Страница:
– Она давно умерла, – сказал Рорк.
– Значит, ныне они вместе… Пророчество старухи сбылось: через несколько дней после свадьбы Мирославы и Рутгера, близ Рогволодня, волк задрал овец и пастуха. Рутгер всегда был страстным охотником и потому решил убить волка. Волхвы предостерегали его, говоря, что это наказание богов, но Рутгер лишь смеялся над их речами. Он поклялся, что бросит волчиху на их с Мирославой брачное ложе. Он сдержал клятву, волчья шкура стала покрывалом для Мирославы, но волк успел его покусать, прежде чем Рутгер распорол ему брюхо. Вскоре Мирослава почувствовала, что беременна. А Рутгер захворал. Странная болезнь терзала его месяц, а потом он умер – ровно в тот день, когда они с Мирославой впервые увидели друг друга. – Турн вздохнул, выпил меда. – Вот что случилось с твоим отцом. Я поклялся ему, когда он лежал на смертном ложе, что расскажу тебе о прорицании ведьмы. Рутгер верил, что тебе суждено великое будущее.
– Где похоронен мой отец?
– Душа его в Валгалле, а прах – в водах моря. Я сжег его тело, а пепел высыпал в реку.
– Счастлив тот, у кого есть такой друг.
– Может быть, ты мне закроешь глаза в свое время.
– Но в чем смысл прорицания?
– А ты не догадался? Ты станешь великим конунгом. Чую, потому Световид и изгнал тебя.
– Я не понимаю.
– Минуло двадцать лет и один год. Зверь пришел на землю, и остановить его можешь только ты.
– Странно все это, – Рорк вспомнил о знаках на мече, протянул оружие Турну. – Ты это выбил на клинке. Что это значит?
– Это по-ирландски. Здесь написано: «Замыкающий пасть ада».
– Ты наполнил мой дух смятением, Турн. Я чувствую себя слепым щенком, который ползает в корзине и тычется носом во все стороны, ища выхода.
– Положись на богов, сынок, и они не оставят тебя. Я говорил сегодня с братьями-викингами, прибывшими в Рогволодень, – на запад отсюда началась большая война. Странные и страшные вещи творятся в земле готов. Говорят о каких-то чудовищах-всадниках, о зловещих знамениях. Верно, это то, о чем говорила ведьма, – зверь Хэль вырвался на свободу, а это значит, что твое время пришло. Ты должен исполнить свое предначертание. Боги знают место каждого из нас, теперь они призывают тебя.
– Что я должен делать?
– Идти к людям. Анты тебя не приняли, так иди к викингам.
– Правильно, брат! – послышался спокойный мужской голос.
В дверях хижины стоял Браги, спокойно, с прищуром рассматривал племянника, который так увлеченно слушал Турна, что не заметил, как рыжий ярл застиг их за разговором. Турн же сразу узнал брата Рутгера, хоть и прошло со дня их последней встречи немало лет.
– Видишь, племянник, как прихотливо распоряжаются боги человеческими судьбами! – сказал Браги, входя в лачугу. – Когда-то я предложил отцу сочетать узами Мирославу и Рутгера, а сегодня увидел их сына. Теперь я беру тебя под свою руку. Будешь моим керлом.[61]
– Могу ли я? – в замешательстве спросил Рорк.
– Каков молодец! – расхохотался Браги. – Силен, крепок, весь в Рутгера, его стать, а застенчив, как девица. Можешь! У тебя меч клана Ульвассонов, нашего клана. Трусы и слабаки не носят такое оружие. Поэтому не болтай лишнего, ступай на корабль. Весь Рогволодень гудит, как осиное гнездо. Едва взойдет солнце, тебя будут искать по лесам, чтобы убить.
– За что?
– А ты не понял? О юность! Рогволод отдал тебе княжеский меч. Это значит, он объявил тебя князем антов. Как ты думаешь, рад ли этому Боживой? Рады ли братья его? Ступай на корабль, говорю тебе!
– Я готов, дядя, – Рорк поднялся с лавки. – Только позволь мне еще раз сходить в город.
– Собаки и холопья с рогатинами разорвут тебя.
– Не разорвут. Я знаю, как пройти незамеченным.
– Хвастун! – Браги засопел, сгреб в пятерню рыжую бороду. – Твоя смерть будет на моих сединах.
– Я вернусь, – упрямо повторил Рорк. – А там я в твоей власти.
– Ты упрям, и это хорошо. Только помни, что девушка просватана за Эймунда.
Рорк улыбнулся: от Браги нельзя было скрыть ничего.
– Я помню, дядя, – ответил он и выскользнул из хижины.
– Молод еще, голова полна пустяков! – пробормотал Браги и повернулся к Турну. – Что ты ему говорил?
– Рассказал об отце. И о прорицании.
– Воистину, когда я плыл сюда, я даже не предполагал, что все так обернется! А ты, кузнец, намерен и дальше оставаться здесь, в гостях?
– А что мне делать? Мой дом в Норланде наверняка в запустении, близких и родных у меня нет.
– Еще не поздно вернуть себе расположение богов. Ты стар, но еще крепок и силен. К тому же ты хороший коваль. Когда-то о тебе легенды ходили. Если не забыл, как куются мечи и топоры, я возьму тебя в дружину.
Турн не нашелся, что ответить, лишь кивнул. Браги кивнул в ответ, вышел вон. Теперь его занимали совсем другие мысли.
К полуночи стало ясно, что все усилия волхвов и травников тщетны. Не помогли ни кровопускания, ни чудодейственные припарки, ни заговоры, ни нашептывания. Тот, перед кем трепетали враги, кто двадцать лет водил дружину северных антов, кому платили дань кривичи и вятичи, дреговичи и чудь. С кем не решались выходить на рать воинственная мордва и свирепые хазары, тихо умирал в своей горнице, не в силах даже пошевелить рукой или вытереть слюну, которая неудержимо бежала из перекошенного ударом рта. Верный Ольстин сидел рядом, держа в своих ладонях холодные пальцы князя, одесную и ошуюю от ложа встали семь княжичей, суровых и молчаливых – даже всегда улыбающийся Вуеслав был печален. Все уже знали, что Рогволод кончается.
Князь, казалось, не замечал их присутствия. Он больше не был частью этого мира, и мирская суета больше не омрачала его. Черты лица его в одночасье осунулись, заострились, и мука во взгляде сменилась безмятежностью и покоем. Тела своего Рогволод больше не чувствовал: удар лишил его совершенно речи, зрение и слух тоже стали изменять князю.
Он перестал различать лица тех, кто стоял у его изголовья. О чем он думал в эти последние минуты, знали только боги. Вспоминал ли князь свою молодость, свои победы над врагами, то, как рождались и росли его сыновья? Припомнились ли ему женщины, которых он любил, охоту, походы, часы радости и отчаяния, боли и счастья, все то, что зовется жизнью? Лицо князя было спокойным и сосредоточенным, и только хриплое тяжкое дыхание еще показывало, что душа его остается в разбитом болезнью теле, не покинула темницу, в которой прожила шестьдесят лет.
Кроме княжичей в горнице были ближние князя: воеводы, старшие отроки, ближние слуги. Пришли и варяги. Браги, убедившись, что у кораблей на пристани все спокойно, вернулся в город. Ринг, Эймунд, Вортганг и Хакан последовали за ним.
Браги был уверен, что кончина старого князя не нарушит его планов, что поход все равно состоится, кто бы ни возглавил племя – дружинники, от воевод до младших отроков, не пропустят случай отправиться вместе с варягами за славой и добычей. Браги неплохо знал словенский язык и слышал, о чем болтали дружинники на пиру. Вряд ли преемник Рогволода, кто бы он ни был, станет начинать правление со ссоры с гриднями…
Выбрав момент, Браги подошел к Боживою и шепнул:
– Жаль мне Рогволода, славный он был мужик. Кто теперь заменит его?
– Я старший из сыновей, мне и быть князем.
– А коли вече рассудит иначе?
– Не рассудит. За меня волхвы, дружина и старейшины.
– Хочешь, я намекну старейшинам, кого хочу видеть князем?
– Не стоит, старый. Если племя воюет, старейшины молчат.
– А этот парень разумен и знает, что делает, – пробормотал Браги, отходя от Боживоя, – с таким нужно держать ухо востро. Я, кажется, его недооценил.
Едва Браги отошел от ложа Рогволода, какой-то человек в нагольном кожухе вынырнул из толпы слуг за спиной Боживоя и что-то зашептал княжичу на ухо. Лиц Боживоя помрачнело.
– Ты уверен, что его нет в городе? – спросил он человека в кожухе.
– Так, княже. Весь Рогволодень обегали, с ног сбились. Знать, в лес он подался. Там его не достать, ночью-то.
– Достану. Лес велю поджечь, а достану. Ужо не увидит… Ступай, награду потом получишь.
– Князь что-то шепчет, – вдруг воскликнул Ольстин.
Четвертый сын князя, Ведмежич, оттолкнув слугу, рванулся к умирающему, склонился над ним, пытаясь разобрать, что же пытается сказать Рогволод. Прочие же, движимые любопытством, приблизились к самому ложу, прислушивались.
– Отойдите вы! – крикнул разгневанный Боживой, отталкивая самых рьяных. – Здесь и так духота, а вы ему дышать не даете.
– Батюшка, молви что-нито! – молил Ведмежич, всматриваясь в лицо Рогволода, но князь только шевелил губами, и невозможно было понять, что же он хочет сказать окружающим.
– Уже и голоса нет, – вздохнул кто-то. – Вборзе[62] помрет…
– Дай мне! – Боживой оттолкнул брата, сам склонился над отцом. – Батюшка, скажи свою волю, не уходи, не передав стол. Предотврати споры, передай стол по закону.
Боживой заметил, что будто гнев осветил восковое лицо Рогволода, чуть заметно задрожали мускулы на щеке. Вновь князь принялся беззвучно жевать губами, но никто ничего не услышал.
– Увы, с таким же успехом можно вопрошать скалы дракенборга! – вполголоса произнес Ринг.
– Княжич, не тормоши его! – взмолился Ольстин. – Дай ему помереть спокойно.
– Пошел прочь, холоп! – злобно бросил Боживой, вновь склонился над умирающим. – Батюшка, именем Сварога и Хорса заклинаю – говори!
– Погоже так обмирающего пытать, – зашептались в толпе, – слаб он, а может, и разумом скорбен стал.
– Молчать! – вступился за брата Горазд. – Никто не знает воли богов. Захотят боги, болезнь уйдет от отца. Боги все могут.
– Замолчите все! – крикнул побледневший Боживой. – Он говорит, клянусь Ярилом!
– Тебе почудилось, брат, – с сочувствием промолвил княжич Радослав. – Никто ничего не слышал.
– Жизнью клянусь, он что-то сказал… Вот, опять!
В самом деле, губы князя дрогнули, разлепились в мучительном усилии, какой-то странный звук вырвался из них, похожий на карканье и на предсмертный хрип одновременно.
– Р-рк! Р-хк!
Теперь уже все были убеждены, что слышали это, что дар речи понемногу возвращается к Рогволоду. Лица просветлели, вокруг ложа началась суматоха: все хотели услышать, что же говорит князь, подталкивали друг друга к ложу, и иные из стоявших с трудом удерживались на ногах, чтобы не упасть на больного. Княжичи оттеснили всех, велели замолчать. И в тишине отчетливо прозвучал хрип князя:
– Р-рк! Р-хк!
– Удивительно, но я понимаю его, – сказал Браги. – Клянусь змеем Мидгард, он зовет Рорка.
– Ты с ума сошел! – нахмурился Световид, вышедший из-за спин княжичей.
– А у тебя есть другое объяснение, ведун? – ответил Браги, выпрямив рыжую бороду.
– Батюшка, ты хочешь видеть внука? – наклонившись, произнес Боживой.
Рогволод дважды опустил веки. Боживой закусил губу от ярости.
– Сбег он, батюшка, или волком перекинулся, – сказал он. – Не знаем, где проклятого искать.
Еле слышный стон издал Рогволод и долго лежал в молчании. Все терпеливо прислушивались, ожидая слов князя, но вскоре Боживой не выдержал.
– Батюшка, какое тебе дело до этого несчастного? – заговорил он. – Все ждут воли твоей, кто князем будет.
Рогволод молчал. Боживой отер пот со лба. Остальные княжичи переглядывались в недоумении.
– Сдается мне, что князь хорошо бы поступил, назначив преемника, – шепнул Ринг на ухо отцу. – Иначе эти семеро просто передушат друг друга.
Рогволод будто услышал эти слова. На его застывшее лицо вновь набежала еле уловимая тень гнева. Тонкие губы раскрылись, умирающий князь выговорил:
– Р-рк!
– Постой, племянник, дай мне, – сказал Браги, видя, что Боживой окончательно теряет самообладание. – Брат, неужто ты хочешь видеть Рорка вместо себя князем антов?
Лицо Рогволода просветлело, он дважды моргнул, подтверждая, что Браги правильно его понял. Княжичи помертвели. Минуту в горнице никто от изумления не мог вымолвить ни слова, пока Боживой, не помня себя, не закричал:
– Во имя Хорса Пресветлого! Что он говорит? Волкодлака, колдуна, отродье навье Великим князем сделать? Это болезнь помрачила его разум!
– Уймись, Боживой! – сурово одернул княжича Световид. – Рогволод пока еще князь, говорит волю свою.
– Да он безумен! – Боживой вырвался из рук братьев, вцепился пальцами в покрывало у горла отца. – Я должен быть князем антов, я, Боживой, старший из сыновей! Слышишь, я должен быть князем!
Но Рогволод не слышал уже ничего. Белесая муть перед его глазами на мгновение прояснилась, и князь увидел, как из-за спин склонившихся над ним безликих фигур вышла высокая женщина в белом покрывале. У нее лицо Вешницы, первой жены князя, умершей сорок лет тому назад. Она улыбается и зовет его, но рот у нее какой-то странный, безгубый. Собрав все силы, Рогволод приподнялся ей навстречу, но захрипел и откинулся на ложе. Пальцы его разжались, глаза остекленели, нижняя челюсть отвалилась, и только тягучая слюна продолжала вытекать из провалившегося рта.
– Кончился, – прошептал Ольстин и поежился.
В горнице сразу стало холодно и жутко. Люди притихли, прятали друг от друга взгляды, спешили выйти вон. Волхв Световид взял за плечо ошеломленного Боживоя.
– Пока Рорк не нашелся, ты князь, – сказал он. – У ворот терема собрались посадские люди – выйди к ним, скажи, что князь почил с миром, созови всех на тризну.
Боживой вздрогнул, поднял полные слез бессильной ярости глаза на волхва.
– Пока Рорк не нашелся… – пробормотал он.
– Убей волчонка! – зашептал Световид. – Пошли надежных людей. Анты поддержат тебя. Все поддержат тебя. Убьешь проклятого, обезопасишь род свой от всех превратностей.
Глаза Боживоя вспыхнули.
– Я найду его! – прошептал он.
– Сейчас ничего с ним не поделать, – усмехнулся волхв. – Рорк под рукой варяжина Браги. Знаю я, что он на кораблях варяжских прячется. Там его тебе не достать. Однако война – это война. Захотят боги, сгинет проклятый волчонок под мечом.
– Я его сам убью, Световид.
– Балмочь! Ты должен здесь остаться. Пошли вместо себя Ведмежича. И надежного человека найди. Пусть будут там вместе с отродьем волчьим.
– Ты сказал, Световид!
– Боги на твоей стороне, Боживой. Почти их, и они предадут сына Рутгера в твои руки.
– Будешь ли со мной, Световид?
– До конца. Мой враг – твой враг.
Боживой бросил взгляд на остывающее тело отца, приблизился, поцеловал усопшего в лоб и размашистыми шагами вышел из горницы следом за остальными княжичами.
Ночь была темная и жаркая, одолевала духота. Внизу поминали умершего Рогволода: тело князя перенесли в повалушу[63], там же собрались волхвы и бабки-плакальщицы оправлять поминальный обряд. Кое-кто уже напился: громкие пьяные голоса были отчетливо слышны в ночной тишине. Иногда Яничке казалось, что она слышит голоса братьев.
Вечер она проплакала в своей светелке. Старого князя, своего приемного отца, она не любила, но чтила и уважала – Рогволод был порой очень ласков с ней. Его смерть ее поразила, в душе княжны образовалась зловещая пустота, которую нечем было заполнить. Яничка радовалась, что женщинам не положено быть на тризне, она бы не выдержала этого. Долгие часы тянулись в тоске.
За два часа до полуночи нежданно пришел варяжин – посланец от ярла Эймунда, рудый[64], с наглыми глазами навыкате. Мамка хотела вытолкать нечестивца вон, но варяг заупрямился, лопотал что-то, показывал ларец. Яничка остановила мамку. Варяжин передал ей на словах сочувствие Эймунда и вручил подарки – Эймунд и впрямь уже видел себя женихом словенской княжны. Яничка не хотела брать ларец, но варяжин настоял-таки. Эймунд прислал щедрые дары: в ларце оказались отрезы дивного синего бархата и нарядной камки, тонкой работы серебряный кубок, изящное огорлие[65] с ясписом и бирюзой, наборный тарелец[66], какие носили знатные варяжинки, тяжелая золотая цепь и черепаховый гребень, украшенный дивной резьбой – изящная работа ромейского мастера. Мамка ахала и охала, рассматривая подарки Эймунда, а Яничка думала о своем, хотя внимание Эймунда польстило ей, а подарки понравились. Варяжин сообщил, что варяги с утра уходят из Рогволодня и просил передать какие-нибудь добрые слова для Эймунда, уходящего на великую войну. Яничка лишь поблагодарила посланца и просила сказать жениху незваному, чтобы берег себя. С тем посланец и ушел. Холодность Янички рассердила мамку.
– И чего, дочка, тебе еще нужно? – печалилась мамка. – Щедрый-то какой жених, поминки какие богатые прислал. Радоваться должна, а ты слова доброго ему пожалела.
– Оставь меня, – вдруг сказала Яничка, – и ларец унеси.
– Гневаешься на меня, еврашка?
– Нимало. Хочу одна побыть…
Мамка, ворча что-то, удалилась с ларцом под мышкой. Яничка села на лавку под светильницей, закрыла глаза. Мысли ее путались, визит варяжина напомнил ей совсем о другом человеке. Вспомнился ей странный наговор, слышанный еще в детстве, защищающий от мороков и баганов: «У камня горючего, у заверти кипучей, в чаще лесной, под вековой сосной лежит горе до поры до времени. Ворон черный, пролетай мимо, не неси мое горе на своих крыльях, волк серый, пробегай мимо, не неси мое горе в своих зубах! Нави бледные, мороки черные, ночные, сгиньте, исчезните в болотах зловонных, в провалах бездонных! Не мучьте меня, не терзайте ночами, не обступайте, кровь не холодите, пропадом пропадите! Слово мое верное, сила моя крепкая, наговор мой, как цепь в огне томленая, в ключевой воде закаленная, не разбиваемая, не размыкаемая!»
…Волк серый, не неси мое горе в своих зубах…
– …Не неси мое горе! – промолвила княжна, как во сне.
Что-то стукнуло под окном, потом еще раз. Яничка испуганно зачурилась, осторожно выглянула наружу.
Под окном стоял Куява, молодой красавец, родич Ратши. То ли мед княжеский так вздурил ему голову, и без того горячую, то ли любовный пыл одолел сверх меры, но решился Куява объясниться.
– Яничка, люба моя! – воскликнул он, увидев княжну. – Не гони, дай посмотреть на тебя, чтобы сердце насладилось…
– Ты что, Куява, меду дурного опился? – сердито зашептала девушка. – Будто не знаешь, что мерлый[67] у нас в доме? Поди прочь, не до тебя мне сейчас, не до речей твоих бесстыжих.
– Чаю, не любишь ты меня, – взмолился дружинник, – так дай хоть личиком твоим насладиться, под окном твоим побыть. На днях уходим заодно с урманами, может, головы сложим, не увижу тебя боле…
– Молчи, беду на себя накличешь! Настырный ты, говорила же тебе. Братья узнают, худо тебе будет.
– А что мне братья твои, даром княжичи? Я сам при мече и постоять за себя могу. А варяжина, что тебя сватает, я на суйм[68] вызову.
– Ах ты, дурак несчастный! Разумей, что говоришь, пока до лиха тебя язык твой не довел. Не смей с Эймундом задираться, убьет он тебя. Он в двадцати походах был и настоящего морского змея зарубил, а уж тебя подавно зарубит.
– Вирухать[69] горазд твой варяжин. Все они барандаи[70] бессовестные. Побоялись остаться в городе. Ушли по реке вниз. Чаю, со страху!
Яничка промолчала. Она поняла, что хитрый Браги недаром увел варяжскую рать из города. Рорк с ними, это ей стало понятно. Не хотят враги понапрасну своих союзников-словен злить.
– И как же вы в поход-то пойдете, если ушли урманы? – спросила она.
– Первуд сказал, пойдем берегом до Лугодола, а там варяги нас на ладьи свои возьмут. Так оно быстрее и проще будет. Что ж Эймунд не рассказал тебе о том? Не любит он тебя.
– А вот любит. Он мне дары богатые прислал.
Куява даже застонал от бессильной ярости.
– Я тебе из похода что хочешь привезу, – заговорил он горячо, – хочешь – золота, хочешь – тканей и шитья ромейского, хочешь – украшений! Выкуплю тебя у братьев, такое вено положу, что не откажут мне. Только скажи, люб ли я тебе хоть немного? Голова у меня кругом идет, как во сне с тобой разговариваю, горю, как в огнице!
– Остепенись, Куява, с княжной говоришь. Блазнить[71] меня вздумал?
– Знаю, что княжна ты, но не могу совладать с собой. Во сне тебя вижу каждую ночь, покой потерял, нет мне отрады ни в чем. Может, какая ворожба на мне? А то пойду и в вир[72] головой, чтобы черти меня прибрали!
– Чур тебя! – испугалась Яничка. – Кто ж ночью рогатых поминает!
Куява было отрыл рот, чтобы отшутиться, но тут почувствовал, что рядом с ним кто-то стоит. Ночной мрак будто сгустился, зашуршала трава под легкими шагами. Оборотившись, Куява увидел под березой черную тень. Тень смотрела на него.
Куява труса никогда не праздновал, мало кто в дружине антов мог сравниться с ним отвагой. Но такого ужаса юноша ни разу в жизни не испытывал: будто смертный холод сковал его по рукам и ногам, оледенил сердце.
– Красно говоришь, братец, – сказала тень, – но устала от тебя княжна, пора бы и честь знать.
Куява догадался, кто перед ним, но оттого ужас его стал еще больше. Потому, так и не ответив, попятился дружинник назад, ударился о ствол дерева и помчался, не разбирая дороги, прочь от терема. Когда его вопли затихли вдалеке, говоривший вышел из мрака. Яничка вздрогнула, сердце у нее пропустило удар – она узнала Рорка.
– Не бойся меня, княжна, – сказал Рорк. – Я пришел поблагодарить тебя за заступничество и за доброту твою и попрощаться с тобой.
– Снова ты! – простонала княжна.
– Прости, напугал тебя.
– Безумный! Беги, пока Куява людей не привел.
– Горько мне, что возненавидели меня соплеменники, ведь я никогда вреда не причинил. Не знаю, отчего зверем меня считают, крови моей жаждут. Ныне один добрый человек поведал мне тайну рождения моего, но ведь не навия я, не чудовище – такой же человек, как все. Сегодня ухожу я в далекие края и, может статься, никогда обратно не вернусь. Сегодня вечером прощаюсь с прошлой жизнью. И богам благодарен за то, что тебя увидел.
– На пиру я не боялась тебя, а теперь боюсь!
– Ты спасла меня. После смерти матери не встречал я души чище твоей.
– Молви, Рорк, неужто ты и на самом деле волк?
– Люди меня так зовут. Но я человек, от женщины рожденный. Глупцы глаз не имеют, страхами своими живут. Одна ты правду увидела, пожалела горемыку.
– Уходи же! – взмолилась княжна. – Слышишь, собаки лают? Найдут они тебя.
– Уже иду. Плат, что ты мне дала, оставлю, он мне о тебе будет напоминать. В сердце ты моем, княжна. Хочу, чтобы и ты меня другом своим считала.
– Другом?
– Другом сердешным. Видел я тебя раз, но не забыть мне теперь тебя. Может, боги нас сводят вместе, но не случайно встретились мы, совсем не случайно.
– Уходи! Не теряй времени, беги! Не хочу видеть кровь родича под своим окном…
Другое хотела сказать Яничка, но опомнилась, поняла, что не следует выдавать тайных мыслей. Лица Рорка она не видела, лишь слышала его дыхание. Мысли ее смешались, изнутри поднялась жаркая дрожь. Собачий лай стал ближе, отсветы факелов наполнили Рогволодень, где-то взволнованно кричали.
– Куява постарался! – усмехнулся Рорк.
– Беги, Рорк. Уходи! Прощай же! – крикнула княжна и захлопнула ставни.
Сколько времени прошло, Яничка не помнила – все шептала заговоры да держалась за шолку, что дала ей мамка. Собаки всполошились, казалось, по всему городу, двор терема наполнили крики, потянуло факельным чадом. За дверями светелки затопали, весь терем заходил ходуном. Яничка задрожала, забилась в угол. Дверь распахнулась, в светелку ворвались княжичи, кроме Ярока и Горазда, с ними человек пять гридней, все при оружии и с факелами. За дверью надрывно брехали псы. Молодой Радослав бросился к княжне, обнял ее.
– Слава Перуну, жива! – воскликнул он. – Где нечистый?
– Кто?
– Очарованный этот, волкодлак.
– Не видела я его, – солгала Яничка, стуча зубами от страха.
– Не ври, девка, – Боживой подошел ближе, рывком поднял Яничку на ноги, заглянут ей в душу мутными воспаленными глазами, дыхнул тошнотворно перегаром. – Был он тут. Куява его видел, за беса принял. Лжешь, знамо, Рорк это был.
– Не знаю я, кто это был. Я сама испугалась. Куява говорил со мной, а потом бежать припустился, кричал что-то… Не видела я никого.
– Ладно, можешь скрытничать, – сквозь зубы сказал Боживой, отбросив сестру прочь. – Все равно его достану. Он у меня до смерти на цепи просидит, пес этот!
Гремя подковами на сапогах, вся ватага выбежала вон, оставив в светелке тяжелый запах горелой смолы, сивухи и пота. Не скоро прекратился остервенелый собачий лай, и воцарилось молчание, от которого девушке стало еще страшнее. Словно случилось то, чего она так боялась, – поймали сына Рутгера и, как обещал Боживой, на цепь посадили. Яничка несмело подошла к окну, распахнула ставни. Ночь пахнула ей в лицо прохладой и сыростью.
Под окном было тихо. Яничке почему-то подумалось, что Рорк вернется, обязательно вернется, чтобы сказать ей самое главное, то, чего не успел ей сказать. Но ожидание оказалось напрасным.
Часть II
– Значит, ныне они вместе… Пророчество старухи сбылось: через несколько дней после свадьбы Мирославы и Рутгера, близ Рогволодня, волк задрал овец и пастуха. Рутгер всегда был страстным охотником и потому решил убить волка. Волхвы предостерегали его, говоря, что это наказание богов, но Рутгер лишь смеялся над их речами. Он поклялся, что бросит волчиху на их с Мирославой брачное ложе. Он сдержал клятву, волчья шкура стала покрывалом для Мирославы, но волк успел его покусать, прежде чем Рутгер распорол ему брюхо. Вскоре Мирослава почувствовала, что беременна. А Рутгер захворал. Странная болезнь терзала его месяц, а потом он умер – ровно в тот день, когда они с Мирославой впервые увидели друг друга. – Турн вздохнул, выпил меда. – Вот что случилось с твоим отцом. Я поклялся ему, когда он лежал на смертном ложе, что расскажу тебе о прорицании ведьмы. Рутгер верил, что тебе суждено великое будущее.
– Где похоронен мой отец?
– Душа его в Валгалле, а прах – в водах моря. Я сжег его тело, а пепел высыпал в реку.
– Счастлив тот, у кого есть такой друг.
– Может быть, ты мне закроешь глаза в свое время.
– Но в чем смысл прорицания?
– А ты не догадался? Ты станешь великим конунгом. Чую, потому Световид и изгнал тебя.
– Я не понимаю.
– Минуло двадцать лет и один год. Зверь пришел на землю, и остановить его можешь только ты.
– Странно все это, – Рорк вспомнил о знаках на мече, протянул оружие Турну. – Ты это выбил на клинке. Что это значит?
– Это по-ирландски. Здесь написано: «Замыкающий пасть ада».
– Ты наполнил мой дух смятением, Турн. Я чувствую себя слепым щенком, который ползает в корзине и тычется носом во все стороны, ища выхода.
– Положись на богов, сынок, и они не оставят тебя. Я говорил сегодня с братьями-викингами, прибывшими в Рогволодень, – на запад отсюда началась большая война. Странные и страшные вещи творятся в земле готов. Говорят о каких-то чудовищах-всадниках, о зловещих знамениях. Верно, это то, о чем говорила ведьма, – зверь Хэль вырвался на свободу, а это значит, что твое время пришло. Ты должен исполнить свое предначертание. Боги знают место каждого из нас, теперь они призывают тебя.
– Что я должен делать?
– Идти к людям. Анты тебя не приняли, так иди к викингам.
– Правильно, брат! – послышался спокойный мужской голос.
В дверях хижины стоял Браги, спокойно, с прищуром рассматривал племянника, который так увлеченно слушал Турна, что не заметил, как рыжий ярл застиг их за разговором. Турн же сразу узнал брата Рутгера, хоть и прошло со дня их последней встречи немало лет.
– Видишь, племянник, как прихотливо распоряжаются боги человеческими судьбами! – сказал Браги, входя в лачугу. – Когда-то я предложил отцу сочетать узами Мирославу и Рутгера, а сегодня увидел их сына. Теперь я беру тебя под свою руку. Будешь моим керлом.[61]
– Могу ли я? – в замешательстве спросил Рорк.
– Каков молодец! – расхохотался Браги. – Силен, крепок, весь в Рутгера, его стать, а застенчив, как девица. Можешь! У тебя меч клана Ульвассонов, нашего клана. Трусы и слабаки не носят такое оружие. Поэтому не болтай лишнего, ступай на корабль. Весь Рогволодень гудит, как осиное гнездо. Едва взойдет солнце, тебя будут искать по лесам, чтобы убить.
– За что?
– А ты не понял? О юность! Рогволод отдал тебе княжеский меч. Это значит, он объявил тебя князем антов. Как ты думаешь, рад ли этому Боживой? Рады ли братья его? Ступай на корабль, говорю тебе!
– Я готов, дядя, – Рорк поднялся с лавки. – Только позволь мне еще раз сходить в город.
– Собаки и холопья с рогатинами разорвут тебя.
– Не разорвут. Я знаю, как пройти незамеченным.
– Хвастун! – Браги засопел, сгреб в пятерню рыжую бороду. – Твоя смерть будет на моих сединах.
– Я вернусь, – упрямо повторил Рорк. – А там я в твоей власти.
– Ты упрям, и это хорошо. Только помни, что девушка просватана за Эймунда.
Рорк улыбнулся: от Браги нельзя было скрыть ничего.
– Я помню, дядя, – ответил он и выскользнул из хижины.
– Молод еще, голова полна пустяков! – пробормотал Браги и повернулся к Турну. – Что ты ему говорил?
– Рассказал об отце. И о прорицании.
– Воистину, когда я плыл сюда, я даже не предполагал, что все так обернется! А ты, кузнец, намерен и дальше оставаться здесь, в гостях?
– А что мне делать? Мой дом в Норланде наверняка в запустении, близких и родных у меня нет.
– Еще не поздно вернуть себе расположение богов. Ты стар, но еще крепок и силен. К тому же ты хороший коваль. Когда-то о тебе легенды ходили. Если не забыл, как куются мечи и топоры, я возьму тебя в дружину.
Турн не нашелся, что ответить, лишь кивнул. Браги кивнул в ответ, вышел вон. Теперь его занимали совсем другие мысли.
К полуночи стало ясно, что все усилия волхвов и травников тщетны. Не помогли ни кровопускания, ни чудодейственные припарки, ни заговоры, ни нашептывания. Тот, перед кем трепетали враги, кто двадцать лет водил дружину северных антов, кому платили дань кривичи и вятичи, дреговичи и чудь. С кем не решались выходить на рать воинственная мордва и свирепые хазары, тихо умирал в своей горнице, не в силах даже пошевелить рукой или вытереть слюну, которая неудержимо бежала из перекошенного ударом рта. Верный Ольстин сидел рядом, держа в своих ладонях холодные пальцы князя, одесную и ошуюю от ложа встали семь княжичей, суровых и молчаливых – даже всегда улыбающийся Вуеслав был печален. Все уже знали, что Рогволод кончается.
Князь, казалось, не замечал их присутствия. Он больше не был частью этого мира, и мирская суета больше не омрачала его. Черты лица его в одночасье осунулись, заострились, и мука во взгляде сменилась безмятежностью и покоем. Тела своего Рогволод больше не чувствовал: удар лишил его совершенно речи, зрение и слух тоже стали изменять князю.
Он перестал различать лица тех, кто стоял у его изголовья. О чем он думал в эти последние минуты, знали только боги. Вспоминал ли князь свою молодость, свои победы над врагами, то, как рождались и росли его сыновья? Припомнились ли ему женщины, которых он любил, охоту, походы, часы радости и отчаяния, боли и счастья, все то, что зовется жизнью? Лицо князя было спокойным и сосредоточенным, и только хриплое тяжкое дыхание еще показывало, что душа его остается в разбитом болезнью теле, не покинула темницу, в которой прожила шестьдесят лет.
Кроме княжичей в горнице были ближние князя: воеводы, старшие отроки, ближние слуги. Пришли и варяги. Браги, убедившись, что у кораблей на пристани все спокойно, вернулся в город. Ринг, Эймунд, Вортганг и Хакан последовали за ним.
Браги был уверен, что кончина старого князя не нарушит его планов, что поход все равно состоится, кто бы ни возглавил племя – дружинники, от воевод до младших отроков, не пропустят случай отправиться вместе с варягами за славой и добычей. Браги неплохо знал словенский язык и слышал, о чем болтали дружинники на пиру. Вряд ли преемник Рогволода, кто бы он ни был, станет начинать правление со ссоры с гриднями…
Выбрав момент, Браги подошел к Боживою и шепнул:
– Жаль мне Рогволода, славный он был мужик. Кто теперь заменит его?
– Я старший из сыновей, мне и быть князем.
– А коли вече рассудит иначе?
– Не рассудит. За меня волхвы, дружина и старейшины.
– Хочешь, я намекну старейшинам, кого хочу видеть князем?
– Не стоит, старый. Если племя воюет, старейшины молчат.
– А этот парень разумен и знает, что делает, – пробормотал Браги, отходя от Боживоя, – с таким нужно держать ухо востро. Я, кажется, его недооценил.
Едва Браги отошел от ложа Рогволода, какой-то человек в нагольном кожухе вынырнул из толпы слуг за спиной Боживоя и что-то зашептал княжичу на ухо. Лиц Боживоя помрачнело.
– Ты уверен, что его нет в городе? – спросил он человека в кожухе.
– Так, княже. Весь Рогволодень обегали, с ног сбились. Знать, в лес он подался. Там его не достать, ночью-то.
– Достану. Лес велю поджечь, а достану. Ужо не увидит… Ступай, награду потом получишь.
– Князь что-то шепчет, – вдруг воскликнул Ольстин.
Четвертый сын князя, Ведмежич, оттолкнув слугу, рванулся к умирающему, склонился над ним, пытаясь разобрать, что же пытается сказать Рогволод. Прочие же, движимые любопытством, приблизились к самому ложу, прислушивались.
– Отойдите вы! – крикнул разгневанный Боживой, отталкивая самых рьяных. – Здесь и так духота, а вы ему дышать не даете.
– Батюшка, молви что-нито! – молил Ведмежич, всматриваясь в лицо Рогволода, но князь только шевелил губами, и невозможно было понять, что же он хочет сказать окружающим.
– Уже и голоса нет, – вздохнул кто-то. – Вборзе[62] помрет…
– Дай мне! – Боживой оттолкнул брата, сам склонился над отцом. – Батюшка, скажи свою волю, не уходи, не передав стол. Предотврати споры, передай стол по закону.
Боживой заметил, что будто гнев осветил восковое лицо Рогволода, чуть заметно задрожали мускулы на щеке. Вновь князь принялся беззвучно жевать губами, но никто ничего не услышал.
– Увы, с таким же успехом можно вопрошать скалы дракенборга! – вполголоса произнес Ринг.
– Княжич, не тормоши его! – взмолился Ольстин. – Дай ему помереть спокойно.
– Пошел прочь, холоп! – злобно бросил Боживой, вновь склонился над умирающим. – Батюшка, именем Сварога и Хорса заклинаю – говори!
– Погоже так обмирающего пытать, – зашептались в толпе, – слаб он, а может, и разумом скорбен стал.
– Молчать! – вступился за брата Горазд. – Никто не знает воли богов. Захотят боги, болезнь уйдет от отца. Боги все могут.
– Замолчите все! – крикнул побледневший Боживой. – Он говорит, клянусь Ярилом!
– Тебе почудилось, брат, – с сочувствием промолвил княжич Радослав. – Никто ничего не слышал.
– Жизнью клянусь, он что-то сказал… Вот, опять!
В самом деле, губы князя дрогнули, разлепились в мучительном усилии, какой-то странный звук вырвался из них, похожий на карканье и на предсмертный хрип одновременно.
– Р-рк! Р-хк!
Теперь уже все были убеждены, что слышали это, что дар речи понемногу возвращается к Рогволоду. Лица просветлели, вокруг ложа началась суматоха: все хотели услышать, что же говорит князь, подталкивали друг друга к ложу, и иные из стоявших с трудом удерживались на ногах, чтобы не упасть на больного. Княжичи оттеснили всех, велели замолчать. И в тишине отчетливо прозвучал хрип князя:
– Р-рк! Р-хк!
– Удивительно, но я понимаю его, – сказал Браги. – Клянусь змеем Мидгард, он зовет Рорка.
– Ты с ума сошел! – нахмурился Световид, вышедший из-за спин княжичей.
– А у тебя есть другое объяснение, ведун? – ответил Браги, выпрямив рыжую бороду.
– Батюшка, ты хочешь видеть внука? – наклонившись, произнес Боживой.
Рогволод дважды опустил веки. Боживой закусил губу от ярости.
– Сбег он, батюшка, или волком перекинулся, – сказал он. – Не знаем, где проклятого искать.
Еле слышный стон издал Рогволод и долго лежал в молчании. Все терпеливо прислушивались, ожидая слов князя, но вскоре Боживой не выдержал.
– Батюшка, какое тебе дело до этого несчастного? – заговорил он. – Все ждут воли твоей, кто князем будет.
Рогволод молчал. Боживой отер пот со лба. Остальные княжичи переглядывались в недоумении.
– Сдается мне, что князь хорошо бы поступил, назначив преемника, – шепнул Ринг на ухо отцу. – Иначе эти семеро просто передушат друг друга.
Рогволод будто услышал эти слова. На его застывшее лицо вновь набежала еле уловимая тень гнева. Тонкие губы раскрылись, умирающий князь выговорил:
– Р-рк!
– Постой, племянник, дай мне, – сказал Браги, видя, что Боживой окончательно теряет самообладание. – Брат, неужто ты хочешь видеть Рорка вместо себя князем антов?
Лицо Рогволода просветлело, он дважды моргнул, подтверждая, что Браги правильно его понял. Княжичи помертвели. Минуту в горнице никто от изумления не мог вымолвить ни слова, пока Боживой, не помня себя, не закричал:
– Во имя Хорса Пресветлого! Что он говорит? Волкодлака, колдуна, отродье навье Великим князем сделать? Это болезнь помрачила его разум!
– Уймись, Боживой! – сурово одернул княжича Световид. – Рогволод пока еще князь, говорит волю свою.
– Да он безумен! – Боживой вырвался из рук братьев, вцепился пальцами в покрывало у горла отца. – Я должен быть князем антов, я, Боживой, старший из сыновей! Слышишь, я должен быть князем!
Но Рогволод не слышал уже ничего. Белесая муть перед его глазами на мгновение прояснилась, и князь увидел, как из-за спин склонившихся над ним безликих фигур вышла высокая женщина в белом покрывале. У нее лицо Вешницы, первой жены князя, умершей сорок лет тому назад. Она улыбается и зовет его, но рот у нее какой-то странный, безгубый. Собрав все силы, Рогволод приподнялся ей навстречу, но захрипел и откинулся на ложе. Пальцы его разжались, глаза остекленели, нижняя челюсть отвалилась, и только тягучая слюна продолжала вытекать из провалившегося рта.
– Кончился, – прошептал Ольстин и поежился.
В горнице сразу стало холодно и жутко. Люди притихли, прятали друг от друга взгляды, спешили выйти вон. Волхв Световид взял за плечо ошеломленного Боживоя.
– Пока Рорк не нашелся, ты князь, – сказал он. – У ворот терема собрались посадские люди – выйди к ним, скажи, что князь почил с миром, созови всех на тризну.
Боживой вздрогнул, поднял полные слез бессильной ярости глаза на волхва.
– Пока Рорк не нашелся… – пробормотал он.
– Убей волчонка! – зашептал Световид. – Пошли надежных людей. Анты поддержат тебя. Все поддержат тебя. Убьешь проклятого, обезопасишь род свой от всех превратностей.
Глаза Боживоя вспыхнули.
– Я найду его! – прошептал он.
– Сейчас ничего с ним не поделать, – усмехнулся волхв. – Рорк под рукой варяжина Браги. Знаю я, что он на кораблях варяжских прячется. Там его тебе не достать. Однако война – это война. Захотят боги, сгинет проклятый волчонок под мечом.
– Я его сам убью, Световид.
– Балмочь! Ты должен здесь остаться. Пошли вместо себя Ведмежича. И надежного человека найди. Пусть будут там вместе с отродьем волчьим.
– Ты сказал, Световид!
– Боги на твоей стороне, Боживой. Почти их, и они предадут сына Рутгера в твои руки.
– Будешь ли со мной, Световид?
– До конца. Мой враг – твой враг.
Боживой бросил взгляд на остывающее тело отца, приблизился, поцеловал усопшего в лоб и размашистыми шагами вышел из горницы следом за остальными княжичами.
Ночь была темная и жаркая, одолевала духота. Внизу поминали умершего Рогволода: тело князя перенесли в повалушу[63], там же собрались волхвы и бабки-плакальщицы оправлять поминальный обряд. Кое-кто уже напился: громкие пьяные голоса были отчетливо слышны в ночной тишине. Иногда Яничке казалось, что она слышит голоса братьев.
Вечер она проплакала в своей светелке. Старого князя, своего приемного отца, она не любила, но чтила и уважала – Рогволод был порой очень ласков с ней. Его смерть ее поразила, в душе княжны образовалась зловещая пустота, которую нечем было заполнить. Яничка радовалась, что женщинам не положено быть на тризне, она бы не выдержала этого. Долгие часы тянулись в тоске.
За два часа до полуночи нежданно пришел варяжин – посланец от ярла Эймунда, рудый[64], с наглыми глазами навыкате. Мамка хотела вытолкать нечестивца вон, но варяг заупрямился, лопотал что-то, показывал ларец. Яничка остановила мамку. Варяжин передал ей на словах сочувствие Эймунда и вручил подарки – Эймунд и впрямь уже видел себя женихом словенской княжны. Яничка не хотела брать ларец, но варяжин настоял-таки. Эймунд прислал щедрые дары: в ларце оказались отрезы дивного синего бархата и нарядной камки, тонкой работы серебряный кубок, изящное огорлие[65] с ясписом и бирюзой, наборный тарелец[66], какие носили знатные варяжинки, тяжелая золотая цепь и черепаховый гребень, украшенный дивной резьбой – изящная работа ромейского мастера. Мамка ахала и охала, рассматривая подарки Эймунда, а Яничка думала о своем, хотя внимание Эймунда польстило ей, а подарки понравились. Варяжин сообщил, что варяги с утра уходят из Рогволодня и просил передать какие-нибудь добрые слова для Эймунда, уходящего на великую войну. Яничка лишь поблагодарила посланца и просила сказать жениху незваному, чтобы берег себя. С тем посланец и ушел. Холодность Янички рассердила мамку.
– И чего, дочка, тебе еще нужно? – печалилась мамка. – Щедрый-то какой жених, поминки какие богатые прислал. Радоваться должна, а ты слова доброго ему пожалела.
– Оставь меня, – вдруг сказала Яничка, – и ларец унеси.
– Гневаешься на меня, еврашка?
– Нимало. Хочу одна побыть…
Мамка, ворча что-то, удалилась с ларцом под мышкой. Яничка села на лавку под светильницей, закрыла глаза. Мысли ее путались, визит варяжина напомнил ей совсем о другом человеке. Вспомнился ей странный наговор, слышанный еще в детстве, защищающий от мороков и баганов: «У камня горючего, у заверти кипучей, в чаще лесной, под вековой сосной лежит горе до поры до времени. Ворон черный, пролетай мимо, не неси мое горе на своих крыльях, волк серый, пробегай мимо, не неси мое горе в своих зубах! Нави бледные, мороки черные, ночные, сгиньте, исчезните в болотах зловонных, в провалах бездонных! Не мучьте меня, не терзайте ночами, не обступайте, кровь не холодите, пропадом пропадите! Слово мое верное, сила моя крепкая, наговор мой, как цепь в огне томленая, в ключевой воде закаленная, не разбиваемая, не размыкаемая!»
…Волк серый, не неси мое горе в своих зубах…
– …Не неси мое горе! – промолвила княжна, как во сне.
Что-то стукнуло под окном, потом еще раз. Яничка испуганно зачурилась, осторожно выглянула наружу.
Под окном стоял Куява, молодой красавец, родич Ратши. То ли мед княжеский так вздурил ему голову, и без того горячую, то ли любовный пыл одолел сверх меры, но решился Куява объясниться.
– Яничка, люба моя! – воскликнул он, увидев княжну. – Не гони, дай посмотреть на тебя, чтобы сердце насладилось…
– Ты что, Куява, меду дурного опился? – сердито зашептала девушка. – Будто не знаешь, что мерлый[67] у нас в доме? Поди прочь, не до тебя мне сейчас, не до речей твоих бесстыжих.
– Чаю, не любишь ты меня, – взмолился дружинник, – так дай хоть личиком твоим насладиться, под окном твоим побыть. На днях уходим заодно с урманами, может, головы сложим, не увижу тебя боле…
– Молчи, беду на себя накличешь! Настырный ты, говорила же тебе. Братья узнают, худо тебе будет.
– А что мне братья твои, даром княжичи? Я сам при мече и постоять за себя могу. А варяжина, что тебя сватает, я на суйм[68] вызову.
– Ах ты, дурак несчастный! Разумей, что говоришь, пока до лиха тебя язык твой не довел. Не смей с Эймундом задираться, убьет он тебя. Он в двадцати походах был и настоящего морского змея зарубил, а уж тебя подавно зарубит.
– Вирухать[69] горазд твой варяжин. Все они барандаи[70] бессовестные. Побоялись остаться в городе. Ушли по реке вниз. Чаю, со страху!
Яничка промолчала. Она поняла, что хитрый Браги недаром увел варяжскую рать из города. Рорк с ними, это ей стало понятно. Не хотят враги понапрасну своих союзников-словен злить.
– И как же вы в поход-то пойдете, если ушли урманы? – спросила она.
– Первуд сказал, пойдем берегом до Лугодола, а там варяги нас на ладьи свои возьмут. Так оно быстрее и проще будет. Что ж Эймунд не рассказал тебе о том? Не любит он тебя.
– А вот любит. Он мне дары богатые прислал.
Куява даже застонал от бессильной ярости.
– Я тебе из похода что хочешь привезу, – заговорил он горячо, – хочешь – золота, хочешь – тканей и шитья ромейского, хочешь – украшений! Выкуплю тебя у братьев, такое вено положу, что не откажут мне. Только скажи, люб ли я тебе хоть немного? Голова у меня кругом идет, как во сне с тобой разговариваю, горю, как в огнице!
– Остепенись, Куява, с княжной говоришь. Блазнить[71] меня вздумал?
– Знаю, что княжна ты, но не могу совладать с собой. Во сне тебя вижу каждую ночь, покой потерял, нет мне отрады ни в чем. Может, какая ворожба на мне? А то пойду и в вир[72] головой, чтобы черти меня прибрали!
– Чур тебя! – испугалась Яничка. – Кто ж ночью рогатых поминает!
Куява было отрыл рот, чтобы отшутиться, но тут почувствовал, что рядом с ним кто-то стоит. Ночной мрак будто сгустился, зашуршала трава под легкими шагами. Оборотившись, Куява увидел под березой черную тень. Тень смотрела на него.
Куява труса никогда не праздновал, мало кто в дружине антов мог сравниться с ним отвагой. Но такого ужаса юноша ни разу в жизни не испытывал: будто смертный холод сковал его по рукам и ногам, оледенил сердце.
– Красно говоришь, братец, – сказала тень, – но устала от тебя княжна, пора бы и честь знать.
Куява догадался, кто перед ним, но оттого ужас его стал еще больше. Потому, так и не ответив, попятился дружинник назад, ударился о ствол дерева и помчался, не разбирая дороги, прочь от терема. Когда его вопли затихли вдалеке, говоривший вышел из мрака. Яничка вздрогнула, сердце у нее пропустило удар – она узнала Рорка.
– Не бойся меня, княжна, – сказал Рорк. – Я пришел поблагодарить тебя за заступничество и за доброту твою и попрощаться с тобой.
– Снова ты! – простонала княжна.
– Прости, напугал тебя.
– Безумный! Беги, пока Куява людей не привел.
– Горько мне, что возненавидели меня соплеменники, ведь я никогда вреда не причинил. Не знаю, отчего зверем меня считают, крови моей жаждут. Ныне один добрый человек поведал мне тайну рождения моего, но ведь не навия я, не чудовище – такой же человек, как все. Сегодня ухожу я в далекие края и, может статься, никогда обратно не вернусь. Сегодня вечером прощаюсь с прошлой жизнью. И богам благодарен за то, что тебя увидел.
– На пиру я не боялась тебя, а теперь боюсь!
– Ты спасла меня. После смерти матери не встречал я души чище твоей.
– Молви, Рорк, неужто ты и на самом деле волк?
– Люди меня так зовут. Но я человек, от женщины рожденный. Глупцы глаз не имеют, страхами своими живут. Одна ты правду увидела, пожалела горемыку.
– Уходи же! – взмолилась княжна. – Слышишь, собаки лают? Найдут они тебя.
– Уже иду. Плат, что ты мне дала, оставлю, он мне о тебе будет напоминать. В сердце ты моем, княжна. Хочу, чтобы и ты меня другом своим считала.
– Другом?
– Другом сердешным. Видел я тебя раз, но не забыть мне теперь тебя. Может, боги нас сводят вместе, но не случайно встретились мы, совсем не случайно.
– Уходи! Не теряй времени, беги! Не хочу видеть кровь родича под своим окном…
Другое хотела сказать Яничка, но опомнилась, поняла, что не следует выдавать тайных мыслей. Лица Рорка она не видела, лишь слышала его дыхание. Мысли ее смешались, изнутри поднялась жаркая дрожь. Собачий лай стал ближе, отсветы факелов наполнили Рогволодень, где-то взволнованно кричали.
– Куява постарался! – усмехнулся Рорк.
– Беги, Рорк. Уходи! Прощай же! – крикнула княжна и захлопнула ставни.
Сколько времени прошло, Яничка не помнила – все шептала заговоры да держалась за шолку, что дала ей мамка. Собаки всполошились, казалось, по всему городу, двор терема наполнили крики, потянуло факельным чадом. За дверями светелки затопали, весь терем заходил ходуном. Яничка задрожала, забилась в угол. Дверь распахнулась, в светелку ворвались княжичи, кроме Ярока и Горазда, с ними человек пять гридней, все при оружии и с факелами. За дверью надрывно брехали псы. Молодой Радослав бросился к княжне, обнял ее.
– Слава Перуну, жива! – воскликнул он. – Где нечистый?
– Кто?
– Очарованный этот, волкодлак.
– Не видела я его, – солгала Яничка, стуча зубами от страха.
– Не ври, девка, – Боживой подошел ближе, рывком поднял Яничку на ноги, заглянут ей в душу мутными воспаленными глазами, дыхнул тошнотворно перегаром. – Был он тут. Куява его видел, за беса принял. Лжешь, знамо, Рорк это был.
– Не знаю я, кто это был. Я сама испугалась. Куява говорил со мной, а потом бежать припустился, кричал что-то… Не видела я никого.
– Ладно, можешь скрытничать, – сквозь зубы сказал Боживой, отбросив сестру прочь. – Все равно его достану. Он у меня до смерти на цепи просидит, пес этот!
Гремя подковами на сапогах, вся ватага выбежала вон, оставив в светелке тяжелый запах горелой смолы, сивухи и пота. Не скоро прекратился остервенелый собачий лай, и воцарилось молчание, от которого девушке стало еще страшнее. Словно случилось то, чего она так боялась, – поймали сына Рутгера и, как обещал Боживой, на цепь посадили. Яничка несмело подошла к окну, распахнула ставни. Ночь пахнула ей в лицо прохладой и сыростью.
Под окном было тихо. Яничке почему-то подумалось, что Рорк вернется, обязательно вернется, чтобы сказать ей самое главное, то, чего не успел ей сказать. Но ожидание оказалось напрасным.