Страница:
Я замечаю директора — коренастого, совершенно лысого мужчину.
— Закройте двери! — приказываю я ему. — И попросите ваших подчиненных вернуться на свои места!
Он начинает действовать.
Я опускаюсь на колени возле трупа. Малышка Марго держит в правой руке уголок синего конверта. Я осторожно вынимаю его и кладу в мой бумажник.
Потом делаю Пинюшу знак подойти.
— Ты все видел. Можешь мне рассказать, как это произошло?
Он подкручивает свои усы, один из которых короче другого по меньшей мере на четыре сантиметра.
— Я не успел ничего понять. В тот момент, когда ты мне велел бежать, это и жахнуло. Она стояла ко мне спиной… Раздался страшный грохот, пошел дым… А потом я увидел ее уже такой.
— Другие пострадавшие есть?
— Кажется, задело телефонистку Мы начинаем ее разыскивать и находим полулежащей на стуле, смертельно бледную и с не представляющей опасности раной на голове.
— Вызывай “скорую”!
— Хорошо.
Я щелкаю пальцами и кричу:
— Служащую из окошка “До востребования”! Подходит усатая толстуха, уже описанная мне Пинюшем. Она весит пару тонн и напоминает статую из топленого свиного сала, сделанную Пикассо для продавца масла!
— Предупреждаю вас, дорогая мадам, — иду я в атаку, — что возлагаю огромные надежды на то, что ваши показания помогут поймать гнусного убийцу!
Она поправляет свои огромные сиськи и адресует мне жалкую улыбку.
— Какой кошмар, — вздыхает она. — Согласен. Вы передали этой несчастной первое письмо…
— Да.
— А второе отдали не сразу…
— Это правда… Я чуть не забыла о нем, потому, что фамилия на конверте стояла перед именем и я положила его немного дальше…
— Хорошо. Вы заметили свою ошибку, позвали девушку, отдали ей письмо… Каким из себя оно было?
— Очень толстым…
Она отводит указательный палец на добрый сантиметр от большого.
— Оно было тяжелым?
— Не меньше ста граммов…
— Скажите, оно было оплачено должным образом?
— Да.
— Значит, вы не брали с девушки доплату?
— В этом не было нужды.
— Вы не заметили штамп отделения, откуда было отправлено это письмо? Она пожимает плечами:
— Нет!
— Постарайтесь вспомнить!
— Я уже старалась. Вы знаете, к нам каждый день приходят сотни писем, и если бы я запоминала, откуда отправлено каждое…
Естественно! Я принимаю желаемое за действительное.
— Значит, если не считать веса, вы не заметили в этом письме ничего необычного?
— Нет, совершенно ничего. Конверт был синим.., из очень плотной бумаги.
— Спасибо…
Я поворачиваюсь к Пино:
— Займись тут всем, старик…
— А ты куда? — спрашивает он.
— И сам толком не знаю… Мне надо проветрить мозги… Бросив прощальный взгляд на малышку Маргариту, я выхожу.
Фасады Парижа заливает солнце. Воздух теплый. При мысли, что рыженькая уже никогда больше не будет вдыхать парижский весенний воздух, у меня наворачивается слеза. Мстительным ударом кулака я давлю ее, как клопа!
Нет, нельзя распускать нюни. Действовать! Вот ответ. Действовать быстро. Не раскисать. Хорошенько подумать…
Я захожу в один бар на улице Марбеф и заказываю двойной скотч.
Проглотив его, чувствую, что в мои мозги поступают калории. В мрак моей души начинает проникать лучик надежды.
А знаете, почему ко мне возвращается надежд а? Потому что в определенном смысле — вы только не подпрыгивайте — я получил результат. Убийца проявился. Наконец-то расследование сдвинулось с мертвой точки, понимаете?
Конечно, я не узнал ничего конкретного и заплатили мы слишком высокую цену, но моя хитрость заставила преступника выйти из тени. Он сделал это способом, который я не предусмотрел, с коварством, достойным Макиавелли, но все-таки показал нам, что он здесь, затаился в темноте и внимательно наблюдает, готовый нанести новый удар. Надо вывести эту падлу из обращения, иначе начнется большая заварушка.
— Повторить! — кричу я бармену в белой куртке.
— Тоже двойной?
— Естественно.
Я уже немного окосел и чувствую, что после второго скотча совсем забухею, но именно это мне и надо, чтобы поднять дух.
Я пью пойло, полуприкрыв глаза, потом зову бармена. Он подбегает.
— С вас пятнадцать франков, месье! Я пожимаю плечами.
— До войны на эти деньги можно было купить столовую эпохи Генриха Третьего! Это его веселит.
— Попробуйте поднять себе настроение столовой эпохи Генриха Третьего, месье. Потом поделитесь впечатлениями!
— Очень остроумно!
Я достаю свой лопатник и натыкаюсь на клочок синей бумаги.
Это угол конверта. Осматривая его внимательнее, я обнаруживаю след чернильного оттиска штемпеля.
Бармен танцует на месте, ожидая, когда я наконец с ним рассчитаюсь. Я расстаюсь с двумя десятками, чтобы отделаться от него, и погружаюсь в изучение улики. Посветив с обратной стороны синей бумаги спичкой, я обнаруживаю три буквы. То ли штемпель был плохо смочен чернилами, то ли содержимое конверта помешало хорошо проштамповать марку, но я разбираю “си”. Ставлю фунт изюма против фунта лиха, что это относится к адресу почтового отделения, откуда было отправлено письмо.
— Бармен! Телефонную книгу, пожалуйста!
— Она в кабине, месье!
С ума сойти, как услужливы в наше время люди! Иду пролистать издание ведомства Почт, Телеграфа и Телефона. Найдя страницу с адресами почтовых отделений Парижа, начинаю пробегать ее глазами и ногтем, интересуясь только последними буквами. Прочтя “Боэси”, я вздрагиваю. Это подходит… Я продолжаю, но других совпадений не нахожу. Ладно, съездим туда… Странное дело…
Выйдя из бара, я замечаю большой магазин канцелярских принадлежностей. Поколебавшись, но зная, что надо всегда слушать свою интуицию, захожу в него и спрашиваю, есть ли в продаже синие конверты из бумаги, идентичной моему образцу. Я нахожу почти такой же и покупаю его.
От виски я совсем залудился, и тротуар пляшет у меня перед глазами “Прекрасный голубой Дунай”, а население Парижа удваивается.
Я стискиваю зубы, желая, чтобы все встало по местам. К счастью, свежий весенний воздух этого утра приводит меня в чувство.
Возвращаюсь на почту. Перед ней и вокруг стоит огромная толпа народу… Писаки осаждают помещение. “Скорая” увозит останки моей покойной субретки.
