Осознав это, Он закричал, ибо не в силах был сдерживать накопившийся в груди сгусток торжества и силы.
Однако тотчас откуда-то сбоку Ему ответили криком не менее мощным.
Ну да, теперь-то, когда этот звук привлек Его внимание, Он заметил и запах, исходивший оттуда же. Запах соперника, слишком похожий на Его собственный — а двое таких существ, это ведь ясно, не смогут ужиться в одном мире — ибо тот, как знал Он из предыдущего опыта, способен лишь одного насытить водами, теплом и временем до тех пределов, чтобы взращенный смог разрушить мир. И если двоим здесь не место, то…
К тому же, подумал Он, удивляясь, как быстро мысли сменяют одна другую, к тому же, если вод поблизости нет, то не исключено, именно соперник и есть их заменитель, то, чем необходимо питаться, чтобы вырасти до пределов мира.
Теперь, когда запах и звук слились в одно и ассоциировались у Него с одним-единственным объектом, оказалось, что пользу можно извлечь и из глаз. Ибо они еще и показывали объект. Вообще-то они показывали все вокруг, все, что издавало запахи, а также излучало свет. Сложность состояла в том, что раньше, в прежнем мире, всего было не слишком много и в глазах особой потребности не было, разве что дабы наблюдать за движением времени. Теперь ситуация поменялась.
Он изучил (носом, ушами, глазами) ближайший участок мира. Как и предыдущее мироздание, нижняя его часть представляла собой поверхность, которая, закругляясь, поднималась кверху. А вот верхней части не было или, если точнее, находилась она далеко вверху и совсем не походила на нижнюю, ибо оказалась светло-голубой, с редкими прожилками белесых облаков. Нечто, что Он мог бы назвать красотой, наполняло это зрелище покоем и стремлением к созерцанию, но еще один крик откуда-то справа вынудил Его отвлечься.
Еще в нижней части мира находился мир предыдущий, разломанный на куски. Рядом же лежало несколько мирков, похожих на этот, сломанный — но большая их часть оказалась целой. Тот же, из которого доносился крик, был надтреснутый, и нечто непонятное шевелилось по ту сторону, в щели.
Он захотел оказаться поближе к источнику звука — и тело само, словно откликаясь на желание действием, повлекло своего обладателя к надтреснутому мирку. На несколько мгновений, изумленный таким поворотом событий, Он даже остановился и как следует оглядел самого себя, обнаружив, что является хозяином четырех отростков, которые и несут Его тело в любом выбранном направлении; пятый же отросток уравновешивал голову и помогал во время движения сохранять устойчивость. Он подивился, сколь совершенным творением является, но, опять-таки, был отвлечен от размышлений на данную тему криком. Следовало положить этому конец!
И Он направился к надломанному мирку. Соперник не разбрасывался временем впустую — и теперь почти выбрался наружу, во всяком случае, его уродливая голова, не имеющая ничего общего с красотой, способная вызывать лишь отвращение, уже высунулась в мир внешний. Мир, который принадлежал Ему, а вовсе не этому уродцу с едким запахом и раздражающими звуками! На что еще может сгодиться такое беспомощное существо, как не для пропитания столь гармоничного во всех отношениях создания!
Однако когда Он приблизился к уродцу, тот яростно зашипел и задергался изо всех сил (надо отметить, весьма ограниченных), чтобы поскорее выбраться наружу и, вероятно, что-либо предпринять. Не успел. Он распахнул рот и схватил уродца за нос, чтобы тот прежде всего перестал воспринимать запахи — ибо зачем такому беспомощному существу они нужны? Тот взвыл. Упершись передними лапами в плененного противника, Он резко мотнул головой, вырывая из жертвы кусок. Воды, совершенно другие по вкусу и запаху, наполнили Его рот — и Он глотнул, наслаждаясь насыщением! А потом отрывал все новые и новые куски, проглатывая их с жадностью и удовольствием оттого, что в мире больше не существует этого уродца, что тот наконец-то будет использован по назначению (то есть, для насыщения Его брюха).
Разумеется, сразу съесть все Он не смог. Более того, Он почувствовал легкую усталость, ибо насытился до предела. Ему захотелось наполнить тело теплом, он уже даже удобно устроился рядом с останками своей жертвы, когда неподалеку раздался еще один крик. О, этот крик разительно отличался от того, который издал мертвый уродец! Нынешний был воплем торжества.
Поглядев в сторону, откуда доносились столь возмутительные звуки, он увидел еще одного чужака. Однако на сей раз он не был уродцем или немощным. И он, этот чужак, очень ловко выбрался из своего предыдущего мирка — а теперь спешил со всех ног к своему убитому и менее удачливому предшественнику. И ведь явно не затем, чтобы точно так же погибнуть.
И хотя Ему очень хотелось погреться на солнышке, приближающийся чужак излучал слишком явную угрозу, чтобы пренебрегать ею. Пока атакующий был еще слишком далеко, но с каждым мгновением приближался — и тогда Он отступил. Где-то там, позади, Он помнил, темнело несколько отверстий, которые, вероятно, вели в другие миры. Или, как минимум, забравшись в одно из них, можно было спрятаться от воинственного чужака. Пахло из отверстий привлекательно, не опасностью, а жильем.
Он заполз в ближайшее, сперва как следует прислушавшись к звукам, что доносились оттуда, и еще раз проверив, нет ли там какого-нибудь враждебного запаха. Потом проник внутрь. Недлинный тоннель заканчивался круглой пещеркой, где можно было развернуться головой ко входу. Он так и сделал — и даже немного выполз наружу, чтобы поглядеть, что там творится. Чужак насыщался, отвратительно чавкая и проглатывая сразу большие куски. При этом он хищно поглядывал по сторонам — и едва заметил еще одного незнакомца, норовившего выбраться из собственного мирка во внешний (а таких чужаков становилось все больше), оставил добычу и ринулся в атаку. Его противник оказался достаточно сильным и ловким, чтобы успеть выскочить наружу и дать отпор. Они сцепились — зубы, лапы, хвосты, все вперемешку — и покатились по земле. А вокруг выбирались из своих мирков другие чужаки: кто-то тоже кидался на ближайшего соседа или того, кто показался слишком слабым, кто-то — спешил к останкам уродца, чтобы побыстрее насытиться, пока остальные не заметили. Везде кипела жизнь, полная запахов, звуков, красок и движения.
Очень скоро Ему наскучило наблюдать за тем, что творилось снаружи. Раз уж теплом насытиться не удалось, неплохо бы насытиться хотя бы временем. И Он вернулся в пещерку, улегся там поудобнее, мордой ко входу — и заснул под шум и вопли, доносившиеся снаружи. В любой другой день Он с удовольствием принял бы участие в потасовках (и примет еще не раз), но сегодня Он устал и поэтому отдал предпочтение сну.
Впрочем, как следует насытиться временем Ему тоже не дали. Внезапно Он проснулся, почувствовав опасность. Опасность приближалась откуда-то снаружи, сейчас она ползла по коридору и вот-вот должна была оказаться в пещере.
Он зашипел, приподнимаясь и вглядываясь во тьму (как ни странно, глаза теперь казались Ему почти такими же важными, как нос и уши). Где-то совсем рядом шевелилось нечто — мгновение спустя Он сообразил, что это один из чужаков, проломавших собственные мирки там, наверху — и теперь спустившийся сюда, чтобы… Впрочем, какая бы причина ни двигала вторженцем, сейчас чужак замер и принюхивался/прислушивался, пытаясь, видимо, решить, насколько рискованно продолжать нападение.
Чтобы помочь в принятии этого решения, Он накинулся на чужака и успел ухватить его зубами за нос. Последовала небольшая потасовка; в конце концов вторженец вырвался и, поскуливая, убежал наверх.
Но вот звуки затихли. Тогда Он поднялся с пола (Он прилег, немного утомленный схваткой с чужаком) и тоже выбрался наверх. Кажется, Он понял, почему вторженец посмел сунуться сюда. Хоть тот и обладал трусливым характером (о чем свидетельствует столь скорое бегство), но не был уверен, что в этой пещере кто-нибудь есть.
Дабы на будущее обезопасить себя от подобных визитов, Он помочился неподалеку от входа в пещерку, тем самым ставя запаховую метку: «Здесь живу я!» После этого Он вернулся к себе домой и проспал там до самого утра — лишь первые лучи солнца, пробравшиеся внутрь сквозь небольшой тоннель, да громкие звуки очередной потасовки разбудили Его. Выйдя наружу — неторопливо, хотя эта неторопливость стоила Ему большого напряжения, — Он огляделся. Видимо, Его величественное появление почти не произвело впечатления на окружающих — они по-прежнему выли и набрасывались друг на друга, а кое-кто уже пировал останками своих или чужих жертв, от которых доносился неприятный запашок подпорченной солнцем падали.
И в это время откуда-то сверху появились сперва звуки, а потом и запахи — новые, страшные и вместе с тем манящие.
— Ну, — сказал чей-то голос. — Покормим-ка наших малышей.
(Разумеется, для Него, как и для остальных «малышей», голос произнес всего лишь ничего не значащий набор звуков, но… Но что-то такое уже тогда всколыхнулось в Его сознании. И потом, постепенно, день за днем, Он начинал понимать слова, их значение — и это длилось до тех пор, пока Он не заболел, — о чем будет сказано в свое время).
Голос пугал и очаровывал прежде всего гармонией звуков, которые издавал. Но был еще и запах — запах добычи, крови, недавней смерти! Все, кто находился сейчас внизу, — сражались ли они или же пожирали тухлятину, или вообще только сейчас выползли из своих нор — все, как один, вытянулись в струнку и подняли головы вверх, к этому запаху. Они жаждали насыщения, жаждали отыскать то, что так притягательно пахло.
Вдруг к ним скользнуло нечто темное и плоское — стелясь по земле, оно рванулось в том числе и к нему. Но Он не побежал: темное и плоское не имело ни запаха, ни звука, оно было сродни теплу, которое лишь грело и светило — и больше ничего.
Зато вслед за плоским и темным сюда упал кусок мяса. Тотчас все кинулись к нему — а сверху падали другие куски, обладавшие притягательным запахом смерти, невообразимо вкусные!.. И голос, расхохотавшись, заключил:
— Хор-роши, стервецы! Гляди, как накинулись. С них явно будет толк. Сильные бойцы.
А другой голос добавил:
— Не только. Есть среди них парочка детенышей и посообразительней, — и темное, плоское снова зашевелилось, потянувшись к Нему. Но Он тогда не обратил внимания, всецело поглощенный борьбой за кусок мяса да наблюдением за соседями (некоторые были особо озлобленны и могли напасть).
Наконец мясо закончилось. Кое-кому досталось меньше, чем они хотели, и несколько голов поднялось, выжидающе глядя наверх. Но плоское и темное судорожно задергалось, а голос издал некий сиплый однотонный вскрик, так непохожий на предыдущие его звуки, и лишь потом добавил:
— Вот уморы! Они проморгали свою долю и надеются, что им дадут еще!
— Так бывает всегда, — безразлично заметил другой голос. — Всегда найдется пара-тройка слабаков — и вот увидишь, они никогда отсюда не выйдут.
И хотя Он тогда еще не понимал слов, Он вскоре увидел. Те, кто остался без мяса, не все были слабаками — некоторые просто слишком уж увлеченно сражались друг с другом, когда сверху начали бросать пищу, и поэтому они поздновато сообразили что к чему. Такие (а их было большинство) в следующий раз не зевали, хотя оставались не менее агрессивными, чем прежде. Их Он не понимал. Ясно ведь и так, что всех сразу не сожрешь, тем более, если не будешь расти. А Он хотел вырасти до пределов этого мира — и вот тогда-то, а может, намного раньше, Он расправится со всеми своими конкурентами. Разумеется, Он не собирается оставлять их в живых, просто попозже с ними будет проще разобраться.
Другие соперники и впрямь быстро сдались. Они оказались слабаками, слишком медлительными, слишком тугодумными, чтобы выжить здесь. Они явно поторопились разломать свои предыдущие мирки. Одного такого слабака Он сам как-то разорвал на клочья — не потому что хотелось есть, но просто из-за очередного приступа ярости. Обычно они, приступы, накатывали на Него, но не очень часто — и тогда Он расправлялся с кусками древесины, раскиданными по всему котловану, или же рыл. Последнее занятие оказалось еще и полезным.
Во-первых, норы, которые заняли Он и Его соседи отличались по размерам. Он занял одну из небольших — но Он и сам тогда был небольшим, и в те дни размеры норы Его успокаивали. Однако теперь Он рос — и рос, следует заметить, намного быстрее своих сверстников. Очень скоро нора стала слишком маленькой, Он еле протискивался сквозь короткий тоннель в пещеру. Существовало два выхода: отобрать более подходящую нору у соперника (и нор, и соперников вокруг было предостаточно) либо же расширить свою. После неудачной попытки выселить соседа, что жил слева (того самого, который в первую же ночь напал на Него), Он отдал предпочтение рытью. И очень скоро Его нора уже не казалась слишком маленькой или неудобной.
Во-вторых же, запахи от испражнений. Чтобы пометить собственные владения достаточно было струйки мочи, но вот фекалии следовало закапывать в землю, иначе они мешали воспринимать остальные запахи окрест, и даже маленькие жучки, слетавшиеся в котлован и понемногу превращавшие фекалии в шарики, чтобы укатить их прочь, — даже жучки не спасали положения.
В-третьих, воды хватало не всегда. В котловане имелось несколько бассейнов, куда в засушливые дни по специально опущенным желобам наливали воду, — но ее было, опять-таки, мало, и на всех не доставало. Тогда Он догадался выкопать неподалеку от своей норы небольшую ямку — и после дождя получал небольшой запас, который с удовольствием выпивал; нужно было только следить, чтобы никто из соперников не подкрался к ямке, когда Он спал, и не вылакал воду. Пришлось пару раз серьезно поцапаться с особо наглыми типами, после чего большинство в котловане принялось за сооружение собственных ямок, а не норовило выпить воду из чужой.
В отличие от воды, мясо сюда сбрасывали без задержек, поэтому все обитатели котлована росли быстро. С таким же неизменным постоянством сюда поступало тепло, которое они вместе с мясом и временем жадно поглощали. И все так же наверху звучали голоса, издававшие странные в своей упорядоченности звуки.
Постепенно Он начал понимать их (или Ему только казалось, что понимает). Всех обитателей котлована голоса называли «малышами» или «маленькими стервецами». Мясо — «мясом». Воду — «водой». И так далее. Раньше Он воспринимал все по-другому. Мясо для него было запахом, набором звуков (когда оно падает к ним сюда, и когда его ешь), вкусом и «картинкой», хотя последним — менее всего, потому что запахи, вкус и звуки остаются (ах да, еще осязание!), а выглядит мясо всякий раз по-другому. И вот оказывается существует нечто общее, что связывает такие подчас непохожие, чужие аспекты бытия — и это нечто — одно лишь слово, сочетание звуков, которое вызывает в твоем сознании целый ряд ассоциаций.
То же самое с водой и прочим. Вообще со всем. И хотя Он пока не очень-то представлял практическую сторону такого использования звуков (вернее, слов), Ему очень нравилось, что узнать о грядущем кормлении можно, оставаясь внимательным к тому, что произносят голоса там, наверху. Это было очень удобно, это позволяло Ему приготовиться к кормежке и, соответственно, выхватить самый вкусный кусок, пока остальные растерянно соображают, что к чему. Невероятно полезная способность.
Тем не менее слова и пугали Его. Даже не они сами, а то, что они принадлежали к верхней части мира — той, где жили голоса, откуда появлялось мясо, вода и плоские темные неопасные предметы, которые двигались соразмерно с голосами. И много еще чего появлялось именно сверху. По сути, верхняя часть мира была постоянным источником неизвестных явлений, вещей, событий, и Он с ужасом думал о том, как же много времени уйдет на то, чтобы все это постичь. К счастью, времени на подобные размышления у Него почти не оставалось — хватало хлопот и без того.
Потом, с какого-то момента приступы ярости начали завладевать Им все чаще и на все большие промежутки времени. В такие минуты Он не контролировал себя и даже не всегда помнил, что делал. Однажды Он обнаружил себя над растерзанным телом соседа слева (того самого, с которым Он повстречался в свою первую ночь здесь); даже удивительно, как Ему удалось справиться с таким опасным и сильным противником. В другой раз Он очнулся на склоне котлована, под Ним была свежевырытая яма (и внушительных размеров!), а лапы Его еще продолжали движение, вырывая и отшвыривая прочь целые комки земли. «Маленький стервец наверняка будет землекопом!» — сказал тогда один из голосов. А второй рассмеялся.
И очень нескоро Он сообразил, в чем же причина приступов. А она заключалась в Его самочувствии. С некоторых пор что-то в Его организме работало не так. Как будто какая-то его часть сломалась или вот-вот должна была сломаться. Нарушилась согласованность движений, возникло постоянное ощущение, что в горле застряла круглая твердая кость; и еще — зуд по всему телу. И от этого невозможно было избавиться, никак! Иногда Он даже жалел, что расширил короткий тоннель, ведущий в Его пещеру — там было бы так удобно чесать спину! Однако ни расчесывания, ни попытка проглотить кусок побольше (чтобы столкнуть с места ту проклятую круглую кость в горле!) ничего не давали. А приступы ярости учащались и становились все продолжительнее.
В конце концов у Него поднялась температура — было такое ощущение, что мир вокруг перенасытился теплом и оно продолжает опалять все, куда только способно проникнуть. Даже Его пещеру, где обычно было прохладно и очень уютно, а теперь стало невыносимо душно. Мысли перемешались в голове, лапы путались и не желали повиноваться. Он пополз наружу, чтобы испражниться, но не успел — и с отвращением унюхал, что даже тело Его исторгает слишком зловонное вещество, чтобы быть здоровым.
Это была Его последняя разумная мысль. В том состоянии.
Потом последовал продолжительный провал, когда Его тело само действовало, а Он лишь наблюдал за происходящим, но совершенно отстраненно, даже не пытаясь понять, что происходит. Наверное, так даже лучше. Возможно, если бы Он попытался понять, то сошел бы с ума. Озверел бы. И тогда не годился бы ни на что, кроме как на подручные работы, на жизнь зверя. Это Ему потом объяснили.
А сейчас Он лежал на песке, весь истерзанный переменами, с Ним произошедшими, и смотрел одним глазом в небо (другой, закрытый, ничего не видел).
— Ох, — сказал чей-то голос. — Колючек мне под хвост!
Так обычно ругался один из тех, кто жил наверху, за краем котлована. Но тот ни разу не произносил это так, с такими интонациями. И тембр того голоса был другой. И ни разу до сегодняшнего дня тот не угадывал Его мысли.
— Гляди-ка, — а вот этот голос был Ему знаком. — Один из маленьких стервецов уже научился говорить! Вот уж не думал!..
— К тому же он поднабрался от тебя всякой ерунды! — хохотнул второй.
— Ну что тут, — произнес третий, совсем чужой, — есть подходящие?
— Да, парочка в самый раз. Сейчас организуем.
Чьи-то лапы подхватили Его и впихнули в мирок, ограниченный деревянными прутьями. Мирок закачался — Его куда-то несли.
— Смотрите, осторожнее. Еще слишком слабые, — сказал второй голос.
— Жаль будет, если эти маленькие стервецы загнутся, — подхватил первый.
— Я не маленький стервец! — прошептал Он. — Я не маленький стервец!..
Голоса захохотали.
— Да, определенно удачная генерация, — произнес третий. — Господин Миссинец будет доволен.
Один из них сидит, ритмично покачиваясь и наигрывая на шестиструнном инструменте — но не издавая при этом ни звука.
— Эй, килларгnote 2, да что ж ты все молчишь?! — не выдерживает кто-то из сидящих. — Нет, ведь пообещал-то киллах исполнить, а только и знает, что бренькать на этой своей… тьфу!
Кхарг поднимается и, ворча, уходит куда-то во тьму. Остальные слушатели не спешат покидать нагретые места возле костра, но тоже недовольно фыркают и змеят хвостами по земле. Лишь один из них молчит, полуприкрыв веками глаза. Кажется, под эту музыку он вспоминал о чем-то своем, очень дальнем, очень давнем.
— Ну что, — спрашивает килларг, — я угодил тебе, Избавитель?
— Да… — хрипло шепчет тот, с полуприкрытыми глазами. — Но ты говорил, что расскажешь киллах.
— Расскажу, — смеется повествователь. — А как же! И не один!..
Глава вторая. В ответе за тех, кого сотворил
Максим покосился на дочь. Та, кажется, не перепугалась, ее даже забавляло происходящее. Это хорошо. Это облегчает задачу. Ладно, сейчас надо решить, как избавиться от психа. Отправлять его обратно к ребятам в лагерь нельзя, но и оставлять здесь, заснуть в одном доме с ним… нет, это тоже не выход. Что ж, нужно будет с Денисом посоветоваться. Он, правда, растерялся не на шутку. Наверное, и впрямь гость похож на того персонажа, каким его Резникович представлял.
— Хорошо, — Максим похлопал приятеля по плечу и, так как тот явно не знал, что и сказать, взял инициативу в свои руки. — Тогда, уважаемый… простите, не расслышал, как вас зовут?
— Элаторх.
— …Да, так вот, Элаторх, не могли бы вы поподробнее рассказать о том, из-за чего вы, собственно, искали Дениса Федоровича? Наверное, тогда нам всем будет легче сориентироваться в происходящем и решить, чем же мы можем вам помочь.
— Вы мне не верите, — в отчаянии констатирует гость. И потом почти мгновенно переключается на гневное: — Да как вы смеете!..
— Посудите сами, любезный… — Максим запнулся, не зная, по правде говоря, какие доводы использовать. И так ведь… ну-у, ясно ведь и так, что Резникович, хоть и наваял целый ворох миров и миришек, один другого занятнее, делал все это исключительно в компьютере да на бумаге. И появиться такому вот «прынцу заморскому» попросту неоткуда. Кроме как из упомянутой психушки.
Костюм? Да, костюм у молодого человека знатный! (Кстати, вот вопрос еще, сколько визитеру лет, ибо выглядит он примерно на тридцатник, но вместе с тем во взгляде замечаешь что-то такое…) Так вот, рассказывая о костюме, рыцарь Сашка не преувеличивал. Даже наоборот, не смог передать всей «крутизны» оного.
И что? Мало ли откуда такие костюмы берутся?!
— Подожди, Макс, — Резникович, кажется, вышел из ступора. — Господа, я очень прошу вас — дайте нам с… с Элаторхом поговорить наедине.
Максим открыл дверь в соседнюю комнату:
— Конечно, если ты хочешь, — пожалуйста. А мы здесь подождем, пока вы придете к какому-нибудь решению.
Он бессознательно подчеркнул последнее слово. Нет, а к какому «решению» вообще можно здесь прийти?! «Ладно, старина Элаторх, веди нас в свой мир, до ужина еще пару часов, как раз успеем спасти твое мироздание, в котором порвалась связь времен»? Так что ли?!..
«А ты когда-то был другим», — раздался в голове Журского голос.
Максим вздрогнул, чувствуя, как по спине проходит волна страха, зарождаясь где-то у основания позвоночника и ледяной волной взбегая к шее, расплескиваясь по спине.
Наверное, каждый человек время от времени мысленно вступает сам с собой в диалог, подтрунивает над собственными поступками и прочее, прочее, прочее. Но это — сам с собой! А когда в вашем сознании появляется чужой голос!.. Так ведь и мысленным заикой можно стать, черт возьми!
Впрочем, «чужой» не значило «незнакомый». Хотя последний раз он звучал в сознании Журского в то далекое лето середины девяностых, когда события в Стаячем Камене приняли угрожающий оборот — когда Дениска, Макс, его дядя и еще несколько человек попали в «промежуточный» мир, куда обычно на некоторое время отправляются души умерших.
«Вот именно! — укоризненно произнес голос. — Тогда тебе было легче поверить в существование некоторых вещей, которые сейчас кажутся тебе невероятными».
— Папа! — прошептала Надюша. — Папа, кто это?!
Дочка указывала на входную дверь, которая минуту назад открылась, впуская в дом некую низкорослую и лохматую сущность, более всего походившую на черта.
Существо это, размером со вставшего на задние лапы зайца, плотно сбитое, передвигалось на мощных задних лапах. Длинные передние, с широкими, лопатоподобными ладонями, оно держало у пояса, не опираясь на них при ходьбе. Задние же лапы более всего напоминали мощные поршни, заканчивающиеся роговыми наростами, похожими на копыта. На голове гостя, круглой, тоже покрытой густым черным мехом, прежде всего привлекали внимание рога — два расширяющихся к основанию клина — на вид оружие очень серьезное.
Но не рога, а глаза существа, огромные, неожиданно мудрые, впечатляли больше всего.
«Здравствуйте, — вежливо поклонился вошедший, „транслируя“ свои мысли уже для всех троих, в том числе и для рыцаря. — К сожалению, я вынужден вмешаться, потому что обстоятельства не потерпят промедления».
— Какие обстоятельства?
Черт не успел ответить — распахнулась дверь из другой комнаты и сюда ввалился обалдевший Резникович:
Однако тотчас откуда-то сбоку Ему ответили криком не менее мощным.
Ну да, теперь-то, когда этот звук привлек Его внимание, Он заметил и запах, исходивший оттуда же. Запах соперника, слишком похожий на Его собственный — а двое таких существ, это ведь ясно, не смогут ужиться в одном мире — ибо тот, как знал Он из предыдущего опыта, способен лишь одного насытить водами, теплом и временем до тех пределов, чтобы взращенный смог разрушить мир. И если двоим здесь не место, то…
К тому же, подумал Он, удивляясь, как быстро мысли сменяют одна другую, к тому же, если вод поблизости нет, то не исключено, именно соперник и есть их заменитель, то, чем необходимо питаться, чтобы вырасти до пределов мира.
Теперь, когда запах и звук слились в одно и ассоциировались у Него с одним-единственным объектом, оказалось, что пользу можно извлечь и из глаз. Ибо они еще и показывали объект. Вообще-то они показывали все вокруг, все, что издавало запахи, а также излучало свет. Сложность состояла в том, что раньше, в прежнем мире, всего было не слишком много и в глазах особой потребности не было, разве что дабы наблюдать за движением времени. Теперь ситуация поменялась.
Он изучил (носом, ушами, глазами) ближайший участок мира. Как и предыдущее мироздание, нижняя его часть представляла собой поверхность, которая, закругляясь, поднималась кверху. А вот верхней части не было или, если точнее, находилась она далеко вверху и совсем не походила на нижнюю, ибо оказалась светло-голубой, с редкими прожилками белесых облаков. Нечто, что Он мог бы назвать красотой, наполняло это зрелище покоем и стремлением к созерцанию, но еще один крик откуда-то справа вынудил Его отвлечься.
Еще в нижней части мира находился мир предыдущий, разломанный на куски. Рядом же лежало несколько мирков, похожих на этот, сломанный — но большая их часть оказалась целой. Тот же, из которого доносился крик, был надтреснутый, и нечто непонятное шевелилось по ту сторону, в щели.
Он захотел оказаться поближе к источнику звука — и тело само, словно откликаясь на желание действием, повлекло своего обладателя к надтреснутому мирку. На несколько мгновений, изумленный таким поворотом событий, Он даже остановился и как следует оглядел самого себя, обнаружив, что является хозяином четырех отростков, которые и несут Его тело в любом выбранном направлении; пятый же отросток уравновешивал голову и помогал во время движения сохранять устойчивость. Он подивился, сколь совершенным творением является, но, опять-таки, был отвлечен от размышлений на данную тему криком. Следовало положить этому конец!
И Он направился к надломанному мирку. Соперник не разбрасывался временем впустую — и теперь почти выбрался наружу, во всяком случае, его уродливая голова, не имеющая ничего общего с красотой, способная вызывать лишь отвращение, уже высунулась в мир внешний. Мир, который принадлежал Ему, а вовсе не этому уродцу с едким запахом и раздражающими звуками! На что еще может сгодиться такое беспомощное существо, как не для пропитания столь гармоничного во всех отношениях создания!
Однако когда Он приблизился к уродцу, тот яростно зашипел и задергался изо всех сил (надо отметить, весьма ограниченных), чтобы поскорее выбраться наружу и, вероятно, что-либо предпринять. Не успел. Он распахнул рот и схватил уродца за нос, чтобы тот прежде всего перестал воспринимать запахи — ибо зачем такому беспомощному существу они нужны? Тот взвыл. Упершись передними лапами в плененного противника, Он резко мотнул головой, вырывая из жертвы кусок. Воды, совершенно другие по вкусу и запаху, наполнили Его рот — и Он глотнул, наслаждаясь насыщением! А потом отрывал все новые и новые куски, проглатывая их с жадностью и удовольствием оттого, что в мире больше не существует этого уродца, что тот наконец-то будет использован по назначению (то есть, для насыщения Его брюха).
Разумеется, сразу съесть все Он не смог. Более того, Он почувствовал легкую усталость, ибо насытился до предела. Ему захотелось наполнить тело теплом, он уже даже удобно устроился рядом с останками своей жертвы, когда неподалеку раздался еще один крик. О, этот крик разительно отличался от того, который издал мертвый уродец! Нынешний был воплем торжества.
Поглядев в сторону, откуда доносились столь возмутительные звуки, он увидел еще одного чужака. Однако на сей раз он не был уродцем или немощным. И он, этот чужак, очень ловко выбрался из своего предыдущего мирка — а теперь спешил со всех ног к своему убитому и менее удачливому предшественнику. И ведь явно не затем, чтобы точно так же погибнуть.
И хотя Ему очень хотелось погреться на солнышке, приближающийся чужак излучал слишком явную угрозу, чтобы пренебрегать ею. Пока атакующий был еще слишком далеко, но с каждым мгновением приближался — и тогда Он отступил. Где-то там, позади, Он помнил, темнело несколько отверстий, которые, вероятно, вели в другие миры. Или, как минимум, забравшись в одно из них, можно было спрятаться от воинственного чужака. Пахло из отверстий привлекательно, не опасностью, а жильем.
Он заполз в ближайшее, сперва как следует прислушавшись к звукам, что доносились оттуда, и еще раз проверив, нет ли там какого-нибудь враждебного запаха. Потом проник внутрь. Недлинный тоннель заканчивался круглой пещеркой, где можно было развернуться головой ко входу. Он так и сделал — и даже немного выполз наружу, чтобы поглядеть, что там творится. Чужак насыщался, отвратительно чавкая и проглатывая сразу большие куски. При этом он хищно поглядывал по сторонам — и едва заметил еще одного незнакомца, норовившего выбраться из собственного мирка во внешний (а таких чужаков становилось все больше), оставил добычу и ринулся в атаку. Его противник оказался достаточно сильным и ловким, чтобы успеть выскочить наружу и дать отпор. Они сцепились — зубы, лапы, хвосты, все вперемешку — и покатились по земле. А вокруг выбирались из своих мирков другие чужаки: кто-то тоже кидался на ближайшего соседа или того, кто показался слишком слабым, кто-то — спешил к останкам уродца, чтобы побыстрее насытиться, пока остальные не заметили. Везде кипела жизнь, полная запахов, звуков, красок и движения.
Очень скоро Ему наскучило наблюдать за тем, что творилось снаружи. Раз уж теплом насытиться не удалось, неплохо бы насытиться хотя бы временем. И Он вернулся в пещерку, улегся там поудобнее, мордой ко входу — и заснул под шум и вопли, доносившиеся снаружи. В любой другой день Он с удовольствием принял бы участие в потасовках (и примет еще не раз), но сегодня Он устал и поэтому отдал предпочтение сну.
Впрочем, как следует насытиться временем Ему тоже не дали. Внезапно Он проснулся, почувствовав опасность. Опасность приближалась откуда-то снаружи, сейчас она ползла по коридору и вот-вот должна была оказаться в пещере.
Он зашипел, приподнимаясь и вглядываясь во тьму (как ни странно, глаза теперь казались Ему почти такими же важными, как нос и уши). Где-то совсем рядом шевелилось нечто — мгновение спустя Он сообразил, что это один из чужаков, проломавших собственные мирки там, наверху — и теперь спустившийся сюда, чтобы… Впрочем, какая бы причина ни двигала вторженцем, сейчас чужак замер и принюхивался/прислушивался, пытаясь, видимо, решить, насколько рискованно продолжать нападение.
Чтобы помочь в принятии этого решения, Он накинулся на чужака и успел ухватить его зубами за нос. Последовала небольшая потасовка; в конце концов вторженец вырвался и, поскуливая, убежал наверх.
Но вот звуки затихли. Тогда Он поднялся с пола (Он прилег, немного утомленный схваткой с чужаком) и тоже выбрался наверх. Кажется, Он понял, почему вторженец посмел сунуться сюда. Хоть тот и обладал трусливым характером (о чем свидетельствует столь скорое бегство), но не был уверен, что в этой пещере кто-нибудь есть.
Дабы на будущее обезопасить себя от подобных визитов, Он помочился неподалеку от входа в пещерку, тем самым ставя запаховую метку: «Здесь живу я!» После этого Он вернулся к себе домой и проспал там до самого утра — лишь первые лучи солнца, пробравшиеся внутрь сквозь небольшой тоннель, да громкие звуки очередной потасовки разбудили Его. Выйдя наружу — неторопливо, хотя эта неторопливость стоила Ему большого напряжения, — Он огляделся. Видимо, Его величественное появление почти не произвело впечатления на окружающих — они по-прежнему выли и набрасывались друг на друга, а кое-кто уже пировал останками своих или чужих жертв, от которых доносился неприятный запашок подпорченной солнцем падали.
И в это время откуда-то сверху появились сперва звуки, а потом и запахи — новые, страшные и вместе с тем манящие.
— Ну, — сказал чей-то голос. — Покормим-ка наших малышей.
(Разумеется, для Него, как и для остальных «малышей», голос произнес всего лишь ничего не значащий набор звуков, но… Но что-то такое уже тогда всколыхнулось в Его сознании. И потом, постепенно, день за днем, Он начинал понимать слова, их значение — и это длилось до тех пор, пока Он не заболел, — о чем будет сказано в свое время).
Голос пугал и очаровывал прежде всего гармонией звуков, которые издавал. Но был еще и запах — запах добычи, крови, недавней смерти! Все, кто находился сейчас внизу, — сражались ли они или же пожирали тухлятину, или вообще только сейчас выползли из своих нор — все, как один, вытянулись в струнку и подняли головы вверх, к этому запаху. Они жаждали насыщения, жаждали отыскать то, что так притягательно пахло.
Вдруг к ним скользнуло нечто темное и плоское — стелясь по земле, оно рванулось в том числе и к нему. Но Он не побежал: темное и плоское не имело ни запаха, ни звука, оно было сродни теплу, которое лишь грело и светило — и больше ничего.
Зато вслед за плоским и темным сюда упал кусок мяса. Тотчас все кинулись к нему — а сверху падали другие куски, обладавшие притягательным запахом смерти, невообразимо вкусные!.. И голос, расхохотавшись, заключил:
— Хор-роши, стервецы! Гляди, как накинулись. С них явно будет толк. Сильные бойцы.
А другой голос добавил:
— Не только. Есть среди них парочка детенышей и посообразительней, — и темное, плоское снова зашевелилось, потянувшись к Нему. Но Он тогда не обратил внимания, всецело поглощенный борьбой за кусок мяса да наблюдением за соседями (некоторые были особо озлобленны и могли напасть).
Наконец мясо закончилось. Кое-кому досталось меньше, чем они хотели, и несколько голов поднялось, выжидающе глядя наверх. Но плоское и темное судорожно задергалось, а голос издал некий сиплый однотонный вскрик, так непохожий на предыдущие его звуки, и лишь потом добавил:
— Вот уморы! Они проморгали свою долю и надеются, что им дадут еще!
— Так бывает всегда, — безразлично заметил другой голос. — Всегда найдется пара-тройка слабаков — и вот увидишь, они никогда отсюда не выйдут.
И хотя Он тогда еще не понимал слов, Он вскоре увидел. Те, кто остался без мяса, не все были слабаками — некоторые просто слишком уж увлеченно сражались друг с другом, когда сверху начали бросать пищу, и поэтому они поздновато сообразили что к чему. Такие (а их было большинство) в следующий раз не зевали, хотя оставались не менее агрессивными, чем прежде. Их Он не понимал. Ясно ведь и так, что всех сразу не сожрешь, тем более, если не будешь расти. А Он хотел вырасти до пределов этого мира — и вот тогда-то, а может, намного раньше, Он расправится со всеми своими конкурентами. Разумеется, Он не собирается оставлять их в живых, просто попозже с ними будет проще разобраться.
Другие соперники и впрямь быстро сдались. Они оказались слабаками, слишком медлительными, слишком тугодумными, чтобы выжить здесь. Они явно поторопились разломать свои предыдущие мирки. Одного такого слабака Он сам как-то разорвал на клочья — не потому что хотелось есть, но просто из-за очередного приступа ярости. Обычно они, приступы, накатывали на Него, но не очень часто — и тогда Он расправлялся с кусками древесины, раскиданными по всему котловану, или же рыл. Последнее занятие оказалось еще и полезным.
Во-первых, норы, которые заняли Он и Его соседи отличались по размерам. Он занял одну из небольших — но Он и сам тогда был небольшим, и в те дни размеры норы Его успокаивали. Однако теперь Он рос — и рос, следует заметить, намного быстрее своих сверстников. Очень скоро нора стала слишком маленькой, Он еле протискивался сквозь короткий тоннель в пещеру. Существовало два выхода: отобрать более подходящую нору у соперника (и нор, и соперников вокруг было предостаточно) либо же расширить свою. После неудачной попытки выселить соседа, что жил слева (того самого, который в первую же ночь напал на Него), Он отдал предпочтение рытью. И очень скоро Его нора уже не казалась слишком маленькой или неудобной.
Во-вторых же, запахи от испражнений. Чтобы пометить собственные владения достаточно было струйки мочи, но вот фекалии следовало закапывать в землю, иначе они мешали воспринимать остальные запахи окрест, и даже маленькие жучки, слетавшиеся в котлован и понемногу превращавшие фекалии в шарики, чтобы укатить их прочь, — даже жучки не спасали положения.
В-третьих, воды хватало не всегда. В котловане имелось несколько бассейнов, куда в засушливые дни по специально опущенным желобам наливали воду, — но ее было, опять-таки, мало, и на всех не доставало. Тогда Он догадался выкопать неподалеку от своей норы небольшую ямку — и после дождя получал небольшой запас, который с удовольствием выпивал; нужно было только следить, чтобы никто из соперников не подкрался к ямке, когда Он спал, и не вылакал воду. Пришлось пару раз серьезно поцапаться с особо наглыми типами, после чего большинство в котловане принялось за сооружение собственных ямок, а не норовило выпить воду из чужой.
В отличие от воды, мясо сюда сбрасывали без задержек, поэтому все обитатели котлована росли быстро. С таким же неизменным постоянством сюда поступало тепло, которое они вместе с мясом и временем жадно поглощали. И все так же наверху звучали голоса, издававшие странные в своей упорядоченности звуки.
Постепенно Он начал понимать их (или Ему только казалось, что понимает). Всех обитателей котлована голоса называли «малышами» или «маленькими стервецами». Мясо — «мясом». Воду — «водой». И так далее. Раньше Он воспринимал все по-другому. Мясо для него было запахом, набором звуков (когда оно падает к ним сюда, и когда его ешь), вкусом и «картинкой», хотя последним — менее всего, потому что запахи, вкус и звуки остаются (ах да, еще осязание!), а выглядит мясо всякий раз по-другому. И вот оказывается существует нечто общее, что связывает такие подчас непохожие, чужие аспекты бытия — и это нечто — одно лишь слово, сочетание звуков, которое вызывает в твоем сознании целый ряд ассоциаций.
То же самое с водой и прочим. Вообще со всем. И хотя Он пока не очень-то представлял практическую сторону такого использования звуков (вернее, слов), Ему очень нравилось, что узнать о грядущем кормлении можно, оставаясь внимательным к тому, что произносят голоса там, наверху. Это было очень удобно, это позволяло Ему приготовиться к кормежке и, соответственно, выхватить самый вкусный кусок, пока остальные растерянно соображают, что к чему. Невероятно полезная способность.
Тем не менее слова и пугали Его. Даже не они сами, а то, что они принадлежали к верхней части мира — той, где жили голоса, откуда появлялось мясо, вода и плоские темные неопасные предметы, которые двигались соразмерно с голосами. И много еще чего появлялось именно сверху. По сути, верхняя часть мира была постоянным источником неизвестных явлений, вещей, событий, и Он с ужасом думал о том, как же много времени уйдет на то, чтобы все это постичь. К счастью, времени на подобные размышления у Него почти не оставалось — хватало хлопот и без того.
Потом, с какого-то момента приступы ярости начали завладевать Им все чаще и на все большие промежутки времени. В такие минуты Он не контролировал себя и даже не всегда помнил, что делал. Однажды Он обнаружил себя над растерзанным телом соседа слева (того самого, с которым Он повстречался в свою первую ночь здесь); даже удивительно, как Ему удалось справиться с таким опасным и сильным противником. В другой раз Он очнулся на склоне котлована, под Ним была свежевырытая яма (и внушительных размеров!), а лапы Его еще продолжали движение, вырывая и отшвыривая прочь целые комки земли. «Маленький стервец наверняка будет землекопом!» — сказал тогда один из голосов. А второй рассмеялся.
И очень нескоро Он сообразил, в чем же причина приступов. А она заключалась в Его самочувствии. С некоторых пор что-то в Его организме работало не так. Как будто какая-то его часть сломалась или вот-вот должна была сломаться. Нарушилась согласованность движений, возникло постоянное ощущение, что в горле застряла круглая твердая кость; и еще — зуд по всему телу. И от этого невозможно было избавиться, никак! Иногда Он даже жалел, что расширил короткий тоннель, ведущий в Его пещеру — там было бы так удобно чесать спину! Однако ни расчесывания, ни попытка проглотить кусок побольше (чтобы столкнуть с места ту проклятую круглую кость в горле!) ничего не давали. А приступы ярости учащались и становились все продолжительнее.
В конце концов у Него поднялась температура — было такое ощущение, что мир вокруг перенасытился теплом и оно продолжает опалять все, куда только способно проникнуть. Даже Его пещеру, где обычно было прохладно и очень уютно, а теперь стало невыносимо душно. Мысли перемешались в голове, лапы путались и не желали повиноваться. Он пополз наружу, чтобы испражниться, но не успел — и с отвращением унюхал, что даже тело Его исторгает слишком зловонное вещество, чтобы быть здоровым.
Это была Его последняя разумная мысль. В том состоянии.
Потом последовал продолжительный провал, когда Его тело само действовало, а Он лишь наблюдал за происходящим, но совершенно отстраненно, даже не пытаясь понять, что происходит. Наверное, так даже лучше. Возможно, если бы Он попытался понять, то сошел бы с ума. Озверел бы. И тогда не годился бы ни на что, кроме как на подручные работы, на жизнь зверя. Это Ему потом объяснили.
А сейчас Он лежал на песке, весь истерзанный переменами, с Ним произошедшими, и смотрел одним глазом в небо (другой, закрытый, ничего не видел).
— Ох, — сказал чей-то голос. — Колючек мне под хвост!
Так обычно ругался один из тех, кто жил наверху, за краем котлована. Но тот ни разу не произносил это так, с такими интонациями. И тембр того голоса был другой. И ни разу до сегодняшнего дня тот не угадывал Его мысли.
— Гляди-ка, — а вот этот голос был Ему знаком. — Один из маленьких стервецов уже научился говорить! Вот уж не думал!..
— К тому же он поднабрался от тебя всякой ерунды! — хохотнул второй.
— Ну что тут, — произнес третий, совсем чужой, — есть подходящие?
— Да, парочка в самый раз. Сейчас организуем.
Чьи-то лапы подхватили Его и впихнули в мирок, ограниченный деревянными прутьями. Мирок закачался — Его куда-то несли.
— Смотрите, осторожнее. Еще слишком слабые, — сказал второй голос.
— Жаль будет, если эти маленькие стервецы загнутся, — подхватил первый.
— Я не маленький стервец! — прошептал Он. — Я не маленький стервец!..
Голоса захохотали.
— Да, определенно удачная генерация, — произнес третий. — Господин Миссинец будет доволен.
* * *
Ночь. Костер. Темные силуэты вокруг пламени.Один из них сидит, ритмично покачиваясь и наигрывая на шестиструнном инструменте — но не издавая при этом ни звука.
— Эй, килларгnote 2, да что ж ты все молчишь?! — не выдерживает кто-то из сидящих. — Нет, ведь пообещал-то киллах исполнить, а только и знает, что бренькать на этой своей… тьфу!
Кхарг поднимается и, ворча, уходит куда-то во тьму. Остальные слушатели не спешат покидать нагретые места возле костра, но тоже недовольно фыркают и змеят хвостами по земле. Лишь один из них молчит, полуприкрыв веками глаза. Кажется, под эту музыку он вспоминал о чем-то своем, очень дальнем, очень давнем.
— Ну что, — спрашивает килларг, — я угодил тебе, Избавитель?
— Да… — хрипло шепчет тот, с полуприкрытыми глазами. — Но ты говорил, что расскажешь киллах.
— Расскажу, — смеется повествователь. — А как же! И не один!..
Глава вторая. В ответе за тех, кого сотворил
1
Вот так, ни много, ни мало — «мир, сотворенный тобою, в беде»! Ребята подобрали где-то беглого психа, теперь не оберешься хлопот!Максим покосился на дочь. Та, кажется, не перепугалась, ее даже забавляло происходящее. Это хорошо. Это облегчает задачу. Ладно, сейчас надо решить, как избавиться от психа. Отправлять его обратно к ребятам в лагерь нельзя, но и оставлять здесь, заснуть в одном доме с ним… нет, это тоже не выход. Что ж, нужно будет с Денисом посоветоваться. Он, правда, растерялся не на шутку. Наверное, и впрямь гость похож на того персонажа, каким его Резникович представлял.
— Хорошо, — Максим похлопал приятеля по плечу и, так как тот явно не знал, что и сказать, взял инициативу в свои руки. — Тогда, уважаемый… простите, не расслышал, как вас зовут?
— Элаторх.
— …Да, так вот, Элаторх, не могли бы вы поподробнее рассказать о том, из-за чего вы, собственно, искали Дениса Федоровича? Наверное, тогда нам всем будет легче сориентироваться в происходящем и решить, чем же мы можем вам помочь.
— Вы мне не верите, — в отчаянии констатирует гость. И потом почти мгновенно переключается на гневное: — Да как вы смеете!..
— Посудите сами, любезный… — Максим запнулся, не зная, по правде говоря, какие доводы использовать. И так ведь… ну-у, ясно ведь и так, что Резникович, хоть и наваял целый ворох миров и миришек, один другого занятнее, делал все это исключительно в компьютере да на бумаге. И появиться такому вот «прынцу заморскому» попросту неоткуда. Кроме как из упомянутой психушки.
Костюм? Да, костюм у молодого человека знатный! (Кстати, вот вопрос еще, сколько визитеру лет, ибо выглядит он примерно на тридцатник, но вместе с тем во взгляде замечаешь что-то такое…) Так вот, рассказывая о костюме, рыцарь Сашка не преувеличивал. Даже наоборот, не смог передать всей «крутизны» оного.
И что? Мало ли откуда такие костюмы берутся?!
— Подожди, Макс, — Резникович, кажется, вышел из ступора. — Господа, я очень прошу вас — дайте нам с… с Элаторхом поговорить наедине.
Максим открыл дверь в соседнюю комнату:
— Конечно, если ты хочешь, — пожалуйста. А мы здесь подождем, пока вы придете к какому-нибудь решению.
Он бессознательно подчеркнул последнее слово. Нет, а к какому «решению» вообще можно здесь прийти?! «Ладно, старина Элаторх, веди нас в свой мир, до ужина еще пару часов, как раз успеем спасти твое мироздание, в котором порвалась связь времен»? Так что ли?!..
«А ты когда-то был другим», — раздался в голове Журского голос.
Максим вздрогнул, чувствуя, как по спине проходит волна страха, зарождаясь где-то у основания позвоночника и ледяной волной взбегая к шее, расплескиваясь по спине.
Наверное, каждый человек время от времени мысленно вступает сам с собой в диалог, подтрунивает над собственными поступками и прочее, прочее, прочее. Но это — сам с собой! А когда в вашем сознании появляется чужой голос!.. Так ведь и мысленным заикой можно стать, черт возьми!
Впрочем, «чужой» не значило «незнакомый». Хотя последний раз он звучал в сознании Журского в то далекое лето середины девяностых, когда события в Стаячем Камене приняли угрожающий оборот — когда Дениска, Макс, его дядя и еще несколько человек попали в «промежуточный» мир, куда обычно на некоторое время отправляются души умерших.
«Вот именно! — укоризненно произнес голос. — Тогда тебе было легче поверить в существование некоторых вещей, которые сейчас кажутся тебе невероятными».
— Папа! — прошептала Надюша. — Папа, кто это?!
Дочка указывала на входную дверь, которая минуту назад открылась, впуская в дом некую низкорослую и лохматую сущность, более всего походившую на черта.
Существо это, размером со вставшего на задние лапы зайца, плотно сбитое, передвигалось на мощных задних лапах. Длинные передние, с широкими, лопатоподобными ладонями, оно держало у пояса, не опираясь на них при ходьбе. Задние же лапы более всего напоминали мощные поршни, заканчивающиеся роговыми наростами, похожими на копыта. На голове гостя, круглой, тоже покрытой густым черным мехом, прежде всего привлекали внимание рога — два расширяющихся к основанию клина — на вид оружие очень серьезное.
Но не рога, а глаза существа, огромные, неожиданно мудрые, впечатляли больше всего.
«Здравствуйте, — вежливо поклонился вошедший, „транслируя“ свои мысли уже для всех троих, в том числе и для рыцаря. — К сожалению, я вынужден вмешаться, потому что обстоятельства не потерпят промедления».
— Какие обстоятельства?
Черт не успел ответить — распахнулась дверь из другой комнаты и сюда ввалился обалдевший Резникович: