Сан-Антонио. Лотерея блатных

   — Превосходно, — говорю ей я. — С такими способностями к соблазнению вам бы следовало сниматься в кино, а мамаше Мэнсфилд осталось бы только торговать тапочками.
   Я вбегаю в редакцию газеты и спрашиваю, где найти моего приятеля Бло, ведущего во “Франс суар” рубрику для коллекционеров.
   Он проходит по коридору как раз в тот момент, когда швейцар мне сообщает, что он уже ушел. Мы здороваемся.
   — Пошли в бар, — говорит он мне. — Я тебя угощу скотчем…
   — Нет времени…
   Я сую ему под нос последний выпуск.
   — Ты знаешь парня, написавшего эту статью о моем “рыночном” деле?
   — Естественно! Это Ларут.
   — Я могу с ним встретиться?
   — Пошли…
   Мы идем через редакционные залы, заваленные различными бумагами, где сотрудники занимаются при свете своих настольных ламп чем-то таинственным.
   Шагая по этому лабиринту, Бло мне объясняет, что доволен своей жизнью. Он имеет право на симпатию со стороны начальства и на месяц оплачиваемого отпуска.., а еще он скоро получит повышение. В будущем году его переведут на клевую работу — писать текст к комиксам.
   Поскольку это занимает всего одну строчку, он не переутомится.
   — Понимаешь, — говорит он мне, — это место я получу благодаря моей способности ужимать текст. Возьмем пример из номера тысяча сто шестьдесят четыре сборника частных объявлений…
   Он берет газету и читает:
   — “Сельма надеется, что ее муж Кэролл вернет Девонской строительной компании похищенные у нее деньги”.
   — По-моему, это и так достаточно коротко, — оцениваю я.
   — Правильно! — возбуждается Бло. — Но я сделал бы еще лучше!..
   — Ну-ка!
   — Вот как бы написал я: “Кэролл, верни ден. Д. С. К. — Сельма”.
   — Браво, ты гений!
   — Мы присутствуем при революции в языке, — доверительно объявляет мне Бло. — Сейчас идет сокращение. Завтра мы все будем изъясняться звукоподражательными словами! Надо только не отставать от этой тенденции.
   — Верно, — соглашаюсь я, — будущее за молчанием! Если бы я занимался кинобизнесом, поспешил бы изобрести немое кино! На этом можно сделать целое состояние!
   Мы открываем последнюю дверь и оказываемся лицом к лицу с парнем, сидящим без пиджака, в одной рубашке, и пытающимся одновременно пить пиво, лапать секретаршу, говорить по телефону жене, что задержится на работе, и читать последний номер “Пари-матч”.
   Наше появление его нисколько не смущает, и он не торопится прекращать свои многочисленные дела.
   Наконец, отложив “Матч”, положив трубку, осушив бутылку и вытащив руку из-под юбки девицы, он с радушным видом поворачивается к нам.
   — Ну надо же! — восклицает он. — Знаменитый комиссар Сан-Антонио!
   Он протягивает мне руку.
   — Вы меня знаете? — удивленно спрашиваю я.
   — Кто же в прессе вас не знает? Ларут поворачивается к Бло:
   — Он еще и скромняга! Ну как, комиссар, читали наш последний выпуск? У меня есть кое-что новенькое.
   — Знаю. Потому-то я и пришел к вам…
   — Слушаю вас…
   Он сцепляет руки на животе и кладет ноги на стол на американский манер.
   — Это письмо придумал я, — сообщаю я ему, указывая на первую страницу брехаловки.
   Его рожа становится такой страшной, что затмила бы самого Квазимодо!
   — Что?!
   — Да… Мне нужна ваша помощь, чтобы получить результат. Это дело — темный лес, и приходится углубляться в него с фонарем!
   — Почему вы не предупредили меня заранее?
   — Потому что вы могли отказаться… А потом, если бы я посвятил вас в секрет, ваша статья никогда бы не получилась такой натуральной и убедительной…
   Он приходит в себя от изумления.
   — Вы хитрец, Сан-Антонио.
   — Я несчастный полицейский, не знающий, с какого конца взяться за дело, вот и все!
   Ларут отпускает секретаршу взмахом той самой руки, что заставляла ее трепетать, и отбрасывает назад свою пышную шевелюру. Именно в эту секунду начинает трещать телефон. Он снимает трубку, уверяет, что это не месье Лазарефф, и советует собеседнику пошире открыть газовый кран, чтобы больше не надоедать согражданам. Затем орет на телефонистку, которая должна была знать, что он ушел из редакции больше часа назад.
   — Может быть, теперь мы сможем поговорить, — вздыхает он. — Я вас слушаю.
   Я, как добрый парень, выкладываю ему всю правду; рассказываю обо всем: о неофициальном расследовании, порученном мне Стариком, о том, в какой пустоте мы барахтаемся, и о прорыве нарыва, который я пытаюсь вызвать, насторожив убийцу.
   — В общем, — говорит он, — вы хотите заставить убийцу поверить, что существует свидетель. Вы надеетесь, что он попытается убрать эту фиктивную Маргариту?
   — Именно так!
   — И чего конкретно вы хотите от меня?
   — Чтобы вы опубликовали в завтрашнем номере статью, в которой расскажете, что Маргарита запросила сто тысяч франков за свой рассказ.
   Она требует выслать половину этой суммы до востребования в почтовое отделение на улице Ла Тремойль… Сразу, по получении аванса, она назначит вам встречу, чтобы сделать обещанное признание…
   Он кивает и секунду смотрит на меня насмешливым взглядом.
   — Да, понимаю… Но хотел бы знать, зачем вы обратились ко мне, если организовали эту операцию втихую?
   — Я собирался попросить какую-нибудь женщину позвонить вам, но побоялся, что вы раз в кои-то веки можете сохранить дело в тайне… Вы могли умолчать об этих переговорах, а мне нужно, чтобы о них было всем известно.
   — Не боитесь, что вмешаются ваши коллеги?
   — Нет, я их предупредил, что это шутка. Они и пальцем не шевельнут! Ларут, исход дела находится на кончике вашей авторучки.
   Если вы мне поможете, то получите право на отличный материал, даю слово.
   Я с тревогой смотрю на него.
   — Естественно, я помогу вам, Сан-Антонио. Я просто думал, что у вас феноменальная наглость…
   — Знаю. Это последствие плохо вылеченной кори…
   — Выпьем по стаканчику?
   Кажется, всех журналистов мучает жажда.
   — В другой раз. Меня ждут в машине. Значит, я могу на вас рассчитывать?
   — Можете. Давайте пять!
   Над столом поднимается пятерня, служащая ему для того, чтобы расстегивать на дамах лифчики. Я ее пожимаю и отваливаю, незаметно прихватив конверт с печатью газеты.
   Малышке Маргарите приходится тяжеловато. Она беседует с контролером, на которого совершенно не действуют ее чары и который посасывает свой карандаш, готовясь записать номер моей тачки.
   Я появляюсь в нужный момент с бумагами в руке. Контролер молчаливый южанин (эти хуже всего) — прячет свой блокнот в карман, не сказав ни слова.
   — Вы появились вовремя, — лепечет моя раздатчица алкогольных напитков, — еще немного, и, несмотря на все мои усилия…
   Это намек на то, что она очень старалась.
   — Теперь поедем ко мне? — теряет она терпение, видя, что, вместо того чтобы тронуться с места, я достаю из кармана авторучку.
   — Одну секундочку, лапочка.
   Я вывожу на конверте ее имя, а вместо адреса — почтовое отделение на улице Ла Тремойль. Затем достаю из кармана газетный лист, разорванный на кусочки размером с купюру, сую их в конверт, прилепляю две марки и, не выходя из машины, опускаю послание в почтовый ящик.
   — Ну вот… Где вы живете, сердце мое?
   — Улица Банкри.