Рассекая толпу, возвращаюсь на место.., нашего преступления. Ларут там… Он бросает на меня недружелюбный взгляд.
— У вас очень удачно получаются фокусы а-ля Фантомас, — скрипит он зубами.
— Слушайте, Ларут, сейчас не время…
— Во всяком случае, если я открою рот, в самое ближайшее время в вашей Службе пойдет череда отставок. Я беру его под руку.
— Я прошу у вас срок до завтра, чтобы найти убийцу. Если мне это не удастся, можете спускать на меня всех собак, согласны?
Он смотрит на меня с удивлением.
— Это очень короткий срок.
— Я сам назначил его себе. Можете вы сделать то же самое?
— О'кей.
Мы обмениваемся рукопожатием, и я снова иду к статуе из топленого сала.
— Вот синий конверт, — говорю я ей. — Он должен немного напоминать тот.
— Он точно такой же.
— Хорошо. Вы можете положить в него предмет, похожий по форме на тот, что лежал в предыдущем?
— Да, конечно!..
Она смотрит по сторонам, серьезная, натянутая (это только образное выражение, потому что кожа этой коровищи так натянута, что едва не лопается. Непонятно, как она еще может моргать!).
Вижу, она берет кусок картона, складывает его вчетверо и кладет в конверт.
— Вот, — шепчет она. — Но тот был немного тяжелее… Я сую между слоями картона мою связку ключей, — Такой?
— Совершенно точно…
— Так, теперь еще одна деталь, о которой я забыл вас спросить: как был написан адрес?
Ее взгляд на секунду затуманивается.
— От руки, — вспоминает она. — Заглавными буквами. Я пишу на листке имя и фамилию погибшей, добавляю:
"До востребования, почтовое отделение, ул. Ла Тремойль, Париж”.
— Вы можете переписать этот текст на конверт, стараясь сымитировать тот почерк?
— Конечно…
Она высовывает язык, который мог бы служить не только для наклейки марок, и пишет три строчки, о которых я ее попросил.
Когда она закончила, я сую конверт в карман.
— Спасибо.
Пинюш в надвинутой на глаза шляпе изображает перед публикой великого сыщика. Прямо адмирал на капитанском мостике эсминца. Так и слышишь его голос: “Открыть огонь!” или “Право руля”.
Я быстро выхожу и направляюсь к своей машине.
— Закройте двери! — приказываю я ему. — И попросите ваших подчиненных вернуться на свои места!
Он начинает действовать.
Я опускаюсь на колени возле трупа. Малышка Марго держит в правой руке уголок синего конверта. Я осторожно вынимаю его и кладу в мой бумажник.
Потом делаю Пинюшу знак подойти.
— Ты все видел. Можешь мне рассказать, как это произошло?
Он подкручивает свои усы, один из которых короче другого по меньшей мере на четыре сантиметра.
— Я не успел ничего понять. В тот момент, когда ты мне велел бежать, это и жахнуло. Она стояла ко мне спиной… Раздался страшный грохот, пошел дым… А потом я увидел ее уже такой.
— Другие пострадавшие есть?
— Кажется, задело телефонистку Мы начинаем ее разыскивать и находим полулежащей на стуле, смертельно бледную и с не представляющей опасности раной на голове.
— Вызывай “скорую”!
— Хорошо.
Я щелкаю пальцами и кричу:
— Служащую из окошка “До востребования”! Подходит усатая толстуха, уже описанная мне Пинюшем. Она весит пару тонн и напоминает статую из топленого свиного сала, сделанную Пикассо для продавца масла!
— Предупреждаю вас, дорогая мадам, — иду я в атаку, — что возлагаю огромные надежды на то, что ваши показания помогут поймать гнусного убийцу!
Она поправляет свои огромные сиськи и адресует мне жалкую улыбку.
— Какой кошмар, — вздыхает она. — Согласен. Вы передали этой несчастной первое письмо…
— Да.
— А второе отдали не сразу…
— Это правда… Я чуть не забыла о нем, потому, что фамилия на конверте стояла перед именем и я положила его немного дальше…
— Хорошо. Вы заметили свою ошибку, позвали девушку, отдали ей письмо… Каким из себя оно было?
— Очень толстым…
Она отводит указательный палец на добрый сантиметр от большого.
— Оно было тяжелым?
— Не меньше ста граммов…
— Скажите, оно было оплачено должным образом?
— Да.
— Значит, вы не брали с девушки доплату?
— В этом не было нужды.
— Вы не заметили штамп отделения, откуда было отправлено это письмо? Она пожимает плечами:
— Нет!
— Постарайтесь вспомнить!
— Я уже старалась. Вы знаете, к нам каждый день приходят сотни писем, и если бы я запоминала, откуда отправлено каждое…
Естественно! Я принимаю желаемое за действительное.
— Значит, если не считать веса, вы не заметили в этом письме ничего необычного?
— Нет, совершенно ничего. Конверт был синим.., из очень плотной бумаги.
— Спасибо…
Я поворачиваюсь к Пино:
— Займись тут всем, старик…
— А ты куда? — спрашивает он.
— И сам толком не знаю… Мне надо проветрить мозги… Бросив прощальный взгляд на малышку Маргариту, я выхожу.
Фасады Парижа заливает солнце. Воздух теплый. При мысли, что рыженькая уже никогда больше не будет вдыхать парижский весенний воздух, у меня наворачивается слеза. Мстительным ударом кулака я давлю ее, как клопа!
Нет, нельзя распускать нюни. Действовать! Вот ответ. Действовать быстро. Не раскисать. Хорошенько подумать…
Я захожу в один бар на улице Марбеф и заказываю двойной скотч.
Проглотив его, чувствую, что в мои мозги поступают калории. В мрак моей души начинает проникать лучик надежды.
А знаете, почему ко мне возвращается надежд а? Потому что в определенном смысле — вы только не подпрыгивайте — я получил результат. Убийца проявился. Наконец-то расследование сдвинулось с мертвой точки, понимаете?
Конечно, я не узнал ничего конкретного и заплатили мы слишком высокую цену, но моя хитрость заставила преступника выйти из тени. Он сделал это способом, который я не предусмотрел, с коварством, достойным Макиавелли, но все-таки показал нам, что он здесь, затаился в темноте и внимательно наблюдает, готовый нанести новый удар. Надо вывести эту падлу из обращения, иначе начнется большая заварушка.
— Повторить! — кричу я бармену в белой куртке.
— Тоже двойной?
— Естественно.
Я уже немного окосел и чувствую, что после второго скотча совсем забухею, но именно это мне и надо, чтобы поднять дух.
Я пью пойло, полуприкрыв глаза, потом зову бармена. Он подбегает.
— С вас пятнадцать франков, месье! Я пожимаю плечами.
— До войны на эти деньги можно было купить столовую эпохи Генриха Третьего! Это его веселит.
— Попробуйте поднять себе настроение столовой эпохи Генриха Третьего, месье. Потом поделитесь впечатлениями!
— Очень остроумно!
Я достаю свой лопатник и натыкаюсь на клочок синей бумаги.
Это угол конверта. Осматривая его внимательнее, я обнаруживаю след чернильного оттиска штемпеля.
Бармен танцует на месте, ожидая, когда я наконец с ним рассчитаюсь. Я расстаюсь с двумя десятками, чтобы отделаться от него, и погружаюсь в изучение улики. Посветив с обратной стороны синей бумаги спичкой, я обнаруживаю три буквы. То ли штемпель был плохо смочен чернилами, то ли содержимое конверта помешало хорошо проштамповать марку, но я разбираю “си”. Ставлю фунт изюма против фунта лиха, что это относится к адресу почтового отделения, откуда было отправлено письмо.
— Бармен! Телефонную книгу, пожалуйста!
— Она в кабине, месье!
С ума сойти, как услужливы в наше время люди! Иду пролистать издание ведомства Почт, Телеграфа и Телефона. Найдя страницу с адресами почтовых отделений Парижа, начинаю пробегать ее глазами и ногтем, интересуясь только последними буквами. Прочтя “Боэси”, я вздрагиваю. Это подходит… Я продолжаю, но других совпадений не нахожу. Ладно, съездим туда… Странное дело…
Выйдя из бара, я замечаю большой магазин канцелярских принадлежностей. Поколебавшись, но зная, что надо всегда слушать свою интуицию, захожу в него и спрашиваю, есть ли в продаже синие конверты из бумаги, идентичной моему образцу. Я нахожу почти такой же и покупаю его.
От виски я совсем залудился, и тротуар пляшет у меня перед глазами “Прекрасный голубой Дунай”, а население Парижа удваивается.
Я стискиваю зубы, желая, чтобы все встало по местам. К счастью, свежий весенний воздух этого утра приводит меня в чувство.
Возвращаюсь на почту. Перед ней и вокруг стоит огромная толпа народу… Писаки осаждают помещение. “Скорая” увозит останки моей покойной субретки.
Рассекая толпу, возвращаюсь на место.., нашего преступления. Ларут там… Он бросает на меня недружелюбный взгляд.
— У вас очень удачно получаются фокусы а-ля Фантомас, — скрипит он зубами.
— Слушайте, Ларут, сейчас не время…
— Во всяком случае, если я открою рот, в самое ближайшее время в вашей Службе пойдет череда отставок. Я беру его под руку.
— Я прошу у вас срок до завтра, чтобы найти убийцу. Если мне это не удастся, можете спускать на меня всех собак, согласны?
Он смотрит на меня с удивлением.
— Это очень короткий срок.
— Я сам назначил его себе. Можете вы сделать то же самое?
— О'кей.
Мы обмениваемся рукопожатием, и я снова иду к статуе из топленого сала.
— Вот синий конверт, — говорю я ей. — Он должен немного напоминать тот.
— Он точно такой же.
— Хорошо. Вы можете положить в него предмет, похожий по форме на тот, что лежал в предыдущем?
— Да, конечно!..
Она смотрит по сторонам, серьезная, натянутая (это только образное выражение, потому что кожа этой коровищи так натянута, что едва не лопается. Непонятно, как она еще может моргать!).
Вижу, она берет кусок картона, складывает его вчетверо и кладет в конверт.
— Вот, — шепчет она. — Но тот был немного тяжелее… Я сую между слоями картона мою связку ключей, — Такой?
— Совершенно точно…
— Так, теперь еще одна деталь, о которой я забыл вас спросить: как был написан адрес?
Ее взгляд на секунду затуманивается.
— От руки, — вспоминает она. — Заглавными буквами. Я пишу на листке имя и фамилию погибшей, добавляю:
"До востребования, почтовое отделение, ул. Ла Тремойль, Париж”.
— Вы можете переписать этот текст на конверт, стараясь сымитировать тот почерк?
— Конечно…
Она высовывает язык, который мог бы служить не только для наклейки марок, и пишет три строчки, о которых я ее попросил.
Когда она закончила, я сую конверт в карман.
— Спасибо.
Пинюш в надвинутой на глаза шляпе изображает перед публикой великого сыщика. Прямо адмирал на капитанском мостике эсминца. Так и слышишь его голос: “Открыть огонь!” или “Право руля”.
Я быстро выхожу и направляюсь к своей машине.
Глава 6
Приближается полдень, и в почтовом отделении на улице Ла Боэси целая толпа народу. Окошко “До востребования” осаждают особо рьяно.
Там полно молоденьких работниц с озабоченными минами, несколько неверных жен и сумасшедших юнцов. Все обуреваемые жаждой получить корреспонденцию. Эти жалкие образчики рода людского нуждаются в еженедельных пылких клятвах. Это помогает им жить. Так они меньше чувствуют одиночество. А где-то есть еще одна угорелая кошка (или кот), посылающая им привет! О них где-то думают… Они не одиноки. В общем, дурь собачья!
Вечная комедия, в которой каждый нуждается, чтобы верить в себя!
Стадо мыслящих свиней с огнем, горящим в заднице. Они внушают мне жалость… Готов купить пузырек красных чернил, чтобы подписаться под этими словами вместо крови, а то она слишком светлая! Впрочем, у большинства мужиков в жилах как раз и текут красные чернила!
Я бегу подальше от этого хвоста жалких недоумков к окошку “Оплата писем”. Если бы сотрудница из “Оплаты” могла мне помочь, я был бы у нее в неоплатном долгу. Что вы сказали? Неудачный каламбур? Спасибо, я и сам заметил. Видимо, профессиональная деформация.
Малютка просто очаровательна. У нее голубые глаза, миленькая мордашка и восхитительный рот, украшенный заячьей губой.
Я без слов протягиваю ей мой конверт. Она его берет, взвешивает на руке и кладет на весы.
— Письмо или образец?
— Письмо!
Она сверяется с табличкой весов и цен. А пока я открою вам окошко моих мыслей. Я пришел сюда из-за детали, которая наверняка ускользнула от вашего внимания по причине слабоватого развития ваших мозговых клеточек: письмо с бомбой было надлежащим образом оплачено. Вывод: отправитель его взвешивал… Поняли? Ну и хорошо.
