- Понятно, что опоздание - только повод. Сабитов давно на Захарова зуб точил. Видать, то, что говорил про него Захаров, не так уж далеко от истины.
Виктор многозначительно поднял палец и хитро подмигнул.
- Сейчас ты тоже договоришься, - прошептала Маша. - И тебя уволят.
- Если успеют! - засмеялся Виктор. - Скоро Сабитову конец, ребятки!
Мы подняли головы:
- Это ещё что за новости?
Виктор покосился на дверь и, снизив голос, объяснил:
- Сегодня утром милиция арестовала Рогову.
- Откуда у тебя такие сведения? - поинтересовался я.
- Я только что встретил корреспондента "Вестей". Он мне сказал, что преступление раскрыто. Рогова в нем чуть ли не главный зачинщик. Значит, скоро арестуют и Сабитова.
- Нашел кому верить - корреспонденту "Симбирских вестей".
- Да, действительно! Они и соврут - не покраснеют, - хмыкнула Маша. Им лишь бы "бомба" была.
- Но то, что Рогову арестовали, это хоть точно? - спросил я.
- Откуда точно? Корреспондент и сам не знает, - махнул рукой Виктор, усаживаясь за компьютер. - Якобы. Этот репортеришко мне полчаса мозги парил, а потом признался, что все эти сенсации их заставляет придумывать редактор.
- А если в суд подадут? - хлопнула глазами Маша.
- А что суд? Чем больше судов, тем больше у газеты популярность. Некоторые газеты специально пишут подсудные материалы, чтобы за счет скандалов увеличить тираж. А вообще суды - такая рутина. Кто с ними связывается? Этим и пользуются журналисты. А потом, даже если суд и вынесет какое-нибудь решение - где гарантия, что тебе возместят убытки? Будешь ты с исполнительным листом, как курица с яйцом носиться. Лично я в суд никогда не обращался и обращаться не собираюсь, - закончил Виктор.
- И я, - призналась Маша и почему-то вздохнула. - А вы, Александр Викторович, были когда-нибудь в суде?
- Дважды, - ответил я. - И оба раза по бракоразводному процессу...
Если с первой женой я был разведен почти молниеносно, то со второй все было иначе. Первое заявление о разводе я подал на четвертом году нашей жизни. Причина та же - полная невозможность творить. Однако развод затянулся на долгие три года. За это время было ещё шесть моих заявлений. И когда мы разъехались окончательно, мне уже было тридцать пять, как Гогену. Да, ни одной выдающейся картины, но я снова был свободен! И я снова ясно представлял свое предназначение в этой жизни, и четко видел смысл человеческой эволюции. Незадолго до развода, в какое-то затишье между боями, у нас с женой на эту тему состоялся разговор.
Я стоял перед мольбертом и творил песочные часы, но вместо песка у меня были люди. Много людей. Они были грязные, пузатые, небритые, дикие и злые, но, проскочив через узкий перешеек, - трансформировались и делались тонкими, чистыми, красивыми...
- Как ты считаешь, - спросил я у жены, - каков смысл жизни?
- Чтобы муж на жену не орал, - ответила она сердито, не отрываясь от телевизора.
- Да нет же, - засмеялся я. - Сколько до нас было культур и цивилизаций. И ни одной не осталась. Наша - тоже когда-нибудь исчезнет, как исчезла греческая, римская и египетская. Некоторые их них достигали таких высот в искусстве, какие нам и не снились. И все равно они канули. Китайцы, например, добились такого совершенства в поэзии, что даже кляузы на соседей писали поэтическим языком. И все равно все это кануло в небытие. Какой же смысл во всех этих расцветах культур?
Если бы Алена хоть краем глаза взглянула на мою картину, то, вероятно, смогла бы ответить на мой вопрос. Но она смотрела очередной бразильский сериал и поэтому пробурчала недовольно:
- Смысл: чтобы муж слушался жену.
- Да нет же! - воскликнул я, раздражаясь от её узколобости. - Смысл от всего этого может быть только один: чтобы следующая цивилизация рождалось в ином качестве. Понимаешь?
- В лучшем или в худшем? - рассеянно спросила она.
- Конечно, в лучшем.
Она подняла на меня глаза и спросила:
- Тебе какое дело до следующей цивилизаци? Тебя уже там не будет.
Вопрос меня обескуражил. Я не знал, что ответить, но точно знал, что качество людей будущего меня кровно волнует.
- Почему ты решила, что меня там не будет? Мы все там будем. Хотя нет. Представители племени Ханаана приходят на Землю единожды, и непременно рабами... У них будущего нет...
И снова, будто тополь на Плющихе, стоял я посреди своей "хрущевки" и вглядывался в белые обои, которые наклеил в ожидании счастливой жизни. А на кухне сияли алые розы на клеенчатых стенах и слой пыли покрывал газовую плиту с перевернутым холодильником. И нутро мое наполнялось тихой грустью. Ведь как-никак, кроме некогда любимой жены, я оставил шестилетнего сына. Мой сын повторяет мою судьбу. На мне с шести лет клеймо безотцовщины. Не дай бог, если он пойдет по моим стопам и возьмет в руки кисть.
От такой мысли мне сделалось дурно. В ту минуту мне показалось, что, если я не совершу то, что на меня возложено свыше, моя ноша перейдет на сына.
В ту же секунду я сорвался с места и начал панически раскладывать мольберт. "Я все смогу и все ещё успею - ещё не стар, и помыслы чисты", бормотал я стихи своего друга. Ничего-ничего! Тридцать пять - хороший возраст. Данте ещё и не думал приступать к своей "Божественной комедии", а Даниил Андреев едва только сделал первые наброски к своей великолепной "Розе мира". Работа на ментальном уровне и предполагает именно такой возраст. Отчаиваться ещё рано. Пускай я потерял полжизни, зато узнал истинную цену свободы. В тридцать пять Гоген ушел из дома, чтобы взять в руки кисть. "В тридцать пять все ещё только начинается", - бодро думал я. И светлая ностальгия по юности переполняла мое серое нутро. Но то была спокойная грусть...
26
Я заметил одну вещь. Мне совсем перестали сниться сны. Сегодня девятое сентября, суббота, тринадцатый день от того дня, как я сгубил свою душу. Только что миновала двенадцатая ночь небытия. Учитель говорил, что сны не могут не сниться. Если ты встаешь утром и не помнишь ни фрагмента, значит, твоя душа поднималась слишком высоко. Моя же, судя по всему, опускалась слишком низко.
Я поставил на плиту кофейник и подумал, что для провидения тринадцатый день как-никак был бы кстати, чтобы покончить с моей неопределенностью. На этой мысли кофе, как и в прошлый раз, с шипеньем залил гарелку. Выждав минуту я, со вздохом выключил газ.
В холодильнике не было почти ничего, кроме прогорклого масла в масленке. Это обстоятельство больше обрадовало, нежели опечалило. Уже двенадцать дней подряд я насильно втискиваю в себя пищу, и сейчас мне судьба давала шанс проветриться до магазина.
Я вяло влез в туфли, снял с вешалки сумку и отправился на улицу. Не дойдя до гастронома, я внезапно увидел в киоске газету с огромным заголовком: "Убийство раскрыто. Жена "заказала" мужа". Я подошел и ткнул пальцем в эту страницу. Разумеется, то были "Симбирские вести". Только они способны пугать читателей такими изуверскими заголовками. Я раскрыл газету и начал читать.
УБИЙСТВО РАСКРЫТО
Жена "заказала" мужа
Как стало известно нашему корреспонденту, следствие по убийствам в Красном Яре почти завершено. Прокуратура по-прежнему отказывается от комментариев, но дает понять, что расследование находится в завершающей стадии. Главные зачинщики убийства уже арестованы, хотя исполнитель по-прежнему в бегах.
Как мы и предполагали, следствие не блеснуло оригинальностью: подозреваемый, все тот же Леонид Пьяных, который все ещё на свободе, а вот мотив преступления кардинально изменился. По слухам, следователь прокуратуры Валерий Сорокин больше не связывает эти убийства с угоном КамАЗа с лекарственными препаратами с Красногорского завода лекарственных средств.
Однако будем последовательны. Почти сразу же после убийства, а точнее, на девятый день овдовевшая "президентша" неожиданно поставила во главе фирмы начальника отдела сбыта Марата Сабитова. Это неожиданное назначение вызвало у работников "Симбир-Фарма" недоумение и разного рода толки. "Почему именно Сабитов? - удивлялись сотрудники. - Ведь именно из-за работы его отдела оборот лекарств сократился почти вдвое". Свой выбор мадам Рогова объяснила так: "Сабитов явился ко мне домой на второй день после убийства мужа и попросил доверить ему фирму. Он пообещал, что в течение двух месяцев выведет АО на уровень прошлого года".
Рогова доверила. Но вот что любопытно: процветание фирмы полностью зависело от отдела сбыта. Возникает резонный вопрос: что же господин Сабитов не вывел фирму на должный уровень при живом хозяине, а наоборот, отдел под его руководством работал день ото дня хуже? Подобный факт не мог не навести на мысль, что начальник отдела сбыта сажал родную фирму на мель умышленно. А может, такой исход событий был запланирован совместно с Роговой?
Однако не будем гадать. Обратимся к фактам. Следственной группе стало известно, что Пьяных был частым гостем в доме Роговых, но хозяйка дома категорически отрицает свое знакомство с ним. Это вызвало у следствия подозрение. Неожиданно выяснилось, что Анну Рогову в день убийства видели недалеко от Красного Яра. Сама она это отрицает, но и не дает вразумительного ответа на вопрос: где она находилась в час убийства мужа?
В результате мадам Рогова, а заодно и новоиспеченный глава "Симбир-Фарма" взяты под стражу. Прокуратура убеждена в причастности их обоих к этим зверским убийствам. В данный момент следствие выясняет долю участия каждого в этом преступлении. Также правоохранительные органы намекнули, что ищут уже не самого Пьяных, а его труп, причем неподалеку от Красного Яра. Когда тело будет найдено, многое встанет на свои места, в том числе будет получен ответ на вопрос: для чего мадам Рогова в день убийства ездила в Красный Яр?
По мнению следствия - это дело двух-трех дней.
Прочтя заметку, я швырнул газету в урну и произнес в сердцах:
- Скоты!
Что я мог произнести еще? Это слишком, даже для желтых журналюг. Куда смотрит прокурор?
Я вернулся домой и стал звонить по всем инстанциям. В прокуратуре находился только дежурный, однако домашний телефон следователя Сорокина он дать категорически отказался. Не произвело на него впечатления и мое заявление, что я знаю все об этих странных убийствах в Красном Яре. Дежурный так же невозмутимо отпарировал:
- Если у вас есть какие-то факты по этому делу, мы готовы принять их от вас в письменном виде.
Я решил не медлить. Быстро собрался, кинул в сумку две ручки и пачку бумаги, взял паспорт и уже было шагнул за порог, как вспомнил про дневник. Пришлось вернуться, вырвать исписанные страницы и сжечь их в алюминиевом блюде. Только после этого я окинул взглядом свою одинокую квартиру и вышел вон.
Был солнечный сентябрьский день. Пахло прелыми листьями и сырой землей. Во дворе шумно резвилась детвора, чирикали воробьи и ворковали голуби. Я решил перед прокуратурой зайти к Дмитрию Дмитриевичу, хотя и не был уверен, что в это время он уже в мастерской. Обычно мастер подходил ближе к вечеру, но все равно там должны быть ребята. Завернув на улицу, где стоит Дом художника, я неожиданно увидел того, кого искал. "Что ж, это действительно судьба", - усмехнулся я и пошел ему навстречу. Сорокин узнал меня и первый протянул руку.
- Зря вы проходите мимо этого здания, - произнес я, кивая на Дом художника. - Как раз в нем вы и найдете разгадку вашего дела. Вас само провидение водит вокруг этого места.
Следователь засмеялся, подумав, что я шучу.
- Вы читали сегодняшние "Вести"? Это правда, что они пишут относительно Роговой?
- У меня эти "Вести" вот уже где сидят! - скривился Сорокин, проведя ладонью по горлу. - Я все-таки подам на них в суд.
- Значит, Рогова не арестована?
- Рогова задержана по подозрению.
- Но неужели вы действительно думаете, что Анна Николаевна "заказала" своего мужа?
- Почему бы нет? - сверкнул очками Сорокин. - Все факты против нее. Во-первых, её опознали свидетели. В день убийства она была в Красном Яре. Разве это не факт? Причем сама она это отрицает.
- Вы хотите сказать, что зарубила она?
- Ну что вы? - улыбнулся следователь. - Зарубить она, конечно, не могла, но "заказать" мужа - резон у неё был. А порубал их всех мужчина недюжинной силы, который раньше имел дело с разрубкой мяса. Одним ударом раскроить череп - может только мясник. Либо патологоанатом.
- А дровосек разве не может?
- Может, конечно, - засмеялся следователь. - Но у меня нет на подозрении дровосека. А меня есть мясник.
Мне ничего не оставалось, как тяжело вздохнуть.
- Давайте зайдем в мастерскую. Я вам кое-что покажу, и вы сразу перемените свое мнение.
Брови следователя взметнулись, в глазах появилось недоумение. Он недоверчиво вгляделся в меня, молча требуя дополнительных объяснений.
