замкнулся. Он должен был умереть опять... Но он устал умирать уже в который
раз. Устал грустить и тосковать. Быть мертвым - очень трудно. И вот тогда он
махнул на все и стал Живым.
Когда Живой появился все в том же "Снайпере", он понял, что все
происходящее с ним на этом свете, было не зря. И все пиплы тоже поняли, что
они появились не зря. И Верт понял. И пипл Кузьмичев и даже Марыч.
Живой сразу вошел в "ZUO" и больше из него не выходил. Он стал рвать
струны вместе с "ZUO", петь с ними песни и писать их. А потом решил стать
таким же великим режиссером, как Верт, и стал им, после того как снял всем
известный клип группы "ZUO" к их теме "Одна ночь в сумасшедшем доме".
Клип обошел все телестудии страны, вызвав страшный ажиотаж вокруг
команды. Чуть позже на всей земле уже не было человека, которому не хотелось
бы провести в сумасшедшем доме хотя бы одну ночь. (Признайтесь себе, вы ведь
тоже этого хотите.)
Пиплы из "ЗЮ" стали страшно известны. Их наперебой разрывали ведущие
менеджеры, телефоны их постоянно сотрясались от грохота звонков, но однажды
их вдруг не стало. Огорченные менеджеры подошли к окну и увидели, как: ...По
дороге, ведущей из одной пустоты в другую, меж домов, похожих, словно стаи
серых мышей, брел задумчивый нечесанный дождь...
Конец мая - 24 июня 1991 г. Павловск
Темно-синие сумерки съели оранжевое солнце, и кончился день. Он исчез,
словно легкий запах, событие, не стоившее и капли внимания, сгорел, как
прошлогодняя листва.
Когда Антуан де Гриз понял это, он накинул на плечи шинель и, растворив
дверь, вышел на крыльцо дома.
Острые, похожие на иглы, верхушки сосен еще вырисовывались на фоне
темнеющего с каждой минутой неба. Антуан проводил взглядом последние
всполохи умирающего заката и закурил. Ему было хорошо. Спокойно и
умиротворенно стучало привычное сердце. Легкий, прохладный ветерок теребил
копну черных волос, ниспадавших на плечи.
На яркий огонь его индийской трубки слетелось множество насекомых,
мешая командору целиком отдаться наслаждению. Он стал отмахиваться от
надоедливых существ и, поймав одно из них, раздавил между пальцев. Хрупкий
панцирь щелкнул, как пустая скорлупка, заставив командора вспомнить про
жизнь, о которой он так старался сейчас забыть...
Он вспомнил о том, что завтра предстоит бой. Быть может, его последний
бой в этой, уже не имеющей значения, жизни. Его полки измотаны и плохо
вооружены. Люди голодны и усталы и не верят уже ни во что, кроме своего
командора. Одна лишь она, эта вера, и держит его еще вместе со своими
людьми. Не будь ее, Антуан уже давно ушел бы туда, где ждала его Элизабет.
Ждала уже четыре года. В маленьком сосновом гробу.
Командор затянулся и выпустил облачко едкого дыма, заставив рассеяться
кружившую над ним стайку насекомых. Он заметил несколько слабых огоньков
вдали меж деревьев. Там горели костры его армии, некогда огромной и
непобедимой, как ему казалось. Армия эта брала для него города и покоряла
страны. Крушила вражеские полки и ставила на колени гордых королей. Да. Так
было, было... И вот теперь непобедимый командор загнан в болота соединенной
армией королей Сэметрийской равнины и сам должен встать на колени или
умереть.
Встать на колени... Гордый император Антуан де Гриз презрительно
усмехнулся в темноте и сплюнул сквозь зубы. Встать на колени... Жизнь не
такая уж ценная вещь, чтобы оставить ее себе в обмен на честь. К тому же
жизнь командора уже не интересовала.
Последние четыре года без Элизабет он не жил - спал. И сон этот был
кошмарным. Война, смерть, лживые короли и такие же женщины, многие из
которых отдали бы все за одну ночь с ним, но они были слишком пусты внутри,
и командор отвергал их. Даже мстил иногда за ложь. Лжи он простить не мог. В
конце концов женщины его стали бояться, но в страхе хотели его еще больше.
Антуан закрыл глаза и прислонился к стене. Элизабет...
Она стояла перед ним, как живая. Маленькая и хрупкая, словно хризантема
под дождем. И он рванулся к ней всем телом, всем существом, со всей силой,
на которую был способен, но... она исчезла, растворилась, словно дым,
удалившись в небытие, которое, казалось, покинула лишь на мгновение.
Элизабет! - простонал Антуан, пытаясь задержать призрак.
И она вновь возникла перед ним: молодое создание, одетое в голубое
платье. Фея. Она протянула руку и позвала его за собой.
Я иду, - прошептал командор, нащупав рукоять пистолета, мертвым холодом
кольнувшую ладонь. И вдруг он понял, что стоит на коленях и смотрит в черное
бездонное небо.
Подожди. Я приду, скоро. Но не сейчас. Он встал с колен, огляделся. На
ступенях крыльца валялась выпавшая изо рта трубка. Антуан поднял ее, снова
закурил и посмотрел на восток.
Там, растаскивая темноту по кускам, размывая ее, словно ненужную
краску, рождалось новое утро. Иглы сосен затупились, слившись в одну ломаную
линию. Свежий ветер гнал по небу рваные клочья облаков...
Антуан снял шинель и накинул на плечи свой серебристый, простреленный в
двух местах плащ. Прицепил к поясу шпагу и зарядил пистолеты. Подозвав
знаком возникшего из-за спины адъютанта, командор сказал:
Жан, играйте сбор, мы выступаем...
А когда затихли звуки трубы, еле слышно добавил:
- Скоро, но не сейчас.
5 мая 1992 года, г. Гатчина
Иной раз хочется разметать облака по небу, выплеснуть чашку горячего
кофе в морду проходящему мимо коту, и спросить:
Ну, что, сволочь, жарко небось? А в ответ услышать: - Никак нет,
товарищ, кофе ведь с молоком был. Даже приятно.
И ничего не понимая смотреть в след этому самодовольному коту, который,
уходя, еще и нагло облизывается. И бормотать себе под нос: "Черта с два я
еще хоть раз в жизни кофе с молоком выпью, только черный - как смола в аду"!
Но нет облаков в небе, коты куда-то попрятались, а в магазин не завезли
молока. Вероятно, коровы иссякли, или трава перестала расти.
Что ж. Иду по улице, пиная валяющиеся на дороге консервные банки,
апельсиновые корки и еще теплых алкоголиков.
За углом встречаю невыспавшееся солнце, которому никак не удается
взобраться на небо. Солнце расстроено и вот-вот заплачет. "Не плачь, говорю,
солнце мое, давай помогу". И подсаживаю его на водосточную трубу, по которой
до неба всего четыре этажа. Светило, покряхтывая, забирается наверх и
благодарно загорается ярким светом. Сразу становится весело, светло, и легче
жить на белом свете, потому что жить на сером - совсем не весело.
Радостные обитатели мансарды вызывают пожарную машину. "Глупые, -
смеюсь я, - вы что, никогда не видели солнца?" И ухожу, рассматривая мир, и
отыскивая, чтобы еще в нем подправить.
Побродив так полдня по Питеру, успеваю привести город в порядок. На
Садовой - показать дорогу заблудившемуся трамваю, на Гороховой - перевести
старушку через дорогу, у моста Александра Невского - застрелить трех
ротвейлеров: нечего гулять где ни попадя, и пугать добропорядочных бюргеров.
Удовлетворенный делами рук своих возвращаюсь домой. У порога сидит
утренний кот и с надеждой на меня посматривает.
- Что, - говорю, - кофе хочешь?
- Хочу, - мурлыкает кот.
Я смотрю на закатное небо. Махнув мне благодарно рукой, солнце
спускается по трубе на улицу. Оно живет здесь неподалеку. Врут, думаю
иностранцы, совсем не западе оно заходит.
У меня и молока нет, - говорю я
Это ничего, - соглашается кот, - сойдет и без молока.
Ну, тогда заходи, брат мой меньший, - говорю я, беру кота за хвост, и
мы оба пропадаем в черном проеме дверей.
раз. Устал грустить и тосковать. Быть мертвым - очень трудно. И вот тогда он
махнул на все и стал Живым.
Когда Живой появился все в том же "Снайпере", он понял, что все
происходящее с ним на этом свете, было не зря. И все пиплы тоже поняли, что
они появились не зря. И Верт понял. И пипл Кузьмичев и даже Марыч.
Живой сразу вошел в "ZUO" и больше из него не выходил. Он стал рвать
струны вместе с "ZUO", петь с ними песни и писать их. А потом решил стать
таким же великим режиссером, как Верт, и стал им, после того как снял всем
известный клип группы "ZUO" к их теме "Одна ночь в сумасшедшем доме".
Клип обошел все телестудии страны, вызвав страшный ажиотаж вокруг
команды. Чуть позже на всей земле уже не было человека, которому не хотелось
бы провести в сумасшедшем доме хотя бы одну ночь. (Признайтесь себе, вы ведь
тоже этого хотите.)
Пиплы из "ЗЮ" стали страшно известны. Их наперебой разрывали ведущие
менеджеры, телефоны их постоянно сотрясались от грохота звонков, но однажды
их вдруг не стало. Огорченные менеджеры подошли к окну и увидели, как: ...По
дороге, ведущей из одной пустоты в другую, меж домов, похожих, словно стаи
серых мышей, брел задумчивый нечесанный дождь...
Конец мая - 24 июня 1991 г. Павловск
Темно-синие сумерки съели оранжевое солнце, и кончился день. Он исчез,
словно легкий запах, событие, не стоившее и капли внимания, сгорел, как
прошлогодняя листва.
Когда Антуан де Гриз понял это, он накинул на плечи шинель и, растворив
дверь, вышел на крыльцо дома.
Острые, похожие на иглы, верхушки сосен еще вырисовывались на фоне
темнеющего с каждой минутой неба. Антуан проводил взглядом последние
всполохи умирающего заката и закурил. Ему было хорошо. Спокойно и
умиротворенно стучало привычное сердце. Легкий, прохладный ветерок теребил
копну черных волос, ниспадавших на плечи.
На яркий огонь его индийской трубки слетелось множество насекомых,
мешая командору целиком отдаться наслаждению. Он стал отмахиваться от
надоедливых существ и, поймав одно из них, раздавил между пальцев. Хрупкий
панцирь щелкнул, как пустая скорлупка, заставив командора вспомнить про
жизнь, о которой он так старался сейчас забыть...
Он вспомнил о том, что завтра предстоит бой. Быть может, его последний
бой в этой, уже не имеющей значения, жизни. Его полки измотаны и плохо
вооружены. Люди голодны и усталы и не верят уже ни во что, кроме своего
командора. Одна лишь она, эта вера, и держит его еще вместе со своими
людьми. Не будь ее, Антуан уже давно ушел бы туда, где ждала его Элизабет.
Ждала уже четыре года. В маленьком сосновом гробу.
Командор затянулся и выпустил облачко едкого дыма, заставив рассеяться
кружившую над ним стайку насекомых. Он заметил несколько слабых огоньков
вдали меж деревьев. Там горели костры его армии, некогда огромной и
непобедимой, как ему казалось. Армия эта брала для него города и покоряла
страны. Крушила вражеские полки и ставила на колени гордых королей. Да. Так
было, было... И вот теперь непобедимый командор загнан в болота соединенной
армией королей Сэметрийской равнины и сам должен встать на колени или
умереть.
Встать на колени... Гордый император Антуан де Гриз презрительно
усмехнулся в темноте и сплюнул сквозь зубы. Встать на колени... Жизнь не
такая уж ценная вещь, чтобы оставить ее себе в обмен на честь. К тому же
жизнь командора уже не интересовала.
Последние четыре года без Элизабет он не жил - спал. И сон этот был
кошмарным. Война, смерть, лживые короли и такие же женщины, многие из
которых отдали бы все за одну ночь с ним, но они были слишком пусты внутри,
и командор отвергал их. Даже мстил иногда за ложь. Лжи он простить не мог. В
конце концов женщины его стали бояться, но в страхе хотели его еще больше.
Антуан закрыл глаза и прислонился к стене. Элизабет...
Она стояла перед ним, как живая. Маленькая и хрупкая, словно хризантема
под дождем. И он рванулся к ней всем телом, всем существом, со всей силой,
на которую был способен, но... она исчезла, растворилась, словно дым,
удалившись в небытие, которое, казалось, покинула лишь на мгновение.
Элизабет! - простонал Антуан, пытаясь задержать призрак.
И она вновь возникла перед ним: молодое создание, одетое в голубое
платье. Фея. Она протянула руку и позвала его за собой.
Я иду, - прошептал командор, нащупав рукоять пистолета, мертвым холодом
кольнувшую ладонь. И вдруг он понял, что стоит на коленях и смотрит в черное
бездонное небо.
Подожди. Я приду, скоро. Но не сейчас. Он встал с колен, огляделся. На
ступенях крыльца валялась выпавшая изо рта трубка. Антуан поднял ее, снова
закурил и посмотрел на восток.
Там, растаскивая темноту по кускам, размывая ее, словно ненужную
краску, рождалось новое утро. Иглы сосен затупились, слившись в одну ломаную
линию. Свежий ветер гнал по небу рваные клочья облаков...
Антуан снял шинель и накинул на плечи свой серебристый, простреленный в
двух местах плащ. Прицепил к поясу шпагу и зарядил пистолеты. Подозвав
знаком возникшего из-за спины адъютанта, командор сказал:
Жан, играйте сбор, мы выступаем...
А когда затихли звуки трубы, еле слышно добавил:
- Скоро, но не сейчас.
5 мая 1992 года, г. Гатчина
Иной раз хочется разметать облака по небу, выплеснуть чашку горячего
кофе в морду проходящему мимо коту, и спросить:
Ну, что, сволочь, жарко небось? А в ответ услышать: - Никак нет,
товарищ, кофе ведь с молоком был. Даже приятно.
И ничего не понимая смотреть в след этому самодовольному коту, который,
уходя, еще и нагло облизывается. И бормотать себе под нос: "Черта с два я
еще хоть раз в жизни кофе с молоком выпью, только черный - как смола в аду"!
Но нет облаков в небе, коты куда-то попрятались, а в магазин не завезли
молока. Вероятно, коровы иссякли, или трава перестала расти.
Что ж. Иду по улице, пиная валяющиеся на дороге консервные банки,
апельсиновые корки и еще теплых алкоголиков.
За углом встречаю невыспавшееся солнце, которому никак не удается
взобраться на небо. Солнце расстроено и вот-вот заплачет. "Не плачь, говорю,
солнце мое, давай помогу". И подсаживаю его на водосточную трубу, по которой
до неба всего четыре этажа. Светило, покряхтывая, забирается наверх и
благодарно загорается ярким светом. Сразу становится весело, светло, и легче
жить на белом свете, потому что жить на сером - совсем не весело.
Радостные обитатели мансарды вызывают пожарную машину. "Глупые, -
смеюсь я, - вы что, никогда не видели солнца?" И ухожу, рассматривая мир, и
отыскивая, чтобы еще в нем подправить.
Побродив так полдня по Питеру, успеваю привести город в порядок. На
Садовой - показать дорогу заблудившемуся трамваю, на Гороховой - перевести
старушку через дорогу, у моста Александра Невского - застрелить трех
ротвейлеров: нечего гулять где ни попадя, и пугать добропорядочных бюргеров.
Удовлетворенный делами рук своих возвращаюсь домой. У порога сидит
утренний кот и с надеждой на меня посматривает.
- Что, - говорю, - кофе хочешь?
- Хочу, - мурлыкает кот.
Я смотрю на закатное небо. Махнув мне благодарно рукой, солнце
спускается по трубе на улицу. Оно живет здесь неподалеку. Врут, думаю
иностранцы, совсем не западе оно заходит.
У меня и молока нет, - говорю я
Это ничего, - соглашается кот, - сойдет и без молока.
Ну, тогда заходи, брат мой меньший, - говорю я, беру кота за хвост, и
мы оба пропадаем в черном проеме дверей.