Арноти Кристин. У каждого свой рай

   Она вымыла каждый листик салата. Поставила варить яйца. Все приготовила. Надо было лишь перемешать эти продукты. Она ждала Жака Вернера. Что он пожелает? Пойти поужинать или остаться дома?
   Он нашел ее на кухне около половины седьмого.
   – Иоланда, что вы здесь делаете?
   – Салат, – ответила она. – Салат «ассорти». Можно остаться дома.
   «Дома». О какой жизни и о каком доме она говорила?
   – С удовольствием, – ответил он.
   Наконец она снова ждала мужчину, чтобы накормить. Своего медведя на этот вечер.
   Они ужинали в столовой. Казалось, он был счастлив оттого, что ему не надо было выходить.
   – Я счастлив, что вы здесь… Я не буду приставать к вам. Никакой попытки «соблазнить», как бы вы сказали. Вы меня сами позовете, когда вы решитесь на это.
   Иоланда была признательна ему. Доктор продолжил:
   – Вы, возможно, поймете сами, что мужчина и женщина созданы, чтобы либо расстаться, либо жить вместе. Но не рядом. Время проходит быстро. Все зависит от вас. Вы сможете провести здесь год, я не постучу к вам в дверь. С того момента, как вы поселились здесь, вы в безопасности. Вы не будете чувствовать себя неловко. Я вам лишь говорю: «Место свободно».
   – Спасибо. Моя дочь ответила бы лучше меня.
   – Да убережет меня Бог…
   – Но если мы будем жить вместе, вам следует как-нибудь с ней встретиться. Это моя дочь, и я люблю ее.
   – У вас есть достоинство.
   – Она очень хорошая, моя дочь… Она была бы счастлива узнать, что я здесь…
   – Вы считаете?
   – Я в этом уверена. Надо, чтобы вы ее увидели снова… Иногда она бывает очень обходительной.
   Он помог ей убрать посуду.
   – Время от времени я бываю холостяком, – сказал Жак. – Я всему научился. Как только женщина уходит, я перестраиваюсь. Могу даже погладить рубашку. Я способен существовать без посторонней помощи. Идемте, прогуляемся. Я вам покажу нижний город при свете луны. В конце недели мы поднимемся в Моржинс. У меня там шале. Моя мать была из долины, от нее мне досталось в наследство шале, мое орлиное гнездо. Я вас познакомлю с кантонами.
   – У меня добрые намерения, – ответила она.
   Иоланда вошла в жизнь доктора Вернера. Наконец она могла делать то, что делают другие, и расстаться со своей независимостью, которую так ненавидела. Она чувствовала нежность Жака Вернера и его осторожность. Бодрая и радостная, Иоланда готовила завтрак Она была счастлива. Он смотрел на нее с удивлением. Подруга жизни, которая в семь часов утра ему объявляет, что кофе готов! Чтобы доказать, что он не собирается переходить рубеж, обозначенный ею, он говорил ей «вы». Он, не переставая, задавал себе один и тот же вопрос: «Мог ли он расстаться с Иоландой?» Это редкое явление, эта красивая и простая женщина… Она скоро привыкла к самоубийственной привычке доктора Вернера водить машину, которую он гнал по автострадам.
   Он любил держать руку Иоланды своей правой рукой, оставляя лишь левую на руле. Она не осмеливалась спрашивать, какую музыку они слушали. Он объявлял иногда: Вагнер, Бетховен, Малер.
   – Может быть, следует ехать помедленнее, – сказала она однажды под аккомпанемент хорового плача из оперы Вагнера.
   – Вы боитесь?
   – Нет. Но несчастный случай на дороге – безобразная смерть.
   – Но я всегда ездил очень быстро, – ответил он. Он прибавил скорость, и она летела, уносимая также музыкой.
   Затем сбавил скорость.
   – Мы останавливаемся?