- Я не шучу, Валерий Александрович. Пойдемте!
Было видно, как он колебался, но любопытство взяло верх. Сорокин украдкой взглянул на часы и, заинтригованный, направился за мной. По правде говоря, я предполагал, что он ничего не поймет, просто мне хотелось в последний раз окинуть взором мастерскую.
Как я и предполагал, Дмитрия Дмитриевича ещё не было. Но орелики уже трудились. Среди них и скульптор Сережа, который был мне нужен. Ребята радостно приветствовали меня и завалили вопросами, где я пропадал столько лет. Я отвечал неопределенно, а сам искал глазами подходящую скульптуру. Наконец я прямо спросил у Сереги:
- У тебя есть какая-нибудь фигура, от которой ты мечтаешь избавиться?
Скульптур неопределенно дернул плечом.
- Такие фигуры всегда есть. Весь вопрос в том, кто потом будет убирать.
- Не волнуйся, уберу! - соврал я. - Покажи только фигуру.
- Вон от той бабешки с дротиком мечтаю избавиться с прошлого года.
- Тащи колун! И покажи товарищу свое истинное мастерство.
Все побросали работу и окружили Серегу. Подобная процедура нравилась всем. Он самодовольно хмыкнул, взобрался на соседний постамент и вдруг одной рукой со всего маха хряпнул скульптуре по голове, да так, что она рассыпалась, до самых ног.
- Дай, добью ноги! - закричали пацаны и вырвали из его рук колун.
Серега подошел к нам и с улыбкой пояснил:
- Главное, найти середину центра тяжести, и скульптуру можно разбить одним ударом. Конечно, классически она разбивается молотком, но от колуна больше кайфа.
Сорокин, как я и предполагал, ничего не понял. Он удивлено посмотрел на меня и спросил:
- И что?
- А то, что убийцей мог быть не только мясник, не только патологоанатом, но и художник.
Сорокин с минуту смотрел на меня, не моргая, и вдруг неприлично расхохотался.
- Ну, если так рассуждать, то убийцей мог быть и игрок в гольф.
Я взял его за рукав и вывел в коридор, чтобы не слышали ребята.
- Хорошо, не буду водить вас за нос. Это я зарубил тех троих в Красном Яре.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
УБИЙЦА ЯВИЛСЯ С ПОВИННОЙ
(газета "Симбирские вести")
И снова сенсация, связанная с происшествием в Красном Яре. В минувшую субботу добровольно сдался властям настоящий убийца. Им оказался начальник отдела планирования "Симбир-Фарма" Александр Ветлицкий. По его признанию, он собственноручно зарубил топором главу фирмы Алексея Рогова и двух своих сослуживцев. Точная причина ещё не выяснена, но, как сообщают наши источники, это связано с деньгами, найденными в карманах убитых. Прокуратура по-прежнему отказывается прояснить что-либо по этому делу.
По нашим данным, добровольное признание Ветлицкого для следователя прокуратуры Валерия Сорокина явилось полной неожиданностью. Если действительно этих несчастных зарубил начальник отдела планирования, то это ещё больше запутывает дело и не снимает прежних вопросов. Куда все-таки делся Пьяных? Что делала мадам Рогова в день убийства в Красном Яре? Почему на девятый день после убийства главой фирмы был назначен Сабитов? Почему преступник прибегнул к помощи топора?
Как стало известно нашему корреспонденту, среди своих сослуживцев Александр Ветлицкий был эталоном спокойствия и равновесия. Его не только никогда не видели гневным, но даже и раздраженным. То, что он способен на убийство, да ещё топором, в это верится с большим трудом.
По словам секретаря, как раз в день убийства Ветлицкий возвратился из своей московской командировки. Поезд прибыл в два, а в три командированный уже находился в офисе. Он был, как обычно, спокойным и доброжелательным. Ничего странного ни в его лице, ни в манере поведения сослуживцы не заметили. Выглядел он несколько утомленным, но это от бессонной ночи в поезде. Как он сам пожаловался в бухгалтерии, ему не достался купейный билет и пришлось добираться плацкартным. Сдав отчет о командировке в секретариат, Ветлицкий отправился домой, поскольку оставаться на работе уже не имело смысла, - было около шестнадцати часов.
Вид его перед уходом был спокойным, но несколько сонным. Если все маньяки ведут себя так за полчаса до убийства, то это нонсенс.
P.S. Когда верстался номер, прокурор области неожиданно сделал сенсационное заявление: "Красноярское дело" оказалось более сложным и запутанным, чем представлялось в самом начале. Не исключено, что оно каким-то образом переплетается с делом о расчленении девочек в 1988 и 1989 годах.
1
Он смотрит в глаза и не верит ни слову. Я описываю детали, а он кивает, щурит глаза, иногда снимает очки, чтобы протереть, однако все равно не верит. Впрочем, мне безразлично. Какого черта еще? Главное, что преступник признался, а все эти тонкости уже излишни. Тем не менее Сорокин упрям. Он хочет знать истину и впивается как бульдог. Но истины не добиваются бульдожьей хваткой. Она заслуживается трудом, как и божий дар.
- Допустим, - устало прерывает Сорокин. - Допустим, все, что вы говорите, - правда. Но возникает резонный вопрос: почему вы не признались сразу?
- Сразу трудно признаться, - отвечаю я и отвожу глаза от его сияющих очков.
- А почему решили признаться именно после задержания Роговой? Почему, например, не после ареста Лебедкиной?
- Мне не жалко Лебедкину. Она ворует. Именно из-за Лебедкиной мы потеряли четыре аптеки. Она по полгода гоняет деньги по неизвестно чьим счетам. Ей давно нужно было воздать по заслугам.
- Значит, Лебедкина у вас не вызывает симпатии, а Рогова, значит, вызывает?
Я смотрю в глаза Сорокину и вижу в них раздражение.
- Рогова несчастная женщина. Она столько настрадалась от своего мужа, а тут вы ещё бросили её в каталажку, не разобравшись.
- Не бросили, а задержали.
- Неважно! Рогова здесь абсолютно ни при чем. Она святая. Как только этим ублюдкам, как Рогов, достаются такие женщины? Хотя не об этом речь. Знаете ли вы, что такое провинциальные музыкальные вечера в каких-нибудь ПТУ или районных школах? Это сборище нищих музыкальных работников, которые делают вид, что все ещё что-то значат для общественной жизни города. Сходите из любопытства, я вам советую. Посмотрите на их унылые лица, посмотрите в тоскливые глаза, на их штопаную одежонку, на их натянутые улыбки. Зрелище весьма впечатляющее. Никаких чиновников на такие мероприятия не заманишь калачом. Так вот Анна Николаевна, которая тоже закончила музыкальное училище, всегда приходит на эти вечера с двумя ведрами роз.
