Все трое: Югэ де Монтестрюк, Коклико и Кадур были в таком возрасте, что грусть у них не могла длиться долго. Перед ними было пространство, их одушевляла свобода — принадлежность всякого путешествия, в карманах у них звенело серебро и золото, добрые лошади выступали под ними, над головой было светлое небо. Под рукой были шпаги и пистолеты, с которыми легко одолеть всякие преграды. Они ехали, казалось, завоевывать мир.
Югэ особенно лелеял такие мечты, конца которым и сам не видел. Красное перо, полученное когда-то от принцессы Мамьяни и воткнутое в шляпу, представлялось ему каким-то талисманом.
Скоро пейзаж изменился и трое всадников очутились в таких местах, в которых никогда не бывали.
Коклико не помнил себя от радости и прыгал в седле, в этой тройке он олицетворял собой слово, так же как араб — молчание. Каждый новый предмет — деревня, развалины, каждый дом, купцы с возами, бродячие комедианты, прелаты верхом на мулах, дамы в каретах — все вызывало у Коклико крики удивления, тогда как Кадур смотрел на все молча, не двигая ни одним мускулом на лице.
— Вот болтун! — заметил весело Югэ, забавляясь рассказами Коклико.
— Граф, — сказал Коклико, — я не могу молчать, это свыше моих сил. К тому же я заметил, что молчание ведет к печали, а печаль — к потере аппетита.
— Ну, так будем же говорить, — ответил Югэ, пребывавший в хорошем расположении духа и видевший все в розовом свете, — а если мы плохо расправимся с ужином, ожидающим нас на ночлеге, тогда что подумают в этой стороне о гасконских желудках?
— Да их добрая слава не должна пропасть!
Двинув своего коня между Югэ и Кадуром, который продолжал смотреть на все невозмутимо, Коклико принял серьезный вид и сказал:
— А как вы думаете, граф, что может пожелать тот, кто ищет себе удачи в свете, у кого есть притом хороший испанский жеребец, шпага, которая так и просится из ножен, а в кармане звенят пистоли и так и хотят выскочить на свет Божий?
— Да всего, чего только захочешь, — ответил Югэ.
— Так значит, если бы вам пришла фантазия стать императором трапезундским или князем черкесским, вы думаете, что и это было бы возможно?
— Разумеется!
— Ну, не надо преувеличивать, граф, это, мне кажется, уж слишком. А ты как думаешь, Кадур?
— Без помощи пророка дуб — все равно, что трава, а с помощью пророка песчинка становится горой…
— Слышишь, Коклико! Моя воля будет именно такой песчинкой, а в остальном поможет мне моя счастливая звезда.
— Ну, и я немного помогу, да и Кадур тоже не прочь помочь, правда, Кадур?
— Да, — ответил коротко последний.
— Не обращайте внимания, граф, на краткость этого ответа: у Кадура короткий язык, но длинная рука. Он из такой породы, которая отличается большой странностью — говорить не любит. Огромный недостаток!
— Которого за тобой не водится, мой добрый Коклико.
— Надеюсь! Ну вот, пока мы едем смирненько по королевской дороге, при хорошей погоде, которая настраивает нас на веселый лад, почему бы нам не подумать, как устроить нашу предстоящую повеселей и поприятней?
— Подумаем, — ответил Югэ.
Кадур только кивнул головой в знак согласия.
— А! Что я говорил! — вскричал Коклико. — Вот Кадур сберег ещё целое слово!
— Он сберег слово, а ты разорился на целую речь.
— Ну, тут я хорошо обеспечен, не беспокойтесь.
Он уселся потверже в седле и продолжал, возвысив голос:
— Я слышал, что при дворе множество прекрасных дам, столько же, сколько было нимф на озере Калипсо, о котором я читал в одной книге, и что эти дамы особенно милостивы к военным и ещё милостивее к тем, кто близок к особе короля. Как бы мне хотелось быть гвардейским капитаном!
— Да, недурно бы, — сказал Югэ, — можно бывать на всех праздниках и участвовать во всех сражениях.
— А вам очень нужны эти сражения?
— Еще бы!
— Ну, это как кому нравится. Мне так больше нравятся праздники. С другой стороны я слышал, что у людей духовных есть сотни отличнейших привилегий: богатые приходы, жирные аббатства со вкусным столом и мягкой постелью, там не побьют и не поранят… А какая власть! Их слушают вельможи, что важно, и женщины, что ещё важней. Без них ничего не делается, их рука — повсюду. Я не говорю, разумеется о сельских священниках, что таскаются по избам в заплатанных рясах, а едят хуже своих прихожан. Нет! Я говорю о прелатах, канониках, о князьях церкви, одетых в пурпур, заседающих на королевских советах… А вы что скажете, граф, о кардинальской шляпе?
Югэ скорчил гримасу:
— Пропади она совсем! Монтестрюки все были военными.
— Ну, тогда перейдем к важным должностям и чинам придворных. Как приятно быть министром или послом! Кругом толпа людей, которые вам низко кланяются и величают вас сиятельством, что так приятно щекочет самолюбие. Вы водитесь с принцами и королями. Не говорю уж о кое-каких мелких выгодах, вроде крупного жалованья или хорошей аренды. Кроме того, мне было бы очень весело поссориться, например, сегодня с англичанами, придраться завтра к испанцам, а при случае содрать взятку с турецкого султана. Пресыщенный славой, я бы мирно окончил жизнь в расшитом мундире и в шляпе с перьями, каким-нибудь важным чином двора.
— Слишком много лести с одной стороны, — сказал Югэ, — и неправды с другой. Склоняться перед высшими и задирать голову перед другими, вечно искать окольных путей, плакать, когда властитель печалится, смеяться, когда он весел — вся эта работа не по моему характеру. К тому же я никогда не решусь заниматься чужими делами, когда и свои собственные не знаю, как уладить.
— Есть ещё кое-что получше, — продолжал Коклико. — Можно вернуться в Тестеру, где нас любят, и прожить в этой славной стороне всю жизнь, найти хорошенькую девушку порядочного рода с кое-каким приданым, жениться на ней и народить кучу детей, которые, в свою очередь, проведут там всю жизнь, сажая капусту. Так можно прожить счастливо, а это не каждому дается.
— Мы такого рода, что одного счастья нам мало, — гордо возразил Югэ.
Коклико взглянул на него и продолжал:
— Да, кстати, граф, о Монтестрюках рассказывают одну историю, которую я слышал ещё ребенком. Мне давно хочется спросить вас о некоторых подробностях. Меня всегда интересовало, откуда и вас фамилия Шарполь и девиз «Коли! Руби!», написанный у вас на гербе. Так кричат Монтестрюки в сражениях? Не объясните ли вы нам всего этого? Мне теперь это важно узнать, поскольку я принадлежу к вашей свите.
— Охотно, — ответил Югэ.
Они ехали в это время в тени, между двумя рядами деревьев, до ночлега оставалось две или три мили. Югэ стал рассказывать товарищам историю своего рода.
— Это было в то время, — начал он, — когда добрый король Генрих IY завоевывал себе королевство. За ним всегда следовала кучка славных ребят, которых он ободрял своим примером. Ездили они по горам и долам, счастье королю всегда улыбалось, он был неизменно весел и храбро встречал грозы и бури. Когда кто-нибудь из его товарищей переселялся в вечность, другие занимали его место, и вокруг короля всегда был отряд, готовый кинуться за него в огонь и воду.
— Как бы мне хотелось быть там, — прошептал Коклико.
— Случилось раз, что короля Генриха, бывшего тогда ещё для доброй половины Франции и для Парижа только королем Наваррским, окружил в Гаскони сильный отряд врагов. С ним было очень немного солдат, готовых, правда, до конца исполнить свой долг, но с такими слабыми силами нелегко было пробиться через через неприятельскую линию, охраняемую караулами. Король остановился в лесу, по краю которого протекала глубокая и широкая река, выходы из леса враги перекрыли срубленными деревьями. Враги надеялись уморить его голодом, и в самом деле, отряд уже начал испытывать недостаток продовольствия.
— Генрих бегал как лев, бросаясь то влево, то вправо, вокруг своего лагеря, отыскивая выход. Происходили небольшие стычки, всегда стоившие жизни нескольким роялистам. По всем дорогам стояли сильные караулы, а переправляться через реку, где караул был послабей, нечего было и думать: для переправы необходимы были лодки, а достать их было негде.
— Черт побери! — бормотал король. — Я не знаю, как выйти отсюда, но я все-таки выйду!
Его уверенность поддерживала надежду в солдатах.
Как-то вечером на аванпосту появился человек и заявил, что ему нужно видеть короля. На спине у него была котомка, одет он был в драный балахон, но смелый открытый взгляд говорил к его пользу.
— Кто вы такой? — спросил офицер на аванпосту.
— Я такой, что король захочет меня видеть, когда узнает, зачем я пришел.
— А мне ты не можешь объяснить? Я передам королю слово в слово.
— Извините, капитан, это невозможно.
Офицер подумал, не подослан ли этот человек неприятелем, и не знал, что ответить. Неизвестный стоял смирно, опираясь на палку.
— Дело в том, — нашелся офицер, — что с королем нельзя говорить всякому вот так запросто, как с соседом.
— Ну ладно, я подожду. Но, думаю, поговорив со мной, король Генрих пожалеет, что вы заставили меня потерять время.
У человека этого было такое честное лицо, он так спокойно сел под деревом и вынул из мешка кусок черного хлеба и луковицу, собираясь поужинать, что офицер наконец решился. Кто знает, что у этого человека есть, может быть, что-нибудь полезное для нас.
— Так и быть, пойдем со мной, — сказал он.
Человек поднял брошенную на землю котомку и палку и пошел за офицером, который привел его к капитану гвардии; этот обратился к нему с теми же вопросами и получил на них те же ответы. Незнакомцу надо было говорить с королем, и только с королем!
— Да ведь я все равно что король! — сказал капитан.
— Ну, как бы не так! Вы — капитан, он — король. Значит, не все равно.
Против этого возразить было нечего и капитан пошел доложить королю, который грустно прикидывал про себя, на сколько ещё дней можно отложить неизбежную и отчаянную вылазку.
— Ввести его! — крикнул он. — Может быть, он прислан к нам с известием, что к нам идут на помощь.
Крестьянина ввели. Это был статный молодец, на вид лет тридцати, с гордым взглядом.
— Что тебе нужно? — спросил король. — Говори, я слушаю тебя.
— Я знаю, что вы с вашими солдатами не можете отсюда выбраться… Ну, я и забил себе в голову, что могу вас отсюда вывести, потому что люблю вас.
— И за что же ты меня любишь?
— А за то, что вы сами храбрый солдат, всегда впереди всех под огнем, себя не бережете. Вот мне и сдается, что из вас выйдет славный король, милостивый к бедному народу.
— Недурно сказано! Но каким же способом ты думаешь вывести нас отсюда? Ты понимаешь, вывести надо не меня одного, а весь отряд, иначе я останусь здесь со всеми.
— Вот это по-королевски. Значит, я не ошибся, что пришел сюда со своим предложением.
— Так ты думаешь, что можешь вывести всех нас вместе из этого проклятого леса?
— Да, именно так и думаю.
— Так говори скорей. Каким путем?
— Да просто — рекой.
— Но ведь река так широка и глубока, что через неё нельзя перейти! Ты, любезный, теряешь голову.
— Голова у меня пока исправно держится на плечах… А брод через реку разве годится только для коз или овец, что-ли?
— Значит, ты знаешь брод?
— Если бы не знал, не пришел бы сюда.
Генрих чуть не обнял крестьянина.
— И ты нас проведешь?
— Да, когда прикажете. Но лучше дождаться ночи, чтобы пройти скрытно.
— А разве и на том берегу есть неприятель?
— Да, за лесом, причем, я думаю, в их отряде людей вдвое против вашего.
— Ну, это ничего, пробьемся!
— И я себе говорил то же самое.
— Живо! Снимать лагерь! — крикнул король, но спохватившись, тронул руку проводника.
— А ты не врешь? Ты не для того пришел сюда, чтобы обмануть меня и вывести отряд на засаду?
— А велите сопровождать меня двум верховым с пистолетами в руках и, как только вам покажется, что я соврал, пусть меня застрелят без разговоров! Но если я благополучно переведу вас через через брод, то, я думаю, мне можно будет попросить кое о чем.
— Проси, что хочешь. Весь кошелек высыплю тебе в руки.
— Кошелек лучше оставьте при себе, а мне велите дать коня и шпагу и позвольте сражаться вместе с вами.
— Решено! Останешься при мне.
Как только совсем стемнело, королевский отряд снялся с лагеря и выстроился, а проводник стал в голове и повел отряд через лес. Солдаты потянулись гуськом по узкой извилистой тропинке, которая через чащу вела прямо к реке. Проводник двигался уверенно, ни разу не задумавшись, хотя было темно, как в печке. Когда выходили на поляну, вдали там и сям виднелись неприятельские огни. Они огибали лес со всех сторон. Ветер доносил оттуда песни. Видно было, что там люди сыты, так весело они шумели. В королевском отряде царило глубокое молчание.
Вдруг на опушке открылась река, совсем черная в тени деревьев. Проводник, шедший до сих пор крупными шагами и молча, остановился и стал внимательно смотреть, сказав, чтобы никто не двигался с места.
— Понимаете, — сказал он, — как бы не ошибиться и не завести вас в какую-нибудь яму.
При слабом отблеске на гладкой воде, он увидел в нескольких шагах толстую дуплистую вербу, а рядом с ней другую поменьше с подмытыми корнями.
— Вот если тут, немного в стороне, есть под водой большой плоский камень, то брод как раз тут и есть, — продолжал он.
Он опустил в воду палку, пощупал и нашел камень.
— Отлично! — сказал он. — Теперь можем смело переходить.
И первым вошел в воду. Все пошли за ним следом.
Скоро вода стала выше колен. Смутно обозначился другой берег.
— Сейчас, — продолжал проводник, ощупывая дно палкой, — дойдет до пояса, а немного дальше почти до плеч. Тут самое трудное место, но оно не широко. Вот только оружие надо будет поднять над головой, чтобы не замочить порох. Да и верховые могут взять пеших себе за спину на коней.
— Молодец, ни о чем не забывает! — сказал король.
Как говорил проводник, отряд очутился скоро на самой середине реки, лошадям было уже по грудь. Через несколько шагов вода дошла почти до самых седел, потом дно стало мало-помалу подниматься. Шагов за десять до берега уже было только по щиколотку.
— Слава тебе, Господи! — сказал король, выходя на берег. — Ну ты, брат, молодец!
Ночь подходила к концу. На белеющем горизонте обозначился гребень холмов. Показался бледный отблеск зари.
— Вот самый лучший момент, чтобы напасть врасплох на неприятеля, — сказал проводник, — от усталости и от утреннего холода там все крепко спят.
— А ты откуда это знаешь?
— Да разве я не служил целых шесть лет? Ранение заставило меня бросить ружье.
Королевские солдаты уже строились на берегу, каждый подходил к своему ротному значку.
— Что же, — сказал крестьянин королю, который привстал на стременах, чтоб лучше видеть, — помните, что вы мне обещали?
— Коня и шпагу! Сейчас!
Генрих IY сделал знак офицеру и крестьянину подвели оседланную лошадь.
— Храбрый солдат, который ездил на этом коне, убит на днях. Ты его заменишь.
За леском что-то зашевелилось, но ещё нельзя было разобрать, что там именно делается.
— Это просыпается неприятельский лагерь, — сказал крестьянин и принялся махать шпагой, подбирая поводья.
— Ты хорошо знаешь местность. Куда нам теперь идти? — спросил король.
— Этот лесок — пустяки. Неприятель стоит дальше, под горой в долине, как только спустимся, так на него и наткнемся. Значит, прямо вперед и в атаку!
— Сказано — сделано! А как тебя зовут?
— Поль Самуил, из местечка Монтестрюк в Арманьяке.
— Ну, Поль, вперед!
Крестьянин дал шпоры коню и пустился во весь опор, размахивая над головой шпагой и крича: «Коли! Руби!».
В одну минуту они пронеслись через лесок, как и говорил Поль. Королевский отряд с Генрихом IY и проводником Полем ринулся вниз с горы, как лавина. Почти все лошади в неприятельском лагере были ещё на привязи, часовые разбежались. Кучка пехоты вздумала было сопротивляться, но было опрокинута. В мгновенье ока король со своим отрядом оказался в центре лагеря. Тут было все в смятении. Но на голос офицеров несколько человек собрались толпой, пытаясь выстроиться. Поль, увидев это и указывая шпагой, кинулся со своими к ним, продолжая кричать: «Коли! Руби!».
Ударом шпаги плашмя он свалил первого, острием проткнул горло второму и врезался в середину толпы.
Под ударом подоспевших королевских солдат с кучкой неприятеля было покончено в одну минуту. Четверть часа спустя король уже был в чистом поле и вокруг него собрались сторонник, чуть не потерявшие надежду увидеть его в живых.
Когда пришли вечером на ночлег, король подозвал Поля, обнял его при всех и сказал:
— Вот человек, который спас меня. Считайте его своим братом и другом. А тебе, Поль, я отдаю во владение Монтестрюк, так что теперь твое имя — Поль де Монтестрюк. Кроме того, я жалую тебе титул графа де Шарполь. На титул и владение ты получишь грамоту по всей форме с моей подписью и королевской печатью. Кроме того, я хочу, чтобы в твоем графском гербе, на память о твоем подвиге и словах, было, во-первых, золотое поле как символ твоего золотого сердца, во-вторых, черный скачущий конь, в-третьих, зеленый шлем — на память о том леске, в который ты бросился первым, и в-четвертых, над шлемом — серебряная шпага острием вверх. А девиз своего рода ты сам прокричал и можешь поместить на своем гербе эти два слова «Коли! Руби!», которые лучше всяких длинных речей.
— Как было сказано, так и сделано, — прибавил Югэ. — Так мой предок стал сир де Монтестрюк, граф де Шарполь. С тех пор в нашем роду стало обычаем прибавлять имя Поль к тому, что дается при крещении. Мой отец Поль-Гедеон, я зовусь Поль-Югэ. Если Богу будет угодно, я передам своему старшему сыну это имя и титул — граф де Шарполь, который я считаю равным самым лучшим и самым древним. Как ты думаешь, Коклико?
— Ей Богу! — вскричал Коклико в восторге, — Я скажу, король Генрих IY был великий государь, а предок ваш Поль-Самуил был славным капитаном, хоть и пришел в одежде простого крестьянина! А ты что скажешь, друг Кадур?
— Аллах велик! — ответил Кадур.
Югэ особенно лелеял такие мечты, конца которым и сам не видел. Красное перо, полученное когда-то от принцессы Мамьяни и воткнутое в шляпу, представлялось ему каким-то талисманом.
Скоро пейзаж изменился и трое всадников очутились в таких местах, в которых никогда не бывали.
Коклико не помнил себя от радости и прыгал в седле, в этой тройке он олицетворял собой слово, так же как араб — молчание. Каждый новый предмет — деревня, развалины, каждый дом, купцы с возами, бродячие комедианты, прелаты верхом на мулах, дамы в каретах — все вызывало у Коклико крики удивления, тогда как Кадур смотрел на все молча, не двигая ни одним мускулом на лице.
— Вот болтун! — заметил весело Югэ, забавляясь рассказами Коклико.
— Граф, — сказал Коклико, — я не могу молчать, это свыше моих сил. К тому же я заметил, что молчание ведет к печали, а печаль — к потере аппетита.
— Ну, так будем же говорить, — ответил Югэ, пребывавший в хорошем расположении духа и видевший все в розовом свете, — а если мы плохо расправимся с ужином, ожидающим нас на ночлеге, тогда что подумают в этой стороне о гасконских желудках?
— Да их добрая слава не должна пропасть!
Двинув своего коня между Югэ и Кадуром, который продолжал смотреть на все невозмутимо, Коклико принял серьезный вид и сказал:
— А как вы думаете, граф, что может пожелать тот, кто ищет себе удачи в свете, у кого есть притом хороший испанский жеребец, шпага, которая так и просится из ножен, а в кармане звенят пистоли и так и хотят выскочить на свет Божий?
— Да всего, чего только захочешь, — ответил Югэ.
— Так значит, если бы вам пришла фантазия стать императором трапезундским или князем черкесским, вы думаете, что и это было бы возможно?
— Разумеется!
— Ну, не надо преувеличивать, граф, это, мне кажется, уж слишком. А ты как думаешь, Кадур?
— Без помощи пророка дуб — все равно, что трава, а с помощью пророка песчинка становится горой…
— Слышишь, Коклико! Моя воля будет именно такой песчинкой, а в остальном поможет мне моя счастливая звезда.
— Ну, и я немного помогу, да и Кадур тоже не прочь помочь, правда, Кадур?
— Да, — ответил коротко последний.
— Не обращайте внимания, граф, на краткость этого ответа: у Кадура короткий язык, но длинная рука. Он из такой породы, которая отличается большой странностью — говорить не любит. Огромный недостаток!
— Которого за тобой не водится, мой добрый Коклико.
— Надеюсь! Ну вот, пока мы едем смирненько по королевской дороге, при хорошей погоде, которая настраивает нас на веселый лад, почему бы нам не подумать, как устроить нашу предстоящую повеселей и поприятней?
— Подумаем, — ответил Югэ.
Кадур только кивнул головой в знак согласия.
— А! Что я говорил! — вскричал Коклико. — Вот Кадур сберег ещё целое слово!
— Он сберег слово, а ты разорился на целую речь.
— Ну, тут я хорошо обеспечен, не беспокойтесь.
Он уселся потверже в седле и продолжал, возвысив голос:
— Я слышал, что при дворе множество прекрасных дам, столько же, сколько было нимф на озере Калипсо, о котором я читал в одной книге, и что эти дамы особенно милостивы к военным и ещё милостивее к тем, кто близок к особе короля. Как бы мне хотелось быть гвардейским капитаном!
— Да, недурно бы, — сказал Югэ, — можно бывать на всех праздниках и участвовать во всех сражениях.
— А вам очень нужны эти сражения?
— Еще бы!
— Ну, это как кому нравится. Мне так больше нравятся праздники. С другой стороны я слышал, что у людей духовных есть сотни отличнейших привилегий: богатые приходы, жирные аббатства со вкусным столом и мягкой постелью, там не побьют и не поранят… А какая власть! Их слушают вельможи, что важно, и женщины, что ещё важней. Без них ничего не делается, их рука — повсюду. Я не говорю, разумеется о сельских священниках, что таскаются по избам в заплатанных рясах, а едят хуже своих прихожан. Нет! Я говорю о прелатах, канониках, о князьях церкви, одетых в пурпур, заседающих на королевских советах… А вы что скажете, граф, о кардинальской шляпе?
Югэ скорчил гримасу:
— Пропади она совсем! Монтестрюки все были военными.
— Ну, тогда перейдем к важным должностям и чинам придворных. Как приятно быть министром или послом! Кругом толпа людей, которые вам низко кланяются и величают вас сиятельством, что так приятно щекочет самолюбие. Вы водитесь с принцами и королями. Не говорю уж о кое-каких мелких выгодах, вроде крупного жалованья или хорошей аренды. Кроме того, мне было бы очень весело поссориться, например, сегодня с англичанами, придраться завтра к испанцам, а при случае содрать взятку с турецкого султана. Пресыщенный славой, я бы мирно окончил жизнь в расшитом мундире и в шляпе с перьями, каким-нибудь важным чином двора.
— Слишком много лести с одной стороны, — сказал Югэ, — и неправды с другой. Склоняться перед высшими и задирать голову перед другими, вечно искать окольных путей, плакать, когда властитель печалится, смеяться, когда он весел — вся эта работа не по моему характеру. К тому же я никогда не решусь заниматься чужими делами, когда и свои собственные не знаю, как уладить.
— Есть ещё кое-что получше, — продолжал Коклико. — Можно вернуться в Тестеру, где нас любят, и прожить в этой славной стороне всю жизнь, найти хорошенькую девушку порядочного рода с кое-каким приданым, жениться на ней и народить кучу детей, которые, в свою очередь, проведут там всю жизнь, сажая капусту. Так можно прожить счастливо, а это не каждому дается.
— Мы такого рода, что одного счастья нам мало, — гордо возразил Югэ.
Коклико взглянул на него и продолжал:
— Да, кстати, граф, о Монтестрюках рассказывают одну историю, которую я слышал ещё ребенком. Мне давно хочется спросить вас о некоторых подробностях. Меня всегда интересовало, откуда и вас фамилия Шарполь и девиз «Коли! Руби!», написанный у вас на гербе. Так кричат Монтестрюки в сражениях? Не объясните ли вы нам всего этого? Мне теперь это важно узнать, поскольку я принадлежу к вашей свите.
— Охотно, — ответил Югэ.
Они ехали в это время в тени, между двумя рядами деревьев, до ночлега оставалось две или три мили. Югэ стал рассказывать товарищам историю своего рода.
— Это было в то время, — начал он, — когда добрый король Генрих IY завоевывал себе королевство. За ним всегда следовала кучка славных ребят, которых он ободрял своим примером. Ездили они по горам и долам, счастье королю всегда улыбалось, он был неизменно весел и храбро встречал грозы и бури. Когда кто-нибудь из его товарищей переселялся в вечность, другие занимали его место, и вокруг короля всегда был отряд, готовый кинуться за него в огонь и воду.
— Как бы мне хотелось быть там, — прошептал Коклико.
— Случилось раз, что короля Генриха, бывшего тогда ещё для доброй половины Франции и для Парижа только королем Наваррским, окружил в Гаскони сильный отряд врагов. С ним было очень немного солдат, готовых, правда, до конца исполнить свой долг, но с такими слабыми силами нелегко было пробиться через через неприятельскую линию, охраняемую караулами. Король остановился в лесу, по краю которого протекала глубокая и широкая река, выходы из леса враги перекрыли срубленными деревьями. Враги надеялись уморить его голодом, и в самом деле, отряд уже начал испытывать недостаток продовольствия.
— Генрих бегал как лев, бросаясь то влево, то вправо, вокруг своего лагеря, отыскивая выход. Происходили небольшие стычки, всегда стоившие жизни нескольким роялистам. По всем дорогам стояли сильные караулы, а переправляться через реку, где караул был послабей, нечего было и думать: для переправы необходимы были лодки, а достать их было негде.
— Черт побери! — бормотал король. — Я не знаю, как выйти отсюда, но я все-таки выйду!
Его уверенность поддерживала надежду в солдатах.
Как-то вечером на аванпосту появился человек и заявил, что ему нужно видеть короля. На спине у него была котомка, одет он был в драный балахон, но смелый открытый взгляд говорил к его пользу.
— Кто вы такой? — спросил офицер на аванпосту.
— Я такой, что король захочет меня видеть, когда узнает, зачем я пришел.
— А мне ты не можешь объяснить? Я передам королю слово в слово.
— Извините, капитан, это невозможно.
Офицер подумал, не подослан ли этот человек неприятелем, и не знал, что ответить. Неизвестный стоял смирно, опираясь на палку.
— Дело в том, — нашелся офицер, — что с королем нельзя говорить всякому вот так запросто, как с соседом.
— Ну ладно, я подожду. Но, думаю, поговорив со мной, король Генрих пожалеет, что вы заставили меня потерять время.
У человека этого было такое честное лицо, он так спокойно сел под деревом и вынул из мешка кусок черного хлеба и луковицу, собираясь поужинать, что офицер наконец решился. Кто знает, что у этого человека есть, может быть, что-нибудь полезное для нас.
— Так и быть, пойдем со мной, — сказал он.
Человек поднял брошенную на землю котомку и палку и пошел за офицером, который привел его к капитану гвардии; этот обратился к нему с теми же вопросами и получил на них те же ответы. Незнакомцу надо было говорить с королем, и только с королем!
— Да ведь я все равно что король! — сказал капитан.
— Ну, как бы не так! Вы — капитан, он — король. Значит, не все равно.
Против этого возразить было нечего и капитан пошел доложить королю, который грустно прикидывал про себя, на сколько ещё дней можно отложить неизбежную и отчаянную вылазку.
— Ввести его! — крикнул он. — Может быть, он прислан к нам с известием, что к нам идут на помощь.
Крестьянина ввели. Это был статный молодец, на вид лет тридцати, с гордым взглядом.
— Что тебе нужно? — спросил король. — Говори, я слушаю тебя.
— Я знаю, что вы с вашими солдатами не можете отсюда выбраться… Ну, я и забил себе в голову, что могу вас отсюда вывести, потому что люблю вас.
— И за что же ты меня любишь?
— А за то, что вы сами храбрый солдат, всегда впереди всех под огнем, себя не бережете. Вот мне и сдается, что из вас выйдет славный король, милостивый к бедному народу.
— Недурно сказано! Но каким же способом ты думаешь вывести нас отсюда? Ты понимаешь, вывести надо не меня одного, а весь отряд, иначе я останусь здесь со всеми.
— Вот это по-королевски. Значит, я не ошибся, что пришел сюда со своим предложением.
— Так ты думаешь, что можешь вывести всех нас вместе из этого проклятого леса?
— Да, именно так и думаю.
— Так говори скорей. Каким путем?
— Да просто — рекой.
— Но ведь река так широка и глубока, что через неё нельзя перейти! Ты, любезный, теряешь голову.
— Голова у меня пока исправно держится на плечах… А брод через реку разве годится только для коз или овец, что-ли?
— Значит, ты знаешь брод?
— Если бы не знал, не пришел бы сюда.
Генрих чуть не обнял крестьянина.
— И ты нас проведешь?
— Да, когда прикажете. Но лучше дождаться ночи, чтобы пройти скрытно.
— А разве и на том берегу есть неприятель?
— Да, за лесом, причем, я думаю, в их отряде людей вдвое против вашего.
— Ну, это ничего, пробьемся!
— И я себе говорил то же самое.
— Живо! Снимать лагерь! — крикнул король, но спохватившись, тронул руку проводника.
— А ты не врешь? Ты не для того пришел сюда, чтобы обмануть меня и вывести отряд на засаду?
— А велите сопровождать меня двум верховым с пистолетами в руках и, как только вам покажется, что я соврал, пусть меня застрелят без разговоров! Но если я благополучно переведу вас через через брод, то, я думаю, мне можно будет попросить кое о чем.
— Проси, что хочешь. Весь кошелек высыплю тебе в руки.
— Кошелек лучше оставьте при себе, а мне велите дать коня и шпагу и позвольте сражаться вместе с вами.
— Решено! Останешься при мне.
Как только совсем стемнело, королевский отряд снялся с лагеря и выстроился, а проводник стал в голове и повел отряд через лес. Солдаты потянулись гуськом по узкой извилистой тропинке, которая через чащу вела прямо к реке. Проводник двигался уверенно, ни разу не задумавшись, хотя было темно, как в печке. Когда выходили на поляну, вдали там и сям виднелись неприятельские огни. Они огибали лес со всех сторон. Ветер доносил оттуда песни. Видно было, что там люди сыты, так весело они шумели. В королевском отряде царило глубокое молчание.
Вдруг на опушке открылась река, совсем черная в тени деревьев. Проводник, шедший до сих пор крупными шагами и молча, остановился и стал внимательно смотреть, сказав, чтобы никто не двигался с места.
— Понимаете, — сказал он, — как бы не ошибиться и не завести вас в какую-нибудь яму.
При слабом отблеске на гладкой воде, он увидел в нескольких шагах толстую дуплистую вербу, а рядом с ней другую поменьше с подмытыми корнями.
— Вот если тут, немного в стороне, есть под водой большой плоский камень, то брод как раз тут и есть, — продолжал он.
Он опустил в воду палку, пощупал и нашел камень.
— Отлично! — сказал он. — Теперь можем смело переходить.
И первым вошел в воду. Все пошли за ним следом.
Скоро вода стала выше колен. Смутно обозначился другой берег.
— Сейчас, — продолжал проводник, ощупывая дно палкой, — дойдет до пояса, а немного дальше почти до плеч. Тут самое трудное место, но оно не широко. Вот только оружие надо будет поднять над головой, чтобы не замочить порох. Да и верховые могут взять пеших себе за спину на коней.
— Молодец, ни о чем не забывает! — сказал король.
Как говорил проводник, отряд очутился скоро на самой середине реки, лошадям было уже по грудь. Через несколько шагов вода дошла почти до самых седел, потом дно стало мало-помалу подниматься. Шагов за десять до берега уже было только по щиколотку.
— Слава тебе, Господи! — сказал король, выходя на берег. — Ну ты, брат, молодец!
Ночь подходила к концу. На белеющем горизонте обозначился гребень холмов. Показался бледный отблеск зари.
— Вот самый лучший момент, чтобы напасть врасплох на неприятеля, — сказал проводник, — от усталости и от утреннего холода там все крепко спят.
— А ты откуда это знаешь?
— Да разве я не служил целых шесть лет? Ранение заставило меня бросить ружье.
Королевские солдаты уже строились на берегу, каждый подходил к своему ротному значку.
— Что же, — сказал крестьянин королю, который привстал на стременах, чтоб лучше видеть, — помните, что вы мне обещали?
— Коня и шпагу! Сейчас!
Генрих IY сделал знак офицеру и крестьянину подвели оседланную лошадь.
— Храбрый солдат, который ездил на этом коне, убит на днях. Ты его заменишь.
За леском что-то зашевелилось, но ещё нельзя было разобрать, что там именно делается.
— Это просыпается неприятельский лагерь, — сказал крестьянин и принялся махать шпагой, подбирая поводья.
— Ты хорошо знаешь местность. Куда нам теперь идти? — спросил король.
— Этот лесок — пустяки. Неприятель стоит дальше, под горой в долине, как только спустимся, так на него и наткнемся. Значит, прямо вперед и в атаку!
— Сказано — сделано! А как тебя зовут?
— Поль Самуил, из местечка Монтестрюк в Арманьяке.
— Ну, Поль, вперед!
Крестьянин дал шпоры коню и пустился во весь опор, размахивая над головой шпагой и крича: «Коли! Руби!».
В одну минуту они пронеслись через лесок, как и говорил Поль. Королевский отряд с Генрихом IY и проводником Полем ринулся вниз с горы, как лавина. Почти все лошади в неприятельском лагере были ещё на привязи, часовые разбежались. Кучка пехоты вздумала было сопротивляться, но было опрокинута. В мгновенье ока король со своим отрядом оказался в центре лагеря. Тут было все в смятении. Но на голос офицеров несколько человек собрались толпой, пытаясь выстроиться. Поль, увидев это и указывая шпагой, кинулся со своими к ним, продолжая кричать: «Коли! Руби!».
Ударом шпаги плашмя он свалил первого, острием проткнул горло второму и врезался в середину толпы.
Под ударом подоспевших королевских солдат с кучкой неприятеля было покончено в одну минуту. Четверть часа спустя король уже был в чистом поле и вокруг него собрались сторонник, чуть не потерявшие надежду увидеть его в живых.
Когда пришли вечером на ночлег, король подозвал Поля, обнял его при всех и сказал:
— Вот человек, который спас меня. Считайте его своим братом и другом. А тебе, Поль, я отдаю во владение Монтестрюк, так что теперь твое имя — Поль де Монтестрюк. Кроме того, я жалую тебе титул графа де Шарполь. На титул и владение ты получишь грамоту по всей форме с моей подписью и королевской печатью. Кроме того, я хочу, чтобы в твоем графском гербе, на память о твоем подвиге и словах, было, во-первых, золотое поле как символ твоего золотого сердца, во-вторых, черный скачущий конь, в-третьих, зеленый шлем — на память о том леске, в который ты бросился первым, и в-четвертых, над шлемом — серебряная шпага острием вверх. А девиз своего рода ты сам прокричал и можешь поместить на своем гербе эти два слова «Коли! Руби!», которые лучше всяких длинных речей.
— Как было сказано, так и сделано, — прибавил Югэ. — Так мой предок стал сир де Монтестрюк, граф де Шарполь. С тех пор в нашем роду стало обычаем прибавлять имя Поль к тому, что дается при крещении. Мой отец Поль-Гедеон, я зовусь Поль-Югэ. Если Богу будет угодно, я передам своему старшему сыну это имя и титул — граф де Шарполь, который я считаю равным самым лучшим и самым древним. Как ты думаешь, Коклико?
— Ей Богу! — вскричал Коклико в восторге, — Я скажу, король Генрих IY был великий государь, а предок ваш Поль-Самуил был славным капитаном, хоть и пришел в одежде простого крестьянина! А ты что скажешь, друг Кадур?
— Аллах велик! — ответил Кадур.
12. Дама с голубым пером
Разговаривая таким образом, трое товарищей проехали чуть ли не половину Франции и нигде не встретили ничего особенного, хотя дороги были в то время не то, что теперь. Должно быть, вид трех молодцов, крепких и хорошо вооруженных, внушал особенное почтение всем ворам, которые попадались по дороге, а щедрость при при оплате располагала в их пользу всех холопов в гостиницах.
Переехав Луару в окрестностях Блуа, они услышали в лесу звуки рога и догадались, что благородное дворянство развлекается здесь охотой.
— Черт возьми! — воскликнул Югэ, — мне хочется взглянуть, как понимают охоту в этих краях.
Погода была тихая и ясная, местность живописная и богатая, вблизи лениво протекала широкая Луара, вокруг темнели леса до самого горизонта.
Югэ, не долго думая, поскакал к темной дубраве, откуда слышались звуки рога. Через несколько минут лай собак привел его к блестящему обществу. Шла охота на оленя.
Свора была отличная, впереди неслись огромные ищейки. Охотники были все одеты в зеленые суконные казакины, желтые кожаные сапоги, спущенные на широкие сапоги, за ними следовали доезжачие со свежими собаками на смычках. Человек двадцать господ, разукрашенных шнурками и лентами, в шляпах с перьями, разъезжали по зеленым аллеям. Впереди скакала на белой лошади, отливавшей чистым серебром, молодая дама. На её серой шляпе колыхалось голубое перо, по шее вились белокурые волосы с золотым отливом. Голубой бархатный корсаж обтягивал её тонкий стан. На ноги спускалась широкими складками длинная амазонка. Разгоряченная охотой, она то и дело рассекала воздух хлыстом.
— Э! — сказал себе Югэ. — Как славно получилось, что я свернул в эту сторону!
Рядом с незнакомкой (Югэ вовсе не удивился бы, узнав, что в её жилах течет королевская кровь) красовался всадник важного вида и, гордо подпершись рукой, нашептывал даме любезности, на которые она отвечала улыбкой, освещавшей её лицо, которому могла бы позавидовать любая богиня. Красота незнакомки была ослепительная, красота кавалера какая-то надменная. Ей, казалось, нет и двадцати лет, ему — не больше двадцати пяти.
Какое-то необъяснимое чувство с оттенком ревности охватило Югэ.
Дама с кавалером скрылись за густыми деревьями. Едва ли они заметили Югэ.
Но изумление при виде прекрасной незнакомки ни на минуту не отвлекло внимание Югэ от всех подробностей охоты. Он не чувствовал ни малейшего замешательства, как будто находился в окрестностях Тестеры, у своего друга, маркиза де Сент-Эллиса. Собаки бегали туда и сюда по широкой поляне, искали по следу, обнюхивали траву, тянули воздух, возвращались опять назад: ясно было, что след зверя потерян. Югэ сошел с коня среди охотников, которые не решались признаться, что дали маху.
— Вы гоните по десятирогому оленю, господа! — сказал Югэ смотревшим на него дворянам.
Красивый жеребец, нетерпеливо бивший копытом землю, расположил уже некоторых в его пользу: такого коня не могло быть у первого встречного.
— Да, великолепный зверь, — отвечали ему, — мы уж совсем было нагнали его, как вдруг он пропал.
— Ну, господа, вы совсем не на настоящем следе: это вот — след лани, а это — годовика. Надо хорошенько поискать по лесу и поправить ошибку.
Он вошел в чащу, а за ним охотник с ищейкой на смычке, и, поискав несколько времени, указал пальцем на мху у корней дуба совсем ещё свежий след.
— Вот он, след, — сказал он.
В ту же минуту ищейка, обнюхав траву, натянула туго повод.
— Пускай собаку и марш за ней! — крикнул Югэ и мигом вскочил на коня.
Десять минут спустя, совсем овладев следом, Югэ выхватил рог у охотника и затрубил в него.
— Э! Да это, видно, охотник! — сказал один из двор
Переехав Луару в окрестностях Блуа, они услышали в лесу звуки рога и догадались, что благородное дворянство развлекается здесь охотой.
— Черт возьми! — воскликнул Югэ, — мне хочется взглянуть, как понимают охоту в этих краях.
Погода была тихая и ясная, местность живописная и богатая, вблизи лениво протекала широкая Луара, вокруг темнели леса до самого горизонта.
Югэ, не долго думая, поскакал к темной дубраве, откуда слышались звуки рога. Через несколько минут лай собак привел его к блестящему обществу. Шла охота на оленя.
Свора была отличная, впереди неслись огромные ищейки. Охотники были все одеты в зеленые суконные казакины, желтые кожаные сапоги, спущенные на широкие сапоги, за ними следовали доезжачие со свежими собаками на смычках. Человек двадцать господ, разукрашенных шнурками и лентами, в шляпах с перьями, разъезжали по зеленым аллеям. Впереди скакала на белой лошади, отливавшей чистым серебром, молодая дама. На её серой шляпе колыхалось голубое перо, по шее вились белокурые волосы с золотым отливом. Голубой бархатный корсаж обтягивал её тонкий стан. На ноги спускалась широкими складками длинная амазонка. Разгоряченная охотой, она то и дело рассекала воздух хлыстом.
— Э! — сказал себе Югэ. — Как славно получилось, что я свернул в эту сторону!
Рядом с незнакомкой (Югэ вовсе не удивился бы, узнав, что в её жилах течет королевская кровь) красовался всадник важного вида и, гордо подпершись рукой, нашептывал даме любезности, на которые она отвечала улыбкой, освещавшей её лицо, которому могла бы позавидовать любая богиня. Красота незнакомки была ослепительная, красота кавалера какая-то надменная. Ей, казалось, нет и двадцати лет, ему — не больше двадцати пяти.
Какое-то необъяснимое чувство с оттенком ревности охватило Югэ.
Дама с кавалером скрылись за густыми деревьями. Едва ли они заметили Югэ.
Но изумление при виде прекрасной незнакомки ни на минуту не отвлекло внимание Югэ от всех подробностей охоты. Он не чувствовал ни малейшего замешательства, как будто находился в окрестностях Тестеры, у своего друга, маркиза де Сент-Эллиса. Собаки бегали туда и сюда по широкой поляне, искали по следу, обнюхивали траву, тянули воздух, возвращались опять назад: ясно было, что след зверя потерян. Югэ сошел с коня среди охотников, которые не решались признаться, что дали маху.
— Вы гоните по десятирогому оленю, господа! — сказал Югэ смотревшим на него дворянам.
Красивый жеребец, нетерпеливо бивший копытом землю, расположил уже некоторых в его пользу: такого коня не могло быть у первого встречного.
— Да, великолепный зверь, — отвечали ему, — мы уж совсем было нагнали его, как вдруг он пропал.
— Ну, господа, вы совсем не на настоящем следе: это вот — след лани, а это — годовика. Надо хорошенько поискать по лесу и поправить ошибку.
Он вошел в чащу, а за ним охотник с ищейкой на смычке, и, поискав несколько времени, указал пальцем на мху у корней дуба совсем ещё свежий след.
— Вот он, след, — сказал он.
В ту же минуту ищейка, обнюхав траву, натянула туго повод.
— Пускай собаку и марш за ней! — крикнул Югэ и мигом вскочил на коня.
Десять минут спустя, совсем овладев следом, Югэ выхватил рог у охотника и затрубил в него.
— Э! Да это, видно, охотник! — сказал один из двор