   — Значит, машина повернута в нужную сторону. Я еду до площади Республики, объезжаю вокруг статуи огромной женщины и останавливаюсь перед дверью дома Маргариты.
   — Вы живете одна?
   — С подругой. Мы из одной деревни. Но она сейчас у родителей.
   Отдыхает после болезни…
   — О'кей…
   Мы поднимаемся на шестой этаж. Архитекторы, создавшие этот дом, даже не догадывались о том, что когда-нибудь изобретут лифты.
   Квартирка состоит из двух комнат, величиной с телефонную кабину каждая, плюс шкаф, именуемый кухней.
   — Располагайтесь!
   Не знаю, что она под этим подразумевает. Я на всякий случай кладу плащ на стул и сажусь на диван. Малышка, чтобы оправдать цель визита, достает из буфета сомнительный флакон, в котором осталось на два пальца еще более сомнительной жидкости.
   Когда она наливает это в стакан, я не без законной тревоги спрашиваю себя, разливает ли она аперитив или мочу, которую приготовила для анализа. Однако пробую. Ваш Сан-Антонио чертовски смелый парень! Нельзя сказать, что это отрава, но тем более не стану утверждать, что вкусно.
   Я отставляю стакан. Маргарита подсаживается ко мне на диван с видом слишком вежливым, чтобы быть честным.
   Я начинаю с нескольких влажных поцелуев; она на них отвечает несколькими “Вы обещаете быть разумным?”, за которыми следует робкое “Вы не разумны” и, наконец, “Я не знала, что вы так распущены”…
   Потом наступает полное молчание, потому что наши губы соединились.
   Я веду серьезную работу! У меня в этом деле большой опыт, четыре золотые медали, три серебряные и три бронзовые, одна из которых называется “За боевые заслуги”.
   Начинаю с “Песни балалаек”, исполняемой соло на подвязках для чулок; продолжаю “Теперь я большой” на тромбоне за кулисами и апофеоз — “Ночь на Лысой горе”, оркестр и хор под управлением Сан-Антонио — Гран-При на конкурсе постельной гимнастики!
   Через час рыженькая уже не соображает, на земле она или где, а я, торжествуя, спускаюсь с моего розового облака с такой жаждой, будто прошел через Сахару. Маргарита от радости напевает “Луиджи” гнусавым голосом капрала.
   Если бы я слушал только голос своей души, то закрыл бы милой девочке рот и полетел бы к более литературным развлечениям, но я не делаю это, во-первых, потому, что я человек галантный, а во-вторых, она мне понадобится в самое ближайшее время.

Глава 5

   На следующий день появляется статья Ларута, написанная в том стиле и духе, о котором мы договорились. В ней говорится, что таинственная Маргарита М, связалась с редактором и попросила его послать часть запрошенной суммы на адрес почтового отделения на улице Ла Тремойль на имя Маргариты Матье. Наш друг объявляет, что газета не остановится ни перед какими жертвами и пошлет деньги, хотя полиция не советовала это делать.
   Прочитав эти враки, я пересекаю улицу и захожу в кафе напротив. В этот час там почти никого нет, только Пино играет в домино с хозяином соседней молочной. Маргарита моет посуду. Хозяин изучает налоговую декларацию, потягивая из полупустого стакана божоле, чтобы немного прийти в себя.
   Я заговорщицки подмигиваю Маргарите и отвожу ее в сторонку, отчего кабатчик сразу начинает беситься. Он уверяет, что его заведение принимают за один из тех домов, открытия которых вновь хотели бы французы, и решает, что после Маргариты будет набирать персонал только мужского пола!
   Я даю ему выкричаться и спрашиваю мою добычу:
   — Ты завтра заканчиваешь в четыре?
   — Нет. Завтра у меня выходной!
   — Тем лучше. Встречаемся в десять утра у тебя. Я хочу попросить тебя сделать одну маленькую работенку… Взять с почты пришедшее до востребования письмо…
   В ее глазах загорается яркий огонек.
   — То, что ты написал вчера?
   Тут она меня чуть не убила. С женщинами всегда так. Они притворяются, что не интересуются вашими делами, а потом вдруг — раз! и просят разъяснений в тот момент, когда вы этого меньше всего ждете!
   — Какого дьявола?.. — начинаю я. Она показывает на лежащий на стойке номер “Франс суар”.
   — Я прочла.., и поняла. Ты устраиваешь убийце ловушку, да? Ты надеешься, что он будет меня поджидать в помещении почтового отделения, чтобы потребовать у меня объяснений…
   Я постукиваю по ее воробьиному лбу.
   — Слушай, а тут кое-что есть!
   Но я смущен. Я выбрал эту девочку в качестве приманки, потому что считал ее полной дурочкой, которая сделает все, о чем я ее попрошу, не раздумывая, и вот…
   Я начинаю искать обходные пути.
   — Боишься?
   — С тобой я ничего не боюсь…
   — Ты молодчина! Значит, слушай. Завтра приходи на почту на улице Ла Тремойль в десять утра, поняла?
   — Договорились.
   — В окошке “До востребования” возьми адресованный тебе конверт, но не открывай его, ладно? Положи его в сумочку осторожно, как кладешь свой кошелек…
   — Хорошо.
   — Перед уходом оставь ключ от квартиры под половиком.
   — Зачем?
   — Один из моих людей будет у тебя, чтобы защищать тебя. Он положит ключ на то же самое место, где найдет его. Ты вернешься прямо домой на метро, ясно?
   — Да, милый…
   — В квартиру войдешь самым обычным образом.
   — Хорошо. А потом?
   Этим вопросом она загоняет меня в угол.
   — Потом, зайчик мой, будет видно!
   — Слушайте, Сан-Антонио, если вы трахаете моих официанток во внерабочее время, это их дело. Что поделать, если им нравятся легавые!
   Но когда вы отвлекаете их от работы — это уже мое дело!
   Я безжалостно рассматриваю его в упор.
   — Слушай, кабатчик, такую морду, как твоя, надо прятать в штаны.
   Там она будет на своем месте.
   После этих прекрасных слов я отваливаю; что вы хотите, я не выношу ревнивцев!
   Бывают дни, когда так и хочется дать им пинка под зад.
   Берюрье сморкается в рукав.
   — Ты считаешь меня полным идиотом? — спрашивает он.
   — Да, — решительно отвечаю я. — И тем не менее ты знаешь, что обычно я делаю все не так, как остальные, но тут, правда…
   Он пожимает плечами.
   — Ну ладно. А чего мне делать, когда я войду в квартиру девчонки?
   — Ляжешь на диван и будешь ждать развития событий. Конечно, потом ей придется жечь благовония, чтобы прогнать твой запах немытого свина, но, не разбив яиц, омлета не пожаришь.
   Он уходит, сильно хлопнув дверью.
   Я собираюсь последовать его примеру, но тут мой телефон начинает исполнять свою небесную музыку.
   Это Ларут. Просит меня не забывать о нем в моих молитвах. Он желает получить эксклюзив на рассказ обо всем, что может произойти дальше.
   Я клянусь ему в верности на клинке моей шпаги и мчусь на улицу Ла Тремойль.
   Когда я туда приезжаю, часы показывают всего лишь восемь. Мне неслыханно везет — я нахожу свободное место для моей машины. Заняв его, начинаю серьезно размышлять.
   Убийца наверняка прочитал вторую статью Ларута. Как он среагирует?
   Вот в чем вопрос, как говаривал Шекспир, а он знал классиков!
   Он мог почуять ловушку. В этом случае он не покажется.
   Возможно, он не слишком опасается этого запоздалого свидетельства и ждет, что будет дальше.
   Но, возможно, он забеспокоился и захочет для очистки совести встретиться с Маргаритой для приватной беседы. В этом случае у него есть единственная ниточка, чтобы выйти на нее: почтовое отделение, куда, как он знает, она должна прийти. Он должен спрятаться поблизости от окошка и ждать.
   Я тоже жду. Это самое веселое в нашей работе.
