Страница:
Так на севере Нидерландов была заложена основа нового государства – буржуазной республики. Но почему буржуазной? Разве не народ прогнал из приморских провинций вместе с испанцами реакционных помещиков, попов и городских заправил? Да, восстание на севере совершалось народом. Работники мастерских и деревенские батраки, матросы и рыбаки, портовые грузчики и крестьяне, мелкие торговцы – вот кто составлял основную силу в борьбе. Но во главе революционных городов стала буржуазия – богатые купцы, судовладельцы и предприниматели. Они опирались на бедняков, чтобы уничтожить старый строй, но они не допустили бедняков к власти.
Теперь, когда революция в Нидерландах одержала такую большую победу и почти весь север страны избавился от власти Альбы, Вильгельм Оранский понял, что он сможет добиться успеха, только объединив свои усилия с революционным движением. Он послал своего представителя на север для переговоров, и буржуазия освободившихся от испанцев городов провозгласила его правителем – штатгальтером – северных провинций. Но Оранский не отказался еще от попыток бороться с Альбой, привлекая внешние силы. Летом 1572 года его брат, Людовик Нассауский, используя французское войско, взял крупный город в южной части Нидерландов – Монс, а Вильгельм с немецкими наемниками двинулся ему на помощь. Осенью 1572 года эта операция, как и предыдущие действия такого рода, потерпела поражение, и Альба, освободив таким образом основные свои военные силы на юге, решил бросить их против революционных северных провинций.
Северные провинции Нидерландов обладали выгодными природными условиями для обороны. Мелководное у берегов море было недоступно для крупных военных судов. Флот морских гёзов состоял из мелких судов, приспособленных к местным условиям. Поэтому нападения испанцев с моря были обречены на провал. На суше многочисленные реки, озера, каналы и болота затрудняли продвижение пехоты и делали невозможными действия конницы. Но это преимущество исчезало с наступлением зимы, когда все водные пространства замерзали. Решение Альбы двинуть основные испанские силы на север было принято как раз к началу зимы. Над провинциями, которые ожили за несколько месяцев свободы, нависла страшная угроза возвращения испанского режима. Судьба первых же взятых испанцами на севере страны городов показала, чего можно было ждать от этих защитников королевской власти. Население уничтожалось почти поголовно. Расправлялись даже с теми городами, которые сдавались на милость победителя. Так случилось с Нарденом, магистрат которого предложил испанцам ключи от городских ворот. Войско во главе с сыном Альбы, Фредериком де Толедо, и другим прославившимся жестокостью военачальником, Юлианом Ромеро, вошло в город и зверски перебило жителей; затем Нарден был сожжен.
Но жестокость врага не могла сломить волю народа, отстаивавшего свою независимость. После разгрома Нардена Фредерик де Толедо направился в Амстердам, где испанцам удалось удержаться во время восстания. Здесь надменный испанский феодал стал ждать изъявления покорности со стороны остальных северных городов. Униженных просьб о милости не последовало. Города готовились к защите. Только из Гарлема, где в магистрат проникли лица, склонные к соглашению с испанцами, прислали к Фредерику трех депутатов с просьбой дать городу несколько дней на размышление. Но пока депутаты ездили в Амстердам к испанцам, в Гарлеме взяли верх революционные силы, магистрат был переизбран и новый глава его, Риперда, призвал горожан к решительной борьбе. Голландские города Гарлем, Алькмар, Лейден своей героической обороной вписали достойные страницы в историю освободительной борьбы. Потери испанцев при осаде Гарлема были так велики, что даже Фредерик де Толедо просил отца снять осаду с этого города. Но если обессиленный и опустевший Гарлем испанцы взяли ценою огромных потерь, то от Алькмара им пришлось отступить под угрозой взрыва гёзами окружающих плотин, которые удерживали море. Описанный в начале нашего предисловия город – это Лейден 1574 года, осажденный испанцами и спасенный флотом «морских нищих», которые вместе с морем ворвались в долину сквозь взорванные плотины.
Альбы в это время уже не было в Нидерландах. Филипп II отозвал его в декабре 1573 года. Король был раздражен бесконечными неудачами своего верного приспешника. Испания не только не получала дохода от Нидерландов, но затрачивала еще огромные средства на ведение там войны. Вся северная часть страны была фактически потеряна для Испании. Военные неудачи прославленных испанских войск на севере окончательно подорвали престиж Альбы. Жестокая воля «железного герцога» разбилась, столкнувшись с революцией. Последние дни в Нидерландах он доживал в злобе и смятении, ненавидимый всеми, запутавшийся в денежных затруднениях. В Амстердаме Альба наделал массу долгов, личных и государственных. Незадолго до отъезда он приказал обнародовать объявление, чтобы все лица, которым он должен, явились к нему в назначенный день. Накануне этого дня, ночью, он уехал тайком со своей свитой из города. Куда девались величие и блеск, с которыми герцог шесть лет назад явился в Нидерланды!
Присланный на смену Альбе новый наместник вынужден был отказаться от прежней политики. Алькабала не взималась, «Кровавый совет» не выносил смертных приговоров, и было даже заявлено об амнистии мятежников. Но этими жалкими мерами нельзя было остановить революцию. Теперь и в южной части страны разгорается пожар революционной борьбы. Испанский наместник и здесь теряет свою власть. В 1577 году произошли народные восстания в Генте, Брюсселе, Аррасе и многих других городах.
Феодалы южных Нидерландов, напуганные народным движением, решили договориться с Филиппом II и остаться под его властью. Восставший народ был плохо организован и не представлял себе ясно целей своей борьбы, а буржуазия в этой части страны была еще очень малочисленной, поэтому новый строй не смог победить в южных провинциях Нидерландов. Объединенные силы нидерландских и испанских феодалов подавили народное движение и превратили южные Нидерланды в жалкую, покорную, экономически отсталую провинцию Испании. Зато образовавшаяся на севере республика устояла против всех нашествий, хотя ей пришлось еще в течение многих лет отражать многочисленные посягательства на ее свободу.
Северные Нидерланды, сбросившие чужеземное иго и путы отжившего строя, превратились в процветающую страну. Корабли Голландской республики плавали во все страны мира. Она вела повсюду большую торговлю. Флот этой маленькой страны в два раза превосходил флоты Англии и Франции, вместе взятые. В городах изготовляли шерсть и шелк, полотно и плюш; огромные флотилии выходили на рыбный промысел. Но жизнь тружеников не стала легче – все богатства были в руках буржуазии. Революция победила в северных Нидерландах, но это была буржуазная революция – она не избавила народ от эксплуатации.
М. Громыко
Часть первая
В ШИРОКИЙ МИР
Теперь, когда революция в Нидерландах одержала такую большую победу и почти весь север страны избавился от власти Альбы, Вильгельм Оранский понял, что он сможет добиться успеха, только объединив свои усилия с революционным движением. Он послал своего представителя на север для переговоров, и буржуазия освободившихся от испанцев городов провозгласила его правителем – штатгальтером – северных провинций. Но Оранский не отказался еще от попыток бороться с Альбой, привлекая внешние силы. Летом 1572 года его брат, Людовик Нассауский, используя французское войско, взял крупный город в южной части Нидерландов – Монс, а Вильгельм с немецкими наемниками двинулся ему на помощь. Осенью 1572 года эта операция, как и предыдущие действия такого рода, потерпела поражение, и Альба, освободив таким образом основные свои военные силы на юге, решил бросить их против революционных северных провинций.
Северные провинции Нидерландов обладали выгодными природными условиями для обороны. Мелководное у берегов море было недоступно для крупных военных судов. Флот морских гёзов состоял из мелких судов, приспособленных к местным условиям. Поэтому нападения испанцев с моря были обречены на провал. На суше многочисленные реки, озера, каналы и болота затрудняли продвижение пехоты и делали невозможными действия конницы. Но это преимущество исчезало с наступлением зимы, когда все водные пространства замерзали. Решение Альбы двинуть основные испанские силы на север было принято как раз к началу зимы. Над провинциями, которые ожили за несколько месяцев свободы, нависла страшная угроза возвращения испанского режима. Судьба первых же взятых испанцами на севере страны городов показала, чего можно было ждать от этих защитников королевской власти. Население уничтожалось почти поголовно. Расправлялись даже с теми городами, которые сдавались на милость победителя. Так случилось с Нарденом, магистрат которого предложил испанцам ключи от городских ворот. Войско во главе с сыном Альбы, Фредериком де Толедо, и другим прославившимся жестокостью военачальником, Юлианом Ромеро, вошло в город и зверски перебило жителей; затем Нарден был сожжен.
Но жестокость врага не могла сломить волю народа, отстаивавшего свою независимость. После разгрома Нардена Фредерик де Толедо направился в Амстердам, где испанцам удалось удержаться во время восстания. Здесь надменный испанский феодал стал ждать изъявления покорности со стороны остальных северных городов. Униженных просьб о милости не последовало. Города готовились к защите. Только из Гарлема, где в магистрат проникли лица, склонные к соглашению с испанцами, прислали к Фредерику трех депутатов с просьбой дать городу несколько дней на размышление. Но пока депутаты ездили в Амстердам к испанцам, в Гарлеме взяли верх революционные силы, магистрат был переизбран и новый глава его, Риперда, призвал горожан к решительной борьбе. Голландские города Гарлем, Алькмар, Лейден своей героической обороной вписали достойные страницы в историю освободительной борьбы. Потери испанцев при осаде Гарлема были так велики, что даже Фредерик де Толедо просил отца снять осаду с этого города. Но если обессиленный и опустевший Гарлем испанцы взяли ценою огромных потерь, то от Алькмара им пришлось отступить под угрозой взрыва гёзами окружающих плотин, которые удерживали море. Описанный в начале нашего предисловия город – это Лейден 1574 года, осажденный испанцами и спасенный флотом «морских нищих», которые вместе с морем ворвались в долину сквозь взорванные плотины.
Альбы в это время уже не было в Нидерландах. Филипп II отозвал его в декабре 1573 года. Король был раздражен бесконечными неудачами своего верного приспешника. Испания не только не получала дохода от Нидерландов, но затрачивала еще огромные средства на ведение там войны. Вся северная часть страны была фактически потеряна для Испании. Военные неудачи прославленных испанских войск на севере окончательно подорвали престиж Альбы. Жестокая воля «железного герцога» разбилась, столкнувшись с революцией. Последние дни в Нидерландах он доживал в злобе и смятении, ненавидимый всеми, запутавшийся в денежных затруднениях. В Амстердаме Альба наделал массу долгов, личных и государственных. Незадолго до отъезда он приказал обнародовать объявление, чтобы все лица, которым он должен, явились к нему в назначенный день. Накануне этого дня, ночью, он уехал тайком со своей свитой из города. Куда девались величие и блеск, с которыми герцог шесть лет назад явился в Нидерланды!
Присланный на смену Альбе новый наместник вынужден был отказаться от прежней политики. Алькабала не взималась, «Кровавый совет» не выносил смертных приговоров, и было даже заявлено об амнистии мятежников. Но этими жалкими мерами нельзя было остановить революцию. Теперь и в южной части страны разгорается пожар революционной борьбы. Испанский наместник и здесь теряет свою власть. В 1577 году произошли народные восстания в Генте, Брюсселе, Аррасе и многих других городах.
Феодалы южных Нидерландов, напуганные народным движением, решили договориться с Филиппом II и остаться под его властью. Восставший народ был плохо организован и не представлял себе ясно целей своей борьбы, а буржуазия в этой части страны была еще очень малочисленной, поэтому новый строй не смог победить в южных провинциях Нидерландов. Объединенные силы нидерландских и испанских феодалов подавили народное движение и превратили южные Нидерланды в жалкую, покорную, экономически отсталую провинцию Испании. Зато образовавшаяся на севере республика устояла против всех нашествий, хотя ей пришлось еще в течение многих лет отражать многочисленные посягательства на ее свободу.
Северные Нидерланды, сбросившие чужеземное иго и путы отжившего строя, превратились в процветающую страну. Корабли Голландской республики плавали во все страны мира. Она вела повсюду большую торговлю. Флот этой маленькой страны в два раза превосходил флоты Англии и Франции, вместе взятые. В городах изготовляли шерсть и шелк, полотно и плюш; огромные флотилии выходили на рыбный промысел. Но жизнь тружеников не стала легче – все богатства были в руках буржуазии. Революция победила в северных Нидерландах, но это была буржуазная революция – она не избавила народ от эксплуатации.
М. Громыко
Часть первая
В ШИРОКИЙ МИР
Январский день 1556 года. Ветер смёл на края дороги снег, и оголенная земля звенит под копытами лошадей. Мерзлые комья отлетают в стороны, пугая галок. С пронзительными криками птицы поднимаются в тусклую синеву неба.
Три всадника держат путь в столицу Нидерландов – Брюссель, главный город провинции Брабант. Больше недели, как они выехали из родного замка в Гронингене, на севере страны, оставили там близких людей и цветущие по веснам низины.
Младший из них, четырнадцатилетний Генрих, несмотря на усталость, не переставал жадно рассматривать каждое селение, мельницу, мост, каждого встречного… Еще бы – перед ним шаг за шагом открывался новый, незнакомый мир!
И Генрих невольно досадовал на ехавшего рядом дядю Рудольфа ван Гааля. Старый воин всю дорогу был сумрачен. Густая бровь над его единственным глазом беспрерывно хмурилась. Генриха огорчал и слуга Микэль. С самого отъезда старик то и дело смахивал с рыжих ресниц слезы. Шумно вздыхая, он поправлял привязанный к седлу кожаный мешок с багажом Генриха. В мешке находились пара сапог с серебряными шпорами, белье, нарядный камзол с кружевным воротником и шляпа, украшенная страусовым пером, – все, что досталось Генриху от былого богатства рода ван Гаалей. Старый слуга никак не мог примириться с новыми обстоятельствами.
«Зачем увозить мальчика из дома? – думал он. – Подождать бы год, другой, пока он возмужает. Совсем ведь ребенок еще. И круглый сирота вдобавок… Ему нужна забота. Да и война сейчас!..»
– Что ты там все охаешь, старина? – спросил, улыбаясь, Генрих.
Микэль не ответил. Он вспоминал свою жену – кормилицу Генриха. После смерти собственных детей Катерина полюбила мальчика, как сына. Добрая подруга жизни не может, верно, забыть питомца. Тоскует, поди, одна дома, места себе не находит…
Седой, всегда серьезный Рудольф ван Гааль прервал наконец молчание. Он поправил повязку на вытекшем глазу и торжественно начал:
– Вам следует как можно лучше все обдумать и взвесить, юный племянник мой. Я, единственный близкий родственник, обязан предупредить вас. Вы едете ко двору величайшего монарха христианских стран – короля Филиппа Второго. Вы должны забыть, что воспитывались среди просторных лугов, в кругу слуг, пахарей и пастухов. Отныне вы вступаете в иные просторы: служения трону и родине. Ваш долг – поддержать славу древнего рода ван Гаалей, несмотря на его скромные теперь средства и положение. Вы – последний отпрыск этого некогда славного дома.
Микэль заерзал в седле и чуть было не сказал: «А много ли дала эта слава вам самим в войсках императора?…»
Точно угадав мысль Микэля, старый рыцарь продолжал:
– Мое время прошло. Ныне другие требования. Теперь царствует сын Карла Пятого – испанец с головы до ног. Вы должны помнить, племянник, что понравиться королю Филиппу можно, лишь забыв простодушие и веселость, свойственные нам, нидерландцам.
Генрих готов был фыркнуть. Это у дяди-то веселость?… Всегда такой важный, сосредоточенный, медлительный. А сейчас даже с затаенной тревогой в голосе. Что смущает дядю? Генрих знал, что больше года назад Карл V решил уйти в монастырь. Императорский трон он передал брату Фердинанду, владетелю Германии и Австрии, а все остальные земли испанской короны вместе с семнадцатью нидерландскими провинциями оставил сыну. Что же так тревожит дядю? Новый государь принял всенародную присягу сохранять вольности, оставленные Нидерландам прежними властителями. Чего же бояться? Король станет править согласно священной присяге.
Генрих еще там, в гронингенском замке, дал себе клятву защищать всякое правое дело, бороться с ложью и насилием…
Об этом он давно мечтал, читая изъеденные мышами книги заброшенной библиотеки замка. В книгах рассказывалось о подвигах в защиту слабых, о путешествиях в неведомые страны, о бессмертных героях древности. Так его учил и духовник-наставник патер Иероним, старенький монах из соседнего монастыря, и дядя, суровый только с виду. Дядя показал ему, как надо владеть оружием, ездить верхом. А рыжий толстяк Микэль и его добрая жена – «мама Катерина» – верили клятве Генриха и гордились им заранее. Прощаясь, мама Катерина сказала:
– Поезжай мальчик, и да будут тебе спутниками чистая совесть да смелое сердце!
Милая, справедливая мама Катерина!..
Закинув голову, Генрих смотрел на первую загоревшуюся звезду. А внизу белели рыхлыми холмами сугробы. Скрадывая очертания, по ним ползли уже синие вечерние тени. Было так тихо, что топот лошадей казался звенящей музыкой. Хорошо было думать – убегать назад, к старому Гронингену, и туда – в заманчивое будущее. Звезда трепетала, искрилась, точно подавала Генриху лучистые сигналы. Легкий пар клубился у его губ. Он продолжал улыбаться.
Дорога стала неровной – холмилась и делала резкие повороты.
Поднявшись на пригорок, Генрих увидел вдали ряды строений. Зубчатые линии их четко вырисовывались на фоне слабо алевшего заката.
– Какое-то большое селение, дядя! – радостно крикнул мальчик.
Ван Гааль вытянулся на стременах.
– Это город, – уверенно заявил он и дернул повод.
Под невидимыми лучами зашедшего солнца едва краснели черепицы крыш. Но шпиль церкви пламенел в воздухе большой огненной иглой.
Всадники заторопили коней. Холм скрыл от них приближающийся город. Последняя одинокая галка грузно поднялась с земли и унеслась назад, к черневшим вдали кустарникам.
Неожиданно заскрипели полозья. Послышались приглушенные голоса. Из-за поворота дороги показались крестьянские сани с привязанными к резной спинке коровой и овцами. На санях поверх домашнего скарба сидел мужчина в простонародном кафтане, позади него – пожилая женщина, а рядом – две девочки, похожие друг на друга, как яблоки с одной ветки. Паре лошадей нелегко было тащить тяжелый воз.
Генрих хотел было свернуть в сторону, чтобы пропустить нагруженный воз, но крестьянин сам въехал в сугроб на краю дороги и остановился.
– Добрый вечер, – поклонился он, снимая войлочную шапку.
– Добрый вечер и вам, – отозвался приветливо Микэль.
Оглянувшись вокруг, возница спросил с тревогой:
– Не будут ли ваши милости так добры сказать… все ли там тихо дальше, в пути?
– А что? – Рудольф ван Гааль задержал лошадь и невольно взялся за пистолет. – Разве разбойники стали, как встарь, пошаливать на дорогах?
– Какие уж разбойники, ваша милость!.. – Крестьянин опустил голову. – Разбойники – полбеды: они бедняков мало трогают, все больше купцов… – И замялся.
– Да ты, приятель, не смущайся, – подбодрил крестьянина Микэль. – Их милости – благородные люди: они и помогут и совет дадут, коли надо. Говори, чего опасаешься?
– Королевских солдат…
– Королевских солдат? – переспросил ван Гааль.
Крестьянин снова огляделся и, бросив вожжи на спину лошади, подошел ближе:
– Ну да… И угощай-то их всем самым лучшим и подарки делай. Бывает, последнюю одежду с плеч снимут, и все даром. А откажешь – силком берут. Нас, мужчин, по шеям бьют, грозят тут же прикончить. Женщин еще горше обижают… Вот я и надумал бросить хозяйство и переселиться к морю, подальше от их гарнизонов. Не дают мирно землю пахать, так, может, рыбу ловить не помешают…
За спиной крестьянина послышался плач женщины.
– Полно, полно! – обернувшись к жене, заворчал крестьянин. – Не на нашем селе свет клином сошелся! Живут люди и на других землях.
Женщина громко заголосила:
– Э-эх, и едем-то мы неведомо куда-а!.. Дочки мои бедные, не придется вам схоронить отца с матерью на родном кладбище, у родных моги-ил!.. А схороните вы нас на чужой стороне, в чужих песках морски-их!..
– Ма-а-тушка!.. – затянули в один голос девочки. – Мы боимся… Мы не хотим к морю…
– Не хотите к морю, – вскипел крестьянин, – так хотите, должно быть, чтобы вам животы вспороли, как сделали на соседнем хуторе?
Генрих затаил дыхание.
Ван Гааль поправил на глазу повязку.
– Не к чему было трогаться с места, – сказал он хмуро. – Войне скоро конец. Идут уже разговоры о мире с Францией. Кончится война – солдат распустят, и никто вас обижать не будет.
– Не один месяц слышим мы про эти «разговоры о мире», ваша милость, – потупился крестьянин. – А нам вот… не стало времени ждать…
– Что за спешка такая? – проворчал ван Гааль.
Слова его точно хлестнули крестьянина.
– А та нам спешка, ваша милость, что есть и у нас свое богатство. Может, оно другим только в потеху, а нам милее всего на свете…
Он оборвал речь и отвернулся.
В трехголосый плач женщин вплелся вдруг еще один, жалобный и горький:
– Не… надо… говорить так… батюшка-а!.
Генрих ясно увидел, как огромный тюк на санях зашевелился и чья-то небольшая рука высунулась на мороз, приоткрывая край теплого платка. Два залитых слезами глаза взглянули на проезжих и снова торопливо скрылись за ворохом вещей.
«У них там еще кто-то, – понял Генрих, – самый главный, кого они прячут».
Он подтолкнул Микэля:
– Скажи им, скажи, чтоб они не боялись.
Микэль шепнул:
– Видно, мы с Катериной-то правду говорили: от войны испанцев нам, нидерландцам, одни слезы да убытки… – И, обратившись к проезжим, сочувственно сказал: – Поезжайте смело, добрые люди. Нам не попадались ни солдаты, ни разбойники, ни волки.
– Спасибо на ласковом слове, – поклонился переселенец. – Как бы не застала нас ночь в поле и не замело бураном. Во-он словно бы туча заходит…
Он дернул вожжи, и лошади рванули, вывозя сани снова на дорогу. Испуганно заблеяли овцы, промычала корова.
– По хлеву тоскуют… – вздохнул Микэль и крикнул вслед уезжавшим: – Если поторопитесь, так успеете до темноты на придорожную ферму! Мы проезжали мимо нее часа два назад!
– Спа-си-бо-о!.. – донеслось из надвигавшихся сумерек. Скрип саней стал глуше, голоса замерли в морозном воздухе.
– Трусы и дураки! – отрезал ван Гааль, и бровь его нахмурилась. – На ночь глядя пускаются в путь с двумя детьми! Могли бы хоть переночевать в городе.
Генрих ехал молча. В ушах его все еще звучал полный отчаяния голос: «Не надо так говорить, батюшка!»
Вот, значит, о каком своем «богатстве» говорил проезжий. Ни Микэль, ни дядя как будто даже не заметили, что крестьянин прятал на возу еще и старшую дочь. От кого же он ее прятал?…
Лай собак вывел его из задумчивости. Потянуло дымом из труб первых домов. Конь под Генрихом заржал, почуяв близость стойла. Небо в бледных звездах, казалось, спустилось к самым крышам. Церковный шпиль померк и растаял в тумане. Вместо него на фоне снегового простора выплыли темные крылья двух ветряных мельниц.
Всадники въехали в предместье небольшого городка. На пруду, у проруби, за опушенными инеем лозняками слышался раскатистый мужской смех. Ему отвечали взрывами хохота женщины. Гремели ведра. Плескалась вода. По обледенелой дорожке топотали деревянные башмаки. Звенели веселые голоса и задорный мотив нехитрой песенки. Десятки звуков родились среди недавней тишины и отогнали от Генриха неприятное чувство тревоги.
На вывеске, под не зажженным еще фонарем, деревянный позолоченный вепрь указывал путникам, что они добрались наконец до постоялого двора. Упитанный, как его золоченый вепрь, хозяин стоял на пороге и с поклонами приглашал спешившихся всадников. Из раскрытой сзади него двери соблазнительно тянуло жареной свининой и горячим хлебом.
Микэль, прозябший к вечеру в своей старенькой стеганой куртке, начал расседлывать лошадей. Животные били копытами и нетерпеливо ржали.
Генрих вошел в дом вслед за высокой, тощей фигурой дяди.
Кухня, служившая столовой, была полна света и жара. Ярко пылал очаг. Лица людей, сидевших к нему близко, были покрыты потом. Над очагом шипел и румянился свиной окорок. Толстая стряпуха в красном домотканом платье поворачивала вертел, и сало крупными каплями стекало в подставленное глиняное блюдо.
– Эй, Марта!.. – смеялся, сидя за кружкой пива в кругу товарищей, рослый подмастерье. – Ты как сам сатана в адском пекле!..
– Смотри не поджарь и себя вместе со свининой, – поддержал его сосед.
Отирая лоб передником и отдуваясь, Марта спокойно отозвалась:
– А ты приходи сюда не зубы скалить да дешевенькое пивцо попивать, а доброго жаркого попробовать. Болтливый язык разом прикусишь!..
Проходивший мимо хозяин с гордостью обратился к сидевшим за отдельным столом купцам:
– «Золотой вепрь» недаром по всей округе славится окороками.
– Что верно, то верно! – озорно подтвердил все тот же рослый подмастерье и показал на широкие штаны хозяина: – Сала здесь хоть отбавляй!
Дружный смех товарищей заглушил вольную шутку.
– Лучше всякой вывески!..
Пропустив мимо ушей насмешку, хозяин пригласил ван Гааля с Генрихом за свободный стол.
На широкой скамье с резными крестообразными ножками можно было хорошо отдохнуть. Выстроившиеся на прилавке большие фаянсовые кружки напоминали о знаменитом «Петермане» – особом сорте пива, чудодейственно утолявшем жажду. В парном воздухе плавали возбуждающие аппетит запахи. Генрих набросился на еду. Мальчик-слуга с задорным курносым лицом едва успевал подавать ему. Ван Гааль резал не спеша поданную свинину и держался, как всегда, прямо и важно.
Генрих осмотрелся. Комната была большая, с высоким, уходящим в темноту потолком. С деревянных стропил спускались гирлянды золотистого лука, белых головок чеснока и пучков сухих трав. Над прилавком, поближе к хозяйскому ножу, висели тяжелый копченый окорок и связка колбас. На полу, на обитой кожей подставке, стояла огромная пивная бочка. Из вороха соломы в корзине выглядывали запечатанные цветным воском горлышки винных бутылок. Крутая лестница с перилами вела во второй этаж.
За ближним столом двое монахов в теплых дорожных сутанах, подпоясанных льняными жгутами, попивали из кругленького кувшинчика сладкую мальвазию. Лица их и выбритые на макушках, по уставу католической церкви, кружки тонзур лоснились, точно смазанные жиром.
Рядом сильно подвыпивший человек скинул нарядный когда-то плащ на ценном, но вылезшем уже меху и угощал сухопарого бакалавра[1] в темном кафтане и оловянных очках.
За третьим столом трое купцов, не обращая ни на кого внимания, деловито проверяли какие-то счета, качали сокрушенно головами и почесывали в затылках.
А у самого очага компания веселых ремесленников с расстегнутыми воротами рубах смеялась, не переставая поддразнивать добродушную стряпуху.
Человек, угощавший бакалавра, повернулся с жестом приветствия к ван Гаалям.
– Я в восторге, благородные рыцари, – заговорил он, – что вижу вас здесь, на постоялом дворе, куда судьба, по великой своей несправедливости, закинула и меня, природного дворянина. Общество людей равного происхождения облагораживает и смягчает удары злого рока…
Он с трудом поднялся и неверными шагами подошел к ван Гаалю. Бакалавр, как тень, следовал за ним.
– Вот, рекомендую: ученый муж, продавший душу черту. Но может быть использован и на богоугодное дело.
Ван Гааль нехотя поклонился.
– Вы меня поймете, – продолжал дворянин. – Вы, и никто другой здесь, клянусь гербом и шпагой! – Наклонившись к самому лицу старого воина, он таинственно зашептал: – Видите вы этих двух бездельников, – дворянин показал исподтишка на монахов, – с тугими животами и такими же тугими мешками, где они прячут свои денежки?… Сей ученый муж напишет по моему указанию докладную бумагу, а я вручу ее милостивому государю нашему. В сей бумаге будет сказано…
Вошел Микэль, потирая озябшие руки, и сел поодаль, на край скамейки. Генрих пододвинул ему стакан с вином:
– Пей, старина, – сразу согреешься.
– Что же будет сказано в бумаге? – спросил мрачно ван Гааль.
Дворянин забыл, о чем вел речь.
– В бумаге?… В какой? Ах да… Разве я не сказал?… В бумаге будет написано: «Ваше величество, верное вам по гроб нидерландское дворянство в долгах, как в шелках. А орава монахов и попов между тем купается в золоте и владеет несчетными угодьями. Христос же был беден и заповедал бедность своим служителям. Отберите-ка у монахов не пристойное им богатство и раздайте нам, дворянам. И вы всегда будете иметь под рукой великолепную кавалерию на пользу своей короне».
– Ловко сказано! – выпалил повеселевший Микэль.
– Только слово рыцаря! Я поведал вам одним эту тайну. Святые бестии монахи сожрут меня живьем, если узнают…
Ван Гааль, отодвигаясь, сухо ответил:
– Не бойтесь, сударь. Это даже не ваша выдумка. Среди дворян ходят подобные толки. Надо отдать справедливость, в них есть кое-какой смысл. Но я избегаю обсуждать серьезные вопросы при случайных встречах.
Дворянин приложил палец к губам:
– Тс!.. Только между благородными людьми…
Генрих был удивлен. Как это дядя вдруг выслушал незнакомца, осуждавшего католическое духовенство? Не только выслушал, но почти согласился с ним. Почему же тогда Микэль и мама Катерина боялись, что дядя узнает о тайных ночевках у них прохожих проповедников-протестантов? Проповедники эти в своих речах тоже осуждали богатства монастырей и даже говорили против власти самого папы. Генрих плохо разбирался, кто прав: его ли седенький духовник патер Иероним и дядя или эти новые толкователи Евангелия и «божеских законов». Он любил слушать и неторопливые, знакомые с малых лет слова наставника-католика, и проповеди таинственных гостей мамы Катерины.
Вот и сейчас Генрих с интересом слушает, что говорят кругом.
У купцов все еще не кончены их подсчеты. То и дело они упоминают страны, о которых Генрих только читал, называют имена кораблей, перечисляют какие-то грузы, товары. Старший, загибая пальцы, долго толкует о предполагаемом барышe от кораблей, ушедших еще осенью в далекую Португалию. У другого товары посланы на север, в Балтийское море, а у самого молодого – в английскую гавань Ярмут. Все трое в один голос жалуются на войну – она мешает им спокойно торговать, – вспоминают прошлые войны императора Карла. Те тоже отнимали у страны немало денег.
– Деньги что!.. Деньги полгоря!.. – ворчал старший. – Деньги можно со временем и вернуть, был бы свободный проход для судов. А то закроют Зунд – вот север для нас и пропал. А англичане между тем…
Три всадника держат путь в столицу Нидерландов – Брюссель, главный город провинции Брабант. Больше недели, как они выехали из родного замка в Гронингене, на севере страны, оставили там близких людей и цветущие по веснам низины.
Младший из них, четырнадцатилетний Генрих, несмотря на усталость, не переставал жадно рассматривать каждое селение, мельницу, мост, каждого встречного… Еще бы – перед ним шаг за шагом открывался новый, незнакомый мир!
И Генрих невольно досадовал на ехавшего рядом дядю Рудольфа ван Гааля. Старый воин всю дорогу был сумрачен. Густая бровь над его единственным глазом беспрерывно хмурилась. Генриха огорчал и слуга Микэль. С самого отъезда старик то и дело смахивал с рыжих ресниц слезы. Шумно вздыхая, он поправлял привязанный к седлу кожаный мешок с багажом Генриха. В мешке находились пара сапог с серебряными шпорами, белье, нарядный камзол с кружевным воротником и шляпа, украшенная страусовым пером, – все, что досталось Генриху от былого богатства рода ван Гаалей. Старый слуга никак не мог примириться с новыми обстоятельствами.
«Зачем увозить мальчика из дома? – думал он. – Подождать бы год, другой, пока он возмужает. Совсем ведь ребенок еще. И круглый сирота вдобавок… Ему нужна забота. Да и война сейчас!..»
– Что ты там все охаешь, старина? – спросил, улыбаясь, Генрих.
Микэль не ответил. Он вспоминал свою жену – кормилицу Генриха. После смерти собственных детей Катерина полюбила мальчика, как сына. Добрая подруга жизни не может, верно, забыть питомца. Тоскует, поди, одна дома, места себе не находит…
Седой, всегда серьезный Рудольф ван Гааль прервал наконец молчание. Он поправил повязку на вытекшем глазу и торжественно начал:
– Вам следует как можно лучше все обдумать и взвесить, юный племянник мой. Я, единственный близкий родственник, обязан предупредить вас. Вы едете ко двору величайшего монарха христианских стран – короля Филиппа Второго. Вы должны забыть, что воспитывались среди просторных лугов, в кругу слуг, пахарей и пастухов. Отныне вы вступаете в иные просторы: служения трону и родине. Ваш долг – поддержать славу древнего рода ван Гаалей, несмотря на его скромные теперь средства и положение. Вы – последний отпрыск этого некогда славного дома.
Микэль заерзал в седле и чуть было не сказал: «А много ли дала эта слава вам самим в войсках императора?…»
Точно угадав мысль Микэля, старый рыцарь продолжал:
– Мое время прошло. Ныне другие требования. Теперь царствует сын Карла Пятого – испанец с головы до ног. Вы должны помнить, племянник, что понравиться королю Филиппу можно, лишь забыв простодушие и веселость, свойственные нам, нидерландцам.
Генрих готов был фыркнуть. Это у дяди-то веселость?… Всегда такой важный, сосредоточенный, медлительный. А сейчас даже с затаенной тревогой в голосе. Что смущает дядю? Генрих знал, что больше года назад Карл V решил уйти в монастырь. Императорский трон он передал брату Фердинанду, владетелю Германии и Австрии, а все остальные земли испанской короны вместе с семнадцатью нидерландскими провинциями оставил сыну. Что же так тревожит дядю? Новый государь принял всенародную присягу сохранять вольности, оставленные Нидерландам прежними властителями. Чего же бояться? Король станет править согласно священной присяге.
Генрих еще там, в гронингенском замке, дал себе клятву защищать всякое правое дело, бороться с ложью и насилием…
Об этом он давно мечтал, читая изъеденные мышами книги заброшенной библиотеки замка. В книгах рассказывалось о подвигах в защиту слабых, о путешествиях в неведомые страны, о бессмертных героях древности. Так его учил и духовник-наставник патер Иероним, старенький монах из соседнего монастыря, и дядя, суровый только с виду. Дядя показал ему, как надо владеть оружием, ездить верхом. А рыжий толстяк Микэль и его добрая жена – «мама Катерина» – верили клятве Генриха и гордились им заранее. Прощаясь, мама Катерина сказала:
– Поезжай мальчик, и да будут тебе спутниками чистая совесть да смелое сердце!
Милая, справедливая мама Катерина!..
Закинув голову, Генрих смотрел на первую загоревшуюся звезду. А внизу белели рыхлыми холмами сугробы. Скрадывая очертания, по ним ползли уже синие вечерние тени. Было так тихо, что топот лошадей казался звенящей музыкой. Хорошо было думать – убегать назад, к старому Гронингену, и туда – в заманчивое будущее. Звезда трепетала, искрилась, точно подавала Генриху лучистые сигналы. Легкий пар клубился у его губ. Он продолжал улыбаться.
Дорога стала неровной – холмилась и делала резкие повороты.
Поднявшись на пригорок, Генрих увидел вдали ряды строений. Зубчатые линии их четко вырисовывались на фоне слабо алевшего заката.
– Какое-то большое селение, дядя! – радостно крикнул мальчик.
Ван Гааль вытянулся на стременах.
– Это город, – уверенно заявил он и дернул повод.
Под невидимыми лучами зашедшего солнца едва краснели черепицы крыш. Но шпиль церкви пламенел в воздухе большой огненной иглой.
Всадники заторопили коней. Холм скрыл от них приближающийся город. Последняя одинокая галка грузно поднялась с земли и унеслась назад, к черневшим вдали кустарникам.
Неожиданно заскрипели полозья. Послышались приглушенные голоса. Из-за поворота дороги показались крестьянские сани с привязанными к резной спинке коровой и овцами. На санях поверх домашнего скарба сидел мужчина в простонародном кафтане, позади него – пожилая женщина, а рядом – две девочки, похожие друг на друга, как яблоки с одной ветки. Паре лошадей нелегко было тащить тяжелый воз.
Генрих хотел было свернуть в сторону, чтобы пропустить нагруженный воз, но крестьянин сам въехал в сугроб на краю дороги и остановился.
– Добрый вечер, – поклонился он, снимая войлочную шапку.
– Добрый вечер и вам, – отозвался приветливо Микэль.
Оглянувшись вокруг, возница спросил с тревогой:
– Не будут ли ваши милости так добры сказать… все ли там тихо дальше, в пути?
– А что? – Рудольф ван Гааль задержал лошадь и невольно взялся за пистолет. – Разве разбойники стали, как встарь, пошаливать на дорогах?
– Какие уж разбойники, ваша милость!.. – Крестьянин опустил голову. – Разбойники – полбеды: они бедняков мало трогают, все больше купцов… – И замялся.
– Да ты, приятель, не смущайся, – подбодрил крестьянина Микэль. – Их милости – благородные люди: они и помогут и совет дадут, коли надо. Говори, чего опасаешься?
– Королевских солдат…
– Королевских солдат? – переспросил ван Гааль.
Крестьянин снова огляделся и, бросив вожжи на спину лошади, подошел ближе:
– Ну да… И угощай-то их всем самым лучшим и подарки делай. Бывает, последнюю одежду с плеч снимут, и все даром. А откажешь – силком берут. Нас, мужчин, по шеям бьют, грозят тут же прикончить. Женщин еще горше обижают… Вот я и надумал бросить хозяйство и переселиться к морю, подальше от их гарнизонов. Не дают мирно землю пахать, так, может, рыбу ловить не помешают…
За спиной крестьянина послышался плач женщины.
– Полно, полно! – обернувшись к жене, заворчал крестьянин. – Не на нашем селе свет клином сошелся! Живут люди и на других землях.
Женщина громко заголосила:
– Э-эх, и едем-то мы неведомо куда-а!.. Дочки мои бедные, не придется вам схоронить отца с матерью на родном кладбище, у родных моги-ил!.. А схороните вы нас на чужой стороне, в чужих песках морски-их!..
– Ма-а-тушка!.. – затянули в один голос девочки. – Мы боимся… Мы не хотим к морю…
– Не хотите к морю, – вскипел крестьянин, – так хотите, должно быть, чтобы вам животы вспороли, как сделали на соседнем хуторе?
Генрих затаил дыхание.
Ван Гааль поправил на глазу повязку.
– Не к чему было трогаться с места, – сказал он хмуро. – Войне скоро конец. Идут уже разговоры о мире с Францией. Кончится война – солдат распустят, и никто вас обижать не будет.
– Не один месяц слышим мы про эти «разговоры о мире», ваша милость, – потупился крестьянин. – А нам вот… не стало времени ждать…
– Что за спешка такая? – проворчал ван Гааль.
Слова его точно хлестнули крестьянина.
– А та нам спешка, ваша милость, что есть и у нас свое богатство. Может, оно другим только в потеху, а нам милее всего на свете…
Он оборвал речь и отвернулся.
В трехголосый плач женщин вплелся вдруг еще один, жалобный и горький:
– Не… надо… говорить так… батюшка-а!.
Генрих ясно увидел, как огромный тюк на санях зашевелился и чья-то небольшая рука высунулась на мороз, приоткрывая край теплого платка. Два залитых слезами глаза взглянули на проезжих и снова торопливо скрылись за ворохом вещей.
«У них там еще кто-то, – понял Генрих, – самый главный, кого они прячут».
Он подтолкнул Микэля:
– Скажи им, скажи, чтоб они не боялись.
Микэль шепнул:
– Видно, мы с Катериной-то правду говорили: от войны испанцев нам, нидерландцам, одни слезы да убытки… – И, обратившись к проезжим, сочувственно сказал: – Поезжайте смело, добрые люди. Нам не попадались ни солдаты, ни разбойники, ни волки.
– Спасибо на ласковом слове, – поклонился переселенец. – Как бы не застала нас ночь в поле и не замело бураном. Во-он словно бы туча заходит…
Он дернул вожжи, и лошади рванули, вывозя сани снова на дорогу. Испуганно заблеяли овцы, промычала корова.
– По хлеву тоскуют… – вздохнул Микэль и крикнул вслед уезжавшим: – Если поторопитесь, так успеете до темноты на придорожную ферму! Мы проезжали мимо нее часа два назад!
– Спа-си-бо-о!.. – донеслось из надвигавшихся сумерек. Скрип саней стал глуше, голоса замерли в морозном воздухе.
– Трусы и дураки! – отрезал ван Гааль, и бровь его нахмурилась. – На ночь глядя пускаются в путь с двумя детьми! Могли бы хоть переночевать в городе.
Генрих ехал молча. В ушах его все еще звучал полный отчаяния голос: «Не надо так говорить, батюшка!»
Вот, значит, о каком своем «богатстве» говорил проезжий. Ни Микэль, ни дядя как будто даже не заметили, что крестьянин прятал на возу еще и старшую дочь. От кого же он ее прятал?…
Лай собак вывел его из задумчивости. Потянуло дымом из труб первых домов. Конь под Генрихом заржал, почуяв близость стойла. Небо в бледных звездах, казалось, спустилось к самым крышам. Церковный шпиль померк и растаял в тумане. Вместо него на фоне снегового простора выплыли темные крылья двух ветряных мельниц.
Всадники въехали в предместье небольшого городка. На пруду, у проруби, за опушенными инеем лозняками слышался раскатистый мужской смех. Ему отвечали взрывами хохота женщины. Гремели ведра. Плескалась вода. По обледенелой дорожке топотали деревянные башмаки. Звенели веселые голоса и задорный мотив нехитрой песенки. Десятки звуков родились среди недавней тишины и отогнали от Генриха неприятное чувство тревоги.
На вывеске, под не зажженным еще фонарем, деревянный позолоченный вепрь указывал путникам, что они добрались наконец до постоялого двора. Упитанный, как его золоченый вепрь, хозяин стоял на пороге и с поклонами приглашал спешившихся всадников. Из раскрытой сзади него двери соблазнительно тянуло жареной свининой и горячим хлебом.
Микэль, прозябший к вечеру в своей старенькой стеганой куртке, начал расседлывать лошадей. Животные били копытами и нетерпеливо ржали.
Генрих вошел в дом вслед за высокой, тощей фигурой дяди.
Кухня, служившая столовой, была полна света и жара. Ярко пылал очаг. Лица людей, сидевших к нему близко, были покрыты потом. Над очагом шипел и румянился свиной окорок. Толстая стряпуха в красном домотканом платье поворачивала вертел, и сало крупными каплями стекало в подставленное глиняное блюдо.
– Эй, Марта!.. – смеялся, сидя за кружкой пива в кругу товарищей, рослый подмастерье. – Ты как сам сатана в адском пекле!..
– Смотри не поджарь и себя вместе со свининой, – поддержал его сосед.
Отирая лоб передником и отдуваясь, Марта спокойно отозвалась:
– А ты приходи сюда не зубы скалить да дешевенькое пивцо попивать, а доброго жаркого попробовать. Болтливый язык разом прикусишь!..
Проходивший мимо хозяин с гордостью обратился к сидевшим за отдельным столом купцам:
– «Золотой вепрь» недаром по всей округе славится окороками.
– Что верно, то верно! – озорно подтвердил все тот же рослый подмастерье и показал на широкие штаны хозяина: – Сала здесь хоть отбавляй!
Дружный смех товарищей заглушил вольную шутку.
– Лучше всякой вывески!..
Пропустив мимо ушей насмешку, хозяин пригласил ван Гааля с Генрихом за свободный стол.
На широкой скамье с резными крестообразными ножками можно было хорошо отдохнуть. Выстроившиеся на прилавке большие фаянсовые кружки напоминали о знаменитом «Петермане» – особом сорте пива, чудодейственно утолявшем жажду. В парном воздухе плавали возбуждающие аппетит запахи. Генрих набросился на еду. Мальчик-слуга с задорным курносым лицом едва успевал подавать ему. Ван Гааль резал не спеша поданную свинину и держался, как всегда, прямо и важно.
Генрих осмотрелся. Комната была большая, с высоким, уходящим в темноту потолком. С деревянных стропил спускались гирлянды золотистого лука, белых головок чеснока и пучков сухих трав. Над прилавком, поближе к хозяйскому ножу, висели тяжелый копченый окорок и связка колбас. На полу, на обитой кожей подставке, стояла огромная пивная бочка. Из вороха соломы в корзине выглядывали запечатанные цветным воском горлышки винных бутылок. Крутая лестница с перилами вела во второй этаж.
За ближним столом двое монахов в теплых дорожных сутанах, подпоясанных льняными жгутами, попивали из кругленького кувшинчика сладкую мальвазию. Лица их и выбритые на макушках, по уставу католической церкви, кружки тонзур лоснились, точно смазанные жиром.
Рядом сильно подвыпивший человек скинул нарядный когда-то плащ на ценном, но вылезшем уже меху и угощал сухопарого бакалавра[1] в темном кафтане и оловянных очках.
За третьим столом трое купцов, не обращая ни на кого внимания, деловито проверяли какие-то счета, качали сокрушенно головами и почесывали в затылках.
А у самого очага компания веселых ремесленников с расстегнутыми воротами рубах смеялась, не переставая поддразнивать добродушную стряпуху.
Человек, угощавший бакалавра, повернулся с жестом приветствия к ван Гаалям.
– Я в восторге, благородные рыцари, – заговорил он, – что вижу вас здесь, на постоялом дворе, куда судьба, по великой своей несправедливости, закинула и меня, природного дворянина. Общество людей равного происхождения облагораживает и смягчает удары злого рока…
Он с трудом поднялся и неверными шагами подошел к ван Гаалю. Бакалавр, как тень, следовал за ним.
– Вот, рекомендую: ученый муж, продавший душу черту. Но может быть использован и на богоугодное дело.
Ван Гааль нехотя поклонился.
– Вы меня поймете, – продолжал дворянин. – Вы, и никто другой здесь, клянусь гербом и шпагой! – Наклонившись к самому лицу старого воина, он таинственно зашептал: – Видите вы этих двух бездельников, – дворянин показал исподтишка на монахов, – с тугими животами и такими же тугими мешками, где они прячут свои денежки?… Сей ученый муж напишет по моему указанию докладную бумагу, а я вручу ее милостивому государю нашему. В сей бумаге будет сказано…
Вошел Микэль, потирая озябшие руки, и сел поодаль, на край скамейки. Генрих пододвинул ему стакан с вином:
– Пей, старина, – сразу согреешься.
– Что же будет сказано в бумаге? – спросил мрачно ван Гааль.
Дворянин забыл, о чем вел речь.
– В бумаге?… В какой? Ах да… Разве я не сказал?… В бумаге будет написано: «Ваше величество, верное вам по гроб нидерландское дворянство в долгах, как в шелках. А орава монахов и попов между тем купается в золоте и владеет несчетными угодьями. Христос же был беден и заповедал бедность своим служителям. Отберите-ка у монахов не пристойное им богатство и раздайте нам, дворянам. И вы всегда будете иметь под рукой великолепную кавалерию на пользу своей короне».
– Ловко сказано! – выпалил повеселевший Микэль.
– Только слово рыцаря! Я поведал вам одним эту тайну. Святые бестии монахи сожрут меня живьем, если узнают…
Ван Гааль, отодвигаясь, сухо ответил:
– Не бойтесь, сударь. Это даже не ваша выдумка. Среди дворян ходят подобные толки. Надо отдать справедливость, в них есть кое-какой смысл. Но я избегаю обсуждать серьезные вопросы при случайных встречах.
Дворянин приложил палец к губам:
– Тс!.. Только между благородными людьми…
Генрих был удивлен. Как это дядя вдруг выслушал незнакомца, осуждавшего католическое духовенство? Не только выслушал, но почти согласился с ним. Почему же тогда Микэль и мама Катерина боялись, что дядя узнает о тайных ночевках у них прохожих проповедников-протестантов? Проповедники эти в своих речах тоже осуждали богатства монастырей и даже говорили против власти самого папы. Генрих плохо разбирался, кто прав: его ли седенький духовник патер Иероним и дядя или эти новые толкователи Евангелия и «божеских законов». Он любил слушать и неторопливые, знакомые с малых лет слова наставника-католика, и проповеди таинственных гостей мамы Катерины.
Вот и сейчас Генрих с интересом слушает, что говорят кругом.
У купцов все еще не кончены их подсчеты. То и дело они упоминают страны, о которых Генрих только читал, называют имена кораблей, перечисляют какие-то грузы, товары. Старший, загибая пальцы, долго толкует о предполагаемом барышe от кораблей, ушедших еще осенью в далекую Португалию. У другого товары посланы на север, в Балтийское море, а у самого молодого – в английскую гавань Ярмут. Все трое в один голос жалуются на войну – она мешает им спокойно торговать, – вспоминают прошлые войны императора Карла. Те тоже отнимали у страны немало денег.
– Деньги что!.. Деньги полгоря!.. – ворчал старший. – Деньги можно со временем и вернуть, был бы свободный проход для судов. А то закроют Зунд – вот север для нас и пропал. А англичане между тем…