Ашар Амеде. Плащ и шпага

   Наконец, в борьбе добра и зла в душе маркиза победило добро и он сказал, подойдя к Югэ:
   — Граф де Монтестрюк, у вас сердце дворянина, как и имя дворянина… Обнимемся.
   — Вот это благородно! — вскричала принцесса. — Поклянитесь мне оба, что искренняя дружба свяжет вас обоих отныне навеки!
   — Клянусь вам! — вскричал маркиз, — эта дружба будет такая же глубокая и такая же вечная, как мое удивление перед вами, прекрасная принцесса!
   Она улыбнулась, краснея, а Югэ и маркиз по-братски обнялись.
   Дворецкий, прибежавший наконец с людьми маркиза, застыл в изумлении при виде этих неожиданных событий.
   Маркиз рассмеялся:
   — Черт возьми! Ты ещё не то увидишь здесь. Теперь этот молодой человек — лучший из друзей, и я требую, чтобы он был полным хозяином в Сен-Сави, как у себя в Тестере: лошади, экипажи, люди — все принадлежит ему. В доказательство дружбы я готов пожертвовать ему все, что он пожелает.
   В эту минуту взор его упал на араба, который все ещё стоял в стороне, неподвижный и молчаливый.
   — А ты, неверный, изменяешь своему господину! Но пришла и твоя очередь. Пусть четверо схватят этого разбойника и забьют его плетями до смерти!
   Тут вмешался Югэ:
   — Вы только что обещали пожертвовать всем, чтобы доказать вашу дружбу?
   — Готов ещё раз повторить.
   Югэ показал пальцем на араба:
   — Дикий невольник, отнятый у африканских корсаров. Мне подарил его двоюродный брат.
   — Отдай его мне!
   — Бери. Сент-Эллис всегда держит слово.
   Югэ подошел к Кадуру и, положив руку ему на плечо, сказал:
   — Ты свободен.
   — Сегодня меньше, чем вчера, — ответил араб.
   И, взяв руку Монтестрюка и положив её себе на голову, он продолжал:
   — Ты обвил мое сердце цепью крепче железной… я не в силах разорвать ее… От самого Бога она получила имя — благодарность. Куда ты ни пойдешь, и я пойду, и так буду всегда ходить в тени твоей.
   — Если так, то пойдем со мной! — отвечал Югэ.

9. Безумный шаг

   Слух об этом приключении распространился в окрестностях и сильно поднял репутацию сына мадам Луизы, как называли там вдову графа Монтестрюка. Одни удивлялись его ловкости, другие хвалили его храбрость; все отдавали справедливость его великодушию.
   — Он так легко мог убить дерзкого маркиза, — говорили те, у кого нрав был мстительный.
   Победитель маркиза Сент-Эллиса сделался чуть ли не героем, а то обстоятельство, что молодой хозяин Тестеры был сыном графа Гедеона, придавало ему ещё больше важности. Хорошенькие женщины начали строить ему глазки.
   Встреча с принцессой Мамьяни представлялась ему каким-то видением. Ее красота, великолепный наряд, величественный вид — напоминали ему принцесс из рыцарских романов, созданных феями на счастье королевских сыновей. Уму снился её светлый образ и бархатное, вышитое золотом платье.
   Как счастлив был маркиз Сент-Эллис, что она живет у него в замке Сен-Сави!
   Раз как-то утром, несколько дней спустя после своего приключения, Югэ увидел на дороге, верхом на отличном коне прекрасную принцессу, которая с такой благосклонностью говорила ему о дворе и ожидающих его там успехах.
   Она сидела гордо на соловом иноходце, затянутая в парчевое платье, на серой шляпе были приколоты красные перья. На устах её играла улыбка, лицо разрумянилось от легкого ветерка, ласкавшего её черные кудри. Югэ перескочил на самый край дороги и стал пристально смотреть. Она его заметила.
   Проезжая мимо него шагом, она оторвала перо от шляпы и, бросив его прямо в лицо молодому человеку с кокетливым жестом, сказала:
   — До свиданья, граф!
   И, дав поводья горячему коню, принцесса Леонора поскакала дальше.
   Смущенный Югэ, с красным пером в руке, ещё следил за нею глазами, как вдруг на дороге показалось облако пыли и он узнал маркиза, скачущего во весь опор вслед за принцессой.
   — Куда она, туда и я! — крикнул он ему на скаку и исчез в золотой пыли.
   — Счастливец! — подумал Югэ, прикованный бедностью к месту своего рождения.
   Куда это ехала она, прекрасная, молодая, блестящая, свободная принцесса, вдруг показавшаяся как как метеор в небе его жизни? В Париж, должно быть, в Компьен, в Фонтенбло, где составлялся двор короля на заре его царствования. Она сказала ему — до свиданья, и таким тоном, с какой увлекательной улыбкой! Целый мир мыслей пробуждался в нем. Там, в самом конце дороги, по которой она проскакала, там жизнь; а здесь все говорило ему об упадке его дома.
   Югэ прицепил красное перо к своей шляпе и пошел вглубь полей. Это кокетливое перо, обладая как будто даром волшебства, поднимало в его молодой голове целую бурю мыслей, видения празднеств, замков, сражений, балконов, кавалькад, и повсюду горели огнем зеленые глаза принцессы. При свете этих глаз, он вглядывался в таинственную даль, полную чудес и очарования. Своим жестом, своим призывом не указывала ли она ему путь туда?
   Югэ вернулся задумчивый в Тестеру, где графиня прижала его к сердцу в день победы над маркизом. Удивляясь его молчанью, тогда как все вокруг рассыпались в похвалах ему, она спросила старого Агриппу, которого не раз заставала в длинных разговорах с воспитанником. Он пользовался его полным доверием и должен был знать, что происходит с ним. Верный оруженосец улыбнулся.
   — Это молодость машет крылом, — сказал он.
   — Как? — вскричала графиня, вздрогнув, — ты полагаешь, что он уже собирается меня покинуть?
   — Графу уже двадцать лет… А у орлят рано растут крылья. Графу Гедеону было ровно столько же, когда он уехал из дому на добром боевом коне. К тому же ваш сын встретился с прекрасной принцессой, и глаза его смотрят теперь гораздо дальше.
   — Да, да, — прошептала графиня со вздохом, — та же самая кровь, которая жгла сердце отца, кипит в жилах сына! Да будет воля Господня!
   И гордо подняв голову, удерживая слезы, она продолжала:
   — Что бы не случилось, мне не в чем будет упрекнуть себя: из ребенка, оставленного мне графом Гедеоном, я сделала человека… Мой долг исполнен.
   Однажды, через некоторое время, Югэ уже приближавшийся к своему совершеннолетию, встретил под горой, на которой построен город Ош, красивую девушку. Она поддерживала обеими руками полы длинного плаща, которым был окутан её стан, и смотрела испуганными глазами на лужи грязной воды и глубокие рытвины дороги, по которой ей нужно было идти. Ночью прошел сильный дождь и превратил эту дорогу в настоящее болото. Хорошенькая девушка сердилась и стучала щегольски обутой ножкой по камню, на котором она держалась как птичка.
   Привлеченный её красивым личиком, Югэ подошел к ней и, желая помочь, спросил:
   — Что это с вами? Кажется, вы в большом затруднении?
   Девушка обратила на него блестящие и веселые карие глаза и, сделав гримасу, как дитя, которому не дают конфетки, отвечала:
   — Да, и есть отчего! Меня ждут в той стороне, там будут танцевать. Я нарядилась в новенькое платье, а тут такая дрянная дорога — ямы да грязь на каждом шагу! Ну как же мне пройти? Не знаешь, куда и ногу поставить. Просто, хоть плачь!
   — Ну плакать тут ещё нечего, вот сами увидите.
   И прежде, чем хорошенькая девушка догадалась, что он хочет сделать, Югэ схватил её на руки и зашагал медленно через лужи.
   — Но послушайте, что же это вы делаете? — вскричала она, стараясь освободиться. — С которых это пор носят людей таким образом?
   Югэ, забавляясь шуткой, остановился среди дороги и, взглянув на хорошенькое личико, красневшее рядом с его лицом, весело спросил:
   — Прикажете опустить вас здесь?
   — Как можно! Подумайте сами!
   — Значит, вы сами видите, что надо тихонько оставаться у меня на руках и довериться моему усердию.
   — Тихонько! Тихонько! Вы думаете, может быть, что так удобно? — продолжала она, расправляя руками складки своего измятого плаща. — Хоть бы уж вы не теряли времени на пустые разговоры.
   — А вы хотите, чтобы я шел поскорей? Извольте! Но если мы упадем, то вы будете сами виноваты.
   Он нарочно споткнулся, она слабо вскрикнула и уже больше не двигалась.
   — Вот вы стали умницей, и я тоже стану осторожней. Ведь я хлопочу для вас же, чтобы не вышло беды с этими вот хорошенькими ножками.
   Югэ прижал к себе незнакомку немножко сильней и лукаво доставил себе удовольствие пройти через дорогу, не очень спеша. Перейдя на другую сторону, он осторожно опустил девушку на сухое место, где уже был мелкий песок.
   — Вот и все, — сказал он, кланяясь.
   Хорошенькая девочка была совсем красная и невольно рассмеялась.
   — Однако, вы порядочный оригинал! Схватили меня по-просту, даже не зная, кто я такая!
   — Это был лучший способ познакомиться, а теперь, раз уж мы знакомы, можно ещё раз повторит то же самое.
   — Кого я должна благодарить?
   — Югэ де Монтестрюка.
   — Как! Это вы — граф де Шарполь? Тот самый, что наделал столько хлопот маркизу де Сент-Эллису в его замке Сен-Сави?
   — Тот самый.
   — Поздравляю, граф! Теперь уж я не удивляюсь больше, что у вас такая сильная рука!
   Она смотрела на него ласково, качая головой, как птичка.
   — Я вам сказал, кто я, могу теперь узнать и ваше имя? — спросил Югэ.
   — О! У меня имя совсем не знатное, а самое скромное — меня зовут Брискетта.
   — Прехорошенькое имя. А нельзя ли будет поскорее опять встретиться с владелицей этого имени?
   — Вот уж и любопытство! Ну, что же, поищите сами и, если уж очень захочется найти, найдете: девушка в Оше ведь не то, что зяблик в лесу.
   Затем она низко присела и ушла, переступая на кончики пальцев, как куропатка в борозде на поле. Сделав шагов тридцать, уверенная, что он ещё следит за ней глазами, она обернулась, улыбнулась и кивнула головкой.
   Разумеется, у Брискетты не было ни величественного стана, ни важного вида принцессы Леоноры, ни её сверкающих глаз ни белых длинных рук. Никто не принял бы её за королеву, но её свежие губы алели, как вишни, длинные загнутые ресницы оттеняли темной бахромой веселые глаза, вся её маленькая фигурка дышала грацией, а стройная ножка кокетливо несла эту фигурку. Эти ножки, касавшиеся Югэ, пока он нес её на руках, не выходили у него из головы. Щечки её цветом и свежестью напоминали спелые персик, так и хотелось укусить их.
   Кровь Югэ волновалась и он продлил свою прогулку, преследуемый воспоминанием о Брискетте; её живая и легкая фигура, казалось ему, все ещё идет рядом. Задумчивый он вернулся в Тестеру, несколько дней бродил по темным углам. Агриппа спросил, что с ним, и Югэ рассказал ему о приключении на большой дороге.
   — С этой минуты, — прибавил он, — куда бы я ни пошел, повсюду мне чудятся её карие глаза, так на меня и смотрят… Ночью блестят в темноте… Когда ветерок шелестит листьями, мне слышится её голос, смех ею звучит у меня в ушах… Должно быть, я болен.
   — Нет, вы просто влюблены.
   — Влюблен? — спросил Югэ.
   — Послушайте, граф, вот вы уже и покраснели, как пион. Эта болезнь не редкость в ваши лета… А хотите убедиться, что я не ошибаюсь?
   — Разумеется! Я, Бог знает, что бы дал за это.
   — Давать ничего не нужно, только делайте, что я скажу.
   — Говори.
   — Вы после виделись с ней?
   — Нет… Ты сам знаешь, что она мне отвечала.
   — И она сказала правду. А чтоб ей доказать, что и вы тоже догадливы, идите в воскресенье в городской собор, к поздней обедне: хорошенькие девочки всегда ходят к поздней обедне, потому что там бывает много народу. Когда служба кончится, станьте у дверей и, как только её увидите, подайте ей святой воды. И тогда замечайте хорошенько. Если у вас забьется сердце, когда её пальчики коснутся вашей руки, значит вы влюблены.
   — Хорошо! Этот опыт я готов произвести не позже, чем в ближайшее воскресенье.
   И действительно, в первое же воскресенье Югэ отправился в Ош в сопровождении Коклико, который, как мы уже говорили, всюду за ним следовал. Они подошли к собору в ту самую минуту, когда колокольный звон созывал верующих. У паперти теснилась густая толпа. Когда Югэ вошел в церковь, она была наполнена наполовину, а вскоре совсем наполнилась. Обедня должна была начаться. Югэ стал искать глазами, и вскоре между множеством черных капоров отыскал один, от которого уже не мог отвести взор: что-то говорило ему, что именно под этим капором улыбается Брискетта.
   Когда начали выходить из церкви, Югэ встал у самых дверей и стал ждать. Он потерял было свой капор из виду, когда толпа повалила из церкви, но скоро увидел подходившую Брискетту. Лукавая улыбка освещала её лицо. Граф де Монтестрюк смочил пальцы святой водой и протянул их Брискетте. Как только они коснулись друг друга, сердце его забилось.
   — Агриппа, видно, прав, — подумал он.
   Он подождал, пока Брискетта вышла из дверей на площадь, и, пробравшись вслед за нею, сказал ей:
   — Брискетта, мне нужно вам что-то сказать. Подарите мне одну минуту.
   Она прикусила лукаво губки и, взглянув на него украдкой, отвечала:
   — Никому не запрещается гулять по берегу Жера. Если и вы туда пойдете, то через четверть часа, может быть, и меня там встретите.
   Югэ сказал Коклико, чтобы он подождал его в гостинице, и пошел на берег.
   Ветер шелестел листьями, солнце весело играло в воде, погода была ясная и тихая. Через минуту он увидел подходящую Брискетту с букетом цветов в руке.
   — Ну, граф, что же вы хотели мне передать? — спросила она, покусывая цветы.
   — Брискетта, — отвечал Югэ, — мне сказали, что я влюблен в вас. Сейчас я убедился, что мне сказали правду, и подумал, что честь велит мне сказать вам об этом.
   Брискетта рассмеялась молодым и свежим смехом.
   — У вас как-то идут рядом такие слова, которые обычно не сочетаются, сказала она. Короче говоря, вы меня любите?
   — Не знаю.
   — Как, не знаете?
   — Не знаю! С утра до вечера я думаю о вас, о вашей милой улыбке, о ваших блестящих глазках, об этой ямочке на подбородке, куда, так и кажется, как в гнездышко спрячется поцелуй, о вашем гибком, как тростник, стане, о вашем личике похожем на розу, о ваших ножках, которые я бы так и обхватил одной рукой, о вашем ротике, алом, как земляника. Ночью я вижу вас во сне… и так счастлив, что вас вижу. Мне бы так хотелось, чтобы это продолжалось вечно. Если все это значит — любить, ясно, что я вас люблю.
   — В самом деле, мне кажется, это так. И вам нужно было столько времени, чтобы это заметить? Значит, эта милая беда случилась с вами в первый раз?
   — Да, в первый раз.
   — Как! — воскликнула она, взглянув на него с удивлением, — вы так ещё молоды в ваши лета?
   — Мне будет двадцать один год на св. Губерта.
   — О! Мне нет ещё и двадцати, и однако же…
   Брискетта спохватилась и покраснела до ушей.
   — И однако же — спросил Югэ.
   — Нет, ничего! Это вас не касается… Ну, а теперь, так как вы меня любите и решили сказать мне об этом, что же вам нужно?
   — Полюбите меня, как я вас люблю.
   Они ушли незаметно по дорожке в поле; была половина апреля; запах был восхитительный; изгороди и кустарники были похожи на огромные гирлянды и букеты цветов; среди шелеста листьев слышалось пение птичек. Сквозь деревья блистало лучезарное небо; над головами у них качались ветки. Брискетта, продолжая разговор, взяла за руку Югэ, который шел медленно.
   — Я-то, — сказала она, — другое дело! Я ведь не в деревне жила… Я и родилась-то в городе и многое мне представляется не так, как вам. Знаете-ли вы, что мне нужно, чтобы полюбить кого-нибудь так, как вы меня любите?
   — Потому я и спрашиваю, что не знаю.
   — Хотя я едва достаю головой до вашего плеча, граф, но я горда, как герцогиня… Я не поддамся, как прочие, на красивые перья и прекрасные слова… Сейчас я вас выслушала… Все, что вы сказали, было очень мило, и я бы солгала, если б стала уверять вас, что это мне не понравилось… Это так приятно щекочет сердце… Но чтоб полюбить, мне нужно гораздо больше!
   — Чего же вы хотите?
   — Мне нужно встретить человека красивого, статного, смелого, нарядного, умного, искреннего…
   — Ну, так что же? — спросил Югэ.
   — Гм! Вы очень красиво рассказываете, граф! Положим, это не мешает, но ещё надо чтоб и дела соответствовали словам.
   — Мне неловко слишком хвалить себя, но мне кажется, что после того, что я сделал в Сен-Сави…
   — Правда, вы вели себя отлично… Рыцарь из волшебных сказок не поступил бы лучше. Но эту удаль вы показали только, защищая честь своего имени, а мне… мне хотелось бы таких же подвигов из-за меня. Посмотрите на меня хорошенько: разве мне не позволительно желать этого, скажите сами?
   И она приблизила к его глазам свое такое живое, хитрое и соблазнительное личико, что его так и ослепило.
   — О! Разумеется! — отвечал он.
   — Отлично! — продолжала она, — вот этот ответ, и взгляд, и выражение, все как следует.
   — Но какие же вам нужны подвиги?
   — И одного с меня было бы довольно.
   — Так скажите, о чем вы?
   — А если я скажу, вы не отступите?
   — Нет, даю вам честное слово.
   Брискетта шла все медленнее, обламывая попадавшиеся по дороге веточки. Глаза её блестели каким-то дьявольским огнем, улыбка играла на устах. По всему было видно, что ею овладела какая-то безумная фантазия.
   — Ну, что же? — повторил Югэ, который в эту минуту не задумываясь сразился бы со сказочным драконом, чтоб только доказать свою любовь.
   — Мне всегда казалось, — отвечала Брискетта, — что если бы кто-нибудь решил сделать для меня то же самое, что совершил когда-то испанский рыцарь из хвастовства, то он мог бы смело взобраться на балкон дома на Вербовой улице.
   — Вы там живете, кажется?
   Брискетта кивнула головой вместо ответа.
   — А что же совершил этот испанский рыцарь? — поинтересовался Югэ.
   — А вы разве не знаете этой истории? Раз как-то в праздничный день, на виду у всех жителей, он съехал верхом с Пустрелей.
   — А потом?
   — Как, а потом? Вам кажется, что этого мало? Да он двадцать раз мог сломать себе шею, этот испанец.
   — Но не сломал же?
   — История об этом молчит.
   — Ну так вот что, Брискетта! На пасху, в полдень, я буду на городской площади и съеду верхом с большой Пустрели.
   — Значит, в будущее воскресенье?
   — Мне кажется, если так, то кавалер ваш найдет в тот же вечер открытым окно на балконе на Вербовой улице.
   Югэ хотел достать для для этого случая красивого коня, на котором было бы не стыдно сломать себе шею ради хорошенькой девочки.
   Дело было не очень то легкое. Где взять коня, похожего на Золотую Узду, знаменитую лошадь Роланда, или на славного Баярда, волшебного коня Ринальда де Монтобана? Уже несколько лет, как старый герцог де Мирпуа отдал душу Богу; маркиз Сент-Эллис всюду следовал за своей принцессой. Сомнительно было, чтоб в кошельке у старого Агриппы нашлось достаточно денег для покупки такого редкого коня, какой был нужен молодому графу Югэ де Монтестрюку.
   Югэ задумался, как вдруг заметил у городских ворот лакея в ливрее маркиза. Удивясь, что это он тут шатается, Югэ позвал его. Лакей обернулся и подбежал с радостным лицом.
   — Граф, вас именно я и ищу! — сказал он. — У маркиза есть для вас дело.
   — Разве он возвратился?
   — Да, только вчера. Он послал меня к вам, а когда я ехал в Тестеру, мне сказали, что вы в городе — я и повернул сюда.
   — Так маркиз меня ждет?
   — В замке Сен-Сави. И чем скорей вы пожалуете, тем будет лучше. Я даже привел вам лошадь с конюшни маркиза, чтоб вы могли быстрей доехать.
   — Само небо посылает тебя, любезный! Я сяду на эту лошадь, а свою ты отдай Коклико. Я сам скажу обо всем маркизу, а за труды вот тебе экю — поужинай.
   Через пять минут Югэ уже скакал в Сен-Сави, а вслед за ним и Коклико, не понимавший, что это вдруг графу понадобилось так спешить.
   — Отстань! — говорил Югэ, — отстань, я еду искать средства исполнить такую затею, в которой можно приобрести славу или потерять жизнь.
   — Хороша, должно быть, затея! — возразил Коклико.
   — Так ты не хочешь в ней участвовать?
   — Я порядочный болван, но все-таки у меня хватает ума, чтобы не пускаться в опасные приключения по своей доброй воле.
   Сойдя с коня у дверей замка, Югэ встретил маркиза, который его ждал и бросился ему в объятия.
   — Мой дорогой Монтестрюк! — вскричал маркиз, подводя его к накрытому столу, — перед тобой — несчастнейший из смертных!
   — Так это от несчастья-то ты сюда и вернулся?
   — А ты не веришь? Страшное несчастье! — продолжал маркиз, разрезая пирог.
   — Принцесса?..
   — Ты попал в точку, друг мой. Ах! Эта принцесса! А выпьем-ка за её здоровье, хочешь?
   Маркиз налил два стакана, выпил свой залпом и продолжал:
   — Славное Кипрское вино — рекомендую его тебе для печальных случаев. Итак, я был в Ажаке и окружал её самым предупредительным вниманием, как вдруг один местный дворянин позволил себе взглянуть на неё слишком внимательно. Я послал вызов наглецу и мы сошлись на месте. Должно быть, я ещё плохо оправился от нанесенной тобой раны в руку: с первого же удара разбойник проколол мне плечо, а вечером я уже лежал в постели с лихорадкой и в компании фельдшера.
   — Неприятное общество!
   — Вот! Ты отлично это сказал, а можешь ли ты предположить, что случилось на другой день?
   — Еще бы! Само собой разумеется, принцесса, тронутая этим несчастьем, поспешила тайком к твоей постели…
   — Принцесса уехала и не возвращалась!
   Югэ расхохотался.
   Маркиз грохнул кулаком по столу.
   — Как, ты смеешься, бездельник! — вскричал он. — Мне очень хочется вызвать тебя немедленно, чтобы ты меня уж доканал совсем… Посмотрим, будешь ли ты смеяться, когда я умру.
   — Ну, — отвечал Югэ, с трудом принимая серьезный вид, — ещё не известно, кто из нас умрет раньше! Ты вернулся как раз вовремя, чтобы помочь мне в такой затее, из которой я, может быть, живым не выберусь.
   — Ну уж точно не помогу, чтоб отучить тебя смеяться над несчастьем ближнего… Что там за затея?
   — Я поклялся съехать верхом с большой каменной осыпи на улице Шайло, сверху вниз.
   Маркиз подскочил на стуле.
   — Да ведь это сумасшествие! — вскричал он.
   — Знаю, и потому-то именно я и взялся за это.
   — Ручаюсь, что тут замешена женщина!
   — Разумеется.
   — Ну, так я поберегу на будущее убедительные речи, которыми я хотел было тебя огорчить. А для кого эта безумная затея?
   — Для Брискетты.
   — Хорошенькая девочка с Вербовой улицы? Ну, приятель, у тебя вкус недурен! Я не могу смотреть на неё без того, чтобы не позавидовать счастью негодяя, которого она полюбит… У неё такие глаза, что она кого хочешь сведет в ад и станет ещё уверять, что это рай… Было время, что я, как только придут черные мысли, шел прямо в лавку к её отцу. Бывало, посмотришь, как она ходит туда — сюда, да послушаешь, как поет, что твой жаворонок… Ну, и горе пройдет прежде, чем она кончит свою песенку.
   — Значит, ты считаешь, что я прав?
   — Еще бы! Я и сам съехал бы вниз со всех больших и малых осыпей, и опять наверх бы влез, чтоб только принцесса Мамьяни…
   Маркиз остановился, вздохнул и, положив руку на плечо товарища, продолжал:
   — А чем я могу помочь тебе в этом деле?
   — Мне казалось, что нужно к этому дню, к Пасхе, доброго коня, чтобы и красив был, и достоин той, которая задала мне такую задачу… Я надеялся на тебя.
   — И правильно! Выбирай у меня на конюшне любого испанского жеребца… Есть там темно-гнедой: ноги — как у дикой козы, а крестец — будто стальной. Он запляшет на камнях Пустерли, как на ровном лугу, на травке. Его зовут Овсяной Соломинкой.
   Маркиз взял бутылку мальвазии и, налив себе стакан, сказал:
   — Когда у подумаю, что у каждого из нас есть своя принцесса, мне так приятно становится. За здоровье Брискетты!
   Он осушил стакан и налил опять:
   — За твое здоровье, любезный граф; нельзя знать, что случится… Если ты погибнешь, я ничего не пожалею, чтобы утешить твою богиню.
   — Спасибо, — сказал Югэ, — какой же ты добрый!
   Темно-гнедого жеребца в тот же вечер привели в Тестеру. Его маленькие копыта оставляли еле заметный след на песке. У него была гибкость кошки и легкость птицы. Агриппа вертелся вокруг него в восторге от безупречных статей животного; но когда ему сказали, для чего предназначен этот чудный конь, он изменился в лице:
   — Боже милостивый! Зачем я сказал вам, что вы влюблены! Да что она, совсем полоумная, что ли, эта Брискетта?
   — Нет, мой друг, но она прехорошенькая.
   Коклико и Кадур тоже узнали, в чем дело. Коклико нашел, что это безумие, а Кадур — что это очень простая вещь.
   — А если он убьется? — спросил Коклико.
   — Двум смертям не бывать, — возразил араб.
   Однако же решено было ничего не говорить графине Монтестрюк.
   Расставшись с Югэ у самых городских ворот, Брискетта была в восторге. Ее влюбленный был настоящий рыцарь и притом молоденький, как паж. Уж не в первый раз говорили Брискетте о любви. много дворян ходили в лавку к её отцу, который был первым оружейником в городе, и она часто слышала сладкие речи; но никто ещё до сих пор не казался ей столь привлекательным, как Югэ. Все, что он говорил ей, дышало какой-то новой прелестью.
   — А впрочем, — говорила она себе в раздумье, — все это всегда почти одно и то же.
   Такая опытность могла бы показаться странной в такой молоденькой девочке, но молва гласила, что Брискетта не без удовольствия слушала уже речи одного господина, у которого был замок с высокими башнями в окрестностях Миранды, и, кроме того, не раз видели, как вокруг лавки оружейника, в такие часы, когда она была заперта, бродил португальский господин, будто бы поджидал, не покажется ли свет в окне за маленьким балконом. От этого то самого, прибавляла молва, Брискетта и не выходила замуж, несмотря на хорошенькое личико и деньги отца.