   Поскольку моя морда появлялась в связи с этим делом во всех газетах, я думаю, что для меня будет крайне неосторожно показываться.
   Поэтому я составил маленький планчик с согласия директора почтового отделения. Сегодня утром одна из телефонных кабин объявлена сломанной.
   К стеклу приклеили табличку с соответствующим текстом и дыркой достаточного размера, чтобы через нее мог смотреть Пино. Он сидит в кабинке, откуда открывается общий вид на почтовое отделение, с окошком “До востребования” на первом плане.
   Я же сижу в кафе напротив и веду беседу с его хозяином. Это молодой человек, милый и улыбающийся. Он немного хмурит брови, когда я достаю свое удостоверение, но успокаивается после того, как я ему объяснил, что займу на часть утра его телефон.
   Он согласен помочь в выполнении моего задания и ведет меня за зал, где находится маленький закуток для щеток и телефона.
   Он вешает на дверь табличку “Не работает”, и я располагаюсь в этом помещении, напоминающем большой шкаф, с сигаретами, иллюстрированным журналом и бутылкой мюскаде.
   Теперь мне остается только ждать. Пинюш записал себе номер этого заведения и должен мне позвонить ровно в девять.
   Действительно, едва я успеваю сесть верхом на стул, как начинает дребезжать звонок. Снимаю трубку. Тишина, следующая за моим жестом, это уже Пино. Я слышу его астматическое дыхание.
   — Рожай, старый хрен, — ворчу я.
   — А, это ты, — говорит он.
   — Не теряй время, — отвечаю. — Я узнал тебя еще до того, как ты открыл рот!
   — Как?
   — По запаху лука. Ты опять жрал на завтрак селедку?
   — Да, — признается мой достойный коллега.
   — Ну, так что у тебя нового? Он издает носом стон.
   — У моей жены был приступ острого ревматизма… Я всю ночь не мог заснуть…
   — Я тебя не о том спрашиваю, болван! Что происходит на почте?
   — Ничего особенного, — отвечает он. — Все как обычно.
   — Кто-нибудь поджидает у окошка “До востребования”?
   — Тут стоит очередь. Довольно много народу…
   — Присмотрись к ним повнимательнее. Если кто задержится после своей очереди, не теряй его из виду. Держи меня в курсе, ясно?
   — Понял.
   Я вешаю трубку и наливаю себе солидную порцию вина, чтобы развеять черные мысли.
   Четверть часа спустя Пинюш звонит снова и говорит, что “очередники” ушли. В ту секунду, что он докладывает, у окошка нет ни одного человека.
   — Должно быть, у них вообще бывает мало народу, — высказывает он предположение. — Вот в отделении на улице Анжу, например… О! перебивает он сам себя. — Клиент… Подходит к окошку…
   — Что он делает?
   — Просит выдать ему посылку. Кажется, служащая из окошка “До востребования” также выдает не полученные вовремя посылки и бандероли.
   — А теперь?
   — Он расплачивается…
   — А сейчас?
   — Уходит…
   — Больше на горизонте никого?
   — Старая дама получает перевод, и молодой человек заказывает телефонный разговор с Монтаржи…
   — И все?
   — Да. Слушай, Сан-А…
   — Что?
   — Я задыхаюсь в этой конуре! Представь себе, я сегодня надел толстый свитер!
   — В такую теплынь?
   — Ты же знаешь, в марте и апреле погода неустойчивая…
   Не дав ему закончить, я вешаю трубку и, наведенный на это упоминанием названия текущего месяца, начинаю напевать “Апрель в Португалии”.
   Новая четверть часа ожидания. Мои часы показывают полдесятого.
   Телефон снова затягивает свою арию.
   — Алло!
   — Месье Дюпоншель? — спрашивает женский голос.
   — Чего?
   — Это кафе Дюпоншеля?
   — А! Простите… Что вы хотите?
   — Поговорить с месье Дюпоншелем.
   — Он уехал закупать устрицы.
   — Куда?
   — Кажется, в Маренн.
   Баба начинает брюзжать, но я спешу повесить трубку. Сейчас не время давать какой-то идиотке, способной часами трепаться по телефону, занимать линию.
   Новый звонок. На этот раз звонит Пинюш. Он тяжело дышит.
   — У меня начинает кружиться голова, — сообщает он.
   — У меня тоже. Дальше что?
   — По-прежнему ничего. Здесь никто не поджидает… Тут только настоящие клиенты. Они уходят, сделав то, зачем приходили…
   Разочарование сминает мне душу, как шелковую бумагу.
   — Продолжай смотреть в оба, Пинюш! Никогда не знаешь…
   — В котором часу должна прийти малышка Маргарита?
   — Около десяти…
   — Я еще никогда не ждал женщину с таким нетерпением…
   — Не остри, у тебя и так мозги разжижаются! О! Что я подумал…
   Рядом с окошком нет какого-нибудь рабочего?
   — Нет. А почему ты спрашиваешь?
   — Часто на людей, чье присутствие кажется естественным, не обращаешь внимания… Они словно сливаются с окружающей средой, как хамелеоны. Понимаешь?
   Он усмехается:
   — У меня достаточно хорошие глаза, чтобы заметить этих хамелеонов, Сан-Антонио, не беспокойся!
   Мы временно прекращаем беседу. Я добиваю бутылочку белого.
   В этом закутке я себя чувствую, как рыба в стакане для зубного протеза. Нервозность вызывает у меня дрожь, чувствую, что лоб взмок от пота. Недалеко от моего укрытия бездельник, прикативший во Францию из-за океана, терзает электрический биллиард, пытаясь его заставить выплюнуть крупный выигрыш! Этот козел принимает аппарат за боксерскую грушу и лупит по нему сжатыми кулаками. Цифры мелькают на экране со скоростью, превышающей звуковую. Наконец раздается жуткий грохот, который, сам не знаю почему, заставляет меня подумать о взбесившихся роботах!
   Мюскаде с опозданием вызывает у меня урчание в животе. Сегодня оно оказалось недостаточно сухим. Я с грустью массирую пузо. Телефон заливается снова. На этот раз звонил молочник, желающий узнать, сколько порций йогурта должен доставить к полудню. Я ему говорю притаранить двенадцать тысяч и, поскольку он выражает сильное удивление, объясняю, что у “нас” сегодня банкет вегетарианцев.
   Расстаюсь с ним нажатием пальца на рычаг телефона и за время новой паузы успеваю выкурить три сигареты. Шкаф, где я пребываю, прокурен, как Дворец спорта в день матча по боксу.
   Я не свожу глаз с куска эбонита, периодически доносящего до меня тусклый голос Пинюша. О господи, неужели ничего не произойдет! Весь этот тщательно подготовленный спектакль ничего не даст! Я начинаю беситься.
   Ларут будет считать меня лопухом. На этот раз я точно окажусь по уши в зловонной субстанции, выставленный на всеобщее посмешище.
   Звонок!
   Пинюш откашливается в трубку.
   — У меня спазмы в желудке! — объясняет он. Я жду продолжения, надеясь услышать нечто более важное.
   Он продолжает:
   — По-прежнему ничего особенного не замечаю. Сейчас уже начало одиннадцатого и… Молчание.
   — Эй, ну что там?
   — Вот и Маргарита…
   — Ты уверен?
   — Ну а как же! На ней твидовый костюм… Какая она хорошенькая!
   Знаешь, Сан-Антонио, будь я лет на двадцать помоложе…
   — Это ничего бы не изменило, недоразвитый ты мой! При твоей роже тебе надо было бы иметь карманы, набитые бумажками по десять “штук”, чтобы понравиться ей!
   — Знаешь, ты говоришь очень обидные вещи…
   — Не обращай внимания! Что она делает?
   — Подходит к окошку…
   — Там кто-то есть?
   — В окошке? Толстая брюнетка с усами!
   — Что делает малышка?
   — Показывает свое удостоверение личности…
   — На горизонте кто есть?
