Аренев Владимир. Паломничество жонглера (фрагмент)

   - Разумеется, - сказал К`Дунель, не двигаясь. - Шорнэ, Гуник и ты, Лавракон - порадуйте-ка почтенную публику.
   После этого он повернул голову ко второму фургону и вызывающе улыбнулся, как будто совершенно точно знал, по чьей просьбе подошел к нему сейчас Санандр.
   - Хитрый, зараза, - шепнул Друлли Гвоздь. - Ну ничего, мы еще поглядим, кто кого.
   Народу тем временем явлено было не слишком продолжительное действо избиения трех вроде бы вооруженных гвардейцев одним совершенно безоружным Санандром. Сабли и их хозяева лихо вспархивали в воздух и летели в разные стороны; "почтенная публика" получала удовольствие на всю катушку. К`Дунель, судя по его довольной физиономии, тоже, хотя ему-то как раз, вроде, следовало бы переживать за судьбу подчиненных.
   Потом гвардейцев собрали, почистили и отправили на фургонные лавки отдыхать. Санандр откланялся - и его сменила Киколь. Она сперва сплясала под молодецкий свист мужской части публики и завистливое шипение женской, ну а потом Жмун объявил выступление "единственной в своем роде и неповторимой Друлли - Собаки, Которая Умеет Считать".
   - Ну иди, морда, - подтолкнул псину Кайнор. Сам он подобрался поближе к выходу из фургона, но устроился так, чтобы оставаться незамеченным снаружи.
   Друлли показывали различные предметы, числом от одного до пятнадцати, и просили прогавкать соответствующее количество раз. Кайнор считал и свистел в свисток - Друлли послушно отзывалась лаем. Длилось это минут десять, а то и больше.
   Наконец ведра, цветы и прочий пригодный для счета матерьял у публики закончился. Да и сами сельские - хоть и были воодушевлены зрелищем животины, которая умеет то, что не умеют некоторые из них, - все же малость притомились. Кайнор в который раз удивился: вот ведь, казалось бы, Санандровы булавы с подковами или разрезание женщины должны увлекать народ гораздо сильнее. А им подавай Друлли, Друлли и снова Друлли! Загадка человеческой природы, вот что!
   Однако же теперь настал его черед, его и гвоздилок.
   Кайнор сунул за плотно затянутый пояс парочку медных "очей", набросил на плечи двуцветный плащ (алым кверху, серым книзу) и выпрыгнул на площадь. Народ восторженно принял смену в программе - хлопали все, даже К`Дунель.
   Гвоздь поклонился публике, а капитану гвардейцев - особо.
   "Сейчас я тебе кое-что покажу, ценитель искусства!"
   Он звонко прищелкнул пальцами и полез на крышу фургона, к шестам и канату - гвоздить.
   * * *
   - Темно, как в заднице у Крота! - в сердцах созверобогохульствовал Иссканр. - Слышь, чародей, а нельзя чуть-чуть свету подпустить?
   Вместо ответа Фриний вызвал к жизни шарик размером с кулак, мерно сияющий багряным. На большее его сейчас не хватило, к тому же посох валялся где-то поодаль, выроненный Быйцей.
   Да и не видел Фриний необходимости спешить с повсеместной иллюминацией Лабиринта.
   Новосотворенная стена из затвердевшего огня окончательно остыла и больше не освещала коридор, шарик же выхватывал из жадной пасти тьмы лишь небольшое пространство вокруг себя.
   В пятачок света попали: взъерошенный Иссканр, блестящий нагрудником и съехавшим на правое ухо кабассетом; дорожный мешок Фриния, чародейский посох и сам чародей.
   Откуда-то из коридорной тьмы доносились прерывистое дыхание напуганного Мыкуна и ворчание Быйцы, который пытался успокоить полудурка. Потом появились и сами подросток с горбуном. Старик под руку подвел Мыкуна к стене и усадил, похлопав по плечу, мол, не беспокойся, мы рядом. Свой странного вида сверток он при этом так и тащил подмышкой, а вот за дорожным мешком, сброшенным впопыхах, снова отправился куда-то в коридорную темень.
   - Что теперь? - спросил Иссканр, поправляя кабассет.
   - Теперь - огненные браслеты. - И Фриний вынул из своего мешка четыре прозрачных кольца, способных охватить даже запястье Иссканра. - Давай руку, - велел он воителю.
   Через мгновение тот с невнятным ругательством попытался вырваться, но чародей держал крепко, будто знал об этом заранее.
   - Спокойней, воитель! Мне нужна твоя кровь, а не жизнь - спокойней! ...Да и кровь нужна больше тебе, а не мне. - Фриний провел пальцем по надрезу на Иссканровой ладони, и смазал внутренний круг одного из браслетов. Потом еще и еще - до тех пор, пока внутренняя часть браслета полностью не покрылась кровью, после чего резким движеньем надел браслет на левую руку Иссканра. - Вот так! И не прикасайся к нему, пока я не позволю. Теперь ты, Быйца.
   Горбун уже вернулся с найденным мешком - и теперь молча протянул руку Фринию. Он, в отличие от Иссканра, кажется, знал, что это за браслеты и для чего нужны.
   Затем чародей надел по браслету на Мыкуна (полудурок не противился) и на собственную руку.
   - Эй! - воскликнул вдруг изумленно Иссканр. - Да он же светится!
   - Так и задумано, - хмыкнул Быйца. - Зря, что ли, их называют "огненными"? Или ты думал, нам следовало, как последним дуралеям, притащиться сюда с вязанкой факелов?
   Фриний мрачно взглянул на горбуна:
   - Рад, что ты уже пришел в себя, старина. Давай-ка, раз так, займемся делами насущными, тем более, что факелы мы действительно с собой не взяли, а огненных браслетов будет достаточно для освещения. Да, Иссканр, ты уже можешь прикоснуться к нему - а снять у тебя все равно не получится, пытайся или не пытайся.
   - Вообще никогда?!
   - Когда выйдем из Лабиринта, если захочешь, я избавлю тебя от него, с легкостью пообещал Фриний. Хотя знал, что из Лабиринта суждено выйти не всем, далеко не всем! - Так вот, о насущном. Как я уже говорил вам, никто точно не знает, каким образом Лабиринт устроен, да и, собственно, что в нем находится. Известно лишь о шести или около того выходах, которые всегда обнаруживаются в тех местах, где раньше о них и не слыхали, - но все в пределах Сломанного Хребта. И никому неизвестно, чтобы кто-нибудь вошел в Лабиринт и вернулся оттуда.
   - Отсюда, - мрачно поправил Быйца. - Мне известно о таком человеке. Году, кажется в 550 или 551 от Первого Снисхождения один бастард решил податься в Негешру, тогда как раз начался Пятый захребетный поход... так вот, решить решил, но в наследство от не умершего еще батюшки ему б не досталось и дверной ручки от чердачного окна, так что паренек попросту "одолжил" у родителя чуток денег и исчез. Батюшка был человеком строгих нравов и прижимистого характера, он из принципа отрядил за бастардом погоню - те вскоре вынюхали след беглеца и уже, что называется, дышали пареньку в затылок. Бастард-неудачник прибился к каравану, отправлявшемуся по северному перевалу в Негешру, но караван двигался медленно, а батюшкины сыскари - быстро; он в последний момент узнал о погоне, оставил караван и отправился в горы в надежде, что спутает следы. Ему, конечно, это не удалось - и если бы не случайность, висеть бы незадачливому вору на какой-нибудь здешней горной вишне, ногами воздух месить.
   - Случайностью, само собой, оказался вход в Лабиринт, - хмыкнул Иссканр. - Я таких историй наслушался...
   - Ты - наслушался, а я его видел, - отрезал Быйца. - Уже вернувшегося из Лабиринта видел. За одну ночь, проведенную здесь, парнишка стал лысым, как яичная скорлупа, - и таким же хрупким. Из него словно вытянули все жизненные соки - и в образовавшиеся пустоты вошло что-то совсем другое. Сыскари решили не торопиться с повешеньем и привезли бастарда к батюшке, а тот был и сам не рад, что так все получилось. Вернувшийся из Лабиринта, сынок его незаконнорожденный вдруг напрочь позабыл наш язык, зато взамен балакал на каком-то непонятном. Кое-кто из ученых говорил, что распознаёт в нем слова, родственные языку прежних обитателей Иншгурры, которых, как вы знаете, почти всех уничтожили зверобоги во время Второго Снисхождения.
   - С пралюдьми ясно, а вот что случилось потом с бастардом? - спросил Фриний.
   - Я же говорю, стал хрупким, как яичная скорлупа. Однажды стоял у двери, а ту рывком открыли - и дверью беднягу пристукнули. Сломали кости, череп как молотом проломили.
   - Во в прежнее время силачи жили, не то что сейчас! - подковырнул Иссканр.
   - При чем тут силачи? - раздраженно отмахнулся Быйца. - Говорю же, он стал хрупким! А дверь открыла обыкновенная служаночка, с ней потом еще обморок случился и истерика, когда узнала, что ненароком до смерти зашибла молодого господина.
   Фриний улыбнулся:
   - Ну вот, значит, все-таки кто-то выходил.
   - Ты еще скажи "а вы боялись"! - хмыкнул Быйца. - Лучше признайся, что же мы такого должны исполнить, чтобы они выполнили свои обещания.
   - Мы должны попасть в зал Средоточия. Он расположен примерно в центре Лабиринта.
   - И?
   - Там поймем. Мне сказали, что главное - попасть в зал.
   - Значит, - подытожил Быйца, - попасть туда не так уж и легко. Кстати, этот зал - средоточия чего?
   Фриний развел руками, мол, ни малейшего понятия.
   - Думаю, все выяснится на месте.
   - Так давайте в конце концов отправляться в это самое место! - не выдержал Иссканр. - Стоим тут, как ребятня в чужом саду: залезли, а теперь обсуждаем, надо было лезть или не надо, и чего хозяин сделает, ежли поймает.
   - Пойдем, - поддержал Быйца. - Разговаривать, если кому-то очень припечет, можно и в пути.
   Они пошли - безо всяких "боевых построений", обыденно и неспешно, рассеивая мрак коридора светом браслетов на руках.
   Но потревоженная тьма уже кралась за ними по пятам, решая, когда же ударить.
   * * *
   В первый момент, когда Кайнор взобрался по шесту на канат, им овладел нутряной, сосущий ужас. Ужас этот не имел ничего общего с риском прогулок на приличной высоте и без страховки - нет, Гвоздь испугался, когда не увидел в толпе нужного ему человека. Если он не пришел, значит, всей Кайноровой затее грош цена. И значит, разбираться с гвардейцами придется как-то по-другому.
   А может, придется-таки поехать в столицу вместе с господином К`Дунелем, высоким ценителем площадного искусства.
   Гвоздь отыгрывал обычную программу: плясал, жонглировал зажженными факелами, балансировал на одной ноге, водрузив на подбородок бутафорский меч, - проделывал все это, а сам скользил по толпе глазами.
   Вот!
   Он едва не уронил меч, когда заметил в задних рядах нужного ему человека. Тот, кстати, словно нарочно пробирался поближе к площади. И был без жены, вероятно, оставшейся дома в наказание.
   - А теперь гвоздилки! - звонко объявил Кайнор.
   Народ притих - здесь, как и почти во всей Иншгурре, про гвоздилки знали. Причем если авторство этих четверостиший безусловно приписывалось Гвоздю, то декламировать их могла любая актерская труппа, а многие поэты даже придумывали свои, подражая язвительному стилю Кайнора. У некоторых, вынужден был он признать, получалось вполне сносно.
   Но - по-другому, совсем не так, как у него.
   - Я войны не боюсь и чумы не боюсь.
   Вечно лезу в петлю, над собою смеюсь.
   Но клянусь, если скажут: "В храмовничьей школе
   тебя учат на память", - пойду утоплюсь!
   Захохотали. Кайнор подмигнул симпатичной молодице в первом ряду и продолжал:
   - Каждый шаг наш по жизни - то след на песке.
   Будь гуляка шальной ты иль смирный аскет,
   всяк мечтает побольше следов понаставить.
   Но вот ветер подул - только рябь на песке...
   - Эй, приятель, - крикнули из толпы, - ты что же, самый умный, да? Или считаешь себя... хэх!.. вторым Тойрой Мудрым?
   - Да не, - ответили крикуну, - эт он славы взалкал. Следы на песке, так сказать, "гвоздит"!
   Кайнор улыбнулся "знатоку" души своей:
   - Славы вкус? - знаешь, слаще бывает моча!
   Мне не веришь? Спроси, дорогой, палача.
   "Пьедестал с эшафотом, - тебе он ответит,
   часто разделены лишь ударом меча!"
   Засвистели, по-девичьи взвизгнули то ли от восторга, то ли сосед-рукоблуд за бочок ущипнул.
   Подкузьмили:
   - Артист, а ты вообще-то разговаривать по-нормальному умеешь?
   Кайнор пожал плечами:
   - Задавая поэту вопрос, не сердись,
   коль ответом тебе будет вычурный стих.
   Если хочешь ответ получить, как приказ, то
   к капитану гвардейцев ты лучше иди.
   С последними словами он указал на К`Дунеля, по-прежнему сидевшего где-то под ним, на фургонной лавочке.
   А потом, выловив взглядом протиснувшегося наконец в первые ряды муженька Зойи, плеснул масла в камин:
   - Я не нажил друзей, я растил лишь врагов
   идиотов, мерзавцев, владельцев рогов.
   Но мой враг самый страшный - я сам, без сомненья,
   так, танцуя, себя же сжигает огонь.
   На "владельцах рогов" Кайнор недвусмысленно ткнул пальцем в нужную сторону - еще и подмигнул дуболому, чтобы уж наверняка. Тот пригляделся к жонглеру, узнал и взвыл от ярости. Его едва удержали стоявшие рядом, а то бы благоверный Зойи наверняка ринулся мстить обидчику.
   А обидчик, словно не замечая волнения толпы и не слыша страшных проклятий, которыми награждал его рогоносец, отвесил ему низкий поклон:
   - Улыбнитесь же, ну! Ну увел я жену
   но зачем бить рогами и выть на луну?
   Мы ведь с ней пообщались не так уж и долго
   и к тому ж я, заметьте, ее вам вернул!
   И это было последней каплей - тут уж никакие силачи не удержали бы обиженного! Он ткнул одного локтем в чувствительное брюхо, заехал второму кулачиной в глаз и, ревя как бык во время случки, затопотал к фургонам.
   Кайнор присел и еще раз взглядом измерил расстояние от того места, где он сейчас стоял, до купола местной храмовенки, тулившейся к площади, но чуть поодаль от места представления.
   Гулкое "Ух!" - это обиженный муженек Зойи со всего разбегу врезался в фургон. С самыми, заметьте, гнусными намереньями: сбросить Гвоздя с каната.
   Гвоздь разочаровывать беднягу не решился и "сбросился" - пусть порадуется человек!
   Толпа ахнула, у Кайнора в желудке тоже что-то ахнуло, он мысленно сосчитал до... раз, два, три... - на "три" он уже был впечатан лицом в рельефный купол храмовенки. Который, кстати, сказать, свет факелов почти не освещал. А луна сегодня как-то стыдливо и не по-взрослому прячется за плечи туч, поэтому...
   Ну, и так ясно, что "поэтому" - додумывать некогда! Гвоздь соскользнул на бордюр, обрамлявший купол, и перебежал по нему на ту сторону, которая была скрыта от глаз толпы - впрочем, увлеченной сейчас совсем другим. Но ведь оставались еще и гвардейцы во главе с бравым господином К`Дунелем.
   Спрыгнув на землю, Кайнор первым делом вывернул плащ и закутался в него поплотнее. Конечно, жонглерское трико, пестрое, как мысли обкурившегося кровяными цветочками, плащ вряд ли скроет. Поэтому пришлось вымазать ноги в грязи, благо, этого добра в здешних канавах хватало.
   Ну и теперь главное - подальше, подальше от самой вероятности быть кем-либо увиденным! Ибо гвардейцы, возможно, прямо сейчас прорубаются сквозь бурлящую толпу к храмовенке, и уж они, будьте покойны, допросят всех и разберут каждую хибару по бревнышку, чтобы найти Кайнора.
   Он аккуратно вытер подошвы своих кожаных туфлей, увы, тоже предназначенных для выступлений, а не для путешествий. Ничего, потом что-нибудь решим.
   Убедившись, что не оставляет следов, Гвоздь вернулся к храмовенке и через один из "ползучих" входов на четвереньках вошел внутрь. Здесь было темно, все окна оказались прикрыты ставнями, и только через зарешеченное отверстие в куполе проникали отсветы от факелов на площади. Гвоздю хватило и их, чтобы сориентироваться; да впрочем, все храмовенки в подобных деревнях устраивались одинаково, и эта не была исключением.
   Небольшое ее помещение почти полностью занимали вырезанные из дерева фигуры зверобогов - все двенадцать. Расставленные кругом, мордами внутрь, они представляли собой воплощение календарного цикла.
   Акула, Цапля, Нетопырь, Крот, Сколопендра, Дракон, Лягушка, Муравей, Змея, Мотылек, Стрекоза, Кабарга, - каждый топорщился крыльями или клыками, по которым только и можно было их узнать: здешний скульптор, хоть и старался на совесть, вряд ли когда-нибудь достиг бы вершин мастерства. Да этого от него и не требовалось - а самые главные черты каждого из Сатьякала он передал.
   Изображения были полыми внутри. Когда наступал месяц того или иного зверобога, местный священник распахивал пасть его идола - и прихожане складывали туда подношения.
   Сейчас, в самом начале осени, с распахнутой пастью стояла Кабарга. Ее неестественно удлиненные клыки напоминали два меча, а пустые глазницы, казалось, пристально наблюдали за Кайнором.
   - Нет, сударыня, - сказал он ей, - я вас не потревожу.
   Гвоздь огляделся, выбирая подходящего идола. Да, Лягушка годится для его целей лучше всего.
   Кайнор опустил нижнюю челюсть Пестроспинной и ужом проскользнул внутрь ее чрева.
   Потом как-то ухитрился поднять челюсть в прежнее положение и замер, прислушиваясь к звукам снаружи...
   * * *
   Сперва они шли молча, подсознательно все же ожидая подвоха от темных коридорных отростков, то и дело манивших свернуть в них, и от напряженной, глухой и пыльной тишины, колыхавшейся вокруг. Подвоха не было. Не было вообще ничего, кроме пляшущего света от браслетов; даже эхо от шагов вязло в здешнем воздухе и не звучало.
   - Гляньте! - почему-то шепотом произнес Иссканр. Он повыше поднял левую руку и помахал ею, словно отгоняя клочья тьмы от потолка. Интересно, кто все это вырезал?
   Коридорные своды не были прямыми и ровными, и хотя Фриний и Быйца заметили это уже давно, сейчас не удержались, каждый запрокинул голову и скользнул взглядом по диковинным фигурам, которыми бугрился потолок. Цветы, деревья, морские волны, прибрежные скалы, натянутые луки и скрестившиеся в смертельном поединке мечи, падающая башня и люди, которых она вот-вот накроет, солнце, луна, мохнатые звезды - предвестницы гибельных событий, твари речные, воздушные, подземные, многорукие исполины, многорогие рыбы, распахнутые Книги и плотно запечатанные свитки, ларцы с драгоценностями, черепа, почившие воины, девы неземной красоты... - и глаза, сотни тысяч глаз на каждом клочке потолка; глаза, которые, казалось, безмолвно и строго следили за пришельцами.
   Над этими узорами даже целому городу скульпторов пришлось бы трудиться не один год, ведь коридоры, разветвляясь, тянутся на многие метры вглубь и на сводах каждого буйствует жизнь в камне.
   Поэтому на вопрос Иссканра Фриний предпочитает промолчать, а Быйца скалится желтыми обломками зубов:
   - Какая разница, кто вырезал? Мы пришли сюда не барельефами любоваться! Не знаю, что посулили тебе наши благодетели, юноша, а мне обещана смерть, о которой я мечтаю вот уже более трех сотен лет.
   - Если ты так сильно хочешь умереть, зачем было удирать от Дракона? огрызнулся Иссканр. - Остался б вместо чародея - и сейчас лежал бы россыпью угольков.
   - Не лежал бы, - отрезал Быйца, враз помрачнев. - А стоял бы по ту сторону стены, обгоревший, но живой.
   - Круто, - только и сказал Иссканр.
   Они пошли дальше - но почти сразу же вынуждены были опять остановиться: коридор, до этого прямой, теперь разъединялся на два совершенно одинаковых ответвления.
   - Куда пойдем?
   Фриний взглянул на горбуна:
   - А ты как считаешь?
   - Жребий, - проронил тот нехотя. - Только жребий.
   Чародей подбросил монетку, поймал и быстро накрыл ее ладонью.
   - Цапля - левый, Акула - правый, - предложил Иссканр.
   Выпала Цапля - и они свернули в левый.
   В последний момент Мыкун зачем-то вдруг обернулся и уловил краем глаза шевеление на потолке, но никак на него не отреагировал. Да и неясно было вообще, понял ли он, что именно увидел.
   * * *
   - Нет, сударыня, я вас не потревожу!
   Этот голос Зойи был знаком, о да! И то, что он померещился ей сейчас, когда она, коленопреклоненная, заключенная в исповедальной нише, замаливала грехи - в этом, если задуматься, не было ничего странного. Ведь грешила-то она как раз с обладателем голоса, рыжим жонглером, приехавшим утром в деревушку. Он говорил, его зовут Кайнор, но Зойи, конечно, не поверила. Все рыжие - те еще лжецы, а всякий жонглер мечтал бы оказаться известным Кайнором из Мьекра... впрочем, ее Кайнор и так был хорош, безо всяких гвоздилок. Дуклану бы не помешало взять у него несколько уроков насчет того, как следует выполнять супружеские обязанности!
   Но, конечно, ее благоверный не горел желанием брать эти самые уроки. Он попросту отлупил Зойи (уже после того, как вернулся из неудачной погони за Кайнором) и отправил в храмовенку. В общем-то, еще по-доброму поступил, Янкур вон свою, когда застукал, до смерти не зашиб, но месяц пластом лежала. А что? - ихнее право, мужиковское: раз за жену свадебный выкуп платил, считай, перешла в его собственность...
   А вот говорят (хотя, наверное, враки все это), что за Хребтом есть город, где правят женщины. Нет, точно враки - кто б им позволил?!
   ...Разве только такие вот обходительные и приятные во всех отношениях кавалеры, как тот, кто только что сказал: "Нет, сударыня, я вас не потревожу!" О, человек с таким голосом никогда не поднимет руку на женщину!
   Зойи вздрогнула, когда вслед за "примерещившимися" словами услышала вполне обыденное кряхтение - кто-то проник в храмовенку и сейчас пытался что-то сдвинуть с места. Сдвинуть у него не получалось... нет, вот получилось; слышно, как он... неужели?! - да, точно, влазит в идола одного из зверобогов!
   Тут уж у Зойи всякие сомнения пропали: точно он, Кайнор этот рыжий! Никто больше бы не осмелился - в такое время... да что время, что время! в храмовенке, в идола!.. - влезть, как в фургон свой жонглерский! Еще и ерничал, "сударыней" кого-то из них назвал!
   Ох!
   Последнее мысленное восклицание Зойи относилось к гвалту, который царил на площади и который она наконец-то услыхала. Гвалт плескался и вскипал, отдельные выкрики мешались в общем ропоте, всполошенно ржали усталые коняги, тявкали тонкоголосые шавки, звенел металл...
   "Не иначе, мой паскудник такое утворил", - разумеется, Зойи имела в виду не муженька, а только что схоронившегося в идоле Кайнора. Она уже поднялась с колен, чтобы... она еще и сама не знала, как собиралась поступить.
   ...Так никогда и не узнала.
   Идолы вдруг зашевелились, и в первый момент Зойи показалось, что это проделки все того же Кайнора. Но нет, как бы он смог управлять столькими сразу?!
   "Но тогда почему?.."
   Додумать Зойи тоже не успела. Завороженная, она смотрела, как Огненосный со скрипом расправляет корявые деревянные крылья, а Пестроспинная поворачивает голову к выходу, как Стоногая струится по направлению к Неустанной, а Немигающая наоборот, свивается в тугую пружину...
   Тонкое, на грани слышимости, шипение хлыстом разорвало воздух часовенки - и два идола почти одновременно прыгнули: Лягушка и Змея. Немигающая - на Пестроспинную, а та - к выходу.
   Когда они еще были в воздухе, остальные фигуры тоже атаковали друг друга, но Зойи почему-то неотрывно следила взглядом именно за первыми двумя, Лягушкой и Змеей. Казалось, в противостоянии этих двух кроется разгадка всего, что здесь происходит.
   Немигающая опоздала. Ее массивная деревянная голова ухнула о пол в том месте, где всего мгновение назад сидела Лягушка. А та уже была у двери, мощным ударом снесла ее с петель и выпрыгнула во тьму - с противоположной от площади стороны.
   Идол же Змеи от удара треснул, а нижняя челюсть Немигающей попросту отвалилась. Змея пыталась ползти, но не двигалась с места и лишь скрежетала по плитам угловатыми извивами тулова.
   Досталось и другим зверобогам: во все стороны летели щепки и целые куски древесины, крылья, лапы, головы, хвосты. Сражались идолы беззвучно, только глухо ударялись друг о друга да с треском теряли части тел.
   Потом все стихло - изломанные, покореженные в схватке идолы растерзали друг друга так, что не могли уже пошевелиться - ибо превратились, по сути, в простые обломки - и не узнать, который был кем.
   На своих прежних местах стояли только двое: Мотылек Яркокрылый и Кабарга Остроклыкая, - да лежал, почти не тронутый, не оживавший, просто сброшенный в суете с постамента Нетопырь Мстительный.
   Вдруг Остроклыкая повернула голову и уставилась на Зойи черными дуплами глаз.
   Медленно, словно подрубленное и падающее дерево-великан, она сошла с пьедестала и направилась к Зойи. Неестественно длинные клыки блестели отполированными поверхностями, и поступь Кабарги была тяжела, как кошмарный сон, от которого уже не суждено пробудиться никогда, никогда, никогда...
   * * *
   Некоторые совершенно безосновательно считали Лабиринт чем-то похожим на паука: несколько лапок-коридоров, тянущихся к центральному залу-туловищу, - и всё. Иные полагали, что Лабиринт напоминает скорее паутину, нежели ее создателя, - и, подобно паутине, разветвлен и сложен.
   Ошибались и те, и другие; ошибался любой, кто верил, что Лабиринт можно представить себе в виде постоянного изображения. Ибо он подобен реке, лесу, лугу - и, сколь бы детально ни был описан, рано или поздно перестанет соответствовать своему описанию. Так высокородная леди через пару лет или дней лишь отдаленно походит на портрет, писанный лучшим столичным живописцем; так воришка ничуть не схож с карандашным наброском его внешности, разосланным на все посты городской стражи.
   Ибо и лес, и река, и высокородная леди, и воришка живы - как жив и Лабиринт: каждый по-своему. Живы, и, следовательно, изменчивы.
   Фриний догадывался об этом свойстве Лабиринта, Быйца знал совершенно точно, Иссканр чувствовал подсознательно, а Мыкун... Мыкун просто шагал туда, куда его вели.
   И ни Фриний, ни Быйца, ни Иссканр (и уж, конечно, не Мыкун) не понимали, что их давным-давно заметили. За ними наблюдают. Их оценивают на глаз, как оценивает подозрительную монету пройдоха-купец: не фальшивая ли?