Страница:
В моей голосовой почте – сообщение от Мэтта: его не будет весь день – сплошные совещания; зато наш главный согласовал поездку “Телеграф” в Верону (за наши денежки), так что: “Вперед, буревестники!” Улыбаюсь во весь рот. Отсутствие Мэтта на рабочем месте безусловно свидетельствует о возрождении моей репутации. Сочиняю елейно-приторное письмо в пресс-офис Государственного управления Италии по туризму, где вкратце излагаю наши планы. Кроме того, расходую непомерно большое количество рабочего времени, мечтательно вздыхая по Крису. Вообще не хочу сегодня пользоваться телефоном в служебных целях: ведь он может позвонить в любую минуту.
Размышляю, как лучше сформулировать: “изумительно” или “грандиозно” (все-таки подхалимаж – наука тонкая), когда дверь вдруг со скрипом приоткрывается, и появляется бледное детское личико с черными косичками и обидчиво надутыми губками.
– Мелиссандра, – восклицаю я, вся внимание. – Как ты?
Мел проскальзывает внутрь. Ее хрупкие, с позволения сказать, формы укутаны в леггинсы с трико, толстый джемпер и еще во что-то загадочно запахивающееся, – то ли в юбку, то ли в шаль.
– Так шебе, – отвечает она, пристально глядя на меня сквозь опущенные ресницы.
– О боже! – говорю я. – Что случилось? Я могу как-то помочь?
Мел сдвигает брови:
– Вожможно.
Ободряюще улыбаюсь. Мел, может, и выглядит как Пеппи Длинный чулок, но вообще-то ей уже двадцать девять. Она хорошая танцовщица, но все же, скажем, не так хороша, как она о себе думает. После просмотра ее в роли Клары в “Щелкунчике” вердикт Мэтта был таков: “На мой взгляд – ледышка”, – и критики с ним согласились. “Мелиссандра Притчард, – писали они, – технически совершенна, но ей недостает страстности: она – Гвинет Пелтроу от балета”. Мнение компании также единодушно: она не привносит в роль ничего от себя самой. (Что еще раз подтвердилось, когда наша балетмейстер буквально умоляла Мел “интерпретировать” один из пируэтов, на что получила резкое: “Я вам не хореограф, а балерина!”) Но она красивая. И с виду такая хрупкая, словно отлитая из стекла.
– Может, водички? – спрашиваю я очень мягко.
– Нет, шпашибо, – приятно шепелявит Мел, низко склоняясь над моим столом и одновременно поднимая ногу все выше и выше – до тех пор, пока та не принимает вертикальное положение. – Ты что, поранила лицо? – добавляет она.
– Какое яйцо? – фыркаю я. – А-а, лицо, – пожалуйста, думаю я, пожалуйста, не старайся ничего скрыть! Мешки под глазами, должно быть, гораздо заметнее, чем я думала. – Мм, нет, просто я еще не успела подкраситься.
Мел бросает в мою сторону странный взгляд. И говорит:
– Могу одолжить машкировочный карандаш.
Стараюсь не выдать обиду.
– Очень мило с твоей стороны. Не стоит. Лучше скажи, чем я могу помочь тебе.
Мел выпрямляет тонкую руку и осторожно тянет за поднятую ступню (которая в данный момент парит где-то у нее над головой). Этот невероятный маневр, похоже, не требует от нее никаких усилий. Уставившись на Мел, с сожалением думаю, что мне такое не под силу. Гибкость моего тела можно сравнить разве что с гибкостью высохшего сучка. Сегодня же пойду в спортзал.
– Я рашштроена, – провозглашает Мел, опустив ногу и начав нервно теребить красную ленточку на косичке. – Я очень уважаю Джульетту, она жамечательная танцовщица, нет-нет, я не хочу шкажать о ней худого шлова, но жнаешь… – я беру себя в руки, готовая к потоку злословия, что всегда следует за подобными фразами, – …ведь это нечештно: она жаграбаштала шебе вшю шлаву, во вшех гажетах – только она одна, каждый день – ее фотография во вешь ражворот, где она выштавляет напокаж швои чудные выгнутые ножки, кштати, на мой вжгляд, шлишком длинные, так что практичешки бешформенные! А я что, ражве не прима? Почему им не вжять интервью у меня?
Нижняя губа Мел начинает трястись. Я чувствую прилив жалости.
– Не надо так расстраиваться, Мел, – начинаю уговаривать я. И добавляю поспешно: – Я обязательно что-нибудь для тебя придумаю.
Мел хлопает в ладоши и, к моему величайшему изумлению, заключает меня в объятья. Такое впечатление, будто общаешься с мешком с гвоздями.
– Ты правда обещаешь? – радостно кричит она. – О, шпашибо тебе! Огромное шпашибо! – Делает небольшую паузу и продолжает: – Пошлушай! Почему бы нам не пошидеть где-нибудь жа чашечкой кофе и не поговорить об этом? Ты могла бы прийти на нашу репетицию в пятницу, а потом мы бы куда-нибудь шходили. Правда, тут в округе почти ничего не жнаю, но ты-то должна жнать! Так было бы ждорово, ну, пожалуйшта, шкажи “да”!
Я не так высоко летаю, чтобы отказаться от возможности посплетничать в компании звезды. Кроме того, я зачарована гипнотическим взглядом ее глаз, – таких огромных, голубых и печальных, – ну, и как тут сказать “нет”? Соглашаюсь и смотрю, как она исчезает за дверью. Из глубины коридора доносится ее пение.
Улыбаюсь и вдруг чувствую боль в районе подбородка. Прыщик. Великолепно: мой первый оргазм – и тут же сыпь. Заставляю себя не дотрагиваться до него и даже не смотреть – здесь кругом зеркала, и, говоря по правде, меня уже тошнит от собственного вида. В 18:03, после целого дня гнетущей тишины, наконец-то раздается телефонный звонок. Хватаюсь за трубку, словно утопающий – за соломинку.
– Алло?
– Привет, Натали. Это Салли, из приемной.
– Привет, Салли, – отвечаю я, изо всех сил стараясь не падать духом.
– Тут тебя хочет видеть один джентльмен. – Она понижает голос: – Полагаю, тот самый, из-за которого у тебя сегодня такой интригующий вид. – И затем вновь своим обычным тоном: – Так что, пусть поднимается?
Все эти намеки на отсутствие помады на губах уже начинают действовать мне на нервы. Возможно, я страдаю инвертированным дисморфным расстройством организма и на самом деле в два раза уродливее, чем мне кажется. Но вожделение одерживает верх над всеми остальными чувствами, и я кричу в трубку:
– О, да, да, конечно, спасибо, пусть немедленно поднимается! – Меня грызет чувство стыда оттого, что сомневалась в нем.
– Не за что, – отвечает Салли, хихикая. – Через секунду он будет у тебя.
Швыряю трубку на рычаг и начинаю судорожно метаться по кабинету в поисках косметички, но та оказывается где-то на самом дне сумки, погребенная под толстенной книжищей под названием “Сталинград”, которой меня снабдил Сол (я все еще не оставила попыток начать ее читать). Наконец мне удается вырвать косметичку из плена. Практически готовая отщелкнуть крышку пудреницы, я слышу осторожный стук в дверь. Быстренько запихиваю косметичку куда подальше и наспех прочесываю пальцами волосы.
– Войдите! – хриплю я.
Мой визитер шагает через порог, сжимая в руке огромный букет темно-красных роз, и у меня внутри все опускается.
Он пристально смотрит на меня, и улыбка постепенно сползает с его лица.
– Что, – говорит Сол таким голосом, которого я раньше никогда от него не слышала, – что это у тебя на подбородке?
Глава 5
Размышляю, как лучше сформулировать: “изумительно” или “грандиозно” (все-таки подхалимаж – наука тонкая), когда дверь вдруг со скрипом приоткрывается, и появляется бледное детское личико с черными косичками и обидчиво надутыми губками.
– Мелиссандра, – восклицаю я, вся внимание. – Как ты?
Мел проскальзывает внутрь. Ее хрупкие, с позволения сказать, формы укутаны в леггинсы с трико, толстый джемпер и еще во что-то загадочно запахивающееся, – то ли в юбку, то ли в шаль.
– Так шебе, – отвечает она, пристально глядя на меня сквозь опущенные ресницы.
– О боже! – говорю я. – Что случилось? Я могу как-то помочь?
Мел сдвигает брови:
– Вожможно.
Ободряюще улыбаюсь. Мел, может, и выглядит как Пеппи Длинный чулок, но вообще-то ей уже двадцать девять. Она хорошая танцовщица, но все же, скажем, не так хороша, как она о себе думает. После просмотра ее в роли Клары в “Щелкунчике” вердикт Мэтта был таков: “На мой взгляд – ледышка”, – и критики с ним согласились. “Мелиссандра Притчард, – писали они, – технически совершенна, но ей недостает страстности: она – Гвинет Пелтроу от балета”. Мнение компании также единодушно: она не привносит в роль ничего от себя самой. (Что еще раз подтвердилось, когда наша балетмейстер буквально умоляла Мел “интерпретировать” один из пируэтов, на что получила резкое: “Я вам не хореограф, а балерина!”) Но она красивая. И с виду такая хрупкая, словно отлитая из стекла.
– Может, водички? – спрашиваю я очень мягко.
– Нет, шпашибо, – приятно шепелявит Мел, низко склоняясь над моим столом и одновременно поднимая ногу все выше и выше – до тех пор, пока та не принимает вертикальное положение. – Ты что, поранила лицо? – добавляет она.
– Какое яйцо? – фыркаю я. – А-а, лицо, – пожалуйста, думаю я, пожалуйста, не старайся ничего скрыть! Мешки под глазами, должно быть, гораздо заметнее, чем я думала. – Мм, нет, просто я еще не успела подкраситься.
Мел бросает в мою сторону странный взгляд. И говорит:
– Могу одолжить машкировочный карандаш.
Стараюсь не выдать обиду.
– Очень мило с твоей стороны. Не стоит. Лучше скажи, чем я могу помочь тебе.
Мел выпрямляет тонкую руку и осторожно тянет за поднятую ступню (которая в данный момент парит где-то у нее над головой). Этот невероятный маневр, похоже, не требует от нее никаких усилий. Уставившись на Мел, с сожалением думаю, что мне такое не под силу. Гибкость моего тела можно сравнить разве что с гибкостью высохшего сучка. Сегодня же пойду в спортзал.
– Я рашштроена, – провозглашает Мел, опустив ногу и начав нервно теребить красную ленточку на косичке. – Я очень уважаю Джульетту, она жамечательная танцовщица, нет-нет, я не хочу шкажать о ней худого шлова, но жнаешь… – я беру себя в руки, готовая к потоку злословия, что всегда следует за подобными фразами, – …ведь это нечештно: она жаграбаштала шебе вшю шлаву, во вшех гажетах – только она одна, каждый день – ее фотография во вешь ражворот, где она выштавляет напокаж швои чудные выгнутые ножки, кштати, на мой вжгляд, шлишком длинные, так что практичешки бешформенные! А я что, ражве не прима? Почему им не вжять интервью у меня?
Нижняя губа Мел начинает трястись. Я чувствую прилив жалости.
– Не надо так расстраиваться, Мел, – начинаю уговаривать я. И добавляю поспешно: – Я обязательно что-нибудь для тебя придумаю.
Мел хлопает в ладоши и, к моему величайшему изумлению, заключает меня в объятья. Такое впечатление, будто общаешься с мешком с гвоздями.
– Ты правда обещаешь? – радостно кричит она. – О, шпашибо тебе! Огромное шпашибо! – Делает небольшую паузу и продолжает: – Пошлушай! Почему бы нам не пошидеть где-нибудь жа чашечкой кофе и не поговорить об этом? Ты могла бы прийти на нашу репетицию в пятницу, а потом мы бы куда-нибудь шходили. Правда, тут в округе почти ничего не жнаю, но ты-то должна жнать! Так было бы ждорово, ну, пожалуйшта, шкажи “да”!
Я не так высоко летаю, чтобы отказаться от возможности посплетничать в компании звезды. Кроме того, я зачарована гипнотическим взглядом ее глаз, – таких огромных, голубых и печальных, – ну, и как тут сказать “нет”? Соглашаюсь и смотрю, как она исчезает за дверью. Из глубины коридора доносится ее пение.
Улыбаюсь и вдруг чувствую боль в районе подбородка. Прыщик. Великолепно: мой первый оргазм – и тут же сыпь. Заставляю себя не дотрагиваться до него и даже не смотреть – здесь кругом зеркала, и, говоря по правде, меня уже тошнит от собственного вида. В 18:03, после целого дня гнетущей тишины, наконец-то раздается телефонный звонок. Хватаюсь за трубку, словно утопающий – за соломинку.
– Алло?
– Привет, Натали. Это Салли, из приемной.
– Привет, Салли, – отвечаю я, изо всех сил стараясь не падать духом.