   — Абсолютно никого, если не считать почтальоншу, рассказывающую телефонистке, что в прошлое воскресенье ездила к брату в Арпажон…
   — Что происходит?
   — Усатая в окошке смотрит в коробке…
   — Дальше?
   — Берет письмо и протягивает его Маргарите.
   — Поблизости по-прежнему никого?
   — Да.
   Дело накрылось. Теперь это уже точно. Такой преступник, как тот, кого мы ищем, не станет часами торчать у окошка почтового отделения, следя за входящими и выходящими.
   Пино замолчал.
   — Ну что ты там! — ору я. — Рассказывай!
   — Я тебе что, спортивный комментатор? Чего рассказывать? Маргарита кладет письмо в сумочку.., не открыв его.
   — И уходит?
   — Да… Ой, нет, погоди!
   Мое сердце начинает вдруг бешено колотиться.
   — Что? — рявкаю я.
   — Эта, в окошке, зовет ее!
   — Зачем?
   — Погоди, мне плохо видно… Ага, она дает ей второе письмо…
   Я обалдел. Я ждал чего угодно, только не этого… Второе письмо!
   — А теперь?
   — Маргарита его берет… Смотрит на него… Она выглядит удивленной…
   — Еще бы… Она уходит?
   — Нет…
   — Тогда что она делает?
   — Подходит к пюпитру рядом со стеклом. Она явно хочет прочитать это самое письмо.
   Я вам рассказывал о сигналах тревоги, начинающих иногда звучать в моей черепушке? Так вот, один из них вдруг начинает трезвонить.
   — Пино!
   — Я слушаю…
   — Беги к ней! Она не должна открывать это письмо, слышишь? Не должна!
   — Понял и…
   Он не договаривает фразу… Я слышу в наушнике жуткий грохот. Тот же шум доходит до меня напрямую, через улицу…
   Наступает секунда ужасного молчания, потом раздаются крики.
   Я выскакиваю из кабины и мчусь через забегаловку. Патрон, прислуга и посетители толпятся в дверях и глазеют на здание почтового отделения, откуда выбегают люди.
   Оконные стекла разлетелись на мелкие кусочки… На улице царит неописуемая паника!
   Я расталкиваю зевак, бегу навстречу толпе удирающих и врываюсь в помещение почты.
   Моим глазам предстает печальное зрелище, как выражаются в романах, награждаемых Французской Академией.
   На полу лежит жутко изувеченное тело Маргариты. Пино, со свисающими усами и глазами в форме запятых, стоит в двух метрах от нее и смотрит во все глаза…
   Медленно подхожу к трупу.
   Бедная девушка лежит на спине. Посреди ее груди огромная кровавая дыра, а низ лица больше не существует. Я никогда еще не видел такую отвратительную смерть. С трудом сдерживаю желание завыть. Мои мозги начинают качаться.
   Я подхожу к пюпитру и, положив голову на руку, рычу по-звериному, чтобы как-то выпустить душащую меня ярость и скорбь.
   Я говорю себе: “Сан-Антонио, ты всего-навсего старая калоша без подошвы! Твоя самонадеянность сделала тебя убийцей! Ты убил эту девочку, которая так любила жизнь… Ты воспользовался ею как приманкой, и волк ее съел… Если у тебя еще осталось то, что оправдывает ношение брюк, ты немедленно пустишь себе в башку маслину!
   Ты не заслуживаешь того, чтобы продолжать жить!"
   Кто-то трогает меня за руку. Я поднимаю на этого “кого-то” свое потрясенное лицо.
   — Надо что-то делать, — шепчет Пино.
   Он выглядит не менее подавленным, чем я. Он прикрыл труп своим старым плащиком, воняющим, как вагон для перевозки скота…
   Поскольку люди начинают набираться смелости, коль скоро ничего больше “не бахает”, он их отталкивает:
   — Полиция! Разойдитесь! И ни к чему не прикасаться! Его решительность придает мне сил. Да, Пинюш прав: надо что-то делать! Я должен поймать сукина сына, устроившего это.