Арноти Кристин. У каждого свой рай

   Она протянула свой паспорт портье. Администратор взглянула украдкой на паспорт.
   – Просроченный, – сказала она.
   – Просроченный?
   – Это не имеет значения. Вы живете по-прежнему в том же месте в Париже?
   – Да. У меня есть удостоверение личности.
   – Благодарю. Не стоит беспокоиться.
   Она протянула заполненную карточку Иоланде.
   – На сколько дней вы приехали?
   – Я не знаю.
   – Будьте добры нас предупредить, как только вы примете решение. Вас проводят в вашу комнату.
   Наконец она отважилась осмотреть красивый вестибюль, в котором бурлила жизнь.
   В сопровождении служащего гостиницы она вошла в лифт. Вышла на третьем этаже. Ярко-красного цвета ковровое покрытие проступало в сумерках. Искусно подсвеченная старинная мебель, достойная музея, портреты исторических деятелей.
   Иоланда никогда не была в гостинице такого класса и никогда не видела подобного интерьера. Изысканно обставленные укромные уголки создавали атмосферу уюта.
   Служащий остановился у номера. Он открыл дверь и пропустил Иоланду в комнату, освещенную солнцем. Если бы она была приглашена в замок, ее не могли бы принять лучше.
   – Ваша ванная комната, мадам. Здесь… Мини-бар там…
   Она не знала, как пользоваться мини-баром.
   – Спасибо, он мне не нужен, – сказала она. Служащий поставил чемодан и указал на кнопки телевизора.
   – У вас девять каналов. Из них три – французских.
   Она даже не успела сунуть ему в руку чаевые, он незаметно ушел. Она осталась одна и принялась осматривать каждую деталь интерьера.
   Двуспальная кровать была создана для счастливых пар. О путешествии с любимым мужчиной она и мечтать не смела. На прикроватной тумбочке – приемник, телефон, а напротив – старинный письменный стол. Лампа с абажуром в форме кринолина, должно быть, освещала бумагу влюбленным, писавшим письма, подумала она. Зеркало в золоченой резной раме и у окна – круглый стол, на котором можно разложить безделушки, мелкие покупки, цветы, подумала она с тоской. Через окно был виден спокойный двор с несколькими средневековыми домиками. Украшенные цветами старинные окна с остроконечными навесами смотрели на серое с металлическим блеском небо и темно-серый силуэт церкви, на колокольне пробило четверть часа. Сколько времени она продержится здесь, не терзаясь угрызениями совести оттого, что она подарила себе столько роскоши?
   Она вынула свою одежду из чемодана и повесила ее в шкаф.
   Рискнула пройти в ванную комнату, облицованную мрамором с розовыми прожилками, краны на стенах которой были достойны космического корабля. Чтобы прийти в себя после беспокойной ночи, решила понежиться в ванне. Разделась, напевая. Обнаружила пакетики с пенящимися средствами и мыльца. Забавлялась, как ребенок. В зеркальной глади воды увидела, что она хорошо сложена. Затем завернулась в мягкий банный халат. Эта ласкающая махровая ткань заставила ее вздрогнуть. Стоя босыми ногами на кафельном полу, Иоланда смотрелась в зеркало. Однако она не доверяла этому отражению. Решила отправиться на встречу с городом и доктором Вернером.
   Ее светло-каштановые волосы, освещенные золотистыми отблесками, придавали ей молодой облик Одетая в легкий костюм темно-синего цвета, она чувствовала себя беззаботной и счастливой. Вышла из номера, полюбовалась в проходе витриной с изделиями из олова. Снова вошла в лифт, который больше походил на украшенную цветами комнату, настоящая передвигающаяся гостиная. Стоявший на узкой консоли букет цветов создавал атмосферу свежести для поднимавшихся и спускавшихся гостей гостиницы.
   За стойкой портье молодая женщина с примерным терпением объяснила Иоланде, проводя карандашом на карте, маршрут, которого ей следовало придерживаться, чтобы попасть на Junkerngasse.
   – Выйдя из гостиницы, поверните налево, вы окажетесь в верхней части Центральной улицы, с той стороны она называется Spitalgasse… Спускаетесь по Центральной улице, здесь нет ошибки, это – та же улица с другим названием. Совсем внизу, как раз у моста, напротив рва с медведями, вы окажетесь на Junkerngasse.
   Выйдя из гостиницы, Иоланда направилась по Banhofstrasse, улице, по обеим сторонам которой тянулись аркады. Она рассматривала ослепляющие великолепием витрины и магазины. Добрались до Spitalgasse. Солнце, пробиваясь сюда, рубило свои лучи на ломти света на улицах, вдоль которых и здесь тянулись аркады. У Иоланды никогда по-настоящему не было денег. Она тратила их только по зрелом размышлении. За всю свою жизнь она не видела такой роскоши и изысканности, как здесь. Вычурность соседствовала с повседневностью, между двумя ювелирными магазинами распространяла возбуждающие аппетит запахи мясная лавка, а рядом с ней булочная с бесчисленными ароматными булочками и хлебами.
   Благодаря музыке царила веселая атмосфера. Воздух был соткан из звуков гармоники. Снаружи аркад размещались небольшие стенды с цветами. Расставленные на земле растения оставляли место только для того, чтобы можно было распахнуть деревянные дверцы погребков. Почти вертикальные ступеньки вели в пивнушки. Посредине проезжей части ходили зеленые трамваи. Словно огромная красная гусеница, приближался троллейбус, с другой стороны в обратном направлении полз его зеленый собрат.
   Серо-коричнево-золотистый средневековый город под искрящимся синим небом, как лепестки жаждущего света цветка, раскрывал свои сокровища. Солнце вычерчивало зигзаги на вековых стенах огромной кистью, окропленной краской густого желтого цвета.
   У первого перекрестка Иоланда обнаружила Barenplatz, площадь Медведей. Дальше Центральная улица проходила под башней из волшебной сказки… Посреди Barenplatz разместился цветочно-овощной рынок. С одной стороны над площадью нависали рестораны-террасы второго этажа, с другой – пространство заполняли кафе.
   Иоланда прошла через рынок. Задержалась у сине-сиреневых слив, попросила взвесить ей фунт.
   Ее обслужили с улыбкой. С кульком фруктов она устроилась, присоединившись к уже сидевшим лицом к солнцу, на краю фонтанной чаши. Наслаждаясь сливами, она попыталась разобраться, где она находится. Величественный дворец отделял город с этой стороны от Ааре… Как раз справа романтический свод позволял видеть небольшое пространство с густой зеленью. Жизнь бурлила на Barenplatz, только что сюда прибыла группа: трое молодых людей, один из которых играл на флейте, другой – на гитаре, а третий – на кларнете. Вокруг них отбивала такт небольшая толпа. Музыкантам подпевали вполголоса.
   «Если бы я говорила по-немецки, – подумала Иоланда, – я могла бы с ними заговорить». Она оставалась там, вместе с другими, чтобы смотреть на игру в шашки. Игроки переносили свои шашки, делая очередной ход. В нескольких шагах от нее разворачивалась шахматная партия. Игроки поднимали фигуры величиной с четырехлетнего ребенка, переносили и ставили их в клетки, начерченные на бетоне. Зрители не вмешивались в игру, не давали никаких советов. Воздух был наполнен странными звуками, приглушенным смехом, неясными восклицаниями.
   Необычный покой овладевал Иоландой. Испытывали ли жители этого города безмятежной и золотистой красоты удовольствие оттого, что они жили здесь? Она хорошо представила себе, как бы она ходила по Barenplatz, покупая овощи, чтобы приготовить обед для семьи, которой судьба так быстро лишила ее.
   На следующем переходе она оказалась на Kafigturm и продолжила свой путь под аркадами в волновавшейся вокруг нее, как морская пена, непринужденной толпе. Иоланда залюбовалась витриной, уставленной каскадами орхидей цвета ретро. Отделилась от прохожих. Подошла к увенчанному позолоченной скульптурой медведя фонтану на проезжей части улицы. И здесь, вдоль тротуаров, погребки с закрытыми деревянными ставнями походили на огромные книги. Она попыталась произнести Zytglogge. Направилась по улице, которая в этом месте называлась Kramgasse. Спустившись вниз, заметила антикварный магазин. У двери стояла деревянная скульптура медведя. Продавщица объяснила ей, что медведь служил стойкой для зонтов, и подтвердила, поскольку Иоланда не была уверена, что Junkerngasse находится как раз слева от магазина.
   Иоланде очень понравился этот медведь. Она купила бы его, но кто, будучи в своем уме, привез бы из Берна медведя, стойку для зонтов, в дом, куда так редко кто-либо заходил даже в хорошую погоду.
   Наконец она оказалась на Junkerngasse. По этой улице, вдоль которой тоже тянулись аркады, она шла медленно, с бьющимся сердцем. Можно было бы повернуться и уйти. Она внимательно смотрела на эти старые патрицианские дома, когда заметила на скромной пластинке фамилию доктора Жака Вернера. Значит, здесь жил тот соблазнительный молодой человек, немного высокомерный, который мог быть иногда нежным, а также настойчивым и безразличным, как в последний день в Ивисе… Было еще время, чтобы повернуть назад и уехать в Италию на первом поезде.
   Она перешагнула через порог дома, оказалась в узком подъезде и направилась к крутой лестнице. Поднялась на третий этаж, увидела двустворчатую дверь и попыталась расшифровать надпись на немецком языке. Позвонила, подождала немного, затем вошла, так как дверь была открыта, в темный вестибюль. Ей навстречу вышла молодая девушка. Произнесла что-то непонятное. Иоланда прервала ее.
   – Здравствуйте. Я приехала из Парижа. Я вам звонила несколько дней тому назад.
   – Соблаговолите войти, мадам, – сказала та по-французски с певучим акцентом.
   Иоланда последовала за ней, вошла в небольшую приемную, обставленную современной мебелью, и села.
   – Ваша фамилия?
   – Г-жа Жирарден.
   – Имя вашего мужа?
   – Жорж.
   – Ваш возраст?
   Иоланда разом положила конец этому допросу.
   – Полагаю, что вам не нужны эти данные. Я пришла навестить доктора Вернера, я его приятельница.
   Секретарша настаивала.
   – Я должна ему подать вашу карточку до того, как вы войдете в его кабинет.
   – Я не больна, – сказала Иоланда.
   Выбитая из колеи, секретарша повторила:
   – Вы не больны?
   – Нет. Я приехала из Парижа, чтобы его повидать.
   Иоланда наивно полагала, что слово «Париж» произведет впечатление.
   – У доктора много работы. Иоланда почувствовала неловкость.
   – Я его предупредила о своем приезде. По телефону.
   Секретарша отказывалась отступать от заведенного порядка.
   – Доктор Вернер надолго задержался из-за срочного вызова. А здесь его ждут два пациента. И его вызывают в больницу.
   Иоланда чувствовала себя такой же бесполезной, как перчатка без пары. Только выбросить.
   – Тем не менее следовало бы сообщить обо мне, мадемуазель. Он будет доволен.
   Была ли она в этом уверена на самом деле?
   – Я не могу его беспокоить во время приема.
   – Что же делать? – спросила Иоланда.
   – Осмелюсь спросить ваш адрес, мадам?
   – Зачем?
   – Он вам позвонит…
   – Мадемуазель, я здесь проездом. Я уеду из Берна, наверно, послезавтра. Я не буду сидеть в гостинице в ожидании звонка… Я предпочитаю остаться здесь.
   Секретарша проводила ее в зал ожидания.
   Этот разговор лишил Иоланду бесполезных романтических волнений и восхитительной нервозности. Она поздоровалась с сидевшим на диване пожилым господином. Мужчина сворачивал и разворачивал газету. Страницы хрустели, как сухари.
   Удобно устроившаяся в кресле женщина с седеющими волосами открывала и закрывала сумку. Она извлекла из нее носовой платок. Высморкалась и убрала тряпичный комок в сумку. Иоланда вынуждена была настроиться на бесконечное ожидание. Она вздохнула и взяла сверху стопки изданий, лежащих на низком столике, медицинский журнал. Первый снимок изображал ступню, покрытую сплошь микозом. Затем следовала статья о прокаженных с многочисленными иллюстрациями.
   Фотографии другой статьи разоблачали безнадежное положение детей третьего мира.
   Она услышала легкий шум шагов и разговор на немецком языке. Доктор Вернер открыл дверь в зал ожидания, глядя исключительно на следующего пациента. Не видя Иоланды, он пригласил пожилого господина пройти в кабинет.
   Вошла секретарша и протянула даме с носовым платком конверт. Дама долго расспрашивала о чем-то по-немецки девушку, затем открыла сумку, чтобы убрать рецепт. И ушла.
   Иоланде казалось, что о ней забыли. Время тянулось бесконечно. Она решила нарушить это проклятое ожидание. Подошла к секретарше.
   – Вы сказали доктору, что я здесь?
   – Да, мадам.
   – И что же?
   – Он сказал: «А, ладно».
   – И все?
   – Да.
   – Это будет долго?
   – Не знаю.
   Иоланда решила подождать еще четверть часа. Не больше. Она собралась уходить, когда Жак Вернер наконец открыл дверь, поднял на нее глаза и изобразил нечто похожее на улыбку.
   – Войдите, мадам.
   Она поднялась и подошла к нему.
   – Здравствуйте.
   Она протянула ему руку, и он последовал за ней. Прошел через кабинет и занял свое место за письменным столом.
   – Садитесь, – сказал врач. – Я прошу вас подождать несколько секунд.
   Он принялся писать.
   – Я лишь заполню карточку больного, который только что ушел.
   Иоланда рассеянно рассматривала кабинет. Стены были уставлены книжными шкафами, окна занавешены, царила полная тишина. Она с трудом догадывалась о синеве неба, которая пробивалась сквозь гардины, обрамленные двойными плотными шторами.
   Доктор поднял голову.
   – Ну как, не чувствуете ли вы себя чужой у нас, прекрасная парижанка?
   Белки его глаз были изборождены мелкими красными сосудами. Этот плотный, по-прежнему загорелый, с седеющими волосами господин лишь смутно напоминал молодого человека из Ивисы.
   – Я очень рада снова увидеть вас, – сказала она. Он почти не слушал ее.
   – Вы курите?
   Он пододвинул к ней серебряную шкатулку, стоящую на столе. Ей хотелось закурить, но она отказалась.
   – Как поживаете?
   – Хорошо, спасибо, – сказала она. – Но я пришла в ужас.
   – В ужас? Отчего?
   – Я только что поняла, мы достигли возраста наших родителей.
   Он пожал плечами.
   – Что вы хотите? Это в порядке вещей. Если бы мы встретились на улице, я бы вас не узнал.
   Она была взволнована. Жак Вернер переставлял предметы на столе. Он отодвинул папку и передвинул статуэтку.
   – Мы состарились, уважаемая госпожа, – сказал он. – Следует привыкнуть к мысли, что все имеет свой конец.
   Иоланда подняла голову.
   – Я хочу начать свою жизнь заново. Я не такая пессимистка, как вы. Я узнала от вашей секретарши, что ваша мать умерла. Вы, наверно, страдаете…
   Он прищурился.
   – Великовозрастный сирота. Я очень любил мать. Чем меньше мы будем говорить об этом, тем лучше.
   – Прекрасно, когда любят свою мать, – сказала она.
   Разочарованная в своей материнской любви, она была всегда растрогана, когда слышала о привязанности между родителями и детьми.
   – Полагаю, что мне пора удалиться. Он смотрел на нее почти безразлично.
   – Где вы остановились?
   – В «Schweizerhof».
   – Если бы вы подождали несколько минут, я бы подвез вас. Я еду в больницу мимо гостиницы.
   – Мне не хочется вас обременять…
   – Я еду в том же направлении. Затем он спросил:
   – Как поживает ваш милый монстр?
   – Какой монстр?
   – Ваша дочь.
   – Моя дочь – не чудовище. У нее все прекрасно. Она в Нью-Йорке.
   – В Нью-Йорке?
   Следовало реабилитировать Лоранс, сделать из нее привлекательную личность. Показать, что дочь любит ее. Сделать вид, что она не была несчастной, брошенной матерью.
   – Она на стажировке в Колумбийском университете. На летней сессии.
   Университет ассоциировался с исключительностью и ученостью. В любом случае это было лучше, чем бегство Лоранс из-за неудачного замужества.
   – Я хорошо помню вашу дочь, – сказал Вернер. – Я был зол на нее. Столько времени прошло, возможно, она стала более человечной.
   – Конечно, – сказала Иоланда. – Очень хорошая дочь.
   – Тем лучше для вас. А вы? По-прежнему верны? По-прежнему неуклонно следуете своим принципам? Добродетельна и совестлива?
   Покраснев от волнения, она защищалась.
   – Вы говорите все напрямик. Вы не изменились. Я тоже.
   – Тогда зачем вы приехали?
   Ее охватила дрожь. Ей показалось, что она снова, как когда-то, в тесной исповедальне, где надо было каяться в придуманных грехах за неимением настоящих. Этот разговор с глазу на глаз напомнил ей о тягостных очных ставках в этих клетках, где она должна была признаваться в своих разочарованиях ирреальному профилю, проступающему на деревянной решетке.
   – Мне пятьдесят пять лет, уважаема госпожа, и нас разделяет дубовый письменный стол. Ни морального, ни физического насилия не предусматривается. Не бойтесь так…
   – Боюсь, – сказала она, – что я совершила большую ошибку, приехав сюда.
   Телефон прозвонил несколько раз. Вернер снял трубку и заговорил по-немецки. Затем, повернувшись к Иоланде, сказал:
   – Мне надо в больницу Я отвезу вас в гостиницу.
   – Завтра я уеду в Италию.
   Озабоченный мужчина напротив нее мысленно находился в другом месте. Она проиграла. Поднялась.
   – Что касается Ивисы, я не вижу своей вины. Просто я была верной женой. Думала, что поступала правильно.
   Вернер собирал бумаги в портфель.
   – Вы мне надоели со своей добродетелью. Вы придаете себе, своим принципам слишком большое значение. Вы не заслуживаете особых похвал. Вы любите, значит, вы добродетельны, если даже вы добродетельны из принципа, позвольте вам сказать, что это смешно.
   – Я ухожу, – сказала Иоланда. – Чувствую, что вам мешаю, но благодаря вам я немного узнала Берн. Замечательный город.
   – Знать Берн после одной прогулки? Вы преувеличиваете свои способности восприятия.
   – Не исключено, что я останусь на несколько дней. Чтобы увидеть ров с медведями, музеи, старый город внизу, на берегу…
   Зазвонил телефон. Он схватил телефонную трубку и заговорил с кем-то голосом, мягкость которого ее удивила. Взмах крыльев у птички при взлете был тяжелее. Вернер положил трубку на рычаг, она поспешила уйти.
   – Я ухожу…
   Она направилась к двери.
   – Я провожу вас. Вы позволите? – спросил он. – Мне бы хотелось убедиться, что синева ваших глаз…
   – Убедиться?
   – Да, я помню редкую синеву незабудки.
   – Разве возраст меняет цвет глаз? Она допустила оплошность.
   – Ох, пожалуйста, не надо так волноваться. Женщина, у которой глаза на мокром месте, легко успокаивается. У меня были такие. Они рыдали на моем плече, а на следующий день уезжали, оставив после себя лишь письмо или записку, свитер ручной вязки, чтобы я не простудился. И клубки.
   Ей было неприятно чувствовать себя виноватой. Она задыхалась от волнения.
   – Я живу одна уже много лет, – сказала она. – Я не богата и не светская львица. Мой муж живет в другом месте. Все остальное было лишь обманом.
   Он воскликнул:
   – Вот видите, я прав. Все женщины – врожденные актрисы. Зачем надо было устраивать мне кино?
   – Мне хотелось иметь спокойную совесть.
   – Моя дорога Иоланда, время проходит, время прошло. У вас совесть спокойна. Вы считаете, что этого достаточно женщине?
   – Я понимаю хорошо женщин, которые вас бросают, – сказала она.
   – Почему?
   – Вы не очень любезны.
   – Я не хочу больше приспосабливаться. Лебезить, врать, нет. Не обижайтесь. И не позволю вам уехать в таком состоянии. Приглашаю вас на ужин.
   – На ужин? Она задумалась.
   – До ужина будет спектакль?
   – Нет. Ужин в 19 часов.
   – Во Франции часто ужинают после спектакля. Он откровенно рассмеялся.
   – До чего же вы француженка. Французские привычки, французское мировосприятие. В Швейцарии ужинают рано.
   – Я никогда не путешествовала, – сказала она, – исключением является моя поездка в Ивису. Я не могла этого знать.
   Он покачал головой.
   – Идемте, не бойтесь так, все это не имеет значения. Я не позволю вам выйти отсюда расстроенной. Подумают, что я вам сообщил неприятную весть. Я вас познакомлю с моим лучшим другом.
   – Ваш лучший друг? Он живет с вами?
   Он пожал плечами и направился в другой конец квартиры. Она последовала за ним. Старинная мебель, которую, конечно, убирают кисточкой, столько пыли может накапливаться в резном декоре. Средневековая картина, Богородица, ее исстрадавшаяся душа наполняла смирением заостренные черты лица. В спальне Вернер показал Иоланде венецианское зеркало. Ей не понравилось ее расплывшееся лицо, и она отвернулась. Подошла к окну, увидела за красными крышами реку ярко-зеленого цвета.
   – Ааре, – сказал доктор. – Прекрасный вид, не так ли?
   – Следовало бы открыть окна. Прекрасная погода…
   – Посмотритесь в зеркало, Иоланда. Она ловко уклонилась.
   – Я предпочитаю пейзаж. Он ей протянул руку.
   – Идемте, это – зеркало отпущения грехов. Она высвободилась.
   – Нет.
   Он настаивал.
   – В этом зеркале мы вне возраста, – сказал Вернер.
   – Я ухожу и пойду с вами ужинать только при условии, что вы не будете мне говорить о грустных вещах.
   – Я буду очень любезен, – пообещал он, беря ее под руку.
   Проходя через кабинет, он сделал распоряжения секретарше. Они спустились по лестнице.
   – Идемте… Мы поедем на машине. Гараж рядом.
 
   Его машина находилась в соседнем дворе. Это был скоростной автомобиль. Такое она видела только в кино. Он поставил кассету в авторадио и под звуки Вивальди отвез ее в гостиницу.
   В своем номере она перебрала в памяти события и попыталась успокоиться. Посмотрела немного телевизор, послонялась по номеру и приготовилась к вечеру. Даже задремала на кровати и проснулась внезапно – так она боялась опоздать. Подкрасилась, надела платье цвета лаванды. Представила свой отъезд в Италию. Как она разместится в красивом отеле. Возможно, появится другой Вернер, но на этот раз она не будет его отваживать. Она догадывалась о способах обольщения. Взгляд, взмах ресниц, настоящее и притворное колебание. Она знала об этом со слов. Но как применить все это на практике?
   Она ждала Вернера в холле, доктор приехал спокойный.
   – Я буду приятным, любезным, нежным… Это вам подходит?
   Сумерки окутывали дымкой улицы. Перемежающиеся тень и свет подчеркивали таинственность Берна. Он шел быстро, как это делают одинокие мужчины. Она должна была ускорить шаг, чтобы поспевать за ним.
   – Я иду слишком быстро?
   – Да.
   – Хорошо, я пойду медленнее.
   – О, посмотрите на город, – сказала она. – Все в сиреневом цвете. Как в церкви на Пасху.
   Его мысли были заняты одним из его больных. Умирающим. Еще несколько минут назад он был подле него. Человек не хотел отпускать руку доктора. «Если вы останетесь со мной, смерть не посмеет войти в спальню». «Следовало бы оставаться рядом с каждым. Все время. Никогда не покидать их на пороге другого мира».
   – Вы живете один? – спросила Иоланда. И он ответил как бы самому себе.
   – Мне никто не нужен. У меня работа, больница, мои пациенты. Обретенная психологическая независимость. Да.
   Его возбуждала Иоланда, эта выпавшая из вселенной неприкаянная звездочка. Ему хотелось подвести итог своей жизни. Оправдаться. Защититься.
   – Одиночество – не бремя. У меня нет больше желания кого-то убеждать, делить с кем-то свое существование, найти спутницу жизни. Сюда, ресторан здесь.
   Они вошли. Зал был залит розовым светом. Маленькие лампы, расставленные на красных скатертях, создавали иллюзию загорода.
   – Вам нравится здесь? – спросил доктор Вернер.
   И не дожидаясь ответа, пригласил ее сесть.
   – Вы, по-видимому, спешите, – сказала она.
   – Вовсе нет.
   Он подал ей меню и рассеянно взглянул на свое.
   – В нашем возрасте вечером больше не наедаются…
   – Как это отвратительно, – воскликнула она. – Я на шесть лет моложе вас… И еще хочу есть. Даже вечером.
   – Я пошутил.
   – Иногда это причиняет боль… Когда вы шутите.
   – Каждый день я соприкасаюсь со смертью. Жизнь – хрупкая штука. В моем ремесле быстро отвыкаешь от нежных слов.
   – Тем не менее, – сказала она, – именно вы должны говорить нежные слова. Больным.
   Он посмотрел на нее с интересом этнолога.
   Они выбрали блюдо. После того как заказ был принят, официант принес графин с вином. Иоланда вела себя, как на прощальном ужине.
   Вскоре официант вновь появился с огромным бифштексом и овощным салатом. Иоланда молчала. Вернер покачал головой.
   – Вы обидчивы…
   – Я натренирована. Жизнь научила меня выносить мужчину с тяжелым характером. Мой муж. Он очень чуток по отношению к другим, но не ко мне.
   Он слушал ее. Иоланда внимательно рассматривала лист салата.
   – В Ивисе, – продолжала она, – я была наивна. У меня не было опыта, и я этим гордилась. Сегодня я другая.
   Он похлопал ее снисходительно по ладони.
   – Брак, добродетель, религия… Пятьдесят лет тому назад это было возможно. Но не в наше время.
   – Конечно, вы правы.
   Он произнес несколько слов на швейцарском немецком языке.
   – Вы помните? Она заулыбалась.
   – Помню ли я? О да!
   Она взяла свою сумку, открыла ее, нашла бумажник и, не торопясь, вытащила клочок бумаги.
   – Это мне так понравилось… Я попросила вас написать. На этой бумаге. Я ее сохранила.
   Он смотрел, забавляясь и, может быть, немного с досадой на этот клочок бумаги, на котором была нацарапана фраза по-немецки «Gruezi Mitenand».
   – Я нахожу вас трогательной. Чувствительной. Слишком чувствительной. Как вы выживаете в мире, который имеет обыкновение не щадить мечтательные души? Как вы…