Страница:
Как известно, пропаганда в тоталитарных обществах всегда была не в ладах с логикой. Российский журналист Дмитрий Згерский пишет:
«Я работал в арабской редакции ТАСС, когда началась Шестидневная война в июне 1967 года. По телетайпу пошли сообщения о нападении Израиля на Египет. Арабские переводчики встревожились. Но тут же тревога сменилась ликованием. В первый же час египтяне сбили 20 самолетов противника. Потом — еще больше. За три часа боев израильтяне потеряли 60 самолетов. Правда, немного смущали очень уж круглые цифры. Потом из „клеветнических“ западных сообщений мы узнали, что вся авиация Египта была разгромлена одним ударом, ни один самолет даже не поднялся в воздух. Но президент Насер не велел говорить правду. Арабы не могут терпеть поражений. Аналогичная история повторилась и в ходе октябрьской 1973 года».
Вот и сейчас отчеты о блестящих успехах иракского оружия сочетались с безудержной религиозной фразеологией, когда конфликт пытались изобразить как священную войну между благочестивым исламом и злыми силами неверных. Задев чувствительную струну, Саддам яростно нападал на короля Фахда за то, что тот осквернил Святую Землю, позволив Израилю разместить 60 самолетов на саудовской территории. Он также обвинял союзников в том, что они специально бомбят шиитские святыни в Кербеле и Неджефе, и клялся отомстить за это «позорное поведение» самым решительным образом: «Наджд и Хиджаз будут освобождены (то есть саудовская династия свергнута), оккупанты будут побеждены; узурпированная Палестина будет освобождена от гнусных сионистов; жалкое образование — Израиль, охраняемый американским империализмом — исчезнет раз и навсегда». Как и на более ранних стадиях кризиса, Саддам использовал своего старшего сына Удэя для защиты своего дела. Когда иностранные агентства сообщили, что жена Саддама и дети бежали из страны в Мавританию, иракское радио ответило письмом Удэя к отцу, в котором он прощается с ним перед своим отправлением (якобы) на фронт:
«Приветствую тебя, источник храбрости, героизма и любви, приветствую тебя, символ Ирака и его законного вождя. Я пишу тебе, отправляясь в южный Ирак, чтобы присоединиться ко львам и храбрецам Ирака, противостоящим тиранам. Я хотел бы увидеть тебя или встретить тебя перед отъездом. Однако я надеюсь, что вернусь и застану тебя в добром здравии... С детства я видел в тебе несокрушимую скалу и блистающий стяг. Я буду там, где надеюсь получить благословение Аллаха и выполнить свой долг перед родиной. Как отец — так и сын. Это семья, которая, не колеблясь, приносит любые жертвы стране, даже своих детей и свою жизнь. Передаю тебе самый сердечный привет, мой дорогой отец. Молю Аллаха, чтобы он сохранил тебя для нашей семьи и для всего нашего народа».
У Удэя были весьма веские основания молиться о небесном наставлении. Помимо высокопарного красноречия его отца насчет «матери всех битв», необходимость Саддама доказывать своим подданным, что его семья «не колеблясь, приносит любые жертвы стране — даже своих детей и свою жизнь», указывала на его сомнения относительно их готовности встретить новое испытание, которое он на них навлек. На первый взгляд, способность Ирака к затяжному конфликту казалась неограниченной, выдержал же он чрезвычайно кровавую восьмилетнюю войну с Ираном и остался целым. И все же, никто не знал лучше, чем Саддам, что эта стойкость во многом была иллюзорной. Он помнил, что упорство в ирано-иракской войне выбирал не он: оно было ему навязано фанатичным врагом, открыто требовавшим его свержения. Когда он вторгся в Иран в сентябре 1980 года, он рассчитывал на короткую кампанию в несколько дней, самое большее — недель. Но уже через пять дней после начала военных действий он запросил мира, и эту мольбу повторял все восемь лет, пока Хомейни не отказался от его низложения.
Не было у Саддама и иллюзий относительно стойкости иракской нации. Он слишком хорошо знал, что его способность пережить ирано-иракскую войну в основном объяснялась его успехом по защите иракского населения от последствий конфликта. Благодаря неспособности Ирана распространить войну на внутренний фронт и финансовой помощи от государств Залива, Саддаму удалось ограничить войну полями битвы и в целом сохранить в стране атмосферу «обычной жизни». Как только Ирану удалось проникнуть внутрь страны, во время так называемой войны городов, Саддам быстро отступил.
Самое главное, Саддам знал, что даже оборонительные возможности Ирака, его основная военная сила, была вовсе не такой надежной, как сперва могло показаться. Иракские операции во время ирано-иракской войны проводились при идеальных обстоятельствах. Огневая мощь Ирака намного превышала иранскую, в воздухе же он господствовал. И все же его мощная оборона неоднократно прорывалась фанатичными, хоть и плохо вооруженными иранскими подростками, наступление которых сдерживалось с большим трудом и временами с помощью химического оружия. Если бы Иран не был отрезан от своих основных поставщиков оружия и если бы Саддам не пользовался внушительной военной поддержкой почти всего международного сообщества, он, безусловно, эту войну проиграл бы.
Все это означало, что положение иракского вождя было гораздо более сомнительным, чем он его изображал, кичась перед своими подданными и всем миром. Сознавая, что конфликт не удастся ограничить линией фронта, он понимал, что чем дольше он будет продолжаться, тем более туманны будут его шансы после войны. Экономическое положение, которое толкнуло его на оккупацию Кувейта, значительно ухудшилось после вторжения, и долгая война, безусловно, нанесла бы сокрушительный удар по его надеждам на экономическое восстановление Ирака, а только на этом и держалась его власть. Длительный конфликт, вероятно, разрушил бы национальный, а следовательно, и моральный, и боевой дух, и вынудил бы его к унизительному уходу из Кувейта отнюдь не на его условиях.
Поэтому с самого начала военных действий стратегия Саддама была направлена к единственной цели: побудить коалицию к преждевременному наземному наступлению в Кувейте, что привело бы войну к быстрому концу, пусть даже ценою больших потерь со стороны Ирака. Такое столкновение дало бы ему лучшую возможность нанести и союзникам серьезный урон. Тут он надеялся на общественное мнение Запада, которое, видимо, потребует скорейшего прекращения войны. Как он выразился:
— Прольются не несколько капель крови, но реки крови. И тогда окажется, что Буш обманывал Америку, американское общественное мнение, американский народ, американские конституционные органы.
Но даже если бы этот оптимистический сценарий не осуществился, быстрый, но достойный вывод войск из Кувейта в ходе кровавой схватки, а не просто под давлением союзников, выглядел бы не так уж плохо. Он смог бы оправдать значение своего имени — «Тот, кто сопротивляется» — и выйти из конфликта, как новый Насер, который бросил вызов «мировому империализму» и при этом уцелел.
В попытке заманить союзников в скороспелое наземное наступление Саддам прежде всего отыграл израильскую карту. Ударив по главным населенным пунктам Израиля, он не только надеялся заслужить похвалу арабских масс и поставить в трудное положение арабских членов коалиции, но также рассчитывал на ответный удар Израиля. В свою очередь, можно было ожидать, что такая реакция заставит союзников, которые опасались, что обострение арабо-израильских отношений расколет военную коалицию, попытаться предотвратить такой ход событий и провести наземное наступление в Кувейте раньше, чем планировалось.
Указание на то, что Израиль и впрямь был неотъемлемой частью военной стратегии Саддама, было дано уже в первый день войны, когда посол Ирака в Бельгии, Зиад Хайдар, заявил, что решение об атаке на Израиль уже принято и что такая атака неизбежна.
Обещание Хайдара было выполнено вскоре: ранним утром 18 января три иракские баллистические ракеты ударили по Тель-Авиву, а две — по северному городу — порту Хайфа.
Хотя они и причинили незначительный вред, но поубавили эйфорию у коалиции, возникшую после первоначального воздушного удара, и породили опасения относительно реакции Израиля. Да и сами израильтяне были в замешательстве. Впервые с момента образования их государства его главные населенные пункты подверглись бесцеремонному военному нападению со стороны регулярной арабской армии. Не меньше раздражало израильтян и мучительное осознание, что их «втянули» в войну, которую они не вели, а они ничего не могут с этим поделать. Ответный удар, одно из главных оснований израильского стратегического мышления за последние четыре десятилетия, определенное не решал возникшей проблемы. Ответные удары предпринимались для того, чтобы обезопасить Израиль и дать понять возможным агрессорам, что их потери неизбежно превысят предполагаемый выигрыш. Но эта логика не подходила к данной ситуации, ибо агрессия Саддама была направлена на то, чтобы спровоцировать ответ, а не избежать его.
Если ответ играл бы на руку Саддаму, то бездействие тоже было делом рискованным. Подставлять другую щеку не только было не по нутру израильтянам, но это могло сильно повредить сдерживающей позиции Израиля в будущем. Учитывая унаследованную вражду арабов и евреев и пристрастное отношение их друг к другу, не было никакой гарантии, что арабы примут сдержанность Израиля за то, чем она была — за признак зрелости и силы. И действительно, если судить по восторженной реакции арабских масс на иракскую атаку, это действие было воспринято как демонстрация арабской силы и израильской слабости.
Разрываясь между этими противоречивыми обоснованиями, израильское правительство склонилось к решению, которого меньше всего ожидали Саддам и многие израильтяне, — к сдержанности. Правда, на это решение серьезно повлияли заверения американской администрации и других членов коалиции. В телефонном разговоре с премьером Шамиром Джордж Буш умолял о сдержанности и пообещал «тщательнейшую операцию по поиску и разрушению оставшихся у Ирака передвижных ракетных пусковых установок». Правда и то, что некоторые влиятельные лица в Иерусалиме были настроены ответить. Израильский начальник штаба, генерал-лейтенант Дан Шомрон, заявил, что «удар по мирному населению не может остаться безнаказанном», а его начальник, министр обороны Моше Арене сказал, что израильский ответный удар — неизбежен: «Мы заявляли и широкой публике, и американцам, что если на нас нападут, мы ответим; на нас напали — и мы определенно ответим. Мы должны защищаться». Все же решение удержаться отражало ясное осознание, что кратко-и долгосрочные преимущества сдержанности намного превышают немедленное удовлетворение от мщения.
Сдержанность Израиля спутала карты Саддама. Хотя он торжествующе заявлял, что «Навуходоносор возгордился в своей могиле», а «Саладин ибн Айюб славит величие Аллаха», он понимал, что его усилия втянуть Израиль в конфликт на начальной стадии войны пропали даром. Арабские члены коалиции не только не наградили его действия аплодисментами, но сирийцы, которые попали бы в наиболее неловкое положение в случае столкновения Ирака с Израилем, высмеяли поступок Саддама:
— Ты волен в одиночку сражаться со всем миром, — сказал Саддаму сирийский министр обороны Мустафа Тлас, — но ты не можешь претендовать на мудрость и разум. И посему ты не волен призывать других людей, чтобы они присоединились к тебе в этой глупости.
А сирийский министр иностранных дел Фарук аль-Шара заверил иностранных послов в Дамаске, что Сирия не даст себя втянуть в войну с Израилем, чтобы доставить удовольствие Хусейну, даже если Израиль ответит ударом на удар.
В досаде от своей неудачной попытки вызвать автоматический ответ Израиля, но понимая, что он может теперь наносить ракетные удары Израилю практически безнаказанно, Саддам продолжил свою ракетную кампанию против еврейского государства. За первые две недели войны Израиль подвергся девяти ракетным атакам, около 200 человек были ранены, а 4 убиты. Тем не менее, эти удары были безрезультатны. Они не только не спровоцировали Израиль на действия, но и привели к сближению между Израилем и Штатами с молчаливого одобрения арабских членов коалиции. В Израиле были размещены несколько батарей противоракетных ракет «Пэтриот» с американскими командами, усилив защиту Израиля и укротив его искушение, нанести ответный удар. Было подписано особое двустороннее соглашение о «статусе сил», давая американскому военному персоналу в Израиле и израильскому в Штатах «привилегированное положение». Израиль также представил администрации просьбу о дополнительной иностранной помощи в 13 миллиардов долларов, включая 3 миллиарда для покрытия потерь от доходов из-за войны в Заливе и 10 миллиардов для абсорбции советских еврейских иммигрантов. Германия, со своей стороны, предложила Израилю 165 миллионов долларов «гуманитарной помощи» и 700 миллионов долларов военной помощи, желая смягчить раздражение Израиля от значительного участия немецких компаний как в программах Ирака по разработке химического оружия, так и в расширении радиуса ракет «Скад». К февралю Израиль уже получил первую партию немецкого снаряжения, включая ракеты «Пэтриот» и защитные средства от воздействия химического и биологического оружия.
Так как нападение на Израиль не спровоцировало ожидаемой реакции союзников, Саддам вытащил еще одну стратегическую стрелу из своего колчана — нефть. 22 января Ирак поджег несколько нефтяных установок в Кувейте, вызвав громадный пожар и клубы густого дыма. Хотя в этом действии был кое-какой военный смысл, так как дымовая завеса могла затруднить действия союзников, основной целью Хусейна было припомнить коалиции всю пагубность затяжной войны для мирового нефтяного рынка и экологии региона. С той же целью Ирак начал вкачивать нефть в Персидский залив из погрузочного комплекса Ахмади, к югу от Эль-Кувейта. В день вытекало по 200000 баррелей, и нефтяная пленка вскоре стала самым крупным экологическим бедствием, связанным с нефтью, покрыв площадь, по меньшей мере, 240 квадратных миль залива. Эта пленка медленно приближалась к Саудовской Аравии, загрязняя длинные отрезки саудовской береговой линии и угрожая опреснительным заводам, вырабатывающим большую часть питьевой воды для восточных районов королевства. Уже не впервые Саддам доказал, что готов нанести ужасающий экологический вред, лишь бы ускорить конец войны: в 1983 году иракская армия взорвала нефтяную платформу Порвуз, к западу от основного терминала по экспорту нефти на острове Харг, из-за чего иранские скважины текли около восьми месяцев.
Не только экология была принесена в жертву стремлению Саддама вовлечь союзников в быстрое нападение на Кувейт. То же произошло с западными военнопленными. Уже в первый день военных действий иракские средства массовой информации призвали «храбрецов из вооруженных сил не убивать военнопленных... Нам принесут большую пользу живые летчики, так как военная разведка сможет получить от них нужную информацию». Чтобы поощрить население гоняться за летчиками союзников, власти объявили, что такой поступок угоден Аллаху и делает честь нации. Для тех иракцев, которым требовалось более земное воздаяние, правительство обещало награду в 10 000 динаров (32 000 долларов) за любого пойманного летчика: не иракцам предлагалась меньшая награда — 20 000 долларов.
20 января семь союзных летчиков — три американцы, два британца, один итальянец и один кувейтец — были показаны по иракскому телевидению. Когда их спросили о характере их военных заданий, они дали ответы, которые явно были для них написаны, критикуя войну против «мирного Ирака». Было видно по их тихим голосам и общему виду, что они были подвергнуты сильному психологическому и физическому давлению.
— Наши потери очень велики, — сказал один из них, — вот почему американские летчики боятся иракской обороны. Мы между собой переговорили и должны признать, что у Ирака одна из лучших систем противовоздушной обороны, поэтому очень много сбито наших самолетов, и мы протестуем против дальнейшего участия в этой войне.
Другой летчик в разных выражениях также выразил свое неприятие этой «несправедливой войны»:
— Наши летчики не понимают, за какие интересы воюют Соединенные Штаты. Мы об этом думали еще до войны. А теперь мы тем более не можем понять, почему наше правительство так дешево ценит американскую кровь.
Но и на этот раз саддамовы уловки не привели к нужному результату. Конечно, его циничное поведение вызывало у западного общественного мнения все большее негодование, но не приводило к давлению на правительство с целью добиться от него наземного наступления.
Более того, безжалостное обращение с захваченными летчиками и его угроза использовать их в качестве «живого щита» на иракских стратегических объектах, породили призывы не ограничиваться освобождением Кувейта, но устранить от власти иракского диктатора. Президент Буш пообещал привлечь Саддама к ответственности за его злодеяния и заявил, что его угрозы «живого щита» не повлияют на стратегию союзников. С подобным предупреждением выступил и британский премьер-министр Джон Мейджор. Он сказал, что иракские войска понесут ответственность за их «бесчеловечное и незаконное» поведение, дав понять, что Саддам и другие ответственные лица вскоре предстанут перед судом как военные преступники.
Судя по тому, что манипуляции с военнопленными в Ираке почти сошли на нет, Саддам, казалось, понял всю серьезность этих предупреждений.
Однако его желание закончить войну как можно скорее осталось. На первый взгляд, он вел себя все так же вызывающе.
— Наши наземные силы еще не вступали в борьбу, и до сих пор мы использовали лишь небольшую часть наших воздушных сил, — говорил он своим подданным 20 января во втором личном заявлении с начала войны. — Когда битва станет всеохватывающей, со всеми типами вооружений, жертвы со стороны союзников с помощью Аллаха приумножатся. В ужасе от страшных потерь неверные побегут, и флаг с девизом «Аллах Акбар» будет развеваться над матерью всех битв.
Эта наглая похвальба была повторена Саддамом неделю спустя в его первом с начала войны интервью западному журналисту. Во время встречи с Питером Аренттом, корреспондентом Си-Эн-Эн, Саддам выглядел отдохнувшим и спокойным. Он был менее официален, чем обычно, и не выказывал никаких признаков беспокойства. По его мнению, Ираку удалось сохранить «равновесие», пользуясь только обычным оружием, и, несомненно, «его военные свершения вызывают восхищение всего мира». Когда его спросили, не допускает ли он, что союзники в конечном итоге одержат верх, он не колеблясь, ответил:
— У них нет и одного шанса на миллион.
И все же это феноменальное показное самообладание не могло скрыть все растущую тревогу президента Ирака. В интервью он доказывал, что Ирак имеет возможность установить ядерные, химические и биологические боеголовки на свои ракеты, клялся расширить конфликт, если его к этому вынудят.
— Я молю Аллаха, чтобы мне не пришлось пустить в ход эти вооружения, — сказал он, — но я поступлю так без колебаний, едва только возникнет в этом необходимость.
Эта угроза таила знакомый и зловещий отзвук его заявлений времен ирано-иракской войны. Во время той войны Саддам часто предупреждал иранцев, прежде чем начать химическую атаку (чего он никогда не делал по отношению к беззащитным курдам). Это всегда происходило в критические моменты противостояния, когда не было другого способа остановить иранское наступление. Поскольку нетрадиционное оружие всегда было для Саддама самым крайним средством, когда ему угрожал сильный враг, угроза в интервью Си-Эн-Эн непреднамеренно выдала его растущее осознание, что момент истины приближается.
Столь же разоблачительная иллюстрация отчаянной досады Саддама проявилась в его резких нападках на «лицемерных» западных политиков, которые обещали ему, что если он отпустит заложников, то сможет предотвратить войну. Кроме того, что это заявление обнаружило его недовольство ходом войны (если бы она шла как надо, он, вероятно, не был бы так обеспокоен выдачей заложников), беспрецедентное публичное признание своего промаха полностью шло вразрез с образом непогрешимого вождя, который он так старательно создавал на протяжении своего двенадцатилетнего президентства. Он никогда до этого не признавал своих ошибок, и эта нечаянная оговорка обнаруживала, как он на самом деле раздосадован. И действительно, в иракском телевизионном отчете, показывающем совещание Саддама со своими командующими в военном фургоне, иракский лидер выглядел измученным и огорченным. Он тихо сидел, нервно сжимая руки и тревожно слушая объяснения своих генералов. В этой сцене ничто не напоминало непреклонного Саддама.
Его отчаяние нетрудно было понять. Воздушный «блиц» первой ночи войны продолжался в том же темпе. Оказалось, что это самая крупная и широкая воздушная операция со времен второй мировой войны. Самолеты союзников методично бомбили Ирак по всем направлениям. «Жемчужина» в короне Саддама, его бесценная ядерная программа, в основном была сведена на нет, когда союзники смели с лица земли четыре основных ядерных исследовательских реактора. Сильно пострадали и центры производства химического и биологического оружия. Экономическая и стратегическая инфраструктура Ирака систематически разрушалась — дороги, мосты, электростанции, нефтяные скважины... Вооруженные силы подвергались тяжелым бомбардировкам, их командные и контрольные комплексы и тыловые коммуникации были сильно повреждены. Иракские воздушные силы были фактически парализованы. Хотя на самом деле была уничтожена или выведена из строя лишь небольшая часть из его 700 истребителей, он не только не смог бороться с союзниками, но за первые две недели войны приблизительно 100 боевых и транспортных самолетов, включая многие высококлассные машины, такие как советские МИГ-29 и СУ-24 и французские «Мираж Ф-1» перелетели в Иран в поисках убежища.
Точные причины этого массового воздушного исхода в страну, с которой Ирак только что сражался в кровавой восьмилетней войне, не совсем ясны. Считали, что это уловка Саддама «чтобы сохранить свои лучшие самолеты к тому времени, когда конфликт закончится, дабы у него сохранился хоть какой-то военный арсенал, чтобы удержаться у власти». (С той же целью Саддам перегнал часть своих самолетов в Иорданию во время ирано-иракской войны.) Другое объяснение предполагает, что перегонка иракских самолетов была связана с заговором высших офицеров авиации против Саддама, после того как он казнил командующего военно-воздушными силами и командующего противовоздушной обороны за то, что они не смогли сдержать нападение союзников. Связанная с этой версия утверждала, что Саддам устранил группу потенциально мятежных офицеров, которые могли в определенный момент выступить против его решения продолжать войну. Наконец, иранские источники утверждали, что воздушный исход на самом деле был массовым дезертирством иракских пилотов, перелетевших в Иран без санкции Саддама. Эту последнюю версию западные источники ставят под сомнение. Они объясняют ее желанием Тегерана избежать любого намека на сговор между Ираком и Ираном. Израильское руководство, со своей стороны, сомневается в слухах о попытке переворота, подозревая, что Саддам разрешил просочиться ложным сообщениям по этому поводу, чтобы лишить союзников бдительности, убедив их, что у него сильные непорядки в системе высшего командования. Эта точка зрения до некоторой степени подтверждается тем, что вскоре иракские военные суда также попытались переместиться в иранскую гавань.
Какими бы ни были объяснения, перелет самолетов в нейтральную страну лишил Ирак самой важной составляющей его военной мощи и указывал на всю серьезность стратегической неудачи Саддама. Поскольку ни израильская, ни нефтяная карта Саддама не заставили союзников перейти в преждевременное наземное наступление в Кувейте, надо было использовать другие средства. И что могло быть лучше для этой цели, чем инициировать в Кувейте ограниченное военное столкновение? Конечно, такой шаг весьма рискован, так как превосходство союзников воздухе означало, что иракские войска подвергнутся мощной атаке с воздуха. И все же это могло бы дать Саддаму возможность перехватить у союзников инициативу хотя бы временно и поднять боевой дух его деморализованных войск в Кувейте. Кроме того, столкновение подчеркнуло бы достоинства «дерзновенного рыцаря арабизма», который не уклонялся от борьбы с «объединенными силами мирового империализма». И, что еще важнее, если бы оно продолжалось достаточно долго, то могло бы принудить не желающую того коалицию к наземному наступлению.
В ночь на вторник, 29 января, иракские войска, очевидно, включающие два пехотных и один танковый батальон, пересекли кувейтскую границу на юго-восточном фронте и устремились в направлении Хафджи, заброшенного саудовского городка приблизительно в 12 милях от границы. Захватив врасплох маленький саудовский гарнизон, иракцы заняли город и почти два дня оказывали сопротивление попыткам союзников выбить их. Вскоре американцы понесли свои первые потери в наземной борьбе, когда были убиты 11 морских пехотинцев (7 из них от собственного огня). Потери иракцев в живой силе и технике были гораздо выше: десятки убитых и сотни пленных.
«Я работал в арабской редакции ТАСС, когда началась Шестидневная война в июне 1967 года. По телетайпу пошли сообщения о нападении Израиля на Египет. Арабские переводчики встревожились. Но тут же тревога сменилась ликованием. В первый же час египтяне сбили 20 самолетов противника. Потом — еще больше. За три часа боев израильтяне потеряли 60 самолетов. Правда, немного смущали очень уж круглые цифры. Потом из „клеветнических“ западных сообщений мы узнали, что вся авиация Египта была разгромлена одним ударом, ни один самолет даже не поднялся в воздух. Но президент Насер не велел говорить правду. Арабы не могут терпеть поражений. Аналогичная история повторилась и в ходе октябрьской 1973 года».
Вот и сейчас отчеты о блестящих успехах иракского оружия сочетались с безудержной религиозной фразеологией, когда конфликт пытались изобразить как священную войну между благочестивым исламом и злыми силами неверных. Задев чувствительную струну, Саддам яростно нападал на короля Фахда за то, что тот осквернил Святую Землю, позволив Израилю разместить 60 самолетов на саудовской территории. Он также обвинял союзников в том, что они специально бомбят шиитские святыни в Кербеле и Неджефе, и клялся отомстить за это «позорное поведение» самым решительным образом: «Наджд и Хиджаз будут освобождены (то есть саудовская династия свергнута), оккупанты будут побеждены; узурпированная Палестина будет освобождена от гнусных сионистов; жалкое образование — Израиль, охраняемый американским империализмом — исчезнет раз и навсегда». Как и на более ранних стадиях кризиса, Саддам использовал своего старшего сына Удэя для защиты своего дела. Когда иностранные агентства сообщили, что жена Саддама и дети бежали из страны в Мавританию, иракское радио ответило письмом Удэя к отцу, в котором он прощается с ним перед своим отправлением (якобы) на фронт:
«Приветствую тебя, источник храбрости, героизма и любви, приветствую тебя, символ Ирака и его законного вождя. Я пишу тебе, отправляясь в южный Ирак, чтобы присоединиться ко львам и храбрецам Ирака, противостоящим тиранам. Я хотел бы увидеть тебя или встретить тебя перед отъездом. Однако я надеюсь, что вернусь и застану тебя в добром здравии... С детства я видел в тебе несокрушимую скалу и блистающий стяг. Я буду там, где надеюсь получить благословение Аллаха и выполнить свой долг перед родиной. Как отец — так и сын. Это семья, которая, не колеблясь, приносит любые жертвы стране, даже своих детей и свою жизнь. Передаю тебе самый сердечный привет, мой дорогой отец. Молю Аллаха, чтобы он сохранил тебя для нашей семьи и для всего нашего народа».
У Удэя были весьма веские основания молиться о небесном наставлении. Помимо высокопарного красноречия его отца насчет «матери всех битв», необходимость Саддама доказывать своим подданным, что его семья «не колеблясь, приносит любые жертвы стране — даже своих детей и свою жизнь», указывала на его сомнения относительно их готовности встретить новое испытание, которое он на них навлек. На первый взгляд, способность Ирака к затяжному конфликту казалась неограниченной, выдержал же он чрезвычайно кровавую восьмилетнюю войну с Ираном и остался целым. И все же, никто не знал лучше, чем Саддам, что эта стойкость во многом была иллюзорной. Он помнил, что упорство в ирано-иракской войне выбирал не он: оно было ему навязано фанатичным врагом, открыто требовавшим его свержения. Когда он вторгся в Иран в сентябре 1980 года, он рассчитывал на короткую кампанию в несколько дней, самое большее — недель. Но уже через пять дней после начала военных действий он запросил мира, и эту мольбу повторял все восемь лет, пока Хомейни не отказался от его низложения.
Не было у Саддама и иллюзий относительно стойкости иракской нации. Он слишком хорошо знал, что его способность пережить ирано-иракскую войну в основном объяснялась его успехом по защите иракского населения от последствий конфликта. Благодаря неспособности Ирана распространить войну на внутренний фронт и финансовой помощи от государств Залива, Саддаму удалось ограничить войну полями битвы и в целом сохранить в стране атмосферу «обычной жизни». Как только Ирану удалось проникнуть внутрь страны, во время так называемой войны городов, Саддам быстро отступил.
Самое главное, Саддам знал, что даже оборонительные возможности Ирака, его основная военная сила, была вовсе не такой надежной, как сперва могло показаться. Иракские операции во время ирано-иракской войны проводились при идеальных обстоятельствах. Огневая мощь Ирака намного превышала иранскую, в воздухе же он господствовал. И все же его мощная оборона неоднократно прорывалась фанатичными, хоть и плохо вооруженными иранскими подростками, наступление которых сдерживалось с большим трудом и временами с помощью химического оружия. Если бы Иран не был отрезан от своих основных поставщиков оружия и если бы Саддам не пользовался внушительной военной поддержкой почти всего международного сообщества, он, безусловно, эту войну проиграл бы.
Все это означало, что положение иракского вождя было гораздо более сомнительным, чем он его изображал, кичась перед своими подданными и всем миром. Сознавая, что конфликт не удастся ограничить линией фронта, он понимал, что чем дольше он будет продолжаться, тем более туманны будут его шансы после войны. Экономическое положение, которое толкнуло его на оккупацию Кувейта, значительно ухудшилось после вторжения, и долгая война, безусловно, нанесла бы сокрушительный удар по его надеждам на экономическое восстановление Ирака, а только на этом и держалась его власть. Длительный конфликт, вероятно, разрушил бы национальный, а следовательно, и моральный, и боевой дух, и вынудил бы его к унизительному уходу из Кувейта отнюдь не на его условиях.
Поэтому с самого начала военных действий стратегия Саддама была направлена к единственной цели: побудить коалицию к преждевременному наземному наступлению в Кувейте, что привело бы войну к быстрому концу, пусть даже ценою больших потерь со стороны Ирака. Такое столкновение дало бы ему лучшую возможность нанести и союзникам серьезный урон. Тут он надеялся на общественное мнение Запада, которое, видимо, потребует скорейшего прекращения войны. Как он выразился:
— Прольются не несколько капель крови, но реки крови. И тогда окажется, что Буш обманывал Америку, американское общественное мнение, американский народ, американские конституционные органы.
Но даже если бы этот оптимистический сценарий не осуществился, быстрый, но достойный вывод войск из Кувейта в ходе кровавой схватки, а не просто под давлением союзников, выглядел бы не так уж плохо. Он смог бы оправдать значение своего имени — «Тот, кто сопротивляется» — и выйти из конфликта, как новый Насер, который бросил вызов «мировому империализму» и при этом уцелел.
В попытке заманить союзников в скороспелое наземное наступление Саддам прежде всего отыграл израильскую карту. Ударив по главным населенным пунктам Израиля, он не только надеялся заслужить похвалу арабских масс и поставить в трудное положение арабских членов коалиции, но также рассчитывал на ответный удар Израиля. В свою очередь, можно было ожидать, что такая реакция заставит союзников, которые опасались, что обострение арабо-израильских отношений расколет военную коалицию, попытаться предотвратить такой ход событий и провести наземное наступление в Кувейте раньше, чем планировалось.
Указание на то, что Израиль и впрямь был неотъемлемой частью военной стратегии Саддама, было дано уже в первый день войны, когда посол Ирака в Бельгии, Зиад Хайдар, заявил, что решение об атаке на Израиль уже принято и что такая атака неизбежна.
Обещание Хайдара было выполнено вскоре: ранним утром 18 января три иракские баллистические ракеты ударили по Тель-Авиву, а две — по северному городу — порту Хайфа.
Хотя они и причинили незначительный вред, но поубавили эйфорию у коалиции, возникшую после первоначального воздушного удара, и породили опасения относительно реакции Израиля. Да и сами израильтяне были в замешательстве. Впервые с момента образования их государства его главные населенные пункты подверглись бесцеремонному военному нападению со стороны регулярной арабской армии. Не меньше раздражало израильтян и мучительное осознание, что их «втянули» в войну, которую они не вели, а они ничего не могут с этим поделать. Ответный удар, одно из главных оснований израильского стратегического мышления за последние четыре десятилетия, определенное не решал возникшей проблемы. Ответные удары предпринимались для того, чтобы обезопасить Израиль и дать понять возможным агрессорам, что их потери неизбежно превысят предполагаемый выигрыш. Но эта логика не подходила к данной ситуации, ибо агрессия Саддама была направлена на то, чтобы спровоцировать ответ, а не избежать его.
Если ответ играл бы на руку Саддаму, то бездействие тоже было делом рискованным. Подставлять другую щеку не только было не по нутру израильтянам, но это могло сильно повредить сдерживающей позиции Израиля в будущем. Учитывая унаследованную вражду арабов и евреев и пристрастное отношение их друг к другу, не было никакой гарантии, что арабы примут сдержанность Израиля за то, чем она была — за признак зрелости и силы. И действительно, если судить по восторженной реакции арабских масс на иракскую атаку, это действие было воспринято как демонстрация арабской силы и израильской слабости.
Разрываясь между этими противоречивыми обоснованиями, израильское правительство склонилось к решению, которого меньше всего ожидали Саддам и многие израильтяне, — к сдержанности. Правда, на это решение серьезно повлияли заверения американской администрации и других членов коалиции. В телефонном разговоре с премьером Шамиром Джордж Буш умолял о сдержанности и пообещал «тщательнейшую операцию по поиску и разрушению оставшихся у Ирака передвижных ракетных пусковых установок». Правда и то, что некоторые влиятельные лица в Иерусалиме были настроены ответить. Израильский начальник штаба, генерал-лейтенант Дан Шомрон, заявил, что «удар по мирному населению не может остаться безнаказанном», а его начальник, министр обороны Моше Арене сказал, что израильский ответный удар — неизбежен: «Мы заявляли и широкой публике, и американцам, что если на нас нападут, мы ответим; на нас напали — и мы определенно ответим. Мы должны защищаться». Все же решение удержаться отражало ясное осознание, что кратко-и долгосрочные преимущества сдержанности намного превышают немедленное удовлетворение от мщения.
Сдержанность Израиля спутала карты Саддама. Хотя он торжествующе заявлял, что «Навуходоносор возгордился в своей могиле», а «Саладин ибн Айюб славит величие Аллаха», он понимал, что его усилия втянуть Израиль в конфликт на начальной стадии войны пропали даром. Арабские члены коалиции не только не наградили его действия аплодисментами, но сирийцы, которые попали бы в наиболее неловкое положение в случае столкновения Ирака с Израилем, высмеяли поступок Саддама:
— Ты волен в одиночку сражаться со всем миром, — сказал Саддаму сирийский министр обороны Мустафа Тлас, — но ты не можешь претендовать на мудрость и разум. И посему ты не волен призывать других людей, чтобы они присоединились к тебе в этой глупости.
А сирийский министр иностранных дел Фарук аль-Шара заверил иностранных послов в Дамаске, что Сирия не даст себя втянуть в войну с Израилем, чтобы доставить удовольствие Хусейну, даже если Израиль ответит ударом на удар.
В досаде от своей неудачной попытки вызвать автоматический ответ Израиля, но понимая, что он может теперь наносить ракетные удары Израилю практически безнаказанно, Саддам продолжил свою ракетную кампанию против еврейского государства. За первые две недели войны Израиль подвергся девяти ракетным атакам, около 200 человек были ранены, а 4 убиты. Тем не менее, эти удары были безрезультатны. Они не только не спровоцировали Израиль на действия, но и привели к сближению между Израилем и Штатами с молчаливого одобрения арабских членов коалиции. В Израиле были размещены несколько батарей противоракетных ракет «Пэтриот» с американскими командами, усилив защиту Израиля и укротив его искушение, нанести ответный удар. Было подписано особое двустороннее соглашение о «статусе сил», давая американскому военному персоналу в Израиле и израильскому в Штатах «привилегированное положение». Израиль также представил администрации просьбу о дополнительной иностранной помощи в 13 миллиардов долларов, включая 3 миллиарда для покрытия потерь от доходов из-за войны в Заливе и 10 миллиардов для абсорбции советских еврейских иммигрантов. Германия, со своей стороны, предложила Израилю 165 миллионов долларов «гуманитарной помощи» и 700 миллионов долларов военной помощи, желая смягчить раздражение Израиля от значительного участия немецких компаний как в программах Ирака по разработке химического оружия, так и в расширении радиуса ракет «Скад». К февралю Израиль уже получил первую партию немецкого снаряжения, включая ракеты «Пэтриот» и защитные средства от воздействия химического и биологического оружия.
Так как нападение на Израиль не спровоцировало ожидаемой реакции союзников, Саддам вытащил еще одну стратегическую стрелу из своего колчана — нефть. 22 января Ирак поджег несколько нефтяных установок в Кувейте, вызвав громадный пожар и клубы густого дыма. Хотя в этом действии был кое-какой военный смысл, так как дымовая завеса могла затруднить действия союзников, основной целью Хусейна было припомнить коалиции всю пагубность затяжной войны для мирового нефтяного рынка и экологии региона. С той же целью Ирак начал вкачивать нефть в Персидский залив из погрузочного комплекса Ахмади, к югу от Эль-Кувейта. В день вытекало по 200000 баррелей, и нефтяная пленка вскоре стала самым крупным экологическим бедствием, связанным с нефтью, покрыв площадь, по меньшей мере, 240 квадратных миль залива. Эта пленка медленно приближалась к Саудовской Аравии, загрязняя длинные отрезки саудовской береговой линии и угрожая опреснительным заводам, вырабатывающим большую часть питьевой воды для восточных районов королевства. Уже не впервые Саддам доказал, что готов нанести ужасающий экологический вред, лишь бы ускорить конец войны: в 1983 году иракская армия взорвала нефтяную платформу Порвуз, к западу от основного терминала по экспорту нефти на острове Харг, из-за чего иранские скважины текли около восьми месяцев.
Не только экология была принесена в жертву стремлению Саддама вовлечь союзников в быстрое нападение на Кувейт. То же произошло с западными военнопленными. Уже в первый день военных действий иракские средства массовой информации призвали «храбрецов из вооруженных сил не убивать военнопленных... Нам принесут большую пользу живые летчики, так как военная разведка сможет получить от них нужную информацию». Чтобы поощрить население гоняться за летчиками союзников, власти объявили, что такой поступок угоден Аллаху и делает честь нации. Для тех иракцев, которым требовалось более земное воздаяние, правительство обещало награду в 10 000 динаров (32 000 долларов) за любого пойманного летчика: не иракцам предлагалась меньшая награда — 20 000 долларов.
20 января семь союзных летчиков — три американцы, два британца, один итальянец и один кувейтец — были показаны по иракскому телевидению. Когда их спросили о характере их военных заданий, они дали ответы, которые явно были для них написаны, критикуя войну против «мирного Ирака». Было видно по их тихим голосам и общему виду, что они были подвергнуты сильному психологическому и физическому давлению.
— Наши потери очень велики, — сказал один из них, — вот почему американские летчики боятся иракской обороны. Мы между собой переговорили и должны признать, что у Ирака одна из лучших систем противовоздушной обороны, поэтому очень много сбито наших самолетов, и мы протестуем против дальнейшего участия в этой войне.
Другой летчик в разных выражениях также выразил свое неприятие этой «несправедливой войны»:
— Наши летчики не понимают, за какие интересы воюют Соединенные Штаты. Мы об этом думали еще до войны. А теперь мы тем более не можем понять, почему наше правительство так дешево ценит американскую кровь.
Но и на этот раз саддамовы уловки не привели к нужному результату. Конечно, его циничное поведение вызывало у западного общественного мнения все большее негодование, но не приводило к давлению на правительство с целью добиться от него наземного наступления.
Более того, безжалостное обращение с захваченными летчиками и его угроза использовать их в качестве «живого щита» на иракских стратегических объектах, породили призывы не ограничиваться освобождением Кувейта, но устранить от власти иракского диктатора. Президент Буш пообещал привлечь Саддама к ответственности за его злодеяния и заявил, что его угрозы «живого щита» не повлияют на стратегию союзников. С подобным предупреждением выступил и британский премьер-министр Джон Мейджор. Он сказал, что иракские войска понесут ответственность за их «бесчеловечное и незаконное» поведение, дав понять, что Саддам и другие ответственные лица вскоре предстанут перед судом как военные преступники.
Судя по тому, что манипуляции с военнопленными в Ираке почти сошли на нет, Саддам, казалось, понял всю серьезность этих предупреждений.
Однако его желание закончить войну как можно скорее осталось. На первый взгляд, он вел себя все так же вызывающе.
— Наши наземные силы еще не вступали в борьбу, и до сих пор мы использовали лишь небольшую часть наших воздушных сил, — говорил он своим подданным 20 января во втором личном заявлении с начала войны. — Когда битва станет всеохватывающей, со всеми типами вооружений, жертвы со стороны союзников с помощью Аллаха приумножатся. В ужасе от страшных потерь неверные побегут, и флаг с девизом «Аллах Акбар» будет развеваться над матерью всех битв.
Эта наглая похвальба была повторена Саддамом неделю спустя в его первом с начала войны интервью западному журналисту. Во время встречи с Питером Аренттом, корреспондентом Си-Эн-Эн, Саддам выглядел отдохнувшим и спокойным. Он был менее официален, чем обычно, и не выказывал никаких признаков беспокойства. По его мнению, Ираку удалось сохранить «равновесие», пользуясь только обычным оружием, и, несомненно, «его военные свершения вызывают восхищение всего мира». Когда его спросили, не допускает ли он, что союзники в конечном итоге одержат верх, он не колеблясь, ответил:
— У них нет и одного шанса на миллион.
И все же это феноменальное показное самообладание не могло скрыть все растущую тревогу президента Ирака. В интервью он доказывал, что Ирак имеет возможность установить ядерные, химические и биологические боеголовки на свои ракеты, клялся расширить конфликт, если его к этому вынудят.
— Я молю Аллаха, чтобы мне не пришлось пустить в ход эти вооружения, — сказал он, — но я поступлю так без колебаний, едва только возникнет в этом необходимость.
Эта угроза таила знакомый и зловещий отзвук его заявлений времен ирано-иракской войны. Во время той войны Саддам часто предупреждал иранцев, прежде чем начать химическую атаку (чего он никогда не делал по отношению к беззащитным курдам). Это всегда происходило в критические моменты противостояния, когда не было другого способа остановить иранское наступление. Поскольку нетрадиционное оружие всегда было для Саддама самым крайним средством, когда ему угрожал сильный враг, угроза в интервью Си-Эн-Эн непреднамеренно выдала его растущее осознание, что момент истины приближается.
Столь же разоблачительная иллюстрация отчаянной досады Саддама проявилась в его резких нападках на «лицемерных» западных политиков, которые обещали ему, что если он отпустит заложников, то сможет предотвратить войну. Кроме того, что это заявление обнаружило его недовольство ходом войны (если бы она шла как надо, он, вероятно, не был бы так обеспокоен выдачей заложников), беспрецедентное публичное признание своего промаха полностью шло вразрез с образом непогрешимого вождя, который он так старательно создавал на протяжении своего двенадцатилетнего президентства. Он никогда до этого не признавал своих ошибок, и эта нечаянная оговорка обнаруживала, как он на самом деле раздосадован. И действительно, в иракском телевизионном отчете, показывающем совещание Саддама со своими командующими в военном фургоне, иракский лидер выглядел измученным и огорченным. Он тихо сидел, нервно сжимая руки и тревожно слушая объяснения своих генералов. В этой сцене ничто не напоминало непреклонного Саддама.
Его отчаяние нетрудно было понять. Воздушный «блиц» первой ночи войны продолжался в том же темпе. Оказалось, что это самая крупная и широкая воздушная операция со времен второй мировой войны. Самолеты союзников методично бомбили Ирак по всем направлениям. «Жемчужина» в короне Саддама, его бесценная ядерная программа, в основном была сведена на нет, когда союзники смели с лица земли четыре основных ядерных исследовательских реактора. Сильно пострадали и центры производства химического и биологического оружия. Экономическая и стратегическая инфраструктура Ирака систематически разрушалась — дороги, мосты, электростанции, нефтяные скважины... Вооруженные силы подвергались тяжелым бомбардировкам, их командные и контрольные комплексы и тыловые коммуникации были сильно повреждены. Иракские воздушные силы были фактически парализованы. Хотя на самом деле была уничтожена или выведена из строя лишь небольшая часть из его 700 истребителей, он не только не смог бороться с союзниками, но за первые две недели войны приблизительно 100 боевых и транспортных самолетов, включая многие высококлассные машины, такие как советские МИГ-29 и СУ-24 и французские «Мираж Ф-1» перелетели в Иран в поисках убежища.
Точные причины этого массового воздушного исхода в страну, с которой Ирак только что сражался в кровавой восьмилетней войне, не совсем ясны. Считали, что это уловка Саддама «чтобы сохранить свои лучшие самолеты к тому времени, когда конфликт закончится, дабы у него сохранился хоть какой-то военный арсенал, чтобы удержаться у власти». (С той же целью Саддам перегнал часть своих самолетов в Иорданию во время ирано-иракской войны.) Другое объяснение предполагает, что перегонка иракских самолетов была связана с заговором высших офицеров авиации против Саддама, после того как он казнил командующего военно-воздушными силами и командующего противовоздушной обороны за то, что они не смогли сдержать нападение союзников. Связанная с этой версия утверждала, что Саддам устранил группу потенциально мятежных офицеров, которые могли в определенный момент выступить против его решения продолжать войну. Наконец, иранские источники утверждали, что воздушный исход на самом деле был массовым дезертирством иракских пилотов, перелетевших в Иран без санкции Саддама. Эту последнюю версию западные источники ставят под сомнение. Они объясняют ее желанием Тегерана избежать любого намека на сговор между Ираком и Ираном. Израильское руководство, со своей стороны, сомневается в слухах о попытке переворота, подозревая, что Саддам разрешил просочиться ложным сообщениям по этому поводу, чтобы лишить союзников бдительности, убедив их, что у него сильные непорядки в системе высшего командования. Эта точка зрения до некоторой степени подтверждается тем, что вскоре иракские военные суда также попытались переместиться в иранскую гавань.
Какими бы ни были объяснения, перелет самолетов в нейтральную страну лишил Ирак самой важной составляющей его военной мощи и указывал на всю серьезность стратегической неудачи Саддама. Поскольку ни израильская, ни нефтяная карта Саддама не заставили союзников перейти в преждевременное наземное наступление в Кувейте, надо было использовать другие средства. И что могло быть лучше для этой цели, чем инициировать в Кувейте ограниченное военное столкновение? Конечно, такой шаг весьма рискован, так как превосходство союзников воздухе означало, что иракские войска подвергнутся мощной атаке с воздуха. И все же это могло бы дать Саддаму возможность перехватить у союзников инициативу хотя бы временно и поднять боевой дух его деморализованных войск в Кувейте. Кроме того, столкновение подчеркнуло бы достоинства «дерзновенного рыцаря арабизма», который не уклонялся от борьбы с «объединенными силами мирового империализма». И, что еще важнее, если бы оно продолжалось достаточно долго, то могло бы принудить не желающую того коалицию к наземному наступлению.
В ночь на вторник, 29 января, иракские войска, очевидно, включающие два пехотных и один танковый батальон, пересекли кувейтскую границу на юго-восточном фронте и устремились в направлении Хафджи, заброшенного саудовского городка приблизительно в 12 милях от границы. Захватив врасплох маленький саудовский гарнизон, иракцы заняли город и почти два дня оказывали сопротивление попыткам союзников выбить их. Вскоре американцы понесли свои первые потери в наземной борьбе, когда были убиты 11 морских пехотинцев (7 из них от собственного огня). Потери иракцев в живой силе и технике были гораздо выше: десятки убитых и сотни пленных.