- И что? - удивился Сорокин. - Что такое для богатой женщины купить два ведра роз? Ее муж ворочает миллионами.
- В том-то и дело, что муж ворочает, а ей не дает ни гроша. Он жмот, каких поискать. Рогов может за вечер спустить миллион на шлюху, а жене дает только полторы тысячи в месяц на пропитание. И то потом требует отчет.
- Где же она берет на розы? - удивился следователь.
- Подрабатывала мытьем подъездов! Не верите? Могу показать дома, в которых она моет по понедельникам и четвергам.
Сорокин смутился. Он протер очки, после чего подозрительно вгляделся в глаза:
- Откуда вам это известно?
- Случайно увидел её в подъезде с тряпкой в руках. Глазам не поверил. Думал, обознался. Навел справки - действительно она.
После короткого молчания следователь постучал по столу ручкой и произнес с досадой в голосе:
- Значит, вы решили выгородить Рогову? Взять вину на себя? Но придумайте что-нибудь более достоверное, чем ограбление. Ну какой же дурак вам поверит, что вы зарубили троих топором только из-за того, что они вас ограбили?
- Вы не верите, что эти тридцать три тысячи баксов мои?
- Допустим, что они ваши. Допустим, что вы всю жизнь их копили на новую квартиру. Допустим, воровство сотрудников так вас задело, что вы, не помня себя, искромсали обидчиков топором. Но почему свои деньги вы не забрали обратно?
- Я не люблю шарить по карманам, - ответил я, отводя глаза. - Да я и не знал, что деньги у них в карманах.
- Откуда же вы знали, что именно они вас ограбили?
- А больше некому, - пробормотал я, понимая, что это звучит идиотски.
- Александр Викторович, - улыбнулся следователь. - Вы взрослый человек. Вы хоть понимаете, как все это глупо?
Я вздохнул и опустил голову. После небольшой паузы Сорокин сделался серьезным:
- Так вы продолжаете настаивать, что это вы в полном здравии зарубили Рогова, Петрова и Клокина?
- Продолжаю, - ответил я, не поднимая головы.
- Из-за денег?
- Да.
- Что ж, - щелкнул пальцами Сорокин, - я начинаю составлять протокол. Может быть, все-таки подумаете? Так мы можем дойти с вами и до "вышки".
Сердце мое встрепенулось. "Вышка" - самое то. С жизнью я расстанусь с улыбкой, как Демокрит, потому что дальнейшее продолжение жизни - это бессмысленная жестокость по отношению ко мне. Хотя жестокость тоже способствует прозрению, но прозрение меня больше не занимает, поскольку мне прозревать уже незачем. О чем речь? "Вышка" - это гораздо лучший вариант, чем зона или психушка. Только все это мечты. В России запрещены смертные казни.
Душно. За решеткой комнатушки, где меня допрашивают, проплывают тучи. Тучи - не разновидность атмосферных явлений, это вечное состояние моей души. У следователя тоже под глазами тучи. Заметно, что он не желает составлять протокол. Он желает выставить меня отсюда и всерьез заняться Роговой. Но Рогову он не получит.
2
Когда меня отвели в камеру и, наконец, оставили одного, на душе стало спокойней. Теперь неопределенность кончилась. Я даже робко выразил надежду, что ко мне снова могут вернуться сны. Хотя вряд ли.
Я лег на нары и закрыл глаза. Внутри остался неприятный осадок после разговора со следователем. Мне было его искренне жалко. Если ему откровенно рассказать, что никакой я не специалист по маркетингу лекарственных препаратов, а простой российский художник, это бы только запутало дело. Можно для всего света быть художником, а в душе оставаться торгашом, но когда я занялся постылым торгашеством, то ни на секунду не забывал, что я художник. Да и как забыть, когда вечно над душой висит эта чугунная гиря ненаписанного.
Чтобы слегка встряхнуться, я уезжал в Москву. Бродил по театрам, музеям, выставочным залам. Забредал и к друзьям-художникам, с которыми много пил и рассуждал о новых течениях в живописи.
В тот роковой девяносто четвертый Москва произвела на меня удручающее впечатление. Столица изменилась. Она стала насквозь продажной. Изменились и мои братья по духу. Они все уже были при деньгах. Их, словно мотыльков на свечку, слепо несло в коммерцию. "То, что произошло в стране, несомненно штучки сатаны", - думал я, но сейчас, конечно, понимаю, что это испытание Божье. Это испытание лучшей части человечества - творцов. Торгаши, они и в Африке торгаши. Господь испытывал художников: действительно ли они творцы или при первой возможности променяют свой божественный дар на презренный самоварный блеск?
Я беседовал с друзьями-художниками и поражался тому, как глубоко они прониклись всенародным духом торгашества. А может быть, у них и не было никогда божьего дара? Возможно, и так. Но все равно мне было обидно. Они, выдержав натиск железобетонного тоталитаризма, поддались плебейскому духу всеобщего жульничества. Вообще, много унылого я вынес из той поездки, но особенно грустил, когда смотрел на цветные обложки эротических журналов.
Как-никак я был холостяком, и обнаженные женщины не могли не волновать меня. Я опять скучал по Алене и, глядя на зазывающие телеса журнальных красавиц, бессмысленно усмехался. Как живописец я не мог не оценить, что их вульгарная нагота рассчитана на грубый вкус и что их прелести, выставленные на прилавок в таком количестве, безнадежно уступали обаянию моей бывшей супруги. Я скучал по шелковистой коже, кофейным соскам, молочным ножкам... Черт! С каким огромным счетом проигрывали эти фиговые красотки моей жене в элементарной женственности. И на кой ляд мне нужна свобода? Безусловно, мы были бы счастливы с Аленой и дожили бы до глубокой старости, если бы я, наконец, снял с себя этот невыносимый крест художника. Но в утешение я опять вспоминал Баратынского, что "дарование - есть поручение", и понимал, что Алена была мне спущена свыше как испытание.
А ведь испытание женщиной - это самое примитивное, чем испытывают душу, вознамерившуюся служить высшему смыслу. Вслед за этим, если верить Флоберу, испытывают смертью.
Как ни трезвы были мои рассуждения, Алена стояла перед глазами как живая, причем в бесстыдно обнаженном виде. Почему-то припоминалось только хорошее, но таково уж свойство всех воспоминаний. Я брел по Арбату и догадывался, что наша встреча с ней не могла быть случайной. В слиянии наших судеб было много мистического, как будто нас специально толкали в объятия друг другу.
А её плоть! Боже мой, какая у неё плоть... Такая дается только женщинам, у которых особая миссия. Если бы ещё душа соответствовала её телу. Неожиданно я встал как вкопанный и мне в голову пришла совершенно идиотская мысль, что я никогда не любил Алену, а любил только её тело.
Виктор многозначительно поднял палец и хитро подмигнул.
- Сейчас ты тоже договоришься, - прошептала Маша. - И тебя уволят.
- Если успеют! - засмеялся Виктор. - Скоро Сабитову конец, ребятки!
Мы подняли головы:
- Это ещё что за новости?
Виктор покосился на дверь и, снизив голос, объяснил:
- Сегодня утром милиция арестовала Рогову.
- Откуда у тебя такие сведения? - поинтересовался я.
- Я только что встретил корреспондента "Вестей". Он мне сказал, что преступление раскрыто. Рогова в нем чуть ли не главный зачинщик. Значит, скоро арестуют и Сабитова.
- Нашел кому верить - корреспонденту "Симбирских вестей".
- Да, действительно! Они и соврут - не покраснеют, - хмыкнула Маша. Им лишь бы "бомба" была.
- Но то, что Рогову арестовали, это хоть точно? - спросил я.
- Откуда точно? Корреспондент и сам не знает, - махнул рукой Виктор, усаживаясь за компьютер. - Якобы. Этот репортеришко мне полчаса мозги парил, а потом признался, что все эти сенсации их заставляет придумывать редактор.
- А если в суд подадут? - хлопнула глазами Маша.
- А что суд? Чем больше судов, тем больше у газеты популярность. Некоторые газеты специально пишут подсудные материалы, чтобы за счет скандалов увеличить тираж. А вообще суды - такая рутина. Кто с ними связывается? Этим и пользуются журналисты. А потом, даже если суд и вынесет какое-нибудь решение - где гарантия, что тебе возместят убытки? Будешь ты с исполнительным листом, как курица с яйцом носиться. Лично я в суд никогда не обращался и обращаться не собираюсь, - закончил Виктор.
- И я, - призналась Маша и почему-то вздохнула. - А вы, Александр Викторович, были когда-нибудь в суде?
- Дважды, - ответил я. - И оба раза по бракоразводному процессу...
Если с первой женой я был разведен почти молниеносно, то со второй все было иначе. Первое заявление о разводе я подал на четвертом году нашей жизни. Причина та же - полная невозможность творить. Однако развод затянулся на долгие три года. За это время было ещё шесть моих заявлений. И когда мы разъехались окончательно, мне уже было тридцать пять, как Гогену. Да, ни одной выдающейся картины, но я снова был свободен! И я снова ясно представлял свое предназначение в этой жизни, и четко видел смысл человеческой эволюции. Незадолго до развода, в какое-то затишье между боями, у нас с женой на эту тему состоялся разговор.
Я стоял перед мольбертом и творил песочные часы, но вместо песка у меня были люди. Много людей. Они были грязные, пузатые, небритые, дикие и злые, но, проскочив через узкий перешеек, - трансформировались и делались тонкими, чистыми, красивыми...
- Как ты считаешь, - спросил я у жены, - каков смысл жизни?
- Чтобы муж на жену не орал, - ответила она сердито, не отрываясь от телевизора.
- Да нет же, - засмеялся я. - Сколько до нас было культур и цивилизаций. И ни одной не осталась. Наша - тоже когда-нибудь исчезнет, как исчезла греческая, римская и египетская. Некоторые их них достигали таких высот в искусстве, какие нам и не снились. И все равно они канули. Китайцы, например, добились такого совершенства в поэзии, что даже кляузы на соседей писали поэтическим языком. И все равно все это кануло в небытие. Какой же смысл во всех этих расцветах культур?
Если бы Алена хоть краем глаза взглянула на мою картину, то, вероятно, смогла бы ответить на мой вопрос. Но она смотрела очередной бразильский сериал и поэтому пробурчала недовольно:
- Смысл: чтобы муж слушался жену.
- Да нет же! - воскликнул я, раздражаясь от её узколобости. - Смысл от всего этого может быть только один: чтобы следующая цивилизация рождалось в ином качестве. Понимаешь?
- В лучшем или в худшем? - рассеянно спросила она.
- Конечно, в лучшем.
Она подняла на меня глаза и спросила:
- Тебе какое дело до следующей цивилизаци? Тебя уже там не будет.
Вопрос меня обескуражил. Я не знал, что ответить, но точно знал, что качество людей будущего меня кровно волнует.
- Почему ты решила, что меня там не будет? Мы все там будем. Хотя нет. Представители племени Ханаана приходят на Землю единожды, и непременно рабами... У них будущего нет...
И снова, будто тополь на Плющихе, стоял я посреди своей "хрущевки" и вглядывался в белые обои, которые наклеил в ожидании счастливой жизни. А на кухне сияли алые розы на клеенчатых стенах и слой пыли покрывал газовую плиту с перевернутым холодильником. И нутро мое наполнялось тихой грустью. Ведь как-никак, кроме некогда любимой жены, я оставил шестилетнего сына. Мой сын повторяет мою судьбу. На мне с шести лет клеймо безотцовщины. Не дай бог, если он пойдет по моим стопам и возьмет в руки кисть.
От такой мысли мне сделалось дурно. В ту минуту мне показалось, что, если я не совершу то, что на меня возложено свыше, моя ноша перейдет на сына.
В ту же секунду я сорвался с места и начал панически раскладывать мольберт. "Я все смогу и все ещё успею - ещё не стар, и помыслы чисты", бормотал я стихи своего друга. Ничего-ничего! Тридцать пять - хороший возраст. Данте ещё и не думал приступать к своей "Божественной комедии", а Даниил Андреев едва только сделал первые наброски к своей великолепной "Розе мира". Работа на ментальном уровне и предполагает именно такой возраст. Отчаиваться ещё рано. Пускай я потерял полжизни, зато узнал истинную цену свободы. В тридцать пять Гоген ушел из дома, чтобы взять в руки кисть. "В тридцать пять все ещё только начинается", - бодро думал я. И светлая ностальгия по юности переполняла мое серое нутро. Но то была спокойная грусть...
26
Я заметил одну вещь. Мне совсем перестали сниться сны. Сегодня девятое сентября, суббота, тринадцатый день от того дня, как я сгубил свою душу. Только что миновала двенадцатая ночь небытия. Учитель говорил, что сны не могут не сниться. Если ты встаешь утром и не помнишь ни фрагмента, значит, твоя душа поднималась слишком высоко. Моя же, судя по всему, опускалась слишком низко.
Я поставил на плиту кофейник и подумал, что для провидения тринадцатый день как-никак был бы кстати, чтобы покончить с моей неопределенностью. На этой мысли кофе, как и в прошлый раз, с шипеньем залил гарелку. Выждав минуту я, со вздохом выключил газ.
В холодильнике не было почти ничего, кроме прогорклого масла в масленке. Это обстоятельство больше обрадовало, нежели опечалило. Уже двенадцать дней подряд я насильно втискиваю в себя пищу, и сейчас мне судьба давала шанс проветриться до магазина.
Я вяло влез в туфли, снял с вешалки сумку и отправился на улицу. Не дойдя до гастронома, я внезапно увидел в киоске газету с огромным заголовком: "Убийство раскрыто. Жена "заказала" мужа". Я подошел и ткнул пальцем в эту страницу. Разумеется, то были "Симбирские вести". Только они способны пугать читателей такими изуверскими заголовками. Я раскрыл газету и начал читать.
УБИЙСТВО РАСКРЫТО
Жена "заказала" мужа
Как стало известно нашему корреспонденту, следствие по убийствам в Красном Яре почти завершено. Прокуратура по-прежнему отказывается от комментариев, но дает понять, что расследование находится в завершающей стадии. Главные зачинщики убийства уже арестованы, хотя исполнитель по-прежнему в бегах.
Как мы и предполагали, следствие не блеснуло оригинальностью: подозреваемый, все тот же Леонид Пьяных, который все ещё на свободе, а вот мотив преступления кардинально изменился. По слухам, следователь прокуратуры Валерий Сорокин больше не связывает эти убийства с угоном КамАЗа с лекарственными препаратами с Красногорского завода лекарственных средств.
Однако будем последовательны. Почти сразу же после убийства, а точнее, на девятый день овдовевшая "президентша" неожиданно поставила во главе фирмы начальника отдела сбыта Марата Сабитова. Это неожиданное назначение вызвало у работников "Симбир-Фарма" недоумение и разного рода толки. "Почему именно Сабитов? - удивлялись сотрудники. - Ведь именно из-за работы его отдела оборот лекарств сократился почти вдвое". Свой выбор мадам Рогова объяснила так: "Сабитов явился ко мне домой на второй день после убийства мужа и попросил доверить ему фирму. Он пообещал, что в течение двух месяцев выведет АО на уровень прошлого года".
Рогова доверила. Но вот что любопытно: процветание фирмы полностью зависело от отдела сбыта. Возникает резонный вопрос: что же господин Сабитов не вывел фирму на должный уровень при живом хозяине, а наоборот, отдел под его руководством работал день ото дня хуже? Подобный факт не мог не навести на мысль, что начальник отдела сбыта сажал родную фирму на мель умышленно. А может, такой исход событий был запланирован совместно с Роговой?
Однако не будем гадать. Обратимся к фактам. Следственной группе стало известно, что Пьяных был частым гостем в доме Роговых, но хозяйка дома категорически отрицает свое знакомство с ним. Это вызвало у следствия подозрение. Неожиданно выяснилось, что Анну Рогову в день убийства видели недалеко от Красного Яра. Сама она это отрицает, но и не дает вразумительного ответа на вопрос: где она находилась в час убийства мужа?
В результате мадам Рогова, а заодно и новоиспеченный глава "Симбир-Фарма" взяты под стражу. Прокуратура убеждена в причастности их обоих к этим зверским убийствам. В данный момент следствие выясняет долю участия каждого в этом преступлении. Также правоохранительные органы намекнули, что ищут уже не самого Пьяных, а его труп, причем неподалеку от Красного Яра. Когда тело будет найдено, многое встанет на свои места, в том числе будет получен ответ на вопрос: для чего мадам Рогова в день убийства ездила в Красный Яр?
По мнению следствия - это дело двух-трех дней.
Прочтя заметку, я швырнул газету в урну и произнес в сердцах:
- Скоты!
Что я мог произнести еще? Это слишком, даже для желтых журналюг. Куда смотрит прокурор?
Я вернулся домой и стал звонить по всем инстанциям. В прокуратуре находился только дежурный, однако домашний телефон следователя Сорокина он дать категорически отказался. Не произвело на него впечатления и мое заявление, что я знаю все об этих странных убийствах в Красном Яре. Дежурный так же невозмутимо отпарировал:
- Если у вас есть какие-то факты по этому делу, мы готовы принять их от вас в письменном виде.
Я решил не медлить. Быстро собрался, кинул в сумку две ручки и пачку бумаги, взял паспорт и уже было шагнул за порог, как вспомнил про дневник. Пришлось вернуться, вырвать исписанные страницы и сжечь их в алюминиевом блюде. Только после этого я окинул взглядом свою одинокую квартиру и вышел вон.
Был солнечный сентябрьский день. Пахло прелыми листьями и сырой землей. Во дворе шумно резвилась детвора, чирикали воробьи и ворковали голуби. Я решил перед прокуратурой зайти к Дмитрию Дмитриевичу, хотя и не был уверен, что в это время он уже в мастерской. Обычно мастер подходил ближе к вечеру, но все равно там должны быть ребята. Завернув на улицу, где стоит Дом художника, я неожиданно увидел того, кого искал. "Что ж, это действительно судьба", - усмехнулся я и пошел ему навстречу. Сорокин узнал меня и первый протянул руку.
- Зря вы проходите мимо этого здания, - произнес я, кивая на Дом художника. - Как раз в нем вы и найдете разгадку вашего дела. Вас само провидение водит вокруг этого места.
Следователь засмеялся, подумав, что я шучу.
- Вы читали сегодняшние "Вести"? Это правда, что они пишут относительно Роговой?
- У меня эти "Вести" вот уже где сидят! - скривился Сорокин, проведя ладонью по горлу. - Я все-таки подам на них в суд.
- Значит, Рогова не арестована?
- Рогова задержана по подозрению.
- Но неужели вы действительно думаете, что Анна Николаевна "заказала" своего мужа?
- Почему бы нет? - сверкнул очками Сорокин. - Все факты против нее. Во-первых, её опознали свидетели. В день убийства она была в Красном Яре. Разве это не факт? Причем сама она это отрицает.
- Вы хотите сказать, что зарубила она?
- Ну что вы? - улыбнулся следователь. - Зарубить она, конечно, не могла, но "заказать" мужа - резон у неё был. А порубал их всех мужчина недюжинной силы, который раньше имел дело с разрубкой мяса. Одним ударом раскроить череп - может только мясник. Либо патологоанатом.
- А дровосек разве не может?
- Может, конечно, - засмеялся следователь. - Но у меня нет на подозрении дровосека. А меня есть мясник.
Мне ничего не оставалось, как тяжело вздохнуть.
- Давайте зайдем в мастерскую. Я вам кое-что покажу, и вы сразу перемените свое мнение.
Брови следователя взметнулись, в глазах появилось недоумение. Он недоверчиво вгляделся в меня, молча требуя дополнительных объяснений.
- Я не шучу, Валерий Александрович. Пойдемте!
Было видно, как он колебался, но любопытство взяло верх. Сорокин украдкой взглянул на часы и, заинтригованный, направился за мной. По правде говоря, я предполагал, что он ничего не поймет, просто мне хотелось в последний раз окинуть взором мастерскую.
Как я и предполагал, Дмитрия Дмитриевича ещё не было. Но орелики уже трудились. Среди них и скульптор Сережа, который был мне нужен. Ребята радостно приветствовали меня и завалили вопросами, где я пропадал столько лет. Я отвечал неопределенно, а сам искал глазами подходящую скульптуру. Наконец я прямо спросил у Сереги:
- У тебя есть какая-нибудь фигура, от которой ты мечтаешь избавиться?
Скульптур неопределенно дернул плечом.
- Такие фигуры всегда есть. Весь вопрос в том, кто потом будет убирать.
- Не волнуйся, уберу! - соврал я. - Покажи только фигуру.
- Вон от той бабешки с дротиком мечтаю избавиться с прошлого года.
- Тащи колун! И покажи товарищу свое истинное мастерство.
Все побросали работу и окружили Серегу. Подобная процедура нравилась всем. Он самодовольно хмыкнул, взобрался на соседний постамент и вдруг одной рукой со всего маха хряпнул скульптуре по голове, да так, что она рассыпалась, до самых ног.
- Дай, добью ноги! - закричали пацаны и вырвали из его рук колун.
Серега подошел к нам и с улыбкой пояснил:
- Главное, найти середину центра тяжести, и скульптуру можно разбить одним ударом. Конечно, классически она разбивается молотком, но от колуна больше кайфа.
Сорокин, как я и предполагал, ничего не понял. Он удивлено посмотрел на меня и спросил:
- И что?
- А то, что убийцей мог быть не только мясник, не только патологоанатом, но и художник.
Сорокин с минуту смотрел на меня, не моргая, и вдруг неприлично расхохотался.
- Ну, если так рассуждать, то убийцей мог быть и игрок в гольф.
Я взял его за рукав и вывел в коридор, чтобы не слышали ребята.
- Хорошо, не буду водить вас за нос. Это я зарубил тех троих в Красном Яре.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
УБИЙЦА ЯВИЛСЯ С ПОВИННОЙ
(газета "Симбирские вести")
И снова сенсация, связанная с происшествием в Красном Яре. В минувшую субботу добровольно сдался властям настоящий убийца. Им оказался начальник отдела планирования "Симбир-Фарма" Александр Ветлицкий. По его признанию, он собственноручно зарубил топором главу фирмы Алексея Рогова и двух своих сослуживцев. Точная причина ещё не выяснена, но, как сообщают наши источники, это связано с деньгами, найденными в карманах убитых. Прокуратура по-прежнему отказывается прояснить что-либо по этому делу.
По нашим данным, добровольное признание Ветлицкого для следователя прокуратуры Валерия Сорокина явилось полной неожиданностью. Если действительно этих несчастных зарубил начальник отдела планирования, то это ещё больше запутывает дело и не снимает прежних вопросов. Куда все-таки делся Пьяных? Что делала мадам Рогова в день убийства в Красном Яре? Почему на девятый день после убийства главой фирмы был назначен Сабитов? Почему преступник прибегнул к помощи топора?
Как стало известно нашему корреспонденту, среди своих сослуживцев Александр Ветлицкий был эталоном спокойствия и равновесия. Его не только никогда не видели гневным, но даже и раздраженным. То, что он способен на убийство, да ещё топором, в это верится с большим трудом.
По словам секретаря, как раз в день убийства Ветлицкий возвратился из своей московской командировки. Поезд прибыл в два, а в три командированный уже находился в офисе. Он был, как обычно, спокойным и доброжелательным. Ничего странного ни в его лице, ни в манере поведения сослуживцы не заметили. Выглядел он несколько утомленным, но это от бессонной ночи в поезде. Как он сам пожаловался в бухгалтерии, ему не достался купейный билет и пришлось добираться плацкартным. Сдав отчет о командировке в секретариат, Ветлицкий отправился домой, поскольку оставаться на работе уже не имело смысла, - было около шестнадцати часов.
Вид его перед уходом был спокойным, но несколько сонным. Если все маньяки ведут себя так за полчаса до убийства, то это нонсенс.
P.S. Когда верстался номер, прокурор области неожиданно сделал сенсационное заявление: "Красноярское дело" оказалось более сложным и запутанным, чем представлялось в самом начале. Не исключено, что оно каким-то образом переплетается с делом о расчленении девочек в 1988 и 1989 годах.
1
Он смотрит в глаза и не верит ни слову. Я описываю детали, а он кивает, щурит глаза, иногда снимает очки, чтобы протереть, однако все равно не верит. Впрочем, мне безразлично. Какого черта еще? Главное, что преступник признался, а все эти тонкости уже излишни. Тем не менее Сорокин упрям. Он хочет знать истину и впивается как бульдог. Но истины не добиваются бульдожьей хваткой. Она заслуживается трудом, как и божий дар.
- Допустим, - устало прерывает Сорокин. - Допустим, все, что вы говорите, - правда. Но возникает резонный вопрос: почему вы не признались сразу?
- Сразу трудно признаться, - отвечаю я и отвожу глаза от его сияющих очков.
- А почему решили признаться именно после задержания Роговой? Почему, например, не после ареста Лебедкиной?
- Мне не жалко Лебедкину. Она ворует. Именно из-за Лебедкиной мы потеряли четыре аптеки. Она по полгода гоняет деньги по неизвестно чьим счетам. Ей давно нужно было воздать по заслугам.
- Значит, Лебедкина у вас не вызывает симпатии, а Рогова, значит, вызывает?
Я смотрю в глаза Сорокину и вижу в них раздражение.
- Рогова несчастная женщина. Она столько настрадалась от своего мужа, а тут вы ещё бросили её в каталажку, не разобравшись.
- Не бросили, а задержали.
- Неважно! Рогова здесь абсолютно ни при чем. Она святая. Как только этим ублюдкам, как Рогов, достаются такие женщины? Хотя не об этом речь. Знаете ли вы, что такое провинциальные музыкальные вечера в каких-нибудь ПТУ или районных школах? Это сборище нищих музыкальных работников, которые делают вид, что все ещё что-то значат для общественной жизни города. Сходите из любопытства, я вам советую. Посмотрите на их унылые лица, посмотрите в тоскливые глаза, на их штопаную одежонку, на их натянутые улыбки. Зрелище весьма впечатляющее. Никаких чиновников на такие мероприятия не заманишь калачом. Так вот Анна Николаевна, которая тоже закончила музыкальное училище, всегда приходит на эти вечера с двумя ведрами роз.
- И что? - удивился Сорокин. - Что такое для богатой женщины купить два ведра роз? Ее муж ворочает миллионами.
- В том-то и дело, что муж ворочает, а ей не дает ни гроша. Он жмот, каких поискать. Рогов может за вечер спустить миллион на шлюху, а жене дает только полторы тысячи в месяц на пропитание. И то потом требует отчет.
- Где же она берет на розы? - удивился следователь.
- Подрабатывала мытьем подъездов! Не верите? Могу показать дома, в которых она моет по понедельникам и четвергам.
Сорокин смутился. Он протер очки, после чего подозрительно вгляделся в глаза:
- Откуда вам это известно?
- Случайно увидел её в подъезде с тряпкой в руках. Глазам не поверил. Думал, обознался. Навел справки - действительно она.
После короткого молчания следователь постучал по столу ручкой и произнес с досадой в голосе:
- Значит, вы решили выгородить Рогову? Взять вину на себя? Но придумайте что-нибудь более достоверное, чем ограбление. Ну какой же дурак вам поверит, что вы зарубили троих топором только из-за того, что они вас ограбили?
- Вы не верите, что эти тридцать три тысячи баксов мои?
- Допустим, что они ваши. Допустим, что вы всю жизнь их копили на новую квартиру. Допустим, воровство сотрудников так вас задело, что вы, не помня себя, искромсали обидчиков топором. Но почему свои деньги вы не забрали обратно?
- Я не люблю шарить по карманам, - ответил я, отводя глаза. - Да я и не знал, что деньги у них в карманах.
- Откуда же вы знали, что именно они вас ограбили?
- А больше некому, - пробормотал я, понимая, что это звучит идиотски.
- Александр Викторович, - улыбнулся следователь. - Вы взрослый человек. Вы хоть понимаете, как все это глупо?
Я вздохнул и опустил голову. После небольшой паузы Сорокин сделался серьезным:
- Так вы продолжаете настаивать, что это вы в полном здравии зарубили Рогова, Петрова и Клокина?
- Продолжаю, - ответил я, не поднимая головы.
- Из-за денег?
- Да.
- Что ж, - щелкнул пальцами Сорокин, - я начинаю составлять протокол. Может быть, все-таки подумаете? Так мы можем дойти с вами и до "вышки".
Сердце мое встрепенулось. "Вышка" - самое то. С жизнью я расстанусь с улыбкой, как Демокрит, потому что дальнейшее продолжение жизни - это бессмысленная жестокость по отношению ко мне. Хотя жестокость тоже способствует прозрению, но прозрение меня больше не занимает, поскольку мне прозревать уже незачем. О чем речь? "Вышка" - это гораздо лучший вариант, чем зона или психушка. Только все это мечты. В России запрещены смертные казни.
Душно. За решеткой комнатушки, где меня допрашивают, проплывают тучи. Тучи - не разновидность атмосферных явлений, это вечное состояние моей души. У следователя тоже под глазами тучи. Заметно, что он не желает составлять протокол. Он желает выставить меня отсюда и всерьез заняться Роговой. Но Рогову он не получит.
2
Когда меня отвели в камеру и, наконец, оставили одного, на душе стало спокойней. Теперь неопределенность кончилась. Я даже робко выразил надежду, что ко мне снова могут вернуться сны. Хотя вряд ли.
Я лег на нары и закрыл глаза. Внутри остался неприятный осадок после разговора со следователем. Мне было его искренне жалко. Если ему откровенно рассказать, что никакой я не специалист по маркетингу лекарственных препаратов, а простой российский художник, это бы только запутало дело. Можно для всего света быть художником, а в душе оставаться торгашом, но когда я занялся постылым торгашеством, то ни на секунду не забывал, что я художник. Да и как забыть, когда вечно над душой висит эта чугунная гиря ненаписанного.
Чтобы слегка встряхнуться, я уезжал в Москву. Бродил по театрам, музеям, выставочным залам. Забредал и к друзьям-художникам, с которыми много пил и рассуждал о новых течениях в живописи.
В тот роковой девяносто четвертый Москва произвела на меня удручающее впечатление. Столица изменилась. Она стала насквозь продажной. Изменились и мои братья по духу. Они все уже были при деньгах. Их, словно мотыльков на свечку, слепо несло в коммерцию. "То, что произошло в стране, несомненно штучки сатаны", - думал я, но сейчас, конечно, понимаю, что это испытание Божье. Это испытание лучшей части человечества - творцов. Торгаши, они и в Африке торгаши. Господь испытывал художников: действительно ли они творцы или при первой возможности променяют свой божественный дар на презренный самоварный блеск?
Я беседовал с друзьями-художниками и поражался тому, как глубоко они прониклись всенародным духом торгашества. А может быть, у них и не было никогда божьего дара? Возможно, и так. Но все равно мне было обидно. Они, выдержав натиск железобетонного тоталитаризма, поддались плебейскому духу всеобщего жульничества. Вообще, много унылого я вынес из той поездки, но особенно грустил, когда смотрел на цветные обложки эротических журналов.
Как-никак я был холостяком, и обнаженные женщины не могли не волновать меня. Я опять скучал по Алене и, глядя на зазывающие телеса журнальных красавиц, бессмысленно усмехался. Как живописец я не мог не оценить, что их вульгарная нагота рассчитана на грубый вкус и что их прелести, выставленные на прилавок в таком количестве, безнадежно уступали обаянию моей бывшей супруги. Я скучал по шелковистой коже, кофейным соскам, молочным ножкам... Черт! С каким огромным счетом проигрывали эти фиговые красотки моей жене в элементарной женственности. И на кой ляд мне нужна свобода? Безусловно, мы были бы счастливы с Аленой и дожили бы до глубокой старости, если бы я, наконец, снял с себя этот невыносимый крест художника. Но в утешение я опять вспоминал Баратынского, что "дарование - есть поручение", и понимал, что Алена была мне спущена свыше как испытание.
А ведь испытание женщиной - это самое примитивное, чем испытывают душу, вознамерившуюся служить высшему смыслу. Вслед за этим, если верить Флоберу, испытывают смертью.
Как ни трезвы были мои рассуждения, Алена стояла перед глазами как живая, причем в бесстыдно обнаженном виде. Почему-то припоминалось только хорошее, но таково уж свойство всех воспоминаний. Я брел по Арбату и догадывался, что наша встреча с ней не могла быть случайной. В слиянии наших судеб было много мистического, как будто нас специально толкали в объятия друг другу.
А её плоть! Боже мой, какая у неё плоть... Такая дается только женщинам, у которых особая миссия. Если бы ещё душа соответствовала её телу. Неожиданно я встал как вкопанный и мне в голову пришла совершенно идиотская мысль, что я никогда не любил Алену, а любил только её тело.