Астафьев Виктор Петрович. Дорога домой (Публицистика)

   - Что из написанного вами читал Солженицын?
   - Насчет своих книг я, естественно, его не спрашивал, но из разговора понял, что он читал мои рассказы, в частности "Людочку", и хорошо знает книгу "Затеси". Попутно сделал он мне замечание, что раз эти самые "затеси" вне жанра, то и не надо их пытаться превращать в рассказы. Александр Исаевич не знает, что порой "затесь" в процессе работы перерастет, развертывается и сама собой превращается в рассказ. Половина, если не больше моих крупных по размеру рассказов, в том числе и "Ода русскому огороду", да и та же "Людочка", выросли из наметок и замыслов "Затесей".
   - По каким вопросам касательно обустройства России вы согласны с Солженицыным, а по каким не согласны?
   - Об устройстве России говорить нам всем и не переговорить, но лучше бы все же работать каждому на своем месте и как можно усерднее и профессиональнее. Нас губила и губит полуработа, полуслужба, полуинтеллигентность, полуобразованность, полу, полу...
   - Виктор Петрович, ну а вы не сожалеете о том, что когда-то не смогли или не захотели стать диссидентом?
   - Я не мог стать диссидентом ни ради свободы, ни ради популярности, ни просто так, потому как не готов был стать таковым: семья - большая, следовательно, мера храбрости - малая. Да и внутренней готовности, раскованности (которая, впрочем, у диссидентов со временем "незаметно" перешла в разнузданность, в самовосхваление, а у кого и в непристойности) мне не хватало. Но более всего не хватало духовного начала, которое одно сильнее всякой силы. Я же из того поколения, которое гораздо было заступаться за Анджелу Дэвис и Поля Робсона или за кем-то брошенную собаку на московском аэродроме, или за весь сразу советский народ, но не за конкретного русского человека. Например, хотя бы за своего сына: на двадцатый день после призыва в армию его бросили во взбунтовавшуюся Чехословакию, куда наши "передовые направители" жизни своих чад не посылали - там ведь и убивали.
   И не то, чтобы храбрости моей не хватило, мне просто в голову не приходило протестовать, как-то оспаривать происходящее. Быть может, протест моих сверстников ушел в запас в мае 45-го...
   - Сегодня тема войны вновь захватывает нас. Ваш роман "Прокляты и убиты." не может не интересовать многих, и прежде всего фронтовиков. Как работается над новыми главами?
   - Вторая книга романа "Прокляты и убиты" под названием "Плацдарм" будет опубликована в NoNo 10-12 "Нового мира" (журнальный вариант). Читал рукопись мой старый и верный друг по литературе - Александр Михайлов, в прошлом командир саперной роты. Он сделал ряд существенных замечаний, которые я постараюсь учесть в дальнейшей работе, но в журнал я с этими поправками уже не успел. Давал читать рукопись одному из генералов-фронтовиков, человеку не просто разумному, но и редкостно среди наших генералов начитанному. Он в целом одобрительно отнесся к рукописи, хотя и принципиально не согласился с тем, как я изображаю "линию партии" на войне, что, впрочем, совсем неудивительно: был он начальником политотдела стрелковой дивизии, а я просто солдатом, и наши взгляды, естественно, не только на "линию партии", но и на многие другие "линии" войны и жизни не сходятся.
   - Кроме романа, еще пишете что-нибудь?
   - Ничего, кроме романа. Не хватает сил, хотя раньше для разрядки писал что-нибудь для детей или сочинял для отдыха, например "Оду русскому огороду". Есть у меня замысел написать для детей короткую повесть о собаке, но пока усталость после окончания "Плацдарма" еще не дает возможности вплотную сесть к столу - болит голова, дает о себе знать фронтовая контузия. Недавно болезнь-таки доконала моего старого и старшего товарища Юрия Нагибина.
   - Нагибин говорил - я сам слышал, - что хотел бы перед смертью пожать руку Виктору Астафьеву...
   - Он когда-то - как давно! - еще в 1959 году помог мне первый раз напечататься в московском толстом журнале "Знамя". Познакомились мы ближе гораздо позднее в редколлегии журнала "Наш современник", который в ту пору печатал литературу о жизни и страданиях русского народа, а не прокламации в защиту его. Всю жизнь, начиная с 50-го года, читал все, что печаталось под фамилией Нагибин, всю жизнь испытывал к нему дружеские чувства, при редких встречах и беседах имел возможность если не высказать, то дать почувствовать мое к нему расположение, безмерную любовь к его творчеству. Меня никогда не охватывала зависть к его литературно-киношной удачливости, умению "наживать деньгу", что давало ему возможность хотя бы материально жить независимо. И никакой художественной зависимости или духовной я от Нагибина не испытывал, а вот работоспособности его дивился.
   - Виктор Петрович, а теперь, если позволите, не о литературе. Если бы к вам обратились, что бы вы посоветовали нашему правительству или президенту?
   - Не мое это дело - советовать правительству и президенту, пусть у каждого болит голова о своем деле. Именно по этой причине еще при Горбачеве я отказался от почетных мест в руководящих органах, равно как и "фрейлиной" ездить в правительственных делегациях, посещающих разные страны.
   - Есть ли у писателя Астафьева открытия новых писателей?
   - Я открыл для себя не просто интересных, но и серьезных современных писателей: петербуржца Михаила Кураева и тоже петербуржца, но уже покойного - Сергея Довлатова. С восторгом прочел в "Новом мире" "Казенную сказку" Олега Павлова и с чувством редкостного художественного открытия - "Плач красной суки" Инги Петкевич. Правда, дерзкое это произведение с предерзким, но точным названием, наш вежливенький журнал, словно одернув плиссированную юбочку, переименовал соответственно своему духу в "Свободное падение". Ну что ж, лишнее доказательство того, что падение, да еще свободное нам всем свойственно, а вот взлет?..
   Но не спешите горько вздыхать. В журнал роман этот принес член его редколлегии писатель Андрей Битов. Из этого ничего бы - ну принес и принес, случается. Но Инга-то Петкевич - бывшая жена Битова. И это тоже бы ничего. Но, зная вкус, образованность и начитанность Битова, думаю, не мог он не заметить, что проза его бывшей жены (как бы это поделикатней сказать? Да Бог с ней, с деликатностью!) покрепче прозы самого Битова. Поэтому и принес рукопись бывшей жены бывший муж? Если так, значит, в литературе нашей современной не все исподличались.
   1994
   Остановить безумие!
   ("Уральский рабочий" г. Екатеринбург)
   Прежде всего мне хочется поздравить давно мною уважаемую газету "Уральский рабочий" с достославным юбилеем и пожелать ее сотрудникам всего того, чего желают добрым людям в праздник.
   Выступая в прошлом году на юбилее "Красноярского рабочего", я назвал вашу газету в числе лучших газет России потому, что "Уральский рабочий" и в годы всеобщего помутнения российского разума, во времена беспредельной власти многоступенчатой цензуры, умудрился быть широкочитаемым и почитаемым изданием, не боялся или - точнее - боялся в меру ставить острые вопросы бытия и сосуществования с властью, которая в Свердловске была, как и во многих российских городах, тупа, но уж зато сверхамбициозна. И еще я говорил о том, что уральской и красноярской газетам повезло с названиями оно оказалось долговечно, не то что издания аграрного уклона - эти переименовывали все кому не лень, все плотнее приближая их к "народному вкусу" - по "желанию читателей". Стало быть, к абсурду, к убогой морали, гремящей ржавыми зубьями советской пропагандистской машины.
   Да, многое, очень многое изменилось в нашей стране и в народе, и, как всегда на Руси, "с маху под рубаху" - не спросясь и не подумав, готовы ли мы к таким крутым переменам и переворотам, сможем ли мы, так долго жившие и работавшие под идеологическим конвоем, с губами, порванными железною уздою, ненаученные дышать полной грудью, молвить громкое слово без оглядки, воспользоваться обрушившейся на нас свободой. Свобода для народа незрелого, нравственно запущенного, с изуродованным сознанием - со смещенными понятиями добра и зла, - то же самое, что бритва в руках ребенка. Вот мы и пообрезались, и хнычем, ищем врагов, вопием, но чаще в растерянности тупо молчим, не понимая, что происходит вокруг нас. То ли дело было совсем недавно: дядя за нас думал, дядя вел нас прямиком к "светлым вершинам", предупреждая, что шаг влево, шаг вправо делать нельзя - опасно, и за послушание дядя же давал баланду, а кому и кашу с маслом.
   Как я себя чувствую? "Всяко-разно", как говорят на Урале, но внутреннее освобождение врасплох меня не застало, я, может быть, готов был жить и работать при любых обстоятельствах, не очень обращая внимание на перемены погоды, я не по капле, но по бисеринке выдавливал из себя раба, хотя и ощущаю, что раб этот так глубоко и плотно заселился во мне, таким поганым, сосущим глистом прилип к моему нутру, что до конца моих земных сроков не выжить мне его из себя, как и всему старшему поколению моих соплеменников. По-настоящему свободных людей встречал, но не у нас, а за границей, хотя сейчас есть молодцы, которые громко заявляют, что они всегда были независимы, жили, как им хотелось. Неправда это иль наивное заблуждение - современный человек даже улицу перейти свободно не может, а уж жить свободно...
   Я всю свою творческую, а может, и не только творческую жизнь готовился к главной своей книге - роману о войне. Думаю, что ради нее Господь меня сохранил не только на войне, но и во многих непростых и нелегких, порой на грани смерти, обстоятельствах, помогал мне выжить, мучил меня памятью, грузом воспоминаний придавливал, чтобы я готовился выполнить Его завет рассказать свою правду о войне. Ведь сколько человек побывало в огненном горниле войны, столько и правд о ней они привезли домой.
   Есть, есть высшая сила, приуготавливающая человека к тому или иному свершению - не случайно ж я начал воевать в тургеневских и бунинских местах. Волной военной занесло меня и "к Гоголю" в Опишню, Миргород и Катильву. Воевал я на 1-м Украинском, а вот бросили нашу часть к шевченковскому куреню - на уничтожение Корсунь-Шевченковской группировки, в помощь 2-му Украинскому фронту, только-только перешли границу, и вот под городом Ярославом я уже в усадьбе магнатов Потоцких, где и парк, и дом сплошное искусство, а затем и к Шопену в гости заносило...
   Уже в начале работы над романом начали твориться чудеса: безвестный читатель мой прислал мне тетрадь с записями окопного немецкого сленга. Свой-то жаргон я хорошо постиг, а немецкий мне был неведом. Тут же из Москвы приходит книга под названием "Скрытая правда войны 41-го года", а следом - из Германии альбом воспоминаний о войне, где письма фронтовиков отобраны не по нраву цензоров, не исправлены главпуровцами, а война в снимках и текстах, какая она есть, страшная, неприглядная, бесчеловечная.
   Немцы, начиная с романа Рихтера "Не убий", изданного в 1947 году, пишут, пишут и написали свою правду о походе на Восток, о трагическом поражении, чтобы все, у кого чешутся руки, осознали деяния фашистов, а мы все тешимся той правдой, которую навязала нам наша лживая пропаганда, и верим, что красиво, героически воевали, чем подзуживаем реакционно, агрессивно настроенных людей, среди которых немало и молодых, не знающих куда себя девать. Вот нас и "умыли" снова кровью, на этот раз на Кавказе.
   "Кто врет о войне прошлой, тот приближает войну будущую". Вслушиваться бы и повнимательней вчитываться нам в эти вещие слова, многих бы мы бед избежали, от гонора властителей мира сего скорее бы избавились.
   Сейчас я готовлюсь к третьей книге романа "Прокляты и убиты". Но в прошлую осень тяжело переболел и до сих пор не поправился до конца, а роман писать - это все равно что телегу с каменьями в гору везти.
   Жена моя, Мария Семеновна, урывками, как я говорю, "между стиркою кальсон и варением пищи", тоже маленько пишет. К нашему юбилею совместной жизни - 50-летию - написала и издала книгу "Знаки жизни". Потом очень долго корпела и составила свою родословную - "Земная память и печаль", весьма интересную и поучительную для тех, кто тоскует и никак не хочет забыть наше "светлое" прошлое. Супруга моя из девятидетной уральской рабочей семьи, большую часть которой сокрушила война, - есть чего записать и вспомнить. Кроме того, она "секретарит" у меня, печатает на машинке и, хотя здоровье ее не просто подорвано, а "разорвано на куски", без дела сидеть не может, иногда, держась за стенки, тащится в кухню, затем в библиотеку - и стучит, стучит на машинке. Сделала вот почти титанический труд - отобрала две тысячи страниц писем читателей, друзей - ко мне, часть писем и моих, организует как-то и где-то издать эти письма, документ, можно сказать, откровение современной жизни.
   Благодарю вас за вопрос о моей жене. Нечасто мне его задают и предоставляют возможность высказать добрые слова о моем вечном, единственном спутнике и неутомимом, сверхтерпеливом помощнике. Литератор Виктор Астафьев - не подарок для жены и близких своих, не был он подарком и в солдатиках в 1945 году, когда сходился с Марией Семеновной в нестроевой части, куда попал после госпиталя.
   Поговорка есть очень бодрая, должно быть, большевистская - они большие мастера насчет ободрений и боевых выкриков: "Все, что ни совершается, - к лучшему". Но слишком уж много вокруг нас того, что дает основания усомниться в этом оптимистическом заверении.
   Лет уже 15 тому назад, будучи на Конгрессе сторонников мира в Варшаве, я спросил насчет нашего будущего у академика, хорошо осведомленного в земных делах, и он сказал, что если мы немедленно начнем разоружение по всей земле, погасим военные печи, в которых сгорает драгоценное сырье, и одновременно начнем починку неба, лечение земли, очищение морей, океанов и рек, то мы еще сколько-то протянем, но если этого не случится, то мы подойдем к той черте, точнее - к краю, когда никто уже не возьмется угадывать - сколько нам осталось быть на земле - 40 лет, 400, четыре ли тысячи... Мое мнение: до края того совсем недалеко, ведь человек не отказался пока ни от одной услуги гремящего прогресса, и не поумнел он, но нахрапистости потребителя в нем добавилось: окиньте взором Урал, и вы увидите, на что способен человек-самоистребитель.
   Россия на земле не сама по себе, она сожительствует со всем человечеством, а человечество-то поет и пляшет, мчится, давя колесами собратьев своих, и палит из все усовершенствующегося оружия во все стороны. Безумие, утрата ценности человеческой жизни и крови, желание отобрать, хапнуть, обмануть, но не заработать хлеб свой - вот самые убедительные признаки жизни на земле на исходе двадцатого, может быть, предпоследнего века земного существования.
   И дальше-то утешительного нет: генетики пророчат, что через четыреста тысяч лет из мутных вод выползет крыса, съест другую крысу - и пошло-поехало развитие жизни на земле, вперед и дальше - таков мол, генетический код планеты Земля. Ну что тут скажешь? Руками разведешь, анекдотец расскажешь и с шутками-прибаутками плясать пойдешь - лучше уж доживать весело и бездумно, чем унывать и заранее в могилу ложиться.
   Вы спрашиваете меня, как я встречал 50-летие Победы. Все эти праздники, начиная с сорок пятого года, я воспринимаю и провожу как день поминовения убиенных на войне, никогда не ходил и не хожу ни на какие сборища и приемы, где ветераны пьют казенную, бесплатную водку и трезвонят о своих и всеобщих подвигах, не чувствуя неловкости и стыда перед погибшими товарищами. Какова бы ни была цифра наших потерь, а она упирается в сорок семь миллионов, война, где впервые в истории человечества мирного населения погибло больше, чем солдат на войне, - не может считаться праздником и поводом для веселья, словоблудия, маршей и песен. В этот день надо всей России молиться, просить прощения у тех, кого мы погубили, и прежде всего у женщин и детей, уморенных голодом, иль хуже того, вовлеченных в вопиющую мясорубку.
   Обращаю внимание, что противник наш почти не вовлекал женщин и детей в окопы, в дикость, кровь и грязь войны. Только когда наши армии влезли в тесные, каменные улицы Берлина, женщины начали защищаться, дети и старики садили из всех окон фаустпатронами в бока наших танков и машин. На улицах Берлина - произнести и то страшно! - одновременно горело 850 наших танков. Генерал Бредли, узнав, что штурм Берлина обойдется его армии в сто тысяч душ, отказался от этой операции. А нам никого не жалко! Как говорит персонаж Шукшина из "Калины красной": "Мужиков в России много". А вот уже и не много, продолжитель- ность жизни этого непутевого создания приближается к пятидесяти годам, да и те мужики, что есть, не хотят жениться, сидят по тюрьмам и лагерям, избивают друг друга в военных казармах, норовят податься в бомжи, в сексуальные меньшинства, а больше пьют, гуляют, прожигают и без того короткую свою жизнь.
   Да, хотелось бы быть оптимистом, но в мои годы, с моим жизненным багажом сделаться оптимистом, не так легко и просто. Но жизни, подаренной нам Господом, надо радоваться и дорожить ею. В тридцатых годах эшелоном везли куда-то на расстрел русских священнослужителей. Родственники одного священника- смертника как-то ухитрились повидаться с ним в Красноярске и, обливаясь слезами, спросили: "Что же нам-то, здесь остающимся, делать?" И смертник ответил; "Радуйтесь!"
   Для меня этот завет сделался нравственной опорой. Может, кому-то из читателей ваших он тоже поможет укрепить дух свой, добавит оптимизма, вселит веру в будущее. "Разум радостно тяжелеет", - сказал недавно мой друг-поэт, я и желаю, чтобы разум людей тяжелел от умной книги, великой музыки, познания самого себя и мира Божьего.
   Благодарю "Уральский рабочий" за предоставленную мне возможность поговорить с уральцами - ведь на Урале прошла моя молодость, прожит кусок сложной, в том числе и творческой жизни в 24 года длиною; частица сердца, и немалая, оставлена на этой прекрасной и многострадальной русской земле,
   1996
   Жизнь по-новому
   Результатом длительного господства тирании
   является развращенное общество,
   общество истерзанных душ,
   лишенных понятий чести и достоинства,
   справедливости и добра.
   Никколо Макиавелли
   Десять часов отсидки в Красноярске. Пять часов в Карачи. Опоздали в Потайю на 14 часов. Все лучшие номера заняты-розданы, нам со внучкой достался номер с видом на крышу кухни, над которой работают мощнейшие вентиляторы, в номере чад и дым и все время что-то ноет, дверь плохо отворяется новомодным ключом.
   Вспоминаю, как в домах творчества, где и бывали-то раза три-четыре, нам всегда доставались худшие комнаты и непременно напротив сортира - вот обхохочется жена моя, узнав про таиландское наше жилище. Я чувствую себя неважно. Думал, после "ударного" рейса, нет, и сегодня общий дискомфорт, и Ольги Семеновны, врача "нашего" нет - некому пожаловаться. Одна радость: внучке живется вольно, меня не слушает, все разбрасывает. Дома бабушка ругается, подбирать заставляет. Здесь я замещаю бабушку и не ругаюсь уж бесполезно. Сказал ей: "Ох, и попадется же тебе растрепа-мужичонка и будет обосран с ног до головы или лупить будет тебя день и ночь!" "Нетушки! - как всегда открыто и убежденно выпалила она, - я сама его отлуплю!"
   И еще радость: читаю и подпрыгиваю от восторга книгу Якова Харона, присланную Алешей Симоновым, "Злые баллады Гийома".
   В гостинице "Амбрассадор", где мы с Полей жили, нет ни радио, ни градусника, ничего нет, бассейны есть, кормилища, наподобие наших прежних рабочих столовок и торговых точек, с полусырыми шашлыками, выпивкой и мороженым, - все, все направлено на выкачивание денег, все настроено на один лад. Телек тоже черно-белый, по нему бегают и молятся тайцы.
   Прилетели в Таиланд в основном так называемые "новые русские" нисколь они не лучше своих дедов и отцов - мудаков-коммунистов и околокоммунистического быдла. "Новая срань" - вот бы какое им пристало имя! Пьют, жрут, серут, где попало, ходят в золоте. Одного молодого я спросил, знает ли он, как называется золотая, роскошная, в то же время безвкусная вещь, навешенная на его бычью шею, по груди, разляпанной волосьем и наколками? "А на х...? - Мутно и сыто глядя на меня, спросил он. Расскажи, если знаешь".
   И я рассказал, что это диадема Македонского, пришедшая на восток вместе с его тупым и надменным воинством. "Ну и х... с ним, с македонским-мудаковским этим!"
   Невежество умножает хамство, попытка роскошно жить выявляет духовное и душевное убожество - развлечения и запросы на уровне зулусов, музыкой пользуются тоже зулусской, да еще в карты играют - всюду в дурачка дуются, пьяно хохочут, сверкая золотыми зубами, видать, повыдирали свои родные зубы, чтобы навставлять золотые.
   И нравы! Нравы!
   В холле гостиницы, обняв большую мягкую игрушку, второй вечер безутешно плачет дитя. В шелковом, воздушном платьице, со многими восточными косичками, модно украшающими ее головку, в косички вплетены красивые восточные висюльки. Безутешно плачет модно одетое дитя, родители ее где-то развлекаются, сообразительные деляги, еще теми, своими руководящими родителями, скорее всего, партноменклатурщиками, наученные никого и ничего не уважать и по возможности эксплуатировать ближнего своего.
   Выведут дитя родное, заботливо украшенное, в холл, бросят, зная, что найдутся сердобольные "старые" русские и приберут ребенка. Вокруг этой плачущей девочки толпятся эти самые русские, ахают, возмущаются, мужики сулятся родителям морду набить.
   Но вот она, еще молодая, тоже разодетая модно, появляется в холле, возмущенно восклицает: "Опять?!" - и девочка бросается к ней: "Тетя Таня! Тетя Таня!" - знакомая ей молодая женщина подбирает девочку, с сердитым выражением на лице, со слезами, тянет к себе и "спасает" ее весь вечер, пока родители, пьяненькие, беззаботные, вернутся домой.
   И Таня же еще ж ищет их по всей гостинице, ибо те "новые русские" соображать давно научены, предусмотрительно не говорят, где их комната, где девочкин номер.
   Таня сдает спящую девочку с рук на руки в "рецепцию", и родители, крадучись, забирают ее к себе.
   Житейская явь и пошлость
   Жизнь разнообразна, жизнь затейлива.
   В тот день, когда пришло письмо от женщины из Выборга, кстати называющей себя "верным ленинцем" и кроющей Сталина за содеянные злодеяния и желающей, чтоб "всех вас, писателей, перевешать", было еще несколько писем. Я выбрал наиболее интересные.
   Письмо от фронтового друга с Алтая: "...знаю, что здоровье в вас плохое, но все равно надо терпеть хотя бы до двохтысячелетия, а может, и больше..."
   Друг мой, с которым мы прошли Сибирский стрелковый и автополк, воевали в одной артбригаде рядовыми бойцами, из семьи украинских переселенцев, и простим ему милые странности в обороте речи. Я ему и" всегда прощал, хотя порой по молодости лет и потешался над ним:
   "...пару слов о себе. Живем по-прежнему. Деревня. Каждый день одно и то же, встал утром, поработал часок и до вечера делать нечего зимой. Сын задумал свой дом построить, но забота вся наша, поеду в тайгу лес добывать. Его затея, а деньги и забота отцовская. Но он хочет, чтоб под старость лет мы с женой жили с ним. Но еще ничего, сердца наши покуда дышут..."
   Письмо от новоявленного пророка под названием "Первое послание к ивановцам Москвы от Георгия Биоспольского": "Братья и сестры московские! Здравствуйте! Благодать вам и мир, и здоровье, и Воскресенье от Бога Духа отца нашего и Господа животворящего Порфирия Корнеевича Иванова. Посылаю Вам "символ веры ивановцев" записанный мною, слугой Господа животворящего".
   И далее о вере, о Иисусе Христе, Богочеловеке, распятом за нас, и наставления "от богочеловека второго пришествия Порфирия Корнеевича Иванова", в общем-то почти совпадающие с древними канонами правила ежедневно исповедаться, самопричащаться "безубойной пищей", заниматься самопокаянием, самосвящением, жить по совести и т. д. и т. п., и еще общее дело "самовоскресенья" - очень занятное: "Детка! Я прошу, я умоляю всех людей - становись и занимай свое место в природе. Оно никем не занято и не покупается ни за какие деньги, а только собственными делами и трудом в природе, себе на благо, чтобы тебе было легко. Детка! Ты полон желания принести пользу всему советскому народу, строящему коммунизм. Для этого ты постарайся быть здоровым душой и телом, прими от меня несколько советов: два раза в день купайся в холодной природной воде, чтобы тебе было хорошо. Купайся в чем можешь: в море, в озере, в реке, в ванне или обливайся и окунайся на пустой желудок", и много там добрых наставлений насчет купанья, закаливанья организма, еды, питья и даже... "не плюйся вокруг и не выплевывай из себя ничего. Не сморкайся. Здоровайся со всеми, помогай людям, чем можешь, особенно бедному, больному, обиженному, нуждающемуся... Победи в себе жадность, лень, самодовольство, страх, лицемерие, гордость, гнев, зависть, уныние, похоть, не хвались, не возвышайся, не употребляй алкоголя, не ругайся. Освободи голову от мыслей о болезнях, смерти. Это будет твоя победа".
   И еще очень маленькое, занятненькое послание-поздравление из Ворошиловградской области, из города Артемовска, из детского клуба под названием "Бригантина":
   "Наша зимняя картинка к нам приходит в класс. С Новым годом! "Бригантина" поздравляет вас" - совет клуба.
   Я как-то в одной школе сказал в меру подкрашенной, в модные вельветовые брючки одетой учительнице, нехорошо, мол, получается, отряд-то пионерский, а название у него "Корабль разбойников". "Да что вы говорици, удивилась она, - но это так красиво звучит..."