Страница:
Монотеист, наоборот, исходит не от действительного, чувственного человека, являющегося живым, отдельным существом, он идет изнутри наружу, он исходит от духа человека, духа, который выражается в слове, который одним лишь словом производит действие, чье простое слово способно творить. Человек, стоящий над другими, как их господин, которому они повинуются, повелевает ведь миллионами одним простым словом; ему стоит лишь приказать, чтобы его воля была исполнена другими, ему подчиненными слугами. Через посредство простого слова действующие и творящие дух и воля человека, а именно человека, деспотически, или монархически, повелевающего, есть, следовательно, то, из чего исходит монотеист, есть прообраз его фантазии, его воображения. Политеист косвенно обожествляет человеческий дух, человеческую фантазию, ибо ведь предметы природы превращаются для него в богов лишь при помощи фантазии, монотеист же обожествляет прямо, непосредственно. Монотеистический или христианский бог поэтому есть, что и надлежало доказать, в такой же мере продукт человеческой фантазии, такой же образ человеческого существа, как и политеистический, с той лишь разницей, что человеческое существо, сообразно которому христианин мыслит и творит своего бога, не есть существо осязаемое, существо уловимое, могущее быть представленным в очертаниях статуи, картины. Христианский и иудейский бог не поддается изображению; да и кто может составить себе телесный образ духа, воли, слова? Различие между монотеизмом и политеизмом заключается далее в том, что политеизм имеет своей отправной точкой и основанием чувственное воззрение, представляющее нам мир во множестве его существ, монотеизм же исходит от связи, от единства мира, от мира, каким его человек приводит к единству в своем мышлении и воображении. Есть лишь один мир и, следовательно, лишь один бог, говорит, например, Амвросий. Многие боги создания воображения, непосредственно примыкающего к чувствам; единый бог есть создание воображения, отвлеченного от чувств, связанного со способностью к абстракции. Чем больше человек находится во власти воображения, тем чувственнее его бог; так же и единый бог; чем больше человек привык к отвлеченным понятиям, тем его бог менее чувственный, более отвлеченный, хитроумный. Различие между христианским богом в том виде, в каком он является предметом для рационалиста, подвергающего свою веру размышлению, и в том виде, в каком он является предметом для правоверного христианина, заключается лишь в том, что бог рационалиста есть существо более хитроумное, отвлеченное, не чувственное, чем существо мистика или правоверного, заключается лишь в том, что рационалист силу своего воображения определяет силой абстракции, отдает первую во власть второй; старовер же дает воображению преодолеть свою силу отвлечения или способность понимания, преодолеть и властвовать над ними. Или иными словами: рационалист определяет или, лучше, ограничивает веру разумом, - ведь - это разум, который мы обозначаем и выражаем в обыденной речи и в обыденном мышлении как способность образовывать понятия, - а правоверный властвует над разумом при посредстве веры. Бог староверов может все, и на самом деле делает то, что противоречит разуму; он может все, что представляет себе возможным неограниченное воображение веры,- а для веры нет ничего невозможного, - то есть этот бог осуществляет то, что верующий воображает; он есть лишь осуществленная, опредмеченная неограниченная сила воображения человека, цельно верующего. Рационалистический бог, наоборот, ничего не может и ничего не делает такого, что противоречило бы разуму рационалиста или, вернее, силе веры и воображения, ограниченной рационалистическим разумом.
Тем не менее, рационализм есть также поклонение изображениям и идолопоклонство, если поклонение изображениям равносильно идолопоклонству; ибо так же, как подлинный, чувственный идолопоклонник принимает чувственное изображение за бога, за действительное существо, точно так же и рационалист считает своего бога, создание своей веры, своей силы воображения и своего разума за действительное существо, живущее вне человека. Он приходит в бешенство и впадает в фанатизм старой веры, если у него оспаривается бытие бога или - что то же - его бога, ибо каждый считает за бога лишь своего бога, - если ему хотят доказать, что его бог есть лишь субъективное, то есть воображаемое, представленное, измышленное существо, что его бог есть лишь изображение его собственного, рационалистического существа, ограничивающего силу воображения силою абстракции, веру - мышлением. Однако довольно пока что говорить о различии между рационалистами и ортодоксами, к которому мы еще позже вернемся.
Я должен, однако, вставить еще одно замечание. Я не различал, противопоставляя друг Другу язычество и христианство, веру во многих богов и веру в единого бога, я не различал между предметом языческой религии в том виде, в каком он является предметом природы, и в том, в каком он является предметом искусства; я одинаково говорил: бог язычества есть эта природа, это изображение, это дерево. Об этом скажу теперь вот что. Я говорил:
сила воображения делает тела природы, солнце, луну и звезды, растения, животных, огонь, воду человеческими личными существами, но сообразно различным действиям и впечатлениям, которые производят предметы природы, она очеловечивает, олицетворяет различно. Небо, например, оплодотворяет землю дождем, освещает солнцем, оживляет теплотою. Человек представляет себе поэтому в своем воображении землю, как существо воспринимающее, женское, небо - как существо оплодотворяющее, мужское. Религиозное искусство не имеет другой задачи, как чувственно, наглядно представить предметы природы или причины природных явлений и природных действий, какими их человек в своем религиозном воображении рисует, - другой задачи, как осуществить создания религиозного воображения. То, во что человек верит, внутренне себе представляет, внутренне считает действительным, он хочет также и видеть вне себя, как нечто действительное. При помощи искусства - разумеется, религиозного искусства - хочет человек дать существование тому, что не имеет существования; религиозное искусство есть самообман, самообольщение человека; он хочет себя уверить при его помощи, что есть то, чего нет, подобно тому, как это делают верующие в бога философы, желающие нас заверить при посредстве своих искусственных доказательств бытия божия, что бог действительно есть, что действительно вне нас существует то, что есть только в нашей голове. Что же, следовательно, есть то, чему искусство хочет дать существование? Есть ли это солнце, есть ли это земля, есть ли это небо, воздух, как причина молний и грома? Нет, эти предметы существуют, - и что за интерес был бы для человека, а особенно религиозного человека, изображать солнце, каким оно является нашим чувствам? Нет! Религиозное искусство хочет изображать не солнце, а бога солнца, не небо, а бога небес; оно хочет изображать лишь то, что фантазия вкладывает в чувственный предмет, что, стало быть, не существует чувственно; оно хочет лишь сделать доступным нашим чувствам небо, солнце, поскольку они мыслятся, как личные существа, солнце, поскольку оно является нечувственным, а фантастическим, воображаемым существом. Главное в художественном изображении бога есть его личность, его созданное фантазией человекоподобное существо, второстепенное - природа; естественный предмет, хотя бог и является первоначально лишь его олицетворением, служит лишь средством обозначения этого бога и придается ему как атрибут. Так, бог неба и грома, Зевс в греческой религии, хотя первоначально, как и во всех естественных религиях, он представлял одно с громом и молнией, изображается держащим в руке королевский скипетр или пылающую стрелу молнии. Первоначальное существо бога грома - природа низведено, стало быть, до роли простого орудия лица. Тем не менее, однако, между небом как существом природы, и богом неба, представленным в произведении искусства, имеется то равенство или единство, что оба они существа чувственные, телесные;
но небесный бог таков лишь в воображении, так что по сравнению с богом, по крайней мере не являющимся чувственным существом, различие между предметом искусства и природой отпадает, или по крайней мере не было необходимости это различие выдвигать. Однако вернемся опять к нашему предмету.
Я утверждал, что сила воображения есть существенный орган религии; что бог есть воображаемое, образное существо и притом он есть образ человека; что и предметы природы, человекоподобные существа, если они рассматриваются с религиозной точки зрения, являются именно в силу этого образами человека, что и духовный бог христиан есть лишь силою воображения человека созданное, вне человека проектированное и представленное, как самостоятельное, действительное существо, как изображение человеческого существа, - что, следовательно, предметы религии, разумеется в том виде, в каком они являются ее предметами, не существуют вне воображения. Против этого утверждения верующие, особенно теологи, ужасно протестовали и восклицали: возможно ли, что простым воображением является то, что доставляет так много утешения людям, ради чего миллионы людей даже жертвовали жизнью? Но это совсем не доказательство действительности и истинности этих предметов. Язычники также считали своих богов действительными существами, приносили им в жертву целые гекатомбы, даже жизнь свою или других людей, и все-таки христиане теперь считают, что эти боги были лишь вымышленные, воображаемые существа. Что настоящее время считает за действительность, то будущее признает фантазией, воображением. Наступит время, когда будет так же общепризнано, что предметы христианской религии были лишь фикциями, как теперь это общепризнано относительно богов язычества. Только эгоизм человека полагает своего бога за истинного, а богов других народов за воображаемые существа. Сущность силы воображения - там где ей не выступают в противовес чувственные воззрения и разум, - заключается именно в том, что она заставляет казаться человеку действительным то, что она ему представляет.
Какую власть над человеком проявляет воображение, это могут наглядно показать примеры из жизни так называемых диких народов. "Дикари в Америке и Сибири не предпринимают никакого путешествия, не совершают никакого обмена, не заключают никакого договора, если они не побуждаются к этому своими снами. Самое ценное, что у них есть, то, что они, не задумываясь, защищали бы ценой жизни, они отдают, доверившись сну. Камчадалки отдаются без сопротивления тому, кто уверит их в том, что во сне обладал ими. Один ирокезец видел сон, что ему отрезали руку, и он ее себе отрезал; другой, что он убил своего друга, и он его убил" (Б. Констан, указанное сочинение). Может ли власть воображения быть доведена до высшей степени, чем здесь, где виденная во сне потеря руки делается основой и законом действительной потери; где виденное во сне воображаемое убийство друга делается основой и законом действительного убийства, где, стало быть, простому сну приносят в жертву свое тело, свои руки, своего друга? (20) Как для дикарей в настоящее время, так и для древних народов сон имел значение божественного существа, откровения, явления бога. Даже христиане отчасти и теперь считают сны за божественные внушения. Но то, в чем бог являет свое откровение, в чем он себя проявляет, есть не что иное, как его существо. Поэтому бог, который являет свое откровение во время сна, есть не что иное, как существо сна. Но что же такое существо сна? Не ограниченная законами разума и чувственного воззрения, необузданная сила воображения или фантазия. Следует ли из того, что христиане давали себя преследовать за предметы своей веры, приносили им в жертву свое имущество и кровь, следует ли их истинность и действительность? Нисколько. Так же мало, как из того, что ирокез в угоду своему сну отсечет себе руку, следует, что он эту руку действительно потерял во сне; также мало вообще истинность снов вытекает из того, что человек, который дает над собой власть снам, приносит им в жертву истину разумного чувственного воззрения.
Я привел сны, лишь как чувственные очевидные примеры религиозной власти воображения над человеком. Но я утверждал также, что сила воображения религии не есть свободная сила художника, но что она имеет практическую эгоистическую цель, или что сила воображения религии имеет свои корни в чувстве зависимости, что религиозная сила воображения держится главным образом за предметы, возбуждающие в человеке чувство зависимости. Чувство зависимости человека не стоит, однако, в связи с определенными только предметами. Как сердце находится постоянно в движении, непрерывно бьется, так же точно никогда в человеке, а именно в человеке, над которым властвует сила воображения, не замирает чувство зависимости, ибо при каждом шаге, который он делает, его может постигнуть беда, каждый предмет, как бы он ни был незначителен, может угрожать ему смертью. Это чувство страха, эта неизвестность, эта всегда сопровождающая человека боязнь несчастий есть корень религиозной силы воображения; и так как религиозный человек все беды, его постигающие, приписывает злым существам или духам, то страх перед привидениями и духами есть сущность религиозной силы воображения, по крайней мере у необразованных людей и народов. Чего человек боится, чего он пугается, то сейчас же фантазия превращает в злое существо, или, наоборот, что ему фантазия рисует как злое, того он боится и стремится поэтому расположить к себе при помощи религиозных средств или обезвредить. Так, например, у чиккитов в Парагвае, как это значится в "Истории Парагвая" Шарлевуа, "не найдено явственного следа религии, однако они боялись демонов, которые, как они говорили, имели обыкновение являться им в ужасающих образах. Свои празднества и пирушки они начинали с того, что призывали демонов не мешать их веселью". Таитяне верят в то, что если кто ударится ногою о камень и ему станет больно, то это сделал один из Эатуа или сам Эатуа, то есть бог, так что про них, как это значится в третьем и последнем путешествии Кука, "можно буквально сказать, что они при своей религиозной системе ступают всегда по заколдованной почве". Так и ашантии в Африке, если они ночью в темноте оступятся о камень, верят, что злой дух спрятался в камне, чтобы им причинить боль ("Ausland", 1849, май). Так фантазия превращает камень, о который человек по своей неосмотрительности споткнулся, в дух или в бога! Но как легко повторно спотыкается человек! На каждом шагу может приключиться с ним это несчастье. Поэтому человек, находящийся во власти своего чувства и воображения, постоянно видит себя окруженным злыми духами! Так, у североамериканских индейцев достаточно, чтобы у кого-нибудь заболели зубы или голова, чтобы это сейчас же означало, что "духи недовольны и хотят, чтобы с ними примирились" (Хеккевельдер, "Известия об истории, обычаях и нравах индейских племен"). Особенно выделяются своим страхом перед духами и привидениями народы Северной Азии, исповедующие так называемое шаманство, религию, которая состоит не в чем ином, как "в боязни духов, изгнании духов и заклинании духов"; они живут в непрестанной борьбе "с враждебными духами, которые бродят по пустыне и по далеким снежным полям" (Штур, "Религиозная система языческих народов Востока"). Но не одно шаманство, как это также говорит Штур, имеет свои корни в этой вере в привидения, но более или менее религии всех народов. Особенно замечательно то, что рассказывают о североамериканских дикарях. "Как ни храбр, горд и как ни чувствует свою независимость североамериканский индеец, все же страх перед колдовством и волшебством делает его одним из самых пугливых и робких созданий", - говорит Хеккевельдер. "Невероятно, - продолжает он далее, какое влияние оказывает на настроение вера индейцев в колдовство. Они уже не те люди в тот момент, когда их воображение охвачено мыслью, что они заколдованы. Их фантазия тогда находится постоянно в действии, рисуя самые страшные и подавляющие образы". Страх перед колдовством есть не что иное, как страх перед тем, что может быть причинено несчастье злым существом так называемым сверхъестественным, колдовским образом. И это суеверие, это воображение так сильно у индейцев, что они часто под влиянием "простого воображения, что им причинен вред, что они околдованы, и на самом деле умирают" (21). Точно так же, как и Хеккевельдер, высказывается и Вольней о североамериканских дикарях в своем описании Северной Америки: "Страх перед злыми духами есть одно из самых распространенных и мучительных представлений; их самые бесстрашные воины в этом пункте подобны женщинам и детям; сон, какое-нибудь ночное видение в кустах, неприятный крик пугают их". Точно так же, как у названных народов, мы находим и у христиан самые преувеличенные представления о бедах и смертельных опасностях и описания ими опасностей, которые преследуют человека на всех путях и которые их религиозная фантазия представляет им как действия враждебного человеку злого существа или духа, дьявола, Действия, которые могут быть устранены лишь противодействием доброго, к человеку благосклонною и всемогущего бога.
Боги, следовательно, - создания фантазии, но создания фантазии, находящиеся в самой тесной связи с чувством зависимости, с человеческой нуждой, с человеческим эгоизмом, создания фантазии, которые в то же время являются существами, созданными чувством, существами или созданиями аффектов, в особенности страха и надежды. Человек требует от богов, как я уже это говорил при описании религиозного поклонения изображениям, чтобы они ему помогали, если он их представляет себе добрыми существами, чтобы они ему не вредили, по крайней мере не мешали его планам и радостям, если он их представляет себе злыми. Религия поэтому есть не только дело воображения, фантазии, не только дело чувства, но также и дело желания, стремления человека и его потребности устранять неприятные чувства и создавать себе приятные, получать то, чего у него нет, но что ему хотелось бы иметь, а удалять то, что он имеет, но чего иметь он не хотел бы, как, например данную беду или данный недостаток, - короче говоря, она есть выражение стремления человека освободиться от бед, которые у него есть, или которых он опасается, и получить то добро, которое он желает, которое ему рисует его фантазия,она есть выражение так называемого стремления к счастью.
ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ ЛЕКЦИЯ.
Человек верит в богов не только потому, что у него есть фантазия и чувство, но также и потому, что у него есть стремление быть счастливым. Он верит в блаженное существо не только потому, что он имеет представление о блаженстве, но и потому, что он сам хочет быть блаженным; он верит в совершенное существо потому, что он сам хочет быть совершенным; он верит в бессмертное существо потому, что он сам не желает умереть. То, чем он сам не является, но чем он хотел бы быть, это он представляет себе имеющимся в своих богах; боги - это желания людей, которые мыслятся как осуществленные в действительности, которые превращены в действительные существа; бог есть стремление человека к счастью, нашедшее свое удовлетворение в фантазии. Если бы человек не имел желаний, то он, несмотря на фантазию и чувство, не имел бы ни религии, ни богов. И сколь различны желания, столь же различны и боги, а желания столь же различны, сколь различны сами люди. Кто предметом своих желаний не имеет мудрости и рассудительности, кто не хочет быть мудрым и рассудительным, тот не имеет и богини мудрости предметом своей религии. Мы должны по этому случаю опять восстановить в своей памяти то, что было сказано в первых лекциях, а именно, что для того чтобы понять религию, мы должны при ее объяснении избегать всяких односторонних, ограниченных оснований или не уделять этим основаниям иного места в религии, чем то, которое они занимают в ней в действительности. Поскольку боги являются силами и притом первоначально силами природы, которые человеческое воображение переделало в человекоподобные существа, человек падает перед ними ниц; он чувствует перед ними свое ничтожество; они - предметы его чувств ничтожества, страха, почтения, изумления, удивления, страшные или чудесные, величественные существа, производящие на человека все то впечатление, которое вообще на него производит существо или образ, наделенный волшебными силами фантазии; поскольку же они силы, исполняющие желания людей, дающие человеку то, чего он хочет и в чем он нуждается, они предметы человеческого эгоизма. Короче говоря, религия имеет по существу одну практическую цель и основание; стремление, из которого исходит религия, ее последнее основание есть стремление к счастью, и если это стремление представляет собой нечто эгоистичное, то, стало быть, - эгоизм. Кто этого не замечает или это оспаривает, тот слеп, ибо история религии подтверждает это на каждой своей странице, она подтверждает это и на низших, и на высших стадиях религии. Пусть вспомнят при этом те свидетельства, которые в одной из прежних лекций я приводил из христианских, греческих и римских писателей. Этот пункт практически и теоретически самый важный, ибо если доказано, что бог обязан своим существованием лишь стремлению человека к счастью, но что религия удовлетворяет это стремление лишь в воображении, то необходимым следствием этого является то, что человек ищет удовлетворения этого стремления иным способом, чем религия, другими, не религиозными средствами. Вот еще несколько подтверждающих примеров.
Тогда как прежде моя задача заключалась в том, чтобы доказать, что любовь к себе есть последнее основание религии, - теперь моя задача более определенная: доказать, что религия имеет своей целью человеческое счастье, что человек почитает богов и молится им только для того, чтобы они исполнили его желания, чтобы он стал через них счастлив. "Просите, - говорится в Библии, - и дано будет вам; ибо всякий просящий получает. Есть ли между вами такой человек, который, когда сын его попросит у него хлеба, подал бы ему камень? Итак, если вы, будучи злы, умеете даяния благие давать детям вашим, тем более отец ваш небесный дает блага просящим у него". "Если бы, следовательно, кто-либо мог, - говорит Лютер в своем собрании церковных проповедей, - взять у самого бога мужество, дабы возыметь по отношению к нему дерзание и сказать ему от всего сердца: ты - мой дорогой отец, - чего бы он только не мог попросить? и в чем бы бог ему мог отказать? его собственное сердце скажет, что должно быть так, как он просит". Бог, таким образом, представляется в виде существа, исполняющего желания, выслушивающего просьбы. Молятся для того, чтобы получить добро, чтобы быть избавленным "от опасностей, от нужды и от всякого рода невзгод". Но чем больше нужда, опасность, страх, тем сильнее дает себя знать и инстинкт самосохранения, тем живее желание быть спасенным, тем горячее молитва. Так, индейцы, как рассказывает в качестве очевидца Хеккевельдер в не раз уже упоминавшемся сочинении, обращаются при приближении бури или непогоды к Манитто воздуха (то есть к богу воздуха, к воздуху, представленному в виде личного существа), чтобы он отвратил от них все опасности; так чиппевеи на озерах Канады молятся Манитто вод, чтобы он предупредил слишком большое нарастание волн, пока они совершают переправу по воде. Так и римляне приносили жертвы бурям и морским волнам всякий раз, когда они отправлялись в море, Вулкану, богу огня, когда у них случался пожар, или чтобы пожара не было. Когда ленапы отправляются на войну, то они, по свидетельству Хеккевельдера, предварительно молятся и поют следующие строфы: "О, я, бедный, выступающий в поход против врага! И не знаю я, вернусь ли я обратно, чтобы порадоваться объятьям моих детей и жены. О, бедное создание, чья жизнь не от него зависит, которое не имеет власти над своим телом, которое, однако, все же пытается исполнить свой долг во имя благополучия своего народа! О, ты, великий дух, там, наверху, имей сострадание к моим детям и к моей жене! Предохрани, так чтобы им не пришлось по мне горевать! Дай успеха этому моему предприятию, чтобы я, мог убить моего врага и принести знаки победы домой, моей дорогой семье и моим друзьям, так, чтобы мы друг Другу порадовались. Имей сострадание ко мне и сохрани мою жизнь, и я принесу тебе жертву". В этой трогательной, простой молитве перед нами собраны воедино все указанные моменты религии.
Тем не менее, рационализм есть также поклонение изображениям и идолопоклонство, если поклонение изображениям равносильно идолопоклонству; ибо так же, как подлинный, чувственный идолопоклонник принимает чувственное изображение за бога, за действительное существо, точно так же и рационалист считает своего бога, создание своей веры, своей силы воображения и своего разума за действительное существо, живущее вне человека. Он приходит в бешенство и впадает в фанатизм старой веры, если у него оспаривается бытие бога или - что то же - его бога, ибо каждый считает за бога лишь своего бога, - если ему хотят доказать, что его бог есть лишь субъективное, то есть воображаемое, представленное, измышленное существо, что его бог есть лишь изображение его собственного, рационалистического существа, ограничивающего силу воображения силою абстракции, веру - мышлением. Однако довольно пока что говорить о различии между рационалистами и ортодоксами, к которому мы еще позже вернемся.
Я должен, однако, вставить еще одно замечание. Я не различал, противопоставляя друг Другу язычество и христианство, веру во многих богов и веру в единого бога, я не различал между предметом языческой религии в том виде, в каком он является предметом природы, и в том, в каком он является предметом искусства; я одинаково говорил: бог язычества есть эта природа, это изображение, это дерево. Об этом скажу теперь вот что. Я говорил:
сила воображения делает тела природы, солнце, луну и звезды, растения, животных, огонь, воду человеческими личными существами, но сообразно различным действиям и впечатлениям, которые производят предметы природы, она очеловечивает, олицетворяет различно. Небо, например, оплодотворяет землю дождем, освещает солнцем, оживляет теплотою. Человек представляет себе поэтому в своем воображении землю, как существо воспринимающее, женское, небо - как существо оплодотворяющее, мужское. Религиозное искусство не имеет другой задачи, как чувственно, наглядно представить предметы природы или причины природных явлений и природных действий, какими их человек в своем религиозном воображении рисует, - другой задачи, как осуществить создания религиозного воображения. То, во что человек верит, внутренне себе представляет, внутренне считает действительным, он хочет также и видеть вне себя, как нечто действительное. При помощи искусства - разумеется, религиозного искусства - хочет человек дать существование тому, что не имеет существования; религиозное искусство есть самообман, самообольщение человека; он хочет себя уверить при его помощи, что есть то, чего нет, подобно тому, как это делают верующие в бога философы, желающие нас заверить при посредстве своих искусственных доказательств бытия божия, что бог действительно есть, что действительно вне нас существует то, что есть только в нашей голове. Что же, следовательно, есть то, чему искусство хочет дать существование? Есть ли это солнце, есть ли это земля, есть ли это небо, воздух, как причина молний и грома? Нет, эти предметы существуют, - и что за интерес был бы для человека, а особенно религиозного человека, изображать солнце, каким оно является нашим чувствам? Нет! Религиозное искусство хочет изображать не солнце, а бога солнца, не небо, а бога небес; оно хочет изображать лишь то, что фантазия вкладывает в чувственный предмет, что, стало быть, не существует чувственно; оно хочет лишь сделать доступным нашим чувствам небо, солнце, поскольку они мыслятся, как личные существа, солнце, поскольку оно является нечувственным, а фантастическим, воображаемым существом. Главное в художественном изображении бога есть его личность, его созданное фантазией человекоподобное существо, второстепенное - природа; естественный предмет, хотя бог и является первоначально лишь его олицетворением, служит лишь средством обозначения этого бога и придается ему как атрибут. Так, бог неба и грома, Зевс в греческой религии, хотя первоначально, как и во всех естественных религиях, он представлял одно с громом и молнией, изображается держащим в руке королевский скипетр или пылающую стрелу молнии. Первоначальное существо бога грома - природа низведено, стало быть, до роли простого орудия лица. Тем не менее, однако, между небом как существом природы, и богом неба, представленным в произведении искусства, имеется то равенство или единство, что оба они существа чувственные, телесные;
но небесный бог таков лишь в воображении, так что по сравнению с богом, по крайней мере не являющимся чувственным существом, различие между предметом искусства и природой отпадает, или по крайней мере не было необходимости это различие выдвигать. Однако вернемся опять к нашему предмету.
Я утверждал, что сила воображения есть существенный орган религии; что бог есть воображаемое, образное существо и притом он есть образ человека; что и предметы природы, человекоподобные существа, если они рассматриваются с религиозной точки зрения, являются именно в силу этого образами человека, что и духовный бог христиан есть лишь силою воображения человека созданное, вне человека проектированное и представленное, как самостоятельное, действительное существо, как изображение человеческого существа, - что, следовательно, предметы религии, разумеется в том виде, в каком они являются ее предметами, не существуют вне воображения. Против этого утверждения верующие, особенно теологи, ужасно протестовали и восклицали: возможно ли, что простым воображением является то, что доставляет так много утешения людям, ради чего миллионы людей даже жертвовали жизнью? Но это совсем не доказательство действительности и истинности этих предметов. Язычники также считали своих богов действительными существами, приносили им в жертву целые гекатомбы, даже жизнь свою или других людей, и все-таки христиане теперь считают, что эти боги были лишь вымышленные, воображаемые существа. Что настоящее время считает за действительность, то будущее признает фантазией, воображением. Наступит время, когда будет так же общепризнано, что предметы христианской религии были лишь фикциями, как теперь это общепризнано относительно богов язычества. Только эгоизм человека полагает своего бога за истинного, а богов других народов за воображаемые существа. Сущность силы воображения - там где ей не выступают в противовес чувственные воззрения и разум, - заключается именно в том, что она заставляет казаться человеку действительным то, что она ему представляет.
Какую власть над человеком проявляет воображение, это могут наглядно показать примеры из жизни так называемых диких народов. "Дикари в Америке и Сибири не предпринимают никакого путешествия, не совершают никакого обмена, не заключают никакого договора, если они не побуждаются к этому своими снами. Самое ценное, что у них есть, то, что они, не задумываясь, защищали бы ценой жизни, они отдают, доверившись сну. Камчадалки отдаются без сопротивления тому, кто уверит их в том, что во сне обладал ими. Один ирокезец видел сон, что ему отрезали руку, и он ее себе отрезал; другой, что он убил своего друга, и он его убил" (Б. Констан, указанное сочинение). Может ли власть воображения быть доведена до высшей степени, чем здесь, где виденная во сне потеря руки делается основой и законом действительной потери; где виденное во сне воображаемое убийство друга делается основой и законом действительного убийства, где, стало быть, простому сну приносят в жертву свое тело, свои руки, своего друга? (20) Как для дикарей в настоящее время, так и для древних народов сон имел значение божественного существа, откровения, явления бога. Даже христиане отчасти и теперь считают сны за божественные внушения. Но то, в чем бог являет свое откровение, в чем он себя проявляет, есть не что иное, как его существо. Поэтому бог, который являет свое откровение во время сна, есть не что иное, как существо сна. Но что же такое существо сна? Не ограниченная законами разума и чувственного воззрения, необузданная сила воображения или фантазия. Следует ли из того, что христиане давали себя преследовать за предметы своей веры, приносили им в жертву свое имущество и кровь, следует ли их истинность и действительность? Нисколько. Так же мало, как из того, что ирокез в угоду своему сну отсечет себе руку, следует, что он эту руку действительно потерял во сне; также мало вообще истинность снов вытекает из того, что человек, который дает над собой власть снам, приносит им в жертву истину разумного чувственного воззрения.
Я привел сны, лишь как чувственные очевидные примеры религиозной власти воображения над человеком. Но я утверждал также, что сила воображения религии не есть свободная сила художника, но что она имеет практическую эгоистическую цель, или что сила воображения религии имеет свои корни в чувстве зависимости, что религиозная сила воображения держится главным образом за предметы, возбуждающие в человеке чувство зависимости. Чувство зависимости человека не стоит, однако, в связи с определенными только предметами. Как сердце находится постоянно в движении, непрерывно бьется, так же точно никогда в человеке, а именно в человеке, над которым властвует сила воображения, не замирает чувство зависимости, ибо при каждом шаге, который он делает, его может постигнуть беда, каждый предмет, как бы он ни был незначителен, может угрожать ему смертью. Это чувство страха, эта неизвестность, эта всегда сопровождающая человека боязнь несчастий есть корень религиозной силы воображения; и так как религиозный человек все беды, его постигающие, приписывает злым существам или духам, то страх перед привидениями и духами есть сущность религиозной силы воображения, по крайней мере у необразованных людей и народов. Чего человек боится, чего он пугается, то сейчас же фантазия превращает в злое существо, или, наоборот, что ему фантазия рисует как злое, того он боится и стремится поэтому расположить к себе при помощи религиозных средств или обезвредить. Так, например, у чиккитов в Парагвае, как это значится в "Истории Парагвая" Шарлевуа, "не найдено явственного следа религии, однако они боялись демонов, которые, как они говорили, имели обыкновение являться им в ужасающих образах. Свои празднества и пирушки они начинали с того, что призывали демонов не мешать их веселью". Таитяне верят в то, что если кто ударится ногою о камень и ему станет больно, то это сделал один из Эатуа или сам Эатуа, то есть бог, так что про них, как это значится в третьем и последнем путешествии Кука, "можно буквально сказать, что они при своей религиозной системе ступают всегда по заколдованной почве". Так и ашантии в Африке, если они ночью в темноте оступятся о камень, верят, что злой дух спрятался в камне, чтобы им причинить боль ("Ausland", 1849, май). Так фантазия превращает камень, о который человек по своей неосмотрительности споткнулся, в дух или в бога! Но как легко повторно спотыкается человек! На каждом шагу может приключиться с ним это несчастье. Поэтому человек, находящийся во власти своего чувства и воображения, постоянно видит себя окруженным злыми духами! Так, у североамериканских индейцев достаточно, чтобы у кого-нибудь заболели зубы или голова, чтобы это сейчас же означало, что "духи недовольны и хотят, чтобы с ними примирились" (Хеккевельдер, "Известия об истории, обычаях и нравах индейских племен"). Особенно выделяются своим страхом перед духами и привидениями народы Северной Азии, исповедующие так называемое шаманство, религию, которая состоит не в чем ином, как "в боязни духов, изгнании духов и заклинании духов"; они живут в непрестанной борьбе "с враждебными духами, которые бродят по пустыне и по далеким снежным полям" (Штур, "Религиозная система языческих народов Востока"). Но не одно шаманство, как это также говорит Штур, имеет свои корни в этой вере в привидения, но более или менее религии всех народов. Особенно замечательно то, что рассказывают о североамериканских дикарях. "Как ни храбр, горд и как ни чувствует свою независимость североамериканский индеец, все же страх перед колдовством и волшебством делает его одним из самых пугливых и робких созданий", - говорит Хеккевельдер. "Невероятно, - продолжает он далее, какое влияние оказывает на настроение вера индейцев в колдовство. Они уже не те люди в тот момент, когда их воображение охвачено мыслью, что они заколдованы. Их фантазия тогда находится постоянно в действии, рисуя самые страшные и подавляющие образы". Страх перед колдовством есть не что иное, как страх перед тем, что может быть причинено несчастье злым существом так называемым сверхъестественным, колдовским образом. И это суеверие, это воображение так сильно у индейцев, что они часто под влиянием "простого воображения, что им причинен вред, что они околдованы, и на самом деле умирают" (21). Точно так же, как и Хеккевельдер, высказывается и Вольней о североамериканских дикарях в своем описании Северной Америки: "Страх перед злыми духами есть одно из самых распространенных и мучительных представлений; их самые бесстрашные воины в этом пункте подобны женщинам и детям; сон, какое-нибудь ночное видение в кустах, неприятный крик пугают их". Точно так же, как у названных народов, мы находим и у христиан самые преувеличенные представления о бедах и смертельных опасностях и описания ими опасностей, которые преследуют человека на всех путях и которые их религиозная фантазия представляет им как действия враждебного человеку злого существа или духа, дьявола, Действия, которые могут быть устранены лишь противодействием доброго, к человеку благосклонною и всемогущего бога.
Боги, следовательно, - создания фантазии, но создания фантазии, находящиеся в самой тесной связи с чувством зависимости, с человеческой нуждой, с человеческим эгоизмом, создания фантазии, которые в то же время являются существами, созданными чувством, существами или созданиями аффектов, в особенности страха и надежды. Человек требует от богов, как я уже это говорил при описании религиозного поклонения изображениям, чтобы они ему помогали, если он их представляет себе добрыми существами, чтобы они ему не вредили, по крайней мере не мешали его планам и радостям, если он их представляет себе злыми. Религия поэтому есть не только дело воображения, фантазии, не только дело чувства, но также и дело желания, стремления человека и его потребности устранять неприятные чувства и создавать себе приятные, получать то, чего у него нет, но что ему хотелось бы иметь, а удалять то, что он имеет, но чего иметь он не хотел бы, как, например данную беду или данный недостаток, - короче говоря, она есть выражение стремления человека освободиться от бед, которые у него есть, или которых он опасается, и получить то добро, которое он желает, которое ему рисует его фантазия,она есть выражение так называемого стремления к счастью.
ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ ЛЕКЦИЯ.
Человек верит в богов не только потому, что у него есть фантазия и чувство, но также и потому, что у него есть стремление быть счастливым. Он верит в блаженное существо не только потому, что он имеет представление о блаженстве, но и потому, что он сам хочет быть блаженным; он верит в совершенное существо потому, что он сам хочет быть совершенным; он верит в бессмертное существо потому, что он сам не желает умереть. То, чем он сам не является, но чем он хотел бы быть, это он представляет себе имеющимся в своих богах; боги - это желания людей, которые мыслятся как осуществленные в действительности, которые превращены в действительные существа; бог есть стремление человека к счастью, нашедшее свое удовлетворение в фантазии. Если бы человек не имел желаний, то он, несмотря на фантазию и чувство, не имел бы ни религии, ни богов. И сколь различны желания, столь же различны и боги, а желания столь же различны, сколь различны сами люди. Кто предметом своих желаний не имеет мудрости и рассудительности, кто не хочет быть мудрым и рассудительным, тот не имеет и богини мудрости предметом своей религии. Мы должны по этому случаю опять восстановить в своей памяти то, что было сказано в первых лекциях, а именно, что для того чтобы понять религию, мы должны при ее объяснении избегать всяких односторонних, ограниченных оснований или не уделять этим основаниям иного места в религии, чем то, которое они занимают в ней в действительности. Поскольку боги являются силами и притом первоначально силами природы, которые человеческое воображение переделало в человекоподобные существа, человек падает перед ними ниц; он чувствует перед ними свое ничтожество; они - предметы его чувств ничтожества, страха, почтения, изумления, удивления, страшные или чудесные, величественные существа, производящие на человека все то впечатление, которое вообще на него производит существо или образ, наделенный волшебными силами фантазии; поскольку же они силы, исполняющие желания людей, дающие человеку то, чего он хочет и в чем он нуждается, они предметы человеческого эгоизма. Короче говоря, религия имеет по существу одну практическую цель и основание; стремление, из которого исходит религия, ее последнее основание есть стремление к счастью, и если это стремление представляет собой нечто эгоистичное, то, стало быть, - эгоизм. Кто этого не замечает или это оспаривает, тот слеп, ибо история религии подтверждает это на каждой своей странице, она подтверждает это и на низших, и на высших стадиях религии. Пусть вспомнят при этом те свидетельства, которые в одной из прежних лекций я приводил из христианских, греческих и римских писателей. Этот пункт практически и теоретически самый важный, ибо если доказано, что бог обязан своим существованием лишь стремлению человека к счастью, но что религия удовлетворяет это стремление лишь в воображении, то необходимым следствием этого является то, что человек ищет удовлетворения этого стремления иным способом, чем религия, другими, не религиозными средствами. Вот еще несколько подтверждающих примеров.
Тогда как прежде моя задача заключалась в том, чтобы доказать, что любовь к себе есть последнее основание религии, - теперь моя задача более определенная: доказать, что религия имеет своей целью человеческое счастье, что человек почитает богов и молится им только для того, чтобы они исполнили его желания, чтобы он стал через них счастлив. "Просите, - говорится в Библии, - и дано будет вам; ибо всякий просящий получает. Есть ли между вами такой человек, который, когда сын его попросит у него хлеба, подал бы ему камень? Итак, если вы, будучи злы, умеете даяния благие давать детям вашим, тем более отец ваш небесный дает блага просящим у него". "Если бы, следовательно, кто-либо мог, - говорит Лютер в своем собрании церковных проповедей, - взять у самого бога мужество, дабы возыметь по отношению к нему дерзание и сказать ему от всего сердца: ты - мой дорогой отец, - чего бы он только не мог попросить? и в чем бы бог ему мог отказать? его собственное сердце скажет, что должно быть так, как он просит". Бог, таким образом, представляется в виде существа, исполняющего желания, выслушивающего просьбы. Молятся для того, чтобы получить добро, чтобы быть избавленным "от опасностей, от нужды и от всякого рода невзгод". Но чем больше нужда, опасность, страх, тем сильнее дает себя знать и инстинкт самосохранения, тем живее желание быть спасенным, тем горячее молитва. Так, индейцы, как рассказывает в качестве очевидца Хеккевельдер в не раз уже упоминавшемся сочинении, обращаются при приближении бури или непогоды к Манитто воздуха (то есть к богу воздуха, к воздуху, представленному в виде личного существа), чтобы он отвратил от них все опасности; так чиппевеи на озерах Канады молятся Манитто вод, чтобы он предупредил слишком большое нарастание волн, пока они совершают переправу по воде. Так и римляне приносили жертвы бурям и морским волнам всякий раз, когда они отправлялись в море, Вулкану, богу огня, когда у них случался пожар, или чтобы пожара не было. Когда ленапы отправляются на войну, то они, по свидетельству Хеккевельдера, предварительно молятся и поют следующие строфы: "О, я, бедный, выступающий в поход против врага! И не знаю я, вернусь ли я обратно, чтобы порадоваться объятьям моих детей и жены. О, бедное создание, чья жизнь не от него зависит, которое не имеет власти над своим телом, которое, однако, все же пытается исполнить свой долг во имя благополучия своего народа! О, ты, великий дух, там, наверху, имей сострадание к моим детям и к моей жене! Предохрани, так чтобы им не пришлось по мне горевать! Дай успеха этому моему предприятию, чтобы я, мог убить моего врага и принести знаки победы домой, моей дорогой семье и моим друзьям, так, чтобы мы друг Другу порадовались. Имей сострадание ко мне и сохрани мою жизнь, и я принесу тебе жертву". В этой трогательной, простой молитве перед нами собраны воедино все указанные моменты религии.