– Не понимаю, – помотала головой девушка.
– Поймете. Я уверен, вы обязательно поймете. А теперь разрешите откланяться. Очень, очень приятно было побеседовать с вами. До завтра.
Назавтра были сенатские слушания. Разбирали дело новых друзей Алисы – и ее потрясло то, с каким равнодушием эти люди, и не только люди, но разумные существа, облеченные высшей государственной властью, – слушали о страданиях мирных людей, о войне, о том, как голодают дети, как продают и покупают людей, словно скот.
Когда Алисе дали слово – она еле сдерживалась. Она почти забыла, где она, и кто она, и что она должна говорить.
– Вы не сенаторы! – крикнула она, и звонкий девичий голос зазвенел по громадному – наверное, с Луну величиной – залу. – Вы не сенаторы, вы погрязли в бумагах, вы перебираете бумаги, вы отгородились бумажной стеной от своей Республики. Вы сами превратились в бумаги, и вас самих перебирают, как бумажный ворох, тасуют, как карты, – кричала Алиса. – Да. Вы всего-навсего колода карт!
Со всех сторон слышались возмущенные возгласы, вопли, кряхтение и сопение. Сразу с нескольких трибун поднялись Сенаторы, чтобы выразить протест. В Алису бросали комки бумаги – они летели прямо на нее. Алиса вскинула руки, чтобы закрыться, – и налетевший ветер швырнул бумаги ей в лицо, как сухие осенние листья.
Нет, это и были сухие осенние листья.
Алиса оглянулась – она стояла в родном парке у Речного вокзала, и ветер, играя, швырял ей в лицо пригоршни разноцветных листьев. Она оглянулась еще раз, убедиться, что это не сон.
Не сон. Нет, не сон. Вон, через дорогу, ее дом.
– Я дома, – прошептала она. И, не сдерживаясь уже, на бегу в голос закричала: – Папа, мама, я дома!
Часть вторая
Юлия Мальт, Ирина Скидневская. Громозека и Малый эвридикский дракон
Как мы находим друзей? По-разному. С одними с детства живем по соседству или вместе ходим в школу. С другими нас связывает романтическая юность, веселые студенческие годы. А с кем-то сталкивают опасные приключения и нешуточные испытания. Именно так я познакомился с уважаемым профессором археологии Громозекой, страстным и решительным человеком… ой, простите за оговорку, конечно же, чумарозцем, жителем туманной планеты Чумароз.
Это случилось в те годы, когда я был молодым ученым, после окончания университета скучал в библиотечных архивах, составляя каталоги, и жаждал практической деятельности. Космозоология с детства была моим увлечением. Животные с других планет необычны, интересны, уход за ними – это и удовольствие, и научное исследование, и мне всегда хотелось, чтобы ребятишки, которые придут на экскурсию в зоопарк, могли их увидеть – когда они еще смогут слетать на другие планеты? Сначала им нужно вырасти и окончить школу…
Увы, пока что звери с далеких планет в моей жизни присутствовали только на картинках. И вдруг Московский зоопарк с восторгом принял под свою опеку целую стаю лунных зайцев, случайно обнаруженных на невидимой стороне Луны. И был переименован в Космозо. Для работы с зайцами понадобился космозоолог, и вот он я, тут как тут. Впрочем, никакая это оказалась не работа, счастье сплошное, а не работа.
Лунные зайцы до сих пор мои любимцы: бесстрашные, веселые и музыкальные. Их сияющая серебристо-белая шерстка обладает высокой светопроводимостью и способна концентрировать энергию. Гладить лунного зайца против шерсти просто опасно: можно получить электрический удар страшной силы. А вот вдоль шерсти – не только очень приятно, но и целительно. Лунный заяц сияет там, где гаснут все другие огни, и дарит мужество, когда вас оставили надежда и удача. Каждая экспедиция, на Земле или в космосе, старается взять с собой хотя бы одного зайчишку, потому что всем теперь известно: чем чернее ночь вокруг путешественника, тем ярче лунный заяц освещает путь. Из всех космических существ только драконы, лунные зайцы да несколько видов птиц (говоруны, космические журавли и вакуумные птички) могут жить в безвоздушном пространстве. Но в те времена дракон считался существом из мифов, а о космических птицах я узнал значительно позже.
Два года не расставался я с моими зайцами: изучал их повадки, кормил сиреневой лунной травой, слушал их песни. Они всюду сопровождали меня, повиснув на мне пушистыми гроздьями, цепляясь за мою одежду сильными ушками. Да, оказалось, что уши у лунных зайцев не только орган слуха, с их помощью они ловчее мартышек карабкаются по деревьям, книжным полкам и комбинезонам работников Космозо.
Вскоре все друзья и знакомые называли меня дедом Мазаем, а тогдашний директор Космозо Афанасий Афанасьевич Конфетов, добрейшей души человек, но требовательный начальник, смотрел-смотрел, как я прогуливаюсь по территории зоопарка в живой, на ходу распевающей «шубе», да и пригласил однажды на беседу в свой кабинет.
– Любишь зайцев? – со всей прямотой спросил он меня.
– Ага, – ответил я, не в силах стереть с лица умиленную улыбку – зайцы как раз мелодично замурлыкали мотив моей любимой песни о восходе Венеры на Марсе. – А ведь правы были китайцы, когда считали лунного зайца истинным другом всех людей! Но как они узнали? Неужели еще в древности слетали на Луну?
– Послушай, Игорь… Мы тут потихоньку от тебя взяли несколько проб у твоих подопечных и кое-что выяснили. Зайцы эти, понимаешь, вырабатывают особые феромоны, которые вызывают у людей симпатию и привязанность без всякой меры. А пение их обладает гипнотическим эффектом. Прямо сирены какие-то. Все это без особого вреда здоровью, но сбить с пути человека твои нефритовые могут. Посмотри-ка на себя.
Он повернул меня к зеркальной панели на стене. Я увидел свое отражение: меховой шар с ногами, облаченными в форменные штанины Космозо и торчащей сверху вихрастой головой. С дурацкой, надо сказать, улыбкой.
– Ученый совет Космозо, – продолжал мой начальник, – постановил, что с зайцами работать будут несколько человек посменно, а тебя решено освободить от общения с ними на неопределенное время.
Я взвыл.
– Панас Фанасич, вы меня, космозоолога, отстраняете от работы с единственными пока в зоопарке инопланетными существами! Что же мне, с крокодилами теперь работать?
– Во-первых, не забывай о стройной и никем пока не опровергнутой теории покойного Педро Кокодрило о внеземном происхождении архозавров. Во-вторых, учти, что во вселенском масштабе многие земные животные не имеют аналогов. А в-третьих, у меня есть для тебя интереснейшее задание. Хватит тут сидеть по уши в зайцах, собирайся-ка ты в экспедицию.
Итак, Космозо требовались молодые, легкие на подъем зоологи, готовые пуститься в космические странствия на поиски инопланетных зверей, птиц, насекомых и других форм жизни, – о лучшей работе можно было только мечтать! Меня приняли в разведывательную партию на Европу – спутник Юпитера, откуда я должен был отправиться далее, в межзвездную экспедицию под руководством легендарного климатолога Пномпеньского.
В полете до Юпитера я изучал справочник по космозоологии Млечного Пути и тосковал. «Зайцы мои, – бормотал я, засыпая. – Как вы там без меня? Помните ли? Скучаете? Кто слушает ваши дивные песни?» Иногда мне чудились нежные звуки. Я уже тогда догадывался о телепатических способностях моих маленьких пушистых друзей, но сомневался, что их телепатия способна преодолеть гигантские пространства, отделяющие Землю от внешних областей Солнечной системы. Следовательно, музыка эта была звуковыми галлюцинациями, навеянными памятью о моих любимцах.
Все же газовый гигант с божественным именем, закрывающий собой весь вид в иллюминаторе, может отвлечь от какой угодно печали. А приближение к загадочной Европе способно раздразнить любопытство любого ученого-натуралиста.
О спутнице грозного брата Солнца Юпитера скажу вам коротко: если вы заядлый рыбак, но никогда не бывали на Европе, то рыбаком себя можете больше не называть, настоящего улова вы пока еще не видели. Потому что все ихтиологическое разнообразие нашей с вами родной Земли блекнет перед фантастическим подводным миром Европы, планеты-океана. «Европейцы» – все сплошь «подводники» – охотники, пастухи, строители. К тому же они оказались очень доброжелательным народом и за несколько дней помогли мне собрать богатейшую коллекцию морских тварей для океанариума Космозо. Я отправил с Европы в Москву три огромных сферических аквариума с фосфоресцирующими трехцветными «медузами», на самом деле оказавшимися подводными грибами, рыбками-голограммами, великолепным экземпляром сковородного ската, моллюском-оракулом, лжерусалочками и прочими занятными представителями мелкой европейской фауны.
Да, наша экспедиция началась весьма удачно, но я с нетерпением ждал полета за пределы Солнечной системы. Какой мальчишка в детстве не мечтает о таком путешествии? Мечтал в свое время и я, и вот мечта сбывалась самым распрекрасным образом.
На местном автоматическом челноке я отправился на орбиту Европы. Челнок был отлично приспособлен для землянина: его предварительно осушили и наполнили великолепным искусственным лесным воздухом. Утро было чудесным, свет Юпитера зажигал многочисленные искры на ледяных равнинах, оберегающих европейскую подводную жизнь от неласкового космоса. На орбите меня подобрал межзвездный космолет «Слейпнир». Прощай, Европа!
Если бы вы знали, как меня приняли мои новые спутники! Приветствуя, астронавты радостно хлопали меня по спине. Механик Зеленый сразу же починил мой вышедший из строя на Европе хронометр, память о дедушке. Руководитель экспедиции академик Пномпеньский произнес за обедом остроумную речь. А судовой кок и лекарь Не Бо устроил в честь моего появления на борту корабля пышную чайную церемонию.
На следующий день мы стартовали. «Слейпнир» в буквальном смысле скакал по просторам Вселенной, преодолевая через гиперкоридоры немыслимые расстояния. Множество планет было обнаружено и внесено в наши навигационные системы, капитан корабля Полосков был чрезвычайно доволен. И все же ни одной планеты, пригодной для жизни, нам не попадалось. Пномпеньский жаждал найти планету с атмосферой, а я мечтал о еще большем: чтобы на планете были животные, и каждый день упражнялся в стрельбе из пистолета-усыпителя, а также учился пользоваться другими хитроумными штуковинами – орудиями космического зверолова.
Несмотря на перегрузки гиперпространственных скачков, экипаж чувствовал себя превосходно. Мы обсуждали климатические особенности Европы, ее флору и фауну, играли в шахматы и наслаждались приподнятой атмосферой, сложившейся на «Слейпнире». Даже здоровенный механик Зеленый, склонный, как я заметил, к меланхолии и пессимизму, ковырялся в сложной судовой электронике, посвистывая и чему-то улыбаясь.
Однажды вечером, попивая приготовленный Не Бо душистый чай, мы заговорили об особой мирной радости, царящей на борту.
– Знаете, коллега, – сказал мне академик, – я столько раз бывал в космических экспедициях, а подобного нынешнему всеобщего радужного настроения никогда не замечал.
– Неужели правда? – удивился я. – Это мой первый полет такого рода, но мне всегда казалось, что среди увлеченных первооткрывателей и должна быть особенная обстановка.
– Уверяю вас! Вы даже не представляете, как нам всем повезло. В дальнем перелете, в ограниченном пространстве все малозаметные черточки характера становятся видны и порой весьма утомительны.
Зеленый добродушно улыбался.
– Я был уверен, что добром эта поездка не кончится. Согласился полететь только потому, что капитана Полоскова в беде бросать не хотел. А теперь вижу, что у нас замечательное приключение, и экипаж редкий. Просто каждый день душа поет. Простите, профессор, мое ворчание при погрузке, я, наверное, не с той ноги встал.
– Поймете. Я уверен, вы обязательно поймете. А теперь разрешите откланяться. Очень, очень приятно было побеседовать с вами. До завтра.
Назавтра были сенатские слушания. Разбирали дело новых друзей Алисы – и ее потрясло то, с каким равнодушием эти люди, и не только люди, но разумные существа, облеченные высшей государственной властью, – слушали о страданиях мирных людей, о войне, о том, как голодают дети, как продают и покупают людей, словно скот.
Когда Алисе дали слово – она еле сдерживалась. Она почти забыла, где она, и кто она, и что она должна говорить.
– Вы не сенаторы! – крикнула она, и звонкий девичий голос зазвенел по громадному – наверное, с Луну величиной – залу. – Вы не сенаторы, вы погрязли в бумагах, вы перебираете бумаги, вы отгородились бумажной стеной от своей Республики. Вы сами превратились в бумаги, и вас самих перебирают, как бумажный ворох, тасуют, как карты, – кричала Алиса. – Да. Вы всего-навсего колода карт!