– Тут тебя хочет видеть один джентльмен. – Она понижает голос: – Полагаю, тот самый, из-за которого у тебя сегодня такой интригующий вид. – И затем вновь своим обычным тоном: – Так что, пусть поднимается?
Все эти намеки на отсутствие помады на губах уже начинают действовать мне на нервы. Возможно, я страдаю инвертированным дисморфным расстройством организма и на самом деле в два раза уродливее, чем мне кажется. Но вожделение одерживает верх над всеми остальными чувствами, и я кричу в трубку:
– О, да, да, конечно, спасибо, пусть немедленно поднимается! – Меня грызет чувство стыда оттого, что сомневалась в нем.
– Не за что, – отвечает Салли, хихикая. – Через секунду он будет у тебя.
Швыряю трубку на рычаг и начинаю судорожно метаться по кабинету в поисках косметички, но та оказывается где-то на самом дне сумки, погребенная под толстенной книжищей под названием “Сталинград”, которой меня снабдил Сол (я все еще не оставила попыток начать ее читать). Наконец мне удается вырвать косметичку из плена. Практически готовая отщелкнуть крышку пудреницы, я слышу осторожный стук в дверь. Быстренько запихиваю косметичку куда подальше и наспех прочесываю пальцами волосы.
– Войдите! – хриплю я.
Мой визитер шагает через порог, сжимая в руке огромный букет темно-красных роз, и у меня внутри все опускается.
Он пристально смотрит на меня, и улыбка постепенно сползает с его лица.
– Что, – говорит Сол таким голосом, которого я раньше никогда от него не слышала, – что это у тебя на подбородке?
Глава 5
В современном обществе считается неприличным отпускать бороду. (Во имя равенства и справедливости надо отметить, что это относится и к женщинам.) Борода – это что-то такое несвежее, клочковатое и может отращиваться лишь в экстремальных ситуациях. Особо опасной я лично считаю модельную щетину, которую вообще нужно запретить законом. Если бы мое мнение хоть что-то значило, то мой подбородок не выглядел бы сегодня так, словно его мутузили сырной теркой, а Сол не пялился бы молча на дорогу и не вел бы свой “лотус” с более старческой скоростью, чем обычно. Меня одолевает ужас. Сползаю поглубже в кресло и принимаюсь накручивать волосы на палец. Последние десять минут мне было совсем не до веселья.
– Что значит: что это у меня на подбородке? – прошептала я в тот момент, чувствуя, как внутри медленно раскручивается завиток страха.
Рука взлетела сама собой, инстинктивно закрывая раздражающий прыщик. Вот только прыщик оказался вовсе и не прыщиком. А подсыхающей коричнево-красной коростой. Раной, полученной от долгого, неистового трения о чью-то небритую челюсть.
– Я должна тебе кое-что сказать, – проговорила я тихим голосом.
Ждала, что Сол, вмазав кулаком в стену, как любой нормальный мужик, проорет: “Ах ты, сука! Я его убью!”. Но он ограничился лишь следующим:
– Ты, видимо, забыла: у нас на полвосьмого заказан столик в “Оксо Тауэр”. Там все и обсудим.
У меня даже челюсть отпала. Правда, тут же захлопнулась, и я согласно закивала головой. Сол распахнул передо мной дверь, так что пришлось раболепно сгибаться, проныривая у него под рукой. И только подойдя к машине, я сообразила, что розы так и остались умирать на столе в кабинете.
– Как на работе? – пищу я тоненьким голоском.
– Нормально, – отвечает Сол и принимается что-то насвистывать себе под нос. По-моему, тему Селин Дион из “Титаника”.
С силой сцепляю ладони, чтобы перестали трястись. Напряженность такая, что можно спятить. Никто не удивится, если я сейчас лопну как воздушный шарик, замусорив салон клочьями красной резины. До недавнего времени мне казалось, что Сол – безвольный человечек, мямля и тряпка, не более страшный, чем какое-нибудь кино с Мег Райан. Но теперь мое мнение изменилось. Теперь Сол – это Грязный Гарри с арифмометром в руках. Искоса продолжаю поглядывать в его сторону: хочу убедиться, что он не впал в спячку.
– Можно я включу радио? – слышится мое блеянье.
– На твоем месте я бы этого не делал, – говорит он.
Поспешно отдергиваю руку, которая уже практически дотянулась до ручки магнитолы. А ведь раньше Сол всегда со мной соглашался, чего бы мне ни захотелось. Как-то раз он нечаянно разбил грязную тарелку, и я попросила его вымыть осколки прежде, чем выбрасывать в ведро, – я просто не смогла бы спокойно спать, зная, что они лежат там грязные, – так он выскоблил их с “Фэри” и с любовью в голосе сказал: “А ведь мы с тобой совершенно одинаковые!” И купил мне новую тарелку. У него доброе сердце, и он умеет прощать. Надеюсь.
Мы молча поднимаемся в серебряном лифте и входим в бар. Внутри полно светящихся, довольных лиц. Как же мне хочется стать одним из них! Да я готова даже стать табуреткой у пианино – лишь бы вырваться из холодного ада спокойствия Сола.
– Что-нибудь выпьешь? – бормочу я в его левую ноздрю.
– Да, спасибо, лимонад, – отвечает он. И кивком головы указывает в сторону свободных стульев у стойки. – Я пойду договорюсь насчет столика.
Смотрю, как он целеустремленно шагает в сторону зала. В этом темном костюме он выглядит еще более тощим. Плачу за водку с клюквенным соком, мечтая лишь об одном: как бы смыться в параллельные миры.
– А вот и я, – возвещаю я хриплым голосом.
– Я весь внимание, – говорит Сол.
Жуя кончики волос, приступаю к рассказу. По мере развития монолога до меня начинает доходить, что Крис не позвонит и что я стала жертвой обычного мужского обмана, поставив под угрозу практически идеальные взаимоотношения. Неужели я и вправду поверила, будто человек, который говорит “Поменьше слов – побольше дела” и при этом не краснеет от стыда, непременно позвонит, если сказал, что позвонит? Вся съеживаюсь на стуле, пытаясь унять грызущую изнутри боль. Ты нужен мне, Крис; мне нужны твои прикосновения; ну почему, почему мне всегда не везет; почему все всегда получается через одно место? Напоминаю самой себе: так мне и надо, Сол – вполне достойный человек, чтобы связать с ним остаток жизни. Собираюсь с духом, готовясь к потокам брани. До смерти боюсь приступа ярости Сола, но это все же лучше, чем ужасное ожидание. Когда стрелки часов показывают 19:30, мне уже хочется упасть на колени перед официанткой и умолять ее побыстрее разделить нас столиком.