— Семьдесят пять франков, — сообщает малютка. Она начинает отделять от блока марки, но я ее останавливаю:
— Подождите…
Она поднимает на меня свои глаза небесного цвета, такие прекрасные, что один из них внимательно следит за другим благодаря конвертирующему страбизму.
— Да?
Я предъявляю ей мое удостоверение. Она берет его, подносит к носу и читает: “Полиция”.
— Мадемуазель, вы работали вчера на этом месте?
— Да, а что?
— Внимательно посмотрите на конверт, на который собирались наклеить марки. Он вам ничего не напоминает?
Мой вопрос сбивает ее с толку. Она внимательно смотрит на меня, потом на письмо.
— Что?.. — в испуге бормочет она.
— Послушайте, мне известно, что через ваши руки ежедневно проходят сотни писем и бандеролей… Однако, возможно, вы запоминаете некоторые, чей вид, вес или форма показались вам.., необычными?
На сей раз просекла. Она берет мой конверт, крутит в своих хорошеньких ручках, усеянных волосатыми бородавками, потом читает надпись и грациозным движением шеи с эллептическим зобом поворачивает ко мне сияющее лицо:
— Ну да, я его помню: фамилия перед именем… Так редко делают, когда пишут даме…
— Вы помните человека, который принес это письмо?
— Да, прекрасно помню. Это была дама… И ржет, аж сгибается пополам!
— Почему вы смеетесь?
— Я не смею вам сказать…
Если бы я мог себе позволить, то заставил бы ее сожрать все марки вместе с весами.
— Послушайте, лапочка, я уже взрослый мальчик, и моя мама мне все рассказала, так что рожайте!
— Эта самая особа…
— Ну?!
Это что, лизальщица зада марок хочет довести меня до инфаркта?
Давно я не испытывал такого напряжения, клянусь!
— Я ее знаю.
Мое изумление так велико, что вы бы успели сварить яйцо всмятку прежде, чем я прихожу в себя.
— Вы ее знаете?
— Да. То есть чисто визуально… Она работает на тротуаре в районе церкви Сент-Мадлен.
И личико юной красавицы заливается краской вокруг огромного родимого пятна бордового цвета, украшающего ее правую щеку.
Я говорю себе, что это слишком хорошо, чтобы быть правдой. Тут какое-то совпадение.
— Вы уверены в том, что говорите?
— Да. Я даже припоминаю одну деталь… Не знаю, заинтересует ли она вас…
— Я вам это скажу, когда узнаю, что это за деталь.
— Женщина, о которой я вам говорю, попросила меня не очень сильно шлепать штемпелем по конверту, потому что в нем лежало что-то хрупкое!
Вот теперь, ребята, я получил веское подтверждение Правдивости ее слов!
— Вы говорите, что эта достойная особа работает на тротуаре в районе Мадлен?
— Да, на улице Сэз… Я вижу ее там каждый день в полдень, потому что обедаю с моим женихом в баре по соседству.
— Вы можете позвать директора? Она его зовет своим козлиным голосом с приятными блеющими интонациями, перекрывая шум. Тот является. Холодный, корректный.
— В чем дело?
Она показывает на меня:
— Этот месье из полиции; он хочет с вами поговорить. Я достаю удостоверение. Его надо всегда держать под рукой, если хочешь поразить своих сограждан.
— Мне на полчаса нужна ваша служащая, чтобы получить от нее крайне важные свидетельские показания. Вы можете ее заменить на это время?
— Разумеется, господин комиссар.
— Спасибо. Мадемуазель, прошу вас надеть пальто и следовать за мной…
Она не заставляет повторять еще раз. Во всей этой истории она видит только возможность смыться, хоть ненадолго, с работы и произвести впечатление на подруг.
Через восемь секунд она выскакивает в зал в миленьком бежевом пальто, латаном и перелатаном.
Ноги у нее красиво изгибаются радугой, что еще больше усиливает ее хромоту.
Когда она выходит, какой-то молодой невежа с силой отпускает дверь, и она хлопает юную красавицу по горбу. Я испепеляю этого придурка убийственным взглядом.
Мы медленно едем по улице Сэз, как такси, ищущее пассажиров. Я выезжаю на бульвары и разворачиваюсь, чтобы снова проехать по этой улице, которая, как все в Париже, имеет одностороннее движение.
Мадемуазель выпяливает зенки, высматривая путану, которую мы ищем. Я притормаживаю перед каждой из этих дам, но моя спутница отрицательно качает головой.
— Ее здесь нет, — говорит она наконец.
Это наполняет меня грустью, и, согласитесь, есть от чего. Для очистки совести мы делаем еще три заезда, и в тот момент, когда я уже собираюсь уезжать, малышка издает радостный крик:
— Вот она!
Она показывает на девицу, сложенную, как богиня, которая выходит из гостиницы, закутанная в синюю лису. Ее сопровождает старый лопухпровинциал. Наверняка тот, кого она только что удовлетворила.
Я проезжаю мимо девицы, не сбавляя скорости — Вы уверены? — настаиваю я.
— Да, да! Я готова поклясться, что это она. Вздох, вырывающийся из моей груди, мог бы наполнить воздухом одноместную спасательную шлюпку.
— Держите, моя милая, вот вам десять “колов”. Съешьте пирожное и возвращайтесь на базу на такси. Прощу прошения, но теперь мой черед играть.
Она немного разочарована. Я высаживаю ее перед кондитерской и говорю, что завтра мы увидимся снова.
После этого спешу вернуться на улицу Сэз. Путанка ходит по тротуару мелкими шажками из-за узкой юбки и каблуков-шпилек. Я смотрю на нее, стараясь придать своему взгляду максимум похотливости. Она, чуть наклонив голову, отвечает мне обворожительной улыбкой.
Как раз в этот момент от тротуара отъезжает фургончик, и я спешу поставить мою тачку на его место.
Она с восторгом следит за моим маневром. Эта красивая черноволосая куколка с такой фигуркой — хоть сейчас на выставку.
Останавливаюсь рядом с ней.
— Скажите, красавица, сколько стоят ваши прелести? Она улыбается.
— Ради такого красавца, как вы, я готова на любые безумства…
Пятьдесят франков, и вам гарантированы незабываемые ощущения!
— Я не привык так швырять деньги на девчонок… Ты сделаешь мне скидку, очаровательница?
— Пошли, мы договоримся…
Она идет в соседний отельчик. Я следую за ней, вовсе не чувствуя гордости за себя.
Плачу за номер и открываю дверь.
Комната чистая, довольно большая, обставлена современной мебелью.
Я иду закрыть окно и задернуть шторы.
— А ты маленький распутник, — оценивает шлюха. — Ты любишь темноту…
— Это у меня наследственное: мой отец был фотографом.
— Плюс ко всему ты еще и остроумен!
