Асс Павел Николаевич. Фронты

   С каждым днем злоключения подпоручика Хабибулина нарастали. Как-то он сошелся и завел дружбу с капитаном Малокайфовым, купил у него три пчелиных (бесплодных) улья и поставил их в саду своего дома. Озверевшие без матки пчелы разлетелись по всему городу и однажды укусили в зад, находящегося в сортире, судью Узкозадова. Этим подпоручик нажил себе злейшего, опасного и высокопоставленного врага, чему очень удивлялся - он так хотел жить по-новому, по-хорошему.
   Между тем, если Хабибулин все больше и больше отдалялся от Высшего света Отсосовска, то Адамсона все чаще стали сравнивать по наглости с Хоррисом и по пошлости с поручиком Бегемотовым.
   Бегемотов, кстати, исчез дней десять тому назад, по городу поползли слухи, что он был отправлен с Секретным заданием к самому Императору, и многие (замужние и одинокие) дамы уже перестали предохраняться, находя в этом угрозу для замужних и одиноких в Отсосовске.
   32.
   Необязательный барон Хоррис так и не вспомнил о своем приятеле Бегемотове. Более того, вернувшись с Фронтов и переночевав с Блюевым у одного знакомого офицера, он даже не удосужился зайти к себе домой. Он так и не узнал, что дом его опечатан, а все имущество по приказу куда-то выбывшего частного пристава Хрюкова описали и растащили пьяные и преимущественно бородатые дворники.
   Здесь следует сказать, что со дня посещения бароном игорного дома госпожи Снасилкиной-Шестью, он ни разу не покинул этих гостеприимных стен, ночуя и постоянно напиваясь в офицерском клубе. Барон ходил по этим этажам вечно непроспавшимся, небритым и немытым в ванне. Он стал доподлинным образом напоминать полового Ивана, их стали путать, и были случаи, когда от него просто воняло. В такие дни Хоррис устраивал в офицерском клубе пьяный дебош или мордобой. Свалившись на Фронтах с дерева, барон кажется повредился в уме, поскольку забыл, где он живет, есть ли у него имущество, друзья. Он забыл все, кроме своего имени, мужского пола и места, где прятал недопитый сидр.
   Изредка барона Хорриса все же посещали видения драки в госпитале после ранения и переодетого подпоручика Бегемотова, но и это быстро исчезало после очередного запора.
   33.
   Избитый за жульничество в начале второй части пилот Румбель уже давно находился в госпитале, снимавшем помещение в подвале солдатского борделя. Недели две он провалялся в белой горячке, оглашая палату громкими стенаниями, зато потом он принимался бредить и, между прочим, разболтал сценарий соблазнения княжны Машеньки во всех позициях, а также все известные ему системы крапления карт.
   Санитары, ругавшие последними словами невменяемого пилота, при этих откровениях брались за карандаши и бумагу. Только из-за этих минут они не удавили Румбеля.
   Когда пилот Румбель оправился, госпиталь посетила благотворительная делегация от благородного офицерства. По этому случаю Блюев, жутко опасаясь за свою жизнь, протащил в палату ящик с сидром. Ящик оказалася лишним спиртного было сколько угодно, хотя это и трудно себе представить.
   В составе делегации присутствовал адмирал Нахимович. Он подарил пилоту на память тот самый бронзовый канделябр с одним сломанным подсвечником. Поручик Адамсон нагло проник в кабинет главного врача, выволок оттуда письменный стол, и друзья сели писать пулю в палате Румбеля, по временам свертывая толстые цигарки из лежавшей на столе истории болезни пилота. Офицеры поднимали полные "горы" и бокалы.
   В тот день игра затянулась за полночь - шли глухие распасы, хотя в палату уже заглянула луна и стали слышны трели болезненных соловьев, которым тоже почему-то не спалось. Соловьям вторил чей-то плаксивый голос. Это голосил под окнами княжны Машеньки поющий серенады и пока еще не арестованный подпоручик Хабибулин, отбивая при этом такт ногой по забору. Машенька накануне снова согласилась отдаться поручику Адамсону и теперь тщательно помылась, уложила волосы и начинала уже отдаваться одна, поскольку поручик Адамсон непростительно задерживался.
   Княжна сморилась только к рассвету, подумала "ну вот, зря помылась", и уснула калачиком в кресле. Но не надолго.
   Разбудил ее жуткий вопль из госпиталя со стороны реки. Это был предсмертный крик пилота Румбеля. Вбежавшие в палату Румбеля санитары обнаружили его однозначно и абсолютно мертвым, с подаренным подсвечником, торчащим из головы. Адмирал Нахимович сидел рядом с покойным на кровати, держа в руках остатки канделябра.
   - А вы что, не знали? Он же шулер! - устранял недоумение санитаров адмирал. - Он и сегодня не удержался!
   - Не удержался и рука его дрогнула, - пробормотал один из санитаров.
   - Упокой, господи, - перекрестился другой, зажег свечку и сунул ее в торчащий из головы поверженного Румбеля канделябр.
   Все обнажили головы. Блюев, Адамсон и адмирал Нахимович ушли, не дожидаясь выноса тела. Адмирал Нахимович потом вернулся и, дождавшись подходящей минуты, унес полюбившийся ему канделябр.
   - А мне, господа, пришла такая фишка! - вздохнул он на воздухе.
   Выкурив под луною по сигаре и обсудив все несыгранные мизера и не взятые лапы, офицеры разошлись по домам.
   Только теперь поручик Адамсон вспомнил, что обещал зайти к Машеньке на чашку турецкого чая, и ему стало прегрустно. Конечно, они неплохо разрядились сегодня ночью, но лучше бы он провел некоторое время и у княжны. Да что говорить! - везде хорошо, где нас нет...
   В этой предутренней тишине многие услышали раскаты грохота и чей-то сдавленный стон. Это стонал раненый поручик Хабибулин, на которого рухнул расшатавшийся железный забор. Последними перед ранением словами Хабибулина были: "О, Машенька, я вас так любил...", на что она могла бы вполне справедливо заметить, что он не любил ее в отличие от некоторых ни разу.
   На следующий день адмирал Нахимович только сплюнул сквозь зубы возле неподвижного тела Хабибулина и процедил:
   - Ну, что значит - "офицер бросил пить"?! Я вас спрашиваю?!
   На что окружающие понимающе пожали плечами.
   34.
   Теперь пора вернуться к оставленному нами в кандалах бедному поручику Бегемотову и полному злодейства частному приставу Хрюкову.
   Хрюков на рысях прибыл в Столицу и немедля записался на аудиенцию в Ставку главнокомандующего - к генералу Мюллеру. Всю ночь пристав провел без сна, поэтому наутро, когла генерал вышел на прием в залу, сверкая заграничными подтяжками и лоснящейся от изысканных блюд физиономией, изрядно оробел.
   "Ого! - подумалось Хрюкову, - Хорошо, наверное, быть генералом!" Это мысль ("Ого!") настолько поразила его, что пристав постарался изобразить на своем лице еще большую преданность и благолепие, опасаясь, дабы его крамольные мысли не стали известны проницательному Мюллеру. Ведь в глубине души Хрюкову самому мечталось тоже стать генералом Мюллером, или даже адмиралом.
   - Что угодно? - лениво спросил в сотый раз онемевшего было Хрюкова Мюллер, почесывая волосатой дланью ногу.
   - Осмелюсь доложить, ваш-выс-бродь, что вверенный мне в наблюдение барон Хоррис де Секс-Мерин мною лично задержан и отправлен в Сибирь! Рад стараться, ваш-выс-бродь!!!
   - Какой еще секс? - недовольно поморщился Мюллер.
   - Это который Мерин, ваш-выс-бродь! - браво отвечал пристав, стоя по стойке смирно и от испуга непроизвольно делая отмашку правой рукой, опасно доставая пах генерала.
   - А-а, барон Хоррис, как же, что-то такое припоминаю, кажется, швецкий шпион, - пробормотал генерал, делая вид, что что-то рыщется в своей памяти. - Зайдите-ка, болезный, через два дня, пожалуй...
   Гроза Ставки и генерал тайной полиции Мюллер на деле был самым известным пофигистом в Империи.
   - Слушаюсь! - возопил пристав и, сметая все на своем пути, включая чайный сервиз генерала, строевым шагом вышел вон.
   "Награда мне обеспечена, - подумал Хрюков уже на улице. - Как он ласково со мной разговаривал - "голубчик", "зайдите денька через два..."
   После того, как Хрюков напивался на протяжении двух дней в одно известное место, в его голове сложился совершенно нереальный диалог с генералом, после которого и до адмирала было уже недалеко. Об этом теперь знали почти во всех пивных местах возле дворца Ставки. Народ готовился в связи с этим к новым волнениям в народе.
   Следующий разговор с генералом был короче, поскольку говорил теперь в основном один Мюллер и очень быстро.
   - Ослы! У меня в полиции служат одни ослы!!! Ублюдки! И дети ослов! Чего уставился, свиное рыло! Дерьмо! Как звать?! - не делая никаких пауз, прокричал генерал.
   - Частный пристав Хрюков! - отчеканил не разбирающийся в ситуации и будучи с радужного похмелья частный пристав Хрюков.
   - Хрюков?! Господи, какой же ты кретин! Тебе надлежало собрать факты преступлений барона, собрать на него досье! Ты знаешь, скотина, что такое "досье"?! Надо выяснить, с кем из агентов иностранных держав он водит связь, какую и через кого! Что замышляет против Империи! Сколько у него людей в городе! Не надо ли увеличить численность гарнизона! Почистить как следует улицы, вдруг приедет государь Император!.. Вот что надо было делать! А на Св. Елену может каждый дурак отправить! Вот я, например, возьму и отправлю тебя на Св. Елену! Лес валить! Так ты ж его весь свалишь! Куда потом людей посылать?! Сила государства заключается не в количестве тюрем! Эх, был бы ты один такой, Хрюков, с каким удовольствием я отправил бы тебя на остров Св. Елены! Дегенерат!
   Генерал Мюллер был первым человеком в Империи в те минуты, когда он не был первым пофигистом.
   Хрюков пулей вылетел из Столицы, решив, что никогда туда больше не поедет. Вручение ему награды несколько откладывается, но можно еще все поправить, пришлют на дом с нарочатым...
   "Что же такое дегенерат?" - думал он всю дорогу обратно в Отсосовск и наконец решил, что Мюллер, хотя и криклив, все же неплохого мнения о приставе. Мюллер верит в него, пристава Хрюкова. Мюллер на него надеется.
   35.
   Поручик Бегемотов стойко переносил все лишения. Он жил в небольшом деревянном домике без окон и местами без крыши, вследствие чего по ночам часто топили печь. Для растопки шла вся мебель, в том числе стулья, шкаф, где хранился сидр, ножки кроватей, деревянный, опять же, пол, а также такие домашние мелочи, как топорище и разрозненные шахматные фигуры.
   У неискушенного читателя сложится неправильная картина, если он будет думать, что домик этот находится где-нибудь в суровой тайге острова Св. Елены. Нет, должны мы вам сказать, вовсе нет.
   Домик этот был полицейским участком города Же, что находится в десяти верстах от полюбившегося нам Отсосовска. Жандармы, которым надлежало доставить Бегемотова в поселения на остров, остановились в городе Же сделать привал. Заночевав в упомянутом участке, все имущество которого, в том числе окна и часть крыши, местные жандармы уже реализовали в сидр, они обнаружили у бородатого городового Задникова большой запас ликера, ужрались и сели писать пулю.
   Бегемотов, с которого на время игры сняли кандалы, все же находился в расстроенных чувствах, он каждый раз ошибался в подсчете мастей и ему постоянно писали в гору. Восьмой несыгранный мизер полностью добил поручика, и он отказался идти дальше на остров, пока не отыграется. Фишка, однако, не шла. Бегемотов надолго засел в городе Же, проиграв, наконец, последние подштанники. Хорошо, что у городового нашлась в долг старая обожженная шинель, которую продать Задников просто не смог. В этой шинели, потея в лютую жару, Бегемотов и шатался целыми днями по городу, приставал к мирным жителям, бесплатно напивался в кабаках и знакомился с женщинами, часто - для себя и для городового. В участок он возвращался за полночь и вновь садился за мятые карты в надежде отыграться.
   36.
   Как-то раз с бароном Хоррисом случилось вот что: постоянно пребывая в игорном доме госпожи Снасилкиной-Шестью, он о чем-то задумался, а потом заперся в туалете. Барон проспал там двое суток кряду, а выйдя оттуда, не стал сразу пить сидр, и потому сумел осмотреться - что же делается в окружающем его пространстве. Произошло это, понятно, случайно.
   Так Хоррис узнал о смерти Блина, отъезде Хрюкова, гибели Румбеля и о триумфе поручика Адамсона. Это последнее обстоятельство возмутило барона до глубины души. Прекрасно понимая, что бороться ему теперь с поручиком не по силам, что момент упущен, Хоррис решил покинуть негостеприимный Отсосовск. Горожане и сами были рады избавиться от опустившегося барона Хорриса, и если бы штрафной пехотный полк не ушел к театру боевых действий, то, скорее всего, барон получил бы назначение именно туда. Теперь же после недолгих формальностей судья Узкозадов торжественно вручил Хоррису бумагу с печатью - назначение в город Же на должность начальника извозного промысла.
   Проводы барона продолжались три дня без сна и передышек. В городе был устроен фейерверк. Бесплатно раздавались напитки и бублики.
   В последнюю ночь Хоррис, пьяный до последенго дребезана, выехал в город Же. Сразу же за околицей он свернул с дороги и погнал лошадей прямо через кукурузные поля и торфяные болота. Вскоре, однако, карета развалилась, и барон продолжил свой путь пешком. Звериное чутье не подвело барона: на рассвете он вышел к реке и по ней добрался до города Же.
   Город был застроен старыми покосившимися домами и залит грязью вплоть до невозможности. Сказывалась его отдаленность от Парижа и других фортпостов Империи. "Где же здесь городская управа?" - думал барон, обходя огромные лужи. На одной из них он столкнулся с каким-то господином с тросточкой и в белом цилиндре. Тот выгуливал меж лужами собачонку, перевязанную двумя бантами, зрелище которой несказанно рассмешило барона. С трудом переборов приступы смеха, он осведомился у этого господина о дороге к управе, на что получил полный изысканности ответ на чистом французском.
   Барон воспринял это как личное оскорбление. Лицо его помрачнело.
   - Ты что, свинья, не можешь на языке Империи разговаривать! - возмутился он.
   - Извините, господин, э-э-э, - засмущался субъект с тросточкой, - вы мне не представились. А я между тем мэр этого города Сидоров-Микстуров.
   - Управа где?! - взревел барон, потом спихнул мэра в лужу, пнул за ним собачонку и пошел прочь.
   - Вот ведь урод! - бормотал он, - Ну ничего, я наведу здесь порядок. Надо же! Каждый паршивый мэр будет мне указывать: мэр он, видите ли, или нет!
   Завернув за угол, Хоррис увидел впереди спину городового.
   - Эй, служивый! Где здесь управа! - крикнул барон.
   Городовой повернулся, и Хоррис тут же узнал поручика Бегемотова.
   - Ба! Поручик! - вскричал он и с присущей ему страстностью бросился в объятия Бегемотова, как к помирающему кредитору.
   - Ну, брат, я такого натерпелся на войне с самурайцами! Как только жив остался! - пожаловался барон. - Получил контузию в голову, и теперь то и дело провалы памяти. Тебе заслужил орденок за отвагу, за что здоровьем поплатился... Веришь ли, не помню ни одной своей женщины. Хотя, может, я еще и гомосексуалист?..
   - Это дело поправимо, - ухмыльнулся поручик. От него значительно несло рвотой, и выглядел он крайне запущенно. - Я как раз отправляюсь в бардак. Надеюсь, откуда дети берутся, ты еще не забыл?
   - Ха! Ну ты остряк! Как здесь-то ты оказался?
   - Да этот скотина Хрюков зачем-то взял меня в кандалы и отправил сюда на остров Св. Елены. Никогда не думал, что здесь так тепло и медведи по улицам не ходят...
   - Так это же не остров! Это город Же! Представляю, до какой степени ты был в дребезан!
   - Остров? То-то я и думаю, с чего бы это на острове так тепло, задумчиво пробормотал Бегемотов, которого, видимо, мало удивило, что он находится в городе Же, в десяти верстах от Отсосовска. - Что же делать, Же, значит Же. И телухи здесь тоже ничего.
   Барон и поручик свернули во двор. Едва за ними закрылись ворота, как по улице, рассыпая урны и помойную жижу, бешено пронеслась почтовая пролетка. Пристав Хрюков, размахивая бутылкой, орал из пролетки что-то неразборчивое и остервенело тыкал сапогом в спину ямщика.
   Шарахнув гравием из-под копыт по стеклам вторых этажей, пролетка вылетела из города, и только донесло ветром:
   - Пошел быстрей! Я тебя! Меня сам Мюллер в дегенераты произвел!
   Промчав десять верст меньше чем за час, пристав достиг Отсосовска еще до полудня. Ворвавшись в свой дом, Хрюков вышиб саблей дверь шкафа, выволок оттуда аршинной длины папку, купленную по случаю, поискал перо, плюнул, обмакнул в чернильницу палец и вывел кривыми буквами на одном из листов: "ДА-С, Е!" Подумав, приписал снизу "НУМЕР АДИН", затем сунул чернильницу в карман, изрядно облив при этом штаны, подхватил досье на спину, вылетел из дома и залег в лопухах на другой стороне улицы.
   Хрюков не покидал своего поста, пока не начал опухать от голода, а выскочив слегка перекусить, пристав наткнулся рыло к рылу на Узкозадова, от которого узнал, что Хоррис здесь больше не жилец и с неделю как находится в городе Же.
   - Печонку слона ему в задницу! - простонал Хрюков.
   Желудок пристава между тем призывно урчал, подкашливал и ритмично ерзал, напоминая часовой механизм. Шатаясь, Хрюков побрел в "Либидо", где предался заслуженному обжорству.
   37.
   "Какие же организованные животные навозные жуки, - думал пристав Хрюков, осматривая большую навозную кучу, - как же они трудолюбивы, осмотрительны, вот с кого надо брать пример нашим мужикам."
   Хрюков устроил привал в небольшом лесочке, в трех верстах от города Же. Потребив кулек жареной в мундире картошки с хлебом и луком, пристав запил все это рябиновым сидром и открыл нам уже знакомое досье.
   "Отправленный мною на остров Св. Елены барон Хоррис моим отсутствием воспользовался и сначала из-под стражи, а потом с острова сбежал. Теперь подозреваемый находится в городе Же, коварным образом получив должность начальника извозной службы."
   На этом Хрюков почесал затылок, завязал тесемки, а затем, взяв прутик, покопался в куче, чему-то странно улыбаясь, и пошел в город Же, который был уже недалеку.
   Затруднительно нам идти вместе с приставом, потому что стоит жаркий день - и нам захочется пива, а достать его не просто. К тому же, на дороге много пыли - за это надо сказать спасибо начальнику городского гарнизона поручику Адамсону, который, страдая от безделья, приказал свозить пыль со всех окрестностей на дороги - "дабы придавить коровий помет".
   А потому перенесемся сразу к барону Хоррису и поручику Бегемотову, тем более, что действия переносят нас именно к ним.
   Отходя от происшедшего накануне, приятели еще спали - в обнимку, под одним забором, - и им уже начал сниться странный сон.
   Хоррису снилось, что он переоделся платьем с государем Императором и теперь организует гарем для надобностей Ставки. На смотр явилось почти все женское население Империи, Швеции и Самурайи. Женщины простирались от горизонта до горизонта, тянули к Хоррису руки и становились в самые обольстительные позиции. Барон, удивляясь собственной щепетильности, распихивал умоляющих, но казавшихся неподходящими, женщин. Душа его требовала чего-то высокого. Неожиданно, когда совсем было отчаялся, он нашел то, к чему стремился. Она была стройна и красива и Хоррис решился подозвать ее. "Вот вы, барышня, подойдите-ка сюда" - начал барон и проснулся. На него глядело опухшее рыло поручика Бегемотова.
   - Эх, мать его, ну и сон мне приснился, - в свою очередь прохрипел поручик, обдавая барона вчерашним сидром. - Будто стал я женщиной и меня собирается сзади сам государь амператор... тьфу, гадость!
   Если судить по этим снам, благородные господа провели ночь совсем неплохо, а если судить по выпитому, то и достойно.
   Хоррис так и не нашел в себе сил расстаться с Бегемотовым, - уж больно тот ловко и быстро снимал для барона женщин - "Мы тут с другом шли, знаете ли, мимо. Так что нам ничего не остается, как воспользоваться вашим обществом..." Со своей стороны Хоррис подкармливал Бегемотова, теперь он, благодаря своей должности, стал иметь большие деньги: барон брал взятки. Когда же градоначальник и мэр города Же Сидоров- Понтельский пытался пожурить за неумеренность барона при каждом удобном случае, то барон просто не понимал о чем идет речь и показывал мэру дулю. По его представлениям, "должность" на то и существует, чтобы прокормить. Бесспорно, так оно и есть. Здесь и мы с Хоррисом совершенно правы.
   В то утро барон Хоррис находился в благодушном настроении, потому что накануне подал мэру проект, в котором отметил, насколько будет выгодно для города Же прорыть стратегический канал до Тоже- Парижа. По каналу можно было бы перевозить контрабанду, презервативы и соль.
   Рассказами об этом проекте барон весьма достал не только мэра, но и Бегемотова. Понимая это, Хоррис чувствовал себя перед ним в долгу.
   - Эх, Бегемотец, братец ты мой! - заговорил барон, подставляя исцарапанную физиономию ласковым лучам солнышка. - Как же ты натерпелся, бедняга! А все из-за меня, скота такого!..
   - Почему же из-за тебя?
   - Так ведь ты был под меня загримирован. Значит, Хрюков хотел арестовать меня. Но не на того Хряк напал!
   - Это еще что? Да я из-за тебя оказывается целую кучу денег в долг просадил! - Бегемотов неожиданно не на шутку разволновался. - Спасибо дорогой! - язвительно сказал он и влепил барону звонкую оплеуху.
   Барон автоматически ответил тем же. Завязалась потасовка, вокруг приятелей собралась приличная толпа народу. Какой-то господин бросился было прекратить мордобитие, однако барон залепил и этому субъекту здоровенную затычину. Господин упал, опрокинув незнакомую старушку, хотя никто, кроме этой старушки, этого не заметил.
   Видел эту сцену и городовой Задников. Он возвращался с ночного дежурства домой и не признал в нарушителях спокойствия ни Бегемотова, ни барона.
   "Эх, - думал Задников, - если бы уже не кончилась моя смена, ох и отдубасил бы я вас сейчас, за милую душу!" Успокоившись этим, блюститель порядка спокойно пошел к себе домой, и вскоре драка утихла.
   Приятели помирились, барон тщательно заверил Бегемотова, что сам отдаст его карточные долги, но после того, как наберет со службы денег и уплатит своим кредиторам. Это вполне удовлетворило Бегемотова.
   Они отряхнулись, разогнали криками толпу зевак, и поручик сказал:
   - Ну что, пошли в участок?
   - Как - в участок?!
   - Да ты не волнуйся, там тихо, сидра много.
   - А, ну тогда пошли, - согласился барон и тут внезапно понял, что переделка с поручиком отняла его последние силы.
   Всю дорогу до участка Бегемотов тащил барона на себе. Хоррис симулировал бессилие, а параллельно их движению по дну канавы полз пристав Хрюков. Минутами спустя он писал: "Означенный барон по прибытии в город Же завербовал поручика Бегемотова, который вернулся с театра боевых действий, с целью выпытать у означенного поручика секретные сведения выведать относительно... - пристав почесал затылок, - относительно безопасности границ Империи. Пристав Хрюков продолжает доблестное наблюдение."
   Хрюков захлопнул досье, как бы произвел выстрел, вылез из крапивы и заглянул в окно жандармского участка.
   В участке неутомимый Бегемотов уже тасовал за столом карты, а городовой Задников спал в ходе дежурства в углу на соломе. Двое жандармов спали стоя, вцепивший в одну винтовку, потому что соломы на всех и на лошадей не хватало. Вторая винтовка была пропита - от нее остался только штык, воткнутый в стол. С него свисали устаревшие женские подштанники.
   Барон снимал сапоги, сидя на табурете.
   Пристав в ужасе отшатнулся от окна, но, пересилив себя, снова просунул голову в раму, рискуя порезаться торчащими осколками стекла.
   Тут Хоррис поднял голову и тупо уставился на Хрюкова.
   - Брысь! - прохрипел он и запустил в пристава сапогом. Не удержавшись, пристав с грохотом упал в крапиву. Там он ощупал свежий и здоровенный синяк под левым глазом и начал новую запись - о террористических акциях барона против государственных лиц, находящихся при исполнении.
   38.
   Через несколько дней досье было заполнено до последней страницы, и поэтому Хрюков составил второе, потом третье, а затем и четвертое досье. Барон был изобличен полностью. На шестом томе фантазия Хрюкова стала иссякать, а барон заделался не только врагом Императора (заявляя его скрытым самурайским евреем), но и противником Императрицы, ее родственников и всех офицеров Ставки. Если говорить о распутствах барона, то он сделался уже неоригинален.
   Прикончив барона, пристав завел досье на Задникова, Бегемотова и обоих не полюбившихся ему жандармов. В сети Хрюкова по собственной неосторожности попались еще тридцать пять завсегдатаев "Либидо" и четыре неблагонадежных собаки кормящиеся при Жандармерии.
   Сделав и это, Хрюков достал в лавке уголовный кодекс и переписал его полностью применительно к барону Хоррису. Количество досье увеличилось до трех дюжин - теперь можно было появляться перед генералом Мюллером.
   Между тем наступила осень, и канава, где обосновался Хрюков для конспирации, была залита отходами из Жандармерии, смывшими, кстати, несколько бесценных записей. Пристав, однако, не прекращал своего неустанного труда. Лишь в конце декабря, отморозив несколько важных органов, Хрюков во избежание решил приостановить наблюдение.
   Для перевозки составленных материалов пришлось нанимать четыре повозки, поэтому пристав был вынужден продать свой дом в Отсосовске и все накопленное имущество.
   Отправив повозки в Ставку, Хрюков на последние деньги арендовал для себя угол в хлеву, где жил и дрессировал навозных жуков, специально выписанных для этой цели из враждебной Самурайи.