– Ну, а как же тогда с Собирателем? Я же видел его мертвым, а тут вдруг ожил, – наконец выговорил Николай.
   – Не был он мертвым никогда, – сказал карлик, ковыряя ногтем в гнилом зубе. – Понятно? Это ты Казимира наслушался. А он где сейчас, а? Вот так-то, в желтом доме – там ему самое и место. Но, с другой стороны, специалиста-будильника другого такого не сыщешь. А Собирателя вашего никто не убивал и тем более не оживлял…
   – Как это не убивал?! – тут возмутился Владимир Иванович. – Он вот на этой самой кровати у меня мертвый лежал. Вот на этой самой кровати! Вы его сами в морг унесли!
   – Неужели вы до сих пор не догадались?! – воскликнул карлик, хлопнув ладошками себе по коленкам. – Неужели не догадались, что он не умер, а заснул! Что такое летаргический сон, слыхали?! Ну вот, человек будто мертвый, а на самом деле…
   И рассказал Захарий странную и чудную историю, будто…
 
   Ведомо было издревле, с самого рождения человечества всяк знал, что придет за ним "костлявая" и, взяв за руку, уведет. А тело на погосте закапывали, где покой под деревами. Но были и такие, которые по ошибке да случайности на погост попадали – не призванные они Богом. Словно бы умер человек, а на самом деле уснул крепко, да так, что не добудиться никакими силами. Назывался такой человек мнимоумерший. И самое жуткое то, что отличить мертвого от заснувшего порой не то что трудно, но и вовсе невозможно было. Показывало иногда поднесенное ко рту зеркало дыхание слабое, но чаще – мертвец мертвецом. И попадал он на погост в мир мертвых, и часто случалось, в гробу уже пробуждался, а там в ужасе и муках умирал заново – навсегда уже.
   Жутко было каждому, кто представлял, что и его вот так в землю, живьем. Не было ни у кого уверенности, что не уснет беспробудно. И зная об этом, лили на руку мнимоумершим олово расплавленное, но и тогда не пробуждали. И нередко сторожа кладбищенские слышали вой и стоны, из-под земли доносящиеся.
   Но бродили испокон веку знахари по Руси и будили народ в селах и городах. Где прослышат, что человек молодым преставился, так – туда.
   Держались места пробуждения на теле мнимоумерших в тайне, и секрет этот только перед смертью передавался. Иначе терял знахарь силу, уходила сила его в землю, а само знание (без силы) пустым и ненужным оказывалось – закон аркана. Зная это, знахари пустословием не занимались и всяко помогали другим, насколько сил имели.
   И пробуждали они многие века, пока бабища с серпом и молотом не прошлась хорошенько, и наука главнее всякой силы не сделалась, и не отменено было то, чего в пробирке под лупой не видно. А знахари сохранились все же, потому что нужны они были народу уснувшему.
 
   – Как же я раньше-то не догадался! Это ведь летаргический сон обыкновенный, я много об этом читал! – воскликнул Николай.
   – Ну вот, – сказал Захарий, достав из кармана брюк папиросу. Облако дыма, выпущенное им при закуривании, зависло над столом, почему-то не тая. Запахло пожарищем. – Вот я и говорю, что тут все проще пареной репы. Это Казимир – наивный человек, я ему сколько раз вдалбливал про летаргический сон, научные книжки приносил, а он слушать ни в какую не хочет. "Покойники это! – орет. – Я их оживляю!" Ну вот… – Захарий старательно повертел пальцем у виска. – Одно слово – шизик. Дурдом ему самое подобающее место… Хотя, с другой стороны, пробуждает он летаргиков здорово. Мне ведь секрета так и не сказал. Говорит, что силу потеряет.
   Он стряхнул пепел с папиросы на пол.
   – Значит, Собиратель спит преспокойненько, – как-то печально проговорил Владимир Иванович. – Спит в морге, а завтра его живьем сожгут в печи…
   – Ну теперь-то хоть все понятно, – перебил Николай. – Теперь ясно, что надо делать. Это раньше я объяснить ничего не мог. Нужно просто пойти в милицию, чтобы они труп… в смысле, спящего Собирателя из морга забрали и отвезли в институт. Там наверняка приборами какими-нибудь определят, что он спит и…
   – Правильно! – воскликнул Владимир Иванович, вскочив из-за стола. – Пойдемте скорее.
   – А вот вам шиш! – Захарий бросил папироску в чашку, где она, зашипев, погасла. – Все не так просто. Я, как медик, заявляю со всей ответственностью, что ни фига у вас не получится, потому что покойника от летаргически спящего хрен отличишь даже приборами их хитрющими. Я сам раньше думал, что им пару раз плюнуть покойника от живого отличить. Был у меня случай, это еще вначале было, когда мы только с Казимиром познакомились. Понял я, что он не в своем уме, хотя и отменно спящих пробуждает. Поработал я с ним первое время, а потом решил свое дело открыть. Принес как-то в институт "соню", спящего. Мне прямо в вестибюле уборщица какая-то орет: "Куда покойника, ирод, тащишь, здесь не кладбище!" Дура. Ну притаскиваю его в кабинет к начальнику, бухаю на стол. "Вот, – говорю, – спит. Будите". А начальник вскочил да как заорет. Набежали тут люди, орут, руками машут. Стали меня выталкивать. Ну я рассердился, вскочил на стол, схватил "соню" да как махану им в воздухе (он хорошо, окоченевший слегка был, удобно). Маханул я и говорю, что всю обстановку им тут порушу и их покалечу, если они сию секунду "соню" не разбудят. Тут человек один умный выискался, объяснил что к чему. Оказывается, не в тот я институт попал, это какой-то сельскохозяйственно-исследовательский, а мне то, что рядом, здание требовалось. Ну отнес я туда, там тоже принимать ни в какую не хотели, но я пригрозил, что весь институт им разорю, если они моего "соню" не пробудят. Они, ясное дело, перепугались за казенную обстановку – отвели меня в лабораторию. Там Леха, хороший парень, трудится, все поражался, что я покойника своим ходом в трамвае привез. Подключил он к нему штучки-дрючки, посмотрел в телевизор, послушал и говорит, что жизнь хоть в нем и имеется, но это все обман, потому что такая жизнь в каждом покойнике до сорокового дня наблюдается. Якобы только на сороковой день жизнь в покойнике прекращается окончательно, бесповоротно. И что теоретически до сорокового дня покойника оживить можно. Но это только теоретически, потому что практически это никому на фиг не нужно. Он говорил, что бывало, когда после клинической смерти оживали, так были как марионетки: ходят, двигаются, а ни фига не соображают, чего-то у них в мозгу отмирает. А в институте они оживлением не занимаются. Это надо в Москву ехать, там целый институт оживлением занимается. А моего "соню" назвал обычным покойником, в котором жизни столько же, сколько и в других трупах. Потом я к нему еще приносил, для проверки, но он ни одного летаргика не выявил. А того (первого) потом Казимир в два счета пробудил, как огурчик стал – выспался за двое-то суток. В Новгороде теперь живет, письма мне пишет. Но это все "сони" мелкие. Наш "соня" с Казимиром впереди. Такой "соня"!!.. А это все шушера.
   – А как Казимир Платоныч отличал тогда, если даже приборы не фиксируют? – спросил Николай.
   – Приметы особые имеются. Тут долго объяснять. Если бы Казимир знал, что я "сонь" в институт для проверки таскаю, он бы меня убил. Совсем науку не признает. А я что, серый? Я человек прогрессивный – медик как-никак.
   Захарий выше поднял свою взъерошенную голову с изъеденным оспой лицом.
   – Ну так что же с бедным Собирателем делать, так и бросить? Так и оставить его на сожжение?! – воскликнул Владимир Иванович.
   – Нет, оставить его никак нельзя, – Захарий чихнул на стол с посудой и продолжал. – Тут другим способом действовать нужно. Есть у меня планчик… – Он понизил голос.
   – Фонарик у меня имеется. Вот где лежит, запамятовал, – в задумчивости проговорил Владимир Иванович, выслушав план Захария. – Худая у меня память в последнее время сделалась. Только вот, – он вытянул из кармана завязанный в узел платок, – платки и спасают. Так бы ничего не запомнил… – он остановился, недоверчиво глядя на платок. – А по какому я его поводу?..
   – Плюнь на платок, – сказал свое грубое слово Захарий. – Фонарь ищи.
   Владимир Иванович засунул в карман неопознанный завязанный платок, бросился к серванту и, опустившись на корточки, стал рыться в его нижних ящиках, выставляя пустые банки, бутылки, коробочки…
   Николай сидел, глядя на Владимира Ивановича. Захарий с большим чувством грыз ногти на руках и поплевывал ими куда попало.
   – А в окошко покойник пролезет? – спросил Николай, бросив взгляд на увлеченного карлика.
   – Как миленький пролезет. Лишь бы фонарик разыскался.
   – Нету его здесь! Где я его видел?! – в сердцах воскликнул Владимир Иванович. – Ума не приложу.
   – Без фонарика дело поганое – в таком скопище трупов на ощупь лазать – конечности себе переломаешь, – не отрываясь от маникюра, сказал Захарий. – Ежели бы не Амвросий дежурил, свет бы включили, а Амвросий – отставник, порядок, стервец, любит, чтоб, коли уж ты покойник и в морге находишься, вел себя подобающе: лежал смирно. Был как-то случай в его дежурство. Залез один мужик нетрезвый в покойницкую и уснул. А ночью, проснувшись, стал искать выход – впотьмах фиг что найдешь – грохоту наделал, Амвросия разбудил. Тот входит в отделение, зажигает свет и видит, что кто-то по трупам лазает. Мужик, протрезвев, покойников перепугался, к Амвросию как к родному. А тот непорядок узрел (раз труп, так лежать должен), треснул ему для порядка по лбу и чуть не насмерть, потом реаниматологи откачали… Поторапливаться надо – полночь уже.
   Владимир Иванович, засыпанный узловатыми платками, рылся в шкафу, где на полках у него хранилось не только белье, но и кастрюли, книги и прочие неожиданные для бельевого шкафа вещи.
   – Не нашел, – через некоторое время сказал он и с обреченной полуулыбкой опустился на табуретку.
   – Та-ак. Со спичками не найдем. Придется соседей тревожить.
   – Точно! – обрадовавшись, Владимир Иванович вскочил. – У Валентина есть наверняка.
   – Это тебе, Колян, идти нужно, тебе он все что угодно отдаст, – съязвил Захарий.
   Валентина Николай застал в кухне за чтением. Валентин был в своем выходном китайском халате, напудренный и пахнущий духами. Увидев Николая, он вскочил и ослепительно улыбнулся.
   – Я вас ждал. Очень правильно, что вы оставили этого противного карлика. У меня бутылка портвейна в комнате…
   – Да нет, к сожалению, мне идти нужно. Я хотел спросить, нет ли у вас фонарика.
   Алчный взгляд Валентина по-хозяйски изучал тело Николая, и ему было неудобно и неприятно это ощущение беззащитности. Нахальный взгляд Валентина, лапая за срамные места, срывал с него все, что на нем имелось, вплоть до нижнего белья…
   – О-о-о-о-о!!!
   Грудь Валентина интенсивно вздымалась.
   – Я стихи о любви почитаю, выпьем, поговорим…
   – Хорошо, – сказал Николай. – Только завтра, а сегодня мне фонарик нужен очень.
   – Хорошо. Завтра так завтра, не обмани, – игриво погрозил пальцем Валентин и, качая бедрами, направился в комнату.
   Николай опустился на его место, машинально взял в руки книгу. Книжка была сочинена Оскаром Уайльдом. Николай положил ее на место, встал и, подойдя к окну, уставился во двор. В неосвещенной тьме двор показался ему знакомым, и если бы вниз на асфальт запустить дворничиху с идиотом, то он ничем бы не отличался от того, который он видел из окна кухни Казимира Платоныча.
   Дверь неожиданно скрипнула, Николай обернулся. Перед ним стоял идиотского вида человек: заспанный, в трусах и в майке, без тапок. Очень похожий на инвалида, которого не хватало во дворе.
   Инвалид по уму посмотрел на Николая, подошел к газовой плите, снял с нее чайник, громко и жадно произвел из носика несколько глотков. Напившись, оглушительно зевнул, потом рыгнул и безмолвный вышел из кухни вон. Николай проводил его недоуменным взглядом. В кухню вошел Валентин, и Николай тут же забыл об идиоте.
   – Вот, еле нашел, – улыбнулся Валентин, протягивая фонарь.
   Николай взял его, но Валентин, лукаво и зазывно глядя ему в глаза, не отпускал фонаря.
   – Так завтра, я помню.
   – Завтра, завтра, – заверил его Николай, насильно вырывая фонарь.
   – Буду ждать, – вслед ему нежно проворковал Валентин.
   "Как же, жди!" – со злобой думал Николай, направляясь в комнату. Он опять чувствовал себя совершенно голым, и ему было тошно и омерзительно, как будто он, раздевшись, взяв шайку, мочалку и мыло, оказался вдруг не в банном отделении, а в дамском привокзальном туалете.
   В комнате царил беспорядок. Карлик и Владимир Иванович вытаскивали из дивана на пол множество хранимых в нем запылившихся вещей. Хозяин комнаты сокрушенно вздыхал. Карлик же, казалось, ничего не разыскивал, а рылся так просто – из интереса.
   – Труба подзорная! Мать честная! Во здорово!
   Он приставил трубу к глазам и захихикал, как дитя.
   – Вот, достал, – сказал Николай, мысленно ежась под взглядами чужих глаз, потому что все еще ощущал себя раздетым и облапанным, падшим мужчиной.
   – Вот и прекрасно. Я-то думал, конец! – обрадовался Владимир Иванович, поднимаясь с пола.
   Карлик Захарий, глядя на Николая в трубу, хихикал радостно.
   – Ну все, – сказал он, отхохотавшись. – Теперь за дело, – он вскочил на свои крохотные кривые ножульки, схватил висевший на спинке стула докторский халат и стал одеваться.

Глава 2

   Командование операцией взял на себя Захарий. Он бодро вышагивал по темной безлюдной улице впереди всех. Прохожих не попадалось совсем: начало буднего дня пятницы не способствовало ночным прогулкам, кроме того, было прохладно.
   – Люблю ночи, – поглядывая себе за спину на попутчиков, говорил Захарий. – Время, что не говорите, покойное, не то что днем: толчея, шум. Бывало, тащишь на плече скончавшегося, об него народ торопливый стукается, того и гляди тебя вместе с покойником уронят. А один мужичонка, чересчур уж торопливый выискался, налетел на меня прямо из-за поворота.
   Они свернули в подворотню и дальше пошли проходными дворами. В их тьме карлик ориентировался не хуже, чем при солнечном свете.
   – Налетел он на меня, – продолжал Захарий, – да как разорется, дурак недобитый. Ну я, ясное дело, рассвирепел и набил мужика покойником. А ему все мало – пуще прежнего на меня накинулся. Ну, вижу, дела плохи, совсем нервный человек, ничем не усмирить. Такой, думаю, долго не проживет, и пошел от него. Точно, через месяц и его в морг тащил… Много историй с мертвяками знаю. Никто столько не знает, – с удовольствием похвалился Захарий. – О, смотрите-ка!
   Он указал пальцем куда-то вверх.
   По карнизу на уровне третьего этажа шел бесстрашный человек.
   – Куда это он намылился? – спросил карлик.
   – Это Марфа Семеновна, – признав спящую старуху, сказал Николай. – Она каждую ночь по карнизу с ломом лунатит.
   Постояв, глядя на старуху, двинулись дальше. Они углублялись в нескончаемую сеть проходных дворов и проходных парадных, вероятно, тех самых, которыми уже шел Николай, ведомый негритенком Джоржем. Из народа, помимо старухи, им попался только спавший на скамейке пьяница и растерянный невысокого роста человек. Растерянный человек подошел к ним и что-то спросил или сказал, но никто ничего не понял. Потому что был это, черт знает как забредший сюда японец. А потому как никто японской грамотой не владел, отчаявшийся иностранец состроил такое лицо, что, казалось, готов сделать себе харакири, издал вопль тоски и печали и побрел своей дорогой, с ужасом озирая окна жилых домов.
   – Ищет, наверное, кого-нибудь, бедолага, – пожалел японца Владимир Иванович. – Далеко еще?
   Но Захарий не ответил. Низко, над самыми крышами, пролетел вертолет, потом сделал круг и еще раз пролетел.
   – Осторожно, ноги здесь переломать к чертовой матери можете, – предупредил Захарий, юркнув в заборную дыру.
   Николай и Владимир Иванович последовали за ним. Здесь при свете фонаря по битому кирпичу они без членовредительства пробрались в следующий двор. Когда они пролезали в пролом, Николай пребольно ударился головой о бетонный выступ.
   – Этот выступ мне знаком, – услышав стон Николая, бросил через плечо Захарий. – Бывало, тащишь усопшего – обязательно ударишься. Теперь-то не бьюсь уже: под свой рост раздолбал. Зато первый год лоб болел…
   Они очутились еще в одном дворе. В его центре, как сказочное чудовище, возвышался темный силуэт дерева.
   – Сюда, – сказал Захарий, останавливаясь возле щели между железными гаражами.
   – Да как же в щель-то… – забормотал Владимир Иванович. – Ведь узкая, ведь не проберусь я…
   – Вытащим, не дрейфь, – успокоил его карлик. – Ну я пошел.
   Его маленькое тельце исчезло во мраке щели. Николай последовал за ним. Это оказалась очень узкая щель, вероятно, та, в которую Николай выбирался после подглядывания в оконце. И он жалел, что не снял куртку.
   Делая небольшие приставные шажки, шурша одеждой о железные бока гаражей, в кромешной затхлой тьме он продвигался вперед. Сзади слышалось тяжелое сопение и постанывание. Там протискивал свое тело Владимир Иванович. Хотелось почему-то скорее преодолеть этот проклятый путь, и Николай из одежды лез вон, чтобы идти быстрее, но у него не получалось.
   – Что такое? – пробормотал он, вдруг наткнувшись в темноте на препятствие. Николай протянул руку и нащупал голову, скорее всего, голова эта принадлежала карлику. Николай отдернул руку и замер. Гаражи спирали дыхание. Сзади прерывисто и тяжело сопел Владимир Иванович.
   – Захарий, это вы? – наконец, набравшись смелости, спросил Николай.
   – Да, погоди ты… Вот падла! – донеслось до него из тесной и душной тьмы, что-то зашуршало.
   – Что случилось?
   – Да что-что! Падла какая-то вход заткнула. Сейчас, может, выпихну… Вот падла! Держись крепко.
   В бок Николаю что-то уперлось, дышать стало совсем невозможно.
   – Сейчас, сейчас, – бормотал Захарий, пыхтя от натуги.
   – Господи! Скоро этот коридор жуткий кончится?! – донесся стон Владимира Ивановича.
   – Тут что-то проходу мешает, – сообщил ему Николай.
   – Господи! Мука-то какая!
   От напора, производимого Захарием, Николай отступил на приставной шаг.
   – Нет! Не выпихнуть. Вот падла! Хорошо заткнули. Это, наверное, чтобы ребятишки не лазали. Вот падла!
   – Что?! Что там?! – послышался плачущий голос со стороны Владимира Иванович.
   – Чего же теперь делать? – во тьму с ужасом задал вопрос Николай. То, что нужно выбираться обратно, пугало его до спазм в горле. Ему безумно хотелось на волю. Вон из этой тесноты и затхлости. Но идти назад!..
   – Назад придется идти, – сказал Захарий. – И фонарик что-то не зажигается, – он пощелкал выключателем на фонаре. – Назад идти придется… – повторил он с досадой, и слышно было, как он выплюнул.
   Николаю пришлось вжаться затылком в стену гаража, чтобы повернуть голову в другую сторону. Все равно он больно протер носом стену, но зато теперь впереди он увидел свет. Конечно, свет этот был тьмою ночи, просто менее густой, но из этого мрака он чудился светом.
   – Обратно вылезайте, Владимир Иванович, – сказал Николай. – Проход там заткнут.
   – Господи! Обратно… – почти плакал Владимир Иванович. – Обратно-то… никак. Силы я потерял все…
   Сделав несколько шажков, Николай добрался до занявшего проход Владимира Ивановича.
   – Не могу я, не выбраться мне отсюда никуда, – вдруг совершенно бесстрастным гробовым голосом проговорил Владимир Иванович.
   – Что?! Как не выбраться?! Да вы что говорите?!
   Николая охватила паника.
   – Что за задержка? – послышался хриплый голос добравшегося до Николая карлика. – Что там еще случилось?
   – Да вот, – ответил Николай, обливаясь потом ужаса, не поворачивая головы. – Владимир Иванович застрял.
   – Что, здорово застрял?!
   Владимир Иванович не отвечал.
   – Эй, ты живой?! – снова крикнул карлик.
   – Может быть, ему плохо? – предположил Николай. – Эй! Владимир Иванович!
   Он поближе притиснулся к его боку и, нащупав руку, ущипнул.
   – Я всегда чувствовал, что конец мой будет ужасен, – донесся до Николая замогильный голос. – Всегда.
   "Господи! Это мне кажется или нет? Это во мне кто-то говорит, – пронеслось в голове Николая. – Неужели это конец?.."
   – Чушь свинячья! Я тебе дам "конец"! – вдруг раздалось с другой стороны Николая. – Вылезай! Я тебе дам "конец"! Я до ста лет жить буду и между гаражами подыхать не собираюсь!
   – Я чувствовал, что конец мой близок, – опять донесся загробный голос. – Вчера на лестнице кто-то звал меня по имени… Это был голос моего покойного дяди… Я узнал его.
   И тут пробуждающий хоть какую-то слабую надежду в этом душном кромешном мраке, голос:
   – Ерунда! Вылезай сейчас же!!
   "Что же это такое? Мерещится это мне или нет?!
   Стекая по лицу, пот попадал в глаза, но Николай не чувствовал боли, он был близок к обмороку.
   – Давай поднапрем! Вытолкнем его вместе! – пихнул его в бок Захарий.
   Этот толчок вернул Николаю возможность соображать. Он изо всей силы ущипнул Владимира Ивановича за руку.
   Владимир Иванович вскрикнул от боли и, кажется, придя в себя от легкого помутнения рассудка, заерзал и застонал, пытаясь выбраться. По мере сил Николай помогал ему одним боком, с другого на него давил Захарий. Казавшееся безнадежным положение придавало Николаю силы, он кряхтел, стонал. Было страшно остаться тут спрессованным гаражами и людьми. Было страшно до ужаса, до душевной паники. Вот она – смерть – иногда казалось Николаю. Все! В отчаянии он напрягал грудь, силясь сдвинуть, хоть на немного сдвинуть гаражи, чтобы дать груди пространство вздохнуть. Он не хотел, не мог оставаться здесь больше! Николай изо всех уже сил, не задумываясь над тем, что причиняет ему боль, пихал плечом, руками заткнувшего проход Владимира Ивановича и ненавидел, люто ненавидел его в эту минуту.
   Общими усилиями они, наконец, вытолкнули мешавшее проходу тело наружу, и Николай вырвался из узкого жуткого пространства на волю. Свежий воздух ударил в потное лицо. Он, широко открыв рот, дышал; рядом, прислонившись плечом к гаражу, стоял Владимир Иванович.
   – Передрейфили, небось? – из щели выбрался Захарий. – Вижу, передрейфили. Ну теперь все. Туда больше не полезем… Не думал я, что вы такие тучные, а то б с другого хода повел. С другой стороны тоже лаз есть, он поширше будет. Обходить, правда, придется далеко, минут десять потеряем.
   – Сколько же мы там пробыли? – спросил отдышавшийся Николай.
   – Всего минут пять, – ответил карлик, взглянув на часы. – Не больше. Ну, вперед.
   Он дружески похлопал Владимира Ивановича по сгорбленной спине и пошел куда-то. Николай с вялым Владимиром Ивановичем поплелись вслед. На ходу Захарий отвернул крышку фонарика.
   – Ну так и есть – контакт отошел, я так и думал. Надо же, в самый ответственный момент отказал…
   Снова оглушительно зажужжало, и опять над крышами пролетел вертолет, но на него уже не обратили внимания. Николай наслаждался жизнью. Вонючие дворы-колодцы, по которым они брели, казались ему чудными, полными цветов полянами; и даже зловонные помойки в этих дворах, словно цветочные клумбы, вызывали симпатию и приятное чувство умиления. Ему казалось сейчас, что в том обреченном на отчаяние пространстве он вдруг понял то, что не понимал раньше, наконец, ощутив сладостный вкус жизни.
   От парадной навстречу им метнулась человеческая тень. Это оказался обыкновенный японец. Он снова что-то сказал, но потому как никто не понял, японо-язычный гражданин махнул рукой и скорбный отошел к помойному баку.
   – Да, перепугался я там, в темноте и тесноте, – сказал пришедший в себя Владимир Иванович. – Не знал, что может быть так страшно.
   – Это все паника, паниковать надо меньше. А этому вашему Собирателю каково там, в покойницкой, лежать?..
   Остальную часть пути они не общались. Все дворы Николаю казались похожими между собой, и он скоро потерял им счет. Наконец, карлик остановился у ряда железных гаражей.
   – Здесь проход пошире, – сказал он, указав на одну из щелей. – Не дрейфь, братва! Лезем.
   Он бодрым шагом направился к темной щели.
   – Я не полезу, – сказал Владимир Иванович, даже в темноте было видно, что он бледен как покойник.
   – Как так?! – повернулся к нему Захарий.
   – Я не полезу, начальник… На стреме лучше постою.
   – Ладно, стой, – согласился Захарий, с состраданием на него глядя. – Там мы и вдвоем управимся.
   Прежде, чем лезть, он посветил фонариком.
   – За мной, Колян, – махнул Захарий рукой и юркнул в щель.
   Николай последовал за ним. Пространство между гаражами, действительно, оказалось намного шире того, в котором они были вначале, и он без труда и каких-либо приключений выбрался в крохотный закуток. Захарий уже стоял на гробе и светил в окошко.
   – Да, так фиг, пожалуй, обнаружишь – полазать, поворочать придется. Эх, если б не Амвросий работал, свет бы зажгли…
   – Поработать предстоит, – встав рядом с карликом и следя за световым пятном, скользящим по недвижимым телам, подтвердил Николай.
   – Это в последний год падеж увеличился сильно… Перестройка доводит или экология. А, может, то и другое. Подсади-ка.
   Свет фонаря погас, Николай на ощупь подсадил маленького человека. Внизу что-то загрохотало. Вероятно, Захарий спрыгнул на гроб. Пятно света выхватило из тьмы чьи-то распростертые руки вперемешку с ногами. И Захарий, склонившись и вглядываясь в накиданных как попало покойников, побрел среди огробленных и лежавших так просто, безгробных.