Страница:
На бумаге излечение иракской экономики было поразительно простым: решительное сокращение расходов и существенное увеличение доходов. На практике, однако, достижение этих целей оказалось более трудной задачей, которая потребовала серьезной опоры на дипломатию принуждения. Хусейн не уклонился от такой необходимости, тем более, что речь шла о его политической судьбе. Во время войны он уже оказывал давление на страны в Заливе — Саудовскую Аравию и Кувейт, — чтобы они аннулировали свои займы Ираку. Он говорил, что война не была частным делом Ирака, а защитой восточного фланга арабского мира от исламского фундаментализма. Поскольку страны Залива никто не попросил расплачиваться реками крови за свою безопасность, ибо за них это делал Ирак, они не могли рассчитывать, что героическая борьба Ирака им ни во что не обойдется.
Это давление значительно усилилось в послевоенный период. На встрече глав государств Совета Арабского Сотрудничества в Аммане в феврале 1990 года, отмечая первую годовщину организации, Саддам попросил короля Иордании Хусейна и президента Египта Мубарака поставить страны Залива в известность, что Ирак не только оставался непреклонным по поводу полного моратория на его долги военных лет, но и крайне нуждается в немедленном вливании добавочных финансовых ресурсов — примерно 30 миллиардов долларов.
— Пусть правительства в Заливе знают, — добавил он, — что если они не дадут мне денег, я знаю, как их получить другим способом.
Эта скрытая угроза сопровождалась иракскими военными маневрами в нейтральной зоне около кувейтской границы. Сообщение было немедленно передано иорданским монархом в Саудовскую Аравию.
Через два месяца президенту Мубараку представилась еще одна возможность из первых уст узнать, как Хусейну нужны деньги. Во время визита в Багдад в начале апреля ему еще раз прочитали мораль о прискорбном уклонении государств Залива от своей панарабской ответственности. На этот раз, однако, Хусейн постарался подчеркнуть более общий характер своей обиды. Отрицая свое желание получить выгоду от «экономических или финансовых возможностей арабских государств», несмотря на «особые экономические обстоятельства в развитии Ирака», он доказывал, что ирано-иракская война могла бы закончиться раньше, а может, и вообще не начаться, если бы страны Залива щедрее поддерживали Ирак. И, иллюстрируя природу такой возможной поддержки, он сказал:
— Для того, чтобы Ирак мог поддерживать свою национальную безопасность, ему требуется, к примеру, 50 пехотных и бронированных дивизий только в наземных силах. Но если бы Ирак был частью общей панарабской системы безопасности, ему, возможно, хватило бы всего 20 дивизий, и стоимость еще тридцати дивизий могла бы использоваться для экономического развития и повышения жизненного уровня иракского народа. С этой точки зрения, Ираку отнюдь не повредило бы, если бы вы ему выделили средства для 5 из этих 30 дивизий — это укрепило бы национальную безопасность и других братских стран.
Принуждение стран Залива к тому, чтобы они списали свои займы и увеличили свои вклады в иракскую казну, было только одним аспектом стратегии Саддама. Другой, и столь же щекотливой, составляющей этой политики было манипулирование мировым нефтяным рынком в пользу финансовых нужд Ирака. Элементарный закон экономики гласит, что чрезмерное предложение ведет к снижению цен, тогда как чрезмерный спрос имеет обратный результат. После войны Ирак (и Иран тоже) потребовал, чтобы другие члены Организации стран-экспортеров нефти (ОПЕК) снизили свои квоты, чтобы дать возможность бывшим воюющим увеличить свое собственное производство, не снижая цен.
Это требование совершенно не выполнялось. Более того, вместо того чтобы уменьшить свои нефтяные квоты и освободить место для увеличенного производства Ирака, некоторые члены ОПЕК, особенно Кувейт и Объединенные Арабские Эмираты (ОАЭ) продолжали заметно превышать свои квоты, снижая тем самым мировые цены на нефть. Так как Хусейн стремился повышать цену на нефть, не изменяя своих планов по увеличению производства, стала необходимой оперативная корректировка политики Кувейта и ОАЭ.
Во время рабочего визита в Кувейт в феврале 1990 года иракский министр нефтяной промышленности Исам Абдель Рахим аль-Халаби, очевидно, уговаривал своих хозяев придерживаться новой нефтяной квоты, установленной ОПЕК в начале года. Затем он направился в Рияд, чтобы передать личное послание от Саддама Хусейна королю Фахдуму и попросить саудовцев убедить остальные государства в Заливе не превышать своих нефтяных квот. Через три месяца, во время встречи министров стран ОПЕК в Женеве, Халаби снова заговорил о необходимости придерживаться нормы, установленной организацией — 22 миллионов баррелей в день и уговаривал своих коллег поднять цены до 18 долларов за баррель. Заместитель премьер-министра Ирака Таха Ясин Рамадан был гораздо более откровенен, критикуя нарушение квот и сожалея о таких действиях как «подрывающих интересы Ирака».
Если у стран Залива еще оставались какие-то иллюзии относительно глубокого беспокойства Ирака по поводу стабильности нефтяного рынка, то они были полностью развеяны во время обсуждений на встрече глав арабских государств в Багдаде в мае 1990 года. На чрезвычайной закрытой сессии с приехавшими главами государств Хусейн выразил свое недовольство политикой нефтяных государств Залива самым жестким способом.
— Когда цена барреля нефти падает на один доллар, — сказал он, — наши потери достигают 1 миллиарда долларов в год. Разве может арабский народ вытерпеть потерю десятков миллиардов … особенно, когда покупатели на нефтяных рынках согласны платить до 25 долларов за баррель в течение следующих двух лет, как мы узнали от стран Запада, которые являются нашими основными покупателями на рынке?
По мнению Хусейна, ответ на этот вопрос должен был быть безусловно отрицательным. В его глазах нарушение нефтяных квот равнозначно объявлению войны Ираку.
— В войне, — сказал он, — сражаются солдаты, и неисчислимы убытки от взрывов, заговоров и убийств, — но того же самого можно достичь и чисто экономическими средствами. Стало быть, это фактически своего рода война против Ирака.
— Если бы мы могли, — сказал он в заключение, — мы бы вынесли и это. Но я полагаю, что все наши братья ясно понимают ситуацию ... при нынешних обстоятельствах мы больше не в силах выдерживать давления.
Как ни удивительно, на Кувейт и ОАЭ не произвело впечатления столь необычное для Хусейна признание собственной слабости и его последующая скрытая угроза. Сменив министра нефтяной промышленности, дабы умилостивить Саддама, эмир Кувейта не сократил добычи нефти, не аннулировал своих займов и не предоставил Багдаду дополнительных субсидий. Поездка по странам Залива в июне 1990 года доктора Саадуна Хаммади, главного экономического советника Саддама, так же как и несколько жестких предупреждений со стороны иракского нефтяного министра, не заставила Кувейт (а также ОАЭ) сдаться. Даже прямая атака Саддама на эту политику как на «заговор против экономики региона, который идет на пользу Израилю», не достигла заметного эффекта. И только 10 июля, во время координационного заседания министров нефтяной промышленности в Джедде два государства поддались объединенному давлению Саудовской Аравии, Ирана и Ирака и согласились соблюдать свои нефтяные квоты.
Однако эта уступка слишком запоздала. К тому времени Хусейн ожидал от Кувейта гораздо большего. Вероятно, он еще не решил вторгнуться в крошечный эмират, но определенно был настроен добиться существенных субсидий сверх моратория на возвращение военных займов. Меньшее его никак не удовлетворяло, особенно в свете всеобщего международного возмущения, вызванного казнью Фарзада Базофта, журналиста иранского происхождения, работавшего на лондонский еженедельник «Обсервер». Базофт был арестован в сентябре 1989 года в ходе расследования загадочного взрыва на секретном военном комплексе возле Багдада. В марте 1990 года его судили по обвинению в шпионаже и вскоре после этого казнили. Почему Хусейн казнил Базофта и таким образом вызвал серьезный международный конфликт? Скорее всего, Базофт просто оказался еще одной из жертв саддамовской мании преследования. Со времени прекращения огня в войне с Ираном Хусейн избежал нескольких попыток покушения. Первая имела место в ноябре 1988 года и, как говорили, злоумышленники намеревались сбить самолет Хусейна после его государственного визита в Египет. Вторая попытка, очевидно, произошедшая в северном Ираке в конце 1988 или в начале 1989 года, была безжалостно подавлена казнью десятков, если не сотен, офицеров. Эта попытка вселила в Саддама особую тревогу, потому что в ней были замешаны офицеры из Республиканской гвардии, элитного подразделения телохранителей. Третья попытка была предотвращена в сентябре 1989 года, в то время когда иракский лидер был провозглашен новым Навуходоносором на национальном культурном фестивале в Вавилоне. Наконец, в январе 1990 года Хусейна едва не убили армейские офицеры, когда он ехал в своей машине по Багдаду.
Этих инцидентов самих по себе было достаточно, чтобы пробудить тревогу сверхбдительного вождя. Но на фоне краха коммунистических режимов в Восточной Европе их значение было непропорционально преувеличено. Для Запада исторические события в Европе были редким моментом духовного подъема. Для Саддама Хусейна, как и для большинства арабских руководителей, это были крайне тревожные перемены. По его мнению, закат советской власти и распад восточного блока лишал арабский мир традиционных союзников и оставлял арену открытой для американско-израильского «диктата». Не секрет, что падение румынского диктатора Николае Чаушеску, который, как и Хусейн, строил свое правление на смеси страха и самообожествления, было весьма чувствительным для иракского вождя. На самом ли деле он приказал начальникам своих спецслужб изучить видеозаписи свержения Чаушеску, как широко утверждали на Западе, или нет, но, несомненно, это событие его крайне встревожило.
При столь угрожающих обстоятельствах Хусейн, очевидно, решил, что казнь британского журналиста Фарзада Базофта, вопреки просьбам о смягчении его участи со стороны Запада, послужит грозным предупреждением потенциальным заговорщикам. Он далеко не в первый раз прибегал к таким драконовским мерам. Раскрытие сфабрикованных заговоров и наказание их «участников» всегда было одним из любимых методов Саддама во имя спасения режима и себя самого. Их диапазон простирался от повешения «сионистских шпионов» в 1969 году, через казнь его коллег по СРК в 1979 и до казни злополучного министра здравоохранения в 1982 году. Казнь Базофта, однако, отличалась от этих предшествующих казней коренным образом. Другие жертвы были иракцами, так что чистки вроде бы оставались внутренним делом Ирака, тогда как связи Базофта с Британией спровоцировали международное возмущение.
Трудно сказать, отказался ли бы Хусейн от казни Базофта, если бы он предвидел всю глубину западного негодования. Ясно, однако, что всеохватывающая поглощенность Саддама своей безопасностью и его слабое представление о Западе привели его, не в первый и не в последний раз, к серьезной недооценке западной реакции. Разве мог он вообразить, что «законная» казнь одного иностранного «шпиона» вызовет гораздо больше протестов, чем судьба всего курдского сообщества?
Казнь Базофта поставила Хусейна в положение беспрецедентной международной «осады». В отличие от волны критики по поводу курдов двумя годами раньше, всемирная волна общественного возмущения, с которой столкнулся Хусейн, сопровождалась решительными усилиями со стороны нескольких западных правительств сорвать его программу создания нетрадиционных вооружений. Поступок Хусейна по отношению к британскому журналисту, в конце концов, раскрыл Западу варварскую и деспотическую природу его правления. 22 марта 1990 года в Брюсселе был убит доктор Джеральд Булл, канадский специалист по баллистике. Поскольку Булл занимался разработкой «суперпушки» для Ирака, которая, как предполагалось, могла бы расширить радиус действия на тысячи миль, предположили, что его убила какая-то западная спецслужба или израильская Моссад. Вскоре после этого таможня Соединенного Королевства конфисковала восемь направлявшихся в Ирак огромных стальных труб, произведенных компанией в Шеффилде и, очевидно, предназначенных, чтобы служить стволами для 40-тонной «суперпушки» доктора Булла. В течение нескольких следующих недель другие детали «суперпушки» были перехвачены в Греции и Турции. Еще один удар по иракской программе был нанесен 28 марта, когда совместная американо-британская таможенная операция завершилась захватом в аэропорту Хитроу 40 электроконденсаторов, предназначенных для использования в качестве ядерных пусковых механизмов.
Хусейн объяснил эти действия клеветнической кампанией, имеющей целью проложить дорогу вооруженной агрессии против Ирака. На самом деле он был убежден, что Израиль никогда не позволит ни одному арабскому государству превзойти себя в области технологии. К тому же он опасался, что громадный приток советских евреев в Израиль укрепит уверенность в себе еврейского государства и спровоцирует его на военные авантюры. Сообщения в западной прессе того времени о неофициальных встречах представителей Израиля и Сирии в Европе рассматривались иракским президентом как еще одно свидетельство «опасного заговора» против Ирака. В январе 1990 года он предупредил Израиль, что любое нападение на научные или военные объекты Ирака «получит с нашей стороны немедленный отпор с использованием доступных нам средств в соответствии с законным правом на самозащиту». Спустя месяц, во время визита в Багдад посла Ричарда Мерфи, бывшего помощника государственного секретаря США по делам Ближнего Востока и Южной Азии, ему сказали, что у Ирака есть проверенная информация о готовящемся израильском ударе по иракской промышленности нетрадиционного оружия, задуманная по образцу авианалета в 1981 году, уничтожившего иракский реактор «Осирак». Подобное же сообщение получил британский поверенный в делах в Багдаде в конце марта, во время его встречи с иракским секретарем по иностранным делам Низаром Хамдуном.
К началу апреля обеспокоенный Хусейн пришел к выводу, что единственным способом предотвратить неизбежное нападение, было усилить свои угрозы Израилю. 2 апреля в речи перед Генеральным командованием иракских вооруженных сил он отрицал, что Ирак пытается разрабатывать ядерное оружие, так как уже обладает химическим оружием столь же мощной эффективности. Однако, предупреждал он, западные державы «ошибаются, если воображают, что они могут обеспечить Израилю прикрытие в случае, если он вознамерится нанести авиаудар по какому-нибудь нашему металлургическому предприятию. Клянусь Аллахом, мы заставим огонь пожрать половину Израиля, если только он попытается предпринять что-нибудь против Ирака».
— Ведь каждый, — добавил он, чтобы подчеркнуть чисто оборонительный характер своей угрозы, — должен знать свои возможности. Хвала Аллаху, мы знаем наши возможности, и мы ни на кого не нападем.
Как и в случае с «делом Базофта», американская (и израильская) реакция на угрозу Хусейна оказалась совсем не такой, как он ожидал. Ирак не только не оставили в покое, но президент Буш поторопился заклеймить это заявление. Израиль, не обратив внимание на примирительный оттенок угрозы намекнул, что в ответ на иракскую химическую атаку последует ядерная. И все же воинственность Саддама оказалась, с его точки зрения, полезной: она усилила его престиж в регионе, так как арабский мир единодушно приветствовал его «героическое противостояние сионистским проискам». И поэтому в следующие месяцы иракский президент пытался найти точное равновесие между желанием преобразить вновь обретенное внутриарабское превосходство в финансовую поддержку экономических потребностей Ирака и желанием предотвратить региональный пожар.
Результатом оказалась довольно нечеткая политика, соединяющая наглые угрозы с попытками к умиротворению. Хусейн все больше использовал выразительное панарабское краснобайство, от которого десятилетием ранее, он в основном отказался, распространяя свое обещание «сжечь Израиль» на возможную израильскую агрессию против любого арабского государства, а не только против Ирака. Однако, он также всячески старался уверить тех, кто принимал решения в Иерусалиме и Вашингтоне, что его воинственные заявления не должны истолковываться «в контексте угроз или демонстрации силы».
— Ирак не хочет войны, — говорил он, — он воевал восемь лет и знает, что такое война.
— Не следует также предполагать, — доказывал он, — что если у арабов есть определенное оружие, они его используют первыми. Мы говорили об использовании химического оружия, если Израиль будет угрожать нам или любой арабской стране военными действиями, к тому же с применением ядерного оружия, которым он действительно располагает... Когда нам угрожают агрессией или демонстрируют агрессивные намерения против любой части нашей арабской родины, вполне естественно, что арабы говорят: «Если вы попытаетесь напасть на нас, мы ответим на вашу агрессию тем оружием, которое имеем».
Это диалектическое сочетание реального бессилия и мнимого всесилия, глубокой экономической ямы и страха перед израильским нападением, с одной стороны, и постоянное сознание собственного величия, с другой, определило судьбу Кувейта. В одержимом страхом непрерывной угрозы рассудке иракского вождя, у которого сугубо личные интересы были как бы национальными, а национальные дела рассматривались в плане личностном, безразличие Кувейта к отчаянным нуждам Ирака в то время, когда ему угрожал «сионистско-империали-стический заговор», было равносильно «удару в спину Ирака отравленным кинжалом». К тому же, преисполненный спесью от сознания укрепившегося престижа, Хусейн полагал, что он сделал все возможное, чтобы изобразить критическое положение Ирака, и что дальнейшее выпрашивание приведет его (и, следовательно, Ирак) к публичному унижению, которому он не хотел подвергаться.
16 июля давление на Кувейт заметно усилилось. В письме к Генеральному секретарю Лиги арабских стран министр иностранных дел Ирака Тарик Азиз повторил обвинение, что Кувейт и ОАЭ «осуществили намеренный план наводнить нефтяной рынок нефтью в количествах, превышающих установленные ОПЕК». Азиз утверждал, что эта политика оказала разрушительное воздействие на Ближний Восток: «Падение цен на нефть с 1981 до 1990 гг. привело к потере арабскими государствами 500 миллиардов долларов, из которых потеря Ирака составляет 89 миллиардов». Добавляя оскорбление к нанесенному ущербу, Кувейт непосредственно ограбил Ирак, «воздвигнув нефтяные установки в южной части иракских нефтяных месторождений Румайла и добывая дополнительную нефть». По оценке Ирака, стоимость нефти, «похищенной кувейтским правительством на месторождении Румайла способом, не совместимым с братскими отношениями», составляет 2,4 миллиарда долларов.
Признавая, что государства Залива оказывали «кое-какую помощь» Ираку во время ирано-иракской войны, Азиз доказывал, что эта помощь покрывала всего лишь ничтожную часть огромных затрат Ирака. Более того, «простой расчет показывает, что займы Ираку со стороны Кувейта и ОАЭ не исходили полностью из их казны, но были получены в результате увеличения их нефтяных доходов за счет падения нефтяного экспорта Ирака в течение войны». Чтобы исправить это положение и помочь Ираку выйти из того тяжелого экономического состояния, в котором он оказался в результате защиты «земли, достоинства, чести и богатства арабской нации», Азиз предъявил несколько требований: повышение цены на нефть до уровня выше 25 долларов за баррель, прекращение кувейтской «кражи» нефти с иракских месторождений в Румайле и возвращение 2,4 миллиардов, «похищенных» у Ирака, списание иракских военных займов, учреждение «арабского плана, схожего с планом Маршалла, чтобы компенсировать Ираку хотя бы часть его потерь во время войны».
Через день Саддам сделал следующий шаг. В обращении к народу по случаю двадцать второй годовщины «Революции» Баас, он снова обвинил Кувейт и ОАЭ в «сговоре с мировым империализмом и сионизмом» с целью «лишить арабский народ средств к существованию», добавив, что Ирак не сможет долго мириться с подобным поведением, так как «лучше умереть, чем остаться без средств к жизни». Поэтому двум государствам лучше «одуматься», сказал он, и обойтись мирными средствами. Однако, предупреждал он, «если мы не найдем защиты с помощью слов, тогда у нас не будет выбора кроме как прибегнуть к более эффективным действиям, чтобы исправить положение и обеспечить восстановление наших прав».
Иракские требования не были новыми по своему существу. Они уже были представлены правительствам Кувейта и Эмиратов несколько ранее. И все же, провозгласив публично то, что до этого говорилось за закрытыми дверьми, Хусейн эффектно перешел Рубикон. Он представил свои цели таким образом, что любой компромисс с его стороны выглядел бы как унизительная капитуляция. По его мнению, не оставалось места для торгов или промедления. Кувейту следовало подчиниться его требованиям или быть готовому к серьезным последствиям.
К несчастью, в Кувейте не поняли всей серьезности положения. Хоть они и были шокированы резкостью выражений Ирака, они все же расценили диктат Саддама как основу компромиссов, а не как ультиматум. Внутри кувейтского руководства преобладала точка зрения, что если они уступят столь наглому вымогательству, это только приведет к нарастающему шантажу в будущем. Они подозревали, что кое-какие уступки сделать придется, но намеревались свести их к минимуму. Они понимали, что нельзя не принимать во внимание опасности военных действий, но считали их крайне маловероятными, решив, что в худшем случае все сведется к захвату небольшой спорной территории, например, месторождений Румайлы или островов Бубиян и Варба, которые в прошлом Ирак настойчиво требовал сдать ему в аренду. Не прошло и 24 часов после речи Саддама, как Кувейт отправил Генеральному секретарю Лиги Арабских Стран меморандум, написанный в сильных выражениях, опровергая обвинения Ирака и выражая крайнее негодование его поведением. Братская страна, которая всегда находилась в первых рядах арабской национальной борьбы, не заслуживает такого обращения, доказывалось в послании, иракские «выражения не соответствуют духу существующих братских отношений между Кувейтом и Ираком и противоречат самым глубоким основам, на которых мы все хотим строить наши отношения. Сыновья Кувейта и в хорошие времена, и в плохие остаются людьми принципиальными и честными. Но они ни в коем случае не поддадутся угрозам и вымогательству».
Этот демонстративный ответ был последним гвоздем в гроб Кувейта. Хусейн воспринял его не только как доказательство его давнего представления о Кувейте как о паразитическом государстве, процветающем за счет тяжких жертв Ирака, он расценил его также как личное оскорбление со стороны ничтожного соседа. По мнению Хусейна, Кувейт не оказал ему (то есть Ираку) должного уважения и не воспринял его слова всерьез. Он разыгрывал свою хитроумную карту, считая, что, благодаря оттяжкам и промедлениям, ему снова удастся избежать своей ответственности перед Ираком. Но так будет недолго. Раз уж добрососедские увещевания не заставили Кувейт признать свои братские обязательства, у Ирака не остается другого выхода, кроме как силой взять то, что ему принадлежит по праву.
Помимо ощущения крайней необходимости и нетерпения, Хусейн, должно быть, и без того испытывал непреодолимое искушение решить дело силой. Он находился в серьезном затруднении. Ссыпав сказочные богатства Кувейта в опустевшую казну Ирака, Хусейн надеялся скостить иракский внешний долг и запустить честолюбивые программы восстановления, которые он обещал своему народу после войны с Ираком. Учитывая исторические притязания Ирака на Кувейт, его оккупация могла бы поднять национальный престиж Хусейна, выставив его как освободителя узурпированных иракских земель. Более того, захват Кувейта увеличил бы доступ Ирака к Заливу и дал бы ему решающий голос на мировом нефтяном рынке. Короче говоря, одним ударом позиция Хусейна была бы закреплена навсегда.
Настроившись на боевой лад, Саддам решительно двинулся вперед. 21 июля, на фоне мощной антикувейтской пропаганды, приблизительно 30 000 иракских солдат начали движение в направлении общей границы. Хотя, в общем, это было воспринято как бряцание оружием, египетский президент Хосни Мубарак кинулся в Багдад, где Хусейн его заверил, что он не вступит в Кувейт, прежде чем будут исчерпаны все дипломатические пути урегулирования. Но к тому времени вряд ли иракский диктатор был настроен на переговоры. Его показная готовность продолжать диалог с Кувейтом была просто дымовой завесой, чтобы хоть как-то узаконить в мировом общественном мнения приближающиеся военные действия. Самым важным слушателем в той рассчитанной паузе были Соединенные Штаты.
Убежденный, что бесповоротная утрата Москвой статуса супердержавы оставило Соединенные Штаты единственным государством, способным нарушить его планы или путем прямой интервенции, или натравив своих израильских (или арабских) «лакеев» на Ирак, Хусейн стремился к получению молчаливой американской поддержки или хотя бы нейтралитета для своей кувейтской авантюры. У него было достаточно причин, чтобы предвидеть такое отношение. Несмотря на острую критику Ирака после «дела Базофта», администрация Буша все время выказывала острую заинтересованность в развитии двусторонних отношений. Когда группа из пяти американских сенаторов во главе с Робертом Доулом приехала в Багдад в середине апреля, по всей видимости, для того, чтобы осудить жажду Хусейна иметь химическое и ядерное оружие, они в частной беседе уверили иракского руководителя, что у него проблемы не с американским народом, но скорее с «высокомерной и избалованной» прессой. В конце того же месяца помощник государственного секретаря по вопросам Ближнего Востока Джон Келли попытался заблокировать инициативу Конгресса по введению санкций против Ирака, сообщив комиссии по иностранным делам Палаты представителей, что такой шаг будет противоречить национальным интересам США и что администрация не «рассчитывала на введение экономических и торговых санкций в этот момент». Через два месяца он сообщил той же комиссии, что хотя Ирак не отказался от разработок нетрадиционного оружия и продолжал нарушать права человека, он, тем не менее, предпринял «несколько скромных шагов в нужном направлении».
Это давление значительно усилилось в послевоенный период. На встрече глав государств Совета Арабского Сотрудничества в Аммане в феврале 1990 года, отмечая первую годовщину организации, Саддам попросил короля Иордании Хусейна и президента Египта Мубарака поставить страны Залива в известность, что Ирак не только оставался непреклонным по поводу полного моратория на его долги военных лет, но и крайне нуждается в немедленном вливании добавочных финансовых ресурсов — примерно 30 миллиардов долларов.
— Пусть правительства в Заливе знают, — добавил он, — что если они не дадут мне денег, я знаю, как их получить другим способом.
Эта скрытая угроза сопровождалась иракскими военными маневрами в нейтральной зоне около кувейтской границы. Сообщение было немедленно передано иорданским монархом в Саудовскую Аравию.
Через два месяца президенту Мубараку представилась еще одна возможность из первых уст узнать, как Хусейну нужны деньги. Во время визита в Багдад в начале апреля ему еще раз прочитали мораль о прискорбном уклонении государств Залива от своей панарабской ответственности. На этот раз, однако, Хусейн постарался подчеркнуть более общий характер своей обиды. Отрицая свое желание получить выгоду от «экономических или финансовых возможностей арабских государств», несмотря на «особые экономические обстоятельства в развитии Ирака», он доказывал, что ирано-иракская война могла бы закончиться раньше, а может, и вообще не начаться, если бы страны Залива щедрее поддерживали Ирак. И, иллюстрируя природу такой возможной поддержки, он сказал:
— Для того, чтобы Ирак мог поддерживать свою национальную безопасность, ему требуется, к примеру, 50 пехотных и бронированных дивизий только в наземных силах. Но если бы Ирак был частью общей панарабской системы безопасности, ему, возможно, хватило бы всего 20 дивизий, и стоимость еще тридцати дивизий могла бы использоваться для экономического развития и повышения жизненного уровня иракского народа. С этой точки зрения, Ираку отнюдь не повредило бы, если бы вы ему выделили средства для 5 из этих 30 дивизий — это укрепило бы национальную безопасность и других братских стран.
Принуждение стран Залива к тому, чтобы они списали свои займы и увеличили свои вклады в иракскую казну, было только одним аспектом стратегии Саддама. Другой, и столь же щекотливой, составляющей этой политики было манипулирование мировым нефтяным рынком в пользу финансовых нужд Ирака. Элементарный закон экономики гласит, что чрезмерное предложение ведет к снижению цен, тогда как чрезмерный спрос имеет обратный результат. После войны Ирак (и Иран тоже) потребовал, чтобы другие члены Организации стран-экспортеров нефти (ОПЕК) снизили свои квоты, чтобы дать возможность бывшим воюющим увеличить свое собственное производство, не снижая цен.
Это требование совершенно не выполнялось. Более того, вместо того чтобы уменьшить свои нефтяные квоты и освободить место для увеличенного производства Ирака, некоторые члены ОПЕК, особенно Кувейт и Объединенные Арабские Эмираты (ОАЭ) продолжали заметно превышать свои квоты, снижая тем самым мировые цены на нефть. Так как Хусейн стремился повышать цену на нефть, не изменяя своих планов по увеличению производства, стала необходимой оперативная корректировка политики Кувейта и ОАЭ.
Во время рабочего визита в Кувейт в феврале 1990 года иракский министр нефтяной промышленности Исам Абдель Рахим аль-Халаби, очевидно, уговаривал своих хозяев придерживаться новой нефтяной квоты, установленной ОПЕК в начале года. Затем он направился в Рияд, чтобы передать личное послание от Саддама Хусейна королю Фахдуму и попросить саудовцев убедить остальные государства в Заливе не превышать своих нефтяных квот. Через три месяца, во время встречи министров стран ОПЕК в Женеве, Халаби снова заговорил о необходимости придерживаться нормы, установленной организацией — 22 миллионов баррелей в день и уговаривал своих коллег поднять цены до 18 долларов за баррель. Заместитель премьер-министра Ирака Таха Ясин Рамадан был гораздо более откровенен, критикуя нарушение квот и сожалея о таких действиях как «подрывающих интересы Ирака».
Если у стран Залива еще оставались какие-то иллюзии относительно глубокого беспокойства Ирака по поводу стабильности нефтяного рынка, то они были полностью развеяны во время обсуждений на встрече глав арабских государств в Багдаде в мае 1990 года. На чрезвычайной закрытой сессии с приехавшими главами государств Хусейн выразил свое недовольство политикой нефтяных государств Залива самым жестким способом.
— Когда цена барреля нефти падает на один доллар, — сказал он, — наши потери достигают 1 миллиарда долларов в год. Разве может арабский народ вытерпеть потерю десятков миллиардов … особенно, когда покупатели на нефтяных рынках согласны платить до 25 долларов за баррель в течение следующих двух лет, как мы узнали от стран Запада, которые являются нашими основными покупателями на рынке?
По мнению Хусейна, ответ на этот вопрос должен был быть безусловно отрицательным. В его глазах нарушение нефтяных квот равнозначно объявлению войны Ираку.
— В войне, — сказал он, — сражаются солдаты, и неисчислимы убытки от взрывов, заговоров и убийств, — но того же самого можно достичь и чисто экономическими средствами. Стало быть, это фактически своего рода война против Ирака.
— Если бы мы могли, — сказал он в заключение, — мы бы вынесли и это. Но я полагаю, что все наши братья ясно понимают ситуацию ... при нынешних обстоятельствах мы больше не в силах выдерживать давления.
Как ни удивительно, на Кувейт и ОАЭ не произвело впечатления столь необычное для Хусейна признание собственной слабости и его последующая скрытая угроза. Сменив министра нефтяной промышленности, дабы умилостивить Саддама, эмир Кувейта не сократил добычи нефти, не аннулировал своих займов и не предоставил Багдаду дополнительных субсидий. Поездка по странам Залива в июне 1990 года доктора Саадуна Хаммади, главного экономического советника Саддама, так же как и несколько жестких предупреждений со стороны иракского нефтяного министра, не заставила Кувейт (а также ОАЭ) сдаться. Даже прямая атака Саддама на эту политику как на «заговор против экономики региона, который идет на пользу Израилю», не достигла заметного эффекта. И только 10 июля, во время координационного заседания министров нефтяной промышленности в Джедде два государства поддались объединенному давлению Саудовской Аравии, Ирана и Ирака и согласились соблюдать свои нефтяные квоты.
Однако эта уступка слишком запоздала. К тому времени Хусейн ожидал от Кувейта гораздо большего. Вероятно, он еще не решил вторгнуться в крошечный эмират, но определенно был настроен добиться существенных субсидий сверх моратория на возвращение военных займов. Меньшее его никак не удовлетворяло, особенно в свете всеобщего международного возмущения, вызванного казнью Фарзада Базофта, журналиста иранского происхождения, работавшего на лондонский еженедельник «Обсервер». Базофт был арестован в сентябре 1989 года в ходе расследования загадочного взрыва на секретном военном комплексе возле Багдада. В марте 1990 года его судили по обвинению в шпионаже и вскоре после этого казнили. Почему Хусейн казнил Базофта и таким образом вызвал серьезный международный конфликт? Скорее всего, Базофт просто оказался еще одной из жертв саддамовской мании преследования. Со времени прекращения огня в войне с Ираном Хусейн избежал нескольких попыток покушения. Первая имела место в ноябре 1988 года и, как говорили, злоумышленники намеревались сбить самолет Хусейна после его государственного визита в Египет. Вторая попытка, очевидно, произошедшая в северном Ираке в конце 1988 или в начале 1989 года, была безжалостно подавлена казнью десятков, если не сотен, офицеров. Эта попытка вселила в Саддама особую тревогу, потому что в ней были замешаны офицеры из Республиканской гвардии, элитного подразделения телохранителей. Третья попытка была предотвращена в сентябре 1989 года, в то время когда иракский лидер был провозглашен новым Навуходоносором на национальном культурном фестивале в Вавилоне. Наконец, в январе 1990 года Хусейна едва не убили армейские офицеры, когда он ехал в своей машине по Багдаду.
Этих инцидентов самих по себе было достаточно, чтобы пробудить тревогу сверхбдительного вождя. Но на фоне краха коммунистических режимов в Восточной Европе их значение было непропорционально преувеличено. Для Запада исторические события в Европе были редким моментом духовного подъема. Для Саддама Хусейна, как и для большинства арабских руководителей, это были крайне тревожные перемены. По его мнению, закат советской власти и распад восточного блока лишал арабский мир традиционных союзников и оставлял арену открытой для американско-израильского «диктата». Не секрет, что падение румынского диктатора Николае Чаушеску, который, как и Хусейн, строил свое правление на смеси страха и самообожествления, было весьма чувствительным для иракского вождя. На самом ли деле он приказал начальникам своих спецслужб изучить видеозаписи свержения Чаушеску, как широко утверждали на Западе, или нет, но, несомненно, это событие его крайне встревожило.
При столь угрожающих обстоятельствах Хусейн, очевидно, решил, что казнь британского журналиста Фарзада Базофта, вопреки просьбам о смягчении его участи со стороны Запада, послужит грозным предупреждением потенциальным заговорщикам. Он далеко не в первый раз прибегал к таким драконовским мерам. Раскрытие сфабрикованных заговоров и наказание их «участников» всегда было одним из любимых методов Саддама во имя спасения режима и себя самого. Их диапазон простирался от повешения «сионистских шпионов» в 1969 году, через казнь его коллег по СРК в 1979 и до казни злополучного министра здравоохранения в 1982 году. Казнь Базофта, однако, отличалась от этих предшествующих казней коренным образом. Другие жертвы были иракцами, так что чистки вроде бы оставались внутренним делом Ирака, тогда как связи Базофта с Британией спровоцировали международное возмущение.
Трудно сказать, отказался ли бы Хусейн от казни Базофта, если бы он предвидел всю глубину западного негодования. Ясно, однако, что всеохватывающая поглощенность Саддама своей безопасностью и его слабое представление о Западе привели его, не в первый и не в последний раз, к серьезной недооценке западной реакции. Разве мог он вообразить, что «законная» казнь одного иностранного «шпиона» вызовет гораздо больше протестов, чем судьба всего курдского сообщества?
Казнь Базофта поставила Хусейна в положение беспрецедентной международной «осады». В отличие от волны критики по поводу курдов двумя годами раньше, всемирная волна общественного возмущения, с которой столкнулся Хусейн, сопровождалась решительными усилиями со стороны нескольких западных правительств сорвать его программу создания нетрадиционных вооружений. Поступок Хусейна по отношению к британскому журналисту, в конце концов, раскрыл Западу варварскую и деспотическую природу его правления. 22 марта 1990 года в Брюсселе был убит доктор Джеральд Булл, канадский специалист по баллистике. Поскольку Булл занимался разработкой «суперпушки» для Ирака, которая, как предполагалось, могла бы расширить радиус действия на тысячи миль, предположили, что его убила какая-то западная спецслужба или израильская Моссад. Вскоре после этого таможня Соединенного Королевства конфисковала восемь направлявшихся в Ирак огромных стальных труб, произведенных компанией в Шеффилде и, очевидно, предназначенных, чтобы служить стволами для 40-тонной «суперпушки» доктора Булла. В течение нескольких следующих недель другие детали «суперпушки» были перехвачены в Греции и Турции. Еще один удар по иракской программе был нанесен 28 марта, когда совместная американо-британская таможенная операция завершилась захватом в аэропорту Хитроу 40 электроконденсаторов, предназначенных для использования в качестве ядерных пусковых механизмов.
Хусейн объяснил эти действия клеветнической кампанией, имеющей целью проложить дорогу вооруженной агрессии против Ирака. На самом деле он был убежден, что Израиль никогда не позволит ни одному арабскому государству превзойти себя в области технологии. К тому же он опасался, что громадный приток советских евреев в Израиль укрепит уверенность в себе еврейского государства и спровоцирует его на военные авантюры. Сообщения в западной прессе того времени о неофициальных встречах представителей Израиля и Сирии в Европе рассматривались иракским президентом как еще одно свидетельство «опасного заговора» против Ирака. В январе 1990 года он предупредил Израиль, что любое нападение на научные или военные объекты Ирака «получит с нашей стороны немедленный отпор с использованием доступных нам средств в соответствии с законным правом на самозащиту». Спустя месяц, во время визита в Багдад посла Ричарда Мерфи, бывшего помощника государственного секретаря США по делам Ближнего Востока и Южной Азии, ему сказали, что у Ирака есть проверенная информация о готовящемся израильском ударе по иракской промышленности нетрадиционного оружия, задуманная по образцу авианалета в 1981 году, уничтожившего иракский реактор «Осирак». Подобное же сообщение получил британский поверенный в делах в Багдаде в конце марта, во время его встречи с иракским секретарем по иностранным делам Низаром Хамдуном.
К началу апреля обеспокоенный Хусейн пришел к выводу, что единственным способом предотвратить неизбежное нападение, было усилить свои угрозы Израилю. 2 апреля в речи перед Генеральным командованием иракских вооруженных сил он отрицал, что Ирак пытается разрабатывать ядерное оружие, так как уже обладает химическим оружием столь же мощной эффективности. Однако, предупреждал он, западные державы «ошибаются, если воображают, что они могут обеспечить Израилю прикрытие в случае, если он вознамерится нанести авиаудар по какому-нибудь нашему металлургическому предприятию. Клянусь Аллахом, мы заставим огонь пожрать половину Израиля, если только он попытается предпринять что-нибудь против Ирака».
— Ведь каждый, — добавил он, чтобы подчеркнуть чисто оборонительный характер своей угрозы, — должен знать свои возможности. Хвала Аллаху, мы знаем наши возможности, и мы ни на кого не нападем.
Как и в случае с «делом Базофта», американская (и израильская) реакция на угрозу Хусейна оказалась совсем не такой, как он ожидал. Ирак не только не оставили в покое, но президент Буш поторопился заклеймить это заявление. Израиль, не обратив внимание на примирительный оттенок угрозы намекнул, что в ответ на иракскую химическую атаку последует ядерная. И все же воинственность Саддама оказалась, с его точки зрения, полезной: она усилила его престиж в регионе, так как арабский мир единодушно приветствовал его «героическое противостояние сионистским проискам». И поэтому в следующие месяцы иракский президент пытался найти точное равновесие между желанием преобразить вновь обретенное внутриарабское превосходство в финансовую поддержку экономических потребностей Ирака и желанием предотвратить региональный пожар.
Результатом оказалась довольно нечеткая политика, соединяющая наглые угрозы с попытками к умиротворению. Хусейн все больше использовал выразительное панарабское краснобайство, от которого десятилетием ранее, он в основном отказался, распространяя свое обещание «сжечь Израиль» на возможную израильскую агрессию против любого арабского государства, а не только против Ирака. Однако, он также всячески старался уверить тех, кто принимал решения в Иерусалиме и Вашингтоне, что его воинственные заявления не должны истолковываться «в контексте угроз или демонстрации силы».
— Ирак не хочет войны, — говорил он, — он воевал восемь лет и знает, что такое война.
— Не следует также предполагать, — доказывал он, — что если у арабов есть определенное оружие, они его используют первыми. Мы говорили об использовании химического оружия, если Израиль будет угрожать нам или любой арабской стране военными действиями, к тому же с применением ядерного оружия, которым он действительно располагает... Когда нам угрожают агрессией или демонстрируют агрессивные намерения против любой части нашей арабской родины, вполне естественно, что арабы говорят: «Если вы попытаетесь напасть на нас, мы ответим на вашу агрессию тем оружием, которое имеем».
Это диалектическое сочетание реального бессилия и мнимого всесилия, глубокой экономической ямы и страха перед израильским нападением, с одной стороны, и постоянное сознание собственного величия, с другой, определило судьбу Кувейта. В одержимом страхом непрерывной угрозы рассудке иракского вождя, у которого сугубо личные интересы были как бы национальными, а национальные дела рассматривались в плане личностном, безразличие Кувейта к отчаянным нуждам Ирака в то время, когда ему угрожал «сионистско-империали-стический заговор», было равносильно «удару в спину Ирака отравленным кинжалом». К тому же, преисполненный спесью от сознания укрепившегося престижа, Хусейн полагал, что он сделал все возможное, чтобы изобразить критическое положение Ирака, и что дальнейшее выпрашивание приведет его (и, следовательно, Ирак) к публичному унижению, которому он не хотел подвергаться.
16 июля давление на Кувейт заметно усилилось. В письме к Генеральному секретарю Лиги арабских стран министр иностранных дел Ирака Тарик Азиз повторил обвинение, что Кувейт и ОАЭ «осуществили намеренный план наводнить нефтяной рынок нефтью в количествах, превышающих установленные ОПЕК». Азиз утверждал, что эта политика оказала разрушительное воздействие на Ближний Восток: «Падение цен на нефть с 1981 до 1990 гг. привело к потере арабскими государствами 500 миллиардов долларов, из которых потеря Ирака составляет 89 миллиардов». Добавляя оскорбление к нанесенному ущербу, Кувейт непосредственно ограбил Ирак, «воздвигнув нефтяные установки в южной части иракских нефтяных месторождений Румайла и добывая дополнительную нефть». По оценке Ирака, стоимость нефти, «похищенной кувейтским правительством на месторождении Румайла способом, не совместимым с братскими отношениями», составляет 2,4 миллиарда долларов.
Признавая, что государства Залива оказывали «кое-какую помощь» Ираку во время ирано-иракской войны, Азиз доказывал, что эта помощь покрывала всего лишь ничтожную часть огромных затрат Ирака. Более того, «простой расчет показывает, что займы Ираку со стороны Кувейта и ОАЭ не исходили полностью из их казны, но были получены в результате увеличения их нефтяных доходов за счет падения нефтяного экспорта Ирака в течение войны». Чтобы исправить это положение и помочь Ираку выйти из того тяжелого экономического состояния, в котором он оказался в результате защиты «земли, достоинства, чести и богатства арабской нации», Азиз предъявил несколько требований: повышение цены на нефть до уровня выше 25 долларов за баррель, прекращение кувейтской «кражи» нефти с иракских месторождений в Румайле и возвращение 2,4 миллиардов, «похищенных» у Ирака, списание иракских военных займов, учреждение «арабского плана, схожего с планом Маршалла, чтобы компенсировать Ираку хотя бы часть его потерь во время войны».
Через день Саддам сделал следующий шаг. В обращении к народу по случаю двадцать второй годовщины «Революции» Баас, он снова обвинил Кувейт и ОАЭ в «сговоре с мировым империализмом и сионизмом» с целью «лишить арабский народ средств к существованию», добавив, что Ирак не сможет долго мириться с подобным поведением, так как «лучше умереть, чем остаться без средств к жизни». Поэтому двум государствам лучше «одуматься», сказал он, и обойтись мирными средствами. Однако, предупреждал он, «если мы не найдем защиты с помощью слов, тогда у нас не будет выбора кроме как прибегнуть к более эффективным действиям, чтобы исправить положение и обеспечить восстановление наших прав».
Иракские требования не были новыми по своему существу. Они уже были представлены правительствам Кувейта и Эмиратов несколько ранее. И все же, провозгласив публично то, что до этого говорилось за закрытыми дверьми, Хусейн эффектно перешел Рубикон. Он представил свои цели таким образом, что любой компромисс с его стороны выглядел бы как унизительная капитуляция. По его мнению, не оставалось места для торгов или промедления. Кувейту следовало подчиниться его требованиям или быть готовому к серьезным последствиям.
К несчастью, в Кувейте не поняли всей серьезности положения. Хоть они и были шокированы резкостью выражений Ирака, они все же расценили диктат Саддама как основу компромиссов, а не как ультиматум. Внутри кувейтского руководства преобладала точка зрения, что если они уступят столь наглому вымогательству, это только приведет к нарастающему шантажу в будущем. Они подозревали, что кое-какие уступки сделать придется, но намеревались свести их к минимуму. Они понимали, что нельзя не принимать во внимание опасности военных действий, но считали их крайне маловероятными, решив, что в худшем случае все сведется к захвату небольшой спорной территории, например, месторождений Румайлы или островов Бубиян и Варба, которые в прошлом Ирак настойчиво требовал сдать ему в аренду. Не прошло и 24 часов после речи Саддама, как Кувейт отправил Генеральному секретарю Лиги Арабских Стран меморандум, написанный в сильных выражениях, опровергая обвинения Ирака и выражая крайнее негодование его поведением. Братская страна, которая всегда находилась в первых рядах арабской национальной борьбы, не заслуживает такого обращения, доказывалось в послании, иракские «выражения не соответствуют духу существующих братских отношений между Кувейтом и Ираком и противоречат самым глубоким основам, на которых мы все хотим строить наши отношения. Сыновья Кувейта и в хорошие времена, и в плохие остаются людьми принципиальными и честными. Но они ни в коем случае не поддадутся угрозам и вымогательству».
Этот демонстративный ответ был последним гвоздем в гроб Кувейта. Хусейн воспринял его не только как доказательство его давнего представления о Кувейте как о паразитическом государстве, процветающем за счет тяжких жертв Ирака, он расценил его также как личное оскорбление со стороны ничтожного соседа. По мнению Хусейна, Кувейт не оказал ему (то есть Ираку) должного уважения и не воспринял его слова всерьез. Он разыгрывал свою хитроумную карту, считая, что, благодаря оттяжкам и промедлениям, ему снова удастся избежать своей ответственности перед Ираком. Но так будет недолго. Раз уж добрососедские увещевания не заставили Кувейт признать свои братские обязательства, у Ирака не остается другого выхода, кроме как силой взять то, что ему принадлежит по праву.
Помимо ощущения крайней необходимости и нетерпения, Хусейн, должно быть, и без того испытывал непреодолимое искушение решить дело силой. Он находился в серьезном затруднении. Ссыпав сказочные богатства Кувейта в опустевшую казну Ирака, Хусейн надеялся скостить иракский внешний долг и запустить честолюбивые программы восстановления, которые он обещал своему народу после войны с Ираком. Учитывая исторические притязания Ирака на Кувейт, его оккупация могла бы поднять национальный престиж Хусейна, выставив его как освободителя узурпированных иракских земель. Более того, захват Кувейта увеличил бы доступ Ирака к Заливу и дал бы ему решающий голос на мировом нефтяном рынке. Короче говоря, одним ударом позиция Хусейна была бы закреплена навсегда.
Настроившись на боевой лад, Саддам решительно двинулся вперед. 21 июля, на фоне мощной антикувейтской пропаганды, приблизительно 30 000 иракских солдат начали движение в направлении общей границы. Хотя, в общем, это было воспринято как бряцание оружием, египетский президент Хосни Мубарак кинулся в Багдад, где Хусейн его заверил, что он не вступит в Кувейт, прежде чем будут исчерпаны все дипломатические пути урегулирования. Но к тому времени вряд ли иракский диктатор был настроен на переговоры. Его показная готовность продолжать диалог с Кувейтом была просто дымовой завесой, чтобы хоть как-то узаконить в мировом общественном мнения приближающиеся военные действия. Самым важным слушателем в той рассчитанной паузе были Соединенные Штаты.
Убежденный, что бесповоротная утрата Москвой статуса супердержавы оставило Соединенные Штаты единственным государством, способным нарушить его планы или путем прямой интервенции, или натравив своих израильских (или арабских) «лакеев» на Ирак, Хусейн стремился к получению молчаливой американской поддержки или хотя бы нейтралитета для своей кувейтской авантюры. У него было достаточно причин, чтобы предвидеть такое отношение. Несмотря на острую критику Ирака после «дела Базофта», администрация Буша все время выказывала острую заинтересованность в развитии двусторонних отношений. Когда группа из пяти американских сенаторов во главе с Робертом Доулом приехала в Багдад в середине апреля, по всей видимости, для того, чтобы осудить жажду Хусейна иметь химическое и ядерное оружие, они в частной беседе уверили иракского руководителя, что у него проблемы не с американским народом, но скорее с «высокомерной и избалованной» прессой. В конце того же месяца помощник государственного секретаря по вопросам Ближнего Востока Джон Келли попытался заблокировать инициативу Конгресса по введению санкций против Ирака, сообщив комиссии по иностранным делам Палаты представителей, что такой шаг будет противоречить национальным интересам США и что администрация не «рассчитывала на введение экономических и торговых санкций в этот момент». Через два месяца он сообщил той же комиссии, что хотя Ирак не отказался от разработок нетрадиционного оружия и продолжал нарушать права человека, он, тем не менее, предпринял «несколько скромных шагов в нужном направлении».