— Что, заметно?
Она награждает меня последней улыбкой, потом спрашивает с тревожной любезностью:
— Как насчет небольшого подарка мне, зайчик? Я достаю из лопатника пять “косых” и стыдливо кладу их на стол. Она хватает их и убирает в свою сумочку, а затем приступает к раздеванию. Ее стриптиз длится рекордно короткое время. Наконец она остается голой, как платан в январе, и делает несколько танцевальных движений, желая показать мне свои прелести.
— Ты сложена, как “феррари”! — восклицаю я, чтобы доставить ей удовольствие. — Слушай, твои груди своей формой напоминают мне купол Отеля Инвалидов!
— А пощупай, какие они упругие!
Я воздерживаюсь. Она действительно великолепно сложена, но сейчас не время для игр, запрещенных святой Мартой.
Девица удаляется в сторону ванной. Пока она возится с кранами, хватаю ее шмотки и прячу их в шкаф. Поворот ключа, и я убираю его к себе в карман.
— Что ты делаешь? — спрашивает девица из ванной. Сидя на краю кровати, я отвечаю:
— Жду тебя…
И это чистая правда, ребята, я ее жду…
С большим нетерпением!
Там полно молоденьких работниц с озабоченными минами, несколько неверных жен и сумасшедших юнцов. Все обуреваемые жаждой получить корреспонденцию. Эти жалкие образчики рода людского нуждаются в еженедельных пылких клятвах. Это помогает им жить. Так они меньше чувствуют одиночество. А где-то есть еще одна угорелая кошка (или кот), посылающая им привет! О них где-то думают… Они не одиноки. В общем, дурь собачья!
Вечная комедия, в которой каждый нуждается, чтобы верить в себя!
Стадо мыслящих свиней с огнем, горящим в заднице. Они внушают мне жалость… Готов купить пузырек красных чернил, чтобы подписаться под этими словами вместо крови, а то она слишком светлая! Впрочем, у большинства мужиков в жилах как раз и текут красные чернила!
Я бегу подальше от этого хвоста жалких недоумков к окошку “Оплата писем”. Если бы сотрудница из “Оплаты” могла мне помочь, я был бы у нее в неоплатном долгу. Что вы сказали? Неудачный каламбур? Спасибо, я и сам заметил. Видимо, профессиональная деформация.
Малютка просто очаровательна. У нее голубые глаза, миленькая мордашка и восхитительный рот, украшенный заячьей губой.
Я без слов протягиваю ей мой конверт. Она его берет, взвешивает на руке и кладет на весы.
— Письмо или образец?
— Письмо!
Она сверяется с табличкой весов и цен. А пока я открою вам окошко моих мыслей. Я пришел сюда из-за детали, которая наверняка ускользнула от вашего внимания по причине слабоватого развития ваших мозговых клеточек: письмо с бомбой было надлежащим образом оплачено. Вывод: отправитель его взвешивал… Поняли? Ну и хорошо.
— Семьдесят пять франков, — сообщает малютка. Она начинает отделять от блока марки, но я ее останавливаю:
— Подождите…
Она поднимает на меня свои глаза небесного цвета, такие прекрасные, что один из них внимательно следит за другим благодаря конвертирующему страбизму.
— Да?
Я предъявляю ей мое удостоверение. Она берет его, подносит к носу и читает: “Полиция”.
— Мадемуазель, вы работали вчера на этом месте?
— Да, а что?
— Внимательно посмотрите на конверт, на который собирались наклеить марки. Он вам ничего не напоминает?
Мой вопрос сбивает ее с толку. Она внимательно смотрит на меня, потом на письмо.
— Что?.. — в испуге бормочет она.
— Послушайте, мне известно, что через ваши руки ежедневно проходят сотни писем и бандеролей… Однако, возможно, вы запоминаете некоторые, чей вид, вес или форма показались вам.., необычными?
На сей раз просекла. Она берет мой конверт, крутит в своих хорошеньких ручках, усеянных волосатыми бородавками, потом читает надпись и грациозным движением шеи с эллептическим зобом поворачивает ко мне сияющее лицо:
— Ну да, я его помню: фамилия перед именем… Так редко делают, когда пишут даме…
— Вы помните человека, который принес это письмо?
— Да, прекрасно помню. Это была дама… И ржет, аж сгибается пополам!
— Почему вы смеетесь?
— Я не смею вам сказать…
Если бы я мог себе позволить, то заставил бы ее сожрать все марки вместе с весами.
— Послушайте, лапочка, я уже взрослый мальчик, и моя мама мне все рассказала, так что рожайте!
— Эта самая особа…
— Ну?!
Это что, лизальщица зада марок хочет довести меня до инфаркта?
Давно я не испытывал такого напряжения, клянусь!
— Я ее знаю.
Мое изумление так велико, что вы бы успели сварить яйцо всмятку прежде, чем я прихожу в себя.
— Вы ее знаете?
— Да. То есть чисто визуально… Она работает на тротуаре в районе церкви Сент-Мадлен.
И личико юной красавицы заливается краской вокруг огромного родимого пятна бордового цвета, украшающего ее правую щеку.
Я говорю себе, что это слишком хорошо, чтобы быть правдой. Тут какое-то совпадение.
— Вы уверены в том, что говорите?
— Да. Я даже припоминаю одну деталь… Не знаю, заинтересует ли она вас…
— Я вам это скажу, когда узнаю, что это за деталь.
— Женщина, о которой я вам говорю, попросила меня не очень сильно шлепать штемпелем по конверту, потому что в нем лежало что-то хрупкое!
Вот теперь, ребята, я получил веское подтверждение Правдивости ее слов!
— Вы говорите, что эта достойная особа работает на тротуаре в районе Мадлен?
— Да, на улице Сэз… Я вижу ее там каждый день в полдень, потому что обедаю с моим женихом в баре по соседству.
— Вы можете позвать директора? Она его зовет своим козлиным голосом с приятными блеющими интонациями, перекрывая шум. Тот является. Холодный, корректный.
— В чем дело?
Она показывает на меня:
— Этот месье из полиции; он хочет с вами поговорить. Я достаю удостоверение. Его надо всегда держать под рукой, если хочешь поразить своих сограждан.
— Мне на полчаса нужна ваша служащая, чтобы получить от нее крайне важные свидетельские показания. Вы можете ее заменить на это время?
— Разумеется, господин комиссар.
— Спасибо. Мадемуазель, прошу вас надеть пальто и следовать за мной…
Она не заставляет повторять еще раз. Во всей этой истории она видит только возможность смыться, хоть ненадолго, с работы и произвести впечатление на подруг.
Через восемь секунд она выскакивает в зал в миленьком бежевом пальто, латаном и перелатаном.
Ноги у нее красиво изгибаются радугой, что еще больше усиливает ее хромоту.
Когда она выходит, какой-то молодой невежа с силой отпускает дверь, и она хлопает юную красавицу по горбу. Я испепеляю этого придурка убийственным взглядом.
Мы медленно едем по улице Сэз, как такси, ищущее пассажиров. Я выезжаю на бульвары и разворачиваюсь, чтобы снова проехать по этой улице, которая, как все в Париже, имеет одностороннее движение.
Мадемуазель выпяливает зенки, высматривая путану, которую мы ищем. Я притормаживаю перед каждой из этих дам, но моя спутница отрицательно качает головой.
— Ее здесь нет, — говорит она наконец.
Это наполняет меня грустью, и, согласитесь, есть от чего. Для очистки совести мы делаем еще три заезда, и в тот момент, когда я уже собираюсь уезжать, малышка издает радостный крик:
— Вот она!
Она показывает на девицу, сложенную, как богиня, которая выходит из гостиницы, закутанная в синюю лису. Ее сопровождает старый лопухпровинциал. Наверняка тот, кого она только что удовлетворила.
Я проезжаю мимо девицы, не сбавляя скорости — Вы уверены? — настаиваю я.
— Да, да! Я готова поклясться, что это она. Вздох, вырывающийся из моей груди, мог бы наполнить воздухом одноместную спасательную шлюпку.
— Держите, моя милая, вот вам десять “колов”. Съешьте пирожное и возвращайтесь на базу на такси. Прощу прошения, но теперь мой черед играть.
Она немного разочарована. Я высаживаю ее перед кондитерской и говорю, что завтра мы увидимся снова.
После этого спешу вернуться на улицу Сэз. Путанка ходит по тротуару мелкими шажками из-за узкой юбки и каблуков-шпилек. Я смотрю на нее, стараясь придать своему взгляду максимум похотливости. Она, чуть наклонив голову, отвечает мне обворожительной улыбкой.
Как раз в этот момент от тротуара отъезжает фургончик, и я спешу поставить мою тачку на его место.
Она с восторгом следит за моим маневром. Эта красивая черноволосая куколка с такой фигуркой — хоть сейчас на выставку.
Останавливаюсь рядом с ней.
— Скажите, красавица, сколько стоят ваши прелести? Она улыбается.
— Ради такого красавца, как вы, я готова на любые безумства…
Пятьдесят франков, и вам гарантированы незабываемые ощущения!
— Я не привык так швырять деньги на девчонок… Ты сделаешь мне скидку, очаровательница?
— Пошли, мы договоримся…
Она идет в соседний отельчик. Я следую за ней, вовсе не чувствуя гордости за себя.
Плачу за номер и открываю дверь.
Комната чистая, довольно большая, обставлена современной мебелью.
Я иду закрыть окно и задернуть шторы.
— А ты маленький распутник, — оценивает шлюха. — Ты любишь темноту…
— Это у меня наследственное: мой отец был фотографом.
— Плюс ко всему ты еще и остроумен!
— Что, заметно?
Она награждает меня последней улыбкой, потом спрашивает с тревожной любезностью:
— Как насчет небольшого подарка мне, зайчик? Я достаю из лопатника пять “косых” и стыдливо кладу их на стол. Она хватает их и убирает в свою сумочку, а затем приступает к раздеванию. Ее стриптиз длится рекордно короткое время. Наконец она остается голой, как платан в январе, и делает несколько танцевальных движений, желая показать мне свои прелести.
— Ты сложена, как “феррари”! — восклицаю я, чтобы доставить ей удовольствие. — Слушай, твои груди своей формой напоминают мне купол Отеля Инвалидов!
— А пощупай, какие они упругие!
Я воздерживаюсь. Она действительно великолепно сложена, но сейчас не время для игр, запрещенных святой Мартой.
Девица удаляется в сторону ванной. Пока она возится с кранами, хватаю ее шмотки и прячу их в шкаф. Поворот ключа, и я убираю его к себе в карман.
— Что ты делаешь? — спрашивает девица из ванной. Сидя на краю кровати, я отвечаю:
— Жду тебя…
И это чистая правда, ребята, я ее жду…
С большим нетерпением!
Глава 7
Мисс Улица Сэз возвращается в костюме Евы.
— Как, дорогой, — щебечет она, — ты не приготовился?
— Я готов, — уверяю я. — Сверхготов! Не хватает только пуговицы на “молнии” моих брюк.
Она смеется и подходит одарить меня фирменной лаской.
Я беру ее за запястье, мягко и нежно, и, глаза в глаза, спрашиваю:
— Скажи, знойная красавица, кто тебе велел отправить вчера некий синий конверт?
Это производит на нее такое же впечатление, как поцелуй в губы от асфальтоукладчика. В ее глазах появляются кровавые ниточки, а лицо, наоборот, становится белым словно мел.
Она с трудом выговаривает:
— Ты это о чем?
Я в десятитысячный раз достаю мое удостоверение. Слово “полиция”, написанное крупными буквами, заставляет ее рот искривится.
— Так ты легаш! — говорит она тоном, ясно показывающим, сколь мало уважения она питает к людям моей профессии.
— Как видишь. Но речь не об этом… Я задал тебе вопрос и хочу получить на него ответ.
Она вскакивает, охваченная яростью.
— Что за хренота! С меня довольно. Я не имею с мусорами ничего общего, кроме тех, что из полиции нравов… Я зарегистрирована, прошла медосмотр, так что пошел ты!.. Забирай свои бабки, а я ухожу!
Она ищет свои тряпки, но не находит и останавливается, ошарашенная.
— Мои шмотки! — требует она.
— Я отдам их тебе после того, как ты мне ответишь, королева моего сердца!
— Если ты не отдашь их мне немедленно, я позову на помощь…
— Валяй! — отвечаю я с улыбкой. — Явятся архангелы, я прикажу тебя задержать и доставлю в мой кабинет. А уж там ты заговоришь, обещаю! Я поднялся с тобой сюда только потому, что спешу и не имею времени устраивать тебе представление под названием “Поиски пятого угла”…
Она секунду размышляет, потом решительной походкой идет к двери и берется за ручку.
Я хватаю ее за руку.
— Стоп!
Подтянув ее к себе за лапку, я отвешиваю ей пару оплеух по морде, чтобы вернуть ей краски.
Она качается от силы ударов, а ее моргалы наполняются слезами.
Развивая свое превосходство, я толкаю ее на кровать. Она пытается подняться, но я ее укладываю прямым в челюсть. Ее зубы производят звук падающих фишек домино. Она валится навзничь и замирает.
