повернули голову в ее сторону. Стало тихо. "Только бы не запнуться", - подумала она и крикнула:
- В этом коне находятся греки! Его нужно немедленно сжечь!
С минуту было тихо. Троянцы недоуменно переглядывались, не зная, как воспринимать слова царской дочери. Но вдруг к Кассандре подошла ее мать Гекуба, обняла ее за плечи и сказала:
- Уходи, Кассандра! Не порть горожанам праздник. Не пристало царской дочери омрачать радость, которую ниспослали боги.
И вдруг по задним рядам толпы прокатился несмелый смешок. Его подхватили средние ряды, и вскоре вся площадь разразилась грубым развязным хохотом. Горожане опять впряглись в коня и поволокли его к дворцу Приама.