Страница:
И все же ничто из этого не было принято во внимание, поскольку Тульфах, по слухам, стал на сторону своей сестры в семейной распре из-за романтического увлечения Саддама Самирой Шахбандар, бывшей женой председателя Иракских авиалиний, принадлежащего к знатной багдадской семье. В отличие от предыдущих президентских романов, которые старательно маскировались, связь с Шахбандар стала широко известной, угрожая его браку и разрушая старательно созданный имидж верного и преданного своей семье мужа.
Дело усложнилось тем, что старший сын Хусейна, Удэй, решив отомстить за поруганную честь матери, забил до смерти президентского дегустатора, который, помимо гастрономических, выполнял иные, более деликатные поручения. Это он познакомил Хусейна с госпожой Шахбандар и служил связным между любовниками. В ярости Хусейн посадил сына за решетку и заявил, что выдвинет против него обвинение в убийстве, но после крайне эмоционального заступничества своей жены и Аднана Хейраллаха он смягчился и выслал Удэя в роскошную ссылку — в Швейцарию. Этот шаг был представлен обществу как совершенный по просьбе семьи покойного, которая якобы написала президенту, умоляя его прекратить следствие по делу его сына, так как «то, что случилось, случилось по воле Аллаха».
Гнев Саддама нетрудно было понять. Несколько лет он готовил Удэя для высокого поста, а возможно, и к роли своего преемника. Окончив технический колледж в 1984 году с оценкой 99,5 процента, что неудивительно для сына вождя, Удэй стал президентом Университета имени Саддама и главой Иракского Олимпийского комитета. Но его развязное поведение в ряде случаев ставило Саддама в неловкое положение перед общественностью. Говорили, что президентский дегустатор был, по меньшей мере, третьим из убитых им людей. Его первой жертвой стал армейский полковник, который воспротивился попыткам Удэя соблазнить его малолетнюю дочь, а второй был офицер, осмелившийся возразить, когда Удэй стал заигрывать с его женой в багдадской дискотеке. Достаточно странно, что, по извращенной логике президентского дворца, предыдущие убийства Удэя, очевидно, не вызывали возражений, поэтому его мать не поняла, почему Саддам решил наказать сына именно за убийство дегустатора, тогда как на предыдущие он не обратил внимания.
— Зачем его арестовывать? — спросила она, как говорили, своего мужа. — В конце концов, это не первое убийство. И он не единственный в семье убивал.
Хотя отношения в семье, в конце концов, наладились (Удэю разрешено было вернуться в Багдад весной 1990 года и занять прежние посты), Хусейн так и не простил Аднану Хейраллаху вмешательства в это дело, поставившее его в неловкое положение. Через несколько месяцев после скандала он яростно набросился на министра обороны, обвиняя его в том, что он не отреагировал должным образом на попытку государственного переворота в начале 1989 года.
По правде говоря, даже если бы не было «дела Шахбандар», Аднан уже был обречен. Помимо прочих ошибок, он совершил непростительный «грех», разделив с Саддамом Хусейном славу за «победу над персидским врагом». За этот грех прощения не было, в чем убедились и некоторые другие выдающиеся генералы. Махер Абдель Рашид и Хишам Сабах Фахри, национальные герои после освобождения полуострова Фао от иранской оккупации в апреле 1988 года, были отстранены от командования несколько позже в том же году — считается, что они либо под домашним арестом, либо казнены. Никому, независимо от степени близости к Саддаму, не дозволено было достигнуть такого положения, которое могло хотя бы теоретически нанести ущерб либо популярности, либо власти президента.
Несмотря на несчастную судьбу Аднана Хейраллаха, на удивление, немногие из «внутреннего круга» Саддама впали в немилость в 1980-х годах, что давало основания полагать, что даже в системе, пронизанной патологической подозрительностью, чувство солидарности, племенное или основанное на страхе, было вытравлено не до конца.
Однако же эта солидарность не основывается на истинной верности. Хусейну не только удалось избавиться, постепенно поднимаясь к абсолютной власти, от всех своих потенциальных соперников и окружить себя раболепными подлипалами, но он также связал свой внутренний круг со своей политикой и, следовательно, со своею судьбой. Таковы были люди, образующие основу режима. Они сделали возможным возвышение Саддама к абсолютизму, получали огромные награды у него на службе и рисковали потерять все в случае его падения. Многие из них играли весьма видную роль в саддамовских репрессиях (можно вспомнить, как Наим Хаддад возглавлял особый трибунал, отдававший приказы о знаменитых казнях в 1979 году). Ходили слухи, что большинство из них брали в руки оружие и участвовали вместе с Саддамом в расстрелах.
Иракская правящая клика еще более сплотилась со своим вожаком во время ирано-иракской войны. Не забывая, что не только их хозяин, но и они тоже были объявлены Тегераном заклятыми врагами, осознавая, как безжалостно Хусейн будет наказывать за нерешительность в эти роковые дни, «ближний круг» сплотился как никогда вокруг единственного человека, который, по их мнению, мог найти выход из положения.
Никто не знал лучше Тарика Азиза о страшных последствиях возможной победы Ирана для него и его соратников, после того как он едва спасся от покушения в апреле 1980 года. Седой господин с обходительными манерами, занимающий с 1983 года пост министра иностранных дел наряду с постом заместителя премьер-министра, многими считался умеренным политиком. Однако этот образ возник больше из-за того, что он бегло и правильно говорит по-английски (у него степень бакалавра Багдадского университета по английскому языку и литературе), а не из-за содержания его заявлений. Христианин в мусульманской администрации, он во многом является созданием Саддама, старательно прислушивается к голосу своего хозяина и подчеркивает его воззрения и цели. В багдадских дипломатических кругах бытует анекдот о том, что во время позднего заседания СРК Саддам повернулся к Азизу и спросил его, который час.
— Какой вам угодно, господин президент, — последовал ответ.
В начале 1970-х годов, будучи главным редактором партийного органа «Эль-Савра», Азиз предоставил газету в распоряжение Хусейна, играя довольно бесстыдную роль в создании публичного образа последнего и оправдывая бесчеловечные действия его службы безопасности. Когда в 1969 году Запад выразил свое негодование по поводу жутких сцен, сопровождавших повешение евреев в Багдаде, Азиз яростно возразил: «Не следует думать, что сотни тысяч, которые с удовольствием приходили смотреть на тела повешенных, варвары или недоумки. Это было бы несправедливой и, кроме того, ложной оценкой. Это событие было проявлением уверенности, демонстрируемой революцией на главной площади Багдада, что невозможное в прошлом стало теперь непреложным фактом». Через десять лет, когда уничтожались коммунисты, Азиз проявил такую же безжалостность:
— Коммунистическая партия в нашей стране не нужна, — сказал он. — Если коммунисты хотят стать мучениками, мы им поможем.
Предшественник Азиза в министерстве иностранных дел, Саадун Хаммади — несколько менее одиозная фигура. Один из отцов-основателей иракской партии Баас, престарелый шиит — единственный в свите Саддама человек, обучавшийся на Западе (в 1957 году он получил степень доктора по экономике сельского хозяйства в Висконсинском университете). И все же на протяжении всей своей карьеры он никак не показал, что этот опыт внушил ему хоть какие-то демократические идеалы. С начала 70-х годов он преданно поддерживал Хусейна, помогая ему со своего влиятельного поста министра иностранных дел, на который он был назначен в 1974 году. В 1983 году он подал в отставку по состоянию здоровья, но остался заместителем премьер-министра, членом СРК и доверенным советником президента по экономическим вопросам. Именно ему — во всех этих ипостасях — было поручено деликатное задание: оказывать давление на Кувейт в год, предшествующий вторжению, чтобы тот простил свои займы Ираку во время войны и согласился субсидировать экономическое восстановление страны.
В то время как Азиз и Хаммади разговаривают от имени режима довольно-таки мягко, Таха Ясен Рамадан обычно бряцает оружием. Выпускник Багдадской военной академии, он был уволен из армии из-за своих баасистских наклонностей и стал банковским служащим. Его близкое сотрудничество с Саддамом начинается с середины 60-х гг., когда он помогает ему организовывать партийную милицию, которую возглавит несколькими годами позже. Рамадан, как и его благодетель, искусно владеет приемами антизападной и националистической демагогии и — редкость в окружении Хусейна — был наделен личной харизмой. Это качество помогло ему в определенном смысле пробиться к власти, о чем свидетельствует его пост первого заместителя премьер-министра. Учитывая все это, Саддам старается держать его на коротком поводке. Следующая история ярко иллюстрирует отношение Саддама к Рамадану. «Как раз перед концом ирано-иракской войны президент решил, что все толстые иракцы должны сесть на диету. В прессе публиковался реальный вес каждого министра и вес, которого нужно достигнуть, с призывами поторопиться. Господину Рамадану следовало потерять более 60 фунтов — и он это сделал».
Другой резкий голос в ближнем окружении Саддама — это голос министра информации и культуры Латифа Нуссейфа Ясима. Пятидесятилетний шиит из маленького города Рашидин в провинции Багдад, Ясим вступил в партию Баас в 16 лет, и при Арефе в середине 1960-х годов сидел в тюрьме. В 1974 он стал генеральным директором государственного радио и телевидения. Он использовал это положение, чтобы создать телевизионный образ своего патрона — Саддама Хусейна — и был щедро вознагражден за свои услуги. Когда Саддам стал президентом, Ясим получил важный пост министра информации. Он играл ключевую роль во время кувейтского кризиса, ретранслируя сообщения своего хозяина по всему миру. Его лицо внутри страны еще более неприятно, чем его международный имидж. Иракские политические ссыльные часто ужасаются от его грубостей и от его вульгарного багдадского диалекта.
— Как низко пал Ирак, если такой тип может быть министром информации и культуры, — сказал со вздохом один из них.
Личный опыт Хусейна научил его обращаться очень осторожно со вторым, согласно табели о рангах, человеком в государстве, Из-затом Ибрагимом аль-Дури. Помня, как он сам успешно использовал свою должность заместителя председателя в качестве трамплина к абсолютной власти, Хусейн превратил своего заместителя в чисто церемониальную фигуру, не допуская его к настоящим рычагам власти. В отличие от Хусейна, портрет которого красуется на каждом углу, Из-зат Ибрагим остается, в основном, анонимной личностью; подданные редко видят его по телевизору, слышат по радио или читают его речи в газетах. Этого нетрудно было добиться, поскольку основным достоинством Ибрагима является его абсолютное раболепие перед своим начальником. Довольно необщительный человек, до прихода к власти Баас зарабатывающий на жизнь продажей льда, заместитель не имеет никаких желаний быть выше своего теперешнего положения. Его слабое здоровье также делает маловероятными какие-либо притязания на власть Хусейна. Хусейн ценит Ибрагима за его религиозное благочестие, вследствие чего именно Ибрагим ведет переговоры с шиитским духовенством.
Несмотря на видное политическое положение и материальное благосостояние, люди из близкого окружения Хусейна находятся между Сциллой и Харибдой. Они поставили свое политическое будущее и свои жизни в зависимость от успеха политики Хусейна, но сами они не имеют практически никакого влияния на его решения. Если бы его сместили, они бы почти наверняка пали вместе с ним; если бы они достигли больших успехов, служа ему, он пожал бы плоды их трудов, а им оставалось бы считать себя счастливчиками, если за их успех их не уберут. Итак, «внутренний круг» Хусейна является его эхом, выдавая то, чего он желает, за действительное и заранее поддерживая те решения, которые он намерен принять.
Полицейские государства не склонны обнародовать, как именно они принимают решения. Свидетельства того, что на самом деле происходит в темных коридорах власти, можно узнать только из вторых или третьих рук. Часто это не вполне соответствует действительности. Однако насколько можно узнать, никто из иракского политического руководства и не пикнул, когда Хусейн в сентябре 1980 года решил выступить против престарелого аятоллы Хомейни. Наоборот, внутренний кружок собрался, как овцы вокруг своего вожака, на протяжении всего того напряженного года, предшествующего войне. Когда Хусейн надеялся ограничить иранскую угрозу не воюя, его соратники всем сердцем его поддерживали; как только он решил взяться за оружие, они быстро забыли свою предыдущую умеренность и настаивали на благотворности вторжения в Иран.
Как это было с другими лидерами, страдающими манией величия, такими как Николае Чаушеску или последний шах Ирана Мухаммед Реза Пехлеви, которым говорили только то, что они хотели услышать, суждение Хусейна о реальном мире было в корне искажено византийской атмосферой лести и самоуничижения, окружающей его. На заседании кабинета в ноябре 1989 года, согласно сообщению государственного радио, он хвалился, что если бы он вышел продавать камешки на улицах Багдада, "собралась бы тысяча иракцев и иностранцев, чтобы предложить миллион динаров за один-единственный камешек и сказать ему: «Саддам Хусейн, ты и не знаешь, что это у тебя не простой камень, а драгоценный».
В недемократических системах основной носитель политических перемен — сила. Хусейн это понимает и не жалеет стараний, чтобы превратить армию в «идеологическую силу», верную только ему. Кардинальные принципы для такой «идеологической армии» были заложены в 1974 году Восьмым съездом Баас:
— От самых своих истоков Партии нужно было незамедлительно решать две основные задачи. Первой была консолидация руководства в вооруженных силах; надо было очистить их от подозрительных элементов, заговорщиков и авантюристов, укоренить в солдатах панарабские и социалистические принципы, установить идеологические и профессиональные критерии, которые дали бы возможность вооруженным силам выполнять свои обязанности как можно лучше и удержать их от отклонений, допущенных режимами Касема и Арефа и их военными аристократами, и, таким образом, слить вооруженные силы с народным движением под руководством партии.
В соответствии с этим десятки партийных комиссаров были внедрены в вооруженные силы вплоть до батальонного уровня. Организованная политическая деятельность была запрещена, «ненадежные элементы» были вытеснены в отставку или же вычищены, а часто и казнены, кадры старших офицеров постоянно перетряхиваются, чтобы помешать офицерам как-то сплотиться. Социальный состав Республиканской гвардии, элитного корпуса внутри армии, сделавший возможным захват власти Баас и с тех пор обеспечивающий ее существование, был коренным образом пересмотрен, в него были включены многочисленные уроженцы Тикрита и прилегающего района.
Как и его заклятые враги, революционные муллы в Тегеране, Хусейн пытался обезопасить армию при помощи значительного расширения партийной милиции, Народной армии. Учрежденная в конце 1950-х годов как полувоенная организация, милиция (называемая тогда Национальной гвардией) сыграла ключевую роль в свержении Касема и в поддержке первого баасистского режима. В конце 1960-х гг. она была реорганизована Саддамом Хусейном в часть созданного им аппарата безопасности. Хотя и преобразованная в более упорядоченную военную силу с середины 1970-х, Народная армия никогда не подчинялась вооруженным силам. Она была основной помощницей партии в деле сплочения масс вокруг режима и подавления действительной и потенциальной оппозиции. Народная армия имеет собственную систему набора и обучения, членам милиции старательно внушаются определенные идеи в ходе ежегодного двухмесячного курса учебы. Чтобы привлечь в милицию добровольцев, работодатели получают от властей возмещение за утечку работников, а студенты освобождаются от занятий.
Не прошло и года после того как Саддам захватил абсолютную власть, как Народная армия выросла более чем вдвое: со 100 000 до 250 000 человек. Во время ирано-иракской войны она стала внушительной силой, численностью около миллиона человек, использующей тяжелые вооружения и участвующей в некоторых военных операциях. Но Народная армия вовсе не сравнялась с регулярной армией, превосходящей ее и по вооружению, и по квалификации. И все же, отобрав у последней монополию над средствами насилия в государстве, она максимально гарантировала режиму его безопасность.
Таким образом, благодаря постоянным усилиям, Хусейн создал послушное и глубоко политизированное военное руководство, тщательно «просеянное» и продвигаемое по лестнице чинов на основе личной верности и родства, а не профессионального опыта. Стало быть, когда в сентябре 1980 года разразилась ирано-иракская война, военные оказались не храбрее политиков и не возражали ни против бессмысленной стратегии Хусейна, ни против самого хода военных операций.
Впервые недовольство армии суперцентрализованным контролем над боевыми действиями проявилось летом 1982 года, когда Ирак уже защищал свою собственную территорию против массированных атак Ирана. Хотя эта слабая критика не означала сколько-нибудь организованной оппозиции в армейских рядах, Хусейн не стал рисковать. Около 300 офицеров высокого ранга были казнены вместе с небольшим числом партийных деятелей; многие были уволены. Говорили, что Хусейн лично казнил офицера, отдавшего приказ о тактическом отступлении. Рассказывали, что несчастного офицера бросили перед верховным главнокомандующим, а тот спокойно вытащил пистолет и выстрелил ему в голову. Слухи об этом решительном поступке, происшедшем примерно тогда же, когда, по слухам, Хусейн убил своего министра здравоохранения, стали для военных недвусмысленным сигналом. Несогласие было равносильно самоубийству.
Но Саддам отлично понимал, что опора исключительно на один террор может деморализовать военных и подорвать успешное продолжение войны, поэтому он попытался завоевать сердца офицерского корпуса рядом приманок. В награду за профессиональную компетентность он лично раздавал военным многочисленные медали и награды. Те, кто отличился в битве и завоевал три медали, становились членами почетного «клуба друзей Саддама Хусейна». Это престижное членство включало многие материальные блага кроме обширного земельного участка, который даровался любому награжденному.
Чтобы продемонстрировать свое единство с вооруженными силами и подчеркнуть свое активное участие в военных операциях, Саддам стал регулярно ездить на фронт, и такие поездки всячески прославлялись. Со своей стороны, средства массовой информации стали уделять большее внимание военному руководству, и создавалась видимость принятия коллегиальных решений высшего командования и политического руководства.
Этот брак по расчету между Саддамом и его генералами продолжался до 1986 года, когда он был омрачен впечатляющей серией иранских побед. Публичный характер неудач Ирака — особенно падение полуострова Фао в феврале 1986 года, где Ирак потерял 10 000 солдат за одну неделю, и эту потерю не удалось компенсировать взятием иранского города Мехрана четыре месяца спустя — привел к взаимным обвинениям между Саддамом и его ведущими генералами. Впервые за всю свою карьеру Саддам столкнулся с чем-то напоминающим открытый мятеж. Когда иранская армия стояла у ворот Басры, военное руководство сделало попытку заставить Хусейна выиграть войну, вопреки его политическим расчетам. Они не требовали политической власти. Они не попытались сместить лидера, который разделял, запугивал и уничтожал их почти два десятилетия. Они хотели только свободы действия, дабы воевать так, как они считали нужным, и при минимальном вмешательстве политических властей.
Может быть, самой яркой иллюстрацией этого «мятежного» настроения является часто повторяемый рассказ о стычке Хусейна зимой 1986 года со своим родственником и тестем сына, генералом Махером Абдель Рашидом. Согласно этому рассказу, Рашиду приказано было явиться в Багдад после того, как ему не удалось вытеснить иранские войска с полуострова Фао, и он откровенно признался в интервью кувейтской прессе, что потери с иракской стороны были тяжелыми. Хорошо понимая, что означал этот приказ, офицеры Рашида передали Хусейну предупреждение, что они оставят фронт, если что-нибудь случится с их командующим. Прибыв в президентский дворец, Рашид получил награду от расплывшегося в улыбке Хусейна, который отложил свою месть до более подходящего момента.
Непреклонная решимость офицеров противостоять Саддаму спасла Ирак от катастрофы. Под угрозой военного поражения Хусейн нехотя уступил своим генералам (хотя немедленно многих уволил). Его уступка привела к серии военных успехов Ирака, что закончилось Тегеранским соглашением о прекращении огня после восьми лет войны.
Все же, в ретроспективе, можно увидеть, что, по всей вероятности, генералы упустили возможность разделаться с Хусейном в один из самых неудачных моментов его карьеры. Не факт, что им бы удалось его свергнуть; но это был их лучший шанс за двадцать предыдущих лет. Вынужденный уступить, Хусейн быстро принялся пожинать плоды победы и стирать все следы своей «нерешительности». Победы Ирака были представлены как еще один результат его великого руководства, тогда как те, кто на самом деле добились успеха, прежде всего — генералы Абдель Рашид и Фахри, исчезли с горизонта, а возможно, были просто ликвидированы.
С концом ирано-иракской войны летом 1988 года отношения между Хусейном и армией вступили в новую стадию. Общее в армии мнение военных, что если избегать всякого намека на политическую деятельность, то есть надежда уцелеть при режиме Саддама, была подорвана репрессиями, направленными против героев войны с Ираном. И все же уступки Хусейна военным во время войны доказали, что даже он способен порою дрогнуть.
По мере укрепления тоталитарного режима Саддам Хусейн все больше превращался в современного «эмира», для которого единовластие — главная ценность. Охрана диктатора состояла из девяти полков. Рядом с ним постоянно находились двадцать пять человек. Когда Саддам Хусейн покидал свой дворец, то предварительно выезжало несколько машин-"ловушек", чтобы дезориентировать возможных террористов.
Рассказывали, что Хусейн никогда не проводит в одном здании две ночи подряд. Над его дворцом, занимающим целый квартал, запрещены полеты самолетов. Во дворце соблюдается неизменный ритуал. С 5 часов до 6 часов 10 минут президент в бедуинском одеянии прогуливается по саду. Когда он возвращается с прогулки, вертолет доставляет ему завтрак: бутылку верблюжьего молока, надоенного в стаде из двухсот белых верблюдов, подаренных ему саудовским королем Фахдом. В 6 часов 55 минут Саддам Хусейн надевает бронежилет и отправляется в свой кабинет во дворце. Там он запирается и может работать с бумагами по десять часов подряд. Вечером в десять часов он обычно проводит совещания.
Бывший телохранитель диктатора, чудом бежавший в сентябре 1990 года в Турцию и фигурирующий в европейских средствах массовой информации под псевдонимом Карим, рассказывал о нравах, царящих при дворе Саддама Хусейна.
Однажды он посетил штаб-квартиру багдадской охранки. В конце коридора были камеры для арестантов:
«Я увидел девушку всю в грязи и во вшах, на шестом месяце беременности, запертую в узкой камере без окна и освещения. Она молилась. Ее отец был политическим оппозиционером. Ее насиловали тюремщики, а по пятницам, в свой выходной, ее забирали офицеры, отмывали и забавлялись. Ей было 17 лет».
В другом помещении тюрьмы он увидел бассейн, окруженный оградой из кованого железа. Карим рассказывает:
«Над заполнявшей его прозрачной жидкостью стоял пар. Это была кислота. Я увидел останки, плавающие на поверхности. Сопровождающий офицер сказал: „Этого растворили два часа назад“. Он объяснил, что сначала в кислоту погружали руки и ноги приговоренного, а потом уже бросали его целиком в бассейн».
Карим рассказывал, что по мере того как он знакомился с изнанкой режима, им все более овладевала навязчивая идея убить Саддама Хусейна. Однажды он дежурил перед палаткой диктатора, установленной в пустыне. Когда Саддам вышел из нее рано утром в бедуинском наряде и без бронежилета, Карим стиснул свой автомат. «Это было 28 мая 1988 года в 7 часов утра. Саддам стоял передо мной совершенно беззащитный. Но я не решился и очень об этом жалею».
Репрессивная система, созданная диктатором, наверное, может давать сбои. Но главные его орудия власти — партия Баас и ее служба безопасности — эффективны и безжалостны. Годы, прошедшие после войны в Заливе, свидетельствуют, что власть Саддама Хусейна прочна и незыблема.
Для аятоллы Хомейни прекращение войны с Ираком было равносильно кубку с ядом. Но для Саддама Хусейна это был кубок с эликсиром жизни. В итоге он сумел целым и почти невредимым выйти из восьмилетней войны с фанатичным врагом, открыто требовавшим его головы. Иран был серьезно ослаблен. Военный же потенциал Ирака стал более мощным, чем до войны. В Тегеране власти готовились к усилению социального недовольства, хоть как-то сдерживающегося в годы войны. В Багдаде миллионы людей танцевали на улицах и славили вождя.
Дело усложнилось тем, что старший сын Хусейна, Удэй, решив отомстить за поруганную честь матери, забил до смерти президентского дегустатора, который, помимо гастрономических, выполнял иные, более деликатные поручения. Это он познакомил Хусейна с госпожой Шахбандар и служил связным между любовниками. В ярости Хусейн посадил сына за решетку и заявил, что выдвинет против него обвинение в убийстве, но после крайне эмоционального заступничества своей жены и Аднана Хейраллаха он смягчился и выслал Удэя в роскошную ссылку — в Швейцарию. Этот шаг был представлен обществу как совершенный по просьбе семьи покойного, которая якобы написала президенту, умоляя его прекратить следствие по делу его сына, так как «то, что случилось, случилось по воле Аллаха».
Гнев Саддама нетрудно было понять. Несколько лет он готовил Удэя для высокого поста, а возможно, и к роли своего преемника. Окончив технический колледж в 1984 году с оценкой 99,5 процента, что неудивительно для сына вождя, Удэй стал президентом Университета имени Саддама и главой Иракского Олимпийского комитета. Но его развязное поведение в ряде случаев ставило Саддама в неловкое положение перед общественностью. Говорили, что президентский дегустатор был, по меньшей мере, третьим из убитых им людей. Его первой жертвой стал армейский полковник, который воспротивился попыткам Удэя соблазнить его малолетнюю дочь, а второй был офицер, осмелившийся возразить, когда Удэй стал заигрывать с его женой в багдадской дискотеке. Достаточно странно, что, по извращенной логике президентского дворца, предыдущие убийства Удэя, очевидно, не вызывали возражений, поэтому его мать не поняла, почему Саддам решил наказать сына именно за убийство дегустатора, тогда как на предыдущие он не обратил внимания.
— Зачем его арестовывать? — спросила она, как говорили, своего мужа. — В конце концов, это не первое убийство. И он не единственный в семье убивал.
Хотя отношения в семье, в конце концов, наладились (Удэю разрешено было вернуться в Багдад весной 1990 года и занять прежние посты), Хусейн так и не простил Аднану Хейраллаху вмешательства в это дело, поставившее его в неловкое положение. Через несколько месяцев после скандала он яростно набросился на министра обороны, обвиняя его в том, что он не отреагировал должным образом на попытку государственного переворота в начале 1989 года.
По правде говоря, даже если бы не было «дела Шахбандар», Аднан уже был обречен. Помимо прочих ошибок, он совершил непростительный «грех», разделив с Саддамом Хусейном славу за «победу над персидским врагом». За этот грех прощения не было, в чем убедились и некоторые другие выдающиеся генералы. Махер Абдель Рашид и Хишам Сабах Фахри, национальные герои после освобождения полуострова Фао от иранской оккупации в апреле 1988 года, были отстранены от командования несколько позже в том же году — считается, что они либо под домашним арестом, либо казнены. Никому, независимо от степени близости к Саддаму, не дозволено было достигнуть такого положения, которое могло хотя бы теоретически нанести ущерб либо популярности, либо власти президента.
Несмотря на несчастную судьбу Аднана Хейраллаха, на удивление, немногие из «внутреннего круга» Саддама впали в немилость в 1980-х годах, что давало основания полагать, что даже в системе, пронизанной патологической подозрительностью, чувство солидарности, племенное или основанное на страхе, было вытравлено не до конца.
Однако же эта солидарность не основывается на истинной верности. Хусейну не только удалось избавиться, постепенно поднимаясь к абсолютной власти, от всех своих потенциальных соперников и окружить себя раболепными подлипалами, но он также связал свой внутренний круг со своей политикой и, следовательно, со своею судьбой. Таковы были люди, образующие основу режима. Они сделали возможным возвышение Саддама к абсолютизму, получали огромные награды у него на службе и рисковали потерять все в случае его падения. Многие из них играли весьма видную роль в саддамовских репрессиях (можно вспомнить, как Наим Хаддад возглавлял особый трибунал, отдававший приказы о знаменитых казнях в 1979 году). Ходили слухи, что большинство из них брали в руки оружие и участвовали вместе с Саддамом в расстрелах.
Иракская правящая клика еще более сплотилась со своим вожаком во время ирано-иракской войны. Не забывая, что не только их хозяин, но и они тоже были объявлены Тегераном заклятыми врагами, осознавая, как безжалостно Хусейн будет наказывать за нерешительность в эти роковые дни, «ближний круг» сплотился как никогда вокруг единственного человека, который, по их мнению, мог найти выход из положения.
Никто не знал лучше Тарика Азиза о страшных последствиях возможной победы Ирана для него и его соратников, после того как он едва спасся от покушения в апреле 1980 года. Седой господин с обходительными манерами, занимающий с 1983 года пост министра иностранных дел наряду с постом заместителя премьер-министра, многими считался умеренным политиком. Однако этот образ возник больше из-за того, что он бегло и правильно говорит по-английски (у него степень бакалавра Багдадского университета по английскому языку и литературе), а не из-за содержания его заявлений. Христианин в мусульманской администрации, он во многом является созданием Саддама, старательно прислушивается к голосу своего хозяина и подчеркивает его воззрения и цели. В багдадских дипломатических кругах бытует анекдот о том, что во время позднего заседания СРК Саддам повернулся к Азизу и спросил его, который час.
— Какой вам угодно, господин президент, — последовал ответ.
В начале 1970-х годов, будучи главным редактором партийного органа «Эль-Савра», Азиз предоставил газету в распоряжение Хусейна, играя довольно бесстыдную роль в создании публичного образа последнего и оправдывая бесчеловечные действия его службы безопасности. Когда в 1969 году Запад выразил свое негодование по поводу жутких сцен, сопровождавших повешение евреев в Багдаде, Азиз яростно возразил: «Не следует думать, что сотни тысяч, которые с удовольствием приходили смотреть на тела повешенных, варвары или недоумки. Это было бы несправедливой и, кроме того, ложной оценкой. Это событие было проявлением уверенности, демонстрируемой революцией на главной площади Багдада, что невозможное в прошлом стало теперь непреложным фактом». Через десять лет, когда уничтожались коммунисты, Азиз проявил такую же безжалостность:
— Коммунистическая партия в нашей стране не нужна, — сказал он. — Если коммунисты хотят стать мучениками, мы им поможем.
Предшественник Азиза в министерстве иностранных дел, Саадун Хаммади — несколько менее одиозная фигура. Один из отцов-основателей иракской партии Баас, престарелый шиит — единственный в свите Саддама человек, обучавшийся на Западе (в 1957 году он получил степень доктора по экономике сельского хозяйства в Висконсинском университете). И все же на протяжении всей своей карьеры он никак не показал, что этот опыт внушил ему хоть какие-то демократические идеалы. С начала 70-х годов он преданно поддерживал Хусейна, помогая ему со своего влиятельного поста министра иностранных дел, на который он был назначен в 1974 году. В 1983 году он подал в отставку по состоянию здоровья, но остался заместителем премьер-министра, членом СРК и доверенным советником президента по экономическим вопросам. Именно ему — во всех этих ипостасях — было поручено деликатное задание: оказывать давление на Кувейт в год, предшествующий вторжению, чтобы тот простил свои займы Ираку во время войны и согласился субсидировать экономическое восстановление страны.
В то время как Азиз и Хаммади разговаривают от имени режима довольно-таки мягко, Таха Ясен Рамадан обычно бряцает оружием. Выпускник Багдадской военной академии, он был уволен из армии из-за своих баасистских наклонностей и стал банковским служащим. Его близкое сотрудничество с Саддамом начинается с середины 60-х гг., когда он помогает ему организовывать партийную милицию, которую возглавит несколькими годами позже. Рамадан, как и его благодетель, искусно владеет приемами антизападной и националистической демагогии и — редкость в окружении Хусейна — был наделен личной харизмой. Это качество помогло ему в определенном смысле пробиться к власти, о чем свидетельствует его пост первого заместителя премьер-министра. Учитывая все это, Саддам старается держать его на коротком поводке. Следующая история ярко иллюстрирует отношение Саддама к Рамадану. «Как раз перед концом ирано-иракской войны президент решил, что все толстые иракцы должны сесть на диету. В прессе публиковался реальный вес каждого министра и вес, которого нужно достигнуть, с призывами поторопиться. Господину Рамадану следовало потерять более 60 фунтов — и он это сделал».
Другой резкий голос в ближнем окружении Саддама — это голос министра информации и культуры Латифа Нуссейфа Ясима. Пятидесятилетний шиит из маленького города Рашидин в провинции Багдад, Ясим вступил в партию Баас в 16 лет, и при Арефе в середине 1960-х годов сидел в тюрьме. В 1974 он стал генеральным директором государственного радио и телевидения. Он использовал это положение, чтобы создать телевизионный образ своего патрона — Саддама Хусейна — и был щедро вознагражден за свои услуги. Когда Саддам стал президентом, Ясим получил важный пост министра информации. Он играл ключевую роль во время кувейтского кризиса, ретранслируя сообщения своего хозяина по всему миру. Его лицо внутри страны еще более неприятно, чем его международный имидж. Иракские политические ссыльные часто ужасаются от его грубостей и от его вульгарного багдадского диалекта.
— Как низко пал Ирак, если такой тип может быть министром информации и культуры, — сказал со вздохом один из них.
Личный опыт Хусейна научил его обращаться очень осторожно со вторым, согласно табели о рангах, человеком в государстве, Из-затом Ибрагимом аль-Дури. Помня, как он сам успешно использовал свою должность заместителя председателя в качестве трамплина к абсолютной власти, Хусейн превратил своего заместителя в чисто церемониальную фигуру, не допуская его к настоящим рычагам власти. В отличие от Хусейна, портрет которого красуется на каждом углу, Из-зат Ибрагим остается, в основном, анонимной личностью; подданные редко видят его по телевизору, слышат по радио или читают его речи в газетах. Этого нетрудно было добиться, поскольку основным достоинством Ибрагима является его абсолютное раболепие перед своим начальником. Довольно необщительный человек, до прихода к власти Баас зарабатывающий на жизнь продажей льда, заместитель не имеет никаких желаний быть выше своего теперешнего положения. Его слабое здоровье также делает маловероятными какие-либо притязания на власть Хусейна. Хусейн ценит Ибрагима за его религиозное благочестие, вследствие чего именно Ибрагим ведет переговоры с шиитским духовенством.
Несмотря на видное политическое положение и материальное благосостояние, люди из близкого окружения Хусейна находятся между Сциллой и Харибдой. Они поставили свое политическое будущее и свои жизни в зависимость от успеха политики Хусейна, но сами они не имеют практически никакого влияния на его решения. Если бы его сместили, они бы почти наверняка пали вместе с ним; если бы они достигли больших успехов, служа ему, он пожал бы плоды их трудов, а им оставалось бы считать себя счастливчиками, если за их успех их не уберут. Итак, «внутренний круг» Хусейна является его эхом, выдавая то, чего он желает, за действительное и заранее поддерживая те решения, которые он намерен принять.
Полицейские государства не склонны обнародовать, как именно они принимают решения. Свидетельства того, что на самом деле происходит в темных коридорах власти, можно узнать только из вторых или третьих рук. Часто это не вполне соответствует действительности. Однако насколько можно узнать, никто из иракского политического руководства и не пикнул, когда Хусейн в сентябре 1980 года решил выступить против престарелого аятоллы Хомейни. Наоборот, внутренний кружок собрался, как овцы вокруг своего вожака, на протяжении всего того напряженного года, предшествующего войне. Когда Хусейн надеялся ограничить иранскую угрозу не воюя, его соратники всем сердцем его поддерживали; как только он решил взяться за оружие, они быстро забыли свою предыдущую умеренность и настаивали на благотворности вторжения в Иран.
Как это было с другими лидерами, страдающими манией величия, такими как Николае Чаушеску или последний шах Ирана Мухаммед Реза Пехлеви, которым говорили только то, что они хотели услышать, суждение Хусейна о реальном мире было в корне искажено византийской атмосферой лести и самоуничижения, окружающей его. На заседании кабинета в ноябре 1989 года, согласно сообщению государственного радио, он хвалился, что если бы он вышел продавать камешки на улицах Багдада, "собралась бы тысяча иракцев и иностранцев, чтобы предложить миллион динаров за один-единственный камешек и сказать ему: «Саддам Хусейн, ты и не знаешь, что это у тебя не простой камень, а драгоценный».
В недемократических системах основной носитель политических перемен — сила. Хусейн это понимает и не жалеет стараний, чтобы превратить армию в «идеологическую силу», верную только ему. Кардинальные принципы для такой «идеологической армии» были заложены в 1974 году Восьмым съездом Баас:
— От самых своих истоков Партии нужно было незамедлительно решать две основные задачи. Первой была консолидация руководства в вооруженных силах; надо было очистить их от подозрительных элементов, заговорщиков и авантюристов, укоренить в солдатах панарабские и социалистические принципы, установить идеологические и профессиональные критерии, которые дали бы возможность вооруженным силам выполнять свои обязанности как можно лучше и удержать их от отклонений, допущенных режимами Касема и Арефа и их военными аристократами, и, таким образом, слить вооруженные силы с народным движением под руководством партии.
В соответствии с этим десятки партийных комиссаров были внедрены в вооруженные силы вплоть до батальонного уровня. Организованная политическая деятельность была запрещена, «ненадежные элементы» были вытеснены в отставку или же вычищены, а часто и казнены, кадры старших офицеров постоянно перетряхиваются, чтобы помешать офицерам как-то сплотиться. Социальный состав Республиканской гвардии, элитного корпуса внутри армии, сделавший возможным захват власти Баас и с тех пор обеспечивающий ее существование, был коренным образом пересмотрен, в него были включены многочисленные уроженцы Тикрита и прилегающего района.
Как и его заклятые враги, революционные муллы в Тегеране, Хусейн пытался обезопасить армию при помощи значительного расширения партийной милиции, Народной армии. Учрежденная в конце 1950-х годов как полувоенная организация, милиция (называемая тогда Национальной гвардией) сыграла ключевую роль в свержении Касема и в поддержке первого баасистского режима. В конце 1960-х гг. она была реорганизована Саддамом Хусейном в часть созданного им аппарата безопасности. Хотя и преобразованная в более упорядоченную военную силу с середины 1970-х, Народная армия никогда не подчинялась вооруженным силам. Она была основной помощницей партии в деле сплочения масс вокруг режима и подавления действительной и потенциальной оппозиции. Народная армия имеет собственную систему набора и обучения, членам милиции старательно внушаются определенные идеи в ходе ежегодного двухмесячного курса учебы. Чтобы привлечь в милицию добровольцев, работодатели получают от властей возмещение за утечку работников, а студенты освобождаются от занятий.
Не прошло и года после того как Саддам захватил абсолютную власть, как Народная армия выросла более чем вдвое: со 100 000 до 250 000 человек. Во время ирано-иракской войны она стала внушительной силой, численностью около миллиона человек, использующей тяжелые вооружения и участвующей в некоторых военных операциях. Но Народная армия вовсе не сравнялась с регулярной армией, превосходящей ее и по вооружению, и по квалификации. И все же, отобрав у последней монополию над средствами насилия в государстве, она максимально гарантировала режиму его безопасность.
Таким образом, благодаря постоянным усилиям, Хусейн создал послушное и глубоко политизированное военное руководство, тщательно «просеянное» и продвигаемое по лестнице чинов на основе личной верности и родства, а не профессионального опыта. Стало быть, когда в сентябре 1980 года разразилась ирано-иракская война, военные оказались не храбрее политиков и не возражали ни против бессмысленной стратегии Хусейна, ни против самого хода военных операций.
Впервые недовольство армии суперцентрализованным контролем над боевыми действиями проявилось летом 1982 года, когда Ирак уже защищал свою собственную территорию против массированных атак Ирана. Хотя эта слабая критика не означала сколько-нибудь организованной оппозиции в армейских рядах, Хусейн не стал рисковать. Около 300 офицеров высокого ранга были казнены вместе с небольшим числом партийных деятелей; многие были уволены. Говорили, что Хусейн лично казнил офицера, отдавшего приказ о тактическом отступлении. Рассказывали, что несчастного офицера бросили перед верховным главнокомандующим, а тот спокойно вытащил пистолет и выстрелил ему в голову. Слухи об этом решительном поступке, происшедшем примерно тогда же, когда, по слухам, Хусейн убил своего министра здравоохранения, стали для военных недвусмысленным сигналом. Несогласие было равносильно самоубийству.
Но Саддам отлично понимал, что опора исключительно на один террор может деморализовать военных и подорвать успешное продолжение войны, поэтому он попытался завоевать сердца офицерского корпуса рядом приманок. В награду за профессиональную компетентность он лично раздавал военным многочисленные медали и награды. Те, кто отличился в битве и завоевал три медали, становились членами почетного «клуба друзей Саддама Хусейна». Это престижное членство включало многие материальные блага кроме обширного земельного участка, который даровался любому награжденному.
Чтобы продемонстрировать свое единство с вооруженными силами и подчеркнуть свое активное участие в военных операциях, Саддам стал регулярно ездить на фронт, и такие поездки всячески прославлялись. Со своей стороны, средства массовой информации стали уделять большее внимание военному руководству, и создавалась видимость принятия коллегиальных решений высшего командования и политического руководства.
Этот брак по расчету между Саддамом и его генералами продолжался до 1986 года, когда он был омрачен впечатляющей серией иранских побед. Публичный характер неудач Ирака — особенно падение полуострова Фао в феврале 1986 года, где Ирак потерял 10 000 солдат за одну неделю, и эту потерю не удалось компенсировать взятием иранского города Мехрана четыре месяца спустя — привел к взаимным обвинениям между Саддамом и его ведущими генералами. Впервые за всю свою карьеру Саддам столкнулся с чем-то напоминающим открытый мятеж. Когда иранская армия стояла у ворот Басры, военное руководство сделало попытку заставить Хусейна выиграть войну, вопреки его политическим расчетам. Они не требовали политической власти. Они не попытались сместить лидера, который разделял, запугивал и уничтожал их почти два десятилетия. Они хотели только свободы действия, дабы воевать так, как они считали нужным, и при минимальном вмешательстве политических властей.
Может быть, самой яркой иллюстрацией этого «мятежного» настроения является часто повторяемый рассказ о стычке Хусейна зимой 1986 года со своим родственником и тестем сына, генералом Махером Абдель Рашидом. Согласно этому рассказу, Рашиду приказано было явиться в Багдад после того, как ему не удалось вытеснить иранские войска с полуострова Фао, и он откровенно признался в интервью кувейтской прессе, что потери с иракской стороны были тяжелыми. Хорошо понимая, что означал этот приказ, офицеры Рашида передали Хусейну предупреждение, что они оставят фронт, если что-нибудь случится с их командующим. Прибыв в президентский дворец, Рашид получил награду от расплывшегося в улыбке Хусейна, который отложил свою месть до более подходящего момента.
Непреклонная решимость офицеров противостоять Саддаму спасла Ирак от катастрофы. Под угрозой военного поражения Хусейн нехотя уступил своим генералам (хотя немедленно многих уволил). Его уступка привела к серии военных успехов Ирака, что закончилось Тегеранским соглашением о прекращении огня после восьми лет войны.
Все же, в ретроспективе, можно увидеть, что, по всей вероятности, генералы упустили возможность разделаться с Хусейном в один из самых неудачных моментов его карьеры. Не факт, что им бы удалось его свергнуть; но это был их лучший шанс за двадцать предыдущих лет. Вынужденный уступить, Хусейн быстро принялся пожинать плоды победы и стирать все следы своей «нерешительности». Победы Ирака были представлены как еще один результат его великого руководства, тогда как те, кто на самом деле добились успеха, прежде всего — генералы Абдель Рашид и Фахри, исчезли с горизонта, а возможно, были просто ликвидированы.
С концом ирано-иракской войны летом 1988 года отношения между Хусейном и армией вступили в новую стадию. Общее в армии мнение военных, что если избегать всякого намека на политическую деятельность, то есть надежда уцелеть при режиме Саддама, была подорвана репрессиями, направленными против героев войны с Ираном. И все же уступки Хусейна военным во время войны доказали, что даже он способен порою дрогнуть.
По мере укрепления тоталитарного режима Саддам Хусейн все больше превращался в современного «эмира», для которого единовластие — главная ценность. Охрана диктатора состояла из девяти полков. Рядом с ним постоянно находились двадцать пять человек. Когда Саддам Хусейн покидал свой дворец, то предварительно выезжало несколько машин-"ловушек", чтобы дезориентировать возможных террористов.
Рассказывали, что Хусейн никогда не проводит в одном здании две ночи подряд. Над его дворцом, занимающим целый квартал, запрещены полеты самолетов. Во дворце соблюдается неизменный ритуал. С 5 часов до 6 часов 10 минут президент в бедуинском одеянии прогуливается по саду. Когда он возвращается с прогулки, вертолет доставляет ему завтрак: бутылку верблюжьего молока, надоенного в стаде из двухсот белых верблюдов, подаренных ему саудовским королем Фахдом. В 6 часов 55 минут Саддам Хусейн надевает бронежилет и отправляется в свой кабинет во дворце. Там он запирается и может работать с бумагами по десять часов подряд. Вечером в десять часов он обычно проводит совещания.
Бывший телохранитель диктатора, чудом бежавший в сентябре 1990 года в Турцию и фигурирующий в европейских средствах массовой информации под псевдонимом Карим, рассказывал о нравах, царящих при дворе Саддама Хусейна.
Однажды он посетил штаб-квартиру багдадской охранки. В конце коридора были камеры для арестантов:
«Я увидел девушку всю в грязи и во вшах, на шестом месяце беременности, запертую в узкой камере без окна и освещения. Она молилась. Ее отец был политическим оппозиционером. Ее насиловали тюремщики, а по пятницам, в свой выходной, ее забирали офицеры, отмывали и забавлялись. Ей было 17 лет».
В другом помещении тюрьмы он увидел бассейн, окруженный оградой из кованого железа. Карим рассказывает:
«Над заполнявшей его прозрачной жидкостью стоял пар. Это была кислота. Я увидел останки, плавающие на поверхности. Сопровождающий офицер сказал: „Этого растворили два часа назад“. Он объяснил, что сначала в кислоту погружали руки и ноги приговоренного, а потом уже бросали его целиком в бассейн».
Карим рассказывал, что по мере того как он знакомился с изнанкой режима, им все более овладевала навязчивая идея убить Саддама Хусейна. Однажды он дежурил перед палаткой диктатора, установленной в пустыне. Когда Саддам вышел из нее рано утром в бедуинском наряде и без бронежилета, Карим стиснул свой автомат. «Это было 28 мая 1988 года в 7 часов утра. Саддам стоял передо мной совершенно беззащитный. Но я не решился и очень об этом жалею».
Репрессивная система, созданная диктатором, наверное, может давать сбои. Но главные его орудия власти — партия Баас и ее служба безопасности — эффективны и безжалостны. Годы, прошедшие после войны в Заливе, свидетельствуют, что власть Саддама Хусейна прочна и незыблема.
Глава десятая. На прицеле — Кувейт
Для аятоллы Хомейни прекращение войны с Ираком было равносильно кубку с ядом. Но для Саддама Хусейна это был кубок с эликсиром жизни. В итоге он сумел целым и почти невредимым выйти из восьмилетней войны с фанатичным врагом, открыто требовавшим его головы. Иран был серьезно ослаблен. Военный же потенциал Ирака стал более мощным, чем до войны. В Тегеране власти готовились к усилению социального недовольства, хоть как-то сдерживающегося в годы войны. В Багдаде миллионы людей танцевали на улицах и славили вождя.