Эта мегера усаживает нас в самом укромном уголке. Сол запросто мог бы сейчас зарубить меня кухонным тесаком, и никому бы не было до этого ровно никакого дела. Кстати, он и в самом деле обрубает мою исповедь на самой середине, чтобы заказать тунца и потрепаться с официанткой насчет того, какое из “шардонне” – французское или калифорнийское – оттенит блюдо с лучшей стороны. “Какая тебе разница? – думаю я про себя. – Это всего лишь дохлая рыбина, и ты все равно ее сожрешь”. Внимательно вглядываюсь в непроницаемое лицо Сола: пытаюсь понять, сколь глубоко ранили его мои слова. Вообще-то сам виноват: слишком уж мягкотелый. И всегда звонит, если обещает. Откуда тут взяться сексуальному возбуждению?
Однако, как я вижу, от бесхребетности не осталось и следа. То, как он держится, не предвещает ничего хорошего. Мне так страшно, что кусок в горло не лезет. Зажигаю еще одну сигарету.
– Продолжай, – говорит Сол.
Давлю сигарету в пепельнице. Чувствую себя деревенщиной-фермером, пытающимся на полном серьезе объяснить Дане Скалли факт своего похищения инопланетянами. В какой-то момент Сол мягко дотрагивается до моей руки, давая понять, чтобы я на секундочку перестала болтать, пока он попросит официантку принести еще перца! Я чувствую себя облапошенной. Да-да, облапошенной! Почему он не сходит с ума от ревности? Почему его лицо не зеленеет от гнева? Почему он не воет волком? Неужели я такая никчемная баба, что ему абсолютно наплевать, изменяю я ему или нет? Что бы сделал Саймон, если бы Бабс наставила ему рога? Готова поспорить: прикончил бы их обоих и сам отправился бы в тюрьму, – вот как он любит ее!
Изучаю содержимое своей тарелки.
– Что-нибудь не так с камбалой? – спрашивает Сол, и я едва сдерживаюсь, чтобы не швырнуть рыбину ему в лицо.
– Все хорошо, – отвечаю я, презирая себя за предательскую дрожь в голосе. – Вот только она на меня посмотрела, и я сразу стала вегетарианкой.
И тут он начинает смеяться.
– Что? – шепчу я.
Сол кладет на стол нож с вилкой.
– Натали, – говорит он успокаивающе, – это не проблема.
– Что не проблема? – вырывается у меня.
Улыбка Сола зависает где-то между сожалением и беспокойством.
– Ну, – отвечает он, разглядывая меня поверх невидимых очков-“половинок”, – все равно ведь все это несерьезно.
– Что ты имеешь в виду? – говорю я едва слышно.
– Я имею в виду, – продолжает Сол, щедрой струей наполняя мой бокал, – что наши отношения всегда были немного забавными, но забавность постепенно улетучилась, и им – теперь это очевидно – просто пришел конец.
“Конец” – гротескное слово из пяти букв резонирует у меня в ушах, словно “бдзэннь” спущенной тетивы. Конец. Как это – конец? Как это Сол может сказать: “конец”? Да он же обожает меня! И с каких это, интересно, пор наши отношения вдруг стали “немного забавными”? Да они никогда и не были забавными!
– Но, но… – Батарейки моего голоса садятся окончательно.
– Натали, – продолжает Сол все тем же бодрым тоном. – Нам обоим хорошо известно, что последнее время у нас все как-то не складывалось. Будь же честной. Последние несколько месяцев ты столько времени посвящала Бабс и ее предсвадебным хлопотам, что мы друг с другом практически не виделись. А когда все же встречались, то все разговоры были только о ней. Не пойми меня превратно: я очень хорошо отношусь к Бабс, она потрясающая девчонка. Но вся эта бесконечная трескотня о ее любовных приключениях привела к тому, что я наконец-то понял: понятия “мы” больше не существует. Однако, – утешающее похлопыванье по руке, снисходительный жест победителя, – если тебе хочется, мы можем остаться друзьями.
Я настолько потрясена, что у меня начинают чесаться глаза. Ему все настолько безразлично, что он даже готов остаться друзьями!
– Не вешай нос, – говорит он шепотом. – Этот твой Крис, судя по всему, неплохой парень.
Я готова разреветься как белуга, но черта с два я позволю себе такое в “Оксо Тауэр”. Мой внезапно ставший “бывшим” наливает мне полный бокал воды и предлагает вызвать такси, если мне “нехорошо”. Сопя носом, согласно киваю и сквозь зубы цежу, что мне надо в уборную: умыть лицо. Сол делает паузу – ровно на одну вежливую секунду – и добавляет:
– Так ты будешь свою камбалу или я могу ее съесть?
– Выше голову, дамочка, – говорит таксист. – Все еще наладится.
Отвечаю благодарной улыбкой на такую сказочную жемчужину прозорливости и думаю про себя: “Как раз только что разладилось”.
Таксисту явно не терпится почесать языком, так что извлекаю из сумочки мобильник и звоню Тони.
– Говорите, – раздается его властный голос. На заднем плане – чей-то невнятный разговор, прерываемый пронзительным хохотом.
– Это Нэт, – ору я в трубку. – Меня только что бросил Сол!
Жду слов сочувствия.
– Ты уже открыла шампанское, дорогуша? – говорит он.
– Что?! – пищу я.
– Ой-ой-ой, какие мы нежные, – отвечает мой брат. – Подумаешь, Боукок. Тоже мне – пуп земли. Завтра ты о нем уже и не вспомнишь. И все будет нормально. Как всегда.
Благодарно киваю в трубку.
– Но маме все же говорить не стоит, а то ее удар хватит, – добавляет Тони. – Спасибо. Сдачи не надо.
Глубоко вздыхаю.
– Ладно, пока, – говорю я и отключаю телефон.
Шлепаюсь на сиденье – и тут же раздается голос таксиста:
– Тяжелый денек, а? Работу закончили? Все на сегодня, да?
– Не совсем, – отвечаю я и прошу, если его, конечно, не затруднит, отвезти меня к Холланд-Парку.
Затем набираю номер автоматической справочной точного времени и изображаю оживленную беседу. Когда водитель, описав дугу, медленно притормаживает у двери, выкрашенной в едко-зеленый цвет, поспешно сую ему несколько банкнот и выпрыгиваю из машины. Нажимая на кнопку звонка, вдруг соображаю, что не проверила заранее, дома ли она. И когда Бабс, в фартуке, открывает дверь, испытываю такое огромное облегчение, что тут же взрываюсь заготовленными впрок рыданиями.
– О господи, – восклицает Бабс. – Что с твоим подбородком? Ты в порядке?
– Все пропало! – стенаю я. – Крис не позвонил, а Сол меня бро-о-о-о-сил!
Планирую в слезах рухнуть в ее объятья, но она, живенько хлопнув меня по спине, ловко отклоняется от намеченной мною траектории.
– Прости, что без звонка. – Я спотыкаюсь, продолжая шмыгать носом. – Я была просто не в состоянии.
Бабс глядит на меня.
– Ничего страшного, – говорит она. – Муж – ох-ха-ха-ха, никак не могу привыкнуть к этому слову, – сейчас играет в регби. Зато мой брат здесь. Входи же. Осторожно, не споткнись о коробки.
Моя радость от отсутствия Саймона омрачена присутствием Энди. Осторожно протискиваюсь между стеной коридора и Килиманджаро покупок и следую за Бабс, в ее кухоньку из дерева и стали. Энди замечает потеки туши у меня на лице и проворно вскакивает со стула.
– Может, мне лучше уйти в другую комнату? – спрашивает он.
Я прикрываю рукой подбородок и мечтаю, чтобы Бабс ответила “да”, как раз в тот момент, когда она говорит: “Нет”.
Игнорируя Энди, усаживаюсь на стул.
– Ты выглядишь так, словно завербовалась в спецназ, – говорит он с поразительно неудачно сформулированным намерением подбодрить меня.
– Нет, это не так, – моментально реагирует Бабс.
– Согласен. Это не так, – соглашается Энди, замечая, как моя улыбка трансформируется в зловещий оскал. – Я только хотел сказать, что у тебя, мм, тушь потекла. Э-э, я все-таки пойду в другую комнату, ладно?
И стремительной рысцой покидает кухню. Провожаю его злобным взглядом. Бабс с любовью тыкает вилкой здоровенный кусок сырого мяса на сковородке и говорит:
– Энди сейчас слегка на взводе.
– Надо же. Как странно – после годового-то отпуска! А я думала, ты не ешь красное мясо, – говорю я, не желая, чтобы разговор перескакивал на другую тему.
– Теперь ем. Хотя это – для Сая, – объясняет Бабс. – Он должен вернуться с минуты на минуту.
Просто диву даешься: вот ты знаешь кого-то очень хорошо, – вернее, думаешь, что очень хорошо, – и вдруг, в один прекрасный день, тебя вдруг ошарашивает выбор партнера, сделанный этим человеком. И ты начинаешь понимать, как глубоко ошибалась. И получается, что вы и вполовину не были так близки друг с другом, как ты себе навоображала.
– Бедный Энди, – добавляет она. – Он сейчас вынужден жить у родителей. И уже готов лезть на стенку.
– Разве у него нет своей квартиры в городе? – нетерпеливо говорю я.
– Он сдал ее, когда уезжал, – отвечает она и добавляет: – До конца аренды еще несколько месяцев. Энди сейчас подыскивает себе комнату, но цены в Лондоне просто неподъемные.
У меня смутное ощущение, что Бабс чего-то недоговаривает, что ей хочется рассказать нечто большее. Пытаюсь нащупать скрытый смысл, но отступаю, не солоно хлебавши.
– А в Стритэме[12] он поискать не пробовал? – вежливо спрашиваю я.
Судя по выражению лица Бабс, следователь из меня никудышный. Мне становится не по себе. В конце-то концов, кого тут терзают душевные муки? Меня или меня? Меня. И я возмущена тем, что Энди пытается завладеть моим колпаком мученицы с помпончиком на макушке. Волосы у него сейчас короткие, и он ему совсем не идет.
– Все еще расстроен из-за своей невесты? – интересуюсь я из чувства долга.
– Не то слово, Нэт, – говорит Бабс. – Ведь они с Сашей были вместе целых три года.
Подумаешь! Мои родители были вместе шестнадцать лет. И что? Три года – самое время, как сказал бы Мэтт, “начать поглядывать на сторону”. Добавляю в голос притворной скорби и тяжко вздыхаю:
– Бедный Энди, как это, должно быть, тяжело.
В глубине души я считаю, что Энди давно пора снять венец “королевы школьного бала”. Вся эта шумиха вокруг него сводится к тому, что Энди был обручен с девушкой, которая ушла от него к другому парню за месяц до свадьбы. Безусловно, для Энди это был сильный удар, но зато его буквально завалили соболезнованиями, и, кроме того, ему достались все подарки. Плюс ко всему, в ту же минуту, как она собрала манатки, он бросил свою страшно денежную работу брокера, сдал в аренду свой напичканный хромом и кожей пентхаус в Пимлико, продал свою “ауди” и устроил себе веселенький отдых под солнцем на целых двенадцать месяцев: подрабатывал в пляжных барах, плавал в море с дельфинами, вплетал (кто бы сомневался?!) бусинки в свои длинные волосы и, видите ли, искал себя. Такой вот мученик! Насколько мне известно, все мои знакомые находят себя, валяясь на диване и засунув руку себе в трусы.
Даже не верится, что телега сочувствия к Энди все еще продолжает поскрипывать. Будь он женщиной, его пожалели бы для вида, ну, скажем, недельку. Но зато уже в следующий понедельник взялись бы за него всерьез, наставительно убеждая продолжать дальше свою маленькую обывательскую жизнь. Да еще распускали бы за его спиной сплетни о том, какая дрянная у него стряпня и как много времени он тратит на служебную карьеру. Женщина, попавшая в беду, – это потаскушка; зато мужика только что не поощряют к этому. В общем, Энди у нас – большой брошенный ребенок, тогда как любая обманутая женщина на его месте была бы покрыта позором на всю оставшуюся жизнь, словно мужская неверность – это ее вина; и не удивительно, что…
– Итак, – говорит Бабс, протягивая мне чашку с травяным чаем. – Значит, Сол дал тебе от ворот поворот.
Не очень-то уверена, что ее фраза полна сострадания, но решаю не заводиться.
– Бабс, – говорю я, – ты не поверишь, как отвратительно он себя вел.
– А, кстати, это его отвратительное поведение как-то связано с Крисом? – спрашивает она.
Я стискиваю зубы:
– Возможно.
– Quel surprise[13], – говорит Бабс.
Пристально гляжу ей в глаза. Чувствую себя Юлием Цезарем с кинжалом в спине. В то время как Бабс – это Брут, с интересом наблюдающий, как я истекаю кровью.
– Бабс, – взвизгиваю я, – за один день меня кинули сразу два мужика!
Выкладываю свою печальную историю (за исключением той части, что касается оргазма, – не хочу отвлекаться от своей печали).
По мере повествования губы Бабс постепенно сжимаются, пока ее рот не превращается в цыплячью гузку. И тут она начинает:
– Знаешь, Нэт, мне действительно очень жаль. Но давай посмотрим правде в глаза. Крис – это иллюзия. На свадьбах все только и делают, что клеятся друг к другу. Просто раскрой глаза и загляни немного дальше. Сай говорит, что у Криса дурная слава. Когда человеком движут амбиции или наркотики, – а Крисом движет и то, и другое, – он перестает быть надежным. Хотя откуда тебе было знать? Ты просто поддалась соблазну. Все мы рано или поздно поддаемся соблазнам – на то мы и люди. Но, с другой стороны, ты же прекрасно знала, чем рискуешь. Давай подведем итог: ты изменила Солу, а он об этом узнал. И чего ты ожидала? Да, мы частенько подсмеивались над Солом, но ведь он отнюдь не идиот. Ты только подумай, как ему должно быть больно.
– Что значит: что это у меня на подбородке? – прошептала я в тот момент, чувствуя, как внутри медленно раскручивается завиток страха.
Рука взлетела сама собой, инстинктивно закрывая раздражающий прыщик. Вот только прыщик оказался вовсе и не прыщиком. А подсыхающей коричнево-красной коростой. Раной, полученной от долгого, неистового трения о чью-то небритую челюсть.
– Я должна тебе кое-что сказать, – проговорила я тихим голосом.
Ждала, что Сол, вмазав кулаком в стену, как любой нормальный мужик, проорет: “Ах ты, сука! Я его убью!”. Но он ограничился лишь следующим:
– Ты, видимо, забыла: у нас на полвосьмого заказан столик в “Оксо Тауэр”. Там все и обсудим.
У меня даже челюсть отпала. Правда, тут же захлопнулась, и я согласно закивала головой. Сол распахнул передо мной дверь, так что пришлось раболепно сгибаться, проныривая у него под рукой. И только подойдя к машине, я сообразила, что розы так и остались умирать на столе в кабинете.
– Как на работе? – пищу я тоненьким голоском.
– Нормально, – отвечает Сол и принимается что-то насвистывать себе под нос. По-моему, тему Селин Дион из “Титаника”.
С силой сцепляю ладони, чтобы перестали трястись. Напряженность такая, что можно спятить. Никто не удивится, если я сейчас лопну как воздушный шарик, замусорив салон клочьями красной резины. До недавнего времени мне казалось, что Сол – безвольный человечек, мямля и тряпка, не более страшный, чем какое-нибудь кино с Мег Райан. Но теперь мое мнение изменилось. Теперь Сол – это Грязный Гарри с арифмометром в руках. Искоса продолжаю поглядывать в его сторону: хочу убедиться, что он не впал в спячку.
– Можно я включу радио? – слышится мое блеянье.
– На твоем месте я бы этого не делал, – говорит он.
Поспешно отдергиваю руку, которая уже практически дотянулась до ручки магнитолы. А ведь раньше Сол всегда со мной соглашался, чего бы мне ни захотелось. Как-то раз он нечаянно разбил грязную тарелку, и я попросила его вымыть осколки прежде, чем выбрасывать в ведро, – я просто не смогла бы спокойно спать, зная, что они лежат там грязные, – так он выскоблил их с “Фэри” и с любовью в голосе сказал: “А ведь мы с тобой совершенно одинаковые!” И купил мне новую тарелку. У него доброе сердце, и он умеет прощать. Надеюсь.
Мы молча поднимаемся в серебряном лифте и входим в бар. Внутри полно светящихся, довольных лиц. Как же мне хочется стать одним из них! Да я готова даже стать табуреткой у пианино – лишь бы вырваться из холодного ада спокойствия Сола.
– Что-нибудь выпьешь? – бормочу я в его левую ноздрю.
– Да, спасибо, лимонад, – отвечает он. И кивком головы указывает в сторону свободных стульев у стойки. – Я пойду договорюсь насчет столика.
Смотрю, как он целеустремленно шагает в сторону зала. В этом темном костюме он выглядит еще более тощим. Плачу за водку с клюквенным соком, мечтая лишь об одном: как бы смыться в параллельные миры.
– А вот и я, – возвещаю я хриплым голосом.
– Я весь внимание, – говорит Сол.
Жуя кончики волос, приступаю к рассказу. По мере развития монолога до меня начинает доходить, что Крис не позвонит и что я стала жертвой обычного мужского обмана, поставив под угрозу практически идеальные взаимоотношения. Неужели я и вправду поверила, будто человек, который говорит “Поменьше слов – побольше дела” и при этом не краснеет от стыда, непременно позвонит, если сказал, что позвонит? Вся съеживаюсь на стуле, пытаясь унять грызущую изнутри боль. Ты нужен мне, Крис; мне нужны твои прикосновения; ну почему, почему мне всегда не везет; почему все всегда получается через одно место? Напоминаю самой себе: так мне и надо, Сол – вполне достойный человек, чтобы связать с ним остаток жизни. Собираюсь с духом, готовясь к потокам брани. До смерти боюсь приступа ярости Сола, но это все же лучше, чем ужасное ожидание. Когда стрелки часов показывают 19:30, мне уже хочется упасть на колени перед официанткой и умолять ее побыстрее разделить нас столиком.
Эта мегера усаживает нас в самом укромном уголке. Сол запросто мог бы сейчас зарубить меня кухонным тесаком, и никому бы не было до этого ровно никакого дела. Кстати, он и в самом деле обрубает мою исповедь на самой середине, чтобы заказать тунца и потрепаться с официанткой насчет того, какое из “шардонне” – французское или калифорнийское – оттенит блюдо с лучшей стороны. “Какая тебе разница? – думаю я про себя. – Это всего лишь дохлая рыбина, и ты все равно ее сожрешь”. Внимательно вглядываюсь в непроницаемое лицо Сола: пытаюсь понять, сколь глубоко ранили его мои слова. Вообще-то сам виноват: слишком уж мягкотелый. И всегда звонит, если обещает. Откуда тут взяться сексуальному возбуждению?
Однако, как я вижу, от бесхребетности не осталось и следа. То, как он держится, не предвещает ничего хорошего. Мне так страшно, что кусок в горло не лезет. Зажигаю еще одну сигарету.
– Продолжай, – говорит Сол.
Давлю сигарету в пепельнице. Чувствую себя деревенщиной-фермером, пытающимся на полном серьезе объяснить Дане Скалли факт своего похищения инопланетянами. В какой-то момент Сол мягко дотрагивается до моей руки, давая понять, чтобы я на секундочку перестала болтать, пока он попросит официантку принести еще перца! Я чувствую себя облапошенной. Да-да, облапошенной! Почему он не сходит с ума от ревности? Почему его лицо не зеленеет от гнева? Почему он не воет волком? Неужели я такая никчемная баба, что ему абсолютно наплевать, изменяю я ему или нет? Что бы сделал Саймон, если бы Бабс наставила ему рога? Готова поспорить: прикончил бы их обоих и сам отправился бы в тюрьму, – вот как он любит ее!
Изучаю содержимое своей тарелки.
– Что-нибудь не так с камбалой? – спрашивает Сол, и я едва сдерживаюсь, чтобы не швырнуть рыбину ему в лицо.
– Все хорошо, – отвечаю я, презирая себя за предательскую дрожь в голосе. – Вот только она на меня посмотрела, и я сразу стала вегетарианкой.
И тут он начинает смеяться.
– Что? – шепчу я.
Сол кладет на стол нож с вилкой.
– Натали, – говорит он успокаивающе, – это не проблема.
– Что не проблема? – вырывается у меня.
Улыбка Сола зависает где-то между сожалением и беспокойством.
– Ну, – отвечает он, разглядывая меня поверх невидимых очков-“половинок”, – все равно ведь все это несерьезно.
– Что ты имеешь в виду? – говорю я едва слышно.
– Я имею в виду, – продолжает Сол, щедрой струей наполняя мой бокал, – что наши отношения всегда были немного забавными, но забавность постепенно улетучилась, и им – теперь это очевидно – просто пришел конец.
“Конец” – гротескное слово из пяти букв резонирует у меня в ушах, словно “бдзэннь” спущенной тетивы. Конец. Как это – конец? Как это Сол может сказать: “конец”? Да он же обожает меня! И с каких это, интересно, пор наши отношения вдруг стали “немного забавными”? Да они никогда и не были забавными!
– Но, но… – Батарейки моего голоса садятся окончательно.
– Натали, – продолжает Сол все тем же бодрым тоном. – Нам обоим хорошо известно, что последнее время у нас все как-то не складывалось. Будь же честной. Последние несколько месяцев ты столько времени посвящала Бабс и ее предсвадебным хлопотам, что мы друг с другом практически не виделись. А когда все же встречались, то все разговоры были только о ней. Не пойми меня превратно: я очень хорошо отношусь к Бабс, она потрясающая девчонка. Но вся эта бесконечная трескотня о ее любовных приключениях привела к тому, что я наконец-то понял: понятия “мы” больше не существует. Однако, – утешающее похлопыванье по руке, снисходительный жест победителя, – если тебе хочется, мы можем остаться друзьями.
Я настолько потрясена, что у меня начинают чесаться глаза. Ему все настолько безразлично, что он даже готов остаться друзьями!
– Не вешай нос, – говорит он шепотом. – Этот твой Крис, судя по всему, неплохой парень.
Я готова разреветься как белуга, но черта с два я позволю себе такое в “Оксо Тауэр”. Мой внезапно ставший “бывшим” наливает мне полный бокал воды и предлагает вызвать такси, если мне “нехорошо”. Сопя носом, согласно киваю и сквозь зубы цежу, что мне надо в уборную: умыть лицо. Сол делает паузу – ровно на одну вежливую секунду – и добавляет:
– Так ты будешь свою камбалу или я могу ее съесть?
– Выше голову, дамочка, – говорит таксист. – Все еще наладится.
Отвечаю благодарной улыбкой на такую сказочную жемчужину прозорливости и думаю про себя: “Как раз только что разладилось”.
Таксисту явно не терпится почесать языком, так что извлекаю из сумочки мобильник и звоню Тони.
– Говорите, – раздается его властный голос. На заднем плане – чей-то невнятный разговор, прерываемый пронзительным хохотом.
– Это Нэт, – ору я в трубку. – Меня только что бросил Сол!
Жду слов сочувствия.
– Ты уже открыла шампанское, дорогуша? – говорит он.
– Что?! – пищу я.
– Ой-ой-ой, какие мы нежные, – отвечает мой брат. – Подумаешь, Боукок. Тоже мне – пуп земли. Завтра ты о нем уже и не вспомнишь. И все будет нормально. Как всегда.
Благодарно киваю в трубку.
– Но маме все же говорить не стоит, а то ее удар хватит, – добавляет Тони. – Спасибо. Сдачи не надо.
Глубоко вздыхаю.
– Ладно, пока, – говорю я и отключаю телефон.
Шлепаюсь на сиденье – и тут же раздается голос таксиста:
– Тяжелый денек, а? Работу закончили? Все на сегодня, да?
– Не совсем, – отвечаю я и прошу, если его, конечно, не затруднит, отвезти меня к Холланд-Парку.
Затем набираю номер автоматической справочной точного времени и изображаю оживленную беседу. Когда водитель, описав дугу, медленно притормаживает у двери, выкрашенной в едко-зеленый цвет, поспешно сую ему несколько банкнот и выпрыгиваю из машины. Нажимая на кнопку звонка, вдруг соображаю, что не проверила заранее, дома ли она. И когда Бабс, в фартуке, открывает дверь, испытываю такое огромное облегчение, что тут же взрываюсь заготовленными впрок рыданиями.
– О господи, – восклицает Бабс. – Что с твоим подбородком? Ты в порядке?
– Все пропало! – стенаю я. – Крис не позвонил, а Сол меня бро-о-о-о-сил!
Планирую в слезах рухнуть в ее объятья, но она, живенько хлопнув меня по спине, ловко отклоняется от намеченной мною траектории.
– Прости, что без звонка. – Я спотыкаюсь, продолжая шмыгать носом. – Я была просто не в состоянии.
Бабс глядит на меня.
– Ничего страшного, – говорит она. – Муж – ох-ха-ха-ха, никак не могу привыкнуть к этому слову, – сейчас играет в регби. Зато мой брат здесь. Входи же. Осторожно, не споткнись о коробки.
Моя радость от отсутствия Саймона омрачена присутствием Энди. Осторожно протискиваюсь между стеной коридора и Килиманджаро покупок и следую за Бабс, в ее кухоньку из дерева и стали. Энди замечает потеки туши у меня на лице и проворно вскакивает со стула.
– Может, мне лучше уйти в другую комнату? – спрашивает он.
Я прикрываю рукой подбородок и мечтаю, чтобы Бабс ответила “да”, как раз в тот момент, когда она говорит: “Нет”.
Игнорируя Энди, усаживаюсь на стул.
– Ты выглядишь так, словно завербовалась в спецназ, – говорит он с поразительно неудачно сформулированным намерением подбодрить меня.
– Нет, это не так, – моментально реагирует Бабс.
– Согласен. Это не так, – соглашается Энди, замечая, как моя улыбка трансформируется в зловещий оскал. – Я только хотел сказать, что у тебя, мм, тушь потекла. Э-э, я все-таки пойду в другую комнату, ладно?
И стремительной рысцой покидает кухню. Провожаю его злобным взглядом. Бабс с любовью тыкает вилкой здоровенный кусок сырого мяса на сковородке и говорит:
– Энди сейчас слегка на взводе.
– Надо же. Как странно – после годового-то отпуска! А я думала, ты не ешь красное мясо, – говорю я, не желая, чтобы разговор перескакивал на другую тему.
– Теперь ем. Хотя это – для Сая, – объясняет Бабс. – Он должен вернуться с минуты на минуту.
Просто диву даешься: вот ты знаешь кого-то очень хорошо, – вернее, думаешь, что очень хорошо, – и вдруг, в один прекрасный день, тебя вдруг ошарашивает выбор партнера, сделанный этим человеком. И ты начинаешь понимать, как глубоко ошибалась. И получается, что вы и вполовину не были так близки друг с другом, как ты себе навоображала.
– Бедный Энди, – добавляет она. – Он сейчас вынужден жить у родителей. И уже готов лезть на стенку.
– Разве у него нет своей квартиры в городе? – нетерпеливо говорю я.
– Он сдал ее, когда уезжал, – отвечает она и добавляет: – До конца аренды еще несколько месяцев. Энди сейчас подыскивает себе комнату, но цены в Лондоне просто неподъемные.
У меня смутное ощущение, что Бабс чего-то недоговаривает, что ей хочется рассказать нечто большее. Пытаюсь нащупать скрытый смысл, но отступаю, не солоно хлебавши.
– А в Стритэме[12] он поискать не пробовал? – вежливо спрашиваю я.
Судя по выражению лица Бабс, следователь из меня никудышный. Мне становится не по себе. В конце-то концов, кого тут терзают душевные муки? Меня или меня? Меня. И я возмущена тем, что Энди пытается завладеть моим колпаком мученицы с помпончиком на макушке. Волосы у него сейчас короткие, и он ему совсем не идет.
– Все еще расстроен из-за своей невесты? – интересуюсь я из чувства долга.
– Не то слово, Нэт, – говорит Бабс. – Ведь они с Сашей были вместе целых три года.
Подумаешь! Мои родители были вместе шестнадцать лет. И что? Три года – самое время, как сказал бы Мэтт, “начать поглядывать на сторону”. Добавляю в голос притворной скорби и тяжко вздыхаю:
– Бедный Энди, как это, должно быть, тяжело.
В глубине души я считаю, что Энди давно пора снять венец “королевы школьного бала”. Вся эта шумиха вокруг него сводится к тому, что Энди был обручен с девушкой, которая ушла от него к другому парню за месяц до свадьбы. Безусловно, для Энди это был сильный удар, но зато его буквально завалили соболезнованиями, и, кроме того, ему достались все подарки. Плюс ко всему, в ту же минуту, как она собрала манатки, он бросил свою страшно денежную работу брокера, сдал в аренду свой напичканный хромом и кожей пентхаус в Пимлико, продал свою “ауди” и устроил себе веселенький отдых под солнцем на целых двенадцать месяцев: подрабатывал в пляжных барах, плавал в море с дельфинами, вплетал (кто бы сомневался?!) бусинки в свои длинные волосы и, видите ли, искал себя. Такой вот мученик! Насколько мне известно, все мои знакомые находят себя, валяясь на диване и засунув руку себе в трусы.
Даже не верится, что телега сочувствия к Энди все еще продолжает поскрипывать. Будь он женщиной, его пожалели бы для вида, ну, скажем, недельку. Но зато уже в следующий понедельник взялись бы за него всерьез, наставительно убеждая продолжать дальше свою маленькую обывательскую жизнь. Да еще распускали бы за его спиной сплетни о том, какая дрянная у него стряпня и как много времени он тратит на служебную карьеру. Женщина, попавшая в беду, – это потаскушка; зато мужика только что не поощряют к этому. В общем, Энди у нас – большой брошенный ребенок, тогда как любая обманутая женщина на его месте была бы покрыта позором на всю оставшуюся жизнь, словно мужская неверность – это ее вина; и не удивительно, что…
– Итак, – говорит Бабс, протягивая мне чашку с травяным чаем. – Значит, Сол дал тебе от ворот поворот.
Не очень-то уверена, что ее фраза полна сострадания, но решаю не заводиться.
– Бабс, – говорю я, – ты не поверишь, как отвратительно он себя вел.
– А, кстати, это его отвратительное поведение как-то связано с Крисом? – спрашивает она.
Я стискиваю зубы:
– Возможно.
– Quel surprise[13], – говорит Бабс.
Пристально гляжу ей в глаза. Чувствую себя Юлием Цезарем с кинжалом в спине. В то время как Бабс – это Брут, с интересом наблюдающий, как я истекаю кровью.
– Бабс, – взвизгиваю я, – за один день меня кинули сразу два мужика!
Выкладываю свою печальную историю (за исключением той части, что касается оргазма, – не хочу отвлекаться от своей печали).
По мере повествования губы Бабс постепенно сжимаются, пока ее рот не превращается в цыплячью гузку. И тут она начинает:
– Знаешь, Нэт, мне действительно очень жаль. Но давай посмотрим правде в глаза. Крис – это иллюзия. На свадьбах все только и делают, что клеятся друг к другу. Просто раскрой глаза и загляни немного дальше. Сай говорит, что у Криса дурная слава. Когда человеком движут амбиции или наркотики, – а Крисом движет и то, и другое, – он перестает быть надежным. Хотя откуда тебе было знать? Ты просто поддалась соблазну. Все мы рано или поздно поддаемся соблазнам – на то мы и люди. Но, с другой стороны, ты же прекрасно знала, чем рискуешь. Давай подведем итог: ты изменила Солу, а он об этом узнал. И чего ты ожидала? Да, мы частенько подсмеивались над Солом, но ведь он отнюдь не идиот. Ты только подумай, как ему должно быть больно.