   – Нет, – сказал он. – Но я убавил скорость до 130. Такое впечатление, что мы едва двигаемся. Но я не хочу вам причинять неудобства. Мне бы тоже не хотелось «безобразной смерти».
   Значит, он считается с ее замечаниями. Она была от этого в восторге. Она впитывала с жадностью новый мир. Она видела старые города, крепости с плотными стенами, глубокие озера, горы, прорезанные синевой неба, леса как соборы, соборы из камня, средневековые улицы, поражающие изобилием, копошащиеся, словно муравейники, рынки, она слышала музыку, везде была музыка, воздух был пропитан музыкой. А иногда она даже замечала белоснежные пятна на вершине или сверкающее отражение ледника. Однажды Иоланда расстроилась до слез. Глаза чуть покраснели.
   – Я не знала, что красота может так волновать, – сказала она.
   Они были в одной деревне, и вокруг домов она увидела склоны, окаймленные виноградниками.
   – Я познаю Швейцарию через вас, – сказал он.
   Она подошла к нему, и он понял, что может заключить ее в объятия. Ей нравилась его сила. Его нежность. Они оставались в таком положении довольно долго.
   Во время этого путешествия он перечислял достоинства и красоты Франции, которую он знал лучше, чем она. Они говорили о своих странах, легко понимая друг друга. Им было хорошо вместе, даже в тишине. Однажды она осмелилась сказать:
   – Для меня страна – это мужчина, которого я люблю. – И уточнила: – Которого я бы любила…
   Он не ответил. Он отвез Иоланду в Моржинс, в свое шале, находившееся на опушке могучего леса, довольно далеко от деревни.
   Она видела в первый раз в своей жизни горное шале. От старой постройки пахло деревом и сыростью.
   – Летом я мог бы посадить здесь немного цветов, но у меня нет времени. Я приезжаю очень редко.
   Она слушала. Значит, можно иметь и такой образ жизни. Не иметь времени, чтобы приехать сюда.
   – Вы избалованы.
   – Это не так, – сказал он. – Это не так.
   Они спали в шале. Иоланда любовалась пейзажем за окном. «Нас окружают живые новогодние елки», – подумала она.
   Иоланда и здесь обнаружила образцовую кухню и удивлялась тому, что ставни прекрасно закрывались. Они обедали в деревенской гостинице, где хозяйка хорошо знала доктора. После обеда они долго гуляли в лесу.
   На второй день, прогуливаясь возле источника, журчание которого завораживало Иоланду, доктор, умиротворенный существовавшей между ними, хотя и неопределенной, дружбой, сказал:
   – Я питаю неприязнь к женщинам, это правда. Я очень обижен на одну женщину. Вы меня понимаете, надеюсь.
   – Не говорите ничего, что могло бы мне причинить боль, – защищалась она. – Я так счастлива оттого, что я с вами.
   Он улыбнулся.
   – Вам надо узнать меня получше.
   – Того, о чем я догадываюсь, достаточно, – сказала она. – Пожалуйста, не говорите мне ничего неприятного.
   – Вы меня принимаете за сильного мужчину, не так ли?
   – Да. Мне это нравится. Я лишь дополнение. Я могу служить дополнением.
   – Послушайте меня, пожалуйста, – сказал он. – Даже если вам это не понравится. Моя мать была святой женщиной, моя сестра была святой женщиной, они жили для своего очага, для своего мужчины, для своей семьи. Для меня. Отсюда мое влечение с юности к интеллектуалкам, творческим натурам, женщинам, у которых своя профессия, своя жизнь. Мне не хотелось женщину-домохозяйку.
   Иоланда прервала его:
   – Как я.
   – Да, – сказал он. – Судьба распорядилась так, что я попал на женщину того типа, которого я всегда избегал.
   – Не продолжайте, – сказала Иоланда. – Я могу уехать завтра.
   – Не будьте наивной. Послушайте же… Много лет тому назад я встретил хиппи, маргиналку, швейцарку немецкого происхождения, с рыжими волосами зелеными глазами. Заносчивая, сдержанная. Я принимал ее холодность за доказательство независимости. Она мне понравилась, произвела на меня впечатление. Женщина, которой я был не нужен. Она была скульптором. Я жил с ней очень недолго. Однажды она мне сказала рассеянно: «Мне кажется, что я беременна. Это меня очень беспокоит». Я ее спросил робко, был ли я отцом. «Разумеется, – ответила она. – Разве это так важно?» «Да, важно. Я женюсь на тебе, и у нас будет ребенок». «Вот это да, – сказала она. – Что за идея! Ты все же не думаешь, что я могу приковаться к какому-то типу, у которого все дни расписаны из расчета полчаса на больного. Человек в футляре… Самодовольный… Жизнь, расписанная по минутам… Я хочу объехать весь мир. Творить. Жить. Ничего не знать о будущем. Отказаться от достатка». Я не возражал, но попросил ее остаться со мной до рождения ребенка, оставить его мне, а потом уехать. Она исчезла, не оставив адреса, и унесла моего ребенка.
   – Я вас слушаю, – сказала Иоланда. Ей стало холодно.
   – В течение этих лет я ничего не хотел знать о ней. В течение этих лет я ждал, что однажды мне позвонят, что она придет, непричесанная, неопрятная, в лохмотьях, не важно… Но что она мне принесет девочку или мальчика. «Вот твой ребенок Я тебе его оставляю». У меня была уверенность, что где-то в мире есть ребенок, мой ребенок. Никаких вестей. Совсем случайно я напал на след этой девицы. Она жила в общежитии в Хейдельберге. Я тотчас же поехал туда. Она меня едва узнала. Мне пришлось напомнить о себе. Она жила в этом огромном квадратном доме, где посетители ждали в вестибюле. У Хильды были впалые щеки, она обрюзгла. Я спросил у нее: «Где ребенок?» – «Какой ребенок, – сказала она, – какой ребенок?» Она сделала аборт, как только ушла от меня. Почти забыла о своей беременности. Я вернулся, испытывая невероятную ненависть к женщинам. Ей не хотелось иметь ребенка от меня. У меня не было больше доверия ни к одной женщине.
   – В сорок девять лет, – сказала Иоланда, – я не могу больше рожать. Мне остается лишь уложить свой чемодан.
   – Вы глупы.
   – Нет. Если бы вы видели свое лицо. Вы меня пугаете. Вы забываете, что она имела право распоряжаться своим телом.
   – Вздор, – сказал он. – Никто не имеет права распоряжаться ребенком другого.
   Иоланда говорила мягко.
   – Вы сами никогда не родите ребенка. Женщина должна любить его, чтобы вам его дать. Вы это хорошо знаете. На свете столько женщин… Столько детей, которых можно усыновить…
   Природа вокруг них напоминала огромную вышивку. Темно-зеленый, светло-зеленый, зелено-желтый, зелено-синий, аквамарин, темно-изумрудный, цвет зелени, цвет волны, цвет ущелья, цвет моря, цвет верхушки дерева. Солнце гуляло, забавляясь, по этому зеленому миру.
   Иоланда сказала:
   – Ах, если бы я могла вам помочь быть чуточку счастливее.
   – Дайте мне душевный покой, – сказал он. Она видела, что он взволнован.
   – Я хочу остаться, – произнесла она. Небольшим жестом она застенчиво обозначила вселенную. Она почти раскрыла объятия.
   – И столько чудес…

Глава 8

   Я ДОЛГО не колебалась и приняла приглашение в Санто-Доминго. Мне бы хотелось рассказать обо всем этом маме, она была бы в восторге оттого, что наконец в моей жизни появился «богатый человек», даже если он «психически» не совсем нормальный. Повод для поездки, отец ученика, исчез бы, словно в тумане. «У Лоранс так много знакомых в Нью-Йорке», – скажет мама. Кому? Кому бы она говорила обо мне… Особенно нечем хвастаться, имея в моем лице единственного потомка. Мне нравилось это слово семейной беспристрастностью. Что бы ни случилось с моими родителями, я буду по праву их ребенком от «первого брака». Парижский призрак, по выражению мамы, уступил место реальному действующему лицу, Грегори. Я бы что-нибудь сочинила. Всегда, когда была приперта к стене, я импровизировала. Во времена моего ужасного детства с редкой наивностью папа и мама меня считали вруньей. Для них воображение было преступлением.
   Как раз перед отъездом в сопровождении Грегори, которым так часто восхищались продавщицы, я купила бикини. Чем меньше, тем дороже. Доллары, истраченные на эти гениальные лоскутки, даже десятидолларовые купюры покрыли бы большую поверхность моего тела, чем приобретенная ткань.
   Лимузин с шофером леденящей вежливости провез нас через роскошные джунгли и доставил в частный аэропорт. У Нью-Йорка, когда на него смотришь из автомобиля с кондиционером, совсем другой вид. Я мурлыкала, я понимала счастливых кошек, которые позволяют себя любить, не делая ни малейшего усилия, чтобы ответить взаимностью.
   Грегори окружил меня вниманием. Иногда он был серьезным, иногда веселым. Увязнув в психоанализе, я ему придумывала историю его жизни, он меня слушал с наслаждением. Моя привычка говорить с людьми и их слушать, курсы психологии и бесконечные обзоры избитых, но нетленных теорий Фрейда помогли мне осуществить это любопытное мероприятие: попытаться привести в равновесие богатого старого холостяка, Грегори.
   Как только я заводила разговор о том моменте, когда он меня остановил, Грегори ловко его обходил.
   Черный лимузин остановился возле маленького реактивного самолета, у подножия небольшого трапа нас ждал стюард, чтобы нас поприветствовать. Рассеянно я протянула ему руку, мне хотелось выглядеть загадочной, у меня, по-видимому, был застывший взгляд парижского задохнувшегося голубя. Я чуть не разбила нос, споткнувшись о первую ступеньку. В миллионеров не играют каждую неделю. Бедные люди смотрят прямо перед собой, чтобы убедиться, куда они ставят ноги. У богатых – другие рефлексы, они знают, что кто-нибудь их подхватит. Я важно вошла в кабину пилота. Шесть вертящихся кресел придавали ей вид конференц-зала. Грегори представил мне второго пилота, который предложил нам напитки. Я оказалась пристегнутой ремнем к креслу с чашкой горячего кофе в руке. Сколько томных красавиц с хриплым голосом и отяжелевшим от страсти взглядом, более манерных, чем я, выглядели бы намного лучше на моем месте! Я смотрела на свои ноги в дорогих сандалиях, ногти, покрытые ярко-красным лаком наконец были ухожены, не ломались. Я дотронулась до руки Грегори.
   – Ты не торгуешь живым товаром?
   – Нет. Почему ты так подумала?
   – Ты не собираешься меня продать, Грегори…
   – Нет, я не собираюсь тебя продавать.
   Он вынужден был поставить свою чашку, так он смеялся. Он смеялся. В смехе человека с серьезными глазами есть всегда что-то удручающее. Грегори смеялся, как другие плачут. У него была грустная радость. Затем, глотая слова, он начал меня расспрашивать. Он засыпал меня вопросами, чтобы узнать о моих нью-йоркских впечатлениях десятилетней давности. Я рассказала ему довольно складную историю. «Господи, как бы я хотела написать роман, – подумала я, – вместо того, чтобы быть говорящей кассетой для этого типа».
   – Меня интересует все, что касается тебя, – сказал он.
   Я опьянела от самолета. Это было большой радостью для меня. Я упивалась новыми впечатлениями от полета самолета и собственной фантазии.
   Через четыре часа мы прибыли в частный аэропорт республики Доминго. Там нас встретил шофер в черных очках и с усами внушительных размеров. Он провез нас по автостраде, окаймленной пальмовыми деревьями, в столицу острова Санто-Доминго.
   – Остановимся в гостинице, нам придется подождать немного, – сказал Грегори. – Несколько часов или несколько дней. Ты не будешь скучать, я тебе обещаю.
   Пахло морем со всех сторон, это была свобода. Мне хотелось бы побегать по площади, либо походить, либо посидеть, но только не быть в помещении. Мне хотелось к морю. Меня раздражала перспектива оказаться снова наедине с жадно слушавшим, ловившим каждое слово Грегори.
   – Я не хочу больше оставаться взаперти, Грегори. Мне хочется дышать, видеть людей. Познакомиться с этим городом.
   – Мы прогуляемся вечером.
   Чтобы меня успокоить, укротить мое нетерпение, в этот вечер в Санто-Доминго ему хотелось дать мне все. Хотел ли он проявить радушие или задобрить меня? Живой декор города меня ошеломил. С момента прибытия вокруг меня было море улыбок и веселья. Первое знакомство с гостеприимством и любезностью здешних жителей останется неизгладимым в моей памяти. Мы отправились из гостиницы на машине. Грегори общался с водителем по-испански. Я испытывала головокружение от ярко расцвеченной столицы после уединения вдвоем. Каждое мгновение вспыхивало фейерверком. Минуты превращались в краски… Город праздновал саму жизнь. Была суббота. Я понимала, как мне повезло, но интерес, который Грегори проявлял ко мне, меня удивлял. Я никогда не видела столько красоты, как здесь. Девушки, как орхидеи, прогуливались по улице. У них были глаза как бездна, губы как у младенца, подчеркнутые красной помадой. Некоторые из них были белые, как снег на вершине горы, другие – метисы, ошеломляли своем великолепием. Временами они превращались в ослепительный черный бриллиант.
   Большой бульвар Малекон в своем неистовом волнении напоминал ярмарку. Этот проспект, протянувшийся вдоль моря, был местом встречи для доминиканцев. За скалами, ограничивающими прогулку, я угадывала море, черное и глубокое. Меня принимали как свою. Я не была ни белой, ни иностранкой, ни посторонней, меня останавливали, чтобы со мной поговорить. На улице располагались целыми семьями, расставляя маленькие столики для кемпинга и стулья. Автомобили, продвигавшиеся со скоростью 20 км в час, постепенно прилипали друг к другу и застывали. В каждой машине была своя музыка. Автоприемники ревели. В этой неистовой какофонии некоторые люди устраивались на крыше остановившихся автомобилей.
   – Каждую субботу вечером люди встречаются здесь, – сказал Грегори. – Это праздник Я часто бывал здесь.
   Я воскликнула:
   – Тебе везет.
   – Везет?
   Я не допускала, чтобы этот привереда испортил мне настроение. Я влилась в эту плавно двигавшуюся толпу. Довольно высокий мужчина подхватил меня за талию и под звуки радио своей машины начал танцевать со мной, говоря мне что-то по-испански.
   – Ты танцуешь меренгу, – прокричал мне Грегори.
   Он даже не ревновал. Я становилась легкой, как перышко на ветру, перышко с ногами, перышко, опустившееся на плечо доминиканца. Я танцевала меренгу другой мужчина вел меня, поворачивал, опрокидывал, уводил, приближался ко мне. Его взгляд меня согревал.
   Через некоторое время Грегори вытащил меня из объятий этого парня:
   – Хватит. Ты достаточно натанцевалась.
   Мы вернулись в гостиницу, в наш роскошный апартамент. Постепенно эта чудесная сказка начала вызывать у меня настоящий страх перед заточением.
   На следующий день я слонялась по гостинице. Мной овладело непреодолимое желание уехать.
   Я мечтала о том, чтобы помолчать и поплавать. Я предполагала, что Грегори нужно было подготовить своих родителей к моему присутствию. Эти тираны, должно быть, сокрушат моего странного щедрого спутника.
   Чтобы получше провести время, я воспользовалась возможностями гостиницы. Как только испытывала малейшее желание перекусить, я набирала номер телефона, и обслуживание на этаже доставляло свежие фрукты, знакомя меня с разнообразием великолепных плодов этого рая, в котором меня изолировал Грегори. Номер выходил на террасу. Она возвышалась над берегом моря. В нашем распоряжении была также гостиная, где я, к своему удовольствию, обнаружила две американские телепрограммы.
   Грегори, проявляя все больше внимания и достаточно нежности, старался задобрить меня. И он, возможно, страдал от этого вынужденного заточения в гостинице. Он вздрагивал от каждого звука, проникающего извне.
   – Ты сказочная, – сказал он мне.
   – Я?
   Я подошла к довольно большому зеркалу, чтобы разглядеть себя. Я была тоненькая и слегка опустошенная удовольствиями, получаемыми благодаря наличию денег. Но «сказочная»? Иногда я представляла, что продолжаю свое существование с моим невротиком. Почему бы не выйти за него замуж, а затем развестись, получив солидные алименты?
   – Тебе нравится быть богатым, Грегори?
   – Это привычка, – ответил он скромно.
   – Ты знаешь, что есть люди, которые умирают от голода?
   Я говорила ему с набитым ртом о третьем мире.
   – Конечно. Иди, иди ко мне, – сказал он.
   Его поведение не оправдывало эту поспешность. Я умирала от скуки в его объятиях. Мне казалось, что он меня выбрал, как игрушку. Ему нужна была кукла.
   Я растянулась на кровати, положив голову ему на грудь, и принялась рассказывать о своих размышлениях и выводах…
   – Ты мне более полезна, чем любой психоаналитик!
   Я была тщеславна, настоящий павлин. Эта фраза наполнила меня гордостью. Грегори сказал мне:
   – Следовало бы позвонить твоему мужу и успокоить его…
   – Он не беспокоится.
   Я сделала вывод из этого замечания, что Грегори хочет меня отправить в Париж. Что у него нет ни малейшего желания жениться на мне.
   – Мой муж не знает ни где я, ни с кем я. Ты хочешь убедиться в том, что я уеду в Европу? Не бойся. Я уеду. Но в свое время.
   Он съежился. Он легко становился печальным, я его утешала.
   – Грегори, ко мне в детстве тоже придирались. Но, став взрослыми, богатые, которых обижали, имеют больше свободного времени, чтобы снова и снова переживать свои обиды, чем бедные. Чтобы изводить себя целыми днями, надо иметь деньги.
   Первую поездку на пляж я выпросила после сорокавосьмичасового заточения.
   – А ты настойчивая, – сказал он с грустью – Ближе всего – пляж Бока-Шика, там очень много народу… Надо ехать дальше, по направлению к Романа.
   Я умоляла его:
   – Поедем в Романа. Выедем куда-нибудь. На воздух!
   – Не сегодня. Мы прогуляемся в Бока-Шика.
   Мне следовало довольствоваться тем, что я могла вырвать у него. Выехать из Санто-Доминго. Вдоль всего пути я видела море сквозь пальмовые рощи. Неистовое зеленое море катило волны, которые обрушивались на скалы. Мы приехали в умирающий от скуки старинный городок. Выцветший от солнца город. Мы остановились на общем пляже на берегу лагуны. Группа людей направилась к нам, они предлагали постеречь наши вещи.
   – Я тебя подожду в машине, – сказал Грегори и отогнал их.
   Автомобиль – сегодня без водителя, – настоящая крепость на колесах, обеспечивал его виски со льдом и классической музыкой. Грегори долго выбирал кассету с подходящей музыкой, я разделась и вышла из этого роскошного санитарно-транспортного средства в черных очках, купальнике, босиком. Громкая музыка, которая вырывалась из автомобиля, смешивалась с веселыми тихими звуками оркестра – трое детей, прекрасных, как цветы в тропиках, играли на самодельных инструментах.
   На пляже было немноголюдно, несколько женщин и дети. Еще несколько стариков и торговец, который передвигался с трудом, предлагая кокосовые орехи.
   Я вошла в море, увидела в нескольких сотнях метров от берега посреди лагуны островок деревьев. Мне хотелось поплавать, но вода доходила до талии. Я оказалась в естественном бассейне, в голубой лагуне, где глубина воды, беспрестанно обновлявшейся проходившими через коралловые рифы течениями, не достигала одного метра. С другой стороны лагуны бесновалось, подмывая коралловую преграду, море, глубокое и неукротимое.
   Соленая прозрачная как кристалл вода обволакивала меня. То там, то сям мелькала тень вертлявой рыбешки, а на дне, покрытом мелким песком, словно сахарной пудрой, оставались следы моих ног. Я направилась к островку деревьев, откуда до меня доносились звуки. Заросли оживлялись свистом, негромкими криками, они были заселены невидимыми существами. Круг из деревьев, как огромное гнездо, кишел жизнью.
   Между двумя группами тесно растущих деревьев можно было выйти в открытое море. Через несколько шагов я погрузилась в воду до шеи. Я чувствовала, что нахожусь вблизи сильных течений. Я представила, как исчезаю белым пятном, уносимым в открытое море. Развернулась и пошла обратно.
   На берегу неожиданно начался праздник. Какая-то пара танцевала. Мужчина держал дородную женщину за талию. Без колебания я узнала эту музыку. Они танцевали меренгу. Легкий звук – каждая нота словно упакована в искрящуюся вату. Веселая музыка.
   Она ласкает, дразнит, возбуждает, лелеет, она повторяется до бесконечности. Плавная музыка. Жемчужины катятся по гладкой поверхности. Ноты, отскакивая рикошетом, едва касаются барабана. Нет больше ни толстяков, ни толстух, когда танцуют меренгу. Танцоры находятся в состоянии невесомости. Словно собранный в носовой платок вальс, этот народный менуэт, этот танец кукол, танец марионеток, мне очень нравился. Три небольших оборота сюда, три небольших оборота туда… И мы кружимся… Я тебя сжимаю в объятиях, я удаляюсь от тебя. Я к тебе возвращаюсь, и мы вращаем бедрами в том же ритме.
   Мне хотелось освободиться от Грегори. Встреча с его родителями меня пугала. Их стиль «citizen kane» сводил меня с ума. Одна я бы лучше развлекалась.
   Дети были рядом со мной и смотрели на меня. Они плыли или шли рядом. Они меня спрашивали о чем-то по-испански. Я знала лишь обрывки слов: «линда» «corrazon». «Corrazon!» – я показала на сердце. Я им предлагала свое «Corrazon». Я была вовсе не белой иностранкой из Европы, глупой, растроганной. Я была из их мира. Я признавала с горечью, что необходимо много денег, чтобы иметь простые радости. Разве могла бы я приехать в Санто-Доминго и оказаться на этом пляже, не познакомившись с Грегори?
   Ветерок дул с морей, омывающих Карибские острова, и подсушивал мою кожу. Под звуки меренги я возвращалась к Грегори, он ждал меня на пляже с махровым полотенцем, на котором была вышита монограмма отеля.
   – Я не хочу тебя слишком торопить, но лучше вернуться в гостиницу. Там великолепный бассейн… Ты можешь купаться, сколько тебе захочется.
   «Бассейн? На берегу уникального моря говорить мне о бассейне. Ах, эти богатые…»
   – Мне хотелось бы кокоса, Грегори, пожалуйста. Послушно он пошел покупать кокосовые орехи.
   И, вложив мне в каждую руку по ореху, сказал:
   – Ты будешь пить в дороге.
   У него была пачка соломинок в машине. Он вставил соломинки в мои орехи, вскрытые продавцом.
   – Если ты хочешь кусочки льда в твои орехи…