Я быстро срываю со штор шнурки, чтобы сделать из них веревки для Мисс Сладострастие. Когда она возвращается из страны грез, то может шевелить только пальцами, веками и мозгами, гоняя в них мрачные мысли.
От ее взгляда, брошенного на меня, мог бы случиться выкидыш у тигрицы. Но я видел и не такое, а потому даже глазом не моргнул.
— Теперь я тебя слушаю. Хочу честно предупредить, что, если через три минуты ты не сообщишь нужную мне информацию, с тобой произойдет такое, что переходит все границы воображения…
Вместо того чтобы взяться за ум, эта массажистка простаты обзывает меня легавой сукой. Да, сукой. И кого? Меня, Сан-Антонио! Человека, заменяющего отсутствующих мужей и падающих от усталости бриджистов.
Я даю ей выпустить пар. Надо выпустить из шины воздух, прежде чем вынимать камеру. Когда она сорвала себе глотку, я иду к биде, наполняю этот сосуд водой, закручиваю кран и отправляюсь за упрямой девочкой.
Я вам уже говорил, что рядом со мной Геракл — доходяга-дистрофик?
Взвалив ее одним движением на плечо, иду в туалет, не обращая внимания на ее вопли и попытки вырваться. Жильцы гостиницы, услышав этот гам, должно быть, думают, что я получаю удовольствие по полной программе! Небось все припали к замочной скважине, надеясь увидеть, что это за телка так громко зовет свою мамочку. По звукам они зачисляют ее в путаны экстракласса!
Они наверняка хотели бы получить ее в следующий свой приход в это местечко. Труженицы тротуара редко выкладываются на работе на полную катушку. В наше время профессиональная добросовестность становится редким явлением! Стоит им только получить ваши бабки, как сразу:
«Поторопись, дорогой, я жду моего бухгалтера!»
Я кладу брюнетку на кафельный пол, приподнимаю верхнюю часть ее тела и окунаю ее головой в воды биде. Этот брат унитаза впервые видит лицо! Малышка делает “буль-буль”, напоминая водолаза, у которого появилась дырка в шлеме.
Я поднимаю ее голову. Обладательница синей лисы вся красная и задыхается.
— Ну, девочка, начнешь колоться или продолжим? Она пытается перевести дыхание и, вдохнув несколько кубиков кислорода, бормочет:
— Падла!
Назвать падлой меня, Сан-Антонио! Самого крутого полицейского Франции!
Она получает право на более продолжительное погружение. Когда я вынимаю ее из вазы, так радушно принявшей ее, мне становится страшно, потому что она потеряла сознание.
А вдруг у нее было слабое сердце и она отбросила копыта? Хорош я буду!
Я быстренько делаю ей искусственное дыхание. Она выплевывает воду и открывает моргалы.
— Как себя чувствуешь, Венера ты моя подводная?
Я понимаю, что на этот раз она расколется. Она держалась сколько могла, но теперь заговорит.
Поскольку она щелкает зубами, я отношу ее на кровать и накрываю одеялом.
— Начинай, красавица, я жду. Она шепчет:
— Письмо мне велел отправить Джо Падовани.
— Джо Турок?
— Да…
Я в удивлении чешу нос. Падовани родился не в Стамбуле, как можно подумать из-за его кликухи, а в Бастии, как и все парни, разгуливающие по Парижу с машинкой для выдачи пропуска на тот свет под левой подмышкой. Турком его зовут за необыкновенную силу. Он разрывает пополам колоду карт из пятидесяти двух листов и поднимает зубами столик в бистро.
Я с ним никогда не встречался, но рожу и послужной список знаю по картотеке. Это не какая-то там мелкая сошка… Наркотики, сутенерство, вооруженное ограбление — биография, напоминающая страницу криминальной хроники. Он также участвовал в разборках между бандами, но еще ни разу не влезал в то, что мы называем крупным делом.
То, что его имя всплыло в данном случае, меня несколько озадачивает.
Пока я размышляю, девица немного приходит в себя… Она тяжело дышит, пытаясь восстановить дыхание.
Выглядит она по-настоящему жалко. Ее вид разорвал бы сердце даже судебного исполнителя, если бы у судебных исполнителей было сердце.
— Еще один момент, сладкая моя: ты знала, что лежит в конверте?
Она икает с невинным видом.
— Я — нет… Джо мне просто велел обращаться с ним поосторожнее и предупредить на почте, что в нем хрупкий предмет!
Вот сволочи! Разумеется, малышка Тротуар не знала о содержимом конверта. Ее парень не счел нужным ее информировать. Он послал на почту ее, потому что боялся, что адская машина рванет в тот момент, когда на письмо будут ставить штемпель… Вот трусы! Храбрятся только потому, что ходят с пушками, но бросаться в воду спасать утопающего не станут. И отговорка известна: они не умеют плавать!
Я смотрю на прекрасную брюнетку. После купания она немного поблекла.
— Ты работаешь на Падовани?
— А вам-то что?
— Ты что, принимаешь меня за английскую королеву?
— А если да?..
В ней что-то происходит. Просыпается то, что должно было проснуться уже давно: любопытство. До сих пор у нее не было времени задавать вопросы, все шло слишком быстро… Она шла от сюрприза к сюрпризу; от тревоги к испугу… Но теперь она спрашивает себя, что значит мое поведение.
— Так, значит, ты не в курсе того, чем занимается твой мужик?
— Он не трепло…
— Ты слышала о найденной на рынке отрезанной голове?
Она становится зеленой, как салат, и бормочет:
— Как, дорогой, — щебечет она, — ты не приготовился?
— Я готов, — уверяю я. — Сверхготов! Не хватает только пуговицы на “молнии” моих брюк.
Она смеется и подходит одарить меня фирменной лаской.
Я беру ее за запястье, мягко и нежно, и, глаза в глаза, спрашиваю:
— Скажи, знойная красавица, кто тебе велел отправить вчера некий синий конверт?
Это производит на нее такое же впечатление, как поцелуй в губы от асфальтоукладчика. В ее глазах появляются кровавые ниточки, а лицо, наоборот, становится белым словно мел.
Она с трудом выговаривает:
— Ты это о чем?
Я в десятитысячный раз достаю мое удостоверение. Слово “полиция”, написанное крупными буквами, заставляет ее рот искривится.
— Так ты легаш! — говорит она тоном, ясно показывающим, сколь мало уважения она питает к людям моей профессии.
— Как видишь. Но речь не об этом… Я задал тебе вопрос и хочу получить на него ответ.
Она вскакивает, охваченная яростью.
— Что за хренота! С меня довольно. Я не имею с мусорами ничего общего, кроме тех, что из полиции нравов… Я зарегистрирована, прошла медосмотр, так что пошел ты!.. Забирай свои бабки, а я ухожу!
Она ищет свои тряпки, но не находит и останавливается, ошарашенная.
— Мои шмотки! — требует она.
— Я отдам их тебе после того, как ты мне ответишь, королева моего сердца!
— Если ты не отдашь их мне немедленно, я позову на помощь…
— Валяй! — отвечаю я с улыбкой. — Явятся архангелы, я прикажу тебя задержать и доставлю в мой кабинет. А уж там ты заговоришь, обещаю! Я поднялся с тобой сюда только потому, что спешу и не имею времени устраивать тебе представление под названием “Поиски пятого угла”…
Она секунду размышляет, потом решительной походкой идет к двери и берется за ручку.
Я хватаю ее за руку.
— Стоп!
Подтянув ее к себе за лапку, я отвешиваю ей пару оплеух по морде, чтобы вернуть ей краски.
Она качается от силы ударов, а ее моргалы наполняются слезами.
Развивая свое превосходство, я толкаю ее на кровать. Она пытается подняться, но я ее укладываю прямым в челюсть. Ее зубы производят звук падающих фишек домино. Она валится навзничь и замирает.
Я быстро срываю со штор шнурки, чтобы сделать из них веревки для Мисс Сладострастие. Когда она возвращается из страны грез, то может шевелить только пальцами, веками и мозгами, гоняя в них мрачные мысли.
От ее взгляда, брошенного на меня, мог бы случиться выкидыш у тигрицы. Но я видел и не такое, а потому даже глазом не моргнул.
— Теперь я тебя слушаю. Хочу честно предупредить, что, если через три минуты ты не сообщишь нужную мне информацию, с тобой произойдет такое, что переходит все границы воображения…
Вместо того чтобы взяться за ум, эта массажистка простаты обзывает меня легавой сукой. Да, сукой. И кого? Меня, Сан-Антонио! Человека, заменяющего отсутствующих мужей и падающих от усталости бриджистов.
Я даю ей выпустить пар. Надо выпустить из шины воздух, прежде чем вынимать камеру. Когда она сорвала себе глотку, я иду к биде, наполняю этот сосуд водой, закручиваю кран и отправляюсь за упрямой девочкой.
Я вам уже говорил, что рядом со мной Геракл — доходяга-дистрофик?
Взвалив ее одним движением на плечо, иду в туалет, не обращая внимания на ее вопли и попытки вырваться. Жильцы гостиницы, услышав этот гам, должно быть, думают, что я получаю удовольствие по полной программе! Небось все припали к замочной скважине, надеясь увидеть, что это за телка так громко зовет свою мамочку. По звукам они зачисляют ее в путаны экстракласса!
Они наверняка хотели бы получить ее в следующий свой приход в это местечко. Труженицы тротуара редко выкладываются на работе на полную катушку. В наше время профессиональная добросовестность становится редким явлением! Стоит им только получить ваши бабки, как сразу:
«Поторопись, дорогой, я жду моего бухгалтера!»
Я кладу брюнетку на кафельный пол, приподнимаю верхнюю часть ее тела и окунаю ее головой в воды биде. Этот брат унитаза впервые видит лицо! Малышка делает “буль-буль”, напоминая водолаза, у которого появилась дырка в шлеме.
Я поднимаю ее голову. Обладательница синей лисы вся красная и задыхается.
— Ну, девочка, начнешь колоться или продолжим? Она пытается перевести дыхание и, вдохнув несколько кубиков кислорода, бормочет:
— Падла!
Назвать падлой меня, Сан-Антонио! Самого крутого полицейского Франции!
Она получает право на более продолжительное погружение. Когда я вынимаю ее из вазы, так радушно принявшей ее, мне становится страшно, потому что она потеряла сознание.
А вдруг у нее было слабое сердце и она отбросила копыта? Хорош я буду!
Я быстренько делаю ей искусственное дыхание. Она выплевывает воду и открывает моргалы.
— Как себя чувствуешь, Венера ты моя подводная?
Я понимаю, что на этот раз она расколется. Она держалась сколько могла, но теперь заговорит.
Поскольку она щелкает зубами, я отношу ее на кровать и накрываю одеялом.
— Начинай, красавица, я жду. Она шепчет:
— Письмо мне велел отправить Джо Падовани.
— Джо Турок?
— Да…
Я в удивлении чешу нос. Падовани родился не в Стамбуле, как можно подумать из-за его кликухи, а в Бастии, как и все парни, разгуливающие по Парижу с машинкой для выдачи пропуска на тот свет под левой подмышкой. Турком его зовут за необыкновенную силу. Он разрывает пополам колоду карт из пятидесяти двух листов и поднимает зубами столик в бистро.
Я с ним никогда не встречался, но рожу и послужной список знаю по картотеке. Это не какая-то там мелкая сошка… Наркотики, сутенерство, вооруженное ограбление — биография, напоминающая страницу криминальной хроники. Он также участвовал в разборках между бандами, но еще ни разу не влезал в то, что мы называем крупным делом.
То, что его имя всплыло в данном случае, меня несколько озадачивает.
Пока я размышляю, девица немного приходит в себя… Она тяжело дышит, пытаясь восстановить дыхание.
Выглядит она по-настоящему жалко. Ее вид разорвал бы сердце даже судебного исполнителя, если бы у судебных исполнителей было сердце.
— Еще один момент, сладкая моя: ты знала, что лежит в конверте?
Она икает с невинным видом.
— Я — нет… Джо мне просто велел обращаться с ним поосторожнее и предупредить на почте, что в нем хрупкий предмет!
Вот сволочи! Разумеется, малышка Тротуар не знала о содержимом конверта. Ее парень не счел нужным ее информировать. Он послал на почту ее, потому что боялся, что адская машина рванет в тот момент, когда на письмо будут ставить штемпель… Вот трусы! Храбрятся только потому, что ходят с пушками, но бросаться в воду спасать утопающего не станут. И отговорка известна: они не умеют плавать!
Я смотрю на прекрасную брюнетку. После купания она немного поблекла.
— Ты работаешь на Падовани?
— А вам-то что?
— Ты что, принимаешь меня за английскую королеву?
— А если да?..
В ней что-то происходит. Просыпается то, что должно было проснуться уже давно: любопытство. До сих пор у нее не было времени задавать вопросы, все шло слишком быстро… Она шла от сюрприза к сюрпризу; от тревоги к испугу… Но теперь она спрашивает себя, что значит мое поведение.
— Так, значит, ты не в курсе того, чем занимается твой мужик?
— Он не трепло…
— Ты слышала о найденной на рынке отрезанной голове?
Она становится зеленой, как салат, и бормочет: