— Будь ты женщиной тен-тая, я обязательно выгонял бы тебя на мороз ежедневно и именно в таком виде. Но увы.
— Ты спишь на диване?
— Вне всякого сомнения.
— Если хочешь, я могу лечь с тобой.
— Я не хочу, но больше все равно некуда. Остатки совести не позволяют мне уложить тебя на грязный палас и допустить к твоему телу наглых тараканов. Можешь назвать это ревностью.
Весь вечер после этого Лена пыталась приступить непосредственно к плотской любви, но Костя все время уклонялся и ускользал, используя для этой цели азы искусства тентай-де. Естественно, возбуждение девушки от этого только росло и ко времени отхода ко сну перехлестнуло все мыслимые пределы.
А когда они очутились на одном диване и под одним одеялом, оба нагие, как Адам и Ева до поедания яблока, Лену постиг страшный облом. Костя глубокомысленно произнес: «Уснуть. И видеть сны. Вот и ответ…», и тут же уснул, причем сон его был настолько крепок, что никакие ухищрения возбужденной до степени нимфомании соседки по дивану не могли его пробудить.
Костя не слышал, какие изощренные проклятия обрушивала на его курчавую голову разъяренная Елена, какие кары земные и прочие она ему сулила и как она рыдала, уткнувшись в его нежное, по-детски округлое плечо.
Он видел сны.
15
16
17
18
19
— Ты спишь на диване?
— Вне всякого сомнения.
— Если хочешь, я могу лечь с тобой.
— Я не хочу, но больше все равно некуда. Остатки совести не позволяют мне уложить тебя на грязный палас и допустить к твоему телу наглых тараканов. Можешь назвать это ревностью.
Весь вечер после этого Лена пыталась приступить непосредственно к плотской любви, но Костя все время уклонялся и ускользал, используя для этой цели азы искусства тентай-де. Естественно, возбуждение девушки от этого только росло и ко времени отхода ко сну перехлестнуло все мыслимые пределы.
А когда они очутились на одном диване и под одним одеялом, оба нагие, как Адам и Ева до поедания яблока, Лену постиг страшный облом. Костя глубокомысленно произнес: «Уснуть. И видеть сны. Вот и ответ…», и тут же уснул, причем сон его был настолько крепок, что никакие ухищрения возбужденной до степени нимфомании соседки по дивану не могли его пробудить.
Костя не слышал, какие изощренные проклятия обрушивала на его курчавую голову разъяренная Елена, какие кары земные и прочие она ему сулила и как она рыдала, уткнувшись в его нежное, по-детски округлое плечо.
Он видел сны.
15
А ведущему бизнесмену города Белокаменска, миллиардеру и владельцу заводов, газет, пароходов Сергею Грекову приснился в эту ночь странный сон. Будто пришла к нему его погибшая дочь Снежана и попросила отца не отменять праздник по поводу открытия отеля «Снежная Королева». Ибо если этого праздника не будет, то и тайна ее гибели останется неразгаданной. Если же торжества состоятся, то в ходе их наступит минута, когда эта страшная тайна откроется и справедливое возмездие настигнет убийцу.
— Веселитесь, — сказала Снежана в этом сне. — Пойте, танцуйте, радуйтесь жизни. Я не в обиде. На этом празднике я буду с вами. А если он не состоится — не будет для меня обиды страшнее.
А потом закружила вьюга и унесла Снежану, скрыла за снежной пеленой, и кто-то белобородый в красном колпаке и красной шубе захохотал громко и так страшно, что аж мороз по коже — и показалось Грекову, будто с шубы и шапки белобородого капает на снег алая кровь…
От всего этого Греков вскрикнул испуганно и проснулся. А проснувшись, потянулся сразу к телефону, но опомнился, потому что как раз в этот момент кукушка в стенных ходиках трижды сказала свое «ку-ку».
Больше в эту ночь Греков не заснул. До утра у него было достаточно времени, чтобы еще раз прокрутить в голове таинственный сон и обдумать действия, с ним связанные.
Вообще-то Греков был человеком здравомыслящим. Время, когда он верил в колдунов, магов, астрологию и вещие сны, давным-давно прошло. И скорее всего он не стал бы предпринимать никаких действий — мало ли что может присниться. Но только все время до конца этой ночи его мучила тревожная мысль: «А что, если все-таки бывают вещие сны? Что, если Снежана права, и, отменив праздник, ее отец никогда не узнает, кто виноват в ее смерти? И наоборот, вдруг на этом празднике все каким-то чудесным образом откроется, и преступник получит по заслугам?» Уж об этом можно не беспокоиться! Если станет известно, кто убийца Снежаны Грековой, то лютой смерти ему не избежать. Даже в том случае, если он уйдет от грековской секьюрити и попадет в руки законопослушной милиции, Ткач позаботится, чтобы возмездие было полным.
Ночной порыв немедленно позвонить людям, ответственным за подготовку праздника, и распорядиться продолжать стихийно угасшие работы — с тем, чтобы они были завершены в срок, к двадцать пятому числу — к утру прошел, и когда начался новый день, Греков еще не принял никакого решения.
Но когда он вышел в холл, где стоял гроб с телом Снежаны, ему показалось, будто мертвая девочка улыбается. Совсем как та, живая, в его сегодняшнем сне.
А между тем, это был день похорон, 19 декабря. В этот день непогода разыгралась вовсю. Буран, обрушившийся на город, был подобен тому, который приснился Грекову накануне ночью. Но похороны все равно получились грандиозными. Слишком много было в городе людей, чем-то обязанных Грекову или Ткачу, либо желавших заручиться их поддержкой. А еще было много друзей у самой Снежаны. Правда, их сначала пытались не допустить до участия в похоронах. По этому поводу Ткач сказал Грекову так:
— Это из-за них она погибла. Если бы она развлекалась в нормальных кабаках и найт-клубах, а не в их вонючих подвалах, ничего бы не случилось.
— Но они — друзья моей дочери, — возразил Греков и приказал пропустить тех, с кем Снежана провела последний день своей жизни.
А уж потом, во время поминок, Греков сказал Ткачу:
— Знаешь, я решил не отменять праздник.
— Какой праздник? — не понял сначала Ткач.
— Открытие гостиницы. Представляешь, она сама пришла сегодня ко мне и попросила об этом.
— Кто, гостиница? — Ткач был уже изрядно под газом и соображал с трудом.
— Нет, Снежана. Во сне.
— Во сне, говоришь… А с каких это пор ты веришь в сны?
— А вот с этих самых и верю. Понимаешь, а вдруг там, — он показал рукой вверх, — что-то все-таки есть? Вдруг там рай, и моя Снежана? И она оттуда смотрит на нас и хочет этого праздника. Представляешь, вся в белом и с крылышками…
— Скажи честно, ты свихнулся?
— Не исключено, — пожав плечами, ответил Греков.
— Веселитесь, — сказала Снежана в этом сне. — Пойте, танцуйте, радуйтесь жизни. Я не в обиде. На этом празднике я буду с вами. А если он не состоится — не будет для меня обиды страшнее.
А потом закружила вьюга и унесла Снежану, скрыла за снежной пеленой, и кто-то белобородый в красном колпаке и красной шубе захохотал громко и так страшно, что аж мороз по коже — и показалось Грекову, будто с шубы и шапки белобородого капает на снег алая кровь…
От всего этого Греков вскрикнул испуганно и проснулся. А проснувшись, потянулся сразу к телефону, но опомнился, потому что как раз в этот момент кукушка в стенных ходиках трижды сказала свое «ку-ку».
Больше в эту ночь Греков не заснул. До утра у него было достаточно времени, чтобы еще раз прокрутить в голове таинственный сон и обдумать действия, с ним связанные.
Вообще-то Греков был человеком здравомыслящим. Время, когда он верил в колдунов, магов, астрологию и вещие сны, давным-давно прошло. И скорее всего он не стал бы предпринимать никаких действий — мало ли что может присниться. Но только все время до конца этой ночи его мучила тревожная мысль: «А что, если все-таки бывают вещие сны? Что, если Снежана права, и, отменив праздник, ее отец никогда не узнает, кто виноват в ее смерти? И наоборот, вдруг на этом празднике все каким-то чудесным образом откроется, и преступник получит по заслугам?» Уж об этом можно не беспокоиться! Если станет известно, кто убийца Снежаны Грековой, то лютой смерти ему не избежать. Даже в том случае, если он уйдет от грековской секьюрити и попадет в руки законопослушной милиции, Ткач позаботится, чтобы возмездие было полным.
Ночной порыв немедленно позвонить людям, ответственным за подготовку праздника, и распорядиться продолжать стихийно угасшие работы — с тем, чтобы они были завершены в срок, к двадцать пятому числу — к утру прошел, и когда начался новый день, Греков еще не принял никакого решения.
Но когда он вышел в холл, где стоял гроб с телом Снежаны, ему показалось, будто мертвая девочка улыбается. Совсем как та, живая, в его сегодняшнем сне.
А между тем, это был день похорон, 19 декабря. В этот день непогода разыгралась вовсю. Буран, обрушившийся на город, был подобен тому, который приснился Грекову накануне ночью. Но похороны все равно получились грандиозными. Слишком много было в городе людей, чем-то обязанных Грекову или Ткачу, либо желавших заручиться их поддержкой. А еще было много друзей у самой Снежаны. Правда, их сначала пытались не допустить до участия в похоронах. По этому поводу Ткач сказал Грекову так:
— Это из-за них она погибла. Если бы она развлекалась в нормальных кабаках и найт-клубах, а не в их вонючих подвалах, ничего бы не случилось.
— Но они — друзья моей дочери, — возразил Греков и приказал пропустить тех, с кем Снежана провела последний день своей жизни.
А уж потом, во время поминок, Греков сказал Ткачу:
— Знаешь, я решил не отменять праздник.
— Какой праздник? — не понял сначала Ткач.
— Открытие гостиницы. Представляешь, она сама пришла сегодня ко мне и попросила об этом.
— Кто, гостиница? — Ткач был уже изрядно под газом и соображал с трудом.
— Нет, Снежана. Во сне.
— Во сне, говоришь… А с каких это пор ты веришь в сны?
— А вот с этих самых и верю. Понимаешь, а вдруг там, — он показал рукой вверх, — что-то все-таки есть? Вдруг там рай, и моя Снежана? И она оттуда смотрит на нас и хочет этого праздника. Представляешь, вся в белом и с крылышками…
— Скажи честно, ты свихнулся?
— Не исключено, — пожав плечами, ответил Греков.
16
В тот день, когда хоронили Снежану Грекову и город целый день находился во власти непогоды, молодой художник Денис Арцеулов искал натурщицу для своей новой работы. То есть сначала он вышел на улицу просто потому, что с утра его мучили будуны и хотелось пива. После пива в голове посветлело, а буран подсказал идею картины со Снежной Королевой в качестве главного действующего лица. А может, причиной был вовсе не буран, а тридцатитрехэтажная белая громадина — новый отель, возле которого уже начали работать ларьки. В одном из них Арцеулов как раз и купил свое утреннее пиво.
Натурщицу он нашел несколько часов спустя, уже под вечер, совсем в другом месте и будучи уже в том градусе подпития, когда скрытая в глубине подсознания наглость прорывается наружу и берет верх над природной скромностью.
Блондинка с холодным аристократическим лицом была не одна. Но художник не обратил совершенно никакого внимания на мужчину, идущего рядом с нею, Решительно преградив обоим путь, он обратился к женщине так, как если бы никакого мужчины не было в помине.
— Здравствуйте, — сказал он. — Я художник, и вы должны мне позировать сегодня вечером.
Он всегда говорил именно эту фразу, и, как ни странно, многие действительно соглашались ему позировать. Вернее, чаще всего отвечали так: «Вы сумасшедший?»
Но на это Арцеулов заявлял без тени смущения:
«От сумасшедшего до гения один шаг», — и дамам было нечем крыть.
Нет, конечно, его нередко посылали на три буквы, иногда били по щеке или по обеим, а то и просто по морде, но процент давших согласие позировать — и отнюдь не всегда в одежде — был достаточно высок для того, чтобы не отказываться от этой практики.
Блондинка в ответ на слова Арцеулова не произнесла ничего — просто остановилась как вкопанная, глядя на него непонимающе. А вот ее спутник повел себя странно. Он не возмутился, как следовало бы ожидать, и не сделал ничего, что полагается делать в таких случаях. То есть не набил нахалу морду, не оскорбил его словесно, не попытался сдать куда следует и даже не счел нужным просто проигнорировать приставания и побыстрее увести даму, как это делают в подобных ситуациях рафинированные интеллигенты, не склонные к дракам и нецензурным выражениям.
Ничего этого спутник сногсшибательной блондинки не сделал. Он бросил спутницу на произвол судьбы, а сам быстрым шагом направился к стоящим неподалеку красным «Жигулям».
На это Арцеулов тоже не обратил внимания, но тут блондинка попыталась догнать мужчину. Ей это не удалось, зато «Жигули» резко рванули с места навстречу, чуть не сбили ее, и не заметить этого художник не мог при всем желании.
Арцеулов помог упавшей девушке подняться и сам , задал вопрос, который обычно адресовали ему:
— Он что, сумасшедший?
— Кто? — удивленно спросила блондинка.
— Ну, этот тип в «Жигулях».
— Не знаю, я не заметила.
— Понятно. Кто из нас пьяный, ты или я?
— Наверное, ты, — ответила девушка, но все-таки пошла с Денисом рядом, а еще через несколько минут согласилась ему позировать…
— Интересно, что я скажу мужу, — пробормотала она на следующее утро, зевая и потягиваясь.
— А у тебя есть муж? — удивился Арцеулов.
— К несчастью, — ответила девушка, которую, как выяснилось еще накануне вечером, звали Мариной.
— Так это он вчера уехал так поспешно и не попрощавшись?
— Куда уехал?
— Откуда я знаю. Вдоль по проспекту Гагарина на красных «Жигулях».
— Не понимаю, о чем ты говоришь.
— Вчера, когда мы с тобой познакомились, с тобой был какой-то тип. Он уехал на красных «Жигулях» и чуть тебя не задавил.
— Разве? Не помню.
— Да? И часто у тебя это бывает?
— Что?
— Ретроградная амнезия. Провалы в памяти.
— Никогда ничего такого у меня не бывает. И вообще, мне идти пора.
И она ушла, оставив вопрос об амнезии открытым, но дав художнику надежду разрешить эту проблему в будущем. Когда они целовались на прощанье в прихожей, Марина дала понять, что эта встреча не последняя и она непременно придет позировать еще, причем очень скоро. Муж позированию не помеха, и пора ему привыкать.
А на следующий день, ближе к ночи, уставший от трудов праведных и трезвый от безденежья Арцеулов решил посмотреть американский триллер про маньяков по местному телеканалу. Но включил ящик слишком рано и попал как раз на белокаменские новости.
— Интересное предположение относительно логики действий маньяка высказал известный в нашем городе психиатр, доктор медицинских наук Борис Абрамович Медник, — бодро сказал телерепортер, и на экране появилось благообразное лицо психиатра.
— Любой серийный убийца обязательно следует некоторой логике, но подчас она понятна только ему одному. В нашем случае это не совсем так. Обратите внимание на цвет волос жертв Санта-Клауса. Ирина Маелова — брюнетка. У Галины Петренко — русые волосы. У Снежаны Грековой — золотистые. Последняя жертва, о которой стало известно сегодня — блондинка. Правда, не натуральная, а крашеная — но все равно закономерность налицо. И она каким-то образом связана с характером мании этого человека.
— Вы хотите сказать, что для каждого преступления Санта-Клаус выбирает более светловолосую жертву?
— Это совершенно очевидно.
— Но тогда не логично ли будет предположить, что четвертое убийство окажется последним? Ведь у блондинок самые светлые волосы.
— Ручаться за это нельзя. Есть ведь еще и натуральные блондинки. А кроме того, он может выстраивать не прямую, а что-то вроде синусоиды — сначала от темного к светлому, потом наоборот, и так далее…
Слушая эту беседу, Денис задумчиво наматывал на палец длинный белый волос Марины. Она была натуральной блондинкой. Но думал Денис не столько о Марине, сколько о том типе в красных «Жигулях». Гордившийся своей фотографической памятью художник никак не мог вспомнить его лицо.
Натурщицу он нашел несколько часов спустя, уже под вечер, совсем в другом месте и будучи уже в том градусе подпития, когда скрытая в глубине подсознания наглость прорывается наружу и берет верх над природной скромностью.
Блондинка с холодным аристократическим лицом была не одна. Но художник не обратил совершенно никакого внимания на мужчину, идущего рядом с нею, Решительно преградив обоим путь, он обратился к женщине так, как если бы никакого мужчины не было в помине.
— Здравствуйте, — сказал он. — Я художник, и вы должны мне позировать сегодня вечером.
Он всегда говорил именно эту фразу, и, как ни странно, многие действительно соглашались ему позировать. Вернее, чаще всего отвечали так: «Вы сумасшедший?»
Но на это Арцеулов заявлял без тени смущения:
«От сумасшедшего до гения один шаг», — и дамам было нечем крыть.
Нет, конечно, его нередко посылали на три буквы, иногда били по щеке или по обеим, а то и просто по морде, но процент давших согласие позировать — и отнюдь не всегда в одежде — был достаточно высок для того, чтобы не отказываться от этой практики.
Блондинка в ответ на слова Арцеулова не произнесла ничего — просто остановилась как вкопанная, глядя на него непонимающе. А вот ее спутник повел себя странно. Он не возмутился, как следовало бы ожидать, и не сделал ничего, что полагается делать в таких случаях. То есть не набил нахалу морду, не оскорбил его словесно, не попытался сдать куда следует и даже не счел нужным просто проигнорировать приставания и побыстрее увести даму, как это делают в подобных ситуациях рафинированные интеллигенты, не склонные к дракам и нецензурным выражениям.
Ничего этого спутник сногсшибательной блондинки не сделал. Он бросил спутницу на произвол судьбы, а сам быстрым шагом направился к стоящим неподалеку красным «Жигулям».
На это Арцеулов тоже не обратил внимания, но тут блондинка попыталась догнать мужчину. Ей это не удалось, зато «Жигули» резко рванули с места навстречу, чуть не сбили ее, и не заметить этого художник не мог при всем желании.
Арцеулов помог упавшей девушке подняться и сам , задал вопрос, который обычно адресовали ему:
— Он что, сумасшедший?
— Кто? — удивленно спросила блондинка.
— Ну, этот тип в «Жигулях».
— Не знаю, я не заметила.
— Понятно. Кто из нас пьяный, ты или я?
— Наверное, ты, — ответила девушка, но все-таки пошла с Денисом рядом, а еще через несколько минут согласилась ему позировать…
— Интересно, что я скажу мужу, — пробормотала она на следующее утро, зевая и потягиваясь.
— А у тебя есть муж? — удивился Арцеулов.
— К несчастью, — ответила девушка, которую, как выяснилось еще накануне вечером, звали Мариной.
— Так это он вчера уехал так поспешно и не попрощавшись?
— Куда уехал?
— Откуда я знаю. Вдоль по проспекту Гагарина на красных «Жигулях».
— Не понимаю, о чем ты говоришь.
— Вчера, когда мы с тобой познакомились, с тобой был какой-то тип. Он уехал на красных «Жигулях» и чуть тебя не задавил.
— Разве? Не помню.
— Да? И часто у тебя это бывает?
— Что?
— Ретроградная амнезия. Провалы в памяти.
— Никогда ничего такого у меня не бывает. И вообще, мне идти пора.
И она ушла, оставив вопрос об амнезии открытым, но дав художнику надежду разрешить эту проблему в будущем. Когда они целовались на прощанье в прихожей, Марина дала понять, что эта встреча не последняя и она непременно придет позировать еще, причем очень скоро. Муж позированию не помеха, и пора ему привыкать.
А на следующий день, ближе к ночи, уставший от трудов праведных и трезвый от безденежья Арцеулов решил посмотреть американский триллер про маньяков по местному телеканалу. Но включил ящик слишком рано и попал как раз на белокаменские новости.
— Интересное предположение относительно логики действий маньяка высказал известный в нашем городе психиатр, доктор медицинских наук Борис Абрамович Медник, — бодро сказал телерепортер, и на экране появилось благообразное лицо психиатра.
— Любой серийный убийца обязательно следует некоторой логике, но подчас она понятна только ему одному. В нашем случае это не совсем так. Обратите внимание на цвет волос жертв Санта-Клауса. Ирина Маелова — брюнетка. У Галины Петренко — русые волосы. У Снежаны Грековой — золотистые. Последняя жертва, о которой стало известно сегодня — блондинка. Правда, не натуральная, а крашеная — но все равно закономерность налицо. И она каким-то образом связана с характером мании этого человека.
— Вы хотите сказать, что для каждого преступления Санта-Клаус выбирает более светловолосую жертву?
— Это совершенно очевидно.
— Но тогда не логично ли будет предположить, что четвертое убийство окажется последним? Ведь у блондинок самые светлые волосы.
— Ручаться за это нельзя. Есть ведь еще и натуральные блондинки. А кроме того, он может выстраивать не прямую, а что-то вроде синусоиды — сначала от темного к светлому, потом наоборот, и так далее…
Слушая эту беседу, Денис задумчиво наматывал на палец длинный белый волос Марины. Она была натуральной блондинкой. Но думал Денис не столько о Марине, сколько о том типе в красных «Жигулях». Гордившийся своей фотографической памятью художник никак не мог вспомнить его лицо.
17
— Жалко Снежану.
— Как любого перспективного клиента.
— Ты циник, и это плохо. Неужели тебе не жаль ее просто по-человечески?
— По-человечески мне жаль всех. Даже себя. Но не ты ли проповедуешь, что после смерти все мы перенесемся в мир, где всегда тепло, сияет солнце и цветут орхидеи? У нас с тобой разделение труда. Тебе — бог, мне — бизнес. Чего стоит церковь без денег? Это только Христос гонял торгующих из храма, да и то его последователи сообразили, что зря.
— Если бы христианские заповеди кто-нибудь выполнял, им бы цены не было…
— Сомневаюсь.
— Ладно, я не о том хотел поговорить. Ты заметил, последняя жертва не имеет к нам никакого отношения. Как и вторая.
— Но в отличие от первой и третьей.
— Вот именно.
— Да. Не лишено своеобразия. Впрочем, у инквизиторов должен быть иезуитский ум. Только какова цель?
— Нагие девушки на снегу. Это тебе ничего не напоминает?
— А что это должно мне напоминать?
— Вспомни, до чего у нас осталось четыре дня.
— До дня рождения Солнца. Ну и что?
— А теперь вспомни канон мессы Торжествующего Рассвета. Ты ведь сам участвовал в его составлении.
— Ты хочешь сказать?..
— Именно это я и хочу сказать.
— Да, но ведь их же никто не привязывает к деревьям и не морозит насмерть.
— Это знаем мы с тобой. А представляешь, что скажут простые обыватели, когда узнают, как проходит ночная месса дня рождения Солнца?
— А они узнают?
— Ну, раз мы решили стать открытой церковью и допустить к своим службам непосвященных, то значит, не будет и тайн. Так вот, обыватели скажут, что это кто-то из наших свихнулся на почве разврата и языческих заблуждений. А могут и всю церковь обвинить в человеческих жертвоприношениях.
— Думаешь, до этого дойдет?
— А что, очень может быть. Мы ведь кто? «Вредная языческая секта, чуждая историческим традициям российского народа и враждебная христианским ценностям». Цитирую по памяти, так что за точность не ручаюсь.
— Его преосвященство?
— Разумеется. Воскресная телепроповедь. Предостережение молодым, дабы боялись лживых обольстителей.
— А что, скажешь, ты не обольститель?
— Я не лживый.
— Не доказано, поскольку недоказуемо. Как и само бытие Божие вместе с мистической силой Солнца. Итак, ты думаешь, кто-то хочет нас подставить?
— Очень похоже на то.
— Кто? Инквизиторы?
— Разве у нас мало недругов?
— Однако насилие по отношению к нам применяли пока только они. Остальные до сих пор обходились словами.
— Я знаю твое отношение к инквизиторам. Я их тоже не люблю. И все-таки что не доказано, то не факт. Кстати, твои слова.
— Мои. Я согласен — давай отвлечемся от инквизиторов. И вообще от недругов. Ты не допускаешь, что это все-таки кто-то из наших? Ведь может же человек взять и сойти с ума. И не только на почве языческих заблуждений.
— Все может быть. Но подстава все же вероятнее. И это грозит нам большими неприятностями.
— Какими именно?
— Принимая во внимание, что большинству населения на религию наплевать, а доказательств человеческих жертвоприношений нет и быть не может… Думаю, массовых наездов не будет. Уже который год кричат: «Бей сектантов!», а народ — ноль внимания. Вот если кто-то сфабрикует улики…
— Разве толпе нужны улики?
— Толпу еще надо собрать. Нет, в Варфоломеевскую ночь я не верю. Россия постиндустриальной эпохи для этого неподходящее место. Но возможны неприятные вылазки одиночек и мелких агрессивных групп. И органы нас будут трясти наверняка. И очень возможно, что нашу церковь попытаются под этим соусом ликвидировать. А преуспеть в таком деле ничего не стоит, если постараться. Это только фанатики с оловянными глазами могут стоять стеной против любых гонений. А у нас глаза обыкновенные, живые.
— Да, кстати, насчет того, кто может стоять стеной против чего угодно. В городе появился тен-тай.
— Я уже слышал, но зачем он тут появился, известно одному только небу.
— Как любого перспективного клиента.
— Ты циник, и это плохо. Неужели тебе не жаль ее просто по-человечески?
— По-человечески мне жаль всех. Даже себя. Но не ты ли проповедуешь, что после смерти все мы перенесемся в мир, где всегда тепло, сияет солнце и цветут орхидеи? У нас с тобой разделение труда. Тебе — бог, мне — бизнес. Чего стоит церковь без денег? Это только Христос гонял торгующих из храма, да и то его последователи сообразили, что зря.
— Если бы христианские заповеди кто-нибудь выполнял, им бы цены не было…
— Сомневаюсь.
— Ладно, я не о том хотел поговорить. Ты заметил, последняя жертва не имеет к нам никакого отношения. Как и вторая.
— Но в отличие от первой и третьей.
— Вот именно.
— Да. Не лишено своеобразия. Впрочем, у инквизиторов должен быть иезуитский ум. Только какова цель?
— Нагие девушки на снегу. Это тебе ничего не напоминает?
— А что это должно мне напоминать?
— Вспомни, до чего у нас осталось четыре дня.
— До дня рождения Солнца. Ну и что?
— А теперь вспомни канон мессы Торжествующего Рассвета. Ты ведь сам участвовал в его составлении.
— Ты хочешь сказать?..
— Именно это я и хочу сказать.
— Да, но ведь их же никто не привязывает к деревьям и не морозит насмерть.
— Это знаем мы с тобой. А представляешь, что скажут простые обыватели, когда узнают, как проходит ночная месса дня рождения Солнца?
— А они узнают?
— Ну, раз мы решили стать открытой церковью и допустить к своим службам непосвященных, то значит, не будет и тайн. Так вот, обыватели скажут, что это кто-то из наших свихнулся на почве разврата и языческих заблуждений. А могут и всю церковь обвинить в человеческих жертвоприношениях.
— Думаешь, до этого дойдет?
— А что, очень может быть. Мы ведь кто? «Вредная языческая секта, чуждая историческим традициям российского народа и враждебная христианским ценностям». Цитирую по памяти, так что за точность не ручаюсь.
— Его преосвященство?
— Разумеется. Воскресная телепроповедь. Предостережение молодым, дабы боялись лживых обольстителей.
— А что, скажешь, ты не обольститель?
— Я не лживый.
— Не доказано, поскольку недоказуемо. Как и само бытие Божие вместе с мистической силой Солнца. Итак, ты думаешь, кто-то хочет нас подставить?
— Очень похоже на то.
— Кто? Инквизиторы?
— Разве у нас мало недругов?
— Однако насилие по отношению к нам применяли пока только они. Остальные до сих пор обходились словами.
— Я знаю твое отношение к инквизиторам. Я их тоже не люблю. И все-таки что не доказано, то не факт. Кстати, твои слова.
— Мои. Я согласен — давай отвлечемся от инквизиторов. И вообще от недругов. Ты не допускаешь, что это все-таки кто-то из наших? Ведь может же человек взять и сойти с ума. И не только на почве языческих заблуждений.
— Все может быть. Но подстава все же вероятнее. И это грозит нам большими неприятностями.
— Какими именно?
— Принимая во внимание, что большинству населения на религию наплевать, а доказательств человеческих жертвоприношений нет и быть не может… Думаю, массовых наездов не будет. Уже который год кричат: «Бей сектантов!», а народ — ноль внимания. Вот если кто-то сфабрикует улики…
— Разве толпе нужны улики?
— Толпу еще надо собрать. Нет, в Варфоломеевскую ночь я не верю. Россия постиндустриальной эпохи для этого неподходящее место. Но возможны неприятные вылазки одиночек и мелких агрессивных групп. И органы нас будут трясти наверняка. И очень возможно, что нашу церковь попытаются под этим соусом ликвидировать. А преуспеть в таком деле ничего не стоит, если постараться. Это только фанатики с оловянными глазами могут стоять стеной против любых гонений. А у нас глаза обыкновенные, живые.
— Да, кстати, насчет того, кто может стоять стеной против чего угодно. В городе появился тен-тай.
— Я уже слышал, но зачем он тут появился, известно одному только небу.
18
— Первая задача — отвлечь внимание. Знаешь, как делает фокусник. Ловкость рук, и никакого мошенничества.
Ученик тен-тая Костя Данилов небрежно махнул рукой перед глазами Лены Зверевой, и её взгляд метнулся вслед за кончиками его пальцев.
Пока Лена остолбенело смотрела на внезапно опустевшее пространство перед собой, Костин голос раздался из-за ее спины:
— Вот примерно так. Надеюсь, ты понимаешь, что пока ты пялилась на стену, я мог сделать с тобой все, что угодно.
Вздрогнув, Лена резко обернулась, Костя сидел в кресле с качающейся ножкой, закинув ногу за ногу.
— А меня научишь? — не скрывая изумления, спросила она.
— Рад бы, но есть проблемы. Обучение само по себе мало чего стоит. Я могу научить тебя многим приемам, и при достаточном усердии ты сравняешься по силе и возможности со средним каратистом. Если какой-нибудь насильник нападет на тебя в подъезде, ты от него отобьешься. Но это не будет тентай-де.
— Почему?
— Потому что приемы в тентай-де второстепенны. Главное — особая сила, которая позволяет телу двигаться во много раз быстрее, чем обычно. Эту силу можно развивать, но у каждого человека есть свой предел, выше которого ему не подняться. Я прошел тридцать шесть стадий обучения из сорока девяти, но еще не знаю, дойду ли до последней стадии и заслужу ли посвящение.
— И долго нужно этому учиться?
— Если отдать обучению все свое время без остатка, то хватит сорока девяти дней. Но обычно так не бывает. Я уже десятый месяц хожу в учениках. Слишком много дел. Да и характер у меня…
— Что характер?
— Как бы тебе объяснить. Помнишь ту ночь, когда мы познакомились? Я тогда очень эффектно побил твоих приятелей. Так вот, настоящий опытный тен-тай никогда бы этого не сделал.
— Почему? — Лена была удивлена,
— Потому что эта драка была излишней и бесцельной. Ее вполне можно было избежать. А я решил показать свою силу, и получился темный бой.
— Что значит «темный»?
— Если бой имеет светлую цель и ведется светлыми приемами, то он называется светлым и увеличивает особую силу, о которой я говорил. Поэтому она так и называется — сила света. А тут не было светлой цели. А в результате я потерял часть силы. Немного, но потерял. Так вот, касательно обучения. Новый урок можно начинать только тогда, когда у ученика стало больше силы света, чем было в конце предыдущего урока. А чтобы заново накопить потерянную силу, требуется время.
— Как интересно! Ну, а все-таки, мне можно попробовать всему этому научиться?
— На прямой вопрос рекомендуется давать уклончивый ответ. Скажем так, ни одна женщина пока не смогла пройти выше двенадцатой стадии обучения тентай-де. Из-за этого некоторые утверждают, что женщины лишены силы света. До двенадцатой стадии главную роль играют ловкость рук, сила мышц, выносливость тела и крепость нервов. А после нее на первый план выходит сила света. Выводы делай сама.
— Так нечестно.
— Я тут ни при чем, — при этих словах Костя кротко сложил руки на груди. — Виновата природа. И я Догадываюсь, в чем дело. Сила света как-то связана с охотничьим инстинктом, а он лучше развит у мужчин.
— Все равно нечестно. Это хамство со стороны природы.
— Ничего не могу поделать.
— Ну, тогда хотя бы расскажи про это обучение На словах. Мне так интересно! С чего все начинается?
— Как ты думаешь, какая температура сейчас на улице?
— Градусов двадцать пять.
— Отлично. Открой дверь на балкон.
— Зачем?
— Я ведь обещал ежедневно выгонять тебя голой на мороз. Теперь я смягчаю требования. Во-первых, ты в халате, а во-вторых, я не прошу тебя выходить на балкон. Просто открой дверь.
Лена распахнула балконную дверь и тут же отпрянула. Прислонившись голыми ногами к горячей батарее, она спросила:
— И что теперь?
— А теперь вот что, — Костя быстро разделся до трусов, вышел на балкон и сел на обледенелые перила. — Простейшая задача. По силам любому «моржу» и вообще любому человеку, который преодолеет страх перед холодом. Правда, «морж» не сможет сидеть вот так сутками, а я могу. Но это уже тен-тайские хитрости. Однако если ты оторвешься от батареи и постоишь со мной на балконе десять минут, с тобой тоже ничего не сделается.
— Ага! Со мной тут же сделается воспаление легких. А может, я вообще умру. Если холод ничего не значит, то отчего тогда умерли те девушки, которых маньяк привязал в лесу?
— От страха. Если человек покоряется холоду, то он умирает от переохлаждения. Мороз съедает его силы, а на закуску и его самого. Но если человек борется с холодом, то он продолжает жить. Тело может выдержать долго — пока не сдастся разум. Иди сюда.
— Я не сумасшедшая.
— Зато ты уже который день пытаешься меня соблазнить. И у тебя появился шанс. По крайней мере, один горячий поцелуй я тебе обещаю. Здесь, на балконе.
— А если нет?
— Тогда я приду к мысли, что ты не можешь быть женщиной тен-тая. Знаю, это тебя огорчит. Но поделать ничего не могу.
Лена усилием воли заставила себя оторваться от батареи и войти в струю холодного воздуха, текущую из открытой балконной двери. Чтобы перешагнуть через порог, потребовалось еще большее усилие, но Лена все же сделала это и, взвизгнув, вступила босыми ногами в снег.
Костя соскочил с перил, и Лена стремительно прильнула к нему. Он источал не меньше тепла, чем батарея.
Когда их губы в очередной раз разъединились, Костя сказал:
— Ты на балконе уже пятнадцать минут.
— Мне плевать на воспаление легких, — голосом, полным восторга, ответила Лена.
Еще через некоторое время она совсем скинула давно уже расстегнутый халат, чтобы отдаться Косте прямо тут, на балконе, на одеяле из снега, устилающего заледенелый бетон. Но когда это намерение проявилось достаточно явно. Костя произнес любимую фразу своего учителя тентай-де:
— Ты хочешь получить слишком много, приложив к этому слишком мало усилий.
— Я ведь могу и обидеться, — сказала по этому поводу Лена, поднимая со снега халат.
— Нет ничего более бессмысленного, чем обижаться на воина тентай-де.
Лена молча отошла к другому краю балкона, не спеша надела и застегнула халат, а потом задумчиво сказала:
— Странно. Мне совсем не холодно. Даже ноги ничуть не замерзли.
— Полчаса. А температура, между прочим, двадцать восемь градусов ниже нуля.
— Откуда ты знаешь, что двадцать восемь? — как Лена уже успела заметить, в этой квартире не было уличного термометра.
— Учись быть женщиной тен-тая и не удивляться таким мелочам.
Ученик тен-тая Костя Данилов небрежно махнул рукой перед глазами Лены Зверевой, и её взгляд метнулся вслед за кончиками его пальцев.
Пока Лена остолбенело смотрела на внезапно опустевшее пространство перед собой, Костин голос раздался из-за ее спины:
— Вот примерно так. Надеюсь, ты понимаешь, что пока ты пялилась на стену, я мог сделать с тобой все, что угодно.
Вздрогнув, Лена резко обернулась, Костя сидел в кресле с качающейся ножкой, закинув ногу за ногу.
— А меня научишь? — не скрывая изумления, спросила она.
— Рад бы, но есть проблемы. Обучение само по себе мало чего стоит. Я могу научить тебя многим приемам, и при достаточном усердии ты сравняешься по силе и возможности со средним каратистом. Если какой-нибудь насильник нападет на тебя в подъезде, ты от него отобьешься. Но это не будет тентай-де.
— Почему?
— Потому что приемы в тентай-де второстепенны. Главное — особая сила, которая позволяет телу двигаться во много раз быстрее, чем обычно. Эту силу можно развивать, но у каждого человека есть свой предел, выше которого ему не подняться. Я прошел тридцать шесть стадий обучения из сорока девяти, но еще не знаю, дойду ли до последней стадии и заслужу ли посвящение.
— И долго нужно этому учиться?
— Если отдать обучению все свое время без остатка, то хватит сорока девяти дней. Но обычно так не бывает. Я уже десятый месяц хожу в учениках. Слишком много дел. Да и характер у меня…
— Что характер?
— Как бы тебе объяснить. Помнишь ту ночь, когда мы познакомились? Я тогда очень эффектно побил твоих приятелей. Так вот, настоящий опытный тен-тай никогда бы этого не сделал.
— Почему? — Лена была удивлена,
— Потому что эта драка была излишней и бесцельной. Ее вполне можно было избежать. А я решил показать свою силу, и получился темный бой.
— Что значит «темный»?
— Если бой имеет светлую цель и ведется светлыми приемами, то он называется светлым и увеличивает особую силу, о которой я говорил. Поэтому она так и называется — сила света. А тут не было светлой цели. А в результате я потерял часть силы. Немного, но потерял. Так вот, касательно обучения. Новый урок можно начинать только тогда, когда у ученика стало больше силы света, чем было в конце предыдущего урока. А чтобы заново накопить потерянную силу, требуется время.
— Как интересно! Ну, а все-таки, мне можно попробовать всему этому научиться?
— На прямой вопрос рекомендуется давать уклончивый ответ. Скажем так, ни одна женщина пока не смогла пройти выше двенадцатой стадии обучения тентай-де. Из-за этого некоторые утверждают, что женщины лишены силы света. До двенадцатой стадии главную роль играют ловкость рук, сила мышц, выносливость тела и крепость нервов. А после нее на первый план выходит сила света. Выводы делай сама.
— Так нечестно.
— Я тут ни при чем, — при этих словах Костя кротко сложил руки на груди. — Виновата природа. И я Догадываюсь, в чем дело. Сила света как-то связана с охотничьим инстинктом, а он лучше развит у мужчин.
— Все равно нечестно. Это хамство со стороны природы.
— Ничего не могу поделать.
— Ну, тогда хотя бы расскажи про это обучение На словах. Мне так интересно! С чего все начинается?
— Как ты думаешь, какая температура сейчас на улице?
— Градусов двадцать пять.
— Отлично. Открой дверь на балкон.
— Зачем?
— Я ведь обещал ежедневно выгонять тебя голой на мороз. Теперь я смягчаю требования. Во-первых, ты в халате, а во-вторых, я не прошу тебя выходить на балкон. Просто открой дверь.
Лена распахнула балконную дверь и тут же отпрянула. Прислонившись голыми ногами к горячей батарее, она спросила:
— И что теперь?
— А теперь вот что, — Костя быстро разделся до трусов, вышел на балкон и сел на обледенелые перила. — Простейшая задача. По силам любому «моржу» и вообще любому человеку, который преодолеет страх перед холодом. Правда, «морж» не сможет сидеть вот так сутками, а я могу. Но это уже тен-тайские хитрости. Однако если ты оторвешься от батареи и постоишь со мной на балконе десять минут, с тобой тоже ничего не сделается.
— Ага! Со мной тут же сделается воспаление легких. А может, я вообще умру. Если холод ничего не значит, то отчего тогда умерли те девушки, которых маньяк привязал в лесу?
— От страха. Если человек покоряется холоду, то он умирает от переохлаждения. Мороз съедает его силы, а на закуску и его самого. Но если человек борется с холодом, то он продолжает жить. Тело может выдержать долго — пока не сдастся разум. Иди сюда.
— Я не сумасшедшая.
— Зато ты уже который день пытаешься меня соблазнить. И у тебя появился шанс. По крайней мере, один горячий поцелуй я тебе обещаю. Здесь, на балконе.
— А если нет?
— Тогда я приду к мысли, что ты не можешь быть женщиной тен-тая. Знаю, это тебя огорчит. Но поделать ничего не могу.
Лена усилием воли заставила себя оторваться от батареи и войти в струю холодного воздуха, текущую из открытой балконной двери. Чтобы перешагнуть через порог, потребовалось еще большее усилие, но Лена все же сделала это и, взвизгнув, вступила босыми ногами в снег.
Костя соскочил с перил, и Лена стремительно прильнула к нему. Он источал не меньше тепла, чем батарея.
Когда их губы в очередной раз разъединились, Костя сказал:
— Ты на балконе уже пятнадцать минут.
— Мне плевать на воспаление легких, — голосом, полным восторга, ответила Лена.
Еще через некоторое время она совсем скинула давно уже расстегнутый халат, чтобы отдаться Косте прямо тут, на балконе, на одеяле из снега, устилающего заледенелый бетон. Но когда это намерение проявилось достаточно явно. Костя произнес любимую фразу своего учителя тентай-де:
— Ты хочешь получить слишком много, приложив к этому слишком мало усилий.
— Я ведь могу и обидеться, — сказала по этому поводу Лена, поднимая со снега халат.
— Нет ничего более бессмысленного, чем обижаться на воина тентай-де.
Лена молча отошла к другому краю балкона, не спеша надела и застегнула халат, а потом задумчиво сказала:
— Странно. Мне совсем не холодно. Даже ноги ничуть не замерзли.
— Полчаса. А температура, между прочим, двадцать восемь градусов ниже нуля.
— Откуда ты знаешь, что двадцать восемь? — как Лена уже успела заметить, в этой квартире не было уличного термометра.
— Учись быть женщиной тен-тая и не удивляться таким мелочам.
19
— Номер машины, вы, конечно, не заметили?
— Это удивляет меня больше всего. Я должен был запомнить лицо этого типа и должен был запомнить номер машины.
— Но не запомнили.
— Понимаете, вообще-то у меня фотографическая память…
— А вы сколько выпили перед тем, как все это произошло?
— Умеренно. То есть я был в здравом уме и твердой памяти. Дело-то не в этом. До определенной стадии опьянения все чувства обостряются…
— И вы уверены, что не перешли эту грань?
— Уверен. У меня такое впечатление, что у этой машины вообще не было номеров. И сама она выглядела как новая. Знаете, как бывает.
— Знаем. Значит, «шестерка».
— Да. Красная «шестерка».
— Ну, хорошо. Вернемся к мужчине. Вы его не разглядели, но, может быть, хоть что-то запомнили?
— Я не то что не разглядел, я просто не смотрел на него. Не обращал внимания. Я смотрел только на нее. Когда у меня идея и мне требуется натура, я не обращаю внимания больше ни на что. Так что про рост, вес и телосложение ничего не могу сказать.
— А был ли он в таком случае вообще?
— Знаете, если вам неинтересно, то я сейчас уйду и не буду занимать ваше драгоценное время.
— Прошу прощения. Мне интересно. Продолжайте, пожалуйста.
— Когда он чуть не задавил Марину, я отчетливо увидел его лицо через ветровое стекло. Но никак не могу его вспомнить. И это меня угнетает…
Когда за художником Арцеуловым, добровольно пришедшим в милицию с важным сообщением, закрылась дверь, следователь прокуратуры Туманов откинулся на спинку стула и констатировал:
— Вяло текущая белая горячка. Или глюки старого наркомана.
— Он моложе тебя, — заметил Ростовцев задумчиво.
— Какая разница? Это все равно бред. Человек-невидимка в красных «Жигулях» без номеров. Без пол-литры не придумаешь.
— Ну, во-первых, он может преувеличивать свои таланты. Во-вторых, он мог быть пьянее, чем говорит. Что, если он действительно все это видел? Ведь согласись, ситуация, которую он описал, выглядит весьма подозрительно. А кроме того, вспомни главную странность всех четырех жертв. Ни одна не сопротивлялась, не пыталась вырваться, а ни снотворного, ни наркотиков в крови нет.
— Так ведь Кадавр при тебе рассказывал, как это можно сделать.
Кадавром в ГУВД называли судмедэксперта, который утверждал в числе прочего, что самые лучшие люди на свете — это покойники, потому что они не имеют желаний и не совершают грехов. А рассказывал он, что у человека пониже уха есть одна точка, нажав на которую его можно безболезненно вырубить, и не надо никакого снотворного. Правда, на короткое время — но ведь в случае нужды можно повторять эту процедуру до бесконечности.
Кроме того, говорит Кадавр, эта точка на шее — не единственная. На теле человека есть несколько других таких же, только про них мало кто знает. Есть даже такие, поразив которые правильным ударом, человека можно убить.
Говорят, все, что связано с этими точками, во время холодной войны изучалось в сверхсекретных институтах и спецшколах КГБ и ГРУ, но результаты этих исследований, а также разработки, нацеленные на их практическое применение, не открыты для обсуждения до сих пор. И слава Богу, а то при нынешнем интересе к единоборствам могло получиться черт знает что.
Но куда древнее всех этих кагэбэшных разработок тайная наука карате, которая тоже как-то связана с этими самыми точками. Ростовцев и сам где-то читал, что искусство убивать одним мизинцем левой руки непосредственно связано с искусством лечить болезни иглоукалыванием.
— Это удивляет меня больше всего. Я должен был запомнить лицо этого типа и должен был запомнить номер машины.
— Но не запомнили.
— Понимаете, вообще-то у меня фотографическая память…
— А вы сколько выпили перед тем, как все это произошло?
— Умеренно. То есть я был в здравом уме и твердой памяти. Дело-то не в этом. До определенной стадии опьянения все чувства обостряются…
— И вы уверены, что не перешли эту грань?
— Уверен. У меня такое впечатление, что у этой машины вообще не было номеров. И сама она выглядела как новая. Знаете, как бывает.
— Знаем. Значит, «шестерка».
— Да. Красная «шестерка».
— Ну, хорошо. Вернемся к мужчине. Вы его не разглядели, но, может быть, хоть что-то запомнили?
— Я не то что не разглядел, я просто не смотрел на него. Не обращал внимания. Я смотрел только на нее. Когда у меня идея и мне требуется натура, я не обращаю внимания больше ни на что. Так что про рост, вес и телосложение ничего не могу сказать.
— А был ли он в таком случае вообще?
— Знаете, если вам неинтересно, то я сейчас уйду и не буду занимать ваше драгоценное время.
— Прошу прощения. Мне интересно. Продолжайте, пожалуйста.
— Когда он чуть не задавил Марину, я отчетливо увидел его лицо через ветровое стекло. Но никак не могу его вспомнить. И это меня угнетает…
Когда за художником Арцеуловым, добровольно пришедшим в милицию с важным сообщением, закрылась дверь, следователь прокуратуры Туманов откинулся на спинку стула и констатировал:
— Вяло текущая белая горячка. Или глюки старого наркомана.
— Он моложе тебя, — заметил Ростовцев задумчиво.
— Какая разница? Это все равно бред. Человек-невидимка в красных «Жигулях» без номеров. Без пол-литры не придумаешь.
— Ну, во-первых, он может преувеличивать свои таланты. Во-вторых, он мог быть пьянее, чем говорит. Что, если он действительно все это видел? Ведь согласись, ситуация, которую он описал, выглядит весьма подозрительно. А кроме того, вспомни главную странность всех четырех жертв. Ни одна не сопротивлялась, не пыталась вырваться, а ни снотворного, ни наркотиков в крови нет.
— Так ведь Кадавр при тебе рассказывал, как это можно сделать.
Кадавром в ГУВД называли судмедэксперта, который утверждал в числе прочего, что самые лучшие люди на свете — это покойники, потому что они не имеют желаний и не совершают грехов. А рассказывал он, что у человека пониже уха есть одна точка, нажав на которую его можно безболезненно вырубить, и не надо никакого снотворного. Правда, на короткое время — но ведь в случае нужды можно повторять эту процедуру до бесконечности.
Кроме того, говорит Кадавр, эта точка на шее — не единственная. На теле человека есть несколько других таких же, только про них мало кто знает. Есть даже такие, поразив которые правильным ударом, человека можно убить.
Говорят, все, что связано с этими точками, во время холодной войны изучалось в сверхсекретных институтах и спецшколах КГБ и ГРУ, но результаты этих исследований, а также разработки, нацеленные на их практическое применение, не открыты для обсуждения до сих пор. И слава Богу, а то при нынешнем интересе к единоборствам могло получиться черт знает что.
Но куда древнее всех этих кагэбэшных разработок тайная наука карате, которая тоже как-то связана с этими самыми точками. Ростовцев и сам где-то читал, что искусство убивать одним мизинцем левой руки непосредственно связано с искусством лечить болезни иглоукалыванием.