Со всех сторон слышались возмущенные возгласы, вопли, кряхтение и сопение. Сразу с нескольких трибун поднялись Сенаторы, чтобы выразить протест. В Алису бросали комки бумаги – они летели прямо на нее. Алиса вскинула руки, чтобы закрыться, – и налетевший ветер швырнул бумаги ей в лицо, как сухие осенние листья.
Нет, это и были сухие осенние листья.
Алиса оглянулась – она стояла в родном парке у Речного вокзала, и ветер, играя, швырял ей в лицо пригоршни разноцветных листьев. Она оглянулась еще раз, убедиться, что это не сон.
Не сон. Нет, не сон. Вон, через дорогу, ее дом.
– Я дома, – прошептала она. И, не сдерживаясь уже, на бегу в голос закричала: – Папа, мама, я дома!
Часть вторая
Алиса в Зазеркалье
Пиная палую листву, Алиса подбежала к подъезду, взлетела по лестнице, затрезвонила в дверь. Потом, не в силах ждать, забарабанила кулаками.
Соседняя дверь открылась на длину цепочки, выглянула аккуратная старушка:
– Ты чего тут?
– Я же дома! – радостно крикнула девушка. – Я вернулась!
– Никак Алиска, – всплеснула руками старушка. Живая?
– Да!
– Вот отец-то обрадуется, как придет. Сейчас, скоро должен быть уже, подожди.
– А вы наша новая соседка? – спросила Алиса. Она ну совершенно не помнила этой милой женщины.
Та неодобрительно проворчала что-то и захлопнула дверь.
Алиса хмыкнула, пожала плечами. Села на подоконник и, болтая ногами, стала ждать отца.
А вот и знакомые с детства шаги внизу на лестнице. Только медленнее, тяжелее.
«Папа за меня волновался» – вздохнула Алиса.
Действительно, профессор Селезнев выглядел совсем не так, каким она его помнила. Поседел, как-то сник. Не оглядываясь по сторонам, прошел к двери, зазвенел ключами.
– Папа, – шепнула Алиса. И, не дожидаясь ответа, спрыгнула с подоконника: – Папа!!!
Профессор выронил ключи, обернулся:
– Алиса! Девочка моя, правда ты?
– Правда, папа. Я, – она бросилась отцу на шею.
– Наконец-то. Я знал, – бормотал отец, – я верил, всегда верил, что ты вернешься, вот такая, живая, здоровая, веселая, что бы ни говорили.
Алиса быстро наклонилась, подняла ключи, открыла дверь:
– Веселиться-то, – вздохнула, – особых поводов нет. Экспедиция сорвана, Капитан погиб.
– Алиса? – строго смотрит на нее профессор. – Давай зайдем внутрь и поговорим, хорошо?
– Конечно, папа, – щебечет девушка, спиной вперед проходит в квартиру, любуется дорогим отцовским лицом. – Конечно, как скажешь. Как вы тут? Как мама? Как…
– Алиса, – отец с трудом переступает порог, хватается за сердце, бледнеет. – Алиса, мама умерла, когда тебе было три года. Как ты думаешь, как она?
Алиса замолкает на полуслове, пытается вдохнуть – не получается.
Еле выдавливает из себя:
– Как это? Как умерла? Отчего?
– Если ты забыла, – с треском захлопывает дверь профессор, – она умерла от того, что я не смог спасти ее. Не смог вовремя достать лекарство: связи связями, а деньги деньгами. Я совершенно не вижу… Алиса? Подожди, я сейчас, сейчас накапаю нам, подожди.
Алиса сползает по стене, в глазах темно, на душе камень размером с гору Килиманджаро. Пока отец гремит на кухне стаканами, разливая корвалол, она тихо шепчет:
– Мама! Мамочка! Как такое может быть?
Берет дрожащей рукой из отцовской руки стакан, стучит зубами о край:
– Папа, сколько меня не было?
– Ты ушла из дома три месяца назад, девочка моя. Я думал, что навсегда потерял и тебя.
– Скажи, папа, как такое может быть, чтобы в середине двадцать первого века кто-то на Земле умер от того, что не было лекарства?
Профессор Селезнев тяжело охает, садится рядом с Алисой прямо на давно не мытый пол:
– Вот так, знаешь ли, бывает. Сплошь и рядом.
Алиса упрямо мотает головой, ей в голову приходит шальная мысль:
– Подожди. Давай сначала. Ты точно мой папа, профессор биологии Селезнев, директор Московского космозоопарка?
– Хм, – трет подбородок отец. – Все сходится. Кроме «Космо-». «Космо» – это торговый центр на проспекте Мира, но при чем тут…
– Стоп, – поднимает руку Алиса. – Еще не все. Ты уверен, что я – Алиса Селезнева, твоя дочка?
– Я? – вздыхает профессор. – Я-то уверен.
Ерошит густо-русые Алисины волосы.
– Что на тебя нашло, скажи мне? Ты нездорова? Где ты была все это время?
– Если все так, как ты говоришь, то ты мне не поверишь.
– Поверю, – честно смотрит ей в глаза отец. – По крайней мере, постараюсь поверить.
– Ну тогда слушай, – просто говорит Алиса.
И прямо в прихожей – знакомой и незнакомой одновременно – вываливает на несчастного профессора сначала все о Второй Межгалактической экспедиции, а потом всю свою историю, все, что помнила о себе с трехлетнего возраста – и до текущего дня.
Профессор слушает очень внимательно. Иногда снимает очки, протирает уголком галстука – и снова надевает. Несколько раз встает, прохаживается туда-сюда по прихожей, снова садится на грязный пол.
При словах «Кролик Питер» – уходит в комнату, возвращается с клеткой. В клетке мирно спит маленький белый кролик, рядом блюдечко с оранжевой массой.
– Морковное варенье, – уточняет Селезнев-старший. – Вредно ему, конечно, но я немножко, очень уж любит.
Когда Алиса заканчивает рассказ, отец и дочь поднимаются, молча идут на кухню. Профессор в молчании заваривает крепчайший чай. Садятся, смотрят друг на друга.
– Я – сумасшедшая, да? – первой не выдерживает Алиса.
– Я воздержался бы от столь категоричных суждений, – поправляет очки отец. – Но многое свидетельствует в пользу этой гипотезы.
В глазах Алисы ужас.
– Много, но не все, – продолжает отец. – Во-первых, редко какой сумасшедший способен создать такой мир, как твой, логичный, выверенный, тщательно продуманный.
– И на том спасибо, – хмыкает дочь.
– Не перебивай. А во-вторых: во-вторых, вот! – и профессор жестом фокусника хватает дочь за правую руку и поворачивает ее запястьем кверху. – Видишь?
– Нет, – честно признается девушка. – Рука и рука, что с ней?
– Вот и я не вижу. А полгода назад ты сделала себе татуировку – череп и какая-то непонятная надпись. За три месяца татуировку так не сведешь.
– Ради Галактики, зачем мне татуировка?
– Я не знаю, – пожимает плечами профессор. – Ты же делала, тебе виднее.
– Не делала я никогда никаких татуировок!
– Вот! – радостно поднимает палец профессор. – Это значит, существует ненулевая вероятность, что твоя история правдива. Ну, хотя бы в какой-то части.
Потом сникает, резким движением развязывает галстук: – Хотя я бы, честно говоря, не очень на это рассчитывал. Давай сделаем вот как. Мой однокашник, профессор Стравинский, не откажет мне в еще одной услуге. Он примет тебя, посмотрит, вы с ним побеседуете. А потом мы будем делать окончательные выводы, хорошо?
– Психиатр? – настораживается Алиса.
– Психоневролог. Очень хороший психоневролог, потомственный.
Алиса хочет спорить, но у нее уже нет сил. Последнее потрясение опустошило ее. Единственное, что она спрашивает:
– А почему «еще одна услуга»? Он уже м… осматривал меня?
– Нет-нет, – махает рукой отец. – Не тебя. Ты упоминала своего друга, Пашку Гераскина.
– Он здесь, он существует? – глаза Алисы радостно загораются. Но ненадолго.
– Да. До трех лет вы были с ним неразлучны. А потом его родители погибли в автокатастрофе. Чтобы не отдавать его в детский дом, я помог устроить его в закрытый экспериментальный интернат. Там собрали замечательный преподавательский состав, хотели поставить педагогический эксперимент, но детали не разглашали.
– И что? Он там свихнулся?
– Не совсем там. Когда эксперимент закончили – преждевременно, год назад, оказалось, что ребят готовили к жизни в условиях четвертой этической системы. Представляешь, что это такое?
– Конечно! Это нормально для нашего мира.
– Угу. Вот-вот. Для вашего, но, увы, не для нашего. И когда эксперимент закончили, некоторые ребята – талантливые, надо сказать, ребята, – просто выпали из нашего мира. Где они сейчас живут, где скитаются – я не знаю. А плоть его – у профессора Стравинского, в Петрограде.
– В Ленинграде?
– В Петрограде. Ну, чтобы никому не обидно было – в Питере. Так лучше.
– Ненамного. Ну ладно, – Алиса чувствует, что еще немного, и отключится прямо за столом. – Мы завтра туда поедем?
– Да. Первым же скоростным поездом. Иди спать, девочка моя. В твоей комнате все готово, я каждый день стелил постель. Ждал тебя.
Алиса встает из-за стола, обнимает отца, целует слегка шершавую щеку:
– Спасибо, папа. До завтра.
Пашка оказался абсолютно таким же, каким Алиса его помнила. Растрепанный, как воробей, нескладный – но обаятельный. Вот только вместо неуемной энергии и молодецкого задора глаза лучились какой-то недетской мудростью, почти как у русоволосого рыцаря, спасшего Алису.
– Значит, вот там у нас как, – протянул он, выслушав Алисин рассказ. Им разрешили общаться – профессор решил, что подобное надо попробовать изменить подобным, и не стал сильно мучить девушку расспросами. Он уже убедился, что под самым глубоким гипнозом она говорит то же самое, что и в простой беседе.
– Да, у нас вот так, – согласилась Алиса. – А здесь – хуже, чем в далекой Галактике. Я почитала газеты в дороге – просто зла не хватает. Хочется просто…
Она вскочила, но Пашка потянул ее за рукав – и она покорно села на скамейку.
– Слушай, Алиса. Если будешь кипятиться – будут колоть уколы. Это неприятно. Поверь мне, я знаю.
– А что делать? Что делать-то, Пашка? Ты же помнишь – ведь ты-то же должен помнить: «Не позволяй – ни себе, ни другим делать то, что ненавидишь в себе и в других!»
– Ты бы еще двадцать седьмую теорему этики вспомнила, – грустно улыбается Павел. – Слушай, если все, что ты рассказываешь, правда…
– Что значит «если»? – вспыхнула Алиса.
– У меня нет причин сомневаться. Так вот, ты помнишь формулу галактия?
– Да. Но у нас ведь нет звездолетов, эти убогие ракеты – они не долетят даже до Альфы Центавра.
– А и не надо. У нас есть задумка получше.
– У кого это – у нас? – насторожилась Алиса.
– У нас – ребят из интерната. Нас ведь много было, это только я сорвался. Остальные сделали вид, что нормально «вписались в реальную жизнь». Мы регулярно обмениваемся информацией – я вот пока здесь, отвечаю за теоретическую физику как раз. А ребята – они устроились все вместе на один объект работать, доводят его для наших целей. Мы давно хотели шороху задать.
– Да ты что?
– Да. Не перебивай. Я тебе напишу, к кому обратиться, кого и как спросить. Попроси завтра папу забрать тебя отсюда. Стравинский разрешит, я уверен, ты же не буйная. Ты же не буйная, правда?
– Правда, – бросила Алиса.
– Отлично. Расскажешь ребятам все, что рассказала мне. А через полгода приезжай сюда, в Питер. Будет весело.
Полгода пролетели даже быстрее, чем неделя ожидания во Второй Межгалактической. Алиса с головой ушла в работу по подготовке эксперимента. Пашка рассчитал, что в условиях Земли четырех с половиной граммов галактия хватит для того, чтобы лавировать между вероятностными линиями – а именно в их перекрестье и угодила, скорее всего, Алиса.
И если все действительно так, то можно переместиться в родную реальность Алисы. А уже там с помощью ученых решить вопрос – как быть с реальностью местной. В конце концов, если уж на далеких планетах прогрессорством занимались, родную Землю в порядок привести сама Галактика велела.
Низкое питерское небо хмурилось. Туманная хмарь висела над дремлющим городом. Ранним утром у гранитного парапета собралась маленькая компания.
– Последний раз объясняю, – горячился Пашка, – по-другому никак. Надо выйти в открытое море. А то мало ли что, мы прилетаем, а тут дом стоит. И мы прямо в стену – бадамс! Кто хочет? Никто не хочет!
– Но если мы это сделаем сейчас, выйдем в море, обратной дороги не будет. И первоначальный план летит к свиньям собачьим, – спорил рыжеволосый парень.
– Да что за план! – отмахивается Пашка. – Не план, а черт-те что, все равно дальше Копенгагена нас никто не выпустил бы. Балтика же. Бутылка с горлом.
– Ну да, ну да, – соглашается парень. – Ладно, что там. Действуем. Свистать всех наверх!
Чуть поодаль Алиса прощается с отцом:
– Ты уверен, что не хочешь с нами, папа?
– Да, уверен.
– Боишься?
– Нет, не боюсь. Но здесь у меня друзья, работа, могила твоей мамы – кто будет за ней следить? А там есть свой профессор Селезнев. Зачем ставить его в неудобное положение?
– Да какое положение, ты что, ты знаешь у меня какой папка!
– Знаю, – смеется отец. Крепко обнимает Алису: – Удачи, дочка. Беги, ваши все поднялись уже.
– Пенты идут, скорее! – кричит Пашка сверху.
От моста заливается трелью свисток:
– Кто хулиганит, немедленно отойти от крейсера!
Профессор Селезнев выдвигается вперед, достает красное удостоверение директора зоопарка:
– В чем дело, лейтенант?
Алиса бежит по сходням, думает:
– А что же действительно снилось все эти годы нашей «Авроре»? Может, как раз сейчас и узнаем.
Рыжеволосый командует:
– Отдать носовые и кормовые! Отдать швартовы. Полный вперед!
И впервые за уйму лет легендарный крейсер сам начинает движение. Винты вспенивают воду, он набирает скорость.
Лейтенант не верит своим глазам, начинает истерично кричать в рацию.
Поздно.
Мосты разведены. Впереди Дворцовая набережная, открытое море, эксперимент, пан или пропал.
И когда «Аврора» величественно проплывает мимо Зимнего дворца – Пашка включает рубильник, и носовое орудие дает холостой выстрел. Этот выстрел звучит над сонным городом, как трубный глас, и словно разгоняет хмурую завесу тумана.
Пелена серой мрети сдернута с бездонного синего неба – и на город льются победные солнечные лучи.
Соседняя дверь открылась на длину цепочки, выглянула аккуратная старушка:
– Ты чего тут?
– Я же дома! – радостно крикнула девушка. – Я вернулась!
– Никак Алиска, – всплеснула руками старушка. Живая?
– Да!
– Вот отец-то обрадуется, как придет. Сейчас, скоро должен быть уже, подожди.
– А вы наша новая соседка? – спросила Алиса. Она ну совершенно не помнила этой милой женщины.
Та неодобрительно проворчала что-то и захлопнула дверь.
Алиса хмыкнула, пожала плечами. Села на подоконник и, болтая ногами, стала ждать отца.
А вот и знакомые с детства шаги внизу на лестнице. Только медленнее, тяжелее.
«Папа за меня волновался» – вздохнула Алиса.
Действительно, профессор Селезнев выглядел совсем не так, каким она его помнила. Поседел, как-то сник. Не оглядываясь по сторонам, прошел к двери, зазвенел ключами.
– Папа, – шепнула Алиса. И, не дожидаясь ответа, спрыгнула с подоконника: – Папа!!!
Профессор выронил ключи, обернулся:
– Алиса! Девочка моя, правда ты?
– Правда, папа. Я, – она бросилась отцу на шею.
– Наконец-то. Я знал, – бормотал отец, – я верил, всегда верил, что ты вернешься, вот такая, живая, здоровая, веселая, что бы ни говорили.
Алиса быстро наклонилась, подняла ключи, открыла дверь:
– Веселиться-то, – вздохнула, – особых поводов нет. Экспедиция сорвана, Капитан погиб.
– Алиса? – строго смотрит на нее профессор. – Давай зайдем внутрь и поговорим, хорошо?
– Конечно, папа, – щебечет девушка, спиной вперед проходит в квартиру, любуется дорогим отцовским лицом. – Конечно, как скажешь. Как вы тут? Как мама? Как…
– Алиса, – отец с трудом переступает порог, хватается за сердце, бледнеет. – Алиса, мама умерла, когда тебе было три года. Как ты думаешь, как она?
Алиса замолкает на полуслове, пытается вдохнуть – не получается.
Еле выдавливает из себя:
– Как это? Как умерла? Отчего?
– Если ты забыла, – с треском захлопывает дверь профессор, – она умерла от того, что я не смог спасти ее. Не смог вовремя достать лекарство: связи связями, а деньги деньгами. Я совершенно не вижу… Алиса? Подожди, я сейчас, сейчас накапаю нам, подожди.
Алиса сползает по стене, в глазах темно, на душе камень размером с гору Килиманджаро. Пока отец гремит на кухне стаканами, разливая корвалол, она тихо шепчет:
– Мама! Мамочка! Как такое может быть?
Берет дрожащей рукой из отцовской руки стакан, стучит зубами о край:
– Папа, сколько меня не было?
– Ты ушла из дома три месяца назад, девочка моя. Я думал, что навсегда потерял и тебя.
– Скажи, папа, как такое может быть, чтобы в середине двадцать первого века кто-то на Земле умер от того, что не было лекарства?
Профессор Селезнев тяжело охает, садится рядом с Алисой прямо на давно не мытый пол:
– Вот так, знаешь ли, бывает. Сплошь и рядом.
Алиса упрямо мотает головой, ей в голову приходит шальная мысль:
– Подожди. Давай сначала. Ты точно мой папа, профессор биологии Селезнев, директор Московского космозоопарка?
– Хм, – трет подбородок отец. – Все сходится. Кроме «Космо-». «Космо» – это торговый центр на проспекте Мира, но при чем тут…
– Стоп, – поднимает руку Алиса. – Еще не все. Ты уверен, что я – Алиса Селезнева, твоя дочка?
– Я? – вздыхает профессор. – Я-то уверен.
Ерошит густо-русые Алисины волосы.
– Что на тебя нашло, скажи мне? Ты нездорова? Где ты была все это время?
– Если все так, как ты говоришь, то ты мне не поверишь.
– Поверю, – честно смотрит ей в глаза отец. – По крайней мере, постараюсь поверить.
– Ну тогда слушай, – просто говорит Алиса.
И прямо в прихожей – знакомой и незнакомой одновременно – вываливает на несчастного профессора сначала все о Второй Межгалактической экспедиции, а потом всю свою историю, все, что помнила о себе с трехлетнего возраста – и до текущего дня.
Профессор слушает очень внимательно. Иногда снимает очки, протирает уголком галстука – и снова надевает. Несколько раз встает, прохаживается туда-сюда по прихожей, снова садится на грязный пол.
При словах «Кролик Питер» – уходит в комнату, возвращается с клеткой. В клетке мирно спит маленький белый кролик, рядом блюдечко с оранжевой массой.
– Морковное варенье, – уточняет Селезнев-старший. – Вредно ему, конечно, но я немножко, очень уж любит.
Когда Алиса заканчивает рассказ, отец и дочь поднимаются, молча идут на кухню. Профессор в молчании заваривает крепчайший чай. Садятся, смотрят друг на друга.
– Я – сумасшедшая, да? – первой не выдерживает Алиса.
– Я воздержался бы от столь категоричных суждений, – поправляет очки отец. – Но многое свидетельствует в пользу этой гипотезы.
В глазах Алисы ужас.
– Много, но не все, – продолжает отец. – Во-первых, редко какой сумасшедший способен создать такой мир, как твой, логичный, выверенный, тщательно продуманный.
– И на том спасибо, – хмыкает дочь.
– Не перебивай. А во-вторых: во-вторых, вот! – и профессор жестом фокусника хватает дочь за правую руку и поворачивает ее запястьем кверху. – Видишь?
– Нет, – честно признается девушка. – Рука и рука, что с ней?
– Вот и я не вижу. А полгода назад ты сделала себе татуировку – череп и какая-то непонятная надпись. За три месяца татуировку так не сведешь.
– Ради Галактики, зачем мне татуировка?
– Я не знаю, – пожимает плечами профессор. – Ты же делала, тебе виднее.
– Не делала я никогда никаких татуировок!
– Вот! – радостно поднимает палец профессор. – Это значит, существует ненулевая вероятность, что твоя история правдива. Ну, хотя бы в какой-то части.
Потом сникает, резким движением развязывает галстук: – Хотя я бы, честно говоря, не очень на это рассчитывал. Давай сделаем вот как. Мой однокашник, профессор Стравинский, не откажет мне в еще одной услуге. Он примет тебя, посмотрит, вы с ним побеседуете. А потом мы будем делать окончательные выводы, хорошо?
– Психиатр? – настораживается Алиса.
– Психоневролог. Очень хороший психоневролог, потомственный.
Алиса хочет спорить, но у нее уже нет сил. Последнее потрясение опустошило ее. Единственное, что она спрашивает:
– А почему «еще одна услуга»? Он уже м… осматривал меня?
– Нет-нет, – махает рукой отец. – Не тебя. Ты упоминала своего друга, Пашку Гераскина.
– Он здесь, он существует? – глаза Алисы радостно загораются. Но ненадолго.
– Да. До трех лет вы были с ним неразлучны. А потом его родители погибли в автокатастрофе. Чтобы не отдавать его в детский дом, я помог устроить его в закрытый экспериментальный интернат. Там собрали замечательный преподавательский состав, хотели поставить педагогический эксперимент, но детали не разглашали.
– И что? Он там свихнулся?
– Не совсем там. Когда эксперимент закончили – преждевременно, год назад, оказалось, что ребят готовили к жизни в условиях четвертой этической системы. Представляешь, что это такое?
– Конечно! Это нормально для нашего мира.
– Угу. Вот-вот. Для вашего, но, увы, не для нашего. И когда эксперимент закончили, некоторые ребята – талантливые, надо сказать, ребята, – просто выпали из нашего мира. Где они сейчас живут, где скитаются – я не знаю. А плоть его – у профессора Стравинского, в Петрограде.
– В Ленинграде?
– В Петрограде. Ну, чтобы никому не обидно было – в Питере. Так лучше.
– Ненамного. Ну ладно, – Алиса чувствует, что еще немного, и отключится прямо за столом. – Мы завтра туда поедем?
– Да. Первым же скоростным поездом. Иди спать, девочка моя. В твоей комнате все готово, я каждый день стелил постель. Ждал тебя.
Алиса встает из-за стола, обнимает отца, целует слегка шершавую щеку:
– Спасибо, папа. До завтра.
Пашка оказался абсолютно таким же, каким Алиса его помнила. Растрепанный, как воробей, нескладный – но обаятельный. Вот только вместо неуемной энергии и молодецкого задора глаза лучились какой-то недетской мудростью, почти как у русоволосого рыцаря, спасшего Алису.
– Значит, вот там у нас как, – протянул он, выслушав Алисин рассказ. Им разрешили общаться – профессор решил, что подобное надо попробовать изменить подобным, и не стал сильно мучить девушку расспросами. Он уже убедился, что под самым глубоким гипнозом она говорит то же самое, что и в простой беседе.
– Да, у нас вот так, – согласилась Алиса. – А здесь – хуже, чем в далекой Галактике. Я почитала газеты в дороге – просто зла не хватает. Хочется просто…
Она вскочила, но Пашка потянул ее за рукав – и она покорно села на скамейку.
– Слушай, Алиса. Если будешь кипятиться – будут колоть уколы. Это неприятно. Поверь мне, я знаю.
– А что делать? Что делать-то, Пашка? Ты же помнишь – ведь ты-то же должен помнить: «Не позволяй – ни себе, ни другим делать то, что ненавидишь в себе и в других!»
– Ты бы еще двадцать седьмую теорему этики вспомнила, – грустно улыбается Павел. – Слушай, если все, что ты рассказываешь, правда…
– Что значит «если»? – вспыхнула Алиса.
– У меня нет причин сомневаться. Так вот, ты помнишь формулу галактия?
– Да. Но у нас ведь нет звездолетов, эти убогие ракеты – они не долетят даже до Альфы Центавра.
– А и не надо. У нас есть задумка получше.
– У кого это – у нас? – насторожилась Алиса.
– У нас – ребят из интерната. Нас ведь много было, это только я сорвался. Остальные сделали вид, что нормально «вписались в реальную жизнь». Мы регулярно обмениваемся информацией – я вот пока здесь, отвечаю за теоретическую физику как раз. А ребята – они устроились все вместе на один объект работать, доводят его для наших целей. Мы давно хотели шороху задать.
– Да ты что?
– Да. Не перебивай. Я тебе напишу, к кому обратиться, кого и как спросить. Попроси завтра папу забрать тебя отсюда. Стравинский разрешит, я уверен, ты же не буйная. Ты же не буйная, правда?
– Правда, – бросила Алиса.
– Отлично. Расскажешь ребятам все, что рассказала мне. А через полгода приезжай сюда, в Питер. Будет весело.
Полгода пролетели даже быстрее, чем неделя ожидания во Второй Межгалактической. Алиса с головой ушла в работу по подготовке эксперимента. Пашка рассчитал, что в условиях Земли четырех с половиной граммов галактия хватит для того, чтобы лавировать между вероятностными линиями – а именно в их перекрестье и угодила, скорее всего, Алиса.
И если все действительно так, то можно переместиться в родную реальность Алисы. А уже там с помощью ученых решить вопрос – как быть с реальностью местной. В конце концов, если уж на далеких планетах прогрессорством занимались, родную Землю в порядок привести сама Галактика велела.
Низкое питерское небо хмурилось. Туманная хмарь висела над дремлющим городом. Ранним утром у гранитного парапета собралась маленькая компания.
– Последний раз объясняю, – горячился Пашка, – по-другому никак. Надо выйти в открытое море. А то мало ли что, мы прилетаем, а тут дом стоит. И мы прямо в стену – бадамс! Кто хочет? Никто не хочет!
– Но если мы это сделаем сейчас, выйдем в море, обратной дороги не будет. И первоначальный план летит к свиньям собачьим, – спорил рыжеволосый парень.
– Да что за план! – отмахивается Пашка. – Не план, а черт-те что, все равно дальше Копенгагена нас никто не выпустил бы. Балтика же. Бутылка с горлом.
– Ну да, ну да, – соглашается парень. – Ладно, что там. Действуем. Свистать всех наверх!
Чуть поодаль Алиса прощается с отцом:
– Ты уверен, что не хочешь с нами, папа?
– Да, уверен.
– Боишься?
– Нет, не боюсь. Но здесь у меня друзья, работа, могила твоей мамы – кто будет за ней следить? А там есть свой профессор Селезнев. Зачем ставить его в неудобное положение?
– Да какое положение, ты что, ты знаешь у меня какой папка!
– Знаю, – смеется отец. Крепко обнимает Алису: – Удачи, дочка. Беги, ваши все поднялись уже.
– Пенты идут, скорее! – кричит Пашка сверху.
От моста заливается трелью свисток:
– Кто хулиганит, немедленно отойти от крейсера!
Профессор Селезнев выдвигается вперед, достает красное удостоверение директора зоопарка:
– В чем дело, лейтенант?
Алиса бежит по сходням, думает:
– А что же действительно снилось все эти годы нашей «Авроре»? Может, как раз сейчас и узнаем.
Рыжеволосый командует:
– Отдать носовые и кормовые! Отдать швартовы. Полный вперед!
И впервые за уйму лет легендарный крейсер сам начинает движение. Винты вспенивают воду, он набирает скорость.
Лейтенант не верит своим глазам, начинает истерично кричать в рацию.
Поздно.
Мосты разведены. Впереди Дворцовая набережная, открытое море, эксперимент, пан или пропал.
И когда «Аврора» величественно проплывает мимо Зимнего дворца – Пашка включает рубильник, и носовое орудие дает холостой выстрел. Этот выстрел звучит над сонным городом, как трубный глас, и словно разгоняет хмурую завесу тумана.
Пелена серой мрети сдернута с бездонного синего неба – и на город льются победные солнечные лучи.
Юлия Мальт, Ирина Скидневская. Громозека и Малый эвридикский дракон
…а началось наше знакомство с того, что мне удалось спасти Громозеку в джунглях Эвридики…
Кир Булычев. Путешествие Алисы
Как мы находим друзей? По-разному. С одними с детства живем по соседству или вместе ходим в школу. С другими нас связывает романтическая юность, веселые студенческие годы. А с кем-то сталкивают опасные приключения и нешуточные испытания. Именно так я познакомился с уважаемым профессором археологии Громозекой, страстным и решительным человеком… ой, простите за оговорку, конечно же, чумарозцем, жителем туманной планеты Чумароз.
Это случилось в те годы, когда я был молодым ученым, после окончания университета скучал в библиотечных архивах, составляя каталоги, и жаждал практической деятельности. Космозоология с детства была моим увлечением. Животные с других планет необычны, интересны, уход за ними – это и удовольствие, и научное исследование, и мне всегда хотелось, чтобы ребятишки, которые придут на экскурсию в зоопарк, могли их увидеть – когда они еще смогут слетать на другие планеты? Сначала им нужно вырасти и окончить школу…
Увы, пока что звери с далеких планет в моей жизни присутствовали только на картинках. И вдруг Московский зоопарк с восторгом принял под свою опеку целую стаю лунных зайцев, случайно обнаруженных на невидимой стороне Луны. И был переименован в Космозо. Для работы с зайцами понадобился космозоолог, и вот он я, тут как тут. Впрочем, никакая это оказалась не работа, счастье сплошное, а не работа.
Лунные зайцы до сих пор мои любимцы: бесстрашные, веселые и музыкальные. Их сияющая серебристо-белая шерстка обладает высокой светопроводимостью и способна концентрировать энергию. Гладить лунного зайца против шерсти просто опасно: можно получить электрический удар страшной силы. А вот вдоль шерсти – не только очень приятно, но и целительно. Лунный заяц сияет там, где гаснут все другие огни, и дарит мужество, когда вас оставили надежда и удача. Каждая экспедиция, на Земле или в космосе, старается взять с собой хотя бы одного зайчишку, потому что всем теперь известно: чем чернее ночь вокруг путешественника, тем ярче лунный заяц освещает путь. Из всех космических существ только драконы, лунные зайцы да несколько видов птиц (говоруны, космические журавли и вакуумные птички) могут жить в безвоздушном пространстве. Но в те времена дракон считался существом из мифов, а о космических птицах я узнал значительно позже.
Два года не расставался я с моими зайцами: изучал их повадки, кормил сиреневой лунной травой, слушал их песни. Они всюду сопровождали меня, повиснув на мне пушистыми гроздьями, цепляясь за мою одежду сильными ушками. Да, оказалось, что уши у лунных зайцев не только орган слуха, с их помощью они ловчее мартышек карабкаются по деревьям, книжным полкам и комбинезонам работников Космозо.
Вскоре все друзья и знакомые называли меня дедом Мазаем, а тогдашний директор Космозо Афанасий Афанасьевич Конфетов, добрейшей души человек, но требовательный начальник, смотрел-смотрел, как я прогуливаюсь по территории зоопарка в живой, на ходу распевающей «шубе», да и пригласил однажды на беседу в свой кабинет.
– Любишь зайцев? – со всей прямотой спросил он меня.
– Ага, – ответил я, не в силах стереть с лица умиленную улыбку – зайцы как раз мелодично замурлыкали мотив моей любимой песни о восходе Венеры на Марсе. – А ведь правы были китайцы, когда считали лунного зайца истинным другом всех людей! Но как они узнали? Неужели еще в древности слетали на Луну?
– Послушай, Игорь… Мы тут потихоньку от тебя взяли несколько проб у твоих подопечных и кое-что выяснили. Зайцы эти, понимаешь, вырабатывают особые феромоны, которые вызывают у людей симпатию и привязанность без всякой меры. А пение их обладает гипнотическим эффектом. Прямо сирены какие-то. Все это без особого вреда здоровью, но сбить с пути человека твои нефритовые могут. Посмотри-ка на себя.
Он повернул меня к зеркальной панели на стене. Я увидел свое отражение: меховой шар с ногами, облаченными в форменные штанины Космозо и торчащей сверху вихрастой головой. С дурацкой, надо сказать, улыбкой.
– Ученый совет Космозо, – продолжал мой начальник, – постановил, что с зайцами работать будут несколько человек посменно, а тебя решено освободить от общения с ними на неопределенное время.
Я взвыл.
– Панас Фанасич, вы меня, космозоолога, отстраняете от работы с единственными пока в зоопарке инопланетными существами! Что же мне, с крокодилами теперь работать?
– Во-первых, не забывай о стройной и никем пока не опровергнутой теории покойного Педро Кокодрило о внеземном происхождении архозавров. Во-вторых, учти, что во вселенском масштабе многие земные животные не имеют аналогов. А в-третьих, у меня есть для тебя интереснейшее задание. Хватит тут сидеть по уши в зайцах, собирайся-ка ты в экспедицию.
Итак, Космозо требовались молодые, легкие на подъем зоологи, готовые пуститься в космические странствия на поиски инопланетных зверей, птиц, насекомых и других форм жизни, – о лучшей работе можно было только мечтать! Меня приняли в разведывательную партию на Европу – спутник Юпитера, откуда я должен был отправиться далее, в межзвездную экспедицию под руководством легендарного климатолога Пномпеньского.
В полете до Юпитера я изучал справочник по космозоологии Млечного Пути и тосковал. «Зайцы мои, – бормотал я, засыпая. – Как вы там без меня? Помните ли? Скучаете? Кто слушает ваши дивные песни?» Иногда мне чудились нежные звуки. Я уже тогда догадывался о телепатических способностях моих маленьких пушистых друзей, но сомневался, что их телепатия способна преодолеть гигантские пространства, отделяющие Землю от внешних областей Солнечной системы. Следовательно, музыка эта была звуковыми галлюцинациями, навеянными памятью о моих любимцах.
Все же газовый гигант с божественным именем, закрывающий собой весь вид в иллюминаторе, может отвлечь от какой угодно печали. А приближение к загадочной Европе способно раздразнить любопытство любого ученого-натуралиста.
О спутнице грозного брата Солнца Юпитера скажу вам коротко: если вы заядлый рыбак, но никогда не бывали на Европе, то рыбаком себя можете больше не называть, настоящего улова вы пока еще не видели. Потому что все ихтиологическое разнообразие нашей с вами родной Земли блекнет перед фантастическим подводным миром Европы, планеты-океана. «Европейцы» – все сплошь «подводники» – охотники, пастухи, строители. К тому же они оказались очень доброжелательным народом и за несколько дней помогли мне собрать богатейшую коллекцию морских тварей для океанариума Космозо. Я отправил с Европы в Москву три огромных сферических аквариума с фосфоресцирующими трехцветными «медузами», на самом деле оказавшимися подводными грибами, рыбками-голограммами, великолепным экземпляром сковородного ската, моллюском-оракулом, лжерусалочками и прочими занятными представителями мелкой европейской фауны.
Да, наша экспедиция началась весьма удачно, но я с нетерпением ждал полета за пределы Солнечной системы. Какой мальчишка в детстве не мечтает о таком путешествии? Мечтал в свое время и я, и вот мечта сбывалась самым распрекрасным образом.
На местном автоматическом челноке я отправился на орбиту Европы. Челнок был отлично приспособлен для землянина: его предварительно осушили и наполнили великолепным искусственным лесным воздухом. Утро было чудесным, свет Юпитера зажигал многочисленные искры на ледяных равнинах, оберегающих европейскую подводную жизнь от неласкового космоса. На орбите меня подобрал межзвездный космолет «Слейпнир». Прощай, Европа!
Если бы вы знали, как меня приняли мои новые спутники! Приветствуя, астронавты радостно хлопали меня по спине. Механик Зеленый сразу же починил мой вышедший из строя на Европе хронометр, память о дедушке. Руководитель экспедиции академик Пномпеньский произнес за обедом остроумную речь. А судовой кок и лекарь Не Бо устроил в честь моего появления на борту корабля пышную чайную церемонию.
На следующий день мы стартовали. «Слейпнир» в буквальном смысле скакал по просторам Вселенной, преодолевая через гиперкоридоры немыслимые расстояния. Множество планет было обнаружено и внесено в наши навигационные системы, капитан корабля Полосков был чрезвычайно доволен. И все же ни одной планеты, пригодной для жизни, нам не попадалось. Пномпеньский жаждал найти планету с атмосферой, а я мечтал о еще большем: чтобы на планете были животные, и каждый день упражнялся в стрельбе из пистолета-усыпителя, а также учился пользоваться другими хитроумными штуковинами – орудиями космического зверолова.
Несмотря на перегрузки гиперпространственных скачков, экипаж чувствовал себя превосходно. Мы обсуждали климатические особенности Европы, ее флору и фауну, играли в шахматы и наслаждались приподнятой атмосферой, сложившейся на «Слейпнире». Даже здоровенный механик Зеленый, склонный, как я заметил, к меланхолии и пессимизму, ковырялся в сложной судовой электронике, посвистывая и чему-то улыбаясь.
Однажды вечером, попивая приготовленный Не Бо душистый чай, мы заговорили об особой мирной радости, царящей на борту.
– Знаете, коллега, – сказал мне академик, – я столько раз бывал в космических экспедициях, а подобного нынешнему всеобщего радужного настроения никогда не замечал.
– Неужели правда? – удивился я. – Это мой первый полет такого рода, но мне всегда казалось, что среди увлеченных первооткрывателей и должна быть особенная обстановка.
– Уверяю вас! Вы даже не представляете, как нам всем повезло. В дальнем перелете, в ограниченном пространстве все малозаметные черточки характера становятся видны и порой весьма утомительны.
Зеленый добродушно улыбался.
– Я был уверен, что добром эта поездка не кончится. Согласился полететь только потому, что капитана Полоскова в беде бросать не хотел. А теперь вижу, что у нас замечательное приключение, и экипаж редкий. Просто каждый день душа поет. Простите, профессор, мое ворчание при погрузке, я, наверное, не